Отрицание и Гнев

by Shadow_Lady19

Summary:

Психологи говорят, что есть пять стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия и смирение. Рыжий в рот ебал и психологов, и эту псевдо-науку, и ебучие стадии, в которые он совсем не верит. Ни одна из них не помогает, когда жизнь ломает тебя каждый день. Психологи любят разложить боль по полочкам, давать никому не всравшиеся советы, но в его жизни все не так просто. Он живет в мире, где гнев давно стал привычным спутником, а отрицание — это не выбор, а способ выжить.

Notes:

Телеграм-канал: https://t.me/shadowlady_19.

Chapter 1: Глава 1

[Шэ Ли]
07:35
выходи, я тут

Новый день ровно такой же, как и вчерашний, как и позавчерашний, и как все предыдущие до этого.

Ровно в 07:35 Шэ Ли приходит к дому Мо Гуань Шаня, чтобы вместе с ним пойти в школу. Не сказать, что они закадычные друзья. Даже просто друзьями их не назовешь, если, конечно, уметь видеть и замечать детали.

А деталей было овердохуя. Вот просто бери и жри эти детали — не нажрешься, максимум изрежешь весь рот, раздерешь глотку, искромсаешь внутренности, потому что эти детали — сущее стекло. Сучье, если быть точнее.

Рыжий пару минут стоит, вчитываясь в сообщение. Медлить нельзя, да и смысл? Его желания не учитываются, не принимаются, не рассматриваются. В апелляции отказывают, даже не заведя дело. Ты просто берешь и делаешь, как сказали, как должно. Просто подчиняешься, хотя все твое нутро кричит и противится. Выбора нет.

И Рыжий смиряется. Сует телефон в задний карман брюк, берет рюкзак с пола, закидывает на плечо, выходит в прихожую из своей комнаты и надевает кеды. На кухне слышен шум воды — это его мама моет посуду после завтрака.

— Я ушел, — говорит негромко, но так, чтобы его услышали. Слышит в ответ стандартное: «Хорошего тебе дня, дорогой», и наконец выходит из дома.

Взгляд тут же ловит его — высокого, худого, в своей излюбленной рваной черной футболке. Просто у него такой стиль, просто так он еще больше походит на хулигана. Светлые, почти серебристого цвета волосы, беспорядочно растрепанны и словно светятся на солнце. Он стоит опершись плечом о кирпичную стену соседского дома, во рту сигарета, а рюкзак небрежно валяется на траве под ногами. Глаза его по-змеиному вытянуты, ярко-желтые, опасные, исподлобья смотрят на Рыжего, слегка прищурившись.

Мо замирает лишь на мгновенье у лестницы, а в следующую секунду уже стоит около него, пиная носком кеда мелкую гальку под ногами.

— Что, даже не поздороваешься? Я ведь стоял и ждал тебя тут, а ты задержался.

— Прости, — сухо выпаливает Рыжий, наконец поднимая глаза на парня.

— Ну что ты? Извинения ни к чему, я сегодня в хорошем настроении, — он наклоняется за рюкзаком, закидывает на плечо. — Идем, а то опоздаем.

И он закидывает руку на плечо Рыжего. Гуань Шань ненавидит эту его привычку. Правда, ненавидит до трясучки. Его корежит от одного прикосновения Шэ Ли, но он терпит, как всегда. Потому что у него «хорошее настроение», потому что если Рыжий сейчас начнет сопротивляться, у того оно точно испортится и все, жди беды. Лайнер врежется в айсберг, и начнется кораблекрушение. Титаник и вся эта великая трагедия не сравнится с той катастрофой, которую устроит Шэ Ли. Верная гибель. Даже шанса выжить нет.

Поэтому Рыжий сует руки в карманы олимпийки и молча идет рядом, смотря под ноги, избегая прямого взгляда. Благо идти совсем недолго. Двадцать минут потерпеть можно.

До школы они доходят спокойно и без происшествий, молчат всю дорогу. Учебный класс встречает их шумным гомоном. До урока все занимаются своими делами: кто-то списывает домашнее задание, кто-то досыпает прямо на парте, кто-то уже жрет с утра пораньше, а кто-то просто галдит, делясь последними сплетнями.

Рыжего все это нисколько не волнует. Он молча проходит к своему месту на последней парте и садится у окна. Рядом тут же опускается Шэ Ли, всем своим видом выражая невозможную скуку и усталость.

На его скуле остался легкий фиолетовый след от гематомы, а разбитые костяшки почти затянулись. Результаты бесконечных драк, которые он обожает до сумасшествия. Как какой-то маньяк, отбитый в край, ловит кайф от всего этого дерьма. Упивается причинением боли другим, но и от своих ран кайфует не меньше.

Вообще, отношения Шэ Ли и Мо Гуань Шаня весьма специфичны. Они всегда вместе приходят и уходят со школы, вместе выбираются на улицу по вечерам, обедают тоже исключительно вместе и все свободное время проводят друг с другом. Все в классе считают их лучшими друзьями, но это такой же пиздеж, как утверждать, что солнце холодное, а вода сухая. Просто никто не знает об истинных мотивах их «дружбы».

Все резко замолкают, когда учитель входит в класс, а Рыжий продолжает отстраненно пялиться в окно.

— Доброе утро всем. Надеюсь, ваши выходные прошли продуктивно и весело и вы не забыли выполнить все заданные вам задания. Перейдем к новостям, к нам в класс пришел новенький. Прошу любить и жаловать, помочь ему с адаптацией и не задирать его. Шэ Ли и Мо Гуань Шань, это вас обоих касается, — Ли ухмыльнулся, а Гуань с интересом обернулся, услышав про новенького. — Хэ Тянь, заходи.

В класс медленной и вальяжной походкой вошел высокий широкоплечий парень, с черными волосами, с немного свисающей челкой на лоб. На лице была кривая ухмылка в одну сторону и насмешливые серые глаза. Выглядел он так, словно был ебучим секс-символом и жутко этим гордился.

— Всем привет, я Хэ Тянь. Надеюсь, мы с вами поладим, — он широко улыбнулся, приветственно помахав присутствующим. Девушки тут же зашептались, хихикая и кидая на него влюбленные взгляды.

— Добро пожаловать, Тянь. Проходи и садись на свободное место.

Новенький пробежался глазами по кабинету и решительно направился в сторону Рыжего. Тот даже непроизвольно напрягся. Но Тянь лишь сел на предпоследнюю парту, прямо перед Мо, даже не удостоив его взглядом.

«Позёр», — мысленно проговорил Гуань, раздраженно отворачиваясь к окну.

Школьный день пролетел быстро и незаметно. Он был, как всегда, наполнен скучными уроками, громким шумом на переменах, обедом в тишине в компании Шэ Ли и долгожданным окончанием дня. Но одно не встраивалось в этот привычный и рутинный распорядок.

Опустившись на бордюр у ворот школы, Рыжий вытащил сигареты и, закурив, с блаженством затянулся. Шэ Ли задерживался, решая какие-то «серьезные» проблемы. Скорее всего, опять запугивал младшеклассников или вымогал у них деньги. Гуань наотрез отказывался участвовать в этой авантюре, поэтому предпочитал ждать его здесь, в тишине и спокойствии.

— Курение вредно для здоровья. Можно и импотентом остаться, — этот, нарушающий привычный и рутинный распорядок, навис длинной тенью, встав прямо перед Рыжим.

Мо медленно поднял голову, мазнув взглядом новенького, с ног до головы.

— Тебя это ебать не должно.

— Как вульгарно и неэтично. Тебя вообще воспитывали родители?

— Слышь, ебало завали и пиздуй отсюда, пока я…

— Пока что? Изобьешь новенького в первый же день? Что на это скажет классный руководитель? Непохоже, что ты пользуешься репутацией хорошего мальчика.

Вот ведь ублюдок. У Рыжего и вправду были проблемы, много проблем, дохуя проблем, и все благодаря Шэ Ли. Крутящемуся в его кругу, Рыжему постоянно влетало от классного руководителя и директора школы. Полгода назад после крупной драки поставили вопрос об его отчислении, но мать Мо так слезно умоляла позволить сыну доучиться, что директор дал ему последний шанс. Так что в этом году Рыжему категорически нельзя было попадать ни во что компрометирующее, ведь этот год был последним в школе, а значит, и решающим.

Рыжий резко встал, опасно прищурившись и подойдя вплотную.

— Что ты вообще возомнил о себе? Раз новенький, то типа все с рук сойдет? Не зазнавайся и не лезь ко мне, понял?

Хэ Тянь широко ухмыльнулся, будто его забавляла вся эта ситуация. А может быть и так. Может, он специально сейчас доебывался, чтобы вывести Рыжего из себя. Проверить его выдержку, прочность, стальные ли у него яйца.

— Боюсь. Аж коленки трясутся, видишь? — и он кивнул острым подбородком вниз. А в следующую секунду сделал то, чего Рыжий ожидал меньше всего. Взял из его рук сигарету и глубоко затянувшись, выдохнул дым прямо ему в лицо.

— Ах ты ж сукин сын…

И он замахнулся. И вмазал бы, вот серьезно. Въебал бы ему по этой мерзкой физиономии, чтобы кровь носом пошла, чтобы ебло свое завалил, чтоб стереть эту ебучую ухмылку с рожи. Но чья-то крепкая рука легла на его плечо и прямо у уха он услышал шелестящий голос:

— Так-так-так, что тут у нас? — Шэ Ли в своей манере закинул руку на плечо Рыжего, опасно расплывшись то ли в улыбке, то ли в оскале.

— А вот и телохранитель, — новенький, сделав очередную затяжку, бросил бычок на землю, придавив носком кроссовка.

— Слушай, небесныйХэ Тянь в переводе с китайского означает «Праздник Неба». Шэ Ли имеет ввиду значение имени Тянь — «Небо». ты наш, ты все-таки новенький, правил не знаешь. Давай-ка я тебе их поясню. Живи, учись, ебись как хочешь, но моего другана не трогай. Я запрещаю тебе к нему подходить и разговаривать. Он мой, усек? Если я увижу, что ты снова к нему приблизился или охуел и заговорил с ним, то я вырву тебе кадык. Поэтому, если тебе дорога твоя шкура, запомни мои слова и пиздуй.

Рыжий чувствовал, как напряглось все тело, вытянулось по стойке смирно. Внутри неприятно холодело от интонации и низкого голоса Ли. Такой тон означал, что у тебя есть минуты три, а потом тебе пизда. Но Хэ Тяню будто вообще было похую. Он смотрел прямо в глаза белобрысого все с той же кривой ухмылкой и не испытывал страха.

— Мне всего лишь нужна была сигаретка. Больно нужен мне твой друг, — и, развернувшись, бросил через плечо: — Не смею нарушать вашу идиллию.

Рыжий смотрел в спину удаляющегося новенького, а внутри все клокотало. Ему одного раздолбая в жизни хватало, теперь появился и второй.

Резко вывернувшись из хватки Шэ Ли, Мо схватил свой рюкзак и быстрым шагом направился к выходу. Ярость и злость так и раздирали, пытаясь вырваться ревущим зверем.

— Гуань Шань, погоди. Куда это ты без меня? — буквально через пару секунд его нагнали.

— Отъебись.

— Нихуя. Чего это мы такие дерзкие? Я тебя спас вообще-то. Тебе драться нельзя, забыл?

— Кто бы говорил, блядь. О себе бы так переживал.

— А хули ты так бычишься?

Пришлось резко затормозить, чтобы не впечататься рожей в Ли. Подняв на него озлобленные глаза, Рыжий выпалил.

— Что это, блядь, было? «Он мой»? Ты серьезно? Долбоеб, что ли?

— Слышь, за языком следи.

— Выставил меня вещью своей бесхребетной, будто я за себя постоять не могу! Мне не нужны твои подачки, о своей шкуре лучше позаботься! Я не твоя собственность, отъебись уже от меня!

Резко качнувшись, Рыжий впечатался грудью в грудь парня. Схватив его за грудки, Ли резко притянул его к себе, опасно нависая сверху и понизив голос почти до шипения, прошелестел:

— Мо Гуань Шань, ты и есть моя собственность. Если ты забыл, то ничего, я тебе напомню.

Chapter 2: Глава 2

Summary:

Для вашего удобства, отмечу. Начиная с этой главы и дальше, в начале, будут вставки из воспоминаний Рыжего. Они не влияют на сюжет повествования, но несут важный смысл для понимания всей истории.

Рыжий стоит на мосту.

Город живет своей обычной жизнью. Люди возвращаются с работы в свои теплые дома к семьям. Родители гуляют с детьми, звонкий смех которых слышен где-то внизу. Все идет своим чередом, все идет как надо. Вот только Гуань Шаню кажется, что он самый одинокий человек в мире.

У него нет друзей. У него нет отца. А мать с утра до ночи пропадает на двух работах, чтобы прокормить сына и рассчитаться с долгами. Ему некуда возвращаться, дома его никто не ждет. Ему всего лишь двенадцать, но он уже чувствует себя таким потерянным и никому не нужным.

Точнее, ему только исполнилось двенадцать. Сегодня. 12 ноября.

Мать обещала, что обязательно вернется сегодня пораньше с работы, но не смогла, потому что появились срочные дела. Идти куда-то отмечать — непозволительная роскошь для Гуань Шаня, потому что денег едва хватает на продукты. Да и кто из его одноклассников захочет проводить с ним время, даже в его праздник?

Слухи о том, что у Шаня нет отца, расползлись с невероятной скоростью. А как это бывает у детей — если ты хоть чем-то отличаешься от них, тебя сторонятся, избегают, высмеивают или унижают. Они могут быть крайне жестокими.

Ветер треплет короткие рыжие волосы, колючим холодом проходясь по покрасневшим ушам. Небо ясное, с россыпью звезд и большой полной луной, такой же одинокой в этом бескрайнем черном небе, как и Рыжик в своем мире. И он разворачивается, бесцельно бредет куда-то, засунув руки в карманы джинс. Пинает ногой одинокий камушек и чувствует разрывающую его изнутри пустоту.

Проходит мимо баскетбольной площадки и видит толпу ребят, играющих в баскетбол и болеющих друг за друга с веселыми криками. На секунду он замирает. Воспоминания о недавнем дне вспарывают его сознание как хирургический скальпель.

Он стоял так же на баскетбольной площадке, когда один из его одноклассников окликнул его. Они играли с ребятами в баскетбол, но какому-то противному мальчишке захотелось прервать игру, чтобы на всю площадку крикнуть, что Гуань Шань — сирота, что у него нет отца, что он бросил его, потому что сын из него так себе. Что такого, как он, никто не полюбит, и мать с ним осталась только из-за жалости.

И Гуань полез в драку. Он бил его, пока крепкие руки учителя по физкультуре не оттянули его. В школу вызвали маму, и ему было так стыдно смотреть ей в глаза, потому что взгляд ее был грустный и разочарованный. А потом его полночи душили слезы, и он ревел, заткнув рот кулаком, кусая костяшки, чтобы мама не услышала.

Жизнь заставила его слишком рано повзрослеть. Сломала и вылепила абсолютно нового человека. Упрямого, озлобленного на весь мир, колючего, скрывающего себя настоящего под маской.

Почувствовав, как глаза предательски начинает щипать, он резко отворачивается и идет дальше, чтобы не разреветься полностью. Идет быстро. Быстрее, быстрее, быстрее, пока не срывается на бег. Обзор застилают слезы, а легкие вскоре начинают гореть от нехватки воздуха. Но он бежит так, словно от этого зависит вся его жизнь. Будто стоит ему остановиться — и наступит конец.

Останавливается он только тогда, когда оказывается на незнакомой улице. Потерянно оглядываясь по сторонам, не узнает этот район. А выглядит он достаточно пугающе. Обшарпанный, грязный, воняющий сточной канавой и отходами. В страхе замирает, увидев небольшую группу пацанов, сидящих прямо рядом со свалкой.

— Слышь, малец, ты что тут забыл? — его окликает какой-то бугай, и Мо замирает на месте.

— Да он, походу, заблудился, смотри, как трясется, — другой парень смеется, выходя вперед, где на него падает тусклый свет от старого уличного фонаря.

— Заблудился? А тебя мамочка не учила, что по ночам гулять опасно? Тем более в незнакомых местах?

На свет выходят уже трое. Посредине тот самый бугай, высокий и толстый, с неприятным оскалом и с щербинкой посередине. За ним стоят еще двое, такие же высокие, но намного худее.

— Я…я… — мямлит Рыжий, отступая назад, и чувствует подступающую к горлу панику.

— Слышь, бабло гони, пока мы ножичком тебя не почикали, — бугай достает нож-бабочку из кармана и, легко его раскладывая, идет на Рыжего. Тот пятится, пока не упирается в сетчатую решетку.

— У меня их нет… — почти шепчет, вжимаясь спиной в забор, мечтая сейчас пройти насквозь.

— Ну тогда мы возьмем что-то другое. Выбирай, руку или ногу? — мерзкий гогот проносится по округе, пока они медленно обступают его полукругом.

Мысли в голове Рыжего мельтешат с космической скоростью, он ищет пути отступления, прикидывая в голове наилучший вариант. Выждав время, он резко бьет коленом в пах стоящего посередине и срывается на бег. Бежит чисто на рефлексах, ноги сами неистово несут его вперед. Сзади раздается громкий рык:

— Ублюдок! Держите его!

А потом он инстинктивно понимает, что за ним бегут. Оборачиваться он не осмеливается, чтобы не потерять траекторию и скорость, лишь ускоряется, двигая ногами на пределе. Но рост не его преимущество, и вскоре его сшибают с ног, налетев со спины.

Рыжий больно падает на асфальт, по инерции проехав по поверхности, раздирая кожу на носу, на руках, на коленях. И не дав опомниться, его переворачивают, и резкий удар в живот выбивает из него весь воздух.

Череда ударов кулаком прилетают Рыжему по лицу, и он лишь сжимается весь, прикрывая голову руками. Тело обжигает болью от каждого удара и пинка. Он корчится на грязной земле, пытаясь хоть как-то защититься. Чувствует во рту вкус крови и понимает, что не может вдохнуть носом. Живот и поясница разрываются от боли, потому что ни чем не защищены и большая часть ударов приходятся на эти зоны. Он не плачет, стискивает зубы до скрипа и напрягается всем телом, ожидая скорой отключки, потому что голова ватная и все словно идет кругом.

Внезапно раздается звон стекла и все прекращается. Рыжий слышит звуки ударов, возню, мужские крики и стоны, но не решается посмотреть, все также лежит, зажмурив глаза и закрываясь руками.

— Эй, ты!

Рыжий, весь напряженный, в ожидании очередного удара, медленно поднимает руку и пару раз моргает, пока картинка перед глазами не становится четкой. Однако вместо ожидаемого амбала перед ним на кортах сидит мальчик, возможно, даже его ровесник.

У него светлые, почти серебристого цвета, растрепанные волосы. Он худой, с длинными руками, которые закинул на колени. А глаза пронзительные и опасные, узкие и ярко-желтые, будто у змеи.

— Ты там живой?

Рыжий молчит, не понимает, откуда тот взялся и куда делись те трое. Осторожно приподнимается на руках и видит за спиной незнакомого три мужских тела. В ужасе пятится назад, со страхом смотря на них.

— Да не бойся ты так, они живы, просто в отключке. Не советовал бы я тебе здесь гулять.

Рыжий хочет что-то сказать, но сипит, прокашливается и испуганно шепчет:

— Я заблудился.

— Я так и понял. Никогда тебя здесь не видел.

Незнакомец выпрямляется и протягивает Рыжему руку. Тот мнется пару секунд, а потом хватается за руку и поднимается на ноги, морщась от боли во всем теле.

— Да уж, здорово они тебя. Хорошо, что ты хоть в живых остался. Обычно эти мудилы избивают до смерти.

Рыжий снова косится на лежащих мужчин, надеясь, что они на самом деле просто в отключке.

— Я Шэ Ли, а тебя как звать?

Он протягивает руку, и Рыжий, осторожно взяв ее, слегка пожимает.

— Мо Гуань Шань.

— Гуань Шань, значит, — Ли отпускает его руку и идет вперед. Рыжий разворачивается и идет следом, хромая и морщась при каждом шаге. Шэ Ли, закинув руку ему на плечо, притягивает ближе и улыбается, широко и спокойно. — Ну, значит будем друзьями.

***

Рыжий чувствует щекотное ощущение на щеке. Жмурится, дергает головой, но это не помогает. Снова его что-то щекочет, и он медленно открывает заспанные глаза.

Перед ним Шэ Ли, пальцы которого поглаживают его по скуле. Он лежит так же, как и Мо, на парте, согнув руку в локте и уронив на нее голову. Рыжий моргает несколько раз и выпрямляется, чувствуя, как затекла шея и ноги, а рука онемела от плохого притока крови.

— Проснулся, спящая красавица.

Рыжий дергает плечом, хмурится и осматривается. Они в классе одни, кабинет давно опустел.

— Я давно сплю?

— Ну уже час где-то. Я решил тебя не трогать.

Рыжий трет глаза и потягивается, оборачиваясь к Ли.

— И ты все это время сидел тут?

— Типа того. Ты сладко спал, грех было тебя будить. Вот и дал тебе выспаться, — и Шэ Ли расплывается чеширским котом, довольный, будто сожрал самый вкусный кусок мяса в своей жизни, откидывается на стул и сладко тянется.

— Ладно, мне на подработку пора.

Рыжий поднимается на ноги, берет рюкзак и проходит за Шэ, но тот хватает его за край олимпийки и слегка тянет.

— Я тебя провожу.

— Не нужно, я дойду, тут же недалеко.

Ли поднимается следом, обхватывает Рыжего за талию и так резко притягивает к себе, что тот неожиданно врезается в него.

— Гуань, это был не вопрос.

— Блядь, да понял я, понял! — Рыжий выставляет руки вперед, упираясь ладонями в грудь. — Не прижимайся ты так.

Шэ Ли лукаво ухмыляется и, потеревшись щекой о его щеку, выпускает из своей хватки, задорно наблюдая, как Рыжий, озлобленно одергивая, поправляет олимпийку.

До заведения они доходят спокойно. Всю дорогу Ли шутит, рассказывает какие-то «смешные» истории о своих передрягах и откровенно веселится. Такие моменты бывают крайне редко, всего лишь один процент из ста. Такие дни нужно помечать кружочком в календаре, объявлять всенародные гуляния и молиться, чтобы этот день не заканчивался. И Рыжий позволяет себе немного расслабиться, отпускает себя, иногда вместе с ним смеясь и даже не раздражаясь руке на своем плече.

— Я зайду к тебе после подработки. — Стоя перед рестораном, они курили, пользуясь последними десятью минутами.

— Зачем? Я сегодня допоздна.

— И хорошо, в это время ты мне и нужен. Есть дело.

— Ты опять за свое?

— Да не ссы, ничего криминального. Просто один типок задолжал мне, поговорим по-хорошему. Я только предупрежу его, и все.

— А дружков чего не позовешь?

— Этих долбоебов? Я же говорю, нужно все по-тихому. А эти ебланоиды так не умеют, шуму наделают, что пиздец.

— Да твою ж…

— Мы быстро. Пойдем, поговорим и съебем. Ничего такого.

— Да хорошо, только если реально без чернухи, а не как обычно.

— Да я же сказал, все норм будет. Я приду к закрытию, окей?

— Хорошо. Встретимся сзади тогда.

Рыжего не покидала смутная тревога, которая подсказывала, что авантюра — хуйня. Но когда Ли о чем-то просил, у Рыжего было два выбора: согласиться добровольно или согласиться насильно. Другого не дано.

Гуань Шань подрабатывал официантом в кафе «Рис и палочки». Заведение неплохое, для среднего класса. Частыми гостями здесь в основном были студенты и молодые работающие люди, которые любили посидеть вечером с коллегами или друзьями. Платили тут не ебать как хорошо, но на жизнь хватало. Больше, чем когда он работал грузчиком. Если Рыжий делал все хорошо, то в очень редких случаях кто-то мог расщедриться на чаевые и он получал чуть больше оговоренного оклада. Самое главное, нужно было улыбаться, делать все быстро и держать себя в руках, даже если попадались крайне раздражающие клиенты.

Сегодня был будний день, а значит, и людей было не так много. Лучше, чем в выходные, когда в конце дня Рыжий реально не мог разогнуться от боли в пояснице и ногах.

Время близилось к десяти, и в заведении клиентов было немного. Пожилая пара, несколько студентов, небольшая компания то ли коллег, то ли друзей и одинокий пацан, который только вошел.

Дождавшись, пока тот сядет, Мо взял меню и направился к нему.

— Добрый вечер. Готовы сделать заказ или дать вам время подумать?

— Вот так встреча.

Рыжий резко поднял глаза, только сейчас узнав в посетителе новенького. Он выглядел иначе. Его растрепанные волосы были аккуратно зачесаны назад и уложены, а одет он был в черный деловой костюм. Прикид придавал ему пару лет сверху, и сейчас он походил не на школьника, а на какого-нибудь крайне серьезного офисного клерка или выпендрежного бизнесмена. Костюм шел ему больше, нежели школьная форма. Не то чтобы Рыжий прям всматривался, сравнивал его образы и анализировал, просто это сразу бросалось в глаза против твоей воли.

— Да блядь, — Рыжий прошипел и с шумом втянул воздух, стараясь сохранить самообладание. Только этого ему сейчас не хватало.

— Интересный вечер намечается, — Тянь расплылся в ухмылке, с важным видом листая меню. — Я здесь впервые, поэтому порекомендуйте мне что-нибудь.

— Меню большое. Есть сэндвичи, салаты, супы, мясо, горячее, холодные закуски, морепродукты, десерты.

— Ну вот ты мне и подскажи, что мне взять.

— Да я, блядь, ебу, что ты любишь, — почти со скрежетом произнес Рыжий. — Лапшу возьми.

— Как-то не сильно тянет. Не хочу.

— Тогда бери утку по-пекински и рис.

— Хм, интересно звучит, но тоже мимо.

— Сука, просто выбери что-то из меню, и все.

— А вы так со всеми клиентами разговариваете? Где ваш менеджер?

— Вот ублюдок, — Рыжий испепелял взглядом. Вот честно, если бы он умел поджигать силой мысли, то Хэ Тянь давно полыхал бы адским пламенем. — Что тебе нужно?

— А что людям нужно в таких заведениях? Я пришел поесть.

— Так выбирай живее, а не изводи меня. Курица, свинина, говядина. Что тебе?

— Какое у вас самое дорогое блюдо в ресторане?

— Ты больной?

— У тебя со слухом проблемы?

Рыжий шумно выдохнул, сжав переносицу. Сосчитав про себя до десяти, он постарался успокоиться. Честно, получилось херово.

— Гобаожоу.

— Отлично, тогда одну порцию. И какой-нибудь алкогольный коктейль, на ваше усмотрение. Не слишком сладкий и в меру насыщенный.

— Ваш заказ принят, ожидайте в течении двадцати минут.

Рыжий рывком вырывает из рук новенького меню и, развернувшись, быстро идет на кухню. А ведь все так хорошо шло, и ведь нужно было ему припереться именно сюда. Еще и вырядился по-ебланоидски. Костюм, причесон, как щегол какой-то.

Ровно через двадцать минут Мо поставил на стол порцию гобаожоу и коктейль Негрони.

— Приятного, псина, аппетита.

— Простите, что? — новенький специально повысил голос, высокомерно вздернув голову.

— Приятно аппетита, говорю. Еще что-нибудь желаете?

— Нет, благодарю… — Тянь опустил глаза на бейджик, — …Гуань Шань. Я позову, если что-то понадобится.

Заебись. Пусть жрет и валит ко всем чертям. Иначе присутствия с ним в одном помещении Рыжий не выдержит. Он ходячая радиоактивность, и нахождение рядом с ним грозит Гуаню лучевой болезнью.

Рыжий раздраженно направляется к кассовому аппарату и вбивает заказ. Самое дорогое блюдо, блядь. Хули он выебывается? Если денег дохуя, что ж не поперся в мажорский рестик с мишленовской звездой, где его вылизывали бы с ног до головы? И вроде бы Рыжему похуй, кто и что обычно заказывает, но почему-то именно он его сейчас жутко выбешивал своей показушностью.

Встав у барной стойки, Гуань Шань исподтишка сверлит взглядом новенького. Тот без присутствия зрителей свернул свой цирковой шатер и не выебывался больше. Все его утонченные манеры, с которыми он демонстративно листал меню, испарились, теперь же он лениво ковырял приборами блюдо. Блядская ухмылка тоже съебалась с его рожи, видимо перевыполнила свой лимит на сегодняшний день. Теперь Хэ Тянь выглядел понуро, даже цвет лица казался каким-то серым. Только сейчас Рыжий заметил его впалые щеки, сильно выступающие скулы и темные круги под глазами. Даже его спина, которую он всегда горделиво держал ровно, теперь походила на вопросительный знак от его сутулости. Прям бедолага какой-то, ей-богу, без слез и не взглянешь. Чисто бездомная псина, которая ютится в холод у двери заведения. Псина. Сутулая.

— Молодой человек, можно вас?

Рыжий резко вздрогнул, не заметив, в какой момент перестал чувствовать реальность и забылся в своих мыслях. И теперь оказался позорно пойманным с поличным, пока откровенно пялился на одноклассника. Оттолкнувшись от стойки, он размашистым шагом направился к нему.

Можно. Можно разбежаться и въебаться в стену, можно затолкать свое «самое дорогое блюдо» в глотку и завалиться, можно сразу не церемонясь пойти на хуй. Рыжий не против, осуждать не будет. Но он, сжав зубы до скрипа, до крошева, останавливается прямо перед ним.

— Слушаю.

— У вас в блюде волос.

— Ты ебанутый?

— Я твой клиент, в блюде которого волос.

— Так это твои патлы. У нас повара в головном уборе готовят, умник.

— А может, это ты мне его подсунул?

— Бля, чувак, ты реально конченный какой-то. Просто съеби отсюда на хуй, а?

— Сервис у вас — дерьмо, конечно, — Хэ Тянь медленно поднимается со стола. Вылитый черт с пляшущим огоньками в глазах. Он неспешно застегивает пуговицы на пиджаке, поправляет рукава, будто специально тянет время. — В еде волос, официант грубит и огрызается, а отвратительнее коктейля я в жизни не пил. Мало того, что ужин испорчен, так еще и всякий аппетит пропал. Вам бы над сервисом поработать, особенно, над официантами. Перевоспитывать их надо.

— Слышь, ты, — Рыжий понизил голос почти до хрипа, выплевывая слова, — пошел бы-ка ты на хуй, потому что, псина ты ебливая, я уверен, что никакого волоса нет и ты просто хочешь мне на нервах поиграть. Поэтому захлопни свой ебучий рот, иди на кассу, плати за свой сранный выпендрежный ужин и уебывай отсюда.

— А ты заставь меня, — Тянь наклонился, встав почти вплотную, опасно нависая сверху.

— Блядь, как же ты меня заебал, — Рыжий схватил за ворот его вычурного и выпендрежного пиджака, скалясь прямо ему в рожу. Как же хотелось ему въебать, Мо чувствовал это желание зудом на коже, на руках, во всем теле.

— Если хочешь кулаками помахать, то, может, на улицу выйдем? Не думаю, что твой менеджер одобрит твое поведение, учитывая, что он уже направляется сюда, — Хэ Тянь низко наклонившись, прошептал, обдавая ухо Рыжего горячим дыханием.

Гуань Шань ломался всего секунду. Он взвешивал в голове, что для него сейчас важнее: вмазать по самодовольной и бесячей роже и удовлетворить свое дикое желание или же прислушаться к голосу разума и забить на него хер, чтобы не лишиться работы? Выбор был крайне сложным, сложнее математических уравнений. Но все же он решил, что жертвовать своей работой ради новенького — полнейший ебанизм.

Резко разжав ткань в руках, он почти рывком развернулся, готовясь объясниться, но за ним никого не было.

— Я считаю, ты сделал правильный выбор, Гуань Шань, — в голосе Тяня слышалась надменная усмешка. И теперь перед Рыжим вновь развернулся цирковой шатер. С акробатами, танцами с бубном и ебучими клоунами.

— Ебало завал…

— Ты потерял платежеспособного клиента. И поверь, если не научишься коммуницировать с людьми, клиенты так и будут шарахаться от тебя. Так и до увольнения недалеко.

Пройдя мимо, Хэ Тянь не оборачиваясь направился к выходу и только у двери на прощание крикнул:

— Увидимся в школе!

Внутри Рыжего бушевала настоящая буря, ебучий шторм, апокалипсис, который не сулит и шанса на выживание. Сердце клокотало, лицо пекло жаром от ярости, а руки непроизвольно сжимались в кулаки.

— Псина сутулая, — почти беззвучно выдохнув, он развернулся обратно к столу, заметив на нем деньги. Мысленно осыпая его всеми возможными матами, он направился обратно к кассовому аппарату, чтобы закрыть счет. И только сейчас, пересчитывая деньги, он понял, что мажорский новенький оставил сумму в пять раз больше своего счета.

***

Наконец-то смена подошла к концу. Работа закончилась, а вот отвратительное настроение никуда не делось. Рыжий выкинул мусорный пакет в бак и с силой его пнул, распугав всех бездомных кошек в округе.

— Плохой день на работе?

Рыжий вздрогнул, обернувшись и заметил силуэт стоящего неподалеку Шэ Ли. Точнее, узнал его по голосу.

— Да забей. Ничего такого.

— У тебя от меня секреты появились? — Ли медленно приблизился, выходя из тени на свет.

— Нет. Просто ебанутый клиент попался.

— Вот как. Ты его запомнил? Можем найти его, если хочешь, — Ли притягивает Мо за талию, утыкаясь носом в его макушку.

— Не хочу. Нахуя? Я видел его в первый и последний раз, — Рыжий напрягается, терпит эти прикосновения.

— Я просто не люблю, когда ты такой раздраженный. Хочу преподать ему урок.

— Просто забей, ладно? Со мной все в порядке. Лучше идем на твое дело. Быстрее начнем, быстрее закончим.

— Как скажешь.

Ли легко целует его в макушку, отстраняется, и Рыжий выдыхает.

Он ведь знал, кто это был. Мог просто взять и рассказать, что это тот самый новенький, который уже один раз осмелился доебаться до него. Но Рыжий хорошо знал Шэ, слишком хорошо. Знал, что второй проступок он не прощает. Что во второй раз на волю выпускается дикий зверь, который охотится до тех пор, пока его жертва не сдохнет окончательно. А Рыжий такой участи не желал. Никому не желал. Даже этому самовлюбленному мажору Хэ Тяню.

Chapter 3: Глава 3

В обед школьная столовая живет своей жизнью.

Ученики средней школы заполняют все помещение. Вокруг все гудит, шумит и фонит. Слышен громкий галдеж, смех и звон приборов о посуду. За едой выстраивается очередь, что пиздец, в сравнении даже Великая Китайская стена кажется простой черточкой.

Но Рыжий не ждет. Не стоит подолгу, не терпит, пока люди перед ним с черепашьей скоростью начнут рассасываться. Он словно вип-гость, имеющий охуеть какую привилегию. И эту привилегию зовут Шэ Ли.

Его знает вся школа, как ученики, так и учителя. И если вторые его недолюбливают, потому что уж больно он проблемный, то первые его откровенно боятся. Выбесить или перейти ему дорогу все равно что добровольно засунуть ногу в медвежий капкан, наступить на мину или напялить на себя красное перед разъяренным быком. Шансы на выживание равны нулю.

Поэтому, когда он приходит в столовую вместе с Рыжим, никто ему не перечит, никто не возмущается, не пытается спорить и доказывать, что он раньше занял тут очередь. Все просто расступаются, пропускают его вперед. Лучше так, лучше не спорить.

С момента их первой встречи прошло не так много времени. Как выяснилось, они оба учились в одной школе, только в параллельных классах. И с тех пор они всегда ходили вместе. Рыжего, конечно, не устраивал такой расклад событий. Ему не нравилась репутация, которая закрепилась за Ли, но с его появлением жизнь Мо кардинально изменилась. Вот только непонятно — в хорошую или плохую сторону?

Они берут себе обед и идут в самый конец столовой, где в углу одиноко стоит стол, который всегда пустует, потому что это место Ли.

Пока они идут к месту, Рыжий чувствует на себе взгляды сотни пары глаз. Раздраженно сутулится, но не оборачивается, не хочет сталкиваться с ними. Со стуком ставит свой поднос и наконец садится, спиной ко всем остальным, чтоб уж наверняка, чтоб точно не напороться на осуждающее выражение лица.

— Почему мы не можем стоять в очереди, как все нормальные люди?

Ли удивленно поднимает взгляд. Смотрит на него с немым вопросом, мол, ты дурачок очевидные вещи у меня спрашивать?

— Потому что я не хочу стоять в очереди.

— Но чтобы на тебя так откровенно пялились очень хочется, да?

— Да мне поебать, кто там на меня пялится, — Ли усмехается и отправляет в рот кусок мяса. — Ты переживаешь, что на нас смотрят?

— Ну знаешь ли, не очень-то приятно. Особенно когда ешь.

Ли окидывает столовую безразличным взглядом, и все тут же отворачиваются. Хищникам в глаза смотреть нельзя, любой дурак об этом знает.

— Я ничего не вижу. Никто не смотрит. Ешь спокойно.

Рыжий хмурится, но ничего не отвечает. Приступает к обеду. Распаковывает свой сэндвич с индейкой, берет нож и начинает обрезать корочку. Он всегда ест так, так вкуснее, так ему готовила мама в детстве. И вообще, если бы всегда можно было питаться чем-то одним, Рыжий не раздумывая выбрал бы сэндвич с индейкой.

Отрезав всю лишнюю корочку, наконец подносит ко рту и кусает. Тут же замечает удивленный взгляд Ли на себе. С набитым ртом хмурится и спрашивает:

— Што?

— Ты на хрена корочку всю обрезал?

— Так вкушнее.

Ли смотрит на обрезки, затем снова на Рыжего, откровенно удивляется, улыбаясь.

— Да кто корочку-то обрезает? Это же самое вкусное.

Рыжий морщится, сглотнув, словно лизнул половинку лимона.

— Терпеть ее не могу.

— И че, ты типа всегда так делаешь?

— Ну типа того.

— Пиздец ты странный, конечно.

— Тебе-то что? Я ж тебе не предлагаю.

— Да я бы и не согласился. Это даже не еда, а перекус какой-то. Мясо — вот настоящая еда. Вообще, я бы мясо ел всю жизнь. В любом виде, серьезно. Обожаю, просто пиздец.

Рыжий жмет плечами. Ему и так нормально. Ему и так нравится.

— А я вот сэндвичи люблю.

***

Пиздец.

В этом слове слишком много смысла. Вроде бы такое простое и легкое, но идеально характеризующее жизнь Мо Гуань Шаня. Так можно назвать приступы матери среди ночи, когда ты в панике чувствуешь тремор рук, пока набираешь номер скорой, но всем своим видом показываешь спокойствие и стойкость. Так можно назвать дни, когда Шэ Ли не в духе и любое неправильно и необдуманно брошенное слово может обернуться против тебя. И так можно назвать сегодняшний день, когда ты в очередной раз поверил ему на слово, а теперь сидишь с синяком на скуле и избитыми нахуй ребрами. Фильм ужасов во плоти. Стоит ему поднять свою футболку, и от вида фиолетовых гематом по телу можно охуеть и не выхуеть обратно.

Виновник всего этого тоже сидит рядом. Живой и невредимый, без единой царапины, кроме разбитых костяшек. Но это не страшно, это он сам.

Обещание Шэ Ли и его «нормально поговорим», конечно же, оказалось полной хуйней. На дело они пришли вдвоем против одного мужчины. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. Мужик что-то втирал про то, что его деньги украли, и просил отсрочку, потому что сумма была приличной. А Ли вовсе не собирался спокойно разговаривать, он притащил пушку, блядь, достав её бог знает откуда. Решив, что он такой крутой, как из каких-то ебучих боевиков, полез угрожать. Мужчина впал в настоящую истерику, упав на колени и умоляя его пощадить. Угрозы Ли, чтоб их, закончились бы очень плачевно. Либо простреленной ногой, либо дыркой на лбу и ошметками мозгов на грязном асфальте. Потому что он не просто пугает или угрожает. Если он притащил оружие, то значит настроен решительно. А Рыжему совсем этого не хотелось, он не хотел в тюрьму, не хотел бросать маму и отчисляться из школы. Он не хотел смерти этого мужика, чтобы он там не натворил. И он полез к Ли, отбирая пистолет. А потом тот избил Рыжего, потому что «нехуй было лезть под руку».

Но сегодня новый день, а значит, для Ли ничего не произошло. И он снова шел вместе с ним в школу, снова шутил свои ебанутые шутки и снова сидел рядом как ни в чем не бывало. Вот только Рыжий не мог к этому относиться так же. Его тошнило, выворачивало наизнанку от одного взгляда на рядом сидящего.

Резко поднявшись, Рыжий отодвинул стул и, обойдя Ли, направился к двери. Ощутив резкий рывок назад, остановился, оборачиваясь. Ли держал его за олимпийку, сжав ткань на спине в кулак.

— Куда собрался?

— Поссать сходить можно?

Ли усмехнулся, отпуская парня, и кивнул.

— Не задерживайся только, перемена скоро закончится.

Рыжий шел быстро, не обращая внимания на учеников. Да ему и не нужно было их замечать и обходить, потому что все сами расступались перед ним. Слишком боялись его и Ли, который словно невидимой тенью следовал за Рыжим по пятам.

Завернув за угол коридора, Рыжий полез в карманы и достал пачку сигарет. Если он сейчас же не покурит, то выдерживать все это дерьмо ближайшие несколько часов будет невозможно.

Внезапно в его плечо кто-то с силой врезается, отчего пачка из рук выпадает, а тело пронизывает адской болью. Зашипев, Рыжий резко обернулся и гневно выпалил:

— Блядь, глаза твои в жопе, что ли?! Смотри куда прешь!

И как назло, на него с насмешкой смотрели серые глаза Хэ Тяня, который подняв пачку с пола, издевательски прокручивал ее в руке.

— Кого я вижу. Мы стали так часто пересекаться. Не уж-то судьба?

— На хуй пошел, какая, блядь, судьба?

— Слишком много встреч за пару дней, не находишь? Ты меня преследуешь? Так хочется моего внимания? Ты попроси, я не жадный. И тебе время уделю.

— Тебя в детстве головой вниз не роняли? А то я думаю, хули ты такой отбитый?

Хэ Тянь весело засмеялся, чем только нервировал Рыжего. По сравнению со вчерашним днем, выглядел он как-будто бы лучше. Либо он просто актер ебучий, или клоун, который мастерски умеет менять свои маски. Глаза хитро прищурены, кривая насмешливая ухмылка влево, тело расслабленно, но спина снова вытянута в струну, от сутулости не осталось ни следа. Он вращал пачку сигарет в руках, видимо, вообразив, что это спиннер, игрушка для забавы.

— Сигареты мои верни, мудила.

— Какое невоспитанное поколение пошло. Ты им помощь, а они грубостью в ответ, — Хэ Тянь шумно вздыхает, как отчаявшийся старый дед. Вот-вот возведет указательный палец и начнет: «А вот в наше время…» Но он просто подбрасывает пачку, и Рыжий рефлекторно ловит, даже не собираясь благодарить.

Тянь скрещивает руки на груди, изучающим взглядом пройдясь по Рыжему. Словно рентген, небось и все внутренности осветил, и синяки под одеждой все увидел. Дергает подбородком, кивая в сторону Рыжего.

— Кто тебя так? Вчера ты еще целый был.

— Тебя это не касается.

— У тебя явные проблемы с социализацией.

Рыжий ничего не отвечает. Собирается свалить отсюда, не желая продолжать бесполезную перепалку. Сует руки в карманы и нащупывает деньги, которые вчера Хэ Тянь оставил в кафе. Он планировал вернуть ему лишнее, но после передряги с Ли совсем вылетело из головы.

— Слышь, — хмурится, поднимая взгляд на новенького, который по-прежнему продолжает беспристрастно его изучать, — бабки свои забери.

И он достает сложенные купюры и протягивает ему. Он не возьмет их себе. Даже если бы это были последние деньги в его жизни. Не от него точно.

Хэ Тянь долго разглядывает деньги, а потом серьезным взглядом смотрит на Рыжего.

— Это что?

— Ты, блядь, слепой или глухой? Я говорю, деньги свои забери. Это то, что ты вчера в кафе оставил. Здесь дохуя. Пять твоих счетов можно было закрыть.

— Я не собираюсь брать их обратно.

— Да мне поебать, что ты там собрался. Забери, говорю, — Рыжий делает шаг, чтобы всучить ему их, но Хэ Тянь даже не двигается и руки не отпускает, держа их скрещенными.

— Считай, что это твои чаевые и оставь себе. В чем проблема?

— В том, что мне не нужны твои деньги. Если так хочется деньгами разбрасываться, иди и в благотворительность сдай, мажорчик.

— Вот ты их туда и сдай. Мне они не нужны, это уже твое. Я добровольно их оставил.

— Я не собираюсь играть в твои ебанутые игры, ублюдок. Возьми по-хорошему, не беси меня.

Рыжий весь ощетинился, выпрямил плечи и расправил грудь, превозмогая боль и медленно приблизился вплотную, демонстрируя всю свою агрессию и злобу. Хотелось просто бросить их ему в лицо, или затолкать в глотку, чтобы завалился в конце концов.

— Я считаю до трех. Либо ты забираешь по-хорошему, либо…

Договорить он не успел, потому что Тянь внезапно резко поддался вперед, наклоняясь. Близко, близко, что можно было учуять запах его дорогого мажорского парфюма, отчетливо увидеть кружевной рисунок на поверхности радужки, переплетения маленьких сосудов и капилляров в уголках глаз, длинные черные ресницы и чувствовать его теплое дыхание, отдающее сигаретами и мятной жвачкой.

— Тебе на будущее, в этой жизни надо уметь брать тоже. Да, может быть, сложно вначале, но ты постарайся хоть. Не все вокруг тебя враги, которые хотят причинить зло. Подумай над этим.

Тихо проговорив, Хэ Тянь снова улыбается своей кривой улыбкой и не разрывая зрительного контакта, смыкает пальцы на кулаке Рыжего, слегка сжимая. Выпрямившись, он разворачивается и уходит по коридору, оставляя Рыжего в одиночестве, все еще сжимающего в кулаке чертовы деньги и с горящей кожей, которая все еще чувствовала теплое прикосновение.

***

Рыжий так и не вернулся ни до урока, ни после. Решив воспользоваться редкой удачей, он отсиживался на заднем дворе без Ли. Его постоянное нахождение рядом нервировало, а хронический контроль и вовсе добивал и без того шаткое эмоциональное состояние.

Ли контролировал все. С кем Мо общается, куда ходит, почему задерживается, чем дышит, о чем думает, какой рукой, блядь, дрочит. Даже сейчас его телефон разрывался от уведомлений, постоянно вибрируя в заднем кармане, но Рыжему было глубоко похуй.

Громкий звонок прозвенел по всей школе, оповещая о конце школьного дня, а значит, и о скором появлении Шэ. Буквально через пару минут перед ним вырисовался белобрысый, запыхавшийся, словно бежал, и с двумя рюкзаками за спиной.

— Так и знал, что найду тебя здесь. Только ты мне говорил, что поссать сходишь, а не на заднем дворе отсиживаться будешь.

Рыжий безразлично дернул щекой, будто признавая, ну да, вот такой вот я балабол. Не делаю, что говорю.

— Мне плохо стало. Вот и не зашел.

Ли сел перед ним на корточки, склонив голову набок, разглядывая его лицо.

— Что с тобой?

— Тошнит.

— Это потому что ты не ел сегодня ничего. Держи, — он вытащил из кармана спортивных штанов небольшой бумажный пакет, — взял тебе булочку со свининой. Ты же ее любишь.

— Ага, — Мо апатично взглянул на его руку и отвернулся, — но я все равно кушать не хочу.

— Тебе силы восстанавливать нужно. А то как твое тело раны залечивать будет, м? Давай, поешь.

Ли разговаривал так, будто это не он вчера сидя сверху на Рыжем, избивал его так, словно душу хотел из него вытрясти.

— Я же тебе сказал, я не х…

— Мне в тебя это насильно затолкать?

Голос Ли резко упал до хриплого скрежета. Лютый холод, пробирающий кости. Минус сто градусов по цельсию. Нет. Все сто девяносто шесть. Ходячий жидкий азот с экстремально низкой температурой. Рыжий захлопывается, протягивает руку, берет ненавистную ему булочку и цедит сквозь зубы.

— Спасибо.

— Вот умница, хороший мальчик, — Ли протягивает руку и зарывается пальцами в короткие рыжие волосы. Гуань Шань терпит это секунд пять, а потом резко встает.

— Мне домой пора.

— У тебя же нет подработки сегодня. Давай я к тебе загляну, повидаюсь с твоей мамой.

— Она на работе.

— Так еще лучше.

Дерьмо. Сдать себя с потрохами и проебаться настолько сильно мог только Мо.

Если бы на Олимпийских играх был вид спорта по проебыванию по жизни, Мо Гуань Шань стал бы дохуякратным олимпийским чемпионом, каждый раз забирая себе золото. Мамина гордость, блядь. Места не хватило бы в доме хранить все эти награды.

— Как хочешь, — бросает Мо и забирает у того свой рюкзак. Ли заметно радуется, широко улыбаясь и идет рядом. Мо демонстративно делает единственный укус булочки, а потом, воспользовавшись тем, что Ли подзабыл про это, пихает в карман, намереваясь отдать ее бездомным кошкам или собакам.

Так они и идут. Рыжий — хмуро смотрящий вперед, с засунутыми руками в карманы, и Ли — болтающий и закинувший руку на плечо Шаня.

Почти у школьных ворот Рыжий замечает новенького. Не то чтобы он искал его взглядом, просто они на самом деле стали уж больно часто пересекаться.

Он стоит в окружении нескольких парней и девчонок, общаясь с ними так, будто охуеть какие друзья. Рыжему поебать, да пусть хоть со всей школой переобщается, пусть к каждому подойдет и предложит дружбу, пусть и дальше ведет себя как примерный пай-мальчик. Мо не поверит, он знает, какой тот на самом деле, и знает, какая гниль плещется внутри него.

Черная жижа, которая вырывается наружу каждый раз когда они сталкиваются взглядами. Он подвал без света — веющий могильным холодом, он катакомбы с захоронением своих сущностей, он ебучее кладбище — пугающее, мрачное, с надгробиями своих демонов, которых он прячет от всех. Но Рыжий знает обо всем, он видит его насквозь.

И убеждается в своей правоте, когда сталкивается с его глазами. Врезается на полной скорости, в смятку, в лепешку, в месиво. И задерживает взгляд на его кривой ухмылке, адресованной Рыжему.

***

Посиделки у Рыжего довольно скучные, в отличии от вылазок у Шэ Ли. В его огромном доме, с кучей прислуги, личным бассейном, огромной спальней и приставкой, им всегда есть чем заняться. Рыжий просто рубится в игры, игнорируя все происходящее вокруг. Он просто отключает мозг, и терпеть Ли становится не так уж и невыносимо.

Но в собственном доме, где его комната — это маленькая коробка три на три, им практически нечего делать, и присутствие постороннего чувствуется сразу. Рыжий пытался заниматься уроками, пока Ли постоянно мешал и откровенно хуесосил учебу, не видя в этом никакого смысла.

Они вообще были полной противоположностью друг друга. Ли был внешне спокойным, умел прятать эмоции, был жестоким и мог первым нанести удар, не заботился о будущем, был похуистичным, даже по отношению к своим родителям, которые давно уже были в разводе. При этом он пользовался всеми возможными благами. Жил в благополучном районе, постоянно получал дорогие подарки от отца, который пытался загладить перед ним вину за свой уход, каждый год летал в путешествия и жил свою лучшую жизнь.

А вот у Рыжего все было с точностью да наоборот. Он никогда не умел контролировать эмоции, рубил с плеча, говоря то, что крутилось на языке, был слишком вспыльчивым и раздражительным, но жестокости в нем не было. Он никогда не нападал первым, только защищался. Переживал за мать больше, чем за себя, и чувствовал ответственность, которую сам же взвалил себе на плечи. Хотел лучшей жизни для них двоих, но боялся будущего. Он не жил в благополучном районе, не получал дорогих подарков, никогда не был заграницей и работал как проклятый, чтобы помочь маме с деньгами.

Но, несмотря на различия, что-то в них было общее. Они были одного сорта, одной масти, одной породы. Так всегда говорил Шэ Ли.

— Как же скучно… — Ли судорожно выдохнул, развалившись прямо на полу. — Гуань, как ты можешь делать уроки? Это же невероятно нудно.

— Я просто хочу окончить школу и не вылететь. Поэтому пытаюсь хоть что-то делать.

— Ну и пошла эта школа на хуй, давай займемся чем-то веселым?

— Ну уж нет, я не собираюсь свой выходной просирать на какое-то дерьмо. Поэтому можешь делать что хочешь, но я буду заниматься.

— Ну пиздец, — Ли обреченно вздохнул и прикрыл глаза предплечьем.

— Тебе меня не понять. Ты никогда не парился на счет учебы. Твоя семья слишком богата, чтобы тебя волновали такие вещи. Ты ведь не задумывался о том, куда ты поступишь после выпуска, по какой специальности пойдешь.

— Ошибаешься, — убрав руку, парень сцепил пальцы в замок, уложив их под голову, — в детстве я всегда хотел быть ветеринаром. Мечтал, что открою свою клинику, буду работать сам на себя и лечить животных. С животными у меня куда лучше, чем с людьми, ты же знаешь.

— А чего передумал?

— Да потому что это были всего лишь детские мечты. Для родителей это низкосортная и позорная работа, они никогда этого не одобрили бы. Мать хочет, чтобы я выучился на финансиста или юриста, а отец ждет, когда передаст мне в наследство свой бизнес. Вот я и подумал, если за меня уже все решили, нахуя мне рыпаться и пытаться что-то менять? Пустая трата времени и сил, лучше просто расслабиться и плыть по течению.

— Но ведь это твоя жизнь. Разве ты не будешь жалеть лет через десять о том, что не рискнул в свое время и просрал жизнь на то, чего хотели от тебя родители, а не ты сам?

Рыжий отложил учебник, лежа на животе на своей кровати, и теперь с интересом смотрел сверху на Ли. Это были крайне редкие моменты, когда он открывался и рассказывал что-то личное.

— Да что ты знаешь об этом? Будто у меня есть выбор, блядь. Родителей не ебет, чего я хочу или что чувствую. Мне порой кажется, что мою жизнь расписали по четкому плану еще далеко до моего рождения. Теперь моя участь это следовать графику и ни в коем случае не отклоняться от него. Знаешь, я всегда тебе завидовал в этом плане. Ты свободен и можешь делать что хочешь. Тебе не ебут мозги, у тебя и отца-то вообще нет, чего уж там. Нет доебок, ожиданий, планов на тебя, будто ты не ребенок, а какой-то научный ебучий проект.

— Не говори о том, чего не знаешь. Моя жизнь далека от идеала, и в ней хватает говна. Тут нечему завидовать.

Ли внезапно затих, долго сверля глазами точку на потолке. Он молчал, прокручивая в голове одному ему ведомые мысли. Вообще, он был как калейдоскоп — не по красоте, а по личностям внутри. Меняя свой рисунок, он менял их внутри себя. Некоторые из них были напускной маской, которую он всегда носил напоказ. Некоторые он натягивал в особых случаях, когда на то была необходимость. А некоторые из них вырывались из него как пульсирующая кровь из артерии, толчками, рывками, не поддающаяся контролю. Вот и сейчас происходило то же самое. Какая-то его часть, которую еще не полностью поглотил мрак, пыталась проклюнуться, подать сигнал, три точки-три тире-три точки, я все еще здесь, я заперт, помоги мне.

— Я тоже часть этого говна?

Рыжий замер, столкнувшись с прямым взглядом желтых глаз.

Скажи ему правду. Расскажи о том, как тебе тошно, как страшно, как жутко от любого его прикосновения. Как невыносимо и тяжело. Скажи ему, скажи правду. Признайся наконец, исцелись, исповедуйся и прими свою участь.

Но Рыжий тихо чертыхается и отворачивается.

— Давай закроем тему.

И он упускает свой шанс, потому что портал захлопывается. Демоны внутри Ли прознали про мятежника, и черная дыра засосала его обратно внутрь, схлопнувшись, заперев его под семью замками. Это была минутная слабость, приносим свои извинения, такого мы больше не допустим. Взгляд словно проясняется, он выходит из забвения и снова натягивает одну из любимых масок — холодное безразличие.

Ли поднимается на ноги, запускает пальцы в волосы, ероша их, и нависает над Рыжим, который переворачивается на спину, смотря непонимающим взглядом.

— Чего встал?

Ли перекидывает через него ногу, оказываясь сверху и, схватив Мо за запястья, прижимает их к изголовью над головой.

— Да что опять не так? Ты что творишь?

— Гуань Шань, ты ведь знаешь, что нравишься мне?

— Давай только без этого дерьма, ладно? Мы уже говорили с тобой на эту тему.

Ли долго сверлит взглядом Рыжего. И без того широкие зрачки заполняют собой всю радужку. Глаза его цепкие, мутные, блядские, как будто в голове у него ебучий взрыв, рождение сверхновой. И он молчит. Просто замирает и не шевелится, можно даже подумать, что он подох, но это до дикого смешно. Ли та еще тварь живучая, он так легко не подохнет.

Проходит целая вечность, когда он наконец отвисает. Отпускает его руки и просто остается сидеть на нем сверху. Выдыхает как-то слишком рвано и, протягивая руку, касается мочки уха Шаня. Рыжий рефлекторно шарахается, дергаясь в бок от этого прикосновения. Но Ли руку не убирает, теребит сережку-гвоздик черного цвета.

— Ты мой, Гуань Шань. И всегда будешь моим, верно?

— Да блядь, я же… — Рыжий не успевает договорить, потому что Ли перебивает его, отрешенно смотря на сережку и будто вообще его не слыша.

— Ты никому больше не нужен. Ты одинок, как и я. Кроме меня, у тебя больше никого нет. И не будет. Мы должны быть вместе. Я нужен тебе.

Рыжий молчит. Только шумно дышит через нос, стиснув зубы. Чувствует, как нутро сжимается. Как при американских горках, когда ты на бешенной скорости летишь вниз.

— Поэтому ты и нравишься мне. Ты такой же, как и я. Мы с тобой одного сорта, одной масти, одной породы. Так что прими мои чувства.

А затем он ложится на него сверху. Просто и спокойно. Ложится и утыкается ему лицом в грудь, обнимая по бокам. И Рыжий замирает, он просто не знает, что ему делать.

— А если ты их не примешь, не волнуйся. Моей любви хватит на нас обоих.

Chapter 4: Глава 4

— Чего звал?

Рыжий стоял, опершись о косяк двери клубной комнаты. Вообще, она принадлежала шахматистам, вот только Шэ Ли напугал их настолько, что больше никто не приближался сюда ближе, чем на пушечный выстрел. Теперь эта была штаб-квартира Шэ Ли, личные владения, обитель, где вершились судьбы провинившихся перед ним.

Ли в своей манере сидел в развалочку на старом потрепанном диване, игнорируя все правила школы и покуривая свою сигарету прямо в помещении. Рядом с ним сидела его шайка, свита, личная охрана, которая всегда была за любой движ, если это предполагало помахать кулаками.

— А че ты как не родной? Проходи, садись.

— Да некогда, у меня работа еще.

— Работа, работа. Че ты вечно суетишься так? Посиди немного со мной, поболтаем о том о сем.

— Давай не сегодня, ладно? Мне правда пора. Ты написал, что что-то срочное, я думал это серьезно. Если просто хочется языком почесать, мы это и вечером сделать можем.

Ли неспешно выдохнул облако дыма, облизнув губы и расплылся в своей хищной ухмылке.

— Ладно, ладно. Не буду тебя задерживать. Я только подарок тебе хотел подарить. Заберешь хоть?

— Нафига? Ты подарки даришь только на день рождения, а он только через месяц, что за повод?

— Считай, я решил поздравить тебя заранее. Шестнадцать лет все-таки скоро, нужно что-то особенное. Иди сюда, покажу.

Рыжий сверлил парня взглядом, долго не решаясь сделать шаг. Но это ведь просто подарок, верно? Просто подойти, забрать и уйти. Шумно выдохнув, Рыжий все же вошел в комнату и, остановившись перед Ли, проговорил:

— Показывай.

Вместо ответа Ли протянул небольшую черную коробочку и вложил ее в протянутую ладонь Гуань Шаня. Тот удивленно вскинул бровь, открыв ее и обнаружив сережку-гвоздик черного цвета.

— Это зачем? У меня же даже прокола нет.

— Так это и не подарок. Это дополнение к подарку.

Дверь с громким хлопком закрылась, и перед ней тут же нарисовался огромный пацан, самый сильный из шайки. Двое других, схватив Мо за руки, усадили его на диван, с которого только что поднялся сам Ли.

— Блядь, вы че творите? Ли, что происходит?

— Я же сказал, я хочу сделать подарок. — Только сейчас Рыжик заметил в руках парня аппарат для прокола ушей.

Почувствовав мерзкий холодок, бегущий по позвоночнику, он выплюнул, пытаясь вырваться.

— Кончай хуйней страдать. Я не хочу, блядь!

— Так тебя никто и не спрашивал. Так хочу я.

— Сука, я клянусь, если сделаешь это, то я…

— Тебе напомнить твой должок, м? Ты до конца жизни мне не отплатишь. Гуань Шань, ты моя собственность, мой ручной пес, так что не рыпайся, а то я ведь и промахнуться могу. Не хотелось бы замарать диван твоей кровью.

Тот неспешно опустился на его колени, лицом к Мо, и схватил пальцами одной руки за подбородок, смотря прямо в глаза. Хищно, опасно, гипнотизируя, как дикий зверь перед нападением на свою жертву.

— Твою мать, Ли! Это уже перебор! Ты с катушек слетел?! Отпусти меня! — Рыжий кричал, все так же дергаясь, пытаясь вырваться и стряхнуть с себя этого сумасшедшего.

— Ты что, не хочешь быть как я? Смотри, — он повернул голову вполоборота, демонстрируя ухо, на котором красовалась не одна сережка, — у меня тоже они есть. Будем с тобой похожи.

— Да я лучше сдохну, чем буду на тебя похож! — Рыжий выплюнул это прямо ему в лицо, с вызовом смотря в суженные желтые глаза.

Ли очень долго молчал и сидел неподвижно, будто размышлял о чем-то. У Рыжего даже прокралась слабая надежда, что он передумает и опустит его. Но вот тот резко изменился в лице и схватив Мо за горло, сомкнул пальцы, сжимая.

— Это будет доказательством того, что ты принадлежишь мне. Ты мой, Гуань Шань. Только мой и ничей больше. Парни, держите его крепче.

Комнату заполнил хрип Рыжего и сиплые крики. Он сопротивлялся до последнего, пытаясь вырваться. А потом послышался резкий щелчок и мочку уха больно кольнуло.

***

Рыжий дергается и открывает глаза. Сердце бешено колотится, а голова ватная, словно ее до отказа напичкали синтепоном, поэтому понять, где он находится, с первого раза не получается. Он медленно садится, чувствуя легкое головокружение, и осматривается, узнает знакомые очертания комнаты и с облегчением выдыхает.

Он дома, все в порядке.

Откинув с себя одеяло, он опускает ноги на пол, чувствуя кожей прохладу паркета, который сильно разнится с его собственной температурой. Тщетно пытается вспомнить свой сон, но в голове пустота, нет сигнала, белый шум, и только. Футболка неприятно липнет к телу, а на лбу испарина от холодного пота. Шумно выдыхая, он запускает пальцы в волосы, растирает влажное лицо и наконец поднимается на ноги.

Сегодня выходной, учебы нет, так что до подработки у него есть несколько свободных часов. Выйдя из своей комнаты, он идет в ванную — заниматься рутинными делами. Чистит зубы, ополаскивает лицо и наконец чувствует себя человеком.

Сразу идет на кухню, набирает воду в чайник и, включив конфорку, ставит на огонь. Дома тихо, матери нет, видимо, давно ушла. Рыжий видит записку на холодильнике, прикрепленную потрепанным магнитом — стандартным таким, туристическим, с морем, пальмами и полустертой надписью «MALDIVES». Ему почти столько же, сколько Рыжему, и он без понятия, откуда и когда тот появился. Но на Мальдивах он точно никогда не был, как и его мама.

«Милый, ушла к врачу. Буду ближе к обеду. Люблю тебя».

Рыжий долго смотрит на аккуратный почерк матери. Смотрит до тех пор, пока взгляд не расфокусировывается, пока буквы не начинают размываться в беспорядочном танце. Отходит наконец к столешнице и упирается руками в холодную поверхность. В глаза сразу попадается пузырёк с ее лекарствами, где осталось совсем немного, почти на донышке.

Эти лекарства — хуйня, бессмысленная хренатень, потому что ей не лучше. Черт побери, ей нихуя не лучше. С того самого дня, как ее госпитализировали.

Рыжий помнит тот день, как будто он был вчера.

Он помнит, что в тот день проснулся ночью. В горле пересохло, и он вышел попить воды. Стоя на кухне, услышал странную возню из спальни мамы. Он тогда еще посмотрел на настенные кухонные часы — 03:35. Странно, подумал, что она не спит в такое время.

Он помнит, как тихо открыл дверь спальни и увидел ее, скрюченную на полу. Он сорвался с места, падая перед ней на колени, пытаясь понять, что с ней. Она держалась за голову и просто стонала бессвязные фразы, не в состоянии говорить.

Он помнит, как рванул за телефоном и дрожащими пальцами набрал номер скорой, сначала погуглив, нихуя не попадая по клавиатуре. Потому что в голове было пусто и он не мог вспомнить проклятый номер, который знал наизусть вместе с другими номерами экстренной помощи. Как задыхаясь и запинаясь, продиктовал адрес и прокричал в трубку: «ДА ЖИВЕЕ БЛЯДЬ!» потому что диспетчер задавал слишком много вопросов.

Он помнит, как полез в машину за мамой, в домашних штанах и майке, успев только засунуть ноги в кеды, не на всю ногу, а придавив задники. Помнит каждую деталь, каждое сказанное и несказанное слово, помнит, как сжимал ее руку в машине после того, как ей что-то вкололи, как пытался держать себя в руках, хотя ему было чертовски страшно.

Он помнит, как сидел вместе с ней, пока она проходила бесконечные осмотры. Ждал ее в коридоре, пока она была на всевозможных МРТ, МСКТ и прочей хуйне, которую он даже не произнесет. Помнит, как врач после нескольких часов обследований сочувствующе вздохнул, будто его ебучий вздох мог как-то успокоить Гуаня. Будто от его вздоха принять информацию станет легче, не так больно.

Врач сказал, что у его матери был приступ мигрени. Выяснилось, что это зараза преследовала ее всю жизнь, только Рыжий об этом не знал, скрывать свое состояние она умела профессионально. Причину выяснить так и не удалось. Несмотря на несколько часов обследований, не нашли ни опухоли, ни каких-либо других нарушений. Вообще ничего. В итоге в ее медицинской карточке в заключении написали «идиопатическое заболевание». Просто потому что никто не знал, что с ней.

Он помнит каждую чертову деталь и, видимо, никогда не забудет. Даже если это было больше года назад. Все события того дня словно выжгли с внутренней стороны его черепной коробки, припаяли ко всем его нейронным связям, вшили в глазное яблоко, чтобы он еще долго, закрывая глаза, видел перед собой маму — слабую, бледную, плачущую.

Рыжий смотрит на закипевший чайник, на тоненькую струйку пара из его носика, на пустые две чашки, подготовленные уже по привычке, и чайные пакетики в них.

Дерьмо случается. Но у Рыжего это дерьмо вечный спутник, часть команды — часть корабля. Его черно-белая полоса жизни давно окрасилась в самый темный черный и протянулась полосой слишком длинной. Ни конца, ни края. Раньше он думал, что когда повзрослеет, станет легче, что став самостоятельным, он сможет решать все сам, будет сильным и не позволит жизни так жестко ебать себя. Но нихуя, стало только хуже. Причем все ухудшается в геометрической прогрессии. Потому что у Рыжего никогда не бывает нормально, у него все всегда идет через задницу.

Сам Рыжий словно ходячий казус, и все что его окружает становится таким же — окружение, семья и вся его гребанная жизнь. Просто так бывает, проблема никогда не приходит одна. Эта сука приходит ордой, ебучим десятитысячным монгольским игом, цунами и смерчем, катаклизмом и апокалипсисом.

Вот что такое жизнь Гуань Шаня.

Звенят ключи и слышится щелчок в замочной скважине. Рыжий вздрагивает, промаргивается пару раз, наконец возвращаясь в реальность. На пороге мать Гуань Шаня, и заметив его на кухне, она расплывается в улыбке.

— Дорогой, ты уже проснулся?

— Привет, мам. Ага, недавно встал.

— Кушать хочешь? Я сейчас переоденусь и…

— Не надо. Я сам приготовлю. А ты отдохни пока.

Джу, повесив пальто на вешалку, благодарно улыбнулась и скрылась в спальне. Тем временем Мо уже нарезал овощи для сэндвичей, которые он так сильно любит, особенно приготовленные его мамой. Но повзрослев, научился и сам готовить ничуть не хуже.

Они сидели вдвоем, как всегда, за небольшим круглым столом. На столе дымились две чашки с чаем и тарелка с сэндвичами, с обрезанной корочкой. Джу меланхолично пила чай, задумавшись о чем-то своем, Рыжий сосредоточенно жевал, изредка бросая взгляды на маму. Ему не нравилось ее состояние, было в нем что-то подозрительное, поэтому его никак не отпускало сосущее под ложечкой чувство.

Проглотив очередной кусок, он негромко позвал:

— Мам? — Джу никак не отреагировала, поэтому пришлось позвать ее второй раз, чтобы она обратила на него внимание.

— А? Да, дорогой? — переведя на сына взгляд, она тепло ему улыбнулась.

— Что врач сказал?

— Ничего страшного, родной, не переживай.

— Ты каждый раз так отвечаешь, а улучшений никаких нет.

— Но и ухудшений нет, это главное, — она кладет руку поверх его руки и ободряюще сжимает.

— Мам, так нельзя, давай мы сходим к другому врачу? Этот тебя толком и не лечит.

— Гуань Шань, он практически бесплатно меня принимает, а учитывая наше состояние, это лучшее, что может быть.

— Какое наше состояние? Мы не бедные, я найду деньги для тебя. Я заработаю еще, устроюсь на ночные подработки.

— Гуань, — Джу поддалась вперед, обхватывая ладонями лицо сына и серьезно смотря в его глаза, — ты не будешь из-за меня работать еще больше. Сейчас все деньги нужны на твою учебу, мне важно, чтобы ты закончил обучение. Другую клинику мы сейчас не потянем, поэтому меня устраивает то, куда я сейчас хожу. Лекарства хоть немного, но помогают, этого пока достаточно.

— Нихрена не достаточно! — Рыжий хмурится, злится, его не устраивает такая явная несправедливость. — К черту эту школу! Сейчас важнее твое здоровье!

Джу садится на свое место, негромко хлопает по столу ладонью и хмурится так, что лоб ее изламывается морщинами.

— Хватит, Гуань Шань! Ты закончишь школу, мы и дальше будем её оплачивать. И на этом точка.

— Ты хоть представляешь какие последствия могут быть?! Ты должна тратить деньги на себя, а не на эту бессмысленную школу! Тебе нужно постоянное наблюдение, тебе нужен нормальный врач, а не этот шарлатан. На кой черт мне эта школа, если с тобой что-то случится?

Рыжий держался из последних сил, чтобы не перейти на крик. Его самый большой страх, который медленно, но верно душил его, вырывался сейчас наружу, парализуя разум и заставляя функционировать чисто на эмоциях. Он тяжело дышал, смотря на мать. Но не мог позволить себе повысить голос на нее.

Она долго смотрела на него немигающим взглядом. Затем шумно выдохнув, растерла лицо ладонями и тихо произнесла:

— Я все сказала, Гуань. Ты закончишь школу, и мы будем платить за твою учебу до конца года. А со своим здоровьем я справлюсь сама.

Рыжий молча поднимается из-за стола, идет к себе, даже дверью не хлопает, как это обычно принято после ссоры. Он просто переодевается, чтобы выйти из дома, чтобы сменить обстановку, чтобы глотнуть свежего воздуха, иначе гнетущее чувство страха и отчаяния вот-вот разорвет его на части.

***

Погода выдалась сквернее некуда. Небо затянуло свинцовыми тучами, которые в любой момент готовы были разразиться холодным и пронизывающим насквозь ливнем. Несмотря на ранее время суток, на улице не светло, а пасмурно, серо, тускло. Прямо как на душе у Рыжего.

На нем черное худи с капюшоном, который он натянул чуть ли не до носа, спортивные штаны и кроссовки, которые служили и для спорта, и для ежедневного использования. В кармане старенький плеер, из которого тянется провод наушников. Он неспешно бежит по знакомому району. Музыка, дождь и пробежка — какое же ебучее клише.

Просто его это успокаивает. Просто прямо, без конкретной цели в конце. Сколько он уже пробежал? Три, пять, семь километров? Какая разница? Чем дольше, тем лучше.

В наушниках дерет горло Bring Me The Horizon под песню Can you feel my heart, и с ней будто дышать становится легче, будто кто-то заботливо заклеивает его внутренние колото-резаные раны, зализывает их, сшивая лоскуты кожи, давая возможность бежать дальше, дышать дальше. Жить дальше.

Музыка всегда имела особое значение для Рыжего. Составляла крошечную и единственную часть его жизни, которая была нетронута гнилью и пиздецом. Она лечила, в ней он находил себя. И в самых крайних случаях благодаря ей он думал, что не зря живет эту гребаную жизнь. Что еще не все потеряно.

Решив срезать через парк, он заворачивает на небольшую аллею. В выходной день парк заполнен людьми, в сравнении с будними. По бокам, слева и справа, стоят скамейки, где сидят парочки или пожилые старики. Рыжий не обращает на них внимания, продолжая бег.

По аллее лениво прогуливаются люди, которых приходится огибать. Впереди он замечает парочку, держащуюся за руки, меняет траекторию, собираясь их оббежать, но резко тормозит, узнав Хэ Тяня. Чертыхается про себя, хочет развернуться, но слишком поздно — новенький узнает его.

Рыжий понимает это инстинктивно, потому что эта псина расплывается в диком оскале, смотря прямо на него. А потом внезапно вскидывает руку вверх и приветливо машет, будто они охуеть какие друзья, будто всегда радуются, когда видят друг друга, будто это в порядке вещей.

Рыжий уже разворачивается и собирается свалить отсюда нахер, но видимо сегодня боги не благосклонны, потому что в следующую секунду на плечо Рыжего опускается рука Хэ Тяня. Гуань резко выворачивается, что аж наушники выпадают, цепляются за ворот толстовки и безвольно повисают. Он дергается так, будто это прикосновение — ожог кипятком, нагретым добела металлом, химическим веществом. Исход один — волдыри и облезлая кожа. Смотрит на Хэ Тяня диким зверем, щетинится, вот-вот покажет зубы в оскале.

Губы кривятся, так и хочется осыпать его вопросами и оскорблениями. Какого хрена ты здесь? Какого хрена мы постоянно сталкиваемся? Какого хрена ты вообще начал появляться в моей жизни? Отъебись, отъебись, отъебись от меня.

Но слова так и остаются несказанными, потому что он выпадает от фразы Тяня.

— О, а вот и мой лучший друг. Знакомься, это Лу, я рассказывал тебе о ней, помнишь?

Рыжий смотрит на новенького с широко распахнутыми глазами, словно он редкий и вымирающий вид человечества, и Рыжий единственный, кому посчастливилось увидеть его воочию. Реально редкий и вымирающий вид, таких долбоебов вселенная просто не могла сотворить, он не мог родиться как обычные люди. Его будто лепили — из говна и палок. Переводит такой же ошалевший взгляд на девчонку рядом, которая так и светится, одаривая его улыбкой.

Проходит секунд двадцать, когда к Мо возвращается возможность вновь разговаривать.

— Ты, блядь, больной какой-то или что? — еле выдавливает Рыжий, смотря прямо в глаза новенького.

— Извини нас, мы отойдем на минутку.

Хэ Тянь одаривает девчонку улыбкой, но не той, которую знает Рыжий. Это было что-то новенькое, неизведанный коктейль из неопознанных эмоций. Затем он обхватывает Рыжего за предплечье и тащит в противоположную сторону, подальше от Лу.

Рыжий, конечно, же добровольно не идет. Тут же вырывает руку, охуевая от такой наглости. Пихает ладонями в его плечи, отталкивая от себя подальше, рычит тихо и гортанно.

— Че за дела, мажорчик?

— Давай отойдем, и я все объясню. Одна минута, не больше.

— Хрена с два, блядь. Почему я вообще должен слушать тебя?

— Одна минута, — повторяет Хэ Тянь тихим голосом и смотрит спокойно и прямо, но что-то в этом взгляде напрягает. Заставляет пробуждаться все инстинкты внутри, и Рыжий мнется, тянет время.

Затем выдыхает шумно, рывком стягивает капюшон и выставляет указательный палец. Шипит так же тихо:

— Одна минута.

Рыжий резко разворачивается, сильно сжав челюсти, отчего желваки тут же проступают на острой челюсти. Быстро идет вперед, не оборачиваясь, не останавливаясь, ему все равно, идет ли новенький следом. Просто считает про себя и отмеряет счет шагами.

Один, два, три…

Сует руки в карман-кенгуру и сжимает их в кулаки.

Пять, шесть, семь…

Думает, что он конченный долбаеб, что остался, а не послал Хэ Тяня с его девкой на все четыре стороны.

Девять, десять…

Резко тормозит, делает глубокий вдох-выдох и оборачивается, сталкиваясь взглядом с новеньким. Тот спокоен и расслаблен, нет его блядской ухмылки и вечной ауры мачо-мена.

— У меня к тебе одна единственная просьба.

— Нет.

— Ты даже не выслушал.

— Я и не стану. Я не стану тебе ничем помогать и слушать твои ебучие просьбы.

— У меня есть целых пятьдесят секунд в запасе.

— Уже сорок пять.

— Помоги мне отвертеться от той девушки. Прикинься моим другом и скажи, что у нас планы.

Рыжий секунд пять смотрит на Хэ Тяня как на умалишенного. Он знал, что у него с головой беды, но чтобы настолько…

— Тебе бы к врачу сходить, а. Такое лечить надо, а то высока опасность для общества.

— Я тебе заплачу.

Рыжий резко вздергивает голову, словно ему только что прилетело по лицу. Такой наглости он не прощает, за такое он бьет в ответ.

— Пошел ты, гондон!

— Я заплачу.

— Отвали!

— Назови сумму.

— Да что с тобой не так?!

— Что ты теряешь?

— Ты что о себе возомнил-то, мажор? Думаешь своими деньгами всех на свете купить сможешь? На хуй иди со своими просьбами и деньги свои туда же засунь.

Хэ Тянь делает шаг в его сторону, хватает за предплечье и смотрит долго. Рыжий взгляда не отводит, отвести взгляд то же, что и проиграть без боя. Так они и смотрят друг на друга, пока Хэ Тянь серьезно не говорит:

— Любая сумма, которую ты назовешь. Просто скажи, заплачу сразу, как только она поверит и уйдет. Плачу наличными, — после паузы добавляет: — Давай, всем нужны деньги.

Рыжий хмурится злобно, желваки ходят ходуном, все тело напряжено и натянуто. Даже через толстую ткань толстовки чувствует кожей тепло ладони новенького, хотя одет он всего лишь в футболку с легкой рубашкой, накинутой сверху. Дергает рукой, но хватка не ослабевает.

— Пусти.

Хэ Тянь не отпускает, ждет ответа.

— Да отпусти меня говорю!

Рыжий резко выдергивает руку, смотрит дико. Этот фрик точно больной, так просто не отстанет. Поэтому Рыжий выпаливает первую попавшуюся цифру, которая приходит на ум, в надежде, что мажорчик охуеет от наглости и сам его пошлет.

— Пять тыщ.

Но Хэ Тянь не ведет ни единым мускулом, только слегка кивает и говорит:

— По рукам.

Опомнится Рыжему не дают, снова хватают за предплечье и тянут за собой, не давая возможности даже возразить.

Они останавливаются перед девушкой, которая, завидев парней, снова расплывается в улыбке. Так они и стоят. Лу смотрит то на одного парня, то на другого, а они смотрят на нее, Хэ Тянь — тепло улыбаясь, а Рыжий — недовольно хмурясь.

Рыжий чувствует толчок локтем в бок и прокашливается, пытаясь сформулировать адекватную мысль.

— Э, да… привет. Наслышан о тебе.

Девушка лучезарно улыбается.

— Так приятно это слышать. А вот про тебя Тянь ничего не рассказывал. Как тебя зовут?

— Гуань Шань, Мо Гуань Шань, — внезапно и резко вклинивается в разговор новенький. — А не рассказывал я о нем, ну сама посмотри, он слишком нелюдимый, даже дикий немного, вот только со мной хорошо и общается.

— Рот завали, — тихо цедит Рыжий, но это слышит и Лу.

— Вот видишь, об этом я и говорил, — усмехается Хэ Тянь, скрещивая руки на груди.

Рыжий раздражается не на шутку и больше не хочет быть свидетелем этого дешевого перформанса, поэтому он быстро выпаливает:

— Короче, не знаю, что у вас там за терки, но у нас планы вечером. Он мне давно кое-что пообещал, поэтому сегодня у вас ничего не выйдет.

Взгляд Лу тут же тускнеет, а улыбка сползает. Переводит расстроенный взгляд на новенького.

— Но мы ведь хотели… хотели сходить в кино.

Хэ Тянь жмет плечами, мол, что поделать, обещания нужно выполнять. Даже обещания данные злым и опасным псам, даже фиктивные и стоимостью в пять тысяч юаней.

— Прости, Лу, сегодня никак не получится. У Гуаня серьезные жизненные проблемы, и я, как лучший друг, должен быть рядом с ним.

— Серьезные проблемы? О боже, что случилось?

— Да ничего не…

Рыжего бестактно перебивает Хэ Тянь, натягивая на лицо самое скорбное и сожалеющее выражение лица.

— Дело в том, что недавно ему поставили неутешительный диагноз — болезнь Альцгеймера. Это крайне редкий случай, когда болезнь прогрессирует в столь раннем возрасте, поэтому ему нужен постоянный уход и наблюдение, и я, как его единственный и лучший друг, должен постоянно быть с ним рядом и поддерживать. Потому что, — он выдержал театральную паузу, под разъяренный взгляд Рыжего, — он уже начинает забывать меня, поэтому так отреагировал при встрече. Я должен чаще быть с ним, чтобы успеть сделать побольше воспоминаний, которые я навсегда сохраню в своем сердце. И мне приходится постоянно рассказывать ему о наших вместе пережитых моментах, чтобы он помнил обо мне как можно дольше. Поэтому мы и отходили. Он просто не смог вспомнить меня сразу.

Повисла пауза. Лу стояла с широко раскрытыми глазами, прижав ладони ко рту, смотря на Рыжего с полным сочувствием. Хэ Тянь прикрыл лицо ладонью, якобы неутешительно страдая, хотя Рыжий чувствовал плечом, как он слегка дергается, всеми силами подавляя смех.

Сам же Рыжий испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел прямо сейчас уебать новенького за такой долбаебизм. До сих пор остается загадкой, как его земля вообще носит? С другой стороны, ему было даже немного жаль девушку, которая действительно искренне верила каждому слову этого долбоящера.

— О боже… Гуань Шань… мне так жаль. Мне очень и очень жаль, — еще немного и она разревется. — У меня бабушка болела этой болезнью, и я понимаю, насколько это страшно и ужасно. Я очень надеюсь, что тебе станет лучше.

— Да блядь! Не болею я ничем! Ты реально веришь словам этого идиота? Он же на голову больной!

— Ему все хуже и хуже, — Хэ Тянь тяжело вздохнул, убирая руку от лица, — если ты не против, я отведу его домой. Боюсь, он сейчас и дорогу-то не вспомнит.

— Конечно, конечно. Не переживай, я дойду сама. А вы будьте осторожнее. — Лу обняла Тяня и так же быстро и порывисто обняла Мо, который так и стоял столбом. — Сил и терпения вам двоим. До свидания.

И слегка поклонившись, Лу быстро удалилась.

— У тебя отлично развито актерское мастерство, не думал стать актером? — от скорбящего и несчастного Хэ Тяня не осталось ни следа. Теперь он ухмылялся, широко и по-блядски.

— А тебя отлично посылать на хуй, не думал там прописаться?

— Привычка к иронии, как и к сарказму, портит характер, она придает ему постепенно черту злорадного превосходства: под конец начинаешь походить на злую собаку, которая, кусаясь, к тому же научилась и смеяться.

— Че блядь?

— Фридрих Ницше. Немецкий философ, композитор, культурный критик и филолог. Великим человеком был.

— Да мне поебать, кем был твой этот Нице. Бабки гони, пока я сверху еще две тыщи не потребовал за моральную компенсацию.

— Ницше, вообще-то, — новенький смеется, но послушно лезет в задний карман джинс, достав — конечно же — мажорский черный кожаный кошелек. Отсчитывает ровно пять тысяч, — Гуань внимательно считал вместе с ним, — и протягивает Рыжему. — Обещанные пять тысяч. Спасибо, что выручил.

Рыжий как-то слишком резко вырывает деньги из рук, проверяет, мало ли, вдруг они фальшивые? Кто вообще носит такую большую сумму с собой? Недовольно хмурится, пряча деньги в карман штанов, и наконец выдает.

— Ты меня напрягаешь.

Хэ Тянь молчит, только вопросительно изгибает бровь.

— Меня напрягает, что мы так часто пересекаемся. Ты будто специально за мной шатаешься. Мы не друзья, не приятели и даже не хорошие знакомые. То что мы с тобой в одном классе, ничего не меняет.

Новенький все так же молчит, внимательно слушает и пялиться. Вот так же, как и всегда, будто товар оценивает.

— Повсюду ты, куда бы я ни пошел, всюду ты! Это, блядь, уже не смешно.

Рыжий кипятится, и от злости голос становится тверже, с хрипотцой. Он сглатывает и резко отворачивается, не выдерживая прямой взгляд темно-серых глаз, и подставляет под прицел профиль с почти зажившей гематомой, доставшейся от Ли. Лучше так, чем глаза в глаза.

— Ты так и не рассказал, кто тебя так.

— Кто меня как?

Хэ Тянь не отвечает, просто протягивает руку, успев коснуться скулы Рыжего лишь кончиками пальцев. Но и этого невесомого прикосновения хватает. Рыжий отшатывается, уходит от контакта и вновь смотрит в его глаза непонимающим взглядом. Он больной, его нужно бояться. Никто не знает, что придет в голову этого клоуна.

— Ты, блядь, издеваешься?!

— Нет. Это простой интерес.

— В жопу засунь свой интерес.

— Это Ли, да?

Рыжий застывает на месте, словно облитый цементом. Его злость медленно увеличивается, раздувается как шарик, в который закачивают воздух без остановки. Того и гляди, лопнет скоро. Он шумно дышит, отчего крылья носа раздуваются при каждом вдохе. Хэ Тянь замечает все это, но затыкаться не планирует.

— Я видел вас в тот день. Он приходил к тебе в кафе. Это он, верно?

— Рот свой закрой. По-хорошему.

— Вы ведь даже не друзья. Хоть и пытаетесь казаться ими.

— Отвали, я не шучу.

— Ты ведь его терпеть не можешь. Шарахаешься от одного его присутствия. Зачем вам этот спектакль?

— Слышь, ты, — Рыжий не выдерживает, резко подается вперед, впечатывается в тело мажорчика, грудью в грудь, — тот даже не дергается, — смотрит свирепо, злобно, — не суй свой нос куда не следует, понял? Это тебя никаким боком касаться не должно. Так что выкинь всю дурь, что вбил себе в башку, и отъебись от меня.

Хочется врезать. Сука, как же хочется врезать. Но вместо этого он сжимает кулак так сильно, что ногти больно впиваются во внутреннюю сторону ладони, резко разворачивается и быстрым шагом удаляется. От проклятого парка, от проклятого мерзкого чувства, от проклятого новенького, который продолжает сверлить взглядом спину Рыжего, пока тот не сворачивает с аллеи.

Chapter 5: Глава 5

Notes:

Narvent - Fainted

Когда Ли пригласил Рыжего к себе домой, тот испытал настоящий восторг и предвкушение. За тринадцать лет своей жизни он никогда не был в гостях, только у родственников, и то по праздникам. А тут его друг, а теперь еще и одноклассник, пригласил его к себе.

Но сейчас, стоя у железных кованых ворот, он почувствовал, как что-то неприятное заскребло у него внутри. Он знал, что Шэ Ли из обеспеченной семьи, но Мо и вообразить себе не мог, что настолько.

За воротами, которые словно демонстративно отделяли улицу от частной собственности, возвышался самый настоящий дворец. Дом Ли был величественным белоснежным особняком с массивными колоннами и арками, создающими ощущение монументальной роскоши.

Само здание было трехэтажным, выполненным в элегантном классическом стиле. Окна с черными рамами до самого пола, окруженные витиеватыми декоративными элементами, пропускали мягкий желтый свет изнутри. Балконы с изящными коваными перилами украшали второй этаж, придавая дому изысканный и одновременно строгий вид.

Гуань Шань не мог оторвать взгляд, в голове просто не укладывалось, что такие места вообще существуют в реальной жизни, а не в фильмах, которые часто смотрела его мама по телевизору. Даже лужайка у дома с аккуратно подстриженным газоном, идеально чистой брусчаткой и небольшим фонтаном словно насмехалась над парнем, подмечая его бедность и ничтожность.

Рыжий невольно сжал лямку рюкзака, чувствуя себя словно мусорный бак посреди выставки произведений искусства в своем растянутом худи, спортивных штанах и уже достаточно потрепанных кедах. Внезапно с тихим скрежетом ворота сами собой отворились, а механический голос — Рыжий так и не понял, откуда он шел — строго проговорил:

— Проходите. Господин вас ожидает.

Гуань неуверенно сделал шаг, потом еще, и еще, пока не пересек ворота, опасаясь, что включится сигнализация. Но ничего такого не произошло.

«Как мне к нему обращаться?» — промелькнуло у него в голове, пока он шёл к дверям, чувствуя себя маленьким и чужим в этом бесконечно далеком мире. Голос проговорил «господин», вряд ли Рыжему позволят сказать просто «Привет, Ли». А если Рыжий столкнется с его родителями? Что ему тогда делать? Он же просто сгорит со стыда и страха.

Глаза Рыжего зацепились за массивные резные двери, и он поймал себя на мысли, что боится даже прикоснуться к этой роскоши. Но, к счастью, двери сами распахнулись перед ним. На пороге стояла взрослая женщина в строгом деловом костюме и с идеально уложенным пучком. Рыжий резко поклонился, раньше, чем она успела что-то сказать.

Повисла неловкая пауза — Рыжий все так и стоял склонившись, боясь, что если он выпрямится, женщина сочтет его невоспитанным и будет дурно думать о его матери. Но тишину прервал голос:

— Ты че там встал? Заходи.

Рыжий неуверенно выпрямился и увидел за спиной женщины Ли, одетого не в какой-то дорогущий смокинг, а в обычную футболку и домашние штаны. Он перевел взгляд на женщину, но та не выражала никаких эмоций, а просто отошла, пропуская его вперед. Мо вошел в дом и замер у порога, чувствуя дикую неловкость, наклонился, стягивая кеды с ног.

— Да господи, проходи так. Ты че ломаешься? В гостях никогда не был, что ли?

— Был конечно! — Рыжий нахмурился, не хотел признаваться и тут же постарался собраться. Шэ Ли, схватив его за руку, потащил наверх по массивной огромной лестнице.

Комната Ли оказывается просто гигантской, в сравнении с масштабом комнаты Рыжего. Тут стоит огромная двуспальная кровать, длинный вытянутый стол прямо у окна, на котором большой и тонкий монитор, прямо как у игровых стримеров, огромный плазменный телевизор и консоль с приставкой. В комнате есть еще две двери, но Рыжий понятия не имеет, куда они ведут.

Эта комната, как и весь дом, была эпицентром роскоши и красоты. В глаза сразу бросалось, что все детали подбирали со вкусом и изяществом. Единственное, что портило весь вид, — мусор и беспорядок. Серьезно, вся комната была захламлена чем только можно. На полу валялась скомканная одежда, носки и даже нижнее белье. Повсюду, куда не глянь, лежали коробки от пиццы, коробочки от лапши, банки от энергетиков, пустые и грязные тарелки и кружки с остатками пищи, которым на вид было уже несколько дней.

Рыжий удивленно осмотрелся. У него просто в голове не укладывалось сочетание роскоши и богатства с мусором и беспорядком.

— Ты кушать хочешь? Там пицца вроде осталась. Могу попросить повара что-то приготовить, но честно — еда дерьмовая. Не могу уже это есть.

— У тебя есть повар?

— Ну разумеется. И не только он. А кто, по-твоему, готовит, убирает, делает покупки, следит за всем домом и занимается все этой скукотищей? Мать моя, что ли? Или я?

— Да нет, — неуверенно говорит Рыжий и опускает свой рюкзак на небольшой чистый участок пола, — наверное. Я не голоден, ничего не нужно, спасибо.

— Как хочешь. Ну что? Чем займемся? Можем в игры порубиться или посмотреть что-то.

— Ну, можем и поиграть. А во что?

— Да выбора дохрена. Ты скажи, что нравится, я подберу, — Ли достает пачку с сигаретами. Взяв одну, хватает ее губами и затягивается, поджигая зажигалкой.

— Ты куришь? Еще и дома?

— Ну да, и че? Мой дом — че хочу, то и делаю.

— А родители ругаться не будут?

— Родители? — Ли усмехается, выдыхая. — Мать в какой-то командировке, улетела на месяц. Точнее, это официальная версия. На самом деле она отдыхает со своим хахалем, думает, я не в курсе. А отец не мог не воспользоваться этим, ушел к своей шлюхе. Будет не скоро.

— Извини, я не знал, — Рыжий отводит глаза, чувствуя укол совести.

— Да забей, мне как-то похуй. — Ли опускается в кресло-мешок и протягивает сигарету Рыжему. — Хочешь?

— Я же не курю.

— Че зассал? — Ли ухмыляется, от чего Рыжий тут же хмурится и злится.

— Не зассал я! Дай сюда.

Размашистым шагом идет к Ли и тянет руку к сигарете, пытаясь взять ее из рук. Но Ли тут же становится серьезным, хватает его за предплечье, пресекая попытку.

— Успокойся. Я пошутил. Это та еще дрянь, не хватало, чтобы и ты в курильщики затесался.

Рыжий рвано выдыхает и кивает на сигарету.

— Сам-то чего начал? — едко бросает он. — Знаешь, что дерьмо, так брось.

Ли хмурится и, отпуская руку Рыжего, отворачивается.

— Были причины, — коротко отвечает он. — Тебе-то что? Не твое здоровье.

— Расскажи, — Рыжий пристально смотрит, явно не собираясь отступать.

Ли поднимает бровь, чуть ухмыляется, оценивающе глядя на него, словно проверяет, можно ли ему доверить такую информацию. Походу, Рыжий проверку не проходит.

— Забей. Долгая история. Не твое дело.

Рыжий, не отводя взгляда, притягивает игровое кресло поближе, садится напротив Ли и продолжает спокойно:

— Может, и не мое, но мне не все равно.

Ли резко выдыхает, будто собирается с духом, и наконец говорит, отворачиваясь.

— Да ничего там серьезного. Попробовал когда-то, нервы шалили. В семье… в общем, дерьмо всякое творилось. А потом втянулся. Привычка.

Он замолкает, упирается взглядом в пол, будто разговора больше нет. И Рыжий молчит, но вглядывается в него, словно ожидает, что Ли продолжит.

— Чего? — бросает Ли, заметив пристальный взгляд. — Серьезно, чего тебе надо?

— У тебя что, с родителями проблемы? — не отступает Рыжий.

— Да нет, — спокойно бросает Ли, но глаза чуть темнеют. — Им на меня плевать, ну и мне тоже.

— Давно?

— Ага, — Ли отворачивается, замыкается на пару мгновений, но продолжает. — Они оба. Работа, интрижки на стороне, свои какие-то вечные терки — всегда что-то важнее. Ребенком-то меня не особо считали, вот няни были — и ладно. Матери было не до меня, занималась только собой, а отец, если я к нему случайно заходил, тут же звал кого-то, чтобы меня увели.

Ли делает глубокую затяжку, дым окутывает его лицо, а взгляд становится еще жестче. Рыжий смотрит на него не отводя взгляда, чувствует смесь жалости и боли к нему. Но, конечно же, не жалеет. Ли не из тех, кого нужно гладить по головке и прижимать к себе со стандартной фразой «все будет хорошо».

У Рыжего самого было не лучшее детство, зато рядом всегда была мама. А у Шэ Ли хоть фактически были оба родителя, на деле не было ни одного. И Гуань понимает, чувствует насколько Ли одиноко в таком огрохуенном доме одному. Одиноко настолько, что в глазах сквозит пустота.

— Поэтому мне теперь на них… — Ли ухмыляется, но без тени веселья, — все равно, в общем. Живу как хочу.

— Не особо-то всё равно, — шепчет Рыжий, не отводя взгляда.

— Говорю же, — Ли оглядывается на Рыжего, утомленно качая головой, — я привык. Один — значит один. С этим проще смириться.

Рыжий не знает, как поддерживать, как спасать людей, не умеет подбирать правильные слова. Рыжий не умеет, зато умеет Ли, ведь именно он спас его год назад — от боли, от насмешек, от одиночества. И Гуань Шань чувствует, что теперь настала его очередь. Он осторожно кладет ладонь ему на колено и слегка сжимает, чувствуя напряжение в теле, и заглядывает в удивленные глаза.

— Это… не должно было быть так, — он говорит тихо, но твёрдо. — Да и не один ты. Тебе ведь есть к кому прийти, так?

Ли чуть хмурится, но в его взгляде что-то смягчается, словно он только сейчас это осознал. Спустя секунду он кивает и уходит в глубокое молчание, затем тушит сигарету в самодельной пепельнице — банке из-под энергетика — и хлопает Рыжего по руке.

— Ладно, — он шумно выдыхает, — пошли лучше в игры рубиться.

Рыжий слегка улыбается в ответ и кивает:

— Только я никогда не играл в такое. Научишь?

— Охуеть блядь, ты еще такой зеленый. Но это и хорошо, познаешь все прелести. — Ли встает и включает телевизор и приставку. — Научу конечно, не оставлять же мне тебя девственником.

Они оба смеются и, включив какую-то новую крутую стрелялку, играют вместе до поздней ночи.

***

Время пролетает незаметно, и за окном уже стоит октябрь. Сильно холодно не стало, максимум слегка прохладно. Это были последние дни осени, которые радовали солнцем и теплом перед ноябрьским промозглым дождем и холодными ветрами.

Мо, как обычно, сидит за партой, пока солнце падает прямо на его точеный профиль — острые скулы, ровную линию челюсти, прямой и слегка заостренный книзу нос. Его светлые ресницы и волосы на солнце будто светятся, становясь огненно-красными.

Несмотря на ясную и солнечную погоду, на душе Мо тотальная меланхолия. Настроения нет совсем, и Ли, похоже, это совсем не заботит. Потеряв к нему всякий интерес из-за его апатичности, он переключился на более интересных одноклассников.

С Хэ Тянем Рыжий больше не пересекается. Ну как, они видятся, в одном классе все-таки, но все ограничивается игрой в гляделки — пока Хэ Тянь отвечает у доски, пока они сидят в столовой за обедом, пока Рыжий курит в ожидании Ли на школьном дворе или у ворот.

Так правильно, так даже лучше. Нет этого назойливого присутствия, ебучих шуток, блядской ухмылки и мажорского запаха его духов. Все ровно так же, как было до появления новенького. У Мо своя жизнь, свое дерьмо, свои проблемы, к которым он уже давно привык.

Они не друзья и не приятели.

В кабинет заходит учитель, и класс сразу замолкает, усаживаясь по своим местам. Он выкладывает на стол стопку документов и внимательно осматривает всех.

— Доброе утро. Проведем сначала перекличку, потом приступим к проверке домашнего задания.

Ли, уже успевший вернуться на место, пихает Мо локтем, привлекая его внимание, и тихо произносит:

— Что с тобой творится?

— Ничего.

— С самого утра какой-то хмурый. Что не так?

— Со мной все нормально, окей?

— Тогда ебало сделай попроще, мне не нравится твоя такая физиономия.

Рыжий оборачивается лицом к Ли, смотрит долго прямо в глаза и пытается понять, что у него сейчас в голове. А у Ли никаких эмоций, тотальное безразличие и щепотка раздражения. Это понятно только тому, кто с ним бок о бок пять лет, кто уже выучил его наизусть — по взгляду, по жестам, по вздоху, по движениям. Мо чувствует раздражение, даже обиду, но что он ожидал? Это же, блядь, Шэ Ли. Забота и человеческая эмпатия так же чужды для него, как знойная жара для Антарктиды.

Отворачивает от него голову и врезается взглядом в серые глаза новенького, который слишком прямо и пронзительно смотрит на него, сидя сейчас в полоборота. Он подслушивал? Нахуя так смотреть?

Гуань вопросительно изгибает бровь, мол, чего тебе? На что уставился? Хэ Тянь спокойно кивает головой в сторону учителя, и Рыжий наконец понимает что к чему. Занятой мыслями о Ли, он не заметил, как по списку дошли до него, и теперь, не услышав подтверждения присутствия, учитель укоризненно смотрел на Гуаня.

— Спасибо. Наконец-то вы обратили на меня внимание. Гуань, я назвал твое имя три раза. О чем ты так увлеченно общаешься, что совсем ничего не слышишь?

— Извините, — Рыжий насупился, злобно буркнув.

— Будь внимательнее и прекращайте свои разговоры, пожалуйста.

Он снова вернулся к перекличке, а Рыжий раздраженно стал рисовать замысловатые каракули на последней странице тетради.

***

— Гуань, останься на пару минут.

Рыжий, складывая учебники в рюкзак, замер, услышав учителя. Урок уже закончился, ученики покидали класс, спеша поскорее в столовую, а Ли ждал его, сидя прямо на парте.

Закинув рюкзак на плечо, Рыжий обратился к нему:

— Подожди меня в столовой.

— А здесь че? Нельзя?

— Ли, просто иди в столовую. Я скоро подойду, — затем помолчав, добавил: — Пожалуйста.

Ли демонстративно недовольно выдохнул, но все же вышел из класса, и Рыжий приблизился к столу учителя. Тот снял очки с переносицы, отложил в сторону и, скрестив руки в замок, спокойно проговорил:

— Как твоя мама?

— Нормально.

— Как ее здоровье?

— Нормально, — Рыжий искренне не понимал, к чему сейчас этот разговор, и злился, что вообще затрагивается эта тема.

— Гуань, я понимаю, что тебе нелегко. Ты единственный мужчина в семье, да еще и мама в таком состоянии.

— В нормальном она состоянии, — он едва сдерживался, чтобы не развернуться и уйти, чтобы не слышать этот пустой треп.

Заметив это, классный руководитель поднял руки вверх в примирительном жесте:

— Хорошо, хорошо. Давай закроем тему. Я вот о чем хотел с тобой поговорить. Ты ведь знаешь, что совсем скоро начнутся осенние экзамены?

— Да.

— Как ты думаешь, ты готов к ним?

— Не знаю. Ну, наверное.

— Ты знаешь свой рейтинг в классе?

— Нет.

Учитель шумно выдохнул и достав какие-то бумаги, пробежался по ним взглядом.

— На данный момент ты на предпоследнем месте. Перед Шэ Ли. И я боюсь, Гуань, что до проходного балла ты не дотянешь.

— Ободряюще, учитель.

— Я не в том смысле. Я понимаю, что у тебя есть трудности с учебой — это нормально, мы все разные. Кому-то она дается легко и свободно, а кому-то с титаническими усилиями. Но если ты хочешь окончить школу хотя бы с удовлетворительными оценками, то тебе нужно очень сильно постараться. Но освоить всю упущенную информацию в одиночку крайне сложно. Поэтому попроси одноклассников тебе помочь.

— Супер, и кого я попрошу? Я ни с кем из класса не общаюсь толком.

— Попроси Хэ Тяня.

— Че?

— Новенького. За месяц он показал потрясающие результаты, выбился в тройку лучших учеников и отлично справляется почти со всеми предметами.

— Мне пох… мне все равно, чего он добился. Я не стану у него просить помощи!

— Гуань Шань, пойми, в том чтобы попросить о помощи нет ничего зазорного. Если ты так плохо ладишь с одноклассниками, попробуй с тем, кто тебя еще не знает. Ты волен сам строить отношение с человеком и позволить узнать тебя настоящего, а не делать выводы по слухам.

Рыжий нервно дергает коленкой, играя желваками на скулах, пока слушает учителя. Прийти к этому самодовольному ублюдскому мажору с просьбой помочь? Да лучше он себе язык нахуй вырвет, в окно выйдет, останется последним в этом ебучем рейтинге. Никогда. Ни за что. Рыжий так низко не опустится, не падет в глазах новенького.

— Я не стану просить у него помощи. Ни в этой жизни, ни в следующей, — Рыжий чеканил каждое слово, так и источая ауру ненависти.

— Ох, Гуань Шань, — учитель устало потер переносицу, видимо, борясь с головной болью от такой упертости своего ученика, — я бы очень хотел, чтобы ты окончил школу достойно. Как хотела твоя мать, как хотел ты сам.

— Я окончу и справлюсь без чьей-либо помощи.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно.

— У тебя еще есть две недели, все в твоих руках. Но придется осваивать большой материал.

— Справлюсь. Могу идти?

— Конечно, больше не держу тебя.

Рыжий слишком резко поправляет сползающую лямку от рюкзака на плече и хочет скорее свалить, но его вновь окликают:

— Погоди. Забыл кое-что.

Мо молча обернулся, уже сжимая ручку двери, словно она была его последним шансом на выживание.

— Ты бы пересмотрел свой круг общения. Парень ты хороший, но связался явно не с той компанией. Он тебя на дно тянет, и пока не стало слишком поздно, лучше прекращай с ним дружбу. Лучше он тебе не сделает.

— Теперь могу идти?

И после короткого кивка Гуань наконец вышел из класса.

Как только Гуань Шань оказался в коридоре, его буквально накрыло раздражение. Нет, не просто накрыло, а придавило, расплющило, размазало. Мысли кружились в голове, но главным было одно: он не собирается слушать учителя и просить помощи у Хэ Тяня. Потому что просить помощь — проявить слабость. Он усек это золотое правило еще будучи маленьким. Всегда полагайся на себя, всегда рассчитывай на себя. Тогда ты в выигрыше. Попросив помощи однажды, он до сих пор ходит в должниках. Второго такого проеба он не допустит.

Ли уже ждал его недалеко от столовой, лениво опершись о стену, кидая насмешливые взгляды на пробегающих мимо учеников, которые старались не пересекаться с ним взглядом и проходили быстро, смотря в пол.

— Че так долго? — проговорил Ли, оттолкнувшись от стены. — Этот препод опять мозги ебал?

Мо, стиснув зубы, промолчал и двинулся дальше по коридору, пытаясь игнорировать комментарий Ли.

— Эй, Рыжий, я с тобой разговариваю, — Ли закинул руку на плечо Мо, пытаясь притормозить его. — Че за хрень там обсуждали?

Мо резко сбросил его руку и остановился. Он хотел что-то сказать, но внутри клокотала смесь гнева и беспомощности. Ли всегда казался незаметной, но неотступной тенью, которая всегда была за ним, следовала по пятам, душила и не давала нормально жить. Он прекрасно это понимал, чувствовал, но боялся себе в этом признаться. Куда легче было все отрицать, верить в то, что у него просто такой характер, его просто недолюбили, он таким родился, поменять ничего нельзя. Но уже двое заметили это, ткнули пальцем в еще не зажившую рану Мо, расковыряли, вспарывая и отрывая тонкую, едва затянувшуюся корочку. Теперь она кровоточила вновь, напоминая обо всем дерьме, который он пережил.

— Все нормально, Ли, — сухо ответил Мо, пытаясь обуздать свой голос и придать ему безразличие.

— Ой, да брось, Гуань, — Ли усмехнулся. — Тебя что, опять к директору зовут за низкие оценки? Нашел из-за чего страдать. Забей хуй и дело с концом. Зачем вообще рыпаться и пытаться, ты же все равно дальше учиться не пойдешь. Для этого мозги нужны.

Мо напрягся, чувствуя, как кровь начинает стучать в висках.

— Забудь об этом, — выдохнул Мо, продолжив идти прямо, мимо столовой. Аппетита не было совсем.

***

Когда тишина квартиры давила на уши, Рыжий сидел за своим письменным столом, заваленным тетрадями и учебниками. Настольная лампа на краю стола тускло освещала страницы учебника, но слова на них словно плыли перед глазами. Он уже в третий раз перечитывал одну и ту же задачу по геометрии, но смысл ускользал.

Вот уже несколько дней подряд он пытался, реально пытался изо всех сил. После вечерних подработок сидел за уроками до самого утра, пока, обессиленный, не засыпал прямо на столе. У него появился хронический недосып, темные круги под глазами и постоянное раздражение. Ли только добивал его своими нахуй не всравшимися комментариями: «ебать, ты как зомби выглядишь», «ну что, стал умнее?», «морду попроще сделай, смотреть тошно», «да ты заебал все время засыпать».

Гуань нервно барабанили пальцами по столу. Он чувствовал, как внутри все больше нарастает раздражение. Каждая строчка в учебнике выглядела как издевка, как напоминание о том, что он не сможет с этим справиться.

Мо снова и снова смотрел на формулы, пытаясь решить, высчитывать эти ужасающие буквы и цифры, но каждый раз что-то сбивало его, ответ не сходился. Мозг не слушался, будто намеренно блокировал любые попытки. Время текло, а он так и не продвинулся дальше первой страницы.

— Дерьмо! — резко бросил он и оттолкнул от себя тетрадь.

Откинувшись на спинку стула, свесил голову, тяжело дыша, и закрыл глаза. Голова гудела от усталости, а гнев бурлил внутри. Он знал, что ему нужно учиться, что от этого зависит всё, но с каждой новой попыткой ему казалось, что он лишь дальше погружается в беспомощность, в бескрайнее болото, которое, чем больше он старался, тем сильнее его засасывало. Закрадывалась мысль, что Ли, может быть, и прав. Рыжий никчемен, ничего не получается, никаких шансов. Но в голове тут же возник образ мамы, которая боролась за его образование больше него самого. Тряхнув головой, он отогнал навязчивые мысли.

«Это не так сложно», — думал он, пытаясь уже в тысячный раз уговорить себя вернуться к учебникам. Но когда снова притянул к себе тетрадь, у него просто не хватило сил. Слова учителя снова и снова звучали в голове:

«Попроси Хэ Тяня о помощи. За месяц он показал потрясающие результаты, выбился в тройку лучших учеников и отлично справляется почти со всеми предметами».

«В том чтобы попросить о помощи нет ничего зазорного. Если ты так плохо ладишь с одноклассниками, попробуй с тем, кто тебя еще не знает. Ты волен сам строить отношение с человеком и позволить узнать тебя настоящего, а не делать выводы по слухам».

Мо сжал зубы сильно, до боли, до скрипа.

— Какого черта, — прошипел он, ударив по столу кулаком.

А затем, вскочив на ноги, он остервенело смел все со стола, в агонии разбрасывая тетради и учебники прямо на пол.

— Ненавижу! — прогремел он, беспомощно падая на кровать и зарываясь в подушку лицом. — Все душой ненавижу тебя, Хэ Тянь.

Усталость все же взяла вверх и Рыжий ненадолго задремал, пока его телефон не завибрировал на прикроватной тумбе. Нехотя открыв глаза, он лениво протянул руку к телефону и, даже не посмотрев на экран, ответил:

— Алло?

— О, ты ответил. Я думал ты спишь, — это Ли, голос которого сдавленный, тихий, словно говорит издалека.

— Нет, не сплю. Я занимался. Чего тебе? — Рыжий перекатывается на спину, устало потерев глаза.

— Да так… я это… забей, ладно?

— Говори уже, раз позвонил.

— Я просто… ты просто… ты единственный, кому я могу позвонить. Ну не важно. Разбудил, да?

В голосе Ли сквозит что-то странное, непривычное. Мо никогда не слышал его таким — обычно наглого и уверенного в себе, иногда слишком громкого. Сейчас в его голосе не было ни намека на это. Только боль, хорошо спрятанная за хриплым смехом.

— Че? Ты где? Нормально можешь объяснить?

Тревога неприятным комом начала скручиваться где-то в районе живота. Рыжий сел на кровати и взглянул на часы — два ночи. Он хмурится, не понимая, что происходит, но чуйка подсказывает — что-то здесь не так.

— Тут чертовски холодно.

— Ты где? — Рыжий неосознанно встает, на автомате потянувшись к куртке. На том конце молчат, и только тихий шум воды дает понять, что абонент не отключился. Приходится несколько раз его позвать, прежде чем послышался шумный выдох:

— Слушай, да забудь. Я… не стоило тебе звонить, это тупо.

Мо крепче сжимает телефон, чувствуя, как растет беспокойство.

— Ты пьян?

В ответ раздается короткий смех, лишенный всякой радости.

— А тебе не все равно? — Ли вновь молчит пару секунд, потом вдруг выдыхает, почти шепотом, словно не хочет, чтобы его услышали: — Знаешь… иногда кажется, что все проще было бы просто… если бы меня вдруг не стало. Ну типа… не знаю даже. Чтобы все это… просто исчезло.

Мо ощущает, как внутри что-то обрывается. Он знает, что Ли не из тех, кто делится таким, даже с ним, не из тех, кто просит о помощи.

— Ли… — он говорит уже мягче, сдерживая дрожь в голосе, попутно натягивая кеды. — Слушай, хватит нести хрень. Ты в порядке? Ты вообще понимаешь, что говоришь?

Легкий выдох на другом конце, словно Ли пытается держаться, но голос выдает все:

— Рыжий… ты бы пришел ко мне, если я скажу, что… я просто не знаю, как быть дальше? Можешь… прийти, окей? Просто побудь рядом, а?

Этого было достаточно. Заперев за собой дверь, Мо уже на улице и почему-то точно знает, где его искать.

— Уже иду, — и перед тем как сбросить, добавляет: — Ли… держись там, понял? Не делай ничего… глупого. Я иду к тебе.

Рыжий мчится по ночной улице, чувствуя, как его сердце бешено колотится, но не в груди, а где-то в глотке. Тревога разливается по телу ледяными волнами. Город вокруг кажется странно пустым и глухим, как будто бы ночь нарочно вытянула из него все звуки, оставив только тяжелое эхо его шагов. С каждым шагом мысли становятся все тяжелее, нарастая как гроза. «Все проще было бы просто… если бы меня вдруг не стало…» Ли звучал так, будто стоял на краю, и это жгло в груди.

В голове прокручиваются мрачные мысли, и каждый миг, когда Мо представляет, что не успеет, разжигает этот страх до почти физической боли. Это был Ли — упрямый, дерзкий, взрывной, всегда говорящий слишком громко, держащий себя так, будто его ничего не может сломать.

Но что, если он ошибается?

Рыжий добегает до той самой заброшки, где они с Ли впервые встретились. Как оказалось позже, там находилось старое и богом забытое помещение, служившее раньше складом. Но Ли прибрал его к своим рукам и часто тусил здесь после школы, в основном со своими дружками, среди которых почти всегда оказывался и Рыжий против своей воли.

Рядом со складом был старый порт, который иногда использовали местные рыбаки. Но в остальном здесь почти всегда было пусто. Идеально, чтобы уединиться.

Ли сидит на краю деревянного старого и скрипучего причала, свесив ноги и смотря на водную гладь, которая иногда колыхалась от дуновения ветра. Заметив его, Рыжий облегченно выдыхает, чувствуя, как что-то сжимающее его все это время постепенно отпускает.

Он медленно идет к нему и садится рядом. В нос тут же ударяет запах перегара, и Рыжий ловит взглядом пустую прозрачную бутылку, валяющуюся рядом. Здесь темно, только лунный свет слегка освещает профиль Шэ Ли. И теперь, будучи на одном уровне, Ли наконец поворачивает лицо к нему, и Рыжий видит всю картину целиком.

Перед Рыжим разворачивается сцена, совсем непривычная, совсем не в духе Ли. Обычно, именно он доводит людей до такого состояния, но чтобы он сам — с разбитым лицом и заплывающим синяком под глазом — это впервые. Поэтому Рыжий как-то слишком откровенно пялится, просто не может осознать, для него такой вид Шэ — дикость.

Ли улыбается разбитыми губами, и улыбка получается какой-то агрессивной, вымученной, багряной. Взгляд Ли, прямо направленный на Мо, заставляет того замереть. Под этим взглядом он ощущает себя так, словно случайно нарвался на раненого хищника и теперь не знает, что с ним делать. Как будто наткнулся на уязвимость, с которой не рассчитывал столкнуться.

На нем изорванная футболка, локти в грязи и темные пятна на брюках, словно его волокли по земле. Ли сидит на причале, криво усмехаясь, зрачки еще не отпускают адреналиновый угар. Он медленно наклоняется, выплевывая темную слюну, которая оставляет кровавый след на его подбородке, но взгляд продолжает оставаться стальным. Словно он всем своим видом пытается сказать «побит, но не сломлен».

— Есть сигаретка? — голос низкий, с хрипотцой, сквозящий той же болью, что и по телефону.

Рыжий шарит по карманам и достает помятую пачку, где осталось всего ничего — три сигареты. Зажигалка лежит там же. Молча протягивает ее и не может отвести взгляд от сбитой до мяса костяшки на руке, которой Ли тянется за сигаретами. За своим спасением.

Поджигает, слишком порывисто затягивается и с блаженством выдыхает в ночной, слегка солоноватый от моря воздух. Рыжий понимает, что должен что-то сказать, что-то спросить. Почему? За что? Кто? Но вместо этого он выдает глупое и банальное:

— Ты как?

В ответ кривой, глухой и хриплый смешок:

— Живой.

Обычно Ли себя в обиду не дает. За семнадцать лет жизни врагов он себе нажил достаточно. Причем каждый второй, кто хочет начистить ему морду. Но он не из робкого десятка — он держит удар, улыбается хищно, щерится и дерется так, словно танцует. Словно всю жизнь только этим и занимается. Он никогда не дает себя бить, максимум пропускает первый удар. Но это, знаете, забавы ради, чтобы разогнать кровь, запустить адреналин, получить кайф. Чтобы в башке было точное и однозначное «ударил я не первый». У Ли первый удар всегда мимо, зато остальные всегда в цель.

Кулак Ли тяжелый, Рыжий знает это не понаслышке. После него еще долго гудят ребра, тяжело сходят гематомы и штормит еще пару дней. Рыжий знает это на собственном опыте. Поэтому видеть его таким — нахуй избитым, будто кто-то бил не с целью защититься, а с четким, каким-то садистским желанием его грохнуть, бледным, от чего ссадины и засохшая кровь в углу рта кажутся черными, — настоящая дикость. Может, у него вообще отбиты почки или, того хуже, разрыв какого-нибудь органа, поэтому он молчит, не двигается даже. Просто втыкает перед собой.

Рыжий достаточно сообразительный. Не в учебе, конечно, там у него все плохо. Но в жизни у него уже опытный и наметанный глаз. Он наблюдательный, подмечает детали, делает выводы, выдвигает гипотезы. Но с Ли всегда сложно. На нем чуйка Рыжего не работает. Высчитав его настроение, он может сильно проебаться, не заметить маленькую деталь, не понять мотивы. И сейчас у него не вяжется в голове их разговор по телефону и его состояние, мало похожее на живого человека. Поэтому Мо молчит, просто смотрит на водную гладь, слышит хриплое дыхание Ли рядом и ждет, пока тот курит взатяг. Знает потому что — чтобы Ли захотел поговорить, он должен покурить.

— Расскажешь, что стряслось? — Рыжий неуверенно и осторожно начинает, прощупывая почву. Ли сейчас напоминает пороховую бочку — одно неверное слово или действие — и взрыва не избежать.

— Да хрен бы с ним, Рыжий. Это… это просто хуйня.

— Это вовсе не хуйня. Это, блядь, важно. Нельзя же так сидеть, нужно…

— Что? Пойти и избить в ответ, так? Типа око за око? А духа хватит избить моего папашу?

Рыжий выпадает. Он думал, что знает о его семье все, знает об их отношениях с родителями, но это же Ли — с ним Рыжий часто проебывается.

— Твой отец?

— Ага, прикинь. Этот мудила тот еще любитель садизма и доминирования.

— Но как? Он ведь живет отдельно, ты говорил, что они в разводе. За что?

— Да за всё и ни за что. Ему надоело, что я, — пытается с насмешкой передразнить отца, — «всё делаю не так и не тем тоном разговариваю». — Коротко усмехается, но глаза выдают боль. — Сказал, что я охуевший безмозглый кусок дерьма. Приперся на ночь глядя, в хламину пьяный, решил, что это охуенное время для «воспитания». И что он жалеет, что я вообще родился. Хотел избавиться от меня еще в детстве, но мать настояла, что хочет родить.

Рыжий хмурится, смотря на профиль Ли. Ему больно за него, он ведь сам знает, что это такое. Не раз терпел эту хуйню. Он чувствует жалость к нему и… вину, чувствует ответственность, словно обязан защитить его.

— Ублюдок. Он просто псих конченный, если так тебя… — голос обрывается, Рыжий не может произнести это слово.

— Думаешь, я этого не знаю? Этот придурок уверен, что я «должен уважать его правила и не перечить», раз живу в его доме и пользуюсь его деньгами. Типа, если он сказал — я обязан слушать. Вот только ему не нравится, когда я… — он замолкает, опускает взгляд, сжав кулаки и смотря на свои кровавые руки. — Когда я высказал ему все, он устроил это. Думал, с его уходом все наладится, но этот мудила, даже живя отдельно, умудряется все еще «душить» меня и мать.

— Ты не должен это терпеть.

Ли отводит взгляд, криво усмехнувшись.

— Думаешь, я не в курсе? Думаешь, я не пытался что-то делать? Не пробовал сбегать из дома? Он везде меня разыщет. Даже из-под земли достанет, сука. Я просто думаю… нахуя мне это все? Может, просто лучше… если я… если бы меня…

Его голос дрожит и внезапно надламывается. Он шумно тянет носом воздух и вскидывает голову к небу, сильно сжав глаза. Видно, держится из последних сил, но слеза мокрой дорожкой пробегает по его щеке, оставляя влажный след и блестя в лунном свете.

— Ли, — Рыжий кладет руку ему на плечо, притягивая к себе, но максимально аккуратно, чтобы не сделать ему больнее, — ты можешь пожить у меня. Я тебя не оставлю, понял?

Ли не отвечает. Рыжий знает, как ему сейчас сложно сдерживаться. За столько лет он ни разу не плакал, не проронил ни единой слезинки, просто не позволял себе. Маска холодного и тотального безразличия и похуизма так плотно приросла к нему, что он сжился с ней, сросся, стал единым целым. И от этого хуже всего. Это значит, что Ли надломился, маска треснула, не выдержав такого натиска.

Ли сидит неподвижно какое-то время, а потом оборачивается лицом к Рыжему. И они смотрят друг в другу глаза. Тихо, молча, долго, неотрывно. Его глаза влажные от слез и слегка покрасневшие. Он медленно наклоняется вперед и сталкивается разбитым ртом с губами Рыжего.

В груди сжимается, холодеет — стремительно падает вниз, как удар под колени или под дых. Все органы Рыжего словно стягиваются в крошечный узел и замирают, и это чувство вползает холодной змеей под лопатки. Ледяная корка протягивается вдоль позвоночника, словно замораживая его, взрываясь где-то на загривке, пуская сотни маленьких осколков по телу мурашками. Даже кончики пальцев холодеют. И Рыжий знает это чувство. Это лютый животный страх.

Теперь солоноватый от слез вкус крови не только на губах у Ли. Он целует жадно, остервенело, словно забирая то, что принадлежит ему, словно этого поцелуя он жаждал больше всего на свете. Рука Ли ложится на затылок Рыжего, впечатывая его к себе еще сильнее, еще ближе.

Рубильник в башке Рыжего переключают с запозданием, так, что, когда врубается сирена с красным маячком, Ли чуть ли не заваливается на него. Секунда — и Рыжий отпихивает его тело от себя, моргает непонимающим взглядом и рычит, злится.

Так нельзя.

Тыльный стороной ладони злобно вытирает губы, словно хочет кожу содрать сразу. Ведь во рту все тот же привкус — крови, слез, алкоголя и сигарет.

— Я не пидор, — почти выплевывает он и вскакивает с места, намереваясь съебаться отсюда к чертовой матери.

Размашистыми шагами идет по причалу, слыша скрип старых досок и в моменте замирает, остановившись как вкопанный. Ли не идет следом, Ли ничего не говорит, Ли даже не двигается с места. Просто сидит так же, понуро опустив голову.

Рыжий чертыхается.

И не уходит.

Стягивает с себя куртку, молча идет обратно и накидывает ее на плечи Ли, который удивленно оборачивается.

— Здесь реально холодно, — а потом, протягивает ему руку. — Домой пошли.

Ли берет за руку и поднимается. Он морщится, его шатает. Больно ведь, с избитыми ребрами, еще и пьян в придачу.

А Рыжий молчит всю дорогу. Но его до самого дома не покидает чувство вины и огромная ответственность. А еще какое-то необъяснимое, почти животное желание спасти Шэ Ли.

Chapter 6: Глава 6

Мо Гуань Шань берет свой поднос с едой и неспешно идет к одному из свободных столиков.

Прошла уже неделя, а светловолосый парнишка со змеиным раскосом желтых глаз никак не выходит из головы. Их встреча была такой внезапной и не при самых приятных обстоятельствах, но что-то Шаню не давало покоя, снова и снова возвращая его в тот самый вечер, на ту самую заброшку.

Он не знает, где его искать, не знает, где он живет, даже номерами не обменялись, просто потому что телефона-то у него нет. Он знает только имя, которое до сих пор шелестящим выдохом звучит где-то в памяти — Шэ Ли.

После передряги они даже не поговорили нормально. Ли просто проводил его до безопасного места, подальше от того района, и бросил как-то слишком уверенно «еще увидимся». Но за целую неделю повторной встречи так и не произошло. Так что все что оставалось Мо — теряться в догадках.

Он погряз в своих мыслях и даже не заметил одноклассника, который нарисовался прямо перед ним — тот самый, который вечно его дразнил, особенно после того, как узнал, что у Мо нет отца и при любой удобной возможности напоминал всем об этом.

— Глядите, сиротка кушать собрался, — с издевкой говорит он. — Твое место на мусорке, где ты должен питаться помоями, а эта еда — для нормальных детей.

И прежде чем Мо успевает как-то среагировать, мальчишка резко делает выпад вперед пихая его плечом и опрокидывая поднос со всем содержимым прямо на него. Еда с громким стуком падает на пол, заливая белую рубашку соусом. Во всей столовой стоит громкий смех.

Злость захлестывает Шаня так сильно, что он не слышит чужих голосов. Без лишних слов он сжимает кулаки и наносит обидчику прямой удар в лицо, заставив его отшатнуться. Пацан не ожидает такого отпора и, ошеломленный, пытается защититься, но Мо непреклонен. Он бьет его снова и снова, заставляя того пятиться и терять равновесие.

Вокруг снова поднимаются возгласы, но уже другого характера. Кто-то кричит, что началась драка, кто-то зовет учителей, но ему плевать. Он продолжает наносить удары, вымещая всю накопившуюся боль и обиду.

Сдерживать пацана получается недолго, он настоящий здоровяк — крупнее, больше, толще, а Шань — он легче. Ему проще уйти из-под удара, обскакать противника, но когда он на ногах. А вот если оказаться на полу, как сейчас, тот тут справиться гораздо сложнее. Поэтому вскоре одноклассник оказывается сверху и размашистыми кулаками наносит удары по лицу и животу, не целясь куда-то конкретно, а просто желая больнее врезать. Мо только подставляет предплечья под удары, защищая лицо, и брыкается, пытаясь его спихнуть, но тот здоровяк, а Шань — он легче.

Внезапно дышать становится легче, и воспользовавшись секундной ошибкой обидчика, Шань рывком вскакивает на колени и удивленно замирает. Здоровяка кто-то, схватив за шкирку, легко оттягивает и роняет на пол, словно весит он не больше двух килограмм. И этот неизвестный, уже сидя сверху, чуть ли не вгрызается в него, скрутив волосы на затылке и несколько раз сильно прикладывает его лицом о пол. Пары ударов хватает, чтобы послышался неприятный чавкающий звук и тихий хруст сломанного носа.

Смех вокруг сменяется испуганным шепотом, кто-то даже вскрикивает, но парня, сидящего сверху, это не сильно заботит. Когда лежащий на полу притих, неизвестный паренек поднимается и наконец оборачивается. Его лицо пугающе спокойное, глаза холодные, но такие знакомые.

— Шэ Ли? — Мо поднимается, не веря своим глазам.

— Ну привет, друг.

Парень на полу не шевелится — то ли отключился от боли, то ли просто боится подать признаки жизни. Но Мо сейчас больше волнует тот, кто стоит напротив него, лукаво улыбаясь и расслабленно засунув руки в карманы брюк. В этот момент в столовую врываются учителя и обоих хватают за шкирку, не церемонясь.

Позже, после долгих разговоров, криков и наказания, их выпустили. Не обошлось без вызова родителей и отстранения от учебы. Но теперь дети были не нужны, разговаривали только взрослые.

Шэ Ли и Мо Гуань Шань на заднем дворе школы, сидят прямо на лестнице. Шэ Ли — без единой царапины, а вот Шань — грязный, с засохшими остатками пищи и слегка помятый, но оба странным образом довольные.

Внезапно Ли начинает хохотать. Громко, звонко, запрокинув голову, и Мо недоуменно косится на него.

— Это стало какой-то традицией походу, вытаскивать тебя из дерьма. И как ты вообще дожил до такого возраста, с твоей любовью ко всяким мудилам?

— Он первый начал! Ты же слышал все, — Мо нахмурился, раздраженно пробурчав.

— Слышал, — кивает Ли и, всматриваясь в горизонт, где солнце медленно садится, добавляет: — Он это заслужил.

Они сидят в тишине, переваривая произошедшее. Первым тишину нарушает Мо, решив проверить свою теорию:

— Ты ведь знал, что я здесь учусь, так?

— Знал. Видел тебя пару раз в школе. Я сам тут недавно, но твою рыжую башку запомнил четко, — Шэ Ли усмехается и шмыгает носом.

— Ты поэтому помог тогда?

— Считай это просто одолжением, — задумчиво помолчав, говорит. — Только ты теперь мой должник, я уже два раза твою задницу спас. Знаешь ли, недешевое это удовольствие, чтобы я за кого-то вот так заступался.

Шань коротко смеется, воспринимая его слова в шутку. Легкий ветерок доносит запах свежей травы, а закатное солнце приятно греет кожу и, несмотря на наказание и синяки, он чувствует себя счастливо. Не может объяснить, что именно изменилось, но теперь он знает: он не один.

— Знаешь, Ли, — тихо говорит Мо, глядя на багровое от заката небо, — я раньше думал, что буду один против всех. Что, типа, так проще. Но ты первый, кто заступился за меня. Спасибо.

Шэ Ли смотрит на него, задумчиво, но с лёгкой улыбкой.

— Держись со мной, и всё будет в порядке, Рыжий, — ответил он, и в этих словах прозвучало обещание.

Гуаньшань недоуменно смотрит на светловолосого, который слишком расслаблен и доволен. Заметив удивленный взгляд, Шэ Ли усмехается:

— Буду звать тебя так. Имя твое слишком длинное и скучное.

Мо хмыкает, пробуя свое прозвище на звучность.

— Рыжий… Как хочешь.

Они сидят бок о бок, провожая солнце взглядом, побитые, но вместе. И это лучшее, что могло случиться за этот день.

***

Рыжий медленно разлепляет глаза.

Это простое действие дается крайне тяжело, будто его веки отяжелели в несколько тысяч раз. Поясница и шея болезненно ноют, словно он долгое время находился в неудобной позе. В принципе так и оказывается, когда он обнаруживает, что лежит в скрюченной позе на кровати — полулежа-полусидя.

Рыжего будит тихий, едва различимый стук, словно звук закрывшейся двери. Он несколько секунд тупо смотрит в потолок, пытаясь осознать, было ли это во сне или все же наяву.

Воспоминания вчерашнего вечера врываются в сознание, вороша еще мутную после сна память. Шэ Ли, его окровавленное лицо, усталый голос в трубке, слезы и поцелуй. Во рту тут же появляется неприятный привкус сигарет и крови, ощущение чужого давления и напористости, словно липкая пленка, которую никак не содрать. Мысли Рыжего рассеяны, но даже так он помнит каждую чертову деталь, и ему хочется просто забыть об этом, стереть воспоминание из памяти, спрятать настолько глубоко, чтобы никогда к нему не возвращаться. Внутри тут же возникает неприятное чувство отвращения — к самому себе, словно он сделал что-то ужасное, постыдное, запрещенное.

Но несмотря на огромный спектр чувств и эмоций внутри, прямо сейчас его тревожит состояние Шэ Ли. Он все еще помнит кровавую кашу на его лице и тяжелый взгляд, полный боли и пустоты. Он хочет думать о нем, не вспоминая вчерашний вечер, но ощущения не отпускают. Рыжий пытается подавить в себе эти мысли, надеясь, что они уйдут, если их просто не трогать, но в груди нарастает что-то темное и тянущее, оставляя его в мучительном и противоречивом молчании.

Мысли резко обрываются, так же, как и появляются, потому что сбоку от Рыжего чувствуется движение. Он приподнимает голову и только сейчас видит, что на его груди мирно спит Шэ Ли. Он лежит свернувшись под одеялом, словно прячась от холода и во сне еще крепче обхватывает тело Рыжего, прижимаясь к нему сильнее.

Свет утреннего солнца едва пробивается сквозь плотные шторы, но даже в полумраке Рыжий замечает его бледность и темные круги под глазами. Лицо его влажное, как от пота, и щеки неестественно алые, выдают жар. Но если бы не эти детали, Ли выглядит спокойно, даже умиротворенно. Ресницы лишь изредка подрагивают, волосы растрепались и спадают на одну сторону, а дыхание ровное и расслабленное. Рыжий вздыхает, досадуя про себя, но все же протягивает руку и осторожно касается его лба. Горячий, как раскаленная печка.

«Черт», — думает он, быстро отдергивая руку. Растерянно оглядевшись, понимает, что теперь ему, видимо, придется хоть как-то позаботиться о Шэ Ли. Он осторожно, чтобы не потревожить его сон, высвобождается из объятий и поднимается с кровати. Взяв с подоконника пустой стакан, тихо выходит из комнаты.

Коридор встречает приятной — после его душной комнаты — прохладой и ароматом растворимого кофе. В доме тихо, не считая равномерного тиканья секундной стрелки на настенных часах. Рыжий тихо прошел до кухни и застал мать, стоящую у окна и неспешно попивающую свой утренний напиток.

— Доброе утро, мам.

— Доброе утро, сынок. Что-то ты рано встал сегодня. Все хорошо?

— Да, все нормально.

Встав у раковины, Рыжий включает воду и неспешно промывает стакан в пока прохладной воде — еще не успела нагреться. Выключает воду и, не оборачиваясь, чувствует пристальный взгляд. Он знает его — этот взгляд означает, что разговора не избежать, как бы сильно этого ни хотелось. Рыжий молчит, набирая питьевую воду, но Джу молчит тоже. Наконец, он со стуком ставит стакан на столешницу и оборачивается к матери.

— Мам, что? — он недовольно хмурится, потирая шею, чувствуя кожей остатки взгляда.

— Ничего, — она слегка пожала плечами, но в её голосе слышалась осторожность. — Просто… не ожидала увидеть тебя так рано на ногах. В выходной день.

Рыжий хмыкнул, передернув плечами, и полез в настенные шкафчики в поисках лекарств.

— У нас гости? — у Джу будничный тон, но в нем есть что-то подозрительное.

— Ага.

— Твой друг из школы?

— Ага, — конкурс по многословности Рыжему точно не выиграть.

Джу делает шумный глоток кофе, обхватив чашку двумя руками, и смотрит на маленькие пузырьки внутри.

— Шэ Ли?

— Да, мам, — Рыжий замирает на секунду, но шумно выдохнув, продолжает поиски.

— Почему ты с ним все еще общаешься?

Рыжий наконец выпрямляется и оборачивается к ней. Вот и тот самый неизбежный разговор. Джу никогда не одобряла дружбы Шаня и Шэ Ли, но, в силу характера или просто из-за любви и доверия к сыну, не лезла в его жизнь с нотациями с кем дружить, а с кем нет, полагаясь на его благоразумие. Но, кажется, в Рыжем благоразумия было ровно столько, чтобы не совать пальцы в розетку — и то не всегда.

— Я… мы… — Рыжий шумно выдыхает, запустив пальцы в волосы. — Все слишком сложно, я не могу это объяснить.

— Я постараюсь понять, — Джу откладывает чашку и делает шаг к сыну.

— Я сам ни черта не понимаю. Все так запутанно. Просто… просто не переживай об этом, окей? Я сам во всем разберусь.

Джу слабо улыбается в ответ и, шумно выдохнув, обхватывает себя за плечи, продолжая смотреть прямо в глаза.

— Конечно. Просто знай, что я очень сильно люблю тебя. Что бы ни произошло.

— Я знаю, мам, и я тебя люблю.

— И я поддержу любой твой выбор, каким бы он ни был. Только пообещай, что хорошенько обо всем подумаешь. Чтобы твой выбор оказался правильным и ты не пожалел о нем.

Рыжий недоуменно смотрит на мать, не понимая смысла разговора. Кажется, они говорят вообще про разные вещи, и почему-то сердце от этого начинает биться чаще.

— В каком смысле, мам?

Джу резко теряется. Ее глаза начинают метаться по комнате, избегая прямого контакта, словно она собирается с мыслями и подыскивает в голове нужные слова.

— Я… я просто случайно зашла к тебе в комнату. Я не знала, что у тебя кто-то был и…

Продолжение Рыжий уже не слышит, потому что сердце подскакивает, словно пробив черепную коробку, взлетело до самой стратосферы. Он каменеет, не может пошевелиться, не может сообразить. Единственное, на что его хватает — выдавить жалкое, с непривычной для него интонацией:

— Мама.

Но Джу не унимается, продолжая тараторить фразы, заламывая руки, словно оправдывается:

— …отличаться от общества страшно, я знаю, но в том, чтобы любить человека своего пола, нет ничего ужасного. Главное, что ты искренне любишь этого человека. Я все пойму и ни в коем случае не стану осуждать…

— Нет, — тихо цедит Рыжий, но Джу, кажется, совсем его не слышит.

— … и если тебе вдруг захочется поговорить об этом…

Рыжий хватает ее за плечи, но беззлобно, просто чтобы она обратила на него внимание, и тихо говорит:

— Мам, у меня с Шэ Ли ничего нет. Мы с ним просто друзья, и все. У него проблемы в семье, поэтому я позвал его переночевать у себя. Но ночью ему стало плохо, у него температура и мне нужно ее сбить, — а потом добавляет, но словно доказывая себе, а не матери: — Я не гей.

Джу какое-то время молча смотрит на сына и просто моргает.

— Просто знай, что я люблю тебя. И всегда поддержу. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Вот и все.

Рыжий осторожно притягивает Джу к себе и заключает в объятья. И чувствует, как к горлу подкатывает паника и стыд. «Твою ж мать», — думает. Но прикрыв глаза, старается ровно выдохнуть, привести себя в порядок, придать голосу спокойствие и безразличие.

— Хорошо, мам. Я знаю.

Джу облегченно выдыхает и, погладив Рыжего по спине, отстраняется.

— Я заварю ему чай, а жаропонижающее есть в аптечке в ванной. Пусть пока выпьет.

Она нежно гладит сына по щеке, улыбаясь, и идет к плите, где на конфорке стоит еще горячий чайник. Берет чашку, кидает пакетик с чаем и заливает кипятком. Рыжий смотрит на пар, идущий от чашки. Смотрит, как мелкие брызги воды падают на столешницу. Судорожно кивает, заметив, что стоит неподвижно слишком долго. И еле выдавливает:

— Хорошо.

***

Когда Рыжий возвращается в комнату, Шэ Ли уже проснулся и находится где-то между сном и явью. Он будто бы потерян в своей собственной реальности — измученный, бледный, весь в холодном поту.

Шэ Ли трясёт, как в лихорадке. Его плечи вздрагивают, а руки беспомощно сжимают одеяло, которое словно не дает никакого тепла. Рыжий видит, как Ли судорожно пытается сглотнуть, но это не приносит облегчения. Его лицо болезненно искажается, будто каждая мелочь приносит страдания.

Мо медленно приближается, садится перед ним на корточки и осторожно, почти бережно, убирает его светлые волосы со лба.

— Ли, — тихо произносит.

Тот медленно открывает глаза, мутные и явно усталые. Непонимающим взглядом проходится по комнате, а потом по самому Рыжему.

— Проснулся?

Шэ Ли не отвечает. Он выглядит так, словно все силы покинули его тело. Только после долгой паузы до Шаня доносится хриплый голос:

— Где я? Что со мной? Где отец?

— Ты у меня, все хорошо.

— Он знает, где я. Я должен идти… — Шэ Ли в бреду начинает отталкивать от себя одеяло, пытаясь подняться на локтях, но Рыжий мягко давит ему на плечи, заставляя лечь обратно.

— Лежи, у тебя температура. Выпей это, тебе полегчает.

Шэ Ли едва кивает, веки дрожат, будто он из последних сил борется со сном. Он послушно делает пару глотков, запивая таблетку и морщась, потом снова откидывается на подушку, еле выговорив что-то неразборчивое.

— Не говори ему, где я. Не подпускай ко мне. Защити меня, Рыжий.

Рыжий ставит стакан на стол, и дотянувшись до края одеяла, поправляет его, накрывая Ли плотнее.

— Я здесь. Ты в безопасности. Я тебя не брошу, — добавляет он шёпотом, слыша, как дыхание Шэ Ли становится медленнее и тише, пока тот снова не проваливается в беспокойный, лихорадочный сон.

***

Погода выдалась отвратительной. Дождь льет с самой ночи, барабанит по крышам, как забытая мелодия, звучащая где-то на грани восприятия. Небо серое и низкое, будто тяжелая завеса, под которой мир кажется тише и медленнее. Вода стекает по веткам деревьев и скользит по холодному асфальту, собираясь в огромные лужи, в которых отражаются бесконечные облака.

Дождь не щадит никого, отрешенно заставляя мокнуть все, что попадается на пути. И Рыжий не исключение. Он промок до нитки, вода течет по волосам, стекает за воротник, безразлично хлещет по лицу холодными и тяжелыми каплями, словно сама природа проверяет его на выдержку.

Из-за плохого состояния Шэ Ли, Шань пропустил несколько дней учебы. Вроде бы обычный прогул, ничего такого, но Рыжему почему-то было не по себе. В душе скребло мерзкое чувство тревоги. У Ли все это время держалась высокая температура. Ее удавалось сбить, но через какое-то время она подскакивала вновь. Скорую вызывать он наотрез отказывался, иначе отец бы точно узнал о его местонахождении. Так что приходилось общими усилиями с мамой ухаживать за ним самостоятельно.

Рыжий видел, как мама недовольна всей этой ситуацией, особенно не одобряла этих пропусков. Но он пообещал разобраться со всем, как только поставит Шэ Ли на ноги. Джу нотаций не читала, считая своего сына достаточно взрослым и самостоятельным, чему Рыжий был несказанно ей благодарен.

И Шэ Ли словно подменили. Его состояние можно было объяснить пережитым шоком или болезненным состоянием, но все равно видеть его понурым, отрешенным, безразличным ко всему и с пустыми взглядом было не по себе. А вот при нем сам Рыжий инстинктивно напрягался, сжимался всем телом и просто не мог объяснить это стремное чувство внутри. Словно его тело помнит то, что так отчаянно пытается забыть мозг.

Мо останавливается, просто смотря перед собой, бесцельно втыкая взглядом. Вокруг тихо и ни души, и это лучшее, что происходило с ним в последнее время — весь мир вокруг кажется размытым, неясным, словно дождь стёр его границы. Толстовка на его плечах уже насквозь промокла, штаны липнут к ногам, холод пробирается под кожу, но он не двигается.

Рыжий запрокидывает голову, прикрыв глаза, подставлет лицо под дождь, позволяя каплям скатываться по лицу, смешиваться с водой, стекающей с волос и смыть с себя все, избавить от щемящего чувства в груди. Капли бьют по коже так же, как и мысли в голове: беспорядочно, хаотично, но неизбежно. Он чувствует себя потерянным под этим серым небом. Но понемногу становится легче. Осталась только усталость после тяжелых и напряженных дней — такая же холодная и давящая, как этот мокрое осеннее утро.

И вдруг капли перестают падать на лицо.Шань медленно открывает глаза. Над ним — черный купол зонта, капли ритмично стучат по его поверхности. Он чуть поворачивает голову и видит знакомый силуэт рядом. Хэ Тянь стоит в своем вечном спокойствии — черные волосы растрепанны, на кончиках блестят капли воды, плечи слегка наклонены вперед, чтобы держать зонт над обоими.

— Простудишься, — бросает он просто, без намека на заботу, почти лениво.

Рыжий молчит, шумно выдыхая. Разговаривать сейчас сил нет совсем, а рядом с ним самый болтливый и неугомонный человек на свете. Внутри всё закипает. Тянь снова сует нос в его жизнь, и это раздражает. Рыжий надеялся, что с первого раза урок усвоен, Тянь не настолько долбоеб, чтобы соваться к нему вновь. Но как же Рыжий ошибался.

— Что тебе надо? — глухо спрашивает он, все еще глядя мимо, чтобы не видеть его лица.

— Разве не очевидно? — Тянь чуть приподнимает бровь, но голос остается таким же равнодушным, но к нему теперь прибавляется издевка. — Подыгрываю твоей мелодраме. Когда так демонстративно стоят под дождем, насквозь мокрые, всегда появляется какой-нибудь красавчик с зонтом, который спасает несчастную — в нашем случае несчастного — от дождя и одиночества. А потом всегда идет романтичный поцелуй. Банальщина, но девочкам это нравится.

Рыжий резко разворачивается, его лицо уже пылает от злости.

— Пошел бы ты на хуй.

— У тебя такой скудный словарный запас? Почему ты общаешься только матом?

Пальцы Хэ Тяня уверенно держат ручку, немного расслабленно, но надежно. Вблизи Рыжий замечает мелочи — его пальцы слегка покраснели от прохлады, а рукав его темно-серой рубашки влажный, будто тот не стал укрываться зонтом, пока не нашел Рыжего. На фоне серого неба глаза Тяня кажутся еще темнее, а выражение лица спокойное и немного отстраненное.

— Ебало свое завали, — Рыжий делает шаг вперед, его плечи напрягаются, а лицо уже вовсю краснеет.

— Тише, тише, — Тянь поднимает свободную руку в примирительном жесте, хотя ухмыляется он как гнида. — Я ведь просто помогаю, Шань. Быть спасателем — дело благородное, знаешь ли.

— Да пошел ты со своей благородностью, гондон! — Рыжий вырывается из-под зонта, снова оказываясь под холодными каплями дождя, и быстрым шагом идет к школе. Он думал, что хуже уже быть не может, но этот еблан умудрился испортить все за какие-то несколько минут.

— Мы идем не по сценарию! — слышит Рыжий за спиной голос новенького, который перекрикивает шум дождя. Даже не останавливаясь, он вскидывает руку с выставленным средним пальцем.

Это не помогает, потому что спустя мгновение его догоняют. Зонт снова оказывается над Рыжим.

— Ты что, глухой? Я же сказал, отвали!

— А я не говорил, что послушный, — равнодушно отвечает Тянь, даже не смотря на него.

Рыжий сжимает кулаки, чувствуя, как внутри все закипает еще сильнее.

Так они доходят до школы. Мо специально замедляет шаг, потом ускоряет его, надеясь сбить Тяня с ритма, но тот, словно тень, ни на секунду не отстает.

В класс они заходят одновременно, опоздав на тридцать минут. Учитель укоризненно смотрит на них, даже немного удивленно, ведь от Рыжего еще можно было такое ожидать, но вот от новенького…

— Вы опоздали на тридцать минут. Вы же понимаете, что мне придется…

— Мо Гуань Шань плохо себя чувствовал, — новенький резко перебивает учителя, и голос его звучит так спокойно, что Рыжий едва не давится воздухом от злости. — Я нашёл его у школьных ворот и помог добраться.

Рыжий собирается возразить, но учитель переводит взгляд на него, замечает мокрую одежду и усталое лицо — Рыжий буквально выглядит как побитая бездомная собака — промокший до нитки, с кругами под глазами из-за бессонницы и серым цветом лица, и лишь кивает, разрешая сесть на место.

— Хорошо, заходите. Вы как раз вовремя. Скоро у вас начнется экзамен.

Когда они оказываются за партами, Рыжий зло шипит Тяню:

— Решил меня подставить, а?

— Подставить? — Тянь поворачивается вполоборота, смотрит на него с насмешливым интересом. — Разве я только что не спас твою шкуру?

— Да пошёл ты, — цедит Рыжий, отворачиваясь к окну.

Хэ Тянь легко усмехается. И от этого Рыжий злится ещё больше.

— Спасибо за цирк, — бросает Тянь напоследок. — Надеюсь, вход был бесплатным.

Рыжий никак не комментирует это. Держится из последних сил, до крошева сжав зубы. Благо Рыжий сегодня один, потому что Шэ Ли все еще не в состоянии посещать школу. Да и паранойя не отпускает его несколько дней, везде мерещится отец. Рыжий агрессивно достает вещи из рюкзака и понимает, что в полной жопе. Потому что за все время так и не успел подготовиться к экзамену.

***

— Звали? — Рыжий медленно заходит в полупустую учительскую, где лишь слабый свет настольной лампы вырывает пространство из осеннего сумрака за окном, и удивленно смотрит сначала на сидящего за столом учителя, а после на Хэ Тяня, который тоже какого-то хуя стоит здесь напротив учительского стола.

— Да, проходи, — учитель жестом указывает на свободное кресло перед столом, но Мо игнорирует, остановившись посреди комнаты.

— А этот тут зачем? — он кивает в сторону Хэ Тяня, но тот не реагирует, скрестив руки на груди и лениво прислонившись к шкафу.

— Мне нужно поговорить с вами обоими. Но сначала о тебе, — спокойно говорит учитель. — Ты уже видел свои результаты?

— Видел, — бросает Рыжий коротко, упрямо дернув плечом.

— И что скажешь? Доволен?

— Вы меня позвали, чтобы узнать мое мнение на счет оценок? А давайте мы опустим тот момент, когда вы задаете тупые вопросы и делаете вид, что вас волнует мое мнение, и перейдем сразу к делу. Не теряйте свое и мое время, не нужно мне читать нотаций.

Учитель устало вздыхает, снимая с переносицы очки, а Хэ Тянь в углу комнаты оживляется, словно стал свидетелем какого-то представления, и теперь с интересом, в открытую пялится на Рыжего.

— Хорошо. Я позвал тебя, чтобы обсудить твое положение. И оно серьезнее, чем кажется. Ты набрал пятнадцать баллов из ста. Это даже не минимум, это провал.

Рыжий чувствует, как от этих слов что-то сжимается в груди.

— Завуч поставит вопрос о твоем отчислении. Твои оценки ниже всех в классе, количество пропусков зашкаливает, да и поведение оставляет желать лучшего.

— У меня были проблемы, — тихо отвечает он, дернув щекой, но понимает, что звучит это слабо, как жалкое оправдание.

— Я не про эту неделю, — учитель слегка щурится.

Рыжий стискивает лямку рюкзака, сжав челюсть. Он ненавидит чувствовать себя слабым, а этот разговор дает только это чувство. Ситуация хуже некуда.

— Я сделал всё, что мог, Гуаньшань. Я держал слово перед твоей матерью, пытался помочь, закрывал глаза на некоторые вещи. Но теперь я бессилен.

— Дайте мне шанс, — вдруг вырывается у Рыжего раньше, чем он успевает сообразить. Он смотрит прямо в глаза учителя, стараясь говорить твердо, но голос предательски дрожит. — Последний шанс.

— Мы ведь говорили с тобой на эту тему и…

— Пожалуйста, — его пальцы еще сильнее сжимают лямку, словно это могло как-то помочь ему.

— Я ведь дал тебе время. Но результатов не увидел.

— В этот раз будет иначе, — упрямо протестует Рыжий, хотя веры внутри все меньше и меньше. Прямо сейчас он чувствует себя каким-то бомжом или бродяжкой, который клянчит милостыню. Но он не может сдаться, не может опустить руки. Он пообещал матери, а обещания нужно сдерживать.

Учитель тяжело вздыхает, откинувшись на спинку стула.

— Я знаю, и я очень сильно хотел бы помочь тебе, но комиссия не так уверена в тебе, как я. Пойми, я всего лишь учитель, решения зависят не от меня. Там уже все решили.

— Что решили? — Мо чувствует, как внутри поднимается волна страха.

— Это значит, — учитель смотрит на него устало и сочувствующе, — что тебя хотят отчислить из школы. Мне очень жаль.

Chapter 7: Глава 7

Рыжий сидит на полу, сгорбившись и вцепившись в джойстик, почти как в последний шанс на выживание. На экране их персонажи уже минут пятнадцать носятся по какому-то постапокалиптическому городу. Перестрелка в самом разгаре, и все пестрит яркими вспышками. Он на грани победы, и в голове только одна мысль: «Дожми, Рыжий, давай!»

Ли, развалившийся рядом на диване, полулежит, вяло нажимая кнопки. Казалось бы, он просто расслаблен, но чего-то не хватает в его привычном задоре, в его вечной игре «назло и на поражение».

— Че, сдаешься? — усмехается Рыжий, чуть отворачивая голову, но взгляда от экрана не отрывает. Осталось совсем чуть-чуть, и упускать такой шанс он не собирается.

— Не-а, — отзывается Ли.

— Соберись тогда. Я тебя сейчас уделаю!

— Посмотрим, — спокойно отвечает Ли, но в голосе слышна усмешка.

Голос у Шэ Ли какой-то странный, будто он здесь, но мыслями совсем в другом месте. Рыжий замечает это слишком поздно. Только когда над ухом раздается короткое:

— Ты мне нравишься.

Все происходит одновременно: на экране персонажа Рыжего прижимают к стене и одним выстрелом разрывают на части, картинка медленно гаснет оповещая о проигрыше, а пальцы его замирают прямо на кнопках, ощущая будто и в жизни его только что разорвало в клочья. Он медленно поворачивает голову к Ли, который теперь смотрит на него, не отрываясь. Спокойно, почти по-доброму, но так, что от этого взгляда становится неуютно.

— Че ты сказал? — он приподнимает бровь, пытаясь ухватиться за привычное оружие — сарказм. Смеется коротко, натянуто, будто это просто одна из дурацких шуток Ли, к которым он давно привык.

— Ты все понял, — Ли опускает джойстик, отбрасывает его на диван, подается чуть вперед. — Это правда. И давно.

Рыжий тупо смотрит на него. Секунду назад все было просто. Тупая перестрелка, ленивые пикировки, его самая безопасная зона, где не нужно ничего решать, где все предсказуемо. И теперь — пиздец. Он пытается зацепиться за спокойствие, но слова Ли будто выстрелом распахивают дверь, за которой скрываются мысли, о которых Рыжий никогда не хотел думать. Ужасный беспорядок, хаос, который он всеми силами пытается подавить.

Только мысли: что за херня? Зачем ты это сделал? Все же нормально было! Ну нормально же общались!

Рыжий сглатывает, чувствует, как мозг категорически не хочет соображать, и вместо какой-нибудь адекватной реакции его тело выбирает самую тупую.

— Это ты от безысходности, да? На меня уже вешаться начал, Ли, ты че! — Рыжий кривится, скалится в ухмылке, пытаясь отшутиться, заглушить этот хаос сарказмом.

Ли улыбается. Не обижается, не вскидывается, просто продолжает смотреть так, что Рыжий уже не знает, куда деться.

— Ты ведь знаешь, что это не так. Ты можешь это обесценивать сколько угодно. Можешь переводить в шутку. Это ничего не поменяет, — он подаётся вперёд, приближаясь, говорит мягко, но в этом мягком — сталь. — Рыжий, мы с тобой одинаковые. Одинаково хреновые. Одинаково сломанные. Одинаково запутанные. Мы видим друг друга такими, какие мы есть, и это не так уж плохо. Ты чувствуешь это?

Рыжий чувствует. Конечно, чувствует. Он видит в Ли себя — сжатого до предела, научившегося быть равнодушным к боли. Они действительно видели друг в друге отражения — тех, кто научился не задавать лишних вопросов и тупо выживать. Только Ли слишком громкий, слишком резкий, будто изо всех сил старается не замолчать, чтобы не услышать собственные мысли. Рыжий знает этот страх. Это то, что всегда объединяло их. Но эти слова, признание, они будто выворачивает этот комфортный, привычный и неидеальный мир наизнанку. Рыжий смотрит на него, а внутри растет раздражение, которое смешивается с жалостью и чем-то еще.

Но это не то, что он хотел бы сейчас слышать.

Рыжий резко откидывает голову на диван, переводит взгляд на потолок. Голова гудит, будто в ней гигантский электрический щиток.

— Чего ты от меня хочешь? — тихо спрашивает он.

— Ничего, — Ли отвечает так просто, что от этого становится еще тяжелее. — Просто хотел сказать. Рыжий, ты ведь знаешь, почему мы все еще вместе?

Он молчит. Знает. Конечно, знает.

Рыжий недавно где-то слышал про странное психологическое понятие — эффект подвесного моста. То ли в школе вполуха слушал чей-то доклад, то ли видел документалку по телеку, пока мама листала каналы. Смысл был в том, что если двое людей вместе переживают что-то стремное, пугающее или напряженное — например, переходят через какой-нибудь хлипкий мост над пропастью, — то мозг может перепутать страх и адреналин с влечением. Типа, сердцебиение бешеное, ладони потные, дыхание сбивается, и ты думаешь, что это из-за человека рядом, а не из-за того, что ты, блин, боишься грохнуться вниз.

Короче, стресс и страх как будто усиливают связь между людьми, даже если изначально никаких чувств не было. Вот и выходит, что стоишь ты, весь на нервах, пытаешься не сорваться, а внутри все кипит так, что уже и не поймешь — это злость или что-то ещё.

В голове Рыжего что-то щелкает, и только это приходит на ум, чтобы описать свои отношения с Шэ Ли — они оба на краю, вместе держатся, балансируя над пропастью, и сердце бешено стучит не то от высоты, не то от того, что они рядом. Ли был тем, кто понимал его с полуслова, кто смотрел на мир так же, как он сам, — через разбитые линзы.

Мо чувствует, как внутри все скручивается. Ли прав. Именно эта странная связь держала их вместе, как веревка, натянутая над пропастью. Только вот Ли сделал этот шаг. А он?

— Ли… — Рыжий смотрит на него, но слова всё никак не рождаются. Ли ждет. Слишком долго ждет. Рыжий, понимает, что не сможет выдержать эту тишину, не может выносить этой близости, этого взгляда, поэтому резко вскакивает с пола, отбрасывая джойстик на диван и выдавливает: — Ладно, хорош трепаться. Я жрать хочу. Ты нет?

Голос звучит громче, чем нужно. Как будто пытается заглушить собственное сердцебиение. Ему нужно время. Нужно убежать от этого взгляда, от этих слов. Ли, кажется, это понимает. Его взгляд становится тяжелым, как небо перед грозой, но он не отвечает. Только коротко кивает, будто тоже устал от всего этого.

— Я сейчас, — бросает Рыжий, пятясь к кухне и задевая ногой журнальный столик. Но сейчас боли он не чувствует.

В этот момент Рыжий ловит себя на том, что впервые в жизни он больше всего хочет, чтобы между ними вернулась та легкость. То, что заставляет их смеяться над одним и тем же дерьмом, сидеть рядом и играть в ерунду до рассвета. Но теперь ему кажется, что назад дороги уже нет.

На кухне он опирается на край стола и сглатывает. В голове все еще звучат слова Ли, а внутри — дикая смесь из непонимания, злости и чего-то такого, чему он пока не может дать имя.

***

— Это значит, — учитель смотрит на него устало и сочувствующе, — что тебя хотят отчислить из школы. Мне очень жаль.

В комнате повисает гнетущая тишина. За окном дождь продолжает стучать по стеклу, лишь угнетая и без того дерьмовую обстановку. Рыжий сглатывает, чувствуя неприятный ком в горле. Ему кажется, что время остановилось, что весь воздух выкачали из помещения и теперь он оказался в вакууме.

Не то чтобы он строил грандиозные и масштабные планы на эту жизнь.

У него-то и списка целей на год нет, который сейчас так модно составлять, со всякими ебучими мудбордами, якобы для лучшей визуализации. Рыжий считает это хуйней собачьей и пустой тратой времени, ведь какая нахрен разница, что у тебя в этом списке, какие картинки ты понаклеил на свою стену и о чем ты мечтаешь по ночам, если реальность вот такая — дохуя несправедливая, которая за секунду размазывает и уничтожает все твои планы и последние надежды?

У него никогда не было списка желаний и целей, но если бы он однажды его составил, то первым и единственным пунктом в списке числилось бы «окончить школу и не вылететь раньше времени». Ну и после, последовала бы пара пунктов, если пораскинуть мозгами: «заработать денег и вылечить маму», «не сдохнуть». Все. Это единственное, что ему было нужно.

Рыжий оседает в кресло, все-таки решившись воспользоваться, хоть уже и неактуальным, приглашением. Не смотрит на кого-то конкретно, просто пялится на стол с кучей папок и статуэткой грифона, позолоченной, но явно старой, потому что башка у грифона немного стерлась.

И внезапно ему становится… никак.

Вообще нет мыслей, чувств, переживаний. Ощущение такое, будто ты долго бежал. Но чем сильнее ты напрягался, изводя мышцы до предела, тем дальше от тебя оказывался финиш. И уже так все равно, каким по счету ты придешь к нему. Скорее всего, тебя уже все обогнали и ты плетешься в самом конце шеренги, несмотря на свои титанические усилия. И осталась только усталость, болью сковывающая твои ноги и плечи. Осталось только желание лечь — прямо на землю — и больше не двигаться.

Рыжий шумно тянет воздух носом, ерошит волосы пятерней и поднимается на ноги, не говоря ни слова.

— Погоди минутку. Собственно, поэтому я и позвал вас обоих, — подает голос учитель. — Честно говоря, я сам пока не уверен, что из этого выйдет, но другого выхода я не вижу.

Шань как-то апатично оборачивается, делая вид, что внимательно слушает, хотя в глазах тотальное безразличие.

— Формальности я беру на себя и постараюсь их уладить. А тебе, Гуань Шань, достается самое сложное. У тебя есть время до зимних экзаменов. Если хорошо подготовишься и сдашь хотя бы на пятьдесят баллов, ты продолжишь учебу. Знаю, времени мало, но это единственное, что я могу для тебя сделать. А чтобы ты смог усвоить всю программу, Хэ Тянь поможет тебе и подтянет по всем предметам, которые у тебя хромают.

— Что?! — оба парня одновременно вскрикнули, переведя ошалевший взгляд сначала друг на друга, а потом на учителя, пытаясь переварить только что услышанную информацию.

— Я не буду с ним заниматься! — протестует Рыжий.

— Я не хочу его подтягивать! — хмурится Хэ Тянь.

— Господи, выпускной класс, а ведете себя как дети малые, — учитель укоризненно хмурится. — Хэ Тянь, Гуань Шань твой одноклассник, ты должен ему помочь. Помощь ближнему и все такое. А ты, Гуань, в твоей ситуации я бы не противился, а пользовался возможностью, даже если мне бы это не нравилось.

— Почему именно я? В классе больше людей не осталось? — Тянь вздергивает бровь. Хотя снаружи он выглядит спокойно, но явно раздражен.

— Класс не зря выбрал тебя старостой, ты ладишь со всеми и хорошо учишься. Я видел твои работы и знаю, что у тебя лучше всех получится заниматься с ним. Ты староста — моя правая рука. Я возлагаю на тебя большие надежды и прошу о помощи.

— О, ну раз я староста и весь класс вместе с вами возлагает на меня большие надежды, как же я могу подвести всех вас, учитель? — Хэ Тянь переводит взгляд на Рыжего и снова ухмыляется своей блядской улыбкой.

— Но с ним невозможно! Учитель, он же… — Рыжий вклинивается в разговор и настолько кипятится, что даже слова нормально подобрать не может. Бросает озлобленный взгляд на новенького, который, скрестив руки на груди, наблюдает за ним, — …просто невыносим!

— Так, хватит! — учитель хлопает ладонью по столу, сам еле сдерживаясь. — Либо занятия, либо отчисление. Я все сказал. Вы занимаетесь вместе. Времени мало, поэтому, пожалуйста, не тратьте его впустую. Гуань Шань, Хэ Тянь теперь твой репетитор. Слушайся его во всем и старайся изо всех сил. И постарайтесь не наломать дров. Очередные драки мне вовсе не нужны. Это не так уж и сложно, верно?

Рыжий шумно дышит от закипающей внутри злости.

— Я жду результатов к концу декабря. А теперь свободны. Можете идти, — учитель утыкается в журналы, демонстрируя окончание разговора.

И Рыжий первый пулей вылетает из учительской, хлопая дверью так, что эхо гулко разносится по коридору. Лицо его горит, пальцы на руках подрагивают от напряжения, а в груди нарастает тяжесть, угрожая вырваться наружу очередной вспышкой злости. Шаги его тяжелые, резкие, отражаются от стен, пока он не доходит до аварийного выхода и, толкнув тяжелую дверь, оказывается на заднем дворе. Внутри все клокочет — злость, бессилие, да еще это чертово унижение. Не такой исход событий он планировал. Он как-то слишком резко достает пачку сигарет, берет одну и зажимает зубами, пока шарит руками по всем карманам, в поисках зажигалки.

Где-то позади за спиной слышатся тихие и ленивые шаги, такие размеренные, будто специально тянут время, чтобы ещё сильнее вывести Мо из себя, и едва различимый смешок. Рыжий, даже не видя, уже на автомате понимает, что приперся Хэ Тянь. Но он на него даже не смотрит, потому что если обернется и увидит его ебучую рожу, то зуд кулаков остановить точно не сможет.

Он рвано выдыхает, пытаясь подавить подступающую ярость, но это бесполезно, потому что эта псина начинает ржать. Мо резко разворачивается на пятках, чуть не теряя равновесие, и сквозь стиснутые зубы бросает:

— И че ты ржешь? Думаешь, это смешно?! Это тебя тоже касается! Ты хоть понимаешь, во что влез?!

Тянь останавливается, руки засунуты в карманы. На лице — то самое раздражающе-спокойное выражение. Только в уголках губ тянется легкая усмешка, будто это все — просто нелепая шутка.

— А ты думаешь, я этому рад? — его голос ровный, но в нём сквозит насмешка. — Как будто мне больше нечем заняться, кроме как нянчиться с тобой.

— Да пошёл ты! — Мо отворачивается и наконец поджигает сигарету, глубоко затягиваясь. Это хоть немного гасит злость. — Какого хрена ты вообще согласился?

Тянь качает головой, бровь чуть приподнята в издевающемся жесте. Он медленно подходит ближе, руки остаются в карманах, губы кривятся в почти ленивой усмешке, взгляд равнодушный, но в нем есть какая-то едва заметная тень усталости.

— Слушай, — произносит он, останавливаясь всего в шаге. Голос спокойный, но в нем прорезается сталь. — Если ты думаешь, что я невероятно счастлив, что буду возиться с тобой почти два месяца, то ты не просто ошибаешься — ты дурак. Меня поставили перед фактом. Как думаешь, у меня был выбор?

Рыжий стискивает зубы так сильно, что челюсти ноют. В его глазах плещется ненависть, но это уже не та яркая, кипящая злость, а что-то более тяжелое, вязкое, от чего хочется сбежать.

— Просто отвяжись от меня, — его голос дрожит, но он пытается скрыть это за агрессией. — Никаких занятий. Я сам разберусь.

— Разберешься? — Тянь фыркает, усмешка растягивается шире. — Ладно. Только не забудь сообщить об этом учителю. Он ведь ясно сказал: либо занятия, либо исключение.

Эти слова вышибают из Мо весь воздух. Он отворачивается, кулак сжат так, что белеют костяшки. Его голос звучит глухо, будто слова застревают где-то глубоко внутри.

— Все это… тупо. Просто тупо, — бормочет он себе под нос. Голос глухой и вымученный.

Хэ Тянь усмехается, чуть наклоняя голову, будто бы соглашаясь, но на лице все равно мелькает легкое веселье.

— Вот это прогресс. Впервые за весь день мы с тобой хоть в чем-то согласились, — лениво бросает и идет вперед. В его голосе слышится облегчение. — Ладно, Мо. Завтра увидимся и обговорим все детали.

Он уходит, не дожидаясь ответа, махнув рукой так небрежно, будто разговор окончен. Исчезает за поворотом, оставляя Рыжего кипеть в собственной ярости. Он смотрит ему вслед, сжимая кулаки до боли в пальцах. Ещё минута — и он точно бы взорвался, но Хэ Тянь успел уйти. И в какой-то момент он бормочет «мудило» себе под нос, резко разворачиваясь и уходя в противоположную сторону.

Весь этот день — дерьмо, а Хэ Тянь… Хэ Тянь только добавил бензина в этот костер.

***

Рыжий громко барабанит в дверь.

Бах-бах-бах!

Делает это быстро и резко, чтобы не передумать, чтобы не съебать, не дойдя до квартиры. Чтобы показать, что ему похую и его не корежило весь путь — с вестибюля, в лифте, по длинному и вылизанному коридору ебучего апартамента.

Он большой и страшный.

Он ничего не боится.

Вот что означал этот грохот.

Звук эхом разносится по коридору, в котором гробовая тишина. Если замереть, можно даже услышать звук собственного сердца и шумное дыхание от медленно поднимающегося раздражения.

Мажор возомнил, раз он тут в роли учителя, то и правила диктует он. Хэ Тянь даже не церемонился. Просто подошел в разгар учебного дня и безразлично бросил, что скинет адрес, где они будут заниматься, смской. Вариантов у Рыжего не было. Но он даже представить не мог, что эта псина сутулая решит заниматься в собственной квартире.

Дверь распахивают слишком быстро, как будто его прихода ждали, считая секунды. На пороге Тянь — слишком расслабленный, слишком домашний, слишком напрягающий. Стоит, опершись о косяк, оценивающе рассматривая Рыжего, и от этого взгляда становится не по себе, как всегда в его присутствии.

— Ну наконец-то, — бросает он. — Я уж решил, ты передумал.

— Хотел, — резко огрызается Мо.

— Не сомневаюсь, — спокойно отвечает Хэ Тянь. На его лице привычное равнодушие, но в уголках губ скользит намек на усмешку. Он отходит в сторону, молча приглашая внутрь.

Рыжий не мнется, делает шаг и проходит мимо мажорчика, оказываясь в его квартире. В нос тут же ударяет его одеколон, не такого яркий, как в школе, но все же запах не выветрился до конца, смешавшись с чем-то ментоловым.

Внутри его тут же встречает просторный холл, сразу переходящий в гостиную, где с порога видны огромные панорамные окна до пола, а за ними вечерний город с россыпью мерцающих огоньков — уличных фонарей, вывесок заведений и таких же небоскребов, как и этот.

Рыжий наступает на задники кед, заметив, что новенький стоит босиком, стягивает их и ногой подталкивает к углу. Входит в комнату неспешно, пока Хэ Тянь возится с входной дверью. Останавливается посреди комнаты и осматривается.

Панорамные окна и вид — единственное, что нравится Рыжику в этой квартире. Комната огромная, но совершенно пустая, необжитая, неуютная. Здесь очень мало мебели — сразу бросается в глаза — диван у стены, кофейный столик, небольшой плазменный телевизор и двуспальная кровать рядом, которая даже не заправлена.

Рыжий замечает несколько коробок у стены, словно в квартиру недавно въехали и все еще не разобрали вещи. Где-то на полу лежат журналы, книги, которые выглядят древнее артефактов династии Мин, коробки из-под музыкальных пластинок и одинокий баскетбольный мяч. Небольшой металлический торшер у кровати, который отдает теплым и тусклым желтым светом, освещая совсем маленькое пространство. Из-за него, в комнате стоит полумрак, какая-то интимная обстановка, но благодаря которой так красиво виден ночной город, что Рыжий невольно задерживается взглядом.

Его квартира такая же, как он сам: огромная, но практически пустая. Дает слишком большие ожидания своим размером, местоположением и выпендрежностью, но на деле тебя встречает опустошенность и невысказанная тоска. Рыжий правда думал, что оказавшись у него дома наткнется на огрохуенную и кричащую дороговизной квартиру. На кровать с балдахином размера кинг сайз, которая используется в качестве траходрома. Золотые санузлы и красные ковровые дорожки, по которым новенький щеголяет каждый день в чем мать родила, воображая себя супер-звездой. Огромные зеркала на каждом шагу, потому что, ну гляньте на него. Очевидно, что он целыми днями крутится у зеркала и пялится на себя со всех сторон. Рыжий думал, что его квартира окажется еще дороже и круче дома Шэ Ли. Но на деле это совсем не так. Здесь все выглядит как-то грустно, одиноко и тоскливо.

Шань не слышит шагов, поэтому, когда тишину прерывает голос новенького, чуть ли не подскакивает от неожиданности:

— Нравится?

— Квартира — дерьмо, — констатирует безразлично, тут же скрывая восхищение, с которым он до этого смотрел на вид за окнами. Разворачивается и замечает что-то похожее на разочарование на лице новенького, но игнорирует и теперь демонстративно осматривается, словно за всю свою жизнь уже миллион раз побывал в таких квартирах. — У тебя стола нет. Где будем заниматься?

— Смотря, чем ты хочешь заняться? — Хэ Тянь лукаво улыбается, скрещивая руки на груди.

— Тебя из цирка, что ли, украли, клоун ты ебучий? — Рыжий хмурится, не оценивает шутку. — Быстрее начнем — быстрее закончим. Я не планирую весь вечер терпеть твое присутствие и физиономию. Похуй, я и на диване справлюсь.

Раздраженно выдыхает и идет к дивану, скидывая на него свой рюкзак. Диван занят — скомканным одеялом и белой школьной рубашкой. Но несмотря на небрежный беспорядок, в квартире нет хлама и мусора. Нигде нет упаковок из-под еды, банок из-под напитков и чего-то похуже. Здесь чисто, хоть у него и нет прислуги. А может быть и есть, откуда Рыжему знать.

— У меня на кухне стол есть. Там удобнее будет, чем на диване.

Тянь просто усмехается и идет к раздвижным дверям, за которыми действительно оказывается кухня. Рыжий берет рюкзак и идет следом, осматриваясь лишь быстрым беглым взглядом. Не хочет, чтобы его подловили, как он таращится на хату.

Кухня представляет из себя достаточно большую комнату, но, в отличии от гостиной, здесь мебели побольше будет. Тут есть и холодильник, и электрическая плита, и длинная темная столешница, сделанная под мрамор, и даже остров посередине с барными стульями. Помещение выполнено в светло-бежевых тонах, так что темная мебель хорошо контрастирует. Но что сразу заметил Рыжий — пустоту. Здесь нет ни кружек, ни чайника, ни специй, ни каких-то приборов или мелкой бытовой техники, словно кухней никто не пользуется.

Хэ Тянь включает свет, и над островом загорается ряд из трех подвесных светильников. Он выдвигает один стул и садится, скрещивая руки, и ожидающе смотрит на Рыжего.

— Начнем?

Мо достает из рюкзака учебники, тетради — все необходимое — и с неприятным скрежетом стула, садится рядом с новеньким, чувствуя себя ужасно неуютно, словно на каком-то допросе.

— Так, какой предмет тебе нужно подтянуть?

— Не ебу. Все.

— Понятное дело, но какой предмет тебе дается сложнее всего?

— Блядь, я же сказал все, — Рыжий злится, ему кажется, что Хэ Тянь просто хочет поиздеваться. Назовет Мо предмет, а в ответ услышит что-то вроде «да там же легко, ты реально не понимаешь?» или «ну ты и тупица, это же самый легкий предмет». Но для Рыжего ничего не легко, особенно точные науки — геометрия, физика, алгебра.

— Это тебе надо, а не мне, — Тянь откидывается на спинку стула, сложив руки за головой. — Я терплю все это, чтобы учитель просто оставил меня в покое.

— Честно, как-то поебать, — Мо сжимает ручку так, будто сейчас сломает ее пополам.

— Слушай, мы в одной лодке, солнышко, так что либо ты перестаешь огрызаться и нормально отвечаешь на вопросы, либо вылетаешь из школы как пробка от шампанского. Решать тебе, — Хэ Тянь слегка подается вперед, сузив глаза, и в его взгляде мелькает раздражение.

Рыжего корежит от «солнышко». Серьезно, будто суставы выворачивает или сводит челюсть. Он испепеляет взглядом Хэ Тяня и цедит, тихо и опасно:

— Еще раз назовешь меня солнышком, и я в эту твою ебливую пасть затолкаю что-то мерзкое, усек?

Наступает напряженная тишина. Хэ Тянь не отвечает, только улыбается по-идиотски и вопросительно изгибает бровь. Мо шумно выдыхает, чувствуя, как от злости начинают гореть щеки.

— Ладно. Просто объясни, что мне делать.

— О, так мы решили работать в паре? — насмешливо уточняет Тянь, притягивая к себе учебник по геометрии. — Начнем с этого.

Рыжий скрипит зубами, но сдерживается. Он молча ждет, пока Тянь своими длинными выебистыми пальцами, по-еблански, с важным видом, листает учебник. Прямо как в кафе в тот день.

Наконец, он открывает одну из последних тем и вдумчиво пробегается глазами, перелистнув пару страниц. Остановившись, он ставит учебник на стол, повернув к Рыжему. Это была тема, которую Рыжий ненавидел сильнее других: окружности, касательные, все эти неясные линии и углы, которые всегда, как назло, превращались в один большой, неразрешимый бардак.

— Вот это. Касательная к окружности. Для начала, нужно разобраться, что это вообще такое, чтобы ты смог решать задачи. Смотри, окружность — это фигура в геометрии, которая состоит из всех точек, находящихся на одинаковом расстоянии от одной центральной точки. Если проще, то представь себе круглый пирог. Окружность — это только край пирога, самая его граница, а все внутри — это уже круг.

Тянь, взяв блокнот, чертит достаточно ровный круг, указав еще и точки на ней.

— А касательная — это такая линия, которая касается окружности ровно в одной точке и больше нигде ее не пересекает. Представь себе это так: если положить линейку рядом с пирогом так, чтобы она касалась его только в одном месте, то это и будет касательная. — Теперь рядом с кругом появляется прямая линия. Новенький поднимает глаза на Рыжего. — С этим понятно?

Рыжий неуверенно кивает, звучит не так страшно и пока кажется не таким сложным.

— Давай теперь попробуем решить вот эту задачу, — Тянь указывает на жуткую на вид схему. — Здесь тебе нужно найти длину касательной, проведенной к этим двум окружностям из внешней точки. Видишь?

Шань вновь неохотно кивает.

— Значит так, — продолжает Хэ Тянь, рисуя ту же схему в блокноте. — Сначала обозначим центр первой окружности за O1​, а второй — за O2​. Эти два центра соединены отрезком O1O2​. Точка P — та самая внешняя точка, из которой проведены касательные к обеим окружностям.

Рыжий слушает, хотя его глаза уже стеклянно блестят. Понятнее не становится. Нихуя понятнее не становится. Еб твою мать.

— Нам нужно применить теорему о касательных, чтобы понять, что длины отрезков PT и PS равны. Ну и, поскольку у нас есть общий отрезок O1O2, мы можем решить треугольники, используя подобие.

Рыжему очень хочется послать все на хуй, потому что чем больше новенький объясняет, тем больше он чувствует себя безмозглым. Понять эту хуету не получается совсем. Еще и мажор никак не затыкается, заваливая бесконечной информацией.

— Давай попробуем подставить числа. Посмотри, длина отрезка O1O2​ у нас есть, длина радиусов тоже. Осталось найти длину PT и PS. Ну и все, тебе остается только решить.

Рыжий угрюмо вздыхает, но все же, взяв ручку, начинает вычислять. Решать задачу трудно, а под пристальным взглядом новенького еще хуже. Рыжий делает все так, как и сказал Хэ Тянь — подставляет все числа, но ответ все равно получился не целым, а дробным с бесконечным остатком.

Шумно выдохнув, он резко вздергивает голову и чуть ли не рычит:

— Ты можешь не пялиться? Я не могу сосредоточиться.

— Какие мы нежные, — Хэ Тянь усмехается и садится вполоборота, спиной к Рыжему. — Так пойдет?

— Вполне.

Без взгляда Хэ Тяня решать легче не стало. Числа никак не сходятся, до Рыжего просто не доходит, что он делает не так, а просить снова объяснить не хочется. Не хочется казаться глупым, поэтому минут пять Рыжий самостоятельно пытается что-то сделать.

— Да ты издеваешься! — восклицает Мо, хлопая по столу. — Что за дебильная задача?! Это невозможно решить нормально!

— Может, если бы ты слушал, что я тебе говорю, это было бы проще, — спокойно отвечает Хэ Тянь, но его голос уже становится немного резче.

— Серьезно?! А я что делал столько времени? Ты сам объясняешь дерьмово, будто говоришь с идиотом!

— А ты сам ведешь себя как идиот, — Хэ Тянь складывает руки на груди, оборачиваясь, смотря прямо на Мо. — Может, хватит изображать обиженного ребенка?

Мо сжимает кулаки, чуть ли не вскакивая со стула:

— Слушай сюда, если тебе это так не нравится, че ж ты из себя героя строишь? Сказал бы преподу, что я бездарный идиот, что нихуя не понимаю, послал бы все на хуй. Тоже мне, умник нашелся.

Тянь не выражает вообще никаких эмоций. Словно пока его лепили, добавили щепотку эмоциональности и три тонны безразличия.

— Во-первых, я не знал, что все настолько плохо, — с нажимом произносит новенький, — а во-вторых, я не могу. Ты сам там был и все слышал. Так что давай, котенок, закончим с этим быстрее, чтобы не пришлось еще раз это повторять.

— Ебало свое завали, уебок, — Рыжий громко отбрасывает ручку на стол, резко поднимаясь с места и остервенело собирает все учебники, безразборно пихая все в рюкзак. Внутри уже вовсю клокочет буря, и теперь горят не только щеки, горит все тело.

— С меня хватит. Я не буду больше это терпеть. Я и так по уши в дерьме. Еще и тебя терпеть. Нахуй надо.

Он хватает рюкзак и закидывает на плечо, намереваясь уйти. Его движения резкие и агрессивные, и кажется, он держится из последних сил, чтобы не взорваться окончательно.

Хэ Тянь поднимает взгляд, спокойно глядя на него. Его голос звучит тихо, но властно:

— Конечно, уходи. Это же так ты все решаешь, да? Проще сдаться, обвинить других, что ничего не получается. Слишком предсказуемо.

— Слышь, не умничай. Я тут не на сеанс к психологу пришел.

— Ну разумеется, но мы позанимались сколько? Минут десять, пятнадцать? А ты уже все бросаешь. Это банальная трусость и слабость. Ну и лень в придачу.

Рыжий резко оборачивается, его глаза вспыхивают, будто слова Хэ Тяня задели что-то слишком глубокое.

— Ты, блядь, что вообще обо мне знаешь? — рычит он, сжав кулаки. — Сидишь тут весь такой вылизанный, идеальный. «Примерный ученик», «староста», «лучший в классе». Ты не знаешь и половины той хрени, что есть у меня. Удобно, сидеть в высотке, в своей мажорской квартирке и судить всех налево направо. Ты выиграл эту жизнь, а я в полной заднице. Так что не говори мне, что я трус и слабак. Не суй свой нос в мою жизнь.

Хэ Тянь прищуривается и наконец медленно поднимается с места.

— Учишь меня, а сам чем лучше? Делаешь такие же выводы, не зная обо мне ничего. Может, я говорю все это, потому что знаю, каково это — быть в заднице, — произносит он чуть тише, но с нажимом. — А может, потому что мне плевать, сколько раз ты сорвешься, сдашься или закатишь истерику. Плевать на твою дерьмовую жизнь и хрень в твоей башке. Если ты считаешь, что после твоего рассказа я тебя пожалею, то ошибаешься. Жизнь вообще несправедливая штука. И ты об этом знаешь лучше всех, не так ли?

Рыжий таращится на лицо мажорчика и не двигается, примороженный к полу. Его взгляд блуждает, он остервенело ищет любую точку за спиной новенького, просто зацепится взглядом, просто не смотреть в его суженные и черные в полумраке глаза. Но квартира у него дерьмовая и за спиной только огрохуенная и пустая комната.

— Поэтому, если хочешь добиться чего-то в жизни, ты должен вгрызаться до последнего, удержать свой шанс любой ценой, а не закатывать тут истерики, — отрешенно отвечает Хэ Тянь, вновь опускаясь на стул. Спокойно и невозмутимо. Как гора. — Ну так что? Хочешь вернуться и попробовать еще раз или будем до ночи ждать, пока ты успокоишься?

Мо резко дергает щекой, отворачиваясь. Прикрывает глаза и считает про себя несколько долгих секунд, явно разрываясь между яростью и усталостью. Вроде помогает, башку отпускает, уже не так сковывает боль металлическим обручем. Наконец, он со злостью бросает рюкзак обратно на пол и падает на стул, судорожно выдыхая.

— Черт с тобой, — бурчит он, хватая несчастный блокнот. — Только потом не жалуйся, что я тебя ненавижу. А я тебя ненавижу. Всей душой, блядь, ненавижу.

Хэ Тянь чуть усмехается, возвращая себе привычный вид.

— Привыкну, — спокойно отвечает он.

Они снова начинают работать. Напряжение в комнате все еще витает, но теперь оно чуть ослабло, уступая место чему-то новому, едва ощутимому.

Chapter 8: Глава 8

Notes:

Past Day — November
Vancouver Sleep Clinic — Someone to Stay

Телефон на прикроватной тумбочке тихо вибрирует и Мо лениво протягивает руку. Входящий звонок от Ли.

— Алло?

— Где, твою мать, тебя носит? Уже почти двенадцать.

Рыжий зависает, пытаясь вспомнить, причем тут время и о чем вообще говорит Ли, но в голову так ничего и не приходит.

— Алло? Ты там сдох, что ли?

— Я дома.

— А какого хуя ты дома, если ты должен был быть у меня еще час назад?

— Че? Мы вроде как…

— Я ж говорил, вечеринка в твою честь, у меня. Ну и?

Черт. Конечно, Ли ему писал, но в разгар рабочей смены. Тогда Рыжий просто засунул телефон в карман, пообещав себе ответить позже, но позже так и не наступило.

— Черт, прости. Из головы вылетело.

— Ну я напомнил, давай теперь ко мне.

— Серьезно, чел, я не хочу никуда выходить.

— Бля, ты серьезно?

— Я отработал две смены, ноги отваливаются. Меня рубит и завтра школа.

— Да похуй вообще на эту школу. У тебя сегодня днюха, я замутил вечеринку, так что тащи сюда свою задницу. Камон, Рыжий.

— Не хочу.

На другом конце затихают. Только дыхание дает понять, что абонент не отключился. Слышится шумный выдох и стальной голос:

— У тебя пятнадцать минут. Не придешь сам, ты знаешь что будет. Жду тебя.

А затем короткие гудки. Сердце колотится, и Мо чувствует, как злость перекрывает здравый смысл. Он резко встает, хватает куртку и, накинув ее прямо на домашнюю футболку, выходит из дома. Задерживаться надолго он все равно не собирается.

До дома Ли приходится тащиться пешком, потому что в такое время ни один автобус уже не ходит. Так что дорога занимает намного больше пятнадцати минут. В какой-то момент ему хочется развернуться, уйти обратно, ослушаться Ли, но ноги сами несут его, и внутри слишком сильно клокочет ярость и злоба. Он просто заебался, устал от всего накопившегося за последнее время и не отдает отчета своим действиям.

Вскоре показывается знакомый забор, открытый нараспашку, и музыка, которую слышно даже на улице. Удивительно, что еще никто из соседей не вызвал полицию из-за такой шумихи.

Что за пиздец там творится?

Поднявшись по мраморной лестнице, Рыжий протягивает руку к двери, но она распахивается раньше. Из дома вываливается какой-то пацан, которого тут же выворачивает наизнанку прямо на пороге. Скривившись от отвращения, Мо перешагивает блюющего и входит в дом.

Заядлые любители вечеринок назвали бы эту действительно крутой.

Дом до отказа набит незнакомыми людьми, но кого-то Рыжий все-таки узнает — девчонку с параллели, лучшего спортсмена школы и пару одноклассников, с которыми никогда не общался, даже имен не знал. Все гудит, словно живое существо, пульсирующее в такт музыке, перемешанное с криками и возгласами людей. Свет приглушен, от этого все вокруг кажется загадочным и ярким, а неоновая подсветка превращает пространство в настоящий хаос, где каждое лицо подсвечивается красными и синими всполохами, добавляя вечеринке какого-то сумасшествия. Стереосистема ревет на полную мощность, не давая ни секунды тишины, басы сотрясают стены, и ритм прокатывается по полу, заставляя ощущать музыку буквально в теле.

Толпа, словно море, заполняет комнаты и коридоры, перемешиваясь и переходя от одной группы к другой. У всех в руках красные пластиковые стаканы, в которых явно не компот, повсюду смех, разговоры, восторженный рев. Кухня буквально забаррикадирована бутылками из-под алкоголя — кто-то разливает все по стаканам, а кто-то уже танцует прямо на столешнице, пока остальные кричат от восторга и снимают все это на телефоны.

Заядлые любители вечеринок оценили бы масштабы. Но не Рыжий.

В поисках Ли он выходит из кухни и направляется в гостиную — в эпицентр веселья и танцев. Кто-то выкручивает на максимум басы, и толпа рвется в танцевальный круг. Музыка оглушает, бьет по ушам, невозможно услышать даже собственные мысли.

Вокруг толпятся незнакомые люди. Девчонки в коротких платьях, парни, которые смеются слишком громко и хлещут напитки, словно это вода. Никто из них ему не знаком. Ни одного лица, ни одного голоса, ни одной улыбки, которые он мог бы назвать своими. Как будто он попал не на свой день рождения, а на чужую вечеринку, куда его случайно занесло ветром.

Две-три пары обнимаются в углах, откровенно целуясь и не стесняясь публики, кто-то едва стоит на ногах, а другие танцуют, потерявшие всякую застенчивость, с диким весельем, забыв о мире за пределами этой вечеринки. В помещении накурено настолько, что лица присутствующих почти невозможно разобрать. Но, по-видимому, никому это особо не мешает.

Мимо проходит какая-то миловидная девушка и торжественно вручает в руку Рыжего пластиковый стакан с чем-то приторным и липким. Он даже не знает, что там налито, да и не хочет знать.

Кокетливо целует его в щеку, пытаясь перекричать музыку, говорит что-то. Рыжий только разбирает обрывки фраз: «красавчик», «наверху» и «свободная кровать». Его буквально передергивает, и, крепко сжав стакан в руке, он поскорее ретируется от этого ада и хаоса.

Ли нет ни в гостиной, ни на кухне, ни в коридоре. В голову приходит единственное место, где он мог бы быть.

Поднявшись по лестнице, где ему также приходится протискиваться через в хлам пьяных людей, Рыжий наконец оказывается на втором этаже. Распахивает дверь в комнату Ли и тут же натыкается на голый мужской зад, нависший над голой девушкой на кровати. К счастью, это оказывается не Ли, а какой-то неизвестный парень, который, обернувшись, тут же орет:

— Дверь закрыл! Быстро!

Лицезреть эту мерзость совершенно не хочется, поэтому Рыжий быстро выходит из комнаты, захлопывая за собой дверь.

Он стоит на лестничной площадке второго этажа, скептически осматривая все это сборище. Понятия сюрприза, видимо, сильно разнится у Ли и Рыжего, и вместо радости Мо чувствует злость. «Словно устроил все это для себя», — думает Мо, сжимая стакан еще крепче. Пластик прогибается под пальцами.

Ли появляется в центре дома, ухмыляется, в его руке — бутылка, он что-то кричит, поднимая ее вверх, и толпа поддерживает его воплем. Он сияет, как звезда на сцене. И никому даже в голову не приходит, что сегодняшний вечер — чужой. Что это не его праздник. Что это не его день.

Рыжий делает медленный вдох и пытается выдохнуть раздражение. Но внутри все ноет — странное, вязкое чувство, будто он тонет в смоле.

Ему сегодня семнадцать. Просто очередной дерьмовый год. Просто очередной день, когда кто-то решает, что знает лучше, что ему нужно. Ли не спросил, не поинтересовался, даже не подумал. Просто сделал так, как хотел сам.

Рыжий понимает, что ему пиздец как не хватает воздуха. Все вокруг давит, душит, пытаясь расплющить его. Он резко подается вперед и, чуть ли не перепрыгивая через две ступеньки, спускается вниз, расталкивая всех.

— Вот ты где, — раздается голос рядом. Ли появляется из ниоткуда, вырисовывается прямо перед носом, протягивая ему новый стакан, на этот раз с чем-то прозрачным. — Давай развлекайся, это же твой день!

— Мой? — Мо не может сдержать усмешку. Горькую, выдавленную. Он смотрит на Ли, на его самодовольное лицо, на блеск в глазах и ощущает, как внутри закипает раздражение. — А ты уверен? Может, это все-таки твой?

— Че ты разнылся? — Ли хмурится, губы его кривятся. — Я же для тебя старался.

«Для меня?»

Вопрос застревает в глотке. Мо переводит взгляд на танцующую толпу, на разбросанные по полу пустые бутылки, на людей. Все это — для него? Да плевать они хотели на него и на его день рождения. Даже понятия не имеют, что это за чел.

В доме душно, будто воздуха стало еще меньше. Он чувствует, как липкий пот стекает по спине. Пульс гулко отдается в висках. Шум, свет, голоса — все давит на него, выворачивает изнутри.

— Я пойду проветрюсь, — бросает он, не глядя на Ли.

Тот лишь пожимает плечами, его уже снова уносит в центр комнаты, где шум и хаос продолжают свое безумие.

Мо выходит из злополучного дома и захлопывает за собой дверь. Ночь встречает его прохладой и тишиной, такой внезапной, что звенит в ушах.

Он стоит на крыльце, чувствуя, как прохладный ночной воздух стекает по коже, смывая остатки липкого раздражения. В груди все еще бьется нервное, тяжелое. Его пальцы сжимаются, и он с ненавистью швыряет стаканчики в мусорный бак, расплескав всю жидкость.

Мо делает шаг вниз, потом второй. Постепенно дом остается позади, вместе со всеми людьми, шумом и фальшивой радостью. Он даже не оглядывается.

И только оказавшись за воротами, позволяет себе шумно выдохнуть. Ночь тихая, почти равнодушная к тому, что происходит внутри него. Он просто идет вперед, чувствует, как внутри что-то медленно, но верно трескается. Смотрит на огни города. Редкие машины ползут по улице, где-то вдалеке раздается сирена. Люди живут своей жизнью, а он… здесь, в темноте, в компании собственной пустоты.

Он выпускает воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внутри что-то окончательно ломается. Этот день — должен был быть его. Но вместо этого он снова чувствует себя чужим в собственной жизни.

С днём рождения, Мо Гуань Шань.

***

Бывают дни, когда с самого утра кажется, что все катится к чертям собачьим. Такие дни приходят незаметно и неожиданно: то проспишь, то застрянешь в пробке, то потеряешь что-то важное — и мир становится слишком раздражающим, будто все у тебя идет через задницу.

Бывают дни, когда ты стоишь на краю обрыва и не знаешь, прыгнуть ли или тебя уже столкнули. Тревожка хуярит с такой силой, что ты даже не знаешь, какое слово или действие станет последней каплей, точкой невозврата. Ты терпишь из последних сил, стискиваешь зубы до крошева и ебашишь, пока не накрывает паничка.

А бывают дни, когда ты просто хочешь сдохнуть. Исчезнуть, стереться с лица земли, чтобы ничего не чувствовать, ни с чем не ебаться, ничего не решать. Тебе становится тотально похуй и сил больше нет ни на что.

Сегодня такой день.

Самый отвратительный день в году. Для кого-то двенадцатое ноября — обычная дата в календаре, ничего не значащая. Но для Рыжего — это пиздец, кошмар наяву, десятый круг ада, двадцать четыре часа, которые он ненавидит больше всего на свете.

Его день рождения.

Рыжий хмуро смотрит на свое отражение в зеркале ванной комнаты. Выглядит он как покойник или зомби на стадии превращения — бледное лицо, покрасневшие глаза и темные круги под ними из-за бессонницы. Ерошит короткие волосы и шумно выдыхает. Очень хочется надеяться, что сегодня все пройдет спокойно, без очередного пиздеца. Но в это слабо верится. За всю свою жизнь он привык к неожиданным «подаркам» судьбы.

Мо стаскивает через голову майку, стягивает домашние штаны и встает под струи теплой воды, прикрывая глаза. Воспоминания яркими всполохами болезненно прорезают все внутренности. И он зажмуривается сильнее, чтобы отогнать наваждение, но помогает с трудом.

Почти всегда каждое двенадцатое ноября случается какой-то очередной треш, будто где-то наверху ебучие высшие силы специально над ним издеваются. Проверяют на выдержку. И судя по событиям, проверку Рыжий всегда с треском проваливает.

Ему семь лет. Мама устраивает маленький праздник: шарики, домашний торт, соседские дети. Но в середине детского праздника возвращается отец — пьяный и злой. Все заканчивается разбитой посудой, слезами мамы и перепуганными детьми. А в напоминание этого дня на груди у Рыжего, чуть ниже ключицы, глубокий шрам — попал осколок посуды. Он даже чувствует, будто тот болезненно начинает зудеть и ныть. Рыжий стискивает зубы и поворачивает вентиль горячей воды. Вода становится горячее, и рваный выдох вырывается изо рта.

Десять лет. Тот день он помнит четче всех: суд по делу отца. Они с мамой стоят на улице в холоде, адвокат говорит что-то про недостаток доказательств и повторное обращение, а по щекам матери безостановочно текут слезы. Шаню хочется наорать на всех. Хочется избить каждого, кто сидел в том проклятом зале с непроницаемым лицом, даже не слушая, и отклонил заявление о разводе, потому что — дело житейское.

Подумаешь, ударил пару раз. Подумаешь, иногда пьет. Он ведь мужчина, кормилец, устает. Жена и сын должны поддерживать отца, а не писать заявления. Но больше всего хочется расквасить лицо своему папаше, избить до смерти, сломать ему руки. Сделать что угодно, чтобы эта мразь не приближалась к Джу никогда. Тогда Рыжий начал понимать, что закон не всегда на твоей стороне, как обычно пишут во всех предвыборных кампаниях. Выход один — самосуд.

А то, что этот сукин сын не просто бил пару раз, а избивал настолько, что потом невозможно было ходить из-за боли — никого не волнует. То, что он не пил «иногда», а набухивался как свинья и творил лютую хуйню — не доказано. То, что он работал и денег этих Джу с Гуань Шанем не видели и в помине, выживая только благодаря соседям и социальному обеспечению, — клевета.

И Шань ненавидит себя за это. Что так и не смог защитить мать.

Рыжий стискивает вентиль, поворачивая. Костяшки белеют от напряжения, и он зажмуривается от еще более горячего потока воды. В ванной становится душно, и кожа начинает краснеть, но он этого не замечает, погрязший во мраке чудовищных воспоминаний.

Ему двенадцать. Отца уже нет, но жизнь его не наладилась. Мама целыми днями пропадает на работе, пытаясь заработать, но даже так денег едва ли хватает сводить концы с концами. Друзей у него нет, одноклассники не хотят с ним общаться. В придачу его еще избили трое взрослых мужиков. И если бы не Ли, возможно, его бы уже давно не было в живых.

Шестнадцать лет. Драка, после которой жизнь разделилась на до и после. Животный страх, нервы на пределе, бесконечные суды и его пожизненный долг, который, словно клеймо, навсегда будет с Рыжим. Зачинщиком драки стал тот, кто спокойно продолжает творить хуйню по сей день. А Рыжего тогда хорошенько жахнуло. Перемололо, раздробило и выблевало в эту несправедливость. И катализатором снова выступил Ли. Но какой ценой?

И вот сегодня — ему восемнадцать. Новый виток ненависти к самому себе.

Рыжий хмурится, врезаясь ладонями в холодный кафель, и смотрит вниз, как вода маленьким вихрем стекает в водосток. Глаза цепляются за шрам внизу живота, очередной «подарок» судьбы на шестнадцатилетие, и он с ненавистью выкручивает вентиль почти на максимум. Кожу мгновенно обжигает. Пальцы дрожат, а зубы намертво стиснуты, чтобы перетерпеть первую волну боли.

Горячие струи лупят по плечам и спине, смывая с него то, что кажется несмываемым. Грязь прошлого, воспоминания, ненависть к себе. Каждый раз он надеется, что вода заберет все это с собой, растворит в канализации вместе с мылом. Но она не помогает.

Она сжигает кожу, но не достает до самого главного — того дерьма, что сидит внутри.

Клубы пара поднимаются к потолку. Вода становится обжигающе горячей, но вместо того, чтобы отключить ее, он продолжает стоять, как будто хочет стереть себя до основания. Рыжий теряет счет времени, держась за влажный кафель и свесив голову вниз, стоит под кипятком. Боль оживляет, но не до конца. Очищает, но ненадолго. Пар делает воздух вязким, и дышать становится трудно.

Он знает, что это — ненормально. Знает, что это — признак явных бед с башкой. Но это его маленький секрет. Тот самый скелет в шкафу, о котором не принято говорить даже шепотом, даже тем, кому доверяешь. Ведь таких в его жизни нет. Только Джу, но он слишком ею дорожит, чтобы заставлять волноваться из-за этой херни.

Хуже всего то, что после этого не становится легче. Только накрывает сильнее. Но зависимость — та еще сука.

Резкий стук в дверь вырывает его из омута. Подскочив от неожиданности, он машинально вырубает воду, словно даже через закрытую дверь можно догадаться о его больных выходках.

— Дорогой, поторапливайся. В школу опоздаешь, — голос Джу звучит спокойно, даже нежно.

Рыжий судорожно сглатывает и охрипшим голосом сипит:

— Уже выхожу.

Он застает маму в гостиной. В руках у нее один воздушный шар и небольшая коробка, а на лице счастливая улыбка.

— С днем рождения, милый, — ее голос мягкий и нежный, как всегда, когда она говорит с ним.

Мо вздыхает, качает головой и приближается к ней.

— Мам, я же просил ничего не покупать. Тебе нужно копить на лечение.

— Ерунда. Сегодня твое восемнадцатилетие. Не могла же я оставить тебя без подарка.

— Ну правда, не надо было.

— Тш, просто открой, — Джу передает коробку Рыжему и с предвкушением следит за его лицом.

Рыжий, не ожидая ничего особенного, осторожно снимает крышку и замирает. Внутри лежит телефон, запечатанный, нераспакованный. Новый.

— Ты серьёзно?.. — Рыжий поднимает круглые глаза и неверяще смотрит то на подарок, то на мать.

У него внутри все обрывается. Этот телефон стоит несколько ее зарплат.

— Он же кучу денег стоит, — тихо добавляет он, чувствуя, как комок подступает к горлу.

— Твоему уже много лет, да и работает он плохо. Наверняка тебе в школе неудобно из-за этого, сейчас все дети уже с навороченными ходят. Сынок, для тебя мне ничего не жалко. И я хочу, чтобы ты всегда знал, что у тебя есть на кого опереться, — ее слова звучат так просто, но с такой теплотой.

Первая мысль, которая его посещает, — продать и вернуть деньги. Модель-то новая, стоит дохрена. Мо точно знает — Джу копила на него не один месяц. Но при взгляде в ее искрящиеся любовью и радостью глаза, ему становится невыносимо неловко. Такой поступок сто процентов ее расстроит.

Он достает подарок из коробки и, опустив глаза, тихо бормочет:

— Спасибо, мам.

Джу улыбается и вдруг обнимает его. Крепко прижимает к себе.

— Ты лучшее, что когда-либо происходило в моей жизни, Шань. Я хочу, чтобы ты это знал. Я люблю тебя, милый.

Он стоит неподвижно, чувствуя что-то щемящее в груди. А затем медленно обвивает ее руками и сжимает в ответ, уткнувшись лицом в ее плечо.

— И я тебя люблю.

***

Прошло уже больше двух недель, как Рыжий и Хэ Тянь начали заниматься вместе. Отношения с выебистым мажором не стали теплыми и дружескими, но небольшие изменения все же видны.

Мо все чаще зависает с Хэ Тянем — иногда до поздней ночи, и тот, кажется, начал воспринимать его более спокойно. Это не дружба, скорее, нейтральный союз, без лишних слов и обещаний.

В их общении все меньше напряжения и недовольства, меньше сарказма и двусмысленных замечаний. Иногда даже получается разговаривать спокойно, не переходя на крик и оскорбления. Но над этим еще много работать.

Порой они просто молчат, и нет чего-то тяготящего или напряженного. Главное, больше нет этой откровенной враждебности, которую он так привык ощущать при первых занятиях. А вот раздражение никуда не делось. Новенький частенько умудряется его подбешивать, и желание вмазать ему не становится меньше.

Это странно. Но в тоже время Мо не может сказать, что ему это не нравится.

Это… комфортно. Уже привычно. Вот и все.

Ли перестал быть главным источником раздражения, и Рыжий не может отследить, когда это случилось. Просто в один момент в его жизни стало меньше Шэ Ли и больше Хэ Тяня.

Разумеется, Ли такой расклад событий не одобряет и при любой удобной возможности старается завладеть вниманием и временем Рыжего. Разумеется, Рыжему приходится разрываться между школой, Шэ Ли, работой и занятиями с Хэ Тянем, но это пока лучший расклад в его жизни. Без мозгоебства.

И волки сыты, и овцы целы.

Учитель в классе не перестает давать им задания, к тому же уже почти половина ноября. До зимних экзаменов остался месяц, и сейчас Рыжий как никогда чувствует ответственность, поэтому все силы бросает на подготовку.

К концу урока, после стандартной процедуры дачи домашнего задания, преподаватель прокашливается, привлекая внимание всех присутствующих. Он объявляет:

— У меня есть для вас предложение. Если весь класс сдаст зимние экзамены с хорошими результатами, я организую поездку в горы на новогодние праздники. Это будет наградой за ваши усилия. Но предупреждаю: минимум тройки и выше. Никаких двоек!

Класс оживляется. Девчонки шепчутся о зимних пейзажах и горячем шоколаде, парни перебрасываются шуточками про сноуборды и санки. Рыжий сидит молча, облокотившись на парту. Его мысли далеки от горных склонов.

— Че за детский сад? — Ли закатывает глаза. — Еще бы в Диснейленд поездку организовали. Че, ты планируешь ехать? — он толкает локтем Рыжего, вырывая из мыслей.

— Хрен знает. Поживем — увидим.

Ему сейчас вообще не до поездок.

Ему бы просто до экзаменов дожить без нервного срыва.

После всех уроков, когда Рыжий собирает вещи в рюкзак, к нему подходит Хэ Тянь. Лицо спокойное, взгляд цепкий, холодный и безразличный.

— Не забудь, сегодня занятия, — говорит он без лишних вступлений.

Рыжий хочет огрызнуться, но прежде чем успевает открыть рот, в разговор встревает Шэ Ли.

— Какие еще занятия? — язвительно бросает он, опасно сузив глаза. — Отдыхай, новенький, сегодня у Рыжего днюха, так что он со мной.

Хэ Тянь деловито выгибает бровь, бесстрастно осмотрев Ли, словно какой-то мусор. Рыжий невольно напрягается.

Так на Ли смотрят впервые.

— И что? Каким образом это должно меня волновать? Это не отменяет занятий, — равнодушно отрезает Хэ Тянь.

— Слышь ты, умник. Тебе сказали — он будет занят. Не понимаешь по-хорошему? Восемнадцатилетие у него, занятий не будет.

— Насколько я помню, я вообще не к тебе обращался, — холодно повторяет Хэ Тянь, чуть склонив голову набок.

Ли прищуривается, шагнув ближе.

— Ты за языком следи, мажор, — его голос становится ниже, с нотками угрозы. — Че-то ты слишком борзый, я смотрю. Или думаешь, тебя тут кто-то боится?

Хэ Тянь лениво улыбается краем губ, словно забавляется всей этой сценой.

— Боится? — он медленно качает головой, как будто Ли сморозил хуйню. — Мне не нужно, чтобы меня боялись. Достаточно, чтобы не совали свой нос не в свое дело.

— Это ты сейчас про меня? — Шэ Ли делает еще шаг, оказываясь вплотную. Его взгляд сверлит Хэ Тяня, спина напряжена, а голова высоко вздернута. Некие невербальные знаки, мол, уйди по-хорошему, не то пожалеешь.

Но Хэ Тянь не двигается, даже бровью не ведет.

— Угадал, — тихо произносит он, его голос звучит обманчиво мягко. — А теперь сделай шаг назад, блондинчик. Или ты не слышал про личные границы?

— Ты че, охуел? — Ли сжимает кулаки, и Рыжий тут же улавливает нотки приближающегося пиздеца. — Походу, тебе надо урок преподать, уебище. Больно ты дерзкий.

— Попробуй, — Хэ Тянь склоняется, сокращая дистанцию до минимума. Его голос звучит тише, почти шепотом, но от этого еще более угрожающе.

Ли сдвигается вбок, будто собирается ударить, но Рыжий наконец встревает:

— А вы там, блядь, не охуели случайно? Я вообще-то все еще тут стою.

Оба парня удивленно оборачиваются на Рыжего, который сейчас хмуро меряет взглядом двух долбоебов. Они и в самом деле забыли о его существовании.

Устроили, блядь, тут.

— Заебали. Оба. Заткнитесь уже, а.

На мгновение все замирает. Они оба умолкают, хотя Ли явно кипит от негодования, а Хэ Тянь смотрит на Рыжего с намеком на удовлетворение — будто бы ожидал именно такого ответа.

— Днем я с Ли, — спокойно продолжает Рыжий, — вечером занятия. Все. Обсуждению не подлежит.

И не дожидаясь каких-либо возражений, он молча проходит между, задевая обоих плечами. Раздражение так и хлещет изнутри.

На школьном дворе Рыжего догоняют, закидывают руку на плечо и слегка тормозят. Ли вдруг достает из кармана что-то металлическое.

— Это тебе. С днем рождения, — говорит он, протягивая небольшой кастет. Металл блестит на свету, а на его поверхности видна гравировка: инициалы «МГШ».

Рыжий удивленно смотрит на Ли.

— Серьезно? Кастет?

— Серьезно, — Ли смеется. — Ты теперь взрослый, уже можно. Самозащита никогда не бывает лишней. А еще им можно зарядить по ебалу, если сильно раздражают, особенно всякие мажорские ублюдки.

Рыжий качает головой, но принимает подарок, хоть и без особого энтузиазма.

— Спасибо, — тихо говорит он, разглядывая инициалы.

— Не за что, — отвечает Ли, слегка потрепав того за волосы. — Пойдем в плойку поиграем хоть? Повод-то отпраздновать есть.

Рыжий ничего не отвечает, только кивает. Стискивает кастет в руке и чувствует, как его пальцы начинают раздраженно двигаться по изгибам металла.

***

— Сегодня занимаемся в гостиной. Проходи сразу туда, — Хэ Тянь, как обычно, отходит в сторону, пропуская Рыжего внутрь.

Рыжий, недоверчиво выгнув бровь, осматривает парня и, сняв кеды, проходит в квартиру. За столько времени мажор впервые предложил позаниматься в гостиной.

Подозрительно.

— А с кухней че не так? — Рыжий бросает взгляд на раздвижные двери, которые сейчас плотно прикрыты.

— Дезинфекция. От тараканов.

— Неудивительно. Почувствовали сородича, вот и потянулись, — Рыжий хмыкает, но замирает посреди комнаты, скептически осматривая новый атрибут мебели — стол. — Ты даже стол купил для этого?

— Ну не на полу же нам заниматься. Или ты этого хочешь? — Хэ Тянь бесшумно подходит сзади и, склонившись, горячо шепчет Мо на ухо.

— Твою ж мать! Не делай так больше! — Рыжий раздраженно трется ухом о плечо, пытаясь избавиться от щекочущего и стремного ощущения.

За спиной слышится веселый смех, и Тянь, пройдя мимо Рыжего, выдвигает один из стульев, вальяжно опускаясь на него.

— Ну давай, сегодня ебемся с алгеброй.

Рыжий сидит за большим столом, склонившись над учебником. Хэ Тянь, устроившийся напротив, неторопливо объясняет сложную тему по алгебре. Она мутная и закрученная, но новенький говорит терпеливо, спокойно, небрежно опираясь локтем на стол и порой так пристально глядя на Рыжего, что от этого жутко неуютно.

— Хорошо, это ты понял, — Хэ Тянь лениво откидывается на спинку стула, постукивая карандашом по листу бумаги. — А ты помнишь, что такое квадратное уравнение?

— Ну, типа… икс в квадрате, что-то там ещё, — отвечает Мо, хмурясь и разглядывая цифры на листе.

— Почти, — Тянь прищуривается и пишет на бумаге уравнение. — Вот это — квадратное уравнение. Здесь a, b и c — это коэффициенты. А x — неизвестное, которое мы ищем. Все просто.

— Издеваешься? Ни хрена тут не просто, — фыркает Мо, но взгляд от листка не отводит.

— Ты сначала дослушай, потом будешь возникать. Смотри, — Тянь пододвигает листок ближе и начинает писать поэтапно, параллельно что-то объясняя.

Рыжий нихуя не понимает и на фразе «дискриминант» просто поднимает взгляд и смотрит с немым вопросом «ты конченый?»

— Лицо попроще сделай. Это не так сложно, как кажется. Давай посчитаем дискриминант. Это вот эта часть под корнем. Надо подставить значения.

— Эм… — Мо хмурится, шевеля губами, пытаясь решить пример. — Шестнадцать минус… э-э… стоп, плюс сорок восемь?

— Вот, правильно! Шестнадцать плюс сорок восемь — получается шестьдесят четыре. Значит, дискриминант равен шестидесяти четырем. Корень из шестидесяти четырех — это сколько?

— Восемь, — быстро отвечает Рыжий, удивляясь самому себе.

— Отлично, — Хэ Тянь усмехается. — Теперь подставляй в формулу. Считай, что получается.

Рыжий углубляется в решение, напряженно высчитывая ответы. Через долгое время молчания наконец-то неуверенно выдает.

— Один и минус три?

— Именно, — Хэ Тянь кивает, его глаза блестят одобрением. — Ответы: x равно один и x равно минус три. Видишь, не так уж и сложно.

— Да уж, — Мо опускает взгляд на лист, на котором расчеты выведенные аккуратным почерком новенького. В груди шевелится крохотная гордость. — Ты, походу, правда умеешь объяснять.

— Ну, видишь? — ухмыляется Хэ Тянь, наблюдая за его выражением. — Не такой ты и бездарный, как считаешь.

— А ты не такой умный, как пытаешься выглядеть, — огрызается Рыжий, но беззлобно.

— Ладно, это все просто потому что ты у меня способный.

Он протягивает руку и, чуть помедлив, треплет Рыжего по макушке.

— Руки убрал! — Мо фыркает и дергает головой, но уголки губ — на секунду — приподнимаются, выдавая довольство.

Хэ Тянь смеется, откидывается назад и кивает на новый лист.

— Ладно, давай следующий пример. Уже сам.

Без подсказок Хэ Тяня сложно. Рыжий то и дело морщится, щурится, пытаясь вникнуть и решить самостоятельно, но постепенно все начинает проясняться. Он с недоверием смотрит на листок, где пример, который казался непосильным, вдруг начал складываться в логичную картину. Все эти бесконечные иксы уже не были хаотичным бардаком, а формировались в четкий пример с точным порядком действий, и с каждым решенным заданием уверенность росла. Ответы все сходятся. Рыжий впервые за долгое время чувствует, что начинает понимать.

Он почти входит во вкус, решая уже десятый пример, как внезапно свет моргает и гаснет во всей квартире. Комната погружается в кромешную темноту, и лишь тусклый свет от огней ночного города пробивается сквозь панорамные окна, очерчивая силуэты мебели.

— Че за хрень? — вырывается у него.

Хэ Тянь, кажется, не менее удивлен, но его голос остается невозмутимым:

— Может, пробки выбило, — спокойно предполагает он, вставая с места. — Я проверю. Сиди тут.

И, даже не дожидаясь ответа, он исчезает в темноте, оставляя Мо одного. Тишина мгновенно становится тяжелой и липкой. Рыжий бездумно теребит в руках карандаш, нервно постукивая по столу.

Проходит, наверное, минут пять или десять, а Тяня все нет. Рыжий уже начинает подумывать, что тот просто смылся. В голове непрошенно появляются кадры из фильмов ужасов, когда из кромешной темноты выползает безобразное и уродливое существо. Новенький отлично смотрелся бы в роли монстра со своими длинными конечностями.

— Слышь, мажор, ты там сдох, что ли?! — Рыжий напрягает слух, но ответа не следует. Ни шума, ни шагов, ничего.

— Блядь, что можно так долго делать? — Рыжий шумно выдыхает, собираясь встать и пойти на поиски без вести пропавшего, но слышит тихие приближающиеся шаги.

Из темноты появляется мягкий слабый свет. Рыжий поднимает голову и замирает. Хэ Тянь стоит с маленьким тортиком, на котором горят свечи, и… поет.

Сначала тихо, будто неуверенно, но с каждым шагом ближе его голос становится громче. Голос глухой и низкий, с хрипотцой. Рыжий смотрит на него как на сумасшедшего, непонимающе моргая.

— С днем рождения тебя. С днем рождения тебя. С днем рождения, с днем рождения, с днем рождения тебя.

Мо застывает. На секунду ему кажется, что он ослышался или ему почудилось, но вот — свечи мерцают перед его носом, а Хэ Тянь, черт возьми, ПОЕТ дурацкую деньрожденческую песню. Сердце ухает куда-то вниз, а потом колотится так, что становится больно.

— С днем рождения, Мо, — с ленивой улыбкой произносит Хэ Тянь, ставя торт прямо перед ним. Пламя свечек мягко освещает их лица.

Рыжий даже не сразу находит, что сказать. Он смотрит то на торт, то на Хэ Тяня, чувствуя, как внутри ворочается что-то странное, незнакомое.

— Ты че… — выдавливает он наконец, его голос звучит сорванным, — сдурел? На хрена ты? Не надо было…

Хэ Тянь только улыбается шире.

— Это традиция. Тем более восемнадцать и без торта?

Мо смотрит на торт, на дрожащие свечи и не может поверить, что это действительно происходит. Никогда, черт возьми, никто не делал для него ничего подобного, кроме матери. Никогда. Он не знает, что с этим делать, и от этого внутри все скручивается в тугой узел.

Заметив его растерянность, новенький смеется, подсказывая:

— Загадывай желание и задувай свечи. Или тебя еще и этому учить?

— На хер иди, — глухо отвечает Мо. Ему жутко неуютно и неловко. Мажор — последний, от кого Рыжий ожидал такого сюрприза. Шумно вдохнув, он наконец прикрывает глаза, загадывая желание и одним резким выдохом задувает все свечи.

В тот же момент свет в квартире включается, и Рыжий немного щурится после темноты. Недоверчиво косится на новенького, который усаживается на место и лыбится.

— О, а вот и свет.

— Ты это специально подстроил?

— Я? Да я тут вообще не причем. Видимо, щиток выбило, а теперь починили, — в его глазах пляшут бесы, и Мо не верит ни единому его слову.

— За дурака меня не держи, — и секунду помолчав, добавляет: — Спасибо.

Хэ Тянь вдруг ставит перед ним небольшую коробку, достав ее откуда-то из-за спины.

— Это тебе.

Мо недоверчиво косится на коробку, а потом на мажора.

— Торта хватило. Это че еще за хрень?

— Как же с тобой сложно. Можешь не задавать миллион вопросов и просто открыть?

Рыжий хмурится еще сильнее, но любопытство берет верх. Он медленно развязывает ленту, рвет бумагу и приподнимает крышку. Внутри лежат черные массивные наушники с мягкими амбушюрами — именно такие, о которых он всегда мечтал.

Мо смотрит на них, будто это шутка, неудачный розыгрыш. Его пальцы непроизвольно сжимают коробку, а сердце на мгновение пропускает удар, чтобы тут же забиться с бешеной скоростью.

— Откуда ты… Нет, — выдыхает он, захлопывая коробку. — Я не могу это взять.

— Можешь, — твердо говорит Хэ Тянь. — И возьмешь.

Рыжий чувствует, как к горлу подступает что-то похожее на панику. Слова вязнут где-то в глотке, а мысли скачут от «на хрена он это сделал?» до «это слишком». Внутри все сжимается — от неожиданности, от масштаба внимания, от того, что кто-то вообще о нем подумал.

— Зачем ты… зачем ты это сделал?

Хэ Тянь спокойно смотрит на него, будто это что-то совершенно обыденное. Его взгляд глубокий, уверенный, но не давящий.

— Потому что на дни рождения принято дарить подарки? Или мы живем в разных вселенных и я чего-то не знаю?

— Они ж дорогие, блядь.

— Могу себе позволить. Ты сам обзываешь меня мажором, так чему удивляешься?

— Что за пиздец, — Рыжий судорожно выдыхает, стискивая пальцами коробку.

— Расслабься уже. Это обычный подарок. Не делай из этого драму и просто скажи спасибо.

— Спасибо, — машинально отвечает Рыжий.

— Можешь еще в щеку поцеловать. Тогда мы точно будем в расчете, — Хэ Тянь чуть наклоняется вперед, довольно ухмыляясь.

— Я уж думал, ты адекватным немного стал, но, видимо, ошибся. Такой же ебанутый, как и был.

Новенький откидывается на спинку стула, смеется, а потом становится тихо. Тишина спокойная, впервые за долгое время.

В свете флуоресцентных ламп Рыжий снова рассматривает торт и только сейчас замечает, что на нем есть текст. На кремовой поверхности выведена надпись уж больно знакомым почерком, аккуратным и ровным, который Рыжий видел миллион раз за две недели. Но сейчас это его волнует в последнюю очередь, потому что глаза снова и снова читают дебильную надпись — «С днем рождения, малыш Мо».

— Малыш?! — Рыжий резко поднимает взгляд, хмурясь, пока Хэ Тянь лукаво ухмыляется.

— Так, оказывается, ты младше меня, малыш, — усмехается Тянь.

— Пошел ты! — тут же вспыхивает Мо, пытаясь скрыть растерянность. — А тебе-то сколько, умник?

Хэ Тянь ухмыляется и, взяв листок бумаги, быстро пишет какой-то пример. Протягивает с горделивым видом и выдает:

— Реши и узнаешь.

— Блядь, а нормально сказать — язык отсохнет?

— Ты только что решал такие уравнения. Заодно поймешь, усвоил ты тему или нет. Но если не хочешь, можешь не решать. И про мой возраст ты не узна…

Не дав договорить, Мо выхватывает листок с тихим «конченый» и, поджав губы, углубляется в решение.

Рыжий напрягается, вспоминая весь порядок действий при таких уравнениях. Старательно решает, следуя от одного пункта к другому. Наконец, он выводит ответ. Два икса — 15 и 4. Он долго смотрит на ответ, пока не осознает, что это дата. 15 апреля

Мо щурится и моргнув, переводит взгляд на Хэ Тяня.

— Пятнадцатое апреля?

Новенький лишь одобрительно кивает.

— Угу. На шесть месяцев раньше тебя.

Мо вздыхает и, наконец, улыбается. Криво, неловко, но по-настоящему.

— Ну и придурок же ты.

— Взаимно, малыш.

Впервые за несколько лет этот день кажется не настолько хуевым, а жизнь — не такой дерьмовой.

Впервые за долгое время Мо чувствует, что он не один.

Впервые за восемнадцать лет Рыжий думает, что, может быть, в этом дне рождения все же есть что-то хорошее.

Chapter 9: Глава 9

Notes:

A Beautiful Lie — Thirty Seconds to Mars
Waves — Dean Lewis
limerence — Oneheart

Гуань Шаню страшно. Ему чертовски страшно.

Он сидит на полу своей комнаты и снова и снова пытается отвлечь свое внимание на машинку в руках. Но как бы сильно он ни старался, крики за дверью не дают ему сконцентрироваться на игре.

Ему всего лишь пять лет. И ему страшно. Он не понимает, что происходит. Мама сказала, что они с папой просто поговорят, но почему тогда он слышит ее плач и крики?

Это ведь неправильно, верно? Это ведь ненормально.

Он роняет машинку из рук и прижимает ладони к ушам с такой силой, будто хочет вдавить их в череп, словно хочет вообще перестать слышать. Но это не помогает. Даже сквозь закрытые уши он слышит приглушенный грохот и женский вскрик.

Он на негнущихся ногах поднимается, на цыпочках идет к двери и слегка ее приоткрывает. Теперь его ничего не защищает, и он ясно слышит громкий голос отца.

— Ах ты сука, снова деньги из меня решила выбить?! Я давал тебе на прошлой неделе! Куда ты их дела, мразь?!

— Я… мы… я купила продукты домой… денег было мало… я… ребенку надо хорошо кушать…

— Ты еще жалуешься, что я даю тебе мало денег, сволочь?!

Мо слышит хлопок. Он очень хорошо знает этот звук. За ним всегда следует боль, он выучил это наизусть.

Гуань Шань внутренне сжимается, когда внезапно все стихает и делает осторожный шаг в коридор. Дом у них маленький, поэтому тут же видит своих родителей на кухне. Мама его лежит на полу, хрипя, а папа нависает сверху и держит ее за горло.

Мо не понимает, что здесь происходит. Маленький мозг ребенка не способен на анализ и расчет. Он просто хочет, чтобы все прекратилось, чтобы мама обняла его, успокоила, а папа стал хорошим, добрым.

Маленький мозг ребенка не способен на анализ и расчет. Поэтому в ход идут инстинкты. Он понимает, что маме больно, она дергается и странно машет руками. Гуань выдыхает и сжимает кулаки. Решается всего секунду, а потом бросается на отца с кулаками.

— Отпусти ее! Не трогай! Уходи!

Маленькими кулачками колотит отца по спине, пытаясь его спихнуть. Пытается защитить свою маму.

Отец резко замирает, отпускает Джу, от чего она тут же заходится сильным кашлем. Медленно поднимается на ноги, и Гуань внутренне холодеет, пятясь назад, пока не упирается в холодильник. Пути отступления нет.

— Кто разрешал тебе выходить из комнаты, сукин ты сын?

Джу резко садится, протягивая к нему руку, и хрипит, другой держась за горло:

— Нет… не… трогай его… я тебя умоляю…

— Мама? — Мо чувствует, как дрожат ноги, как ладошки вспотели, но он неотрывно продолжает смотреть на своего отца, который все ближе и ближе.

Отец медленно расстегивает и стягивает ремень, надвигаясь. Гуань Шань просто хочет убежать, спрятаться под кровать в своей комнате. Ведь это самое безопасное место в мире. Но не может пошевелиться, страх парализовал тело и мозг маленького мальчика.

— Если твоя мать так хуево тебя воспитала, то я сам сделаю из тебя человека.

И Гуань чувствует теплую струю, бегущую по ноге, прежде чем ремень со свистом опускается, обжигая тело невыносимой болью.

***

В гостиной Хэ Тяня тихо, если не считать приглушенного скрипа карандаша по бумаге и недовольного сопения. Рыжий сидит за столом, сгорбившись над тетрадями и кипой учебников, глаза жадно бегают по строчкам, а правая нога нервно подпрыгивает, заставляя весь стол ходить ходуном. Но он даже не замечает этого, погрузившись в омут мыслей и переживаний.

Месяц усиленных занятий прошел незаметно. Уже завтра итоговый экзамен, от которого полностью зависит дальнейшая жизнь Рыжего — продолжит ли он учебу в школе или для него все закончится. Огромный груз ответственности, страха и тревоги навис над ним, как грозовая туча, готовая разразиться страшным ливнем в любую секунду.

Они занимались каждый день, не пропустили ни одного занятия, но Рыжему все равно было мало. Ему кажется, что этого недостаточно, учебная программа усвоена не до конца, а мозг нарочно забудет важную информацию на экзамене. Глаза уже слипаются, спина болезненно ноет, а на пальцах скоро появятся мозоли от упорной писанины, но он не сдается, тратя последние часы перед экзаменом на закрепление всего пройденного.

Сам же владелец квартиры, развалился на диване, вальяжно закинув ногу на ногу и читая свои доисторические книги. Рыжий правда не понимает, откуда у него вечно появляются новые. Притом что библиотеки или хотя бы книжной полки в квартире нет. Но каждый раз стопка на журнальном столике меняется на новые экземпляры.

Вообще, у этого новенького какой-то явно нездоровый фетиш. Вечно читает старые книги, с ветхими обложками и пожелтевшими от старины страницами. На эти книги без слез не взглянешь. Ощущение, что они вот-вот развалятся в мажорских руках.

Но самый треш не в его пристрастиях к старине, а в том, что он их нюхает! Вот серьезно, буквально утыкается носом в книгу и тянет носом, как помешанный токсикоман. Рыжий однажды застал его за этим делом и знатно прихуел. Но комментировать его больные наклонности не стал.

— Ты сейчас дырку в полу протрешь, — лениво замечает Хэ Тянь, наблюдая за ним из-за края книги.

Мо вздрагивает и замирает, вырываясь из потока собственных мыслей. Но через секунду снова возвращается к листам, раздраженно буркнув:

— Нечего на меня пялиться.

— Я не пялюсь, я оцениваю ущерб, который ты тут нанесешь, если продолжишь в том же духе, — ухмыляется Тянь, поднимаясь с дивана. Он подходит ближе, упираясь руками о край стола, по обе стороны от Рыжего. — Эй, притормози. Ты уже достаточно сделал.

— Недостаточно, — резко отрезает тот. — Завтра экзамен. Я не могу облажаться, — а затем раздраженно отодвигает в стороны его руки от себя.

И тут же жалеет. Руки новенького разъезжаются и потеряв опору, он наваливается сверху, уткнувшись носом в его макушку.

— О, малыш Мо, если ты так хотел близости со мной, мог бы просто попросить.

— Э, бля, съеби отсюда на хер! Конченый мудила! Извращенец ебливый! — и дергается, как рыба выброшенная на берег, пытаясь заехать новенькому по роже.

Хэ Тянь лишь вскидывает руки в примирительном жесте и смеется — звонко и от души. Наконец, успокаивается, смотрит внимательно, встав сбоку. Подмечает детали — напряженную линию плеч, побелевшие от сжатия пальцы, которые держат карандаш так, словно от этого зависит его жизнь. Даже замечает его дыхание — тяжелее, чем обычно.

— Ты уже готов. Я сам видел, как ты разбирался с темами. Ты отлично знаешь материал. Просто дай себе передышку.

Мо не оборачиваясь дергает плечом, словно пытаясь избавиться от назойливой мухи.

— Я сам решу. Это же не ты завтра будешь сидеть перед этими ебучими заданиями, пытаясь вспомнить хоть что-то из всего этого дерьма.

— Если быть точнее, то уже сегодня. Сейчас три ночи, — спокойно отвечает Тянь. Он опирается на край стола бедром, скрестив руки. — Весь этот стресс — это просто страх неизвестности. Но это не значит, что он оправдан. Ты умный, даже если сам в это не веришь. У тебя получится, если ты дашь себе шанс. Получится, если поверишь мне.

Мо шумно вздыхает, пройдя пятерней по коротким волосам, и поднимает голову.

— Пройдемся еще раз по темам.

— Ты серьезно? — Тянь вскидывает бровь.

— Да, бля, серьезно.

Хэ Тянь выдыхает, понимает, что спорить сейчас с этим упертым — гиблое дело, и качает головой с улыбкой.

— Ты себя накручиваешь, Рыжий. Но ладно, сегодня играем по твоим правилам.

Он садится напротив, притягивает к себе учебники и с привычной легкостью начинает задавать вопросы, предлагая Мо развернуто отвечать на них. Иногда он специально путает понятия, чтобы проверить его внимательность. И когда ему удается, лукаво ухмыляется на один бок, чуть склонив голову. Облизывает губы, иногда прикусывает в ожидании ответа.

И в нем нет раздражения, злости, насмешки или издевки. Лишь тотальное спокойствие и поддержка. Сейчас он напоминает штиль — спокойный и тихий океан, гигантский, бездонный, но не страшный. Но Рыжий слишком уставший и сосредоточенный, чтобы подмечать эти детали. Он не видит и не замечает, что в бездонных черных из-за полумрака глазах новенького что-то изменилось, что-то пробудилось, что-то воскресло.

Теплое, мягкое, осторожное.

Прошло более полутора часов. Рыжий выглядит измотанным, глаза покраснели от усталости и сухости, синяки придают болезненный вид. Хэ Тянь, видя его состояние, усмехается по-доброму:

— Ну что, профессор Мо, теперь веришь, что готов?

Мо трет глаза и опускает голову на скрещенные руки, тяжело выдыхая.

— Может быть… немного. Пять минут — и мы продолжим.

— Ну конечно, что еще я ожидал услышать? — выдыхает Тянь, повторяя за Рыжим и также роняя голову на руки.

Отсутствие сна сказывается на нем тоже — его нещадно рубит, но позволить себе завалиться спать, пока Рыжий так упорно сидит над уроками, не может.

Проходит от силы минут пять–десять, Хэ Тянь приподнимает голову и видит перед собой Мо, уткнувшегося лицом в сложенные на столе руки. Его дыхание глубокое и ровное, плечи расслаблены.

Рыжий уснул прямо там, где сидел, измученный и обессиленный после долгого напряжения.

Тянь смотрит на него пару мгновений, мягко усмехается и, не издав ни звука, встает. Тихо подходит к кровати, вытягивает оттуда одеяло и аккуратно накрывает Мо. Его движения бережные, словно он боится нарушить хрупкий покой, в который тот, наконец, погрузился.

— Упертый до невозможности, — шепчет он с легкой улыбкой. Скрещивает руки на груди и добавляет уже тише, словно для себя: — Ты справишься, малыш Мо. Я же знаю.

Его взгляд задерживается на Рыжем чуть дольше, чем он сам ожидает.

— Сладких снов, — произносит почти неслышно и уходит к дивану, давая ему возможность отдохнуть перед важным днем.

***

Класс гудит, словно рой потревоженных пчел. Все обсуждают возможные результаты, делают ставки и спорят, какой ответ был верным в вопросах.

Рыжий сидит на своем месте сутулясь и теребит ручку в руках. Тревожка, ставшая вечным спутником, уже вовсю хуярит в виде ноги — дергающейся и отбивающей никому неизвестный ритм. Ладони вспотели, дыхание рваное. В голове гулко повторяется только одно: Если завалю — конец.

Ли сидит рядом, смотрит прямо перед собой, сложив руки на груди и спокойно откинувшись на спинку стула. На первый взгляд он выглядит абсолютно спокойным, но Рыжий замечает, как тот нервно постукивает пальцами по локтю, едва заметно.

— Угомонись, блядь. Че так трясешься? — Ли бросает на него ленивый взгляд, его голос ровный, но с ноткой раздражения.

— Не твое дело, — огрызается Рыжий, дергая плечом и избегая прямого взгляда.

В последнее время отношения с Ли значительно ухудшились. Все началось незаметно. Еще месяц назад все было нормально. Переписывались, болтали на переменах, курили вместе, шли по утрам в школу. Ли все так же приставал, а Рыжий все так же язвил и посылал его, но между ними было что-то привычное, комфортное.

Рутина.

Но потом что-то изменилось.

Сначала это казалось временным. Подумаешь, новенького стало слишком много в жизни Рыжего. Подумаешь, два месяца без гулянок с Шэ Ли. Мо не думал, что это как-то повлияет на его отношения с ним. Но теперь все выглядит совсем иначе.

Весь последний месяц эти двое практически не общаются. Не то чтобы Рыжий специально избегает его — просто времени не хватает. Школа, подготовка, работа, бесконечные учебники и Хэ Тянь. Рыжий был уверен, что Ли поймет.

Но Ли не понял.

С каждым днем их разговоры становились все короче, а взгляды — холоднее. Теперь даже в классе Ли редко заговаривал с ним, а если и говорил, то короткими язвительными фразами. Рыжий пытался делать вид, что его это не волнует, но на душе скребли кошки. Шэ Ли стал еще более агрессивным, отчужденным, холодным. Возможно, так проявляется ревность — Рыжий не разбирается в чувствах, — но с Ли теперь намного сложнее.

Ли хмыкает, будто ответ его не задевает, и, отвернувшись, снова упирает взгляд куда-то в пустоту. Однако напряжение между ними все еще ощущается в воздухе.

Мо скользит взглядом по классу и натыкается на Хэ Тяня. Он сидит неподалеку, в компании других ребят, которые шумно галдят и смеются. Но он словно даже не слушает, сосредоточенно следя за Рыжим. И встретившись с ним взглядом, Мо хмурится, шумно выдыхает — терпеть не может, когда он так пристально смотрит. А он это делает постоянно. В своей квартире, на уроках, на заднем дворе. Это просто пиздец невыносимо и дико раздражает. Однажды новенький перестанет так откровенно на него пялиться и вселенная схлопнется, но это уже другая история.

— Тишина! — голос учителя резко разносится по классу, заставляя всех замолчать. Он проходит к своему столу, разворачивает стопку экзаменационных листов. — Сейчас я озвучу результаты ваших экзаменационных работ. Пожалуйста, сядьте по местам и помолчите.

Рыжий перестает дышать. Напряжение стягивает плечи до боли. Ему кажется, что легкие резко схлопнулись и каждый вдох дается ему чертовски тяжело и болезненно.

Сдать экзамены на хорошо — не то, чего Мо Гуань Шань ожидает от себя. Рыжий всегда ждет худшего исхода событий. Поэтому, не смотря на активную подготовку, он до последнего не верит, что сможет пройти.

— Мо Гуань Шань.

Собственное имя звучит неожиданно громко, заставляя его вздрогнуть. Он резко выпрямляется, всем телом подаваясь вперед, напрягаясь.

— 68 баллов. Гуань Шань, так держать. Хорошая работа, — добавляет учитель, окидывая его теплым взглядом.

Рыжий хлопает глазами, словно не верит. Все, что он слышит дальше, звучит как фон. Его мозг едва успевает осознать: Я прошел. Я не завалил. Он коротко кивает, стараясь не привлекать внимания, но замечает несколько удивленных взглядов в свою сторону. В груди закрадывается странная гордость и облегчение.

Сам того не ожидая, он инстинктивно поднимает взгляд в сторону новенького, который успел вернуться за свой стол, но видит лишь его спину перед собой. Список, наконец, доходит и до него и услышав «100 баллов» Рыжий мысленно усмехается. Что еще он ожидал от этого гения? Он хорош во всех предметах.

Позже, когда учитель хвалит всех и объявляет, что четверть закончилась, он добавляет новость, которую весь класс ждал больше оценок:

— Как я и говорил, чтобы отпраздновать успехи и окончание четверти, мы организовали поездку. Вы меня не подвели, показали отличные результаты. А я обещания сдерживаю. Горячие источники, горы, свежий воздух — вы это заслужили. К тому же вы выпускной класс и это последний ваш совместный учебный год и зимние каникулы. Поэтому я настоятельно рекомендую не отказываться от поездки. Но даже так последнее слово за вами и вашими родителями. Все подробности я отправлю в родительский чат. Пожалуйста, те, кто точно поедут, отпишитесь лично мне до конца недели. На этом все. Все свободны, можете идти.

Слышится тихое и недовольное фырканье Ли:

— Че за хуйня? Лучше бы отъебались и дали нормально на каникулах отдохнуть, — бросает он, слегка поворачивая голову. — А ты че? Поедешь?

— Херни не неси. Как я поеду? У меня работа, — Мо поднимается с места и закидывает рюкзак на плечо.

— Правильно. Нехуй с этими отбросами херней заниматься, — язвит Ли, также поднимаясь.

— А ты чем заниматься собрался на каникулах?

— Уебываю из страны. Мама решила, что мне нужна смена обстановки и моральный отдых.

— Куда вы летите? — Рыжий огибает парту и встает рядом с ним.

— Хуй знает. Говорила что-то на счет Европы, но мне как-то похую.

— Вы же только вдвоем летите? — Мо говорит тише, чтобы их не услышали.

— Что за тупые вопросы? Конечно вдвоем. Я ж не ебанутый, чтоб еще и с папашей своим лететь, — раздраженно и резко бросает он, и Рыжий тушуется. Он лишь хотел убедиться, что Шэ Ли будет в порядке.

— Заебись. Мне идти пора. Хороших каникул.

Он огибает Ли, раздраженно поправляя рюкзак, и слышит коротко брошенное в спину:

— Не уебывай никуда. За тобой некому присмотреть. На связи.

Рыжий выходит со школы и неспешно идет в сторону кафе. Ли не идет следом, не вяжется хвостиком и не провожает его, как обычно. Что, в принципе, и радует, и настораживает.

Радость от полученных результатов быстро сменяется раздражением и обидой. После того случая Рыжему казалось, что они сблизились. Ведь он невольно стал свидетелем самого уязвимого состояния Ли. И поддержал его тогда — дал место для жилья, был рядом, лечил и выслушивал. Но белобрысый этой щедрости не оценил. Наоборот, стал замкнутым, слишком раздражительным и даже вспыльчивым, что вообще для него несвойственно. Такая смена в характере Ли сильно напрягает. Рыжий не понимает, что от него ожидать, как себя вести, что говорить. Это как играть в русскую рулетку. Никогда не предугадаешь, в какой момент тебе расхуярит мозги.

— Эй, малыш Мо, — внезапно раздается голос Хэ Тяня у самого уха. Рыжий даже не успевает среагировать и чувствует чужую руку на своем плече. — Ну, я же говорил, что ты справишься? Готов праздновать свое великое достижение?

— Отвали, — Рыжий дергается, скидывая его руку. Он терпеть не может, когда так делают.

— Да ладно тебе. Ты хорошо сдал, скоро отдых в горах. Чего злой такой?

— Я никуда не еду. Обломись.

— Почему?

— Потому что пока твоя мажорская душа будет наслаждаться отдыхом, мне нужно работать. Я и так проебал кучу времени, пока каждый вечер был у тебя.

— Неужто твой работодатель такой изверг, что не даст тебе пару дней выходных? К тому же ты ведь ко мне приезжал сразу после работы, значит, не прогуливал.

— Ему-то похую, когда я буду работать. Мне платят за часы. Так что это в моих интересах поставить себе дополнительные смены.

— Я дам тебе денег. Просто поезжай, ты заслужил человеческий отдых.

— Еще раз предложишь мне свои бабки, и я клянусь…

— Затолкаешь мне их в задницу, я помню, — новенький перебивает и смеется.

Мо хочет что-то сказать, но лишь закатывает глаза и раздраженно фыркает.

Они идут молча. Мажор даже не думает съебаться и упорно продолжает идти рядом.

— Слышь, чего ты увязался, а? — Рыжий тормозит и поворачивается в его сторону.

— Просто решил тебя проводить, — Хэ Тянь тоже останавливается и сует руки в карманы.

— Не нужно меня провожать. Я не твоя очередная девка, усек? Займись чем-то полезным, раз времени овер дохуя.

— Тогда я бы поел. Голодный просто жуть.

— Так иди, блядь. Хули шатаешься за мной, как маньяк?

— Я и иду, — Хэ Тянь ухмыляется, пока Рыжий сердито сверлит того взглядом. Тут до него наконец-то доходит смысл слов. Раздраженный, он и не заметил, как они уже дошли до его работы.

— Даже не вздумай, слышишь?

— Так мы уже пришли, грех уходить не поев. Тем более я слышал, что официанты здесь просто золото. Самые вежливые и воспитанные.

Хэ Тянь проходит мимо Рыжего и идет прямо в сторону заведения. До катастрофы остается всего несколько шагов, и Рыжий срывается с места, догоняет и резко дергает новенького за рукав.

— Пошел на хер отсюда. Тут дохуя других заведений, иди жрать в другое место.

— Тебе не нужны чаевые?

— Мне от тебя ничего не нужно. Просто съеби.

— У меня есть условие.

— Что тебе, блин, надо? — рычит Рыжий.

— Ты едешь в горы, и я ухожу прямо сейчас. Либо торчу тут до конца твоей смены. Или еще дольше. До конца каникул, например.

— Ты долбанулся?! Че за хуйню ты несешь?

— Ну нет так нет, — Хэ Тянь безразлично пожимает плечами и, вытащив рукав из цепких пальцев, идет дальше.

Рыжий перебарывает желание приложить его башкой о бетонную стену. Кажется, что его нарастающую злость можно ощутить, коснуться, потрогать, если поднести ладонь поближе. У него даже глаза как-будто стали светлее.

Он снова подрывается с места и, обогнав мажора, резко останавливается перед ним, преграждая путь.

— Слышь ты, уйди по-хорошему. Не доводи меня.

— Я озвучил свою позицию. Тебе осталось лишь согласиться.

— Что ты до меня доебался, а? Друзей в жизни мало? В классе дохуя людей, выбери кого угодно и езжай с ним. Я тут при чем?

— У меня личные мотивы.

— Мне поебать на твои мотивы. Я не хочу, не поеду, не заставишь. Дошло?

— Я понял, — новенький спокойно кивает и идет тараном прямо на Рыжего. Тот не ждет такого натиска и невольно припечатывается к груди мажора.

Желваки вовсю гуляют на щеках, словно он представляет, как перегрызает глотку Хэ Тяня. Он с неистовой злостью пихает его в грудь, сверлит взглядом, а в зрачках новенького штиль. Они смотрят друг на друга, пока за спиной не скрипит дверь и чей-то голос не врывается в сознание:

— Гуань Шань, живее. Чего топчешься там? Клиентов обслужить нужно!

Рыжий слегка вздрагивает, моргает. Переводит нервный взгляд, себе за спину и кивает. Потом разворачивается, торопливо идет в сторону заведения. Облегченно выдыхает, а потом вдруг слышит:

— Молодой человек, вы к нам? Проходите, есть свободные столики.

И он идет. Проходит мимо Рыжего и целенаправленно направляется в сторону кафе.

Мозг человека, как и любого млекопитающего, при угрозе жизни действует по принципу «бей, беги или замри». Этот эволюционный механизм позволяет в считанные секунды принять решение: бороться, спасаться бегством или оцепенеть в ожидании неизбежного.

Когда до пиздеца остается всего мгновение, у Рыжего три варианта. Замереть — смириться с неизбежным. Убежать — сделать вид, что он вообще его не знает. Или ударить — сделать отчаянный шаг, чтобы вернуть контроль над ситуацией.

Рыжий выбирает последнее.

Выставив руку, он хватает Хэ Тяня за предплечье, сжимает и дергает на себя так сильно, что новенького пошатывает, и рычит прямо ему в рожу:

— Какой же ты баран упертый, блядь. Я поеду. А теперь даю тебе десять секунд, чтобы ты съебался.

***

Зимнее утро. Воздух морозный и свежий, щеки немеют от холода. Рыжий, засовывая руки в карманы куртки, подходит к месту сбора. Школьный автобус уже стоит у обочины, наполовину заполненный. Сквозь стекло мелькают незнакомые лица, и Рыжий быстро понимает: объединили два класса. С ними едет параллель.

Он оглядывается, напряженно выискивая взглядом знакомую фигуру. Хэ Тяня нигде не видно. В груди будто что-то расправляется, и он облегченно выдыхает. Сталкиваться с ним с утра пораньше? Только этого не хватало.

Зайдя в автобус, Рыжий выбирает самое последнее и отдаленное место справа у окна. Присаживается, рюкзак ставит под ноги. Достает наушники — те самые, которые Хэ Тянь подарил ему на день рождения, — и включает музыку. В ушах звучит знакомый и приятный бит, окружающий шум медленно стихает.

Но покой длится недолго. Краем глаза Рыжий замечает движение, и вот рядом с ним усаживается кто-то, кто точно мог бы выбрать любое другое место.

Хэ Тянь.

— Ты серьезно? — тихо бросает Рыжий, освободив одно ухо от наушников.

— А что? — Хэ Тянь кивает на автобус. — Остальные места заняты.

— Просто заебись.

— О, ты в наушниках. И как тебе? Звучание хорошее?

— Нормально. Главное, что тебя не слышно.

Рыжий хмурится и отворачивается к окну. Теперь всю дорогу ехать бок о бок с этим невыносимым мажором. Лучше поездки и не придумаешь.

Шум впереди нарастает, и, словно по команде, к ним присоединяются два незнакомых пацана — ученики из параллельного класса. Один громкий и гиперактивный, плюхается рядом с Хэ Тянем, а его друг занимает место у окна слева, замыкая весь последний ряд.

— О, так это ты тот самый друг Хэ Тяня? — тут же накидывается первый, чуть ли не наваливаясь на новенького, чтобы поближе взглянуть на раздраженного Рыжего. — Столько про тебя слышал!

— В смысле? — Рыжий вскидывается, в глазах недоумение и легкий гнев.

— Ну как же, он ради тебя вечно куда-то убегал, — продолжает болтун, абсолютно не замечая реакции новенького. — Мы тут страдаем, ждем его, чтобы в мяч погонять, скучаем, а он — все, пока, я к Рыжему! Кстати, меня Цзянь И зовут, а он Чжань Чжэнь Си.

— Цзянь И, завязывай, — вмешивается второй. Хэ Тянь только усмехается, легко пихает друга локтем.

— Что? Я же правду говорю! Так и было! А вот когда у тебя была днюха, он меня извел! Ноги так и гудели! Весь день пришлось шататься по магазинам, пока он не нашел идеальный подарок. Никак не мог определиться с выбором, то одно выберет, то другое. Говорил, что подарок должен быть особенным. Будто не другу выбирал, а люб…

Чжань резко зажимает ладонью рот Цзяня, чувствуя, что тот уже начал явно болтать лишнее.

— Кажется, тебе пора заткнуться. Извини его, Гуань Шань, — Чжань легонько склоняет голову в извиняющемся жесте.

Гуань Шань также едва заметно кивает в ответ, пребывая в нескрываемом удивлении от только что услышанной информации. Бросает быстрый взгляд на новенького, и на секунду Рыжему даже кажется, что тот покраснел. Но Тянь склоняется над своей дорожной сумкой и копошится в ней, и Мо отворачивается.

Рыжий сидит молча, откинувшись на спинку сиденья, но внутри все будто переворачивается. Слова Цзяня И резанули неожиданно, застряли в голове, как заноза.

«…он ради тебя вечно куда-то убегал…»

Какая-то теплая, не совсем понятная волна поднимается в груди. Он пытается подавить ее, но мысли предательски возвращаются к услышанному.

Хэ Тянь так печется о нем? Ради него бегал по магазинам, выбирал какой-то особенный подарок? Серьезно? Это… странно.

«Будто не другу выбирал, а люб…»

Последняя фраза заставляет затылок вспыхнуть жаром. Он не знает, что хотел сказать белобрысый, и даже не хочет ничего примерять, предугадывать. Любое слово, начинающееся на три эти буквы, кажется ему до смешного диким и неправильным.

Гуань Шань убеждает себя, что друг новенького такой же идиот. Мелет всякую чушь, даже не пытаясь сначала напрячь мозги и подумать. Но отчего-то эта мысль все равно цепляется, будто затаилась где-то глубоко, на самом дне сознания.

Рыжий вдруг понимает, что ему… приятно. Чувство чужое, новое, но приятное. От осознания этого он резко замыкается, едва заметно дернув плечом.

Чжань все еще посматривает на него извиняющимся взглядом, но Гуань Шань быстро взмахивает рукой, давая понять, что тот может расслабиться.

— Да хрен с тобой, — бурчит он, но голос звучит уже мягче, чем обычно.

Второй кажется адекватным и спокойным, но вот если светловолосый будет постоянно ошиваться рядом с Рыжим, он, скорее, застрелится. Терпеть этот галдеж будет невыносимо.

Автобус полностью заполнен. После небольшой переклички и проверки, что никого не забыли, он наконец трогается с места, слегка покачиваясь на неровностях дороги. Свет внутри отключается для комфортной поездки.

Хэ Тянь бросает взгляд на Рыжего и, ухмыльнувшись, наклоняется ближе.

— Ну что, как настроение? — его голос звучит нарочито легким, с той ноткой дружеского подкола, которую Рыжий научился ненавидеть.

Рыжий только хмурится, разворачиваясь всем корпусом к окну.

— Хреновое, — бурчит он еле слышно.

— Ты, как всегда, приветлив, — улыбается Хэ Тянь, будто специально подливая масла в огонь.

Рыжий только раздраженно выдыхает. Глаза слепит блеклый свет фар редких встречных машин.

Он встал рано, совсем не выспался, и его тело словно ноет от этой разбитости. Последнее, что он хочет сейчас делать, — это слушать Хэ Тяня, который, похоже, решил, что разговор — это лучшая идея для раннего утра.

— Отъебись, — тихо бросает Рыжий и, чтобы подчеркнуть свою непробиваемую позицию, возвращает наушник на ухо и натягивает капюшон. Достает телефон из кармана куртки, переключает трек и поднимает громкость на максимум. Пара мгновений — и в голове звучат первые ноты Beautiful Lie, одной из его любимых групп 30 Seconds to Mars.

Мелодия, знакомая до боли, вдруг перекликается с чем-то внутри. Текст песни, словно о нем, о его жизни — притворство, маски, которые он носит каждый день, которые всегда его окружают. Рыжий упирается лбом в холодное стекло, наблюдает за тем, как рассветное солнце медленно окрашивает все вокруг в нежно-золотой свет.

Голос вокалиста эхом отзывается где-то внутри, в тех местах, где Рыжий старательно избегает копаться. Музыка, заполняющая его голову, словно пробивает брешь в защите.

Слова песни режут по живому.

Lie awake in bed at night… And think about your life…

Он смотрит в окно, стараясь полностью раствориться в музыке. Автобус выезжает из города. Монотонные ряды домов сменяются пустыми полями, на которых снег лежит мягким пушистым покрывалом. Вдали силуэты деревьев, застывшие в хрупком ледяном молчании, напоминают обрывки черных линий на белом фоне.

Рассвет медленно пробивается сквозь облака. На горизонте появляется тонкая полоска света — сначала бледно-розовая, почти неуловимая, а затем насыщенно-оранжевая. Она растекается, окрашивая снежное полотно в теплые оттенки. Кажется, что даже морозный воздух становится легче, почти невесомым.

It’s a beautiful lie… It’s the perfect denial…

Рыжий скользит взглядом по зимнему пейзажу за окном, но увиденная им красота теряет значение. Все кажется холодным, словно окутанным ледяной пустотой, которая давно стала частью его самого. В голове стучит мысль: «Все это ложь». Красивое, заманчивое вранье, чтобы заставить его расслабиться, потерять бдительность, поверить, что кому-то есть до него дело. Но он-то знает, чем это закончится.

Ему не нужно долго разбираться, чтобы понять, что Хэ Тянь — такой же, как и все. Вначале внимательный, упрямый, настойчивый. Кажется, будто он действительно хочет быть рядом, заботится, тянется к нему. Но это временно. Просто красивая сказка. Рано или поздно у Хэ Тяня начнется свое дерьмо: проблемы с семьей, свои заботы, неотложные дела, которые захлестнут его с головой.

И тогда он исчезнет. Так делают все.

Рыжий знает это слишком хорошо. Люди бросают, когда ты особенно к ним привязываешься. Даже если сейчас Хэ Тянь улыбается, шутит, дарит подарки, сидит рядом, будто ничего важнее нет, — все это ничто. Вранье, чтобы заманить его в ловушку, чтобы заставить привязаться, открыть ту часть себя, которую Рыжий прячет глубже всего. А потом этот идиот просто возьмет и уйдет.

Он сжимает кулак, словно пытается удержать в себе все, что вот-вот вырвется наружу. Не подпустит его ближе. Не позволит себе поверить в эту «красивую ложь».

So beautiful, beautiful, it’s a beautiful lie…

«И чтобы потом не было больно, лучше сразу держать его на расстоянии», — думает он уже в полудреме.

Глаза слипаются. Ритм музыки, покачивание автобуса и успокаивающий пейзаж — все работает против него. Он не замечает, как начинает клевать носом. Голова сама собой склоняется, пока не опускается на плечо Хэ Тяня.

Новенький бросает взгляд на Рыжего, не двигается, только улыбается краем губ. Просто сидит неподвижно, словно боится разрушить этот редкий момент спокойствия.

Цзянь И снова неконтролируемо повышает голос, обсуждая что-то крайне для него важное, но Хэ Тянь жестом просит тишины, кивнув на Рыжего.

— Спит, — шепчет он и аккуратно устраивается так, чтобы тому было удобнее.

Всю дорогу Хэ Тянь не шевелится, даже не пытаясь прикрыть глаза. Ему не жалко ни времени, ни собственной усталости, если это позволит Рыжему выспаться.

***

Дорога выдалась долгой и утомительной. Хотя Рыжий проспал большую часть, он чувствует себя измотанным. Тело неприятно затекло и ноет от долгого сидячего положения. Голова кажется ватной и в тумане — обычно он не спит днем, так что это явно было плохой идеей. И примерно так же себя чувствуют все остальные — Рыжий замечает это по вялым физиономиям. Так что по приезде первым делом вся группа решает направиться в горячий источник.

Воздух наполняет свежий горный аромат. Небо окрашивает в багряный оттенок закатное солнце, медленно прячущееся за горами на горизонте. Морозный воздух приятно холодит кожу лица, после душного автобуса, и Рыжий делает медленный и глубокий вдох, чувствуя давно забытое спокойствие и умиротворение. Белизна снега, смешанная с сиянием заката, странным образом успокаивает. Внутри впервые за весь день наступает тишина. Настоящая.

Сейчас здесь шумно — группа галдит и громко смеется, но ночью здесь должно быть невероятно тихо и спокойно, и Рыжий мысленно делает пометку, что обязательно нужно выбраться на прогулку. В одиночку, разумеется.

Мо не жалеет, что в итоге согласился на эту поездку, хоть и яро отнекивался в начале. Нет, он не согласился из-за Хэ Тяня. Вообще нет. Обычно Рыжий держит свое слово, но это обещание из него выудили, поэтому он имел полное право не выполнять его.

Джу знала, как убедить сына. И в очередной раз он удостоверился, что мама всегда оказывается права. Чистый горный воздух, практическое отсутствие людей и бескрайнее низкое небо, которое, казалось, можно достать рукой, давали непреодолимый душевный покой.

Уединение Рыжего резко прерывают, бесцеремонно вторгаясь в его личное пространство и повисая на его шее. Самый громкий и буйный из компании, которая сопровождала его всю дорогу, — Цзянь И — обвивает его плечи рукой и чуть ли не кричит в ухо.

— Погнали на источники, Рыжий! Нужно размять косточки и хорошенько расслабиться!

— Хули ты так орешь, блядь? Я не глухой.

— Ой, прости, братец Мо.

— Я тебе не братец, понял? Не зови меня так.

— Ладно, ладно, НЕ братец Мо. Пойдемте все вместе. У меня затекли ноги и вся спина, а задница вообще стала плоской, — светловолосый ищет взглядом своего друга и тут же переключается на него. — Чжань Сиси, помассируй мне задницу.

Гуань осуждающе кривится и отходит подальше от странной парочки, слыша за спиной недовольное «Отвали от меня! Иначе врежу!». Рыжий все же уговаривает себя пойти, хотя все его тело просит об обратном — хочется просто упасть на кровать и отключиться. Но возможность понежиться в горячей воде с видом на горы выпадает очень редко.

Тихие разговоры и шум воды сливаются в нечто фоновое, когда вся компания заходит в раздевалку у горячих источников. Помещение окутано легким паром, воздух свежий и слегка влажный. Рыжий идет последним, замыкая цепочку. Он сразу замечает, что места немного, а людей вокруг — наоборот. Бросив взгляд на ряды шкафчиков, он выбирает самый дальний, где не так много народу, и направляется туда.

Его рюкзак с глухим стуком падает на скамейку. Рыжий оглядывается по сторонам, проверяя, не стоит ли кто-то слишком близко, и, убедившись, что никого поблизости нет, быстро расстегивает молнию куртки и стягивает ее с себя.

Он раздевается, снимает толстовку. Не слышит шагов за спиной, пока стягивает футболку, и не замечает, как сзади оказывается Хэ Тянь.

Он молчит. Взгляд прикован к спине Рыжего. Бледные следы, что пересекают его спину, остаются заметными даже при слабом освещении. Вся его спина украшена шрамами. Они разные: тонкие и бледные, старые, почти незаметные, и другие — грубые, яркие. Пальцы Хэ Тяня невольно напрягаются, он чувствует странную тяжесть в груди.

Что-то сжимается внутри, не то боль, не то злость. Он тянет руку, почти бессознательно, и пальцы осторожно касаются одного из шрамов — того, что протянулся через всю лопатку. Прикосновение легкое, нежное, теплое, но Рыжий вздрагивает так, будто его нехило ебануло током. Резко разворачивается, сузив глаза от ярости.

— Ты че творишь?! Совсем охуел?! — он рычит, глядя на Хэ Тяня волком. — Не лезь ко мне! Не трогай!

— Рыжий, это… — начинает Тянь, голос слегка срывается, но Рыжий тут же натягивает футболку обратно.

— Даже не начинай, ясно? Это не твое дело.

Хэ Тянь поднимает руки, показывая, что он не собирается больше ничего делать. Взгляд его спокойный, но голос… Голос звучит мягко, с какой-то странной щемящей болью:

— Извини. Просто… мне жаль.

Рыжий застывает на секунду. Он этого не ожидает. Ждет другого ответа — глума, может, даже язвительного замечания, но не этого — не извинения и не взгляда, в котором нет ничего, кроме настоящего сожаления.

— Не надо мне твоих «жаль», — огрызается он, оборачиваясь лицом к шкафчику с таким видом, будто это защита от всего, что может сказать или сделать Хэ Тянь. И устало добавляет: — Просто отвали.

Хэ Тянь кивает, не пытается даже спорить. Он делает шаг назад, давая Рыжему пространство, но взгляд его продолжает скользить по его спине, где он все еще видит эти шрамы через ткань футболки.

Взгляд зафиксировал каждую полосу, и вряд ли он так легко их забудет.

Пар густо висит в воздухе, обволакивая все вокруг влажной дымкой и скрывая очертания бассейна. Вокруг тянется тишина, нарушаемая лишь звуком капель, падающих с нависших веток.

Рыжий нехотя соглашается присоединиться к компании. Хоть и чувствует себя чертовски неуютно. Он ощущает себя лишним и неправильным среди этой жизнерадостной троицы. Просто он не привык к такому вниманию и окружению. Он почти всегда один, и это настолько привычное и комфортное состояние, что сейчас он просто не знает, как себя вести.

Вода в источниках настолько горячая, что ноги обжигает одним прикосновением, и остальные ребята нерешительно топчутся на краю, переговариваясь и отпуская шутки. Рыжий, привычно хмурясь, подходит к краю бассейна. Его босые ноги легко ступают по камням, и он без промедления заходит в воду, будто ничего особенного не происходит.

Первое погружение — голени, потом колени. Никто не замечает на его лице даже тени дискомфорта. Вода обжигает, но Рыжий идет уверенно. Хоть какое-то знакомое ощущение.

— Эй, братец Мо, тебе нормально вообще? — слышится из-за спины.

Он никак не реагирует, шаг за шагом продвигаясь дальше. Когда вода уже доходит до груди, он опускается и полностью погружается, а затем выныривает с мокрыми волосами, которые липнут к вискам.

За его спиной все замолкают. Даже Хэ Тянь, который обычно всегда находит, что сказать, только смотрит, прищурившись.

— Что? — Рыжий, повернув голову, сканирует всех взглядом.

— Ты вообще человек? — не выдерживает Цзянь И, указывая на воду. — Мы тут чуть ноги не сварили, а ты будто в бассейн с теплой водой залез.

Рыжий морщится, будто они говорят что-то глупое. А потом до него доходит.

Осознание, что он только что мощно проебался, врубает сигнал тревоги в башке, и он быстро соображает, что бы такого ответить, чтобы не вызвать подозрений. Вся троица удивленно таращит на него глаза, он нехотя выдает:

— Если сразу войти, легче перетерпеть. И с краю бассейна вода не такая горячая, как в середине.

Это помогает, потому что Цзянь И пытается воспользоваться советом и ныряет в воду чуть ли не с разбега. А потом выдает, что так и правда легче. Рыжий едва заметно выдыхает, откидывается назад, погружаясь по шею в воду. Внутри, разумеется, он понимает, что опять привлек к себе ненужное внимание. Но очередных проблем удалось избежать.

Он окидывает быстрым взглядом свою компанию. Цзянь И плещется в воде, словно в детском бассейне, Чжань Чжэнь Си недовольно его отчитывает, медленно входя в воду. Они уже забыли про только что произошедший случай.

А потом Рыжий сталкивается с Тянем и замечает его недоверчивый и пронзительный взгляд на себе. От него невольно бегут мурашки по спине, поэтому Шань резко отворачивает голову.

Он сидит чуть поодаль, стараясь держаться на краю бассейна. Теплая вода смывает остатки напряжения, которое Рыжий тащил на себе последние недели. Он вздыхает, ощущая, как мышцы медленно расслабляются.

— Тебе бы отдыхать почаще, — отзывается Хэ Тянь, усаживаясь рядом. Он опирается на камень, раскинув руки, и кажется абсолютно невозмутимым, как всегда, голос звучит спокойно, но взгляд — все еще цепкий, изучающий.

Цзянь и Чжань, сидящие немного в стороне, громко смеются, спорят о чем-то глупом. Вода вокруг них плещется от резких движений, а пар окутывает лица, скрывая их частично от взгляда.

Рыжий наблюдает за ними краем глаза, но его внимание постепенно переключается на Хэ Тяня.

— Сам разберусь, — бурчит Рыжий, чем вызывает усмешку у новенького.

Горячая вода приятно обволакивает тело, но Рыжий все равно не может полностью успокоиться. И причина явно не в температуре источников.

Хэ Тянь сидит слишком близко. Не так, чтобы касаться, но близко настолько, что Рыжий чувствует его присутствие каждой клеткой. Места в бассейне хватает, но почему-то мажор выбрал именно этот участок.

И Рыжего это сильно парит.

Торс Хэ Тяня — это отдельная тема. Слишком рельефный для обычного старшеклассника. Плечи широкие, под кожей перекатываются мышцы, будто идеально выточенные, когда он меняет положение. На груди чуть заметная линия ключиц, мышцы пресса выделяются, хотя он кажется таким расслабленным.

Мо убеждает себя, что это нереально, и делает в мыслях пунктик, что, скорее всего, Тянь сидит на стероидах. Деньги-то позволяют такой дрянью баловаться. Рыжий пытается представить его тощим или слишком толстым, но из этого ничего не выходит.

Воображение снова и снова рисует ему кубики и крепкие бицепсы.

Гуань Шань осознает, что поймал себя на изучении его фигуры, и тут же сердится на себя самого. Вода помогает скрыть смущение, обдавая жаром раскрасневшиеся щеки.

— Если что, ты всегда можешь рассказать, — внезапно и тихо говорит новенький, нарушая поток мыслей в голове Рыжего.

— Чего? — Рыжий хмурится, удивленно переводя взгляд.

— Все, что тебя парит. Можешь рассказать мне, — просто отвечает Хэ Тянь, прикрыв глаза.

— Завались, — Рыжий отворачивается, чувствуя, как уши начинают гореть.

***

После купания в желудке урчит так нещадно, что, кажется, скоро живот приклеится к позвоночнику. Ребята решают поужинать все вместе и идут в небольшую забегаловку.

Внутри заведения пахнет пряным бульоном и свежей лапшой. Интерьер, устаревший лет пятнадцать назад, выглядит как старый дом бабушки, но посетителей это не смущает. Наоборот, в этой старине чувствуется что-то ностальгическое.

Вокруг шумно, слышен звон посуды и оживленные разговоры. Цзянь И и Хэ Тянь болтают без умолку. Цзянь восхищенно жестикулирует, рассказывая очередную историю, а Хэ Тянь спокойно подыгрывает, вставляя редкие шутки. Чжань Си молчит, только изредка поддакивает, и в очередной раз Рыжий испытывает к нему симпатию.

Приятный парень.

— О, а еще тут очень много котов! Прям уйма. Когда мы заходили, я видел белого кота снаружи. Если он не сбежит, накормлю его остатками мяса. А ты не думал завести кота? — Цзянь И с интересом смотрит на новенького.

— Кота? С чего вдруг? — Хэ Тянь недоуменно моргает.

— Ну, я тут подумал, ты вечно такой серьезный, мрачный, а кот бы добавил в твою жизнь немного милоты.

— Милоты?

— Именно! Представь, ты приходишь домой, а тебя встречает пушистый комочек, который мурчит и ластится. Разве это не идеально? У меня в детстве был кот, рыжий такой, прям как Рыжик! — он радостно тычет пальцем в Шаня, на что тот только хмурится. — Славный малый был, а потом он сбежал, и с тех пор я его не видел.

— Почему-то мне кажется, что он не просто так от тебя сбежал, — Хэ Тянь задумчиво чешет подбородок.

— В смысле?

— У тебя башка дурная. Видимо, не кормил его, вот и убежал.

— Эй, я любил его! Каждый день кормил и игрался! Это был подарок Чжаня, я бы так не поступил с ним, — он грустно опускает голову и шумно шмыгает носом.

Чжань легко хлопает его спине.

— Не надо расстраиваться, я подарю тебе нового.

— Правда, что ли?! А какой цвет выберешь? Давай черный! О нет, он будет напоминать мне эту сволочь. Давай белого! Нет, он быстро будет грязниться. А давай трехцветного! Я слышал, что трехцветные коты приносят удачу и счастье.

Когда приносят рамен, парни ненадолго затихают. Рыжий лениво берет палочки и опускает их в дымящийся бульон. Запах ударяет в нос, и в следующую секунду перед глазами всплывает далекое воспоминание из детства.

Теплая кухня. Отец дома, трезвый, в хорошем настроении. Мама — редкий момент радости на ее лице — сервирует глубокие миски. Они сидят за маленьким столом, обсуждают что-то незначительное, смеются. Маленький Рыжий болтает ногами на высоком стуле и с наслаждением тянет лапшу. Отец подкладывает ему мяса и треплет по макушке, говоря, что если будет есть много мяса, то вырастет большим и сильным.

Рыжий пробует первую порцию блюда и почти чувствует тот вкус из прошлого — густой, солоноватый, с легким оттенком имбиря. Точно такой же вкус, как в этой забегаловке. И это воспоминание вызывает улыбку. Настоящую, счастливую, ностальгическую. Ему снова кажется, что он у себя дома, на той же кухне. И мать у плиты докладывает добавку, и отец рассказывает невероятную и интересную историю.

— Эй, это просто шедевр! — с восторгом заявляет Цзянь И, делая очередной глоток бульона. — Я в жизни не ел ничего вкуснее!

Рыжий непроизвольно откликается, расплываясь в улыбке:

— Такой мама готовила, когда я был мелкий.

Это заставляет Хэ Тяня поднять взгляд. Он будто цепляется за слова Рыжего, пытаясь найти в них что-то большее. Замечает улыбку на его лице — крайне редкое явление — и поддается всем корпусом вперед, с интересом прищурив глаза.

— Ты редко о семье говоришь, — осторожно начинает он. — Расскажи, как у тебя…

Рыжий, не раздумывая, резко его перебивает. Улыбка тут же меркнет на его лице, возвращая раздражение.

— Заткнись, мажор. Это не твое дело.

Хэ Тянь молчит, просто смотрит на него. Цзянь И и Чжань Си переглядываются, чувствуя напряжение, но быстро переключаются на что-то другое.

После ужина парни расходятся. Цзянь И зевает так громко, что его слышно на всю округу. Чжань подталкивает его в спину, чтобы быстрее отправить спать. Рыжий же, вместо того, чтобы идти в номер, решает остаться и немного погулять.

Попрощавшись со всеми, он застегивает молнию куртки и просто идет прямо по тропинке. Ночная тишина встречает его свежим воздухом. Он сует руки в карманы и медленно шагает вдоль заснеженной дорожки. Мороз кусает щеки, дыхание вырывается белым паром. И это успокаивает. Позволяет наконец унять бесконечные мысли.

Через какое-то время сзади раздаются шаги. Рыжий поворачивается и видит Хэ Тяня.

— Что тебе надо? — бурчит он, недовольно нахмурившись.

— Не могу позволить тебе гулять одному, — Хэ Тянь улыбается уголком губ. — Вдруг тебя украдут?

— Вот бы тебя украли, — цедит Рыжий. Он отворачивается и идет дальше. — Да похуй как-то. Только рот свой не открывай.

Хэ Тянь послушно кивает, и они продолжают идти.

Ночь ясная. Луна висит высоко в небе, освещая заснеженные деревья. Снег сверкает так ярко, что кажется, будто он рассыпан алмазной пылью. Откуда-то издалека доносится шорох леса и редкое потрескивание ветвей под тяжестью снега.

Спустя некоторое время они выходят к мостику над небольшим прудом. Рыжий останавливается и, облокотившись на деревянный поручень, смотрит вниз. Вода черная, гладкая, как зеркало, отражает луну и редкие звезды.

— Что ты хотел спросить?

Новенький удивленно переводит взгляд, встав рядом.

— Ну, там, пока мы ели. Ты хотел что-то спросить. Спрашивай.

— Расскажи о своей семье.

— Нечего тут рассказывать. Живу с мамой, отца давно нет в живых.

— О, мне очень…

— Не надо, ладно? Давай без очередных «мне жаль», «соболезную». Давно это было.

— Хорошо. Тогда расскажи что-нибудь о матери.

— Ну, — Рыжий задумывается, не зная с чего начать, — живем мы с ней вдвоем. Она работает продавцом в магазине. Иногда и по ночам работает, так что вижусь я с ней не так часто. Она классно готовит. Люблю ее стряпню, но больше всего нравятся ее сэндвичи. Она им корки обрезает, а я их терпеть не могу.

Он замолкает ненадолго, хмурится, ищет, что бы еще такого сказать:

— Она добрая и хорошая. Понимающая и всегда разговаривает со мной. Никогда не поднимала на меня голос. А еще у нее постоянные мигрени. Дохуя сильные. Пока помогают обезболы, но и они скоро перестанут действовать. И ни один врач не может понять, что с ней. Говорят, патологий нет, а ей все херовее. Сказали, что это может быть стресс. А она пережила жуткий стресс. Из-за него.

Хэ Тянь пристраивается чуть ближе и осторожно спрашивает:

— Из-за отца?

Рыжий смотрит на свое отражение и вдруг начинает говорить. Сам не понимает, почему решился, но слова идут сами собой.

— Мой отец… был тем еще мудаком, — его голос тихий, почти невыразительный, — пил как не в себя. Когда напивался, с ума сходил. Маму бил, меня. Если кукуха слетала, вообще без тормозов был. Я научился просекать его настроение и состояние по шагам и выражению лица. Одного взгляда хватало. Шрамы, кстати, тоже его заслуга.

И словно в ответ на его слова, мозг пробуждает давно забытое воспоминание. Рыжий закрывает глаза, пытается отогнать наваждение, но это не помогает: слишком яркая картинка в голове.

Он все на той же кухне. Холодные стены, запах перегара и сигаретного дыма, который въедается в кожу. Его отец стоит над ним, размахивает ремнем. В этот момент кажется, что комната сужается, превращается в коробку, которая скоро сомкнется вокруг него.

Каждый удар звучит как треск натянутой струны, которая вот-вот порвется. Тело помнит все: жжение, тупую боль, разлетающуюся по позвоночнику волной. Словно тебя вырезают изнутри по кусочку, но ты не можешь даже кричать. Если закричишь — будет хуже.

Хэ Тянь не отвечает, лишь слушает, чуть склонив голову.

— Иногда он был нормальным. Мог домой еду вкусную принести, с нами погулять. Даже поиграть со мной мог. Но это было… так редко, что я не уверен, что это вообще реально. Может, я все придумал.

В груди будто остался осколок льда. Он растет, колет изнутри, пробирается к горлу. Рыжий пытается вдохнуть, но воздух густой, как сироп, липнет к легким. Пальцы непроизвольно сжимаются с такой силой, что слышится тихий хруст старых деревянных перил на мосту. Он не замечает боли — она кажется незначительной, по сравнению с той, что снова рвет его изнутри.

— Мать его до смерти боялась. Разводиться пыталась, но суд отказывал. Много раз. То доказательств не было, то просто глаза закрывали на все это. Говорили «дело житейское». Одним словом, полные ублюдки сидели на этом суде. Мне было лет десять, я до сих пор жалею, что не смог тогда ничего сделать. А он только ржал и угрожал. Чувствовал свою силу, понимал, что останется безнаказанным. Развод так и не дали. В итоге его самого убили, где-то через год. Напился, в драку ввязался с какими-то ублюдками, и все. Нет его.

Воспоминание накрывает его, как ледяной океан, медленно заполняя легкие. Кажется, что он тонет, но не может утонуть до конца. Тело ломается на тысячи осколков, которые медленно тают, оставляя липкую пустоту. Он замирает, но затем продолжает злобно и с ненавистью выплевывая слова:

— Ненавижу его. Всем сердцем. За то, что он сделал с мамой. Со мной. Но, черт возьми… иногда я скучаю. Почему?

Его глаза начинает предательски щипать, но он упрямо сопротивляется. Вскидывает голову вверх, смотрит на звезды, смаргивает и пытается пережить первую волну.

Слезы могли набежать ему на глаза, но он ни за что не даст им пролиться. Он не плакал, даже когда отца объявили мертвым. Он не плакал, когда увидел его бледное и безжизненное лицо на опознании. Он не плакал, когда мать увозила скорая. Он и не помнит, когда плакал в последний раз.

Стоит молча, глядя на бескрайнее ночное небо, пока новенький медленно подходит ближе.

Ничего не говоря, Хэ Тянь обнимает его со спины.

Просто. Спокойно. Молча.

Рыжий замирает на секунду, пытается что-то сказать, отшатнуться в сторону. Но его жестко примораживает. Он застывает. Мозг гаснет, просто перестает работать.

Он медленно выпрямляется, и Хэ Тянь опускает руки. Видимо, лимит на прикосновения за сегодня исчерпан. Но Мо разворачивается, не смотрит в глаза, не говорит ни слова. Просто делает шаг к нему и медленно сжимает его в ответ.

Его ладони с силой вцепляются в куртку Хэ Тяня, как будто он боится, что тот исчезнет. В нос ударяет мажорский одеколон, но этот запах вызывает умиротворение. Лоб прижимается в оголенной коже на шее, и она ему кажется разгоряченной, даже в холод, даже с расстегнутой нараспашку курткой. И дышит. Шумно тянет воздух носом и выдыхает. Вдох. Привычный запах дорогого парфюма. Выдох. Гулкий стук сердца Хэ Тяня. Вдох. Холодная кожа куртки под ледяными пальцами. Выдох. Горячее дыхание на собственной шее и россыпь мурашек по спине.

Хэ Тянь ничего не говорит, только мягко сжимает его в собственных объятиях.

И Рыжего наконец-то отпускает.

Chapter 10: Глава 10

Notes:

Dean Martin - Everybody Loves Somebody
John Williams - Somewhere in my memory
Ed Sheeran - Photograph

Рыжий медленно трет заспанные глаза и выдыхает. Еще ранее утро, и солнце еле пробивается сквозь ничем не прикрытые окна, заливая комнату предрассветным теплым светом.

Он много слышал про магию горного воздуха, но на себе проверил лишь ночью. Как только голова коснулась подушки, его напрочь вырубило. Не было ни мыслемешалки, ни бессоницы, ни тревожки. Проспал до самого утра глубоким здоровым сном и еще никогда не чувствовал себя так хорошо.

Он приподнимает голову и лениво окидывает сонным взглядом помещение. Ребята заняли четырехместную комнату. Кровати напротив заняли Цзянь И с Чжанем. Второй спокойно спит, укрывшись почти до носа, первый же устроил в постели полный разнос — одна подушка лежит на полу, вторая — где-то под ногой, сам он наполовину свисает с края, а одеяло скомкано под ним.

Рыжий недоуменно ведет бровью, не понимая, как так можно. Тянется всем телом и замирает, чувствуя что-то странное. Непонятную тяжесть, давящую на грудь. Чуть нахмурившись, он пытается пошевелиться, но движение тут же отзывается ленивым сопротивлением. Окончательно проснувшись, он моргает несколько раз и, резко приподняв край одеяла, таращится во все глаза.

На его груди под сбившимся одеялом спит Хэ Тянь. Лицо его спокойное, чуть повернуто в сторону. Черные волосы, растрепавшиеся во сне, слегка щекочут Рыжего, а руки, обвивающие его талию, будто пытаются удержать на месте.

— Ты охренел, что ли? — шипит Рыжий, дернувшись всем телом.

Хэ Тянь тихо бормочет что-то неразборчивое и, словно в ответ на протест, еще сильнее жмется к нему. Рыжий замирает, не понимая, то ли выпнуть его ногами, то ли облить его водой. Благо бутылки стоят на прикроватной тумбочке. До них рукой подать.

— Слазь, говорю! — Рыжий пробует толкнуть Хэ Тяня рукой, упираясь ему в плечи, но тот лишь недовольно вздыхает, не открывая глаз. Сдвинуть этого громилу не так-то уж и просто.

— Ночь тяжелая была, — сонно говорит он после долгой паузы, его голос звучит хрипло и приглушенно. Таким его голос Рыжий слышит впервые. — Кошмары.

— И ты решил уснуть на мне? — Рыжий удивленно приподнимает брови, но возмущения в голосе становится меньше.

— Ага. Тепло тут. И спокойно. Полежи еще чуть-чуть. Пожалуйста, — бормочет Хэ Тянь и устраивается удобнее, будто не заметив недовольства.

Рыжий тяжело вздыхает, откидывая голову обратно на подушку.

— Пиздец, — бурчит он, устремив взгляд в потолок, и складывает руки за головой.

Несколько минут проходят в странной, незапланированной тишине. Рыжий с раздражением посматривает на прижавшегося к нему Хэ Тяня, а потом вдруг замечает, как тот морщит лоб во сне, как будто действительно что-то переживает. Его лицо вдруг искажается, будто его на самом деле мучают какие-то мысли или видения, а дыхание становится резким, рваным. Он что-то шепчет во сне, неразборчивое, но явно не спокойное.

— Эй, ты чего? — тихо спрашивает Рыжий, хотя знает, что ответа не получит.

Хэ Тянь дергается, пальцы, чуть сжимающие ткань футболки Рыжего, еще крепче впиваются в нее. Лоб покрыт легкой испариной, и он словно борется с чем-то невидимым. Рыжий смотрит на это с непониманием и растерянностью.

— Даже во сне не можешь оставить меня в покое, — шепчет он, чувствуя нарастающее беспокойство, и приподнимается на локтях.

Минуты тянутся мучительно долго. Рыжий смотрит на его перекошенное лицо. Он не знает, что делать в такие моменты. Люди и их эмоции — для него чужая территория. Но видеть это, видеть, как Хэ Тянь, этот наглый самоуверенный засранец, выглядит настолько уязвимым, кажется ему неправильным.

После долгих колебаний, неуверенно поднимает руку, чувствуя себя невероятно глупо. Кидает быстрый взгляд на двух парней напротив, проверяя, что те все еще спят и не видят их сейчас. Убеждается, что угрозы нет.

И, наконец, осторожно касается волос Хэ Тяня. Сначала неуверенно, едва ощутимо, а потом зарывается рукой в волосы на макушке, пропуская их через пальцы. Они оказываются неожиданно мягкими, шелковистыми даже, несмотря на всю их хаотичную растрепанность.

— Ну и дурак, — выдыхает Рыжий, чуть двинув пальцами, вновь аккуратно пропуская пряди между ними.

Движение робкое, почти неуловимое. Рыжий ведет рукой, чуть касается его лба, осторожно убирая падающие пряди на лицо. И замирает, чувствуя, как сердце резко ухает вниз.

Он впервые видит лицо Хэ Тяня настолько близко и в спокойной обстановке. Не желая ему вмазать или вгрызться в глотку. Не тогда, когда новенький издевается с ебливой усмешкой и предлагает свои деньги. И не тогда, когда они играют в гляделки в тишине его квартиры, потому что Рыжий заебался ловить на себе его взгляды.

Густые ресницы отбрасывают легкие тени на скулы, острый и аккуратный нос идеально вписывается в его черты, лоб изредка изламывают линии, когда он хмурится во сне. Рыжий невольно вспоминает, как Хэ Тянь постоянно говорит ему не морщиться, чтобы раньше времени не заработать морщины. И это забавляет.

В комнате настолько тихо, что Рыжий слышит спокойное и тихое дыхание новенького. И это добавляет какой-то интимности этому странному утру.

Шань хмурится, но не отводит взгляда. Он замечает, насколько ровные у Хэ Тяня черты лица, почти как с картинки. Легкий и ровный оттенок кожи, подчеркивающий скулы, губы — четкие, плавные линии, которые будто нарисованы опытным художником.

Его взгляд непроизвольно задерживается на этих губах. Внутри что-то неприятно ворочается, и внезапно в голове мелькает мысль. Дикая, нелепая, которая заставляет дыхание замереть на мгновение.

Какие они на вкус?

Какие они — серьезно, Шань? — на вкус?

Рыжий тут же дергает головой, словно пытается выбить этот вопрос из сознания. Охуевает от самого себя.

Повторяет про себя как мантру. Просто, чтобы убедить себя. Просто, чтобы поверить, что он не долбаеб, слетевший с катушек.

Я не пидор. Я не пидор. Я НЕ ПИДОР.

Сердце будто спотыкается, и только через мгновение он замечает, что дыхание Хэ Тяня стало ровным. Тот спит спокойно, лицо полностью расслабилось.

Рыжий фыркает, одергивая себя.

Он медленно убирает руку, откидывается на подушку и шумно выдыхает. Пальцы все еще чувствуют мягкость чужих волос.

Пытается расслабиться, прикрывает глаза, но мысли все равно возвращаются, беспокоят, и Рыжий долго еще пытается понять, что с ним не так. И даже когда он закрывает глаза, образ не уходит.

И губы эти, твою мать, тоже.

***

1

После ленивого завтрака, ребята решают, что было бы неплохо провести день активно — покататься на сноубордах. Тем более, когда вы в горах, грех не воспользоваться такой возможностью.

Кто-то данной авантюры не одобряет, доказывая, что это опасно и холодно. Так что в итоге группа делится на два лагеря — те, кто готовы покорять вершины, и те, кто предпочел безопасную и скучную прогулку по окрестностям. Четверо ребят примкнули к первым. И уже через час они стоят у проката, набирая экипировку.

Хэ Тянь постоянно ошивается рядом. Шутит свои дебильные шутки, жмется к Рыжему в толпе, болтает что-то без умолку. Рыжему на это как-то поебать. Он все пытается понять, помнит ли новенький что-то про утреннее происшествие, не заметил ли он чего-нибудь необычного. Но Хэ Тянь слишком расслабленный и безалаберный, и Мо позволяет себе не напрягаться по этому поводу.

Хотя, может, мажор хороший актер? Кто ж его знает.

Когда все надевают экипировку, первое, что слышит Рыжий, — это громкие проклятья Цзяня. Он уже минут десять ковыряется с застежками на ботинках, морщится, что-то бурчит себе под нос.

— Да чтоб тебя, гребаные штуковины! Кто вообще придумал такой ужасный механизм?! — он пыхтит, дергая ремешок так, будто пытается вырвать его с корнем.

Чжань смотрит на это с видом «серьезно?». Вздыхает. Опускается перед ним на колени, берет один ботинок и спокойно скрепляет застежки между собой.

— Ты просто не ослабил шнурки для начала, — говорит он, не спрашивая разрешения, просто делая все сам.

— А, ну… спасибо, Чжань Сиси! — Цзянь смущенно трет затылок, но улыбка у него довольная.

Хэ Тянь наблюдает за сценой, издевательски ухмыляется и вдруг дергает бровью, словно его осенило. Он резко опускается перед Рыжим на колени, хватает его ботинок и с довольной усмешкой говорит:

— Я помогу, малыш Мо.

— Че? — Рыжий чуть не подпрыгивает.

Он сразу пытается выдернуть ногу, но Хэ Тянь держит крепко.

— Отвали, я сам справлюсь!

— Ну так справься, — с ленивым удовольствием тянет Хэ Тянь, не ослабляя хватку.

Рыжий издает сдавленный звук ярости. Он дергает ногу, но тот только сильнее сжимает ее в руках.

— Расслабься, я просто хочу помочь, малыш.

— Иди нахер со своим «малышом» и помощью, блядь!

Рыжий брыкается, но мажор, чертов ублюдок, не торопится отпускать. Вместо этого он на полном серьезе начинает застегивать ботинок — медленно, аккуратно, методично. Рыжий ошарашенно смотрит на него сверху вниз, пытаясь понять, в чем подвох. Хэ Тянь делает все правильно, но с такой наглой самодовольной ухмылкой, что хочется его убить.

— Чего уставился? — тот поднимает голову. — Нравится быть сверху?

— Я тебе щас втащу, блядь.

— Ой, малыш Мо такой милый, когда бесится.

— Пошел ты!

Рыжий снова дергается, но тут же понимает, что ботинок уже идеально сидит на ноге.

Блядь. Даже придраться не к чему.

Хэ Тянь театрально хлопает по его колену, встает и лениво растягивается, будто только что проделал важную работу.

— Ну все, теперь ты готов покорять горные вершины, — он самодовольно ухмыляется, а Рыжий уже планирует, как бы «случайно» снести его со сноуборда вниз по склону.

2

Когда вся четверка, наконец, разбирается с экипировкой и хватает доски, они направляются к подъемнику. Очередь двигается быстро, люди рассаживаются в стеклянные кабины фуникулера и исчезают в белой пелене тумана и снега.

— Так, кто с кем? — Цзянь обводит всех взглядом.

— Да пофиг, — пожимает плечами Чжань.

Рыжий не успевает открыть рот, как Хэ Тянь уже кладет руку ему на плечо и совершенно невозмутимо заявляет:

— Мы с малышом Мо.

— Не называй меня так, дебил, — тут же огрызается Рыжий, но сбрасывать руку даже не пытается. Только хмурится, чтобы хоть немного выглядеть убедительным.

Так они оказываются в одной кабинке — Рыжий, Хэ Тянь, Чжань и Цзянь. Двери закрываются, пространство наполняется гулом подъемника и приглушенным треском снега под тросами.

Под ними раскидываются белоснежные склоны, среди которых мелькают крошечные фигурки сноубордистов. Вдалеке — заснеженные верхушки елей, солнце пробивается сквозь облака, окрашивая снег мягким золотом. И лучи сквозь стеклянные двери ласково греют кожу.

Хэ Тянь сидит рядом, вытянув ноги, и лениво наблюдает за ним.

— Красивая картина, — вдруг говорит он.

— Ага, — кивает Рыжий, не сразу осознавая, что тот говорит не о пейзаже.

Он резко поворачивает голову, сталкивается с его взглядом и хмурится:

— Че?

Хэ Тянь только довольно ухмыляется, но ничего не отвечает.

— Ого, как высоко! — Цзянь резко вскакивает с места, прижимается к стеклу носом, с восторгом рассматривая заснеженный пейзаж.

Рыжий тоже бросает взгляд вниз.

И чем дольше он смотрит, тем сильнее что-то неприятное скручивает его изнутри.

Высоко. Слишком высоко.

Снег внизу кажется мягким, но что, если?..

Кабинка едет плавно, но все равно иногда трясется, проезжая пилоны, издавая приглушенный скрип. Рыжий даже не замечает, как пальцы сжимаются на поручне, а в груди закручивается знакомый липкий холод.

Цзянь, увлеченный панорамой, в какой-то момент случайно нажимает на кнопку интеркома, и голос оператора резко звучит в динамике:

— Пожалуйста, не раскачивайте кабинку.

— Ой! — Цзянь И шарахается, а кабинка слегка дергается.

Рыжий вжимается в сиденье и неосознанно грубо гаркает:

— Да какого хера, Цзянь?!

— Я нечаянно!

Цзянь И тут же тушуется и, насупившись, возвращается на свое место.

Мо моргает, отводит взгляд, но это не помогает. Сердце начинает стучать громче. Внутренности неприятно сжимаются. Вдруг становится душно, жарко, но при этом его пробирает озноб.

Он неосознанно начинает трясти ногой, будто пытаясь стряхнуть с себя ощущение тревоги, и в этот момент слышит сдавленный смешок рядом.

— Что, малыш Мо боится высоты?

Рыжий резко поворачивается, впиваясь в Хэ Тяня убийственным взглядом.

— Я тебя сейчас скину отсюда, — бурчит он сквозь зубы, крепче стискивая поручень.

Хэ Тянь наблюдает за ним пару секунд, все еще ухмыляясь, но потом уголки его губ опускаются. Он будто раздумывает о чем-то, а потом без лишних слов кладет ладонь на его колено.

Не сильно, не слишком мягко — ровно настолько, чтобы Рыжий почувствовал тепло. Чуть сдавливает пальцами, массируя колено, и бешенная тряска наконец-то заканчивается.

— Эй, — голос Хэ Тяня становится тише, спокойнее, — все норм. Я рядом.

Рыжий хочет сказать что-то колкое, но внезапно замечает, что от этой руки ему действительно становится легче.

Он медленно выдыхает, концентрируясь на этом ощущении. Тепло ладони отвлекает от липкого страха в груди, а пальцы, сжимающие его колено, будто не дают утонуть в тревоге.

Кабинка чуть подрагивает, но он уже не так остро это замечает.

Хэ Тянь смотрит на него с привычной усмешкой, но в глазах — что-то мягкое.

— Держись меня, малыш Мо. Обещаю, я не дам тебе упасть, — и его заявление звучит как обещание, как заверение.

И, странное дело, действительно становится спокойнее.

3

Горы под ярким зимним солнцем кажутся сказочными. Снег искрится, будто его усыпали алмазной крошкой. Воздух настолько чистый и свежий, что каждый вдох оживляет изнутри. Рыжий глубоко втягивает его в себя, незаметно наслаждаясь этим моментом, но, как обычно, держит хмурое лицо.

Хэ Тянь поправляет шапку, натягивает очки для сноуборда на лоб, чтобы не мешали обзору и окидывает всех троих важным взглядом воспитателя детского сада.

— Так, первоклассники, слушайте внимательно, — он закидывает сноуборд на плечо, — сейчас я вас научу мастерству катания.

Рыжий уже с подозрением смотрит на него, но не перебивает.

— Значит так, сначала нужно правильно встать. Это основа всего. Если стойка будет неправильной — сломаешь себе что-нибудь.

— Глубокий анализ, экспертное мнение, плюс пять очков Гриффиндору, — Рыжий закатывает глаза.

— А почему Гриффиндору? Может, я хотел в Слизерин?

— С твоей манией героя и синдромом спасателя? Не, только Гриффиндор, — Рыжий скрещивает руки на груди.

Хэ Тянь, будто не замечая сарказма, делает серьезное лицо и устанавливает борд на снег.

— Так, малыш Мо, иди сюда. Буду ставить тебя в стойку.

— Меня? — Рыжий прищуривается.

— Да, лучшее закрепление изученного — это наглядная демонстрация.

Рыжий смотрит на него с выражением «ты больной?», но делает шаг вперед. Очень интересно, чем закончится этот веселый аттракцион.

— Значит так, становись вот сюда. Колени слегка согни. Спина прямая, но не напряженная. Вес распределяй равномерно…

Рыжий стоит, скрестив руки на груди, слушает этот бред, потом закатывает глаза и спокойно застегивает крепления.

— … и главное — не наклоняйся слишком сильно вперед, иначе — бабах, мордой в снег. Держи стойку, не напрягай колени, двигайся плавно и контролируй скорость. Все просто, — Хэ Тянь хлопает его по плечу, уверенный, что тот еще минут десять будет возиться с позицией. И лыбится, довольный своим профессиональным инструктажем.

Рыжий коротко вздыхает и, не говоря ни слова, просто уверенно отталкивается и, плавно поймав баланс, уезжает вниз по склону. Снег разлетается из-под его борда, а след за ним тянется ровной дугой.

Хэ Тянь даже моргнуть не успевает.

— Чего?

— Вперед, Рыжий! Покажи всем! — Цзянь орет и синхронно с Чжанем разворачивается в его сторону.

Рыжий спокойно скользит вниз, уверенно держась на доске, разворачиваясь в поворотах и оставляя за собой аккуратные линии на снегу.

Хэ Тянь ошарашенно провожает его взглядом, а потом, моргнув, вскидывает руки.

— А я тут нахрена столько старался?! Это нечестно, малыш Мо! — складывает руки в трубу у рта и орет громче. — НЕЧЕСТНО!

Цзянь уже сгибается пополам от смеха.

— Ты реально думал, что он не умеет? У него же на лице все написано было.

Хэ Тянь трет лицо ладонью, бурчит:

— Бля… но он так смотрел на меня! С таким лицом, будто впервые это слышит.

Чжань, который обычно невозмутим, только пожимает плечами.

— Может, он просто дал тебе шанс почувствовать себя умным. Или не хотел выставлять тебя дураком.

Хэ Тянь щурится.

— Все, капец ему.

И тут же застегивает крепления, резко отталкивается и мчится следом.

Рыжий уже стоит внизу и самодовольно наблюдает за сценой. Когда Хэ Тянь подлетает к нему и тормозит в паре метров, тот нагло ухмыляется:

— Ну, учитель, как успехи?

— Ты маленький засранец, — Хэ Тянь трясет головой, но его губы дрожат от сдерживаемого смеха. — Решил дураком меня выставить?

Рыжий фыркает.

— Ну так, тебе не привыкать. Опыт-то у тебя большой в этом.

Хэ Тянь качает головой, а потом вдруг делает резкое движение — и заваливается на Рыжего, уводя его за собой в снег.

— ЭЙ!

— Вот теперь все честно.

Они оба лежат в снегу, тяжело дыша после спуска, снег припорошил их одежду, но им не холодно. Сука, новенький снова на нем.

Рыжий отвешивает ему слабый подзатыльник.

— Придурок.

— Но тебе ведь это нравится, — он слишком близко. В глазах пляшут чертики, а губы расплываются в игривой усмешке.

Рыжий смотрит на него неотрывно, а потом внезапно выдает. Хотел сказать давно, еще в школе, но никак не мог решиться.

— Я это… В общем. Спасибо сказать хотел.

— За что?

— Дурака-то из себя не строй, — он резко хмурится, но выдохнув продолжает: — Спасибо, что помог с учебой. Я бы сам не справился. Без тебя.

— И все? Только спасибо?

— А что тебе еще надо, псина ты сутулая?

— Ну я же не бесплатно тебя обучал. За это теперь нужно платить. А учитывая, что ты набрал достаточно высокий балл, — плата двойная.

— А ты часом не охуел, мажор? — Рыжий зло щурит глаза.

— Ну-ну, давай без агрессии. Я вовсе не про деньги. Ты вполне можешь мне это выплатить.

— Валяй, — Рыжий закатывает глаза.

— Один поцелуй. В щеку разумеется, — ухмыляется Хэ Тянь, слегка поворачивая голову, подставляя щеку.

— Да иди ты на хуй! Конченый мудозвон! Что за хуйня у тебя вечно в голове творится?!

Рыжий начинает брыкаться, пытаясь скинуть с себя новенького. Тот громко хохочет, пока сверху не доносится дикий вопль:

— Я ЛЕЧУУУУУУ!

Рыжий только успевает приподнять голову, как сверху несется Цзянь, с совершенно счастливым, но крайне неконтролируемым выражением лица.

— БЛЯДЬ, НЕ СМЕЙ! — Рыжий пытается отползти, но уже поздно.

Цзянь падает на них с разгону, отправляя всех троих в снежный вихрь. Чжань, который аккуратно съезжает следом, останавливается рядом и, глядя на этот хаос, только медленно качает головой.

— Сделаю вид, что я вас не знаю.

Рыжий пытается выбраться из-под груды тел, стряхивая снег с лица, а Хэ Тянь просто ржет, прижимая его обратно.

— Вот суки! А ну съебались с меня быстро! Мудилы конченые!

Цзянь И приподнимается с Тяня и, довольный собой, усмехается:

— По-моему, это был идеальный первый спуск.

4

После насыщенного дня на склоне, они, уставшие, но довольные, возвращаются на базу всей группой. Щеки горят от мороза и активного катания, одежда слегка влажная от снега, но никто не торопится заходить внутрь. Стоит только Цзяню высказать мысль вслух — мол, не устроить ли снежную битву? — как это сразу же превращается в дело государственной важности.

— Так, — решительно объявляет он, стаскивая с головы шапку, — я с Чжанем! А вы делитесь как хотите.

Рыжий на секунду щурится, а потом многозначительно смотрит на Хэ Тяня. Они объединяются в пару без слов, по ментальной связи.

— Тактика простая, — говорит Хэ Тянь, бросая Рыжему ком снега, — забрасываем их с двух сторон, не даем укрыться.

— Понял. С двумя клоунами справимся.

И начинается хаос.

Снег летит во все стороны. Рыжий атакует прицельно, его снежки попадают точно в цель, в то время как Хэ Тянь больше занимается отвлечением внимания, забрасывая противников хаотично.

Цзянь И визжит, когда получает снежком в бок, Чжань хладнокровно строит защитную крепость, но Рыжий и Хэ Тянь играют не по правилам. Они не отсиживаются в обороне, а мчатся в атаку.

Рыжий впервые за долгое время чувствует себя беззаботно. Как в детстве, когда во дворе устраивали зимние войны, и весь мир сужался до одного момента — когда ты падаешь в снег, задыхаешься от смеха и пытаешься стряхнуть с себя снежную пелену.

— Сдаюсь! — орет Цзянь, когда Хэ Тянь хватает его за капюшон и пихает в сугроб.

— Пощады не будет! — Рыжий злобно смеется во весь голос, зарывая несчастного и запихивая снег за шкирку.

Чжань пытается защитить напарника, но его собственный снежок пролетает мимо. Рыжий ловко уворачивается, падает в снег, но тут же перекатывается и снова встает. В глазах горит азарт. Он смеется, чувствует, как сердце бешено колотится, как по телу разливается тепло, несмотря на мороз.

Он даже не помнит, когда в последний раз ему было настолько легко и весело.

Еще мгновение — и снежок, брошенный им с идеальной траекторией, врезается прямо в лоб Цзяню, который с трудом выполз из-под снежного завала.

— Ай! — драматично завывает тот, падая на колени. — Меня поразили! Я умираю геройской смертью! Чжань Сиси, прощай! Ты был замечательным другом!

— Театр одного актера, — фыркает Хэ Тянь.

Рыжий с хриплым смехом заваливается спиной прямо в снег и смотрит в небо. Оно уже темнеет, воздух пропитан холодной свежестью, а внутри так тепло и спокойно, как никогда.

Он даже не понимает, почему ему вдруг хочется замереть в моменте. Запомнить его. Оставить не только в памяти, но и где-то в груди, чтобы потом снова вернуться.

И когда Хэ Тянь падает рядом, шмякаясь задницей в снег и тяжело дыша, Рыжий смотрит на него и бездумно улыбается.

— Ну, малыш Мо, — лениво протягивает Хэ Тянь, прикрывая глаза и шумно дыша, — теперь ты мой напарник не только в катании, но и в снежных баталиях.

— Только если ты научишься попадать, а не бросать как девчонка, — фыркает Рыжий.

— Эй, кто бы говорил!

И они снова завязываются в глупую перебранку, которая заканчивается тем, что Рыжий с размаху запихивает горсть снега ему за шиворот.

Тот взвывает и бросается в ответную атаку.

Цзянь, все еще валяющийся в снегу и изображающий падшего героя, только хохочет.

— По-моему, победила дружба!

Чжань, стряхивая снег со своего друга, смотрит на этих двоих с легкой улыбкой, пока они, вопя на всю округу, носятся друг за другом.

— Идиоты.

Но даже он не скрывает, что рад.

***

1

Рыжий думал, что на этом веселье закончилось, но вечером, после всей это дневной вакханалии, когда он пристраивается на диване с горячим чаем, рядом плюхается Хэ Тянь.

— Пошли гулять.

Рыжий хмурится, не поднимая глаз от кружки.

— Ты издеваешься? Мы весь день как кони носились.

— А ты, оказывается, слабак, — тот усмехается и легким движением тыкает его в бок.

Рыжий огрызается:

— Просто у меня есть инстинкт самосохранения.

— Ну ладно тебе, Рыжий, — Хэ Тянь картинно вздыхает, — сегодня Рождество как-никак. Нужно отпраздновать как следует.

Рыжий прищуривается, замечая подвох.

— Что ты задумал?

— Ничего такого, малыш Мо, — ухмыляется тот, уже вставая, в боевой готовности, — просто доверься мне.

2

Зимний воздух колкий, но свежий, и, стоит им выйти за пределы здания, Рыжий сразу сует руки в карманы. Вдоль аллеи, по которой они неспешно идут, тянется рождественская ярмарка, сияющая огнями, окутанная запахами корицы, горячего шоколада и свежей выпечки. Ряд небольших деревянных будок, украшенных гирляндами и еловыми ветками, создает уютную, почти сказочную атмосферу. Мягкий свет фонарей отражается на заснеженных дорожках, а в воздухе слышится смех, приглушенные голоса и тихая рождественская музыка, доносящаяся из динамиков.

На прилавках разложены всевозможные сладости: пряники, завернутые в прозрачную пленку с красными лентами, карамельные яблоки, засахаренные орехи и свежеиспеченные булочки, от которых веет теплым ванильным ароматом.

Повсюду стоят украшенные ели — небольшие, возле палаток, и одна огромная, в центре ярмарки, усыпанная игрушками, лентами и сверкающими огоньками. Под ней расположилась резная сцена, где детский хор исполняет рождественские песни, а немного поодаль крутится карусель с деревянными лошадками.

Люди неспешно гуляют между рядами, кутаясь в шарфы, некоторые держат в руках дымящиеся стаканчики с напитками, а дети носятся с бумажными пакетами сладостей. Иногда с крыш будок падает снег, осыпая прохожих белыми хлопьями, и кто-то тут же смеется и встряхивает голову.

— Как-то чересчур празднично, — Рыжий фыркает, разглядывая все скептическим взглядом.

— Ты что, ненавидишь Рождество? — Хэ Тянь нарочито возмущается.

— Нет. Просто раньше у нас не было такой показухи, — пожимает плечами он.

Хэ Тянь же, наоборот, наслаждается всей этой сказкой вокруг, рассматривает с детским восторгом. Он скользит взглядом по рядам ярмарки и, заметив небольшой киоск с горячими напитками, уверенно направляется туда, оставив Рыжего чуть позади. В нос ударяет пряный аромат — смесь корицы, гвоздики и цитрусовых, исходящий от больших металлических котлов, в которых неспешно варится глинтвейн.

Продавец, закутанный в толстый шерстяной шарф, ловко разливает напиток в бумажные стаканчики, а рядом на прилавке стоят небольшие миски с тонкими ломтиками апельсина и звездочками бадьяна. Хэ Тянь, не раздумывая, берет два стакана, один из которых тут же обхватывает ладонями, наслаждаясь приятным теплом.

Забрав напитки, он разворачивается, окидывает взглядом оживленную толпу и тут же находит его — Мо Гуань Шань стоит чуть поодаль, зябко втянув голову в воротник. Хэ Тянь улыбается, не торопясь возвращаться, дает себе секунду просто понаблюдать.

— Держи, — вдруг говорит Хэ Тянь и протягивает ему стаканчик с дымящимся напитком.

— Это что еще за хрень? — Мо смотрит на него с подозрением.

— Напиток, — спокойно отвечает Хэ Тянь.— Согреешься.

Мо хмурится, но любопытство берет верх. Он осторожно принюхивается. Запах гвоздики, корицы и чего-то пряного обволакивает, успокаивает. Осторожно делает глоток. Горячая волна прокатывается по телу, сначала обжигая язык, а потом растекаясь теплом по груди и пальцам.

— Да не волнуйся, я тебе ничего не подмешивал, — Хэ Тянь смеется, заметив, как Мо на секунду щурится, — это всего лишь глинтвейн. Себе я тоже взял.

Он вскидывает руку со вторым стаканчиком и демонстративно отхлебывает. А потом с прищуром смотрит на Мо и наклоняется ближе.

— Могу и из твоего попробовать. Хочешь?

— На хуй иди, — бурчит Рыжий, резко отстраняясь назад, но все же выдает короткое: — Вкусно. Спасибо.

Хэ Тянь, кажется, удовлетворен этим ответом.

3

Они неспешно идут вдоль аллеи, где по бокам, словно пряничные домики, раскинулась ярмарка с небольшими киосками в празднично-желтых огоньках. Здесь есть абсолютно все: детские игрушки, сладкая вата, хот-доги, всякие разноцветные сладости, новогодние атрибуты, напитки и закуски, даже фейерверки и бенгальские огни. База отдыха решила прилично заработать на праздничных каникулах.

Хэ Тянь направляется к ближайшему киоску, всучив свой стакан Рыжему и ничего не объяснив. Через минуту возвращается с двумя красными новогодними шапками с белыми помпонами. Его глаза сверкают озорством.

— В жопу себе засунь, — тут же заявляет Рыжий, хмурясь. Понимает, куда ветер дует.

— Уже поздно, — ухмыляется Хэ Тянь, ловко натягивая одну шапку ему на голову. Помпон нелепо качается перед глазами, а волосы топорщатся.

Рыжий дергается, чтобы снять ее, но руки заняты стаканчиками. Теплый напиток уже успел растопить холод в его пальцах и снять раздражение, но теперь эта нелепая шапка и взгляд Хэ Тяня снова выводят из себя.

Новенький усмехается и вдруг тянется вперед, кончиками пальцев поправляя помпон, перекидывая его на бок и задевая при этом ухо Рыжего. Движение легкое, почти невзначай, но Шань замирает, как олень в свете фар. Тепло пальцев Хэ Тяня на секунду прожигает сквозь холод, заставляя сердце пропустить удар.

— Неплохо, малыш. А тебе идет, — усмехается он.

— Не называй меня так! — Рыжий вскидывает голову, краснея. — Ты идиот, — фыркает, но стянуть шапку так и не решается.

Хэ Тянь надевает вторую на себя и, достав телефон, улыбается:

— Давай, сделаем фотку на память.

Рыжий закатывает глаза и уже готов возмутиться, но Хэ Тянь обхватывает его плечи и притягивает ближе. Теплый бок новенького касается его руки. Вспышка на секунду ослепляет глаза. На экране: нахмуренный Рыжий с красными щеками и самодовольный Хэ Тянь — оба в нелепых шапках на фоне сверкающих огней ярмарки.

Рыжий смотрит на фото и чувствует, как в груди расплывается что-то теплое и уязвимое. Нелепо. По-детски. Но приятно. А Хэ Тянь мягко улыбается, разглядывает снимок и шепчет:

— Отличный кадр.

Рыжий отворачивается, но его губы предательски дергаются вверх.

— Дурак.

— Учился у лучших, — лениво соглашается новенький. — Сохраню ее на память, ты здесь очень милый.

Он смеется, смотря на недовольное выражение лица Рыжего, и протягивает руку за своим стаканом.

— Кстати, с Рождеством тебе, малыш Мо.

Их руки снова соприкасаются на мгновение, как будто случайно.

— С Рождеством, придурок.

Но оба знают — это не случайность.

4

Они идут по тропинке, снег под ботинками утрамбовывается с хрустом. Легкая болтовня течет сама собой, без напряжения. Рыжий изредка комментирует особо нелепые украшения, Хэ Тянь, как обычно, подначивает его.

— Почему ты вообще перевелся сюда? — спрашивает вдруг Рыжий, бросая на него короткий взгляд.

Хэ Тянь хмыкает.

— А что, так сильно интересует?

— Не люблю, когда у людей есть какие-то мутные тайны.

— А, значит, ты просто любишь лезть в чужие дела?

Рыжий недовольно сопит:

— Забей. Не хочешь рассказывать — не рассказывай. Больно надо.

— Ладно-ладно, не кипятись, — ухмыляется Хэ Тянь, но после короткой паузы все же отвечает: — Так решил отец. Сказал, что мне нужно сменить окружение, обстановку. Быть ближе к брату и…

— Что?

— Просто сменить обстановку, — повторяет тот, но в его голосе скользит что-то странное, будто он что-то не договаривает.

Рыжий замечает это, но не давит. Вместо этого переключается на новую тему.

— У тебя есть брат?

— Да, старший.

— Сколько ему?

— Двадцать пять.

— Я ни разу не видел его у тебя. Вы не живете вместе?

Новенький молчит. Рыжий понимает, что ступает на опасный и мутный путь, поэтому захлопывается. У этого тоже какие-то траблы с семьей, у кого ж их сейчас нет. Но ему хватает своего прошлого и темных тайн семьи Шэ Ли. Он не хранитель секретов, новые ему нахуй не сдались.

Они доходят до круглосуточного магазина. Только Рыжий успевает толкнуть дверь, как у Хэ Тяня звонит телефон. Он вытаскивает его из кармана, смотрит на экран. Его лицо моментально меняется. Из расслабленного и непринужденного, оно становится раздраженным и напряженным. Сжимает в руках телефон и, прежде чем ответить, коротко бросает Рыжему, отходя в сторону:

— Подожди минуту.

Рыжий остается у входа, сверля спину новенького. Даже с такого расстояния, он замечает напряженную линию плеч, хмуро сведенные брови. Замечает его шаги взад-вперед — будто марш отбивает. Замечает чересчур длинные пальцы, которые зачесывают волосы назад. Замечает язык, который облизывает губы.

Это нервное.

Рыжий следит за каждым его движением, пока не ловит себя на этой херовой вещи. Сейчас самое время упиздовать, свалить подальше. Идеальный момент, зеленый свет, блядь.

Потому что новенького слишком много.

Много последние два месяца, много на этой неделе, много за сегодняшний день.

И это пиздец, если честно.

Мороз уже успевает пробраться под одежду, пронизывая холодом, но Рыжий продолжает стоять, наблюдая за Хэ Тянем. Не может сдвинуться, будто ноги приросли к земле, будто притяжение земли настолько усилилось, что теперь невозможно двигаться.

Разговор явно выдается херовым, потому что Хэ Тянь мрачнеет на глазах. И Рыжий думает, поебать, это не моя залупа.

Хэ Тянь поднимает взгляд на Рыжего, будто проверяя, не ушел ли тот.

И Рыжий не уходит.

5

Хэ Тянь заканчивает разговор и возвращается.

— Извини, что заставил ждать.

— Мне похуй, — бросает Рыжий, заходя внутрь первым.

Магазин встречает их теплом и запахом кофе. Рыжий сует руки в карманы, останавливаясь в стороне. Жрать он не особо хочет, а деньги тратить — тем более. Учитывая, что здесь почти втридорога, чем в городе.

Заметив, что он не идет следом, Хэ Тянь оборачивается:

— Ты не будешь ничего брать?

— Я не голоден.

Новенький кивает и идет за корзиной. Он неспешно проходит по ряду полок взглядом, обходит почти весь магазин, совсем небольшой. Сваливает в корзину всякую ерунду: чипсы, шоколад, бутылку газировки. И наконец идет к кассе.

Шань встречает его с одним пакетом, который забит всякой ерундой.

— Ты весь магазин скупить решил?

— Ну, мало ли проголодаемся, — беспечно отвечает тот.

Когда они выходят, Хэ Тянь разворачивает упаковку сэндвича и сует ее Рыжему в руки, с легкой улыбкой:

— На, держи. Ты ведь любишь только без корочки.

Рыжий замирает. Берет сэндвич и молча смотрит на него.

Он говорил об этом лишь раз. Когда случайно разоткровенничался на том мосту. Бросил между строк, даже внимание не акцентировал. И он запомнил. А Ли… Ли за столько лет так и не удосужился.

— Эй, ты чего завис?

— Да так, — Рыжий трясет головой и откусывает кусок. — Спасибо.

6

Ночь тихая и морозная. Их шаги глухо поскрипывают по утоптанному снегу, воздух наполнен свежестью и легким запахом хвои. Небо над горами уже черное, а вдоль аллеи, ведущей к гостинице, горят гирлянды. Мягкий свет маленьких лампочек отражается на снегу, превращая обычную дорожку во что-то волшебное. Рыжий идет рядом с Хэ Тянем, спрятав руки в карманы и опустив взгляд.

Прогулявшись по всей территории базы, ребята наконец-то идут в сторону гостевых домиков, в свою комнату. Рыжий ощущает легкость, к которой не привык. Нет тревоги, нет злости или раздражения — только какое-то теплое, спокойное умиротворение.

Рыжий чувствует себя… странно. Но в хорошем смысле.

Новенький идет рядом, засунув руки в карманы пальто, и лениво болтает о чем-то несерьезном. Рыжий слушает вполуха, но ему приятно просто слышать этот голос.

Просто фоном. Просто рядом.

В такой спокойной обстановке, он даже теряет счет времени. Лезет в карман куртки. Экран телефона слепит на секунду, после полумрака улицы. Два часа ночи.

И несколько непрочитанных сообщений.

Брови тут же хмурятся. Сообщений много, одно за другим.

[Шэ Ли]
00:15
почему не отвечаешь?

[Шэ Ли]
00:45
ты где шляешься?

[Шэ Ли]
01:00
ты блядь совсем охуел?

Рыжий раздраженно сжимает челюсти, но внезапно понимает, что не чувствует привычного страха или вины.

Не сегодня.

Он смотрит на экран еще секунду и, даже не дочитав оставшиеся сообщения, молча ставит телефон в режим полета и сует обратно в карман.

Где-то сбоку раздается ленивый голос Хэ Тяня:

— Все нормально?

Рыжий медленно вдыхает холодный воздух, словно проверяя себя.

И понимает, что да. Все в порядке.

— Ага, — он бросает мимолетный взгляд на Тяня и пожимает плечами. — Ничего важного.

И они продолжают идти вперед по заснеженной аллее, освещенной мягким светом фонарей. Они молчат. Но тишина вокруг почти уютная, только редкие шаги нарушают ее, да ветер лениво играет с ветками деревьев.

Хэ Тянь разворачивает небольшой пакетик лакричных конфет, задумчиво закидывая одну в рот. Он явно наслаждается их вкусом, неторопливо жуя и изредка посматривая на Рыжего.

— Хочешь? — спрашивает он, протягивая бумажный пакет.

Рыжий бросает на него подозрительный взгляд, затем с сомнением смотрит на темные кусочки лакрицы. Вся эта липкая масса выглядит так, будто ее вообще нельзя есть.

— Что это за гадость?

— Попробуй, — с улыбкой на губах настаивает новенький.

Рыжий все же берет одну конфету, бросает в рот и почти сразу морщится, замирает, пережевывая с явным отвращением, а затем резко сглатывает.

— Блядь. Что это вообще такое? — он морщится еще сильнее, глядя на новенького с неподдельным ужасом. — Это же какая-то резиновая дрянь с привкусом аптечки!

— Да ты просто не понимаешь вкуса, малыш Мо, — ухмыляется Хэ Тянь, не скрывая издевки, и снова закидывает конфету в рот.

— Да пошел ты, — Рыжий сплюнул бы, если бы мог, но теперь ему просто остается страдать. — Мерзость несусветная!

Неожиданно Хэ Тянь останавливается, легко коснувшись плеча Рыжего.

— Смотри, — шепчет он тихо, кивая в сторону.

И тут Рыжий замечает какое-то движение сбоку. Хэ Тянь вдруг ускоряется, и Рыжий следует за ним.

На снегу сидит собака. По виду породистая — золотистый ретривер. Пушистый, светлый, с умными темными глазами. Собака смотрит на них дружелюбно и чуть виляет пушистым хвостом, будто ожидая, что ее позовут.

Рыжий даже не успевает ничего сказать, как Хэ Тянь уже подходит ближе, опускаясь на корточки и протягивая руку.

— Эй, иди сюда, дружок, — его голос сразу становится мягче, а в глазах мелькает искренняя радость, и пес тут же подбегает, радостно ткнувшись мокрым носом в его ладонь.

— Откуда он здесь взялся? — задумчиво тянет Рыжий, но останавливается, наблюдая, как новенький с нежностью гладит пса. — Не боишься?

Хэ Тянь поднимает на него взгляд, улыбнувшись своей фирменной, чуть насмешливой улыбкой.

— Чего бояться? — отвечает он, медленно проводя рукой по мягкой, густой шерсти собаки.

Рыжий тоже присаживается рядом. Некоторое время он только смотрит на ретривера, но потом осторожно протягивает руку. Когда его пальцы касаются шерсти, он замечает, какая она теплая и мягкая.

— У меня тоже был пес. Такой же породы, — тихо говорит Тянь спустя мгновение. Его голос становится чуть ниже, мягче. — Звали Лаки. Я нашел его, когда мне было лет восемь.

Рыжий чуть приподнимает бровь, заинтересованный этим признанием.

— Мы с ним были недолго, но все время проводили вместе, — продолжает он, поглаживая пса за ухом. — Когда мне было хреново, он приходил и ложился рядом. Знал, как поддержать. Он был моим лучшим другом. Это была настоящая удача, что мы нашли друг друга. Поэтому и назвал его так.

Его голос на миг дрожит, но он быстро берет себя в руки, отводит взгляд и улыбается.

— Классный был пес, — добавляет он, снова поглаживая ретривера.

Рыжий молча смотрит, как тот возится с собакой, и в какой-то момент понимает, что никогда не видел Хэ Тяня таким.

Без его вечного ехидства, без маски самоуверенности. Просто искренним.

Чего-то в этом моменте было слишком много: тепла, грусти, откровенности. Особенно, этой откровенности, которой в последнее время стало уж слишком дохрена.

Рыжий в душе не ебет, что случилось с его псом. Умер от старости, сбежал из дома или еще чего похуже. Но прошедшее время, которое использует Хэ Тянь напрягает. И копаться в этом Рыжий не собирается, не собирается задавать тупой вопрос «а что случилось потом?». Прошлое должно оставаться в прошлом. Потому что от слов новенького веет болью и грустью, и Рыжий ни за что не будет вспарывать затянувшуюся рану, не даст воспоминаниям нахлынуть чертовой волной своим вопросом. Он знает, насколько это больно. Поэтому он придает голосу максимально безэмоциональный окрас, не жалеет, а просто озвучивает свою мысль:

— Лаки, значит? Думаю, он был счастлив, что у него был ты.

Хэ Тянь поднимает на него взгляд. В его глазах сияет что-то, что Рыжий не может расшифровать. Не ответив, он лишь слегка улыбается, и в этой улыбке все — благодарность, воспоминания, тихое согласие.

Какое-то время они просто молчат.

Золотистый ретривер вдруг тычется мокрым носом в ладонь Рыжего, и тот чуть дергается от неожиданности.

— Эй, ты чего? — бурчит он, но собака только виляет хвостом.

Хэ Тянь усмехается.

— Видишь? Они чувствуют хороших людей.

Рыжий закатывает глаза.

— Заткнись.

Рыжий еще пару секунд смотрит на собаку, чувствуя, как в груди разливается странное, почти щемящее тепло.

Хэ Тянь рядом все еще улыбается, продолжая гладить пса, и выглядит так спокойно и привычно. Настолько, что Рыжего вдруг торкает осознание, что уже неделю он проводит целые дни бок о бок с этим новеньким.

И больше не чувствует этого дикого раздражения и злости, не чувствует нервозности и агрессии.

Рыжий не может объяснить себе, в какой момент его присутствие стало таким комфортным и привычным. Правильным и нужным.

Он сжимает ладонь в кармане куртки, внутренне ругаясь, потому что, что за херня с ним творится вообще? Что за хуйня происходит между ними? Что за пиздец творится в собственной башке?

И прежде чем он успевает передумать, слова слетают с его губ:

— Слышь, новенький.

Тот поворачивает к нему голову, все еще на корточках, и усмехается:

— О, и без оскорблений? Я думал в твоем лексиконе один мат и помойные слова.

— Да заткнись ты хоть на минуту, а? — Рыжий раздраженно морщится, но вместо привычной злости в голосе почему-то чувствуется только растерянность.

Хэ Тянь приподнимает бровь, но молчит. Рыжий шумно выдыхает, сжав руку сильнее.

— Я серьезно. Я… я хотел сказать спасибо.

На секунду даже собака замирает.

Новенький чуть хмурится, слегка наклоняет голову. Видимо, не врубается.

— За что?

Рыжий скашивает взгляд в сторону, пытаясь сделать вид, что ему вообще похер, но голос все равно выдает пиздец внутри:

— За то, что помог мне с экзаменом.

Хэ Тянь чуть усмехается:

— А, ты про это. Забей. Ты же сам его сдал.

— Без тебя я бы не смог. — Рыжий сжимает челюсть, а потом чуть тише добавляет: — Для меня это было важно. Не только для себя. Но и для мамы. Я не мог облажаться. Не мог так херово поступить и подвести ее.

Хэ Тянь перестает улыбаться.

Просто смотрит на него внимательно, без привычной насмешки, без своего вечного ехидства.

— Я знаю, — тихо говорит он. — Я был рад помочь. Правда.

И почему-то это выбивает Рыжего сильнее всего.

Тишина затягивается, и, пока осознание того, что он делает не бьет тревожной сиреной, он сжимает руки в кулаки и резко подается вперед к новенькому. Хватает его за загривок и тянет к себе.

Он замечает расширенные от удивления темные глаза. Замечает приоткрывшийся рот, с которого так и не успел сорваться немой вопрос. Замечает легкое напряжение, которое чувствуется на шее под холодными пальцами.

И прежде чем Хэ Тянь успевает что-то сказать, Рыжий склоняется к нему и коротко касается губами его щеки, чувствуя рваное горячее дыхание на своей собственной. Секунда — и он тут же отшатывается, чувствуя, как жар стремительно разливается по шее. Вскакивает на ноги, резко выпрямляясь.

Просто Мо Гуань Шань ненавидит ходить в должниках.

— Все! Я тебе отплатил, теперь мы квиты! Запомни и радуйся, больше ты от меня нихера не получишь!

Он разворачивается, готовый уйти, но не успевает сделать и шага, как слышит за спиной сдавленный выдох.

— …Ты серьезно? — Хэ Тянь медленно поднимается на ноги. — Охренеть… — касается пальцами щеки, куда его только что поцеловали.

Рыжий оборачивается к нему и видит полную растерянность на его лице. Он все же смог выбить Тяня из колеи, и теперь вечно собранный и самодовольный мажор выглядит потеряно. Он совсем не ожидал этого.

Понятное дело. Рыжий сам от себя этого не ожидал.

Но новенький быстро собирается, на лице появляется привычная задорная ухмылка, и он делает пару шагов в сторону Мо, растягивая слова на свой манер:

— Если бы я знал, что ты все же сделаешь это, то загадал бы более интересное место. Повторим?

— ЗАТКНИСЬ!

Рыжий стремительно несется вперед, но слышит, как новенький идет следом, хохоча на всю аллею.

Chapter 11: Глава 11

Notes:

CX1MERA - PARALYZED
Editors - No Sound But The Wind

Рыжий не помнит, как именно они с Цунь Тоу начали общаться.

Как-то само собой получилось. Может, потому что Рыжий устал от постоянного общества Шэ Ли, может, потому что Цунь Тоу первый предложил закурить после уроков, а может, потому что просто не смотрел на него как на опухоль, как на какую-то бездомную шавку, как на шестерку Шэ Ли и не побоялся подойти и заговорить с ним.

Рыжий не помнит, как именно они с Цунь Тоу начали общаться. Но он помнит, что с ним всегда было легко. Без подвохов, без скрытых мотивов, без попыток задеть или унизить. Без мордобоя, без приказов, не подлежащих обсуждению, без агрессии и эмоциональных качелей.

Они играли в баскетбол на старой площадке, ели дешевую, но вкусную уличную еду по вечерам и обсуждали всякую чушь, которая не имела значения, но была важна именно в тот момент.

С ним Рыжий узнал, что такое нормальная, настоящая и здоровая дружба. Когда ты не начинаешь день с тревоги и не ожидаешь пиздеца на ровном месте, не гадаешь, какое у него настроение и не подстраиваешься под ситуацию, не делаешь что-то аморальное из-за страха за свою жизнь. Он умел слышать, давал выговориться, поддерживал как мог.

Он был простым парнем. Без выебонов, без пафоса, без дичи в башке. Просто обычный нормальный пацан. И именно это зацепило Рыжего больше всего.

— Все, конец мячу. Надо брать новый, этот сдувается, — фыркает Цунь Тоу, ловя мяч на отскоке.

— Не хер было пинать баскетбольный мяч. Твоя идея была играть и в футбол, и в баскетбол одним, — усмехается Рыжий, вытирая потный лоб краем майки.

— Ну а ты особо против не был, — Цунь Тоу смеется, садится на скамейку рядом и растягивается, лениво прикрывая глаза. — Что-то лето слишком жарким выдалось. Скорее бы прохлада и осень.

— Да ну, с осенью школа начнется. Нахуй надо, — Рыжий невольно напрягается из-за мыслей о школе и лезет в карман за сигаретой. — Будешь?

— Спрашиваешь, — Тоу фыркает, будто это и так очевидно. Достает сигарету, зажимает между губ и, склонившись к зажженной спичке Рыжего, прикуривает. Облегченно выдыхает никотиновый дым и смотрит на вечернее небо. Солнце только зашло, но оранжевые полосы все еще прорезают облака. Уже зажглись пара одиноких звезд. — Офигеть, скоро нам будет уже по шестнадцать. Вот время пролетело. Будто только вчера с тобой познакомились.

— Бля, говоришь так, словно мы хуеву тучу лет дружим.

— Ну ты и придира. Ну дружим мы пару месяцев, и че? Важно не сколько, а как. Я вот как увидел тебя, сразу почувствовал, что ты мой братан.

— Пиздабол, — Рыжий усмехается и тоже выдыхает, поднимая взгляд на небо. Уличные фонари постепенно зажигаются. Стрекот цикад дарит спокойствие и умиротворение. — Ты сто пудов думал, что я какой-то конченный долбаеб.

— Да нет, не думал. Но рожа у тебя была пиздец, конечно, братан. Думал, ты мне почки отхуяришь сразу же.

— А чего подошел тогда, раз боялся? — Рыжий хмурится и поворачивает голову в его сторону.

— А кто сказал, что я боялся? Если бы я ошивался с Шэ Ли, то, наверное, выглядел бы похлеще твоего.

— Не надо тебе с ним ошиваться, — Рыжий мрачнеет на глазах, глубоко затягиваясь, — держись от него подальше.

— А ты?

— Что я?

— Когда ты начнешь держаться от него подальше? Когда перестанешь с ним ошиваться? Как сильно еще он должен сломать твою жизнь, чтобы ты наконец-то понял, что он не твой друг, а дерьмо последнее?

Рыжий до скрежета сжимает зубы, яростно впиваясь взглядом в одну точку перед собой.

Эти вопросы он сам задавал себе миллион раз. Но за столько лет так и не нашел на них ответа. И дело было не в том, что Рыжий на голову отбитый мазохист, который любит издевательства над собой, и не в том, что он бесхребетный трус, который не в состоянии дать отпор.

Здесь кроется что-то намного глубже, страшнее и опаснее. Что-то такое, что невозможно объяснить словами. Нужно просто ощутить то же, что чувствует Рыжий, чтобы понять его.

Он привык.

Боль — это неотъемлемая часть жизни, ее фундамент, ее бесконечно повторяющийся цикл. Боль — это нормально.

Если кто-то причиняет тебе боль, значит, ты заслужил.

Если кто-то берет тебя за шкирку, встряхивает, врезает так, что в глазах темнеет, значит, сам виноват.

Так же было дома.

Так же было с отцом.

Сколько себя помнит, Мо никогда не знал, что такое настоящая забота отца. Он не воспитывал его словами — только действиями. Болезненными, жестокими, не подлежащими обсуждению. Если он что-то делал не так, то первым шло осознание — тяжелый взгляд, короткая пауза, напряжение в воздухе. Потом — ожидание удара. Иногда он прилетал сразу, иногда — через полчаса или час, когда страх успевал набрать обороты. Он никогда не знал, с какой стороны прилетит. Никогда не знал, в какой момент сорвется. Никогда не знал, насколько больно будет в этот раз.

Был ли он хорошим сыном? Был ли он достойным? Стоил ли он хоть чего-то?

Отец никогда не давал понять. Только требовал.

Быть тише.

Быть лучше.

Не доставлять проблем.

Если отец кричит, значит, Рыжий его вывел. Если отец бьет, значит, было за что.

Со временем это становится нормальным. Скользкие, холодные, мерзко цепляющиеся за кожу щупальца, сдавливают горло, оплетают запястья, сковывают грудную клетку, вгрызаются в мышцы так глубоко, что каждый вздох становится пыткой. Они не дают двинуться, не дают сбежать, не дают даже закричать. Потому что если ты закричишь, они сомкнутся еще крепче.

И имя им — легион.

Если ты осмелишься думать, что можешь выбраться, они покажут тебе, насколько ты беспомощен. Если ты попытаешься разжать их хватку, то поймешь, что они уже часть тебя.

Что они были с тобой всегда. Что ты и есть эта дрянь, которая душит тебя изнутри.

И эта хренотень уже во всей твоей жизни. Когда тебе десять, ты боишься. Когда тебе двенадцать, ты перестаешь удивляться. Когда тебе четырнадцать, ты просто принимаешь это как часть жизни.

А потом отец уходит, и остается пустота. Огромная, жадная пустота. Без крика. Без гнева. Без боли.

Рыжий тогда не знал, что делать.

Как это — жить без страха?

Как это — не бояться каждого резкого движения?

Как это — не ждать удара?

Когда нет удара, нет и прощения. Когда нет боли, значит, тебя больше не существует.

Вот тогда появился Ли.

И все снова встало на свои места.

Он смотрел так же, как отец, — тяжело, давяще. Он говорил тем же тоном — резким, холодным, непреклонным. Он наказывал так же — без сомнений, без жалости, без границ.

И это было знакомо.

Привычно.

Правильно.

Потому что если Ли бьет, значит, Рыжий заслужил. Если Ли держит его под своим контролем, значит, так должно быть. Если Ли не отпускает, значит, он нужен.

Значит, у него есть место в этом мире.

Значит, он все еще дышит.

— Братан? — голос Цунь Тоу вытаскивает его из мыслей.

Рыжий моргает.

Его пальцы судорожно сжимают окурок, а мышцы напряжены так, что болят. Он бросает сигарету, давит ее носком кроссовка и резко встает.

— Херня все это, — говорит он жестко, натянуто, — просто херня.

— Это не херня, — Цунь Тоу вскидывает брови, но не торопится спорить. Он выдыхает, тянется за еще одной сигаретой к пачке, которая лежит на скамейке, чиркает спичкой. — Ладно. Не хочешь говорить — не надо. Но я просто хочу, чтобы ты знал. Ты не обязан это терпеть, братан. Можно жить и по-другому.

Рыжий дергается, срывает взгляд с него и делает шаг назад.

— Я…

— Ты не обязан, — повторяет Цунь Тоу тише.

Но Рыжий не слышит. Точнее, слышит, но не принимает. В голове слишком много шума. Слишком много воспоминаний. Слишком много всего, от чего невозможно сбежать.

И поток мыслей внезапно прерывается голосом. Слишком знакомый, тихий и опасный, звучащий где-то за спиной.

— Кого я вижу?

Рыжий резко оборачивается и видит его. Янтарно-желтые глаза мечут молнии, кулаки сжаты, а лицо перекошено дьявольской ухмылкой.

Рыжий прекрасно знает этот взгляд.

— Я, по-моему, говорил тебе, чтобы ты не шароебился с этим пиздюком, — Ли медленно подходит ближе. — Ты глухой, Рыжий? Или тупой?

Рыжий хмурится, смотрит прямо, не подает вида, хотя внутри него ледяными оковами сковывает страх. Жуткая, всепоглощающая волна животного страха, пробуждающая привычную тревогу.

— Я сам выбираю, с кем мне дружить, — глухо отвечает он. И звучит это жалко.

Ли криво усмехается, делает еще шаг.

— Ты забыл, как устроены дела, да? — его голос тихий, но в нем слышится жуткое предвкушение. — Забыл, как бывает, когда меня не слушают?

— Слышь, — в разговор влезает Цунь Тоу, — хорош уже. Он не твоя собственность, чтобы ты к нему так относился. Он человек, с правом выбора. Если у тебя проблемы с собственничеством, сходи-ка ты к психологу, дружок.

— Хавальник свой закрой, я вообще не с тобой разговариваю, — Ли устрашающе сужает глаза и поворачивает голову к нему.

— Мне все равно, с кем ты разговариваешь, да хоть с привидениями. Братана в покое оставь, говорю. Он не вещь, чтобы им распоряжаться.

— Цунь Тоу, не надо… — Рыжий не успевает договорить, потому что Ли, склонив голову набок, усмехается и вдруг резко дергается в сторону Цунь Тоу.

Все происходит слишком быстро.

Рыжий не успевает даже выдохнуть, как Ли хватает Цунь Тоу за горловину футболки и дергает вперед, а потом врезает ему коленом в живот. Тот заходится кашлем, сгибается, пытаясь схватить воздух ртом, но Ли не дает ему ни секунды передышки.

Еще один удар — теперь в лицо. Потом еще один. И еще.

Рыжий замирает. Он видит, как Цунь Тоу пытается закрыться руками, защитить лицо и уйти из-под череды ударов, как его руки слабо толкают Ли в грудь, но тот сильнее.

Намного сильнее.

Рыжий знает, каково это — когда Ли злится.

— Эй, хватит! — кричит Рыжий, но Ли не останавливается.

— ПРЕКРАТИ! — голос Рыжего срывается на вопль, и он бросается вперед, но тут же чувствует, как чьи-то руки цепко хватают его за плечи. За спиной оказываются Лысый и незнакомый Рыжему пацан, которые заламывают ему руки за спину и давят сверху, заставляя упасть на колени, и удерживают на месте.

Рыжий вырывается, но Лысый и патлатый незнакомец держат его крепко. Боль в плечах отдается огнем, но это ничто по сравнению с тем, что происходит прямо перед ним.

Цунь Тоу, вжавшись спиной в асфальт, дышит тяжело, его лицо уже покрыто ссадинами. Кровь на губе, под глазом расползается темный синяк.

Он пытался сопротивляться, но у него не было ни единого шанса.

Шэ Ли стоит над ним, в руках — железный прут, которым он только что с размаху ударил его по ребрам.

— Ну что, теперь ты понимаешь? — голос Ли спокоен. Без гнева, без ненависти. Просто холодное безразличие, от которого становится еще хуже. — Все еще считаешь его своим другом? Что за убожество.

Он ведет железом по его лицу, поворачивая голову Цунь Тоу в сторону Рыжего. Тоу не отвечает. Он только задыхается, грудная клетка ходит ходуном, видно даже с такого расстояния. Он старается не двигаться слишком резко, чтобы не усугубить боль.

— Шэ Ли, хватит! — голос Рыжего срывается на хриплый крик. Он яростно дергается, но Лысый только сильнее вдавливает сверху. Мелкая галька асфальта больно впивается в колени.

Ли медленно поворачивает голову. Смотрит прямо в глаза Рыжего, как будто впервые его видит.

— Хватит? — он усмехается, будто слышит что-то нелепое. — Ты же сам вынудил меня сделать это, Рыжий. Это же ты виноват. Ты во всем виноват, Мо Гуань Шань. А теперь смотри внимательно. Вот что бывает, когда ты меня не слушаешься.

И в следующую секунду он резко, со всей силы, опускает прут вниз — с противным хрустом металл встречается с ногой Цунь Тоу. Раздается сдавленный, рваный крик.

Рыжий вздрагивает, у него перехватывает дыхание.

Цунь Тоу корчится, сгибаясь, его пальцы впиваются в землю, ногти скребут асфальт, и его лицо становится белее бумаги.

— Сука, Ли! Какая же ты мразь! Ублюдок! — Рыжий дергается так, что кожа на запястьях обдирается до боли, но его не отпускают.

Шэ Ли хмурится и осуждающе качает головой.

— Видишь? А могло быть иначе, если бы ты просто слушался меня. Я ведь сказал — никаких друзей, кроме меня. В твоей жизни не должно быть никого, кроме меня. Запомни это уже наконец.

Он опускается на корточки рядом с Цунь Тоу, хватает его за щеки, больно сдавливая их пальцами, заставляя посмотреть на себя.

— Запомни этот урок, мудень. Ты не должен трогать то, что принадлежит мне. Будешь знать, где твое место. Еще раз увижу тебя рядом с Рыжим, с ногами своими можешь попрощаться. Ходить уже ты не сможешь, — бросает он холодно.

Шэ Ли медленно поднимается. Взглядом отряхивает с себя всю эту грязь — чужую боль, чужие страдания. Поворачивается к Рыжему, который стоит на коленях на грязном асфальте, впившись взглядом в лежащего на земле.

Рыжего будто оглушает.

Не должен. Трогать. Принадлежит.

От этих слов внутри все выворачивается. Что-то поднимается из самого нутра, словно ядовитая жижа, обжигая горло. Рыжий судорожно сгибается, рвотный спазм пронзает, и его мощно выворачивает прямо на асфальт.

Лысый с отвращением отшатывается, но не отпускает. Второй издевательски хмыкает.

Шэ Ли молчит. Только наблюдает.

Рыжий тяжело дышит, сотрясаясь от отголосков рвоты. Глаза слезятся, в ушах шумит. Ему мерзко, до дрожи, до онемения кончиков пальцев.

— Отпустите его, — кивает Ли на Рыжего, и оба разжимают пальцы.

Мо чувствует, как кровь шумит в висках. Он точно вляпался бы в свою блевотину, но чьи-то руки поднимают его на ноги.

Гуань Шань смотрит на Цунь Тоу, через плечо Ли, дергается в его сторону. Ему надо помочь. У него перелом ноги, Рыжий слышал этот мерзкий хруст. И боль, скорее всего, адская.

Глаза Ли все еще на нем.

— Иди сюда, Рыжий.

Ли звучит почти ласково. Он распахивает руки.

Пальцы Рыжего дрожат. Он не двигается.

Ли чуть сужает глаза.

— Я сказал, иди сюда.

Внутри что-то ломается. Он понимает, что в этот раз все зашло слишком далеко.

Мо выпрямляется. С ненавистью вытирает рот тыльной стороной ладони и поднимает голову. Делает шаг вперед. Прямо в его объятья. Прямо в зыбучие пески. Прямо в лапы хищника.

Просто потому, что иначе будет хуже.

***

Автобус медленно заезжает на стоянку и тормозит. Группа учеников шумной гурьбой высыпает на улицу, одновременно радуясь и грустя, так быстро закончившейся поездке.

Солнце осталось где-то там, за горами, как и все, что тяготило в последнее время. Рыжий чувствует себя удивительно спокойно. Природа, воздух — все это реально помогло ему прочистить башку.

Он останавливается чуть поодаль от автобуса, тянется всем телом, разминая затекшие мышцы, и облегченно выдыхает. Смотрит на россыпь звезд на вечернем небе над головой и перехватывает рюкзак поудобнее. К нему привычно приближается Хэ Тянь.

— Слушай, а у тебя не остались те странные конфеты? Черные. Как ты их назвал? — Рыжий щурится, пытаясь вспомнить название, которое постоянно вылетает из головы.

— Лакрица, что ли? — Хэ Тянь бросает на него взгляд с легкой усмешкой, держа дорожную сумку через плечо. — Ты же сказал, что это гадость.

— Ну, — Рыжий чуть хмурится, смотрит на дорогу, по которой они только что приехали, — просто попробую еще раз.

— Ты уже третий раз пробуешь, — Хэ Тянь ухмыляется шире. — Может, тебе просто понравилось?

Рыжий лишь фыркает, не отрывая взгляда от дороги. Новенький все же лезет в сумку и достает небольшой бумажный пакет, в котором осталось меньше половины, и протягивает ему:

— Забирай все. Я куплю тебе еще.

— Я и сам могу себе купить.

Рыжий забирает пакет и сует в карман куртки. Они уже подходят к парковке, где их ждут Цзянь И и Чжань Си, и что-то в этом моменте — эта легкость, этот ветерок, эти ребята — будто укладывает все на свои места.

— Рыжий! — Цзянь И машет руками, как будто не видел его до хрена долго. — Вы, блин, куда исчезли?

— Никуда мы не исчезали, — лениво отвечает Рыжий, но замирает на секунду. Это «мы» странно откликается где-то глубоко внутри. — Тебе-то какая разница?

— Какая разница? — возмущается тот. — Мы думали, что вы бросили нас и свалили даже не попрощавшись! Мы ж всю неделю рядом были. Нельзя так поступать с друзьями.

— Ладно тебе, — Чжань Си тянет его за рукав, — никуда они не уходили, я же говорил.

Разговор переходит в легкий треп, шутки, какие-то мелкие подколы, обещания обменяться фотками. Рыжий чувствует себя почти счастливым.

Почти.

Когда они наконец прощаются, Рыжий сворачивает в сторону от основной дороги. Идет неспешным шагом и в какой-то момент останавливается, оборачивается. Видит, как новенький стоит на месте, переминаясь с ноги на ногу.

Рыжий удивленно вскидывает бровь:

— Ну? Долго там топтаться будешь?

Хэ Тянь аж подскакивает, в пять больших шагов преодолевает расстояние между ними и лыбится довольно. Рыжий думает, не хватает только радостно виляющего хвоста для полной картины.

Они идут рядом. Молча и спокойно. И Рыжий думает, что вот бы этот момент продолжался подольше. Потому что сейчас, рядом с новеньким, под вечерним небом и на пустой аллее, он чувствует спокойствие. Что-то в нем есть. Что-то такое, что позволяет держать в узде собственных демонов.

Мысль иррациональная, почти безосновательная, но цепкая, как липкая паутина, которую не сорвать. И он позволяет себе спокойно выдохнуть. Все будет нормально. Все наладится. Дерьмо жизни уже кажется не таким бескрайним и удушающим.

Все будет хорошо.

Но легкость и умиротворение исчезают в одно мгновение. Сердце Рыжего будто проваливается в пустоту, а потом с силой бьет в грудную клетку.

Потому что впереди, прямо по пустой аллее, на них выходит компания парней.

Их человек семь, не меньше. У Рыжего зрение не идеальное, но Ли узнать слишком легко, даже с такого расстояния. В черном худаке, узких черных джинсах, он идет вразвалочку. Спина горделиво выпрямлена, в зубах сигарета. За ним тянется вереница его шайки. Рыжий ловит злобный оскал самого крупного из банды — Лысый, фиксирует ухмылку патлатого где-то справа.

Рыжий замирает на секунду, глядя на приближающиеся силуэты, сжимает кулаки. По спине пробегает неприятный холодок. Кровь стынет в жилах, а мышцы непроизвольно напрягаются.

И чувствует неминуемый пиздец.

— Блядь.

Хэ Тянь останавливается рядом, не отрывая глаз от приближающихся парней. Те, похоже, вовсе не удивлены встрече. Идут ровно, целенаправленно, прямо на них, как будто знали, что столкнутся. Или ждали.

Рыжий сглатывает, с силой сжимает зубы. Внутри все закипает и холодеет. Животные инстинкты самозащиты вперемешку со страхом парализуют. Спина рефлекторно выпрямляется, разводя плечи в стороны. Делая его шире, больше.

Сука.

— Съебись, — в голосе Рыжего лютая сталь. Он выдыхает, даже не поворачивая головы. Взгляд держит зрительный контакт с Ли.

Хэ Тянь не двигается, ни слова не говорит. Словно напрочь оглох. Рыжий дергает головой в сторону, снова зло шипит. Бычит.

— Ты слышишь? Съебался на хуй отсюда.

— Слышу, — спокойно говорит Хэ Тянь, даже не поворачивая головы.

И черты его лица меняются на глазах. Расслабленное лицо тут же напрягается. Лоб прорезают заломы морщин, он хмурится. А глаза сужены. Черные. Опасные. В них плещется что-то нечеловеческое, дикое. Отчетливо видно даже в темноте. Следят за каждым движением Ли, который наконец сбавляет шаг.

Они останавливаются буквально в паре метров. Знакомые светлые волосы, падающие на глаза. Небольшой шрам над губами, которые плотно сжаты. Янтарно-желтые глаза в темноте горят опасностью. Широкие плечи опущены, поза расслаблена. Но Рыжему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что задумал он что-то неладное. Что от этой встречи веет дерьмом.

И от этого сердце заходится бешенным ритмом.

Рыжий вспоминает, как он, будучи двенадцатилетним пиздюком, в одиночку отмудохал троих мужиков.

А теперь?

Что теперь?

— Давно ждешь? — спрашивает Рыжий.

— Нет, — Ли выплевывает сигарету на землю, давит носком ботинка. — Вовремя ты.

Рыжий чувствует, как сгущается напряжение. Слова заполняют пространство между ними, превращаясь в невидимые шипы.

— Рано ты вернулся из своей Европы.

— Отвечал бы ты на сообщения, был бы в курсе, — в стальном голосе проскальзывает обида, или даже злость.

— В горах не было связи.

— И как это меня должно волновать? Я говорил — быть на связи, говорил — никуда не сваливать. Сам виноват.

Рыжий молчит. Понимает, что если не держать язык за зубами, Ли слетит с катушек и тогда хуйни не миновать. Тот, не получив ответа, продолжает:

— А поездка отменилась, прикинь. Кое-кто нарушил все мои планы, — он ухмыляется. — А что, ты не рад? Решил воспользоваться моим отсутствием и съебать с этим мажором на отдых? Я помешал? Может, мне уйти, чтобы не портить вашу идиллию?

— Блядь, хуйни не неси, а.

— А какого хуя тогда? Какого хуя ты с ним, Рыжий? — Ли говорит почти спокойно, но в голосе слышится затяжная злость.

— Я не должен спрашивать у тебя разрешения, с кем и куда мне ехать.

— Серьезно? Я тебе четко сказал, чтобы ты никуда не съебывал. И че? До хуя смелый стал? Твой мажорчик круче оказался?

— Тебя это ебать не должно, — огрызается Рыжий, заводясь мгновенно.

— О, мы теперь так заговорили? Или перед ним красуешься? — он брезгливо морщится, кивая в сторону новенького. — Раньше-то у тебя кишка тонка была.

Рыжий молча смотрит, даже не дрогнув.

Ли сужает глаза и усмехается. Рядом начинает ерзать Лысый. Будто шило в жопе. Он весь дергается, перекатывается с ноги на ногу, шепчется со своими. Его жирная рожа сморщивается в складку — то ли от злости, то ли от кривой ухмылки. Явно ждет треша и мордобоя. Помахать кулаками он, конечно, силен — самая верная шавка Шэ Ли, но вот с мозгами у него явно туго.

— Нашел новую шлюшку и променял Шэ Ли на него? Ты хоть представляешь, что тебе пизда?

— За языком следи, — выплевывает Рыжий, кивая подбородком вперед и делая шаг. Но не успевает — чья-то рука, крепкая, как стальной трос, ложится ему на плечо.

В игру вступает Хэ Тянь.

Он мгновенно делает шаг, резко дергая Рыжего за куртку, затягивая за свою спину. Рывок сильный, резкий, даже неожиданный для Рыжего. Тот, конечно, не думает прятаться. Стоит рядом, прямо, взгляд — твердый, злой, в упор смотрит.

— Решил выебнуться, притащив сюда своих шестерок, Ли? А самому слабо? Хочешь разобраться, давай разберемся. По-мужски. Или ты ничто без своих крыс?

— Ебальник свой завали, мразота! — взрывается Лысый, трясется весь, будто под наркотой.

Он явно на пределе. Может, реально ломка.

Тянь даже не смотрит в его сторону.

Горячая злость, словно лава, разливается по грудине Рыжего. Вырывается наружу, бьет фонтаном, как активизировавшийся вулкан. Как же его это заебало. Заебал тотальный контроль. Заебало запугивание и мордобои. Заебало конченое поведение Ли. Хочется подойти и врезать ему. Со всей дури. С размаху.

— Ты сам подписал себе приговор, Рыжий, — голос Ли звучит хрипло, но громко. Он кривит губы, качает головой. — Видимо, того раза было мало. Хотя я предупреждал, наглядно продемонстрировал. До тебя все еще не дошло? Ты — мой. Я не позволю тебе ошиваться со всяким сбродом.

— И что теперь? Теперь мне ногу сломаешь? — Рыжий чувствует горечь на языке, но сглатывает, вида не подает.

— Не смеши. С тобой я могу сделать что захочу и когда захочу. А вот с ним, будет интереснее. Как думаешь, Рыжий, если сломанная нога для тебя ничего не значит, может, его подстрелить, м? Что тебе больше нравится? Бедро? Или сразу мозги вышибить? А может, легкое? Посмотрим, как он поживет с одним.

— Ну давай, — Хэ Тянь выходит вперед, — ебашь.

— Бля, не лезь, — Рыжий впивается пальцами в его толстовку. Ткань трещит от натяжения, а горловина, скорее всего, больно впивается в горло.

Хэ Тянь весь в напряжении. Это видно по линии плеч, по крупной вене, выступившей сбоку на шее. Глаза прищуренные, острые, как нож. Он смотрит на этих парней с таким выражением, будто уже представил, как лично сворачивает шею каждому.

— Послушался бы ты его, хуйлуша. Башка-то у Рыжика варит. А ты слишком тупой, чтобы понять, что с тобой сейчас будет. Лучше койку в больничке забронируй, — неприятный гогот Лысого проносится по пустой аллее.

Новенький распахивает руки, будто и не чувствуя, как его пытаются оттащить, и смотрит прямо на него.

— Чего стоишь, а? Долго сиськи мять будешь? Ну?

— Хавальник закрой, уебище! — визжит Лысый, срываясь почти на истерику. — Я сам лично тебя на куски покромсаю!

Ли мог бы прямо сейчас врезать Хэ Тяню в грудак. Всего три шага — и готово. Но Ли не шевелится. Просто стоит. Смотрит. А потом чуть склоняет голову вправо и кивает. Едва заметно.

Рыжий чувствует, как что-то сдавливает ему грудь. Воздуха мало, будто его поместили в вакуум. И тишина. Всепоглощающая звенящая тишина, только гулкий стук собственного сердца и шум крови в ушах.

И в животе у Рыжего все холодеет.

Лысого словно спускают с поводка.

Он стремительно несется прямо на новенького, и в этот самый момент время замедляется. Действия происходят, словно кто-то поставил весь мир на скорость воспроизведения 0,25.

И случается сразу несколько херовых вещей. Мозг ловит их кусками, не сразу складывая в общую картину.

Лысый достает что-то блестящее — складной нож. Лезвие сверкает в свете уличных фонарей, отдавая серебристым бликом, как сигнал тревоги. Хэ Тянь тоже замечает это движение, резко фиксируя взгляд.

Лысый бьет резко, сверху вниз, целясь куда-то в живот новенького. Рыжий срабатывает на инстинктах: бросается вперед, резко уходя в сторону. В последний момент он пригибается еще ниже, и нож со свистом рассекает воздух у самого уха.

Не давая Лысому опомниться, Рыжий бьет его плечом в грудь и одновременно подсекает ногу — тот теряет равновесие. Секунда — и Лысый уже падает навзничь и тяжело ударяется спиной об асфальт. Воздух тут же вышибает из его легких. Он хрипит, корчась, открывает и закрывает рот, как рыба, пытаясь вдохнуть. Нож выскальзывает у него из рук, и Рыжий, пользуясь моментом, пинает его, от чего тот со звоном отлетает в сторону.

Перед глазами шторки. Рыжий тоже спускает себя с поводка. В лютой агрессии наваливается сверху на хрипящего Лысого и бьет пару раз кулаком по морде.

За все то дерьмо, что он творил. И за все, что он еще сделает.

Трое слева от Ли кидаются вперед, и все летит к чертовой матери. Рыжий улавливает это движение периферией.

Он даже не успевает крикнуть, не то что отреагировать. В следующую секунду его кто-то сгребает со спины и рывком поднимает с истерично вопящего Лысого. Кто-то, кто тут же бьет его под дых, выбивая воздух из легких. Боль сразу же расползается электрическим током по всему телу.

На него замахиваются. В темноте плохо разберешь, кто это. Рыжий собирается, выжидает и, подобрав момент, резко выкручивается из хватки, сталкивая двух пацанов между собой. Тот, что сзади, держит его за куртку, и она трещит. И этот звук корежит до тошноты. Ткань, порвавшись, остается в чужих руках. Рыжий в одной мастерке, натянутой на футболку.

Воспользовавшись моментом, он сбивает с ног одного, бьет второго в солнышко. Зверем рыщет глазами, выцепляет знакомый силуэт. Пытается выдернуть Хэ Тяня из этой мясорубки, потому что на того лезут сразу четверо.

И Лысого на земле нет.

И где-то рядом нож.

И это пиздец.

Рыжий пытается вычислить, где лезвие. Ищет глазами в темноте, в толпе, в этом хаосе. Но все сливается в одно беспорядочное мессиво из кулаков и черных силуэтов.

И тут в лицо прилетает новый удар. Сильный, быстрый, точный. Правая сторона лица вспыхивает болью, челюсть сводит так, будто ее стягивают тисками. В голове звенит, зрение расплывается, тело подкашивается. Он сразу узнает этот удар. Четкий и мощный, рассчитанный с идеальной траекторией и силой удара.

Второй кулак прилетает ему по носу. Его бьют исподтишка, из слепой зоны. Рыжий не успевает закрыться руками. Нос и губы взрываются болью. Во рту появляется отвратительный вкус крови. Он чувствует горячие струи на подбородке, но не может их стереть, его нехило пошатывает.

Рыжий едва удерживается на ногах, зрение никак не фокусируется, размазывая все перед глазами. А потом он полностью теряет равновесие. Словно подвисает в воздухе на несколько секунд и с грохотом припечатывается к железной решетке спиной. Проезжается по острому и ржавому железу, пока оседает на землю.

Его начинает мутить, и он бы блеванул прямо сейчас, но видит, как противник замахивается снова, намереваясь добить.

Ли бы точно добил.

В последнюю секунду Хэ Тянь перехватывает его руку.

Жестко, сильно, останавливая удар.

Он хватает его кулак так крепко, что вместо удара Ли по инерции ведет назад. Он скалится, лицо перекошено от злости.

— Ты охуел?!

— Руки от него убрал, — голос новенького звучит как гром, низкий, тяжелый, не оставляющий места для сомнений. Он встает между ним и Рыжим, отбрасывая его руку. — Если хочешь с ним разобраться, разберись со мной сначала.

Рыжий моргает, хлюпает кровавым носом. Мозг пытается осознать эти слова, но перед глазами мелькают только размазанные фигуры. Перебарывая боль, он медленно поднимается на ноги. Раны предательски вспыхивают огнем.

Он ведет головой в сторону и видит неподалеку лежащие тела пацанов, которые секунду назад вчетвером лезли на одного. Новенький уложил всех разом. Конечно, он ведь тоже не пальцем деланный.

Но те парни, и даже ебнутый на голову Лысый, — ничто, по сравнению с реальной угрозой. С угрозой, которая шумно дыша, расплывается в фирменной ухмылке и смотрит немигающим взглядом на Хэ Тяня. Он темная лошадка. Он псих, который не боится замарать руки в крови. Он тот, кто пойдет на все, чтобы отвоевать свое.

Мозг рисует картину, как Ли перестает сдерживаться. Вся его шайка — это только прикрытие, просто устрашение для слабаков, просто количество. Он один намного опаснее всех вместе взятых. И Рыжий представляет, как тот не контролирует себя, хуярит новенького. А он ничего не может сделать.

Нет, он может. Он может не позволить этому случиться. Может спасти его. Может уберечь хотя бы этого назойливого новенького от Шэ Ли. Отдаться добровольно. Пожертвовать собой.

В прошлый раз он не решился, слишком боялся. Позволил случиться непоправимому и до сих пор чувствует огромный груз вины. Но в этот раз все иначе.

В этот раз он спасет Хэ Тяня.

И становится плевать. Вообще насрать, что Ли сделает с Рыжим. Что угодно: пусть хуярит металлическими прутьями, пусть волочит по грязной земле, пусть разъебет кастетом. И страха больше нет.

Похую.

Рыжий медленно роняет руки вдоль тела. Морщится и делает глубокий вдох, собираясь с силами.

— Че ты делаешь? — рычит. — Я сказал: съебись отсюда. Не лезь не в свое дело.

— Я сам разберусь.

— Че героем себя возомнил? — Рыжий обходит новенького и встает между ними. — Думаешь, я позволю тебе его тронуть? Только пальцем коснись — и я тебе лично руки переломаю.

Хэ Тянь переводит взгляд на него, и в глазах читается смесь злости и удивления.

— Ты серьезно? — голос срывается на хриплый шепот.

— Да, бля, серьезно! — Рыжий в бешенстве. — Побыли в горах всего недельку и друзьями, что ли, стали? Много на себя берешь, мажор. Я всегда выбирал Ли. Ничего не поменялось. А ты мне никто. — Слова болью отдаются в грудине, когда Рыжий улавливает, как новенький делает едва заметный шаг назад.

И смотрит. Смотрит так, что тошно. Смотрит так, что выворачивает органы и хочется зажмуриться. Не видеть этот взгляд.

Но Рыжий даже не моргает. Дерзко приподнимает подбородок и добивает его словами.

— Ты никто, мажор. Уясни уже наконец. И проваливай отсюда.

Ли задумчиво проходит взглядом сначала по Рыжему, потом по новенькому. Рыжий поспорил бы на бабки, что стоя сейчас за спиной, тот расплывается в ухмылке, от распирающего его эго и слушает эти слова как мед, хотя каждое сказанное слово режет на лоскуты глотку.

Хэ Тянь молчит. Он словно ломается. Пытается найти на лице Рыжего хоть какой-то проблеск надежды, хоть какой-то намек. Моргни, если пиздишь. Выдохни, если это игра.

Но Рыжий не моргает и не выдыхает, а переходит на крик, чтобы было убедительнее:

— Мне нахуй не всралась твоя помощь, мудак! Что ты прикопался ко мне, в самом-то деле?!

Хэ Тянь лишь удивленно моргает.

— Хоть раз, хоть один ебанный раз, ты можешь меня послушать, блядь, гондона ты кусок! Уходи! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! — уже в бешенстве вопит Рыжий из последних сил, пихая мажора в грудь.

И это срабатывает.

Хэ Тянь смотрит на него пару секунд, потом сжимает зубы, опускает взгляд и делает шаг назад.

— Как скажешь.

Он разворачивается. Идет к своей сумке, склоняется над ней и, взяв ее, выпрямляется. Мнется буквально пару секунд.

И уходит. Даже не обернувшись.

И в тот момент, когда он исчезает с поля зрения, Ли смеется. Громко, хрипло, зловеще.

— Нихуя ты, конечно, Рыжий. Вот это ты удивил. Я даже сам от тебя такого не ожидал. Хороший мальчик.

Судорожный облегченный выдох вырывается из легких Рыжего, пока он неотрывно смотрит туда, где исчезла фигура Тяня, и все остальное словно гаснет в мгновение ока. Силы покидают тело окончательно, и он даже не думает, что будет дальше. Не планирует сопротивляться.

В голове лишь крутится, что теперь Хэ Тянь в безопасности.

И тишина накрывает резко.

***

Рыжий видит перед собой уже знакомую дверь и не помнит, как дошел сюда.

В голове пустота, нет ни единой нормальной и адекватной мысли, которая бы объяснила его поведение.

Что он собирается делать?

Что он ему скажет?

Зачем он пришел сюда?

Понимает, насколько глупо, жалко и по-еблански сейчас выглядит. Грязный, избитый вусмерть, с запекшейся кровью на лице — Ли крепко зарядил по морде — держится за бок и топчется у двери, как какая-то жалкая бездомная бродяжка.

Столько времени он пытался игнорировать новенького, отрицать ту необъяснимую хуету, которая происходила между ними, не позволял себе даже крошечной мысли, что из всего этого дерьмища может выйти что-то путевое. А теперь Тянь постоянно был в голове, просто жужжал раздражающим фоном, крепко поселившись в черепной коробке.

Мо снова и снова повторял себе, что скоро все закончится, все вернется на круги своя и новенький, скорее всего, даже имени его не вспомнит. А сам Рыжий вырежет из головы кусок памяти под названием Хэ Тянь.

И только совсем иногда, очень редко, пока никто не видит, будет исподтишка наблюдать за ним. Посмотрит на его длинные и тонкие пальцы, которые всегда оказываются слишком горячими, в сравнении с его ледяными. На его широкую и подтянутую спину, на которой проступают рельефные мышцы и позвонки, когда он наклоняется за баскетбольным мячом и футболка на спине натягивается. А если повезет, поймает взгляд его темно-серых глаз, в которых отражается слишком много всего — пустота, тоска и одиночество. Все то, что он тщательно скрывает от всех за белоснежной и обворожительной улыбочкой. Только взгляд этот не будет таким, как раньше, — пронзительным, с интересом и легкой издевкой. Он будет безразличным, потухшим и скучающим, словно ему и дела нет до Рыжего.

Гуань Шань думал, что скоро так и будет. Но ничего не закончилось. Стало только хуже и запутаннее.

И Рыжего выбешивает эта необъяснимая хуета.

Выбешивает, собственные неправильные чувства к этому мажору.

Выбешивает то, что он стоит тут, перед его дверью, посреди ночи.

Выбешивает то, что ему нужен этот еблан.

Чувствуя необъяснимую ярость внутри, поднимает руку и громко барабанит кулаком по двери. В тишине коридора звук получается слишком громким, и только сейчас внутри появляется легкая паника, которую он тут же пытается подавить.

И все-таки, зачем он здесь?

Он прислоняется плечом к двери, потому что стоять ровно ему реально больно. У него сильно болит губа и бок, ребра и руки ноют, а спина начинает щипать, видимо сильно приложился к решетке. Потому что кулак Ли тяжелый, Рыжий знает это не понаслышке.

Слышится тихий щелчок замка, и дверь открывается прежде, чем Рыжий успевает выпрямится. Он вваливается внутрь, потеряв равновесие, ведь дверь открывается вовнутрь. Инстинктивно выставляет руки вперед и ловит опору на крепкой грудной клетке мажора, чувствуя, как чужие горячие руки резко подхватывают его за талию.

Приглушенный свет прихожки выхватывает силуэт Хэ Тяня — усталый, напряженный, но спокойный, без агрессии или нервозности, и прикосновение получается почти таким же — крепким, но осторожным. Он даже не переоделся, только снял толстовку, и под пальцами его кожа кажется обжигающе горячей. И это прикосновение к его голому торсу, вызывает у Рыжего животный страх.

Он ждет, что новенький сейчас просто развернет и вышвырнет его из квартиры. Имеет на это полное право. И Рыжий даже не обидится. Просто поморщится от боли, вздохнет тяжело и скажет, что заслужил.

Но Тянь стоит, все еще держа его за талию, и смотрит, слишком долго, слишком пронзительно, слишком понимающе.

Мажет взглядом по Рыжему и как-то долго засматривается на его губы. Скорее всего, они сейчас багряные и разбитые, и Мо кривит их, скалится недовольно:

— Че зыришь? — бросает как-то слишком резко, хотя точно не с этого хотел начать диалог.

А Хэ Тянь молчит, будто все понимает. Понимает его злость, понимает его мотивы, понимает это дерьмо, которое сам Рыжий не может понять. Сука, он будто всего Рыжего понимает, с его агрессией и огромной ощетиненной злобой сверху.

Поэтому Рыжий ненавидит смотреть ему в глаза. Он всегда смотрит не как обычные люди, а как ебанный рентгеновский аппарат, который просвечивает не только внутренности, но и мысли с эмоциями. И на ебле у него вечное выражение «все в порядке, я все понимаю».

На других он так не смотрит.

Так он смотрит только на Рыжего.

Рыжий отталкивается, наконец возвращаясь в ровное вертикальное положение.

Потому что он позволяет держать себя только дверям и стенам, но не людям.

Хэ Тянь пропускает его в квартиру, как обычно, отходя в сторону. А Рыжему два раза повторять не нужно, и он проходит прямо в гостиную его мажорской квартиры, — даже не разув кеды, бросив рюкзак куда-то на пол, — в полумрак с единственным зажженным торшером у кровати и тупо смотрит на всполохи ночного города за окном в уже ставшей привычной тишине.

Это единственное, что ему нравится в его квартире.

Хэ Тянь ходит бесшумно, но Рыжий всегда чувствует его присутствие на каком-то подсознательном уровне, просто понимает это каждой клеткой внутри. Чувствует его каждым ебанным волоском на теле, мурашками по загривку и чем-то необъяснимым, почти тревожным.

— Какого хуя ты вообще полез? — Рыжий его не видит, но знает, что он точно у него за спиной. — Кто тебя просил?

Ответа не следует, и Рыжий, уже взвинченный, продолжает еще больше повышая голос:

— Я тебе говорил не совать нос не в свое дело? Говорил. У тебя траблы какие-то? Синдром спасателя? Что непонятного, бля, было в моих словах? Или, может, тебе на инопланетном пояснить? Человеческий ты нихуя не понимаешь.

Снова тишина, даже чужого дыхания не слышно. Тогда Рыжий не выдерживает, резко разворачивается и орет:

— Немой, что ли?! Я с тобой разговариваю!

Хэ Тянь даже не дергается, тотальное спокойствие, и за это хочется приложить его мордой об стенку, чтобы шестеренки внутри встали на место, чтобы в кашу и кровавое месиво — может, тогда этот еблана кусок очухается наконец. Не будет так таращиться, словно душу изнутри выворачивает, не будет по-блядски сужать свои ебливые глаза. Выдаст хоть одну ебучую эмоцию.

Заебал молчать.

— Последний раз повторяю, уебок. Мои отношения с Ли — это мои отношения с Ли. Тебя это ебать не должно. Не суйся, иначе, клянусь, я вмажу тебе так, что неделю кровью блевать будешь, понял? Хорош героя из себя строить.

— А чего не вмазал? — голос его тихий, низкий и в тишине будто окутывает все вокруг. — Ты ведь мог меня прям там ударить. Почему не стал?

Рыжий не знает, что сказать, как ответить.

Он даже сам не знает, почему так ни разу и не въебал ему.

Возможностей-то было дохуя, а желания еще больше.

Хэ Тянь продолжает смотреть на Рыжего, медленно смягчая взгляд, но его спокойствие раздражает еще сильнее. Однако злость постепенно сменяется какой-то неловкостью, словно Тянь видит его таким, каким не видел еще никто, — уязвимым, раненым, измотанным.

Настоящим.

Рыжий упрямо отводит взгляд, стискивает челюсти, но слабость в теле дает о себе знать. Стоять ровно получается все меньше, его пошатывает.

Надо заканчивать. Нужно высказать ему в рожу все, что на языке, и свалить отсюда.

Свалить, свалить, свалить.

Поэтому он слишком резко и быстро выпаливает. Как-будто если замнутся на секунду, решимость его улетучится, сил не хватит, нервы сдадут:

— Мы с ним друзья, понял? Пять лет. Ты вообще вкуриваешь, что это значит? — выплевывает Рыжий, слишком резко, будто каждое слово дается с невыносимой болью. — В первую встречу он тебя предупреждал не соваться ко мне. Он не говорит ничего просто так, у него все рассчитано. И слово он свое всегда держит. Даже если это сломать пару ребер или… — он вдруг запинается, будто этот монолог уже отнял у него все силы, — …ногу. Поэтому, заруби себе на носу. Если тебе дорога твоя мажорская и беззаботная жизнь, я не шучу, не суйся больше. Считай, что меня не существует, обходи стороной, не приближайся. Даже не смотри в мою сторону. Короче, просто отъебись от меня.

Рыжий шумно шмыгает носом и с раздражением вытирает его о рукав, оставляя кровавый след на белых полосах черной мастерки. Ее все равно уже не спасти, только выкидывать.

Сглатывает и, держась из последних сил, идет в сторону двери. Разговор окончен, предупреждение дано, дальше его не ебет. Если мажор не такой долбоеб и мозгов у него хватает, он послушает, лезть больше не будет. А если нет, то Рыжему похую. С какой стати его должно это ебать?

Рыжий резко тормозит, ощутив ладонь новенького на предплечье.

Хэ Тянь осторожно, словно приручая дикое животное, медленно притягивает того за руку, оставаясь все таким же тихим и невозмутимым.

— Не уходи, — говорит он наконец.

— Еб твою мать, кому сейчас я столько…

— Останься, — он облизывает губы, и от этого действия в башке Рыжего что-то заклинивает. В голове тупая пустота. — Пожалуйста.

Рыжего примораживает к полу, он не может сделать даже один гребаный шаг. Чувствует что-то необъяснимое, клокочущее внутри, настолько сильное, что оно затмевает собой глухой стук сердца. Ноги подкашиваются, и он едва удерживается на месте. Хэ Тянь осторожно, словно касается хрупкого хрусталя или редкого антиквариата, чуть сжимает горячими пальцами его предплечье и тянет в сторону кровати, мягко, но уверенно.

Рыжий скалится, вырывает руку и от резкого движения, теряя равновесие, падает на кровать. Быстро садится, смотрит дико. Он сильный, ему не нужна помощь, он сам справится. Потому что полагаться нужно только на себя. Никому нельзя доверять, особенно всяким мажорам с пронзительными темно-серыми глазами.

— Отвали. Клянусь, если опять дотронешься до меня — наваляю. Я не шучу, бля.

Но новенький кладет ладонь на плечо, слегка надавливая, пресекая попытку побега, и смотрит прямо в глаза.

— Успокойся. Я не собираюсь делать ничего такого. Просто посиди спокойно, договорились?

— Хуеговорились, — огрызается Рыжий, даже не собираясь его слушаться. А Хэ Тянь лишь недовольно качает головой, словно утомился от капризов маленького ребенка, и выжидающе смотрит.

Мо старается не смотреть в ответ, но чувствует на себе его взгляд, который, кажется, буквально ощущается на коже. Он думал, что его так штормит только от прикосновений, но нет, взгляд жжет не хуже тепла рук.

— Да еб твою мать! Хорошо! ХОРОШО! Только перестань так таращиться!

Мажор кивает и куда-то отходит, и в темноте Рыжий теряет из виду его силуэт. Он нервно оглядывается по сторонам — здесь ничего не изменилось. Рядом с диваном все так же валяется несколько журналов, та же стопка книг и чашка. Но непонятно, что в ней, — в комнате ничем не пахнет. Но если глубоко вдохнуть, можно уловить призрачную дымку запаха его духов. Он помнит, узнает в любой точке мира — так пахнет Хэ Тянь. И с ужасом ловит себя на том, что действительно, сидя сейчас на его кровати, шумно тянет носом воздух. Еблана кусок.

Новенький появляется так же бесшумно, словно он ебучий ниндзя. Бережно кладет рядом с Рыжим какую-то коробку и опускается на колени, прямо между его разведенных ног. Рыжего сковывает от этого действия.

— Сними мастерку, — тихо и спокойно говорит Хэ Тянь, как будто это не просьба, а просто констатация факта.

— На хрен ты… — не дав договорить, новенький сам тянет замок, и в его жестах нет ни агрессии, ни мягкости — только уверенность и какая-то сосредоточенность.

Рыжий напряженно замолкает, смотря, как Хэ Тянь аккуратно сдвигает ткань с его плеч и стягивает. Он хотел бы вырваться, хлопнуть дверью, съебаться, не позволить кому-то видеть себя таким. Но чувствует слабость, изнеможение и тепло пальцев, и, кажется, его упрямство медленно угасает. Внутри совсем незнакомое чувство, неизведанное, неопознанное. И оно пугает.

— Подними голову, — Хэ Тянь снова смотрит своими гипнотизирующим глазами, и Рыжий замечает в них проблеск раздражения.

— Отъебись.

Вот так, коротко и лаконично. У них по-другому не бывает. Но новенький не отъебывается, обхватывает подбородок своими длиннющими пальцами так, что Рыжему приходится резко крутануть башкой, чтобы вырваться из хватки.

— Башку подними, говорю. У тебя вся рожа в крови.

Внутри буйствует раздражение, смешанное с растерянностью. Хэ Тянь перед ним сейчас — чужак. Чужак, которого Рыжий не успел изучить, который действует неожиданно, от которого нужно ждать любой херни. Да в принципе от этого уебка может прилететь любая дичь. Скажет что-то свое инопланетное — и Рыжего штормит, посмотрит по-инопланетянски — и Рыжий выпадает. Беды у него свои, короче. И Мо не планирует копаться в этом дерьме, не будет пытаться понять его. Нахуй надо.

— Ну? — прерывает его мысли Хэ Тянь.

— Баранки гну, — Рыжий сжимает губы, взгляд дерзко цепляется за мажора. Нашелся тут, указывает еще, что делать. Кто ты вообще такой?

Хэ Тянь внимательно смотрит на него, молча, взгляд цепляется за каждую мелочь на лице. Рыжий чувствует себя словно под микроскопом. На мгновение его напряженный лоб разглаживается, но взгляд остается острым, когда он наконец приподнимает голову, продолжая смотреть с вызовом.

Хэ Тянь отворачивается, смачивает ватный диск антисептиком. Мо кривится, когда диск проходит по щеке, и не может сдержать тихого шипения боли. Рана оказалась глубже, чем он думал. Теплые пальцы снова обхватывают подбородок, угол рта обжигает, кожа тут же вспыхивает болью. Рыжий не двигается. Только чуть дрожат ноздри от частого дыхания, а зубы стискиваются настолько крепко, что начинают ныть. Глаза предательски слезятся от жжения. Контролировать это не получается.

— Потерпи, — произносит Хэ Тянь, его голос ровный и слегка приглушенный, но фраза получается какой-то злой.

— Че ты бесишься? — рывком вбрасывает Рыжий. Голос звучит хрипло, глухо, как будто с трудом проходит сквозь горло. Не хочет спрашивать, разговаривать, контактировать. Но если молчание затянется еще хоть на секунду, кажется, что кто-то из них точно взорвется.

Хэ Тянь вскидывает бровь, но отвечает сдержанно и тихо:

— Потому что ты идиот. Потому что меня бесит твой дружок. Потому что позволяешь делать ему это с собой. Потому что не даешь отпор и терпишь своего любимого Шэ Ли.

Рыжий замирает, его пальцы все еще напряжены. Что-то в голосе Хэ Тяня заставляет воздух в комнате стать тяжелее.

Глаза Рыжего на секунду дрогнули, но он быстро отводит взгляд, раздраженно отмахивается. Дергается, вырывая подбородок из теплых пальцев, и зло выплевывает:

— Он не мой любимый Шэ Ли.

Хэ Тянь только хмыкает и снова хватает его за подбородок. Движения грубоватые, но уверенные.

— Не дергайся.

— Ты заебал, — зло огрызается Рыжий, подаваясь вперед. — Че раскомандовался? Я, по-твоему, инвалид? Или у меня рук нет? И как я без тебя столько лет справлялся? Как же жил до тебя?

На все его выпады Хэ Тянь реагирует одинаково.

Не раздражается, не кричит в ответ, не делает резких движений. Только закатывает глаза или дергает своей идиотской бровью. Всегда усмехается, но чаще отвечает саркастично, метко, с легким оттенком превосходства. Всегда, но не сегодня. Сегодня он хмуро молчит, сосредоточенно делая одно — собирает Рыжего по кускам.

Сегодня он ляпает такое, отчего Рыжий замирает, не в состоянии отвести взгляд.

— Мне плевать, как ты жил до меня. Теперь я здесь.

Рот открывается и закрывается, но мысли, так и не сформировавшиеся в слова, застревают в глотке. Кажется, что Мо снова перед Ли и ему заряжают кулаком по роже так, что в башке еще звенит какое-то время, что его с силой опрокидывают на металлическую решетку и весь воздух выбивается из легких. Только там страшно не было. А сейчас — пиздец страшно. Глухой, липкий страх, которому он не может дать название.

Что-то в нем меняется, и Хэ Тянь это замечает. Его рука с ватным диском, — уже сотый, наверное, по счету — останавливается, зависнув в сантиметре от лица.

— Что? — спрашивает он тихо.

— Хуй через плечо, — не удерживается Рыжий и выставляет средний палец рукой, испачканной собственной кровью, прямо перед его рожей. Это просто такая защита. Агрессия, чтобы скрыть ту хуйню, что сейчас разрастается где-то глубоко внутри. Но Хэ Тянь не реагирует. Он же, блядь, все понимает. Тянется к его руке, медленно, не спеша начинает обрабатывать сбитые в мясо костяшки.

Наконец, он заканчивает с его лицом и руками и, встав, отходит куда-то за спину. Матрас проседает под тяжестью новенького, а его руки тянут края футболки, оголяя избитую спину. Рыжий дергается, сопротивляясь.

— Руки убери.

— Я просто посмотрю.

— А на хуй просто пойти не хочешь? — Рыжий скалится и дергается.

— Угомонись, — Хэ Тянь не отступает, вцепившись в ткань мертвой хваткой.

— Баран упертый, — Гуань Шань напряженно выдыхает, сил сопротивляться у него просто нет. — В пизду тебя. Делай че хочешь.

Рыжий позволяет задрать собственную футболку, осторожно стянуть горловину с головы, чтобы не потревожить только что заклеенные пластырем раны на лице. Он отводит взгляд, уставившись куда-то в темноту комнаты, пытаясь притупить боль и не дать волю раздражению. Ему невыносимо осознавать, что он в такой ситуации — сидит побитый и позволяет кому-то, тем более Хэ Тяню, обрабатывать свои раны.

Рыжий сидит сутулясь, уставший и заебанный. Его спина, покрытая множеством синяков, порезов и шрамов, уже не ощущает боли так остро. В какой-то момент он перестает замечать все эти ощущения, погрузившись в свой собственный холодный кокон.

— На хрена ты это делаешь?

Хэ Тянь почти бесшумно находит мазь, марлю, бинты и приступает к работе. И если бы не теплое, чуть приглушенное свечение лампы у кровати, могло бы показаться, что он лишь тень, присутствие на границе сознания, словно сон. Рыжий вздрагивает, когда Хэ Тянь осторожно касается его спины, словно напоминая о своем присутствии. Но Мо не произносит ни слова, просто сидит, стиснув ткань штанов на коленях, пытается контролировать внутреннюю бурю. И не то чтобы ему это удается — внутри бушует торнадо.

— Что именно?

Рыжий сжимает зубы, молчит. Он не хочет говорить. Нет, он хочет наорать. Хочет швырнуть все эти слова в лицо Хэ Тяню, но они застревают внутри, хотя в башке назойливо жужжит: скажи ему, скажи ему, скажи ему.

На хрена ты делаешь все это?

На хрена строишь из себя героя?

На хрена лечишь и зализываешь раны?

На хрена смотришь так, что мурашки бегут по спине?

На хрена трогаешь, словно приручаешь?

На хрена даешь надежду, что, оказывается, можно не быть одному?

На хрена привязываешь меня к себе?

А ведь я реально привязываюсь.

И это пугает больше. Больше, чем Ли, чем драки, чем сломанные кости, чем дерьмо по жизни.

Так не должно быть. Сука, так вообще быть не должно.

Рыжий должен готовить сэндвичи по утрам для них с мамой. Должен разбираться со счетами и прикидывать, хватит ли зарплаты до конца месяца. Должен проверять лекарства Джу, чтобы они не закончились, потому что она точно забудет их купить. Должен быть рядом с Ли — терпеть его психозы или идти на дерьмовые мутные дела, слушать его проблемы с семьей — иногда поддерживать, иногда просто сидеть рядом молча, иногда подставлять рожу, а потом подниматься, отряхиваться и делать вид, что ничего не было.

Он должен сам зализывать свои раны, должен сам вариться в своем болоте и решать свои проблемы.

Вот так должно быть.

И не должно быть Хэ Тяня.

Рыжий, наконец, не выдерживает и бормочет, злобно и устало:

— Ты что, всегда мечтал стать медсестрой?

Хэ Тянь спокойно отвечает, не прерываясь:

— Только ради таких, как ты.

В тишине, с приглушенным светом, тихим дыханием и легким запахом антисептика, атмосфера наэлектризовывается, а между ними словно возникает невидимая связь, которую Рыжий хочет отрицать, но уже не может.

Хэ Тянь медленно перебирает каждый след боли на его спине, и что-то в этом молчаливом ритуале кажется Рыжему одновременно невыносимым и необходимым. Запретным, но правильным.

Хэ Тянь, закончив с бинтами, замирает, чувствуя, как напряженно дышит Рыжий перед ним. Он кладет ладонь ему на плечо, медленно, с удивительной нежностью, и Рыжий на секунду затаивает дыхание, чувствуя болезненное тепло его ладони.

— Ли… — голос Рыжего звучит глухо, будто сквозь какую-то завесу, пока он тупо втыкает перед собой, — …я знаю его давно. В двенадцать лет меня жестко избили мужики. Он появился из ниоткуда. Спас мою задницу, и с тех пор мы типа всегда вместе. Мы когда-то были друзьями, если это можно так назвать. В одной школе учились, росли вместе. Были времена, когда я думал, что смогу его понять, что он такой же, как я. Реально считал своим другом.

Хэ Тянь замирает, но не убирает руку, поглаживает. Просто слушает.

— Всякое дерьмо было с ним. Но он, типа, тоже не виноват. Просто жизнь — хуевая штука, знаешь ли. Мне казалось, что я что-то для него значу, что так же важен в его жизни, как когда-то он был для меня, — Рыжий сглатывает и продолжает: — Постоянно сравнивал меня, проверял на прочность, и я, как идиот, пытался доказать ему что-то. Сначала я все отрицал, не замечал очевидных вещей, оправдывал его во всем. А потом, похоже, просто…

Рыжий не видит лица Хэ Тяня, но чувствует кожей… понимание?

— В общем, сложно все, — Гуань Шань шумно выдыхает.

Новенький тихо говорит, спустя какое-то время:

— Я бы убил его.

Рыжий сглатывает и судорожно втягивает воздух.

— Ты его не тронешь.

Хэ Тянь молчит. Но это молчание тяжелое, с подтекстом, которое невозможно игнорировать. И Рыжего начинает нехило потряхивать, поэтому он резко поворачивает голову, чтобы видеть его периферией, и гаркает:

— Слышишь меня?! Ты его не тронешь! Обещай мне.

— Хорошо, — не сильно похоже на обещание, но Рыжий не требует большего, потому что перестает дышать, забыв об этом.

Хэ Тянь наклоняется ближе, его дыхание едва касается кожи. Рыжий замирает, чувствуя, как что-то внутри резко сжимается, прежде чем Хэ Тянь осторожно прижимается губами к лопатке, где кожу прорезает длинный уродливый шрам. Поцелуй тихий, теплый, почти успокаивающий, словно заверение, что он здесь, рядом, и что это чувство — нечто настоящее. Рыжий хочет отстраниться, но вместо этого чувствует усталость и, сдавшись, закрывает глаза.

Хэ Тянь продолжает целовать его раны — осторожно, по ровному ряду шейных позвонков, на плечо, чуть ниже. В каждом поцелуе что-то невысказанное, слишком значимое, чтобы выразить словами. Рыжий вздрагивает, но уже не отстраняется, позволяя себе почувствовать это тепло, которое разрушает его привычные барьеры.

Он сидит неподвижно, пока Хэ Тянь снова и снова склоняется к его ранам, заполняя их своим теплом, и в какой-то момент тело Рыжего предательски расслабляется. Сил на сопротивление больше не осталось.

— Он жестокий человек. Не боится ничего. И он бы навредил тебе. Как сделал это уже однажды с одним пацаном. Он может все. А я не хочу этого. Не хочу, чтобы т… — голос надламывается, но сглотнув Рыжий продолжает: — ...чтобы из-за меня еще кто-то пострадал.

За окнами глубокая ночь и россыпь огней. В комнате мертвая тишина, нет ни единого звука, кроме едва различимого дыхания двоих и завывающего звука ветра на улице. Хэ Тянь продолжает целовать Рыжего, спокойно, методично, словно это самое естественное занятие в мире. Тихо шепчет куда-то в плечо, прижимаясь губами к коже:

— Хорошо.

Chapter 12: Глава 12

Notes:

øneheart x reidenshi - snowfall
Coldplay - Fix You

За окном снег. Белая пелена, что без устали танцует в воздухе, скрывая под собой серость асфальта и холодную обыденность. Третий день подряд он засыпает мир, превращая его в бесконечную белую пустыню, в которой сугробы скоро станут по колено. Зима в этом году выдалась слишком холодной, злобной, кусачей, с морозами, что впиваются в кожу, будто острые иглы.

Но Рыжему до этого нет дела. Он сидит в своей комнате, спрятавшись от холода в коконе тепла. На фоне негромко играет музыка — рок — сырой, грохочущий. Слишком уж этот жанр резонирует внутри, слишком точно попадает в его рваный внутренний ритм.

Он сидит, сгорбившись, словно пытаясь спрятаться от реальности, подтянув одно колено к груди. В пальцах — карандаш, что послушно скользит по бумаге, оставляя после себя черные следы, будто шрамы на коже.

Это конечно не арт-терапия, которая способна решить внутренние конфликты, но так Рыжий хоть немного снимает внутреннее напряжение. Уходит мыслями куда-то далеко, за пределы тяготящих его образов. Кто-то скажет, что это побег от реальности? Пусть. На войне все средства хороши.

Размеренный и спокойный вечер нарушает громкий стук в дверь. Рыжий убавляет звук музыки, напрягаясь всем телом, ловит тишину, прислушиваясь, не показалось ли ему. Слышится тихий скрип. Дом старый, и в коридоре есть одна расшатанная половица, которая скрипит, когда на нее неосторожно наступают.

Щелчок замка, и входная дверь распахивается. Тишина. Рыжий машинально встает на ноги. Мозг рисует не самые приятные образы: снова коллекторы, снова выбивание долгов, снова грязные угрозы. Кулаки сжимаются сами собой, и он срывает дверь своей комнаты, не давая страху загнать себя в угол.

— Где Рыжий? — первое что слышит Рыжий, что впечатывается в сознание, заставляет его замереть. Голос знакомый. Голос, похожий на скрежет ржавых петель — тяжелый и корежащий.

— Господи… вам нужна помощь? — голос Джу веет заботой, как всегда.

— Нет. Позовите сюда Рыжего, — второй голос источает лишь сталь.

— Прошу прощения, а вы кто?

— Его друг.

Голоса затихают. Скорее всего, Джу пытается сложить воедино услышанное с увиденным, хотя Рыжий понятия не имеет, как он сейчас выглядит.

Он делает глубокий вдох и выходит в коридор. В прихожей, с распахнутой настежь дверью, стоит Джу. Перед ней гость, заслоненный ее силуэтом, но Рыжий уже чувствует неладное — волосы на затылке шевелятся, как перед ударом молнии. Найди укрытие, спасайся бегством.

Проклятая половица снова скрипит, и Джу резко оборачивается. В ее глазах — страх, чистый, неподдельный, ощущается даже на расстоянии. И Рыжий наконец понимает почему.

На пороге стоит Шэ Ли.

Излюбленная черная футболка, черные джинсы, когда-то стильные, теперь разодранные не только на коленях, как было продумано изначально дизайном, — они в лохмотья, свисающие обугленными нитями, словно следы пожара. Меж прорех — не только кожа, но и раны, красные, рваные, болезненные.

Но это еще не самое страшное.

Увидев Рыжего, он улыбается. Багряной улыбкой, пропитанной кровью. Потому что лицо его походит больше на фарш, месиво синяков и ссадин. Глаз почти не открывается, набухший и посиневший. На подбородке кровавая нить от слюны, видимо не раз сплевывал. А выше, там, где должен быть нос, — темное пятно. Рыжий понимает — разбит.

— Ну привет, — Шэ Ли вскидывает руку в приветственном жесте, и Рыжий подмечает еще одну хрень.

У него все руки в крови. И страшнее всего сейчас предположить — это его кровь или чужая?

У Рыжего спирает дыхалку, воздух не проходит до легких. Весь мир сужается до одного образа — грязного, окровавленного силуэта перед ним, но он берет себя в руки, не позволяет эмоциям пробиться наружу. Потому что на него смотрит мать.

— Мам, все в порядке. Иди в дом, я поговорю с ним.

Она делает всего шаг к сыну, берет его за плечо, вглядывается в глаза.

— Все нормально. Не волнуйся. Возвращайся на кухню, — голос вычищен от эмоций. Несмотря на внутренний пиздец, он старается говорить мягко, пытается убедить.

Получается. Джу колеблется, но в итоге кивает. Исчезает.

Рыжий, в одной футболке, выходит на порог и захлопывает за собой дверь. Холод больно кусает за оголенные участки тела, но ему все равно. Шэ Ли, должно быть, еще холоднее.

— Что случилось? — он намеренно избегает его взгляда.

— Я все решил. Он тебя больше не тронет.

Услышанное хлещет по нервам как хлыст. Рыжий вскидывает голову, его взгляд цепляется за желтые глаза Шэ Ли, в которых нет ничего, кроме мрачной удовлетворенности.

— Что ты сделал?.. — сердце начинает набирать обороты, кровь грохочет в висках.

— Уладил твою проблему, — Шэ Ли ухмыляется и сплевывает кровью прямо на порог. Рыжий должен был бы отреагировать — поморщиться, сказать что-то язвительное, отчитать его за такую выходку, но он не может. Даже вдохнуть не может.

— Он… он жив?

— Да какая, нахуй, разница? — Шэ Ли раздраженно отмахивается. — Я говорю, я все решил. Порядок. Свобода. Че ты доебался?

— Блядь, скажи мне! Он жив? Что ты с ним сделал? — Рыжий бросается вперед, но вовремя себя останавливает.

Шэ Ли молчит, разглядывает свои окровавленные руки, словно гадает по ним судьбу. Вот линия жизни, между большим и указательным пальцем пересеченная, неровная, будто кто-то чертил ее дрожащей рукой. Линия сердца идет выше, но теряется под запекшейся кровью. Линия ума рваная, будто лента Мёбиуса — бесконечный цикл, где каждый новый виток приводит к той же самой точке.

В хиромантии есть теория, что ладонь человека — это карта его жизни, но в его случае карта разорвана, затоплена и исписана чужими записями. Шэ Ли ухмыляется, как бы признавая: судьба не написана, ее царапают гвоздями по коже, выжигают огнем ошибок и сшивают грубыми швами. Херомантия, если быть точнее.

Он пожимает плечами и отвечает ровным, будничным тоном:

— Хуй его знает, жив он или сдох. Но я надеюсь на второе. С такими порезами херово ему будет. А если зашивать — то пиздец. Шрамы по всему телу.

В голове у Рыжего — гул, как в тоннеле перед встречным поездом. В башку бьет адреналин, и он срывается с места, хватает Шэ Ли за грудки и встряхивает что есть силы.

— Ты совсем ебанутый?! Нахуя ты это сделал, блядь?! Ты понимаешь, что мы теперь оба в заднице!

Шэ Ли мрачнеет на глазах. Отталкивает Рыжего со всей силы и отдергивает футболку, брезгливо морщась.

— Че ты раскудахтался тут, как девчонка? Я избавил тебя от лишней головной боли, и это твоя благодарность? Неблагодарный ублюдок.

— Я не просил его убивать!

— А я твоего дозволения не спрашивал. Я тут решаю, что и как делать, понял? Он покушался на мое. И я это отвоевал. Хули разнылся, как тряпка?

— Ты о последствиях подумал? Ты о семье его подумал? Ты о нас, блядь, подумал? Меня сделают твоим сообщником и нас обоих посадят! А если он умер, то и нас в живых не оставят!

— Ой, бля, завали ебало, а. Голова и так болит, еще ты тут наседаешь. Никто нас не убьет, мы несовершеннолетние.В соответствии с Уголовным кодексом КНР, умышленное убийство или умышленное причинение тяжкого вреда здоровью наказывается смертной казнью, пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок свыше 10 лет; при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок от 3 до 10 лет. Однако в отношении несовершеннолетних смертная казнь не применяется. На момент повествования, персонажам по 16 лет. Совершеннолетие в КНР наступает с 18 лет.

Рыжий не успевает ничего ответить, потому что входная дверь робко открывается. Джу обеспокоенно осматривает сына и, не найдя на нем никаких повреждений, спокойно говорит:

— Поговорите дома. На улице очень холодно, заболеете. Мальчику нужно умыться и обработать раны.

Рыжий мнется. Он не хочет. Всем нутром, каждой клеткой тела не хочет пускать этого шизика домой, на свою территорию. Но оставить его вот так — тоже не вариант.

— Хорошо, — Рыжий устало потирает переносицу, прежде чем обернуться к Шэ Ли. — Пойдем.

Тот ухмыляется. Криво наклоняет голову, с вызовом смотрит на Рыжего и демонстративно вытирает запекшуюся кровь тыльной стороной ладони.

— Ну чего застыл? Веди уж, раз такой вежливый.

Рыжий закатывает глаза, стискивает зубы. Нужно держать себя в руках. Нельзя ляпнуть хрень при матери.

Держаться.

Шэ Ли идет за ним, как собака, как тень, следом, не оглядываясь, не обращая внимания на Джу, которая смотрит с беспокойством.

Рыжий открывает дверь ванной комнаты и включает свет.

— Умойся.

Шэ Ли проходит следом, закрывает дверь и молчит. Стоит, расставив ноги и скрестив руки на груди, смотрит исподлобья. Рыжему давно пора привыкнуть, что у него скверный характер.

— Блядь, ты слышал… — Рыжий шумно выдыхает. — Умойся, Ли.

Тот эмоций не выражает, но наконец подходит к раковине. Рыжий замечает, как руки его дрожат, когда он открывает воду. Грязь и кровь, черные пятна, запекшиеся разводы — все это уходит в слив, закручиваясь в водовороте. Вода бежит, словно поток времени, стирая следы прошлого, но не меняя саму его суть.

И Рыжий смотрит на эту воду неотрывно, просто не может заставить себя отвернуться.

Шэ Ли наклоняется ниже, промывает лицо, высмаркивается, полощет рот. Наконец опирается ладонями о край раковины, поднимает голову, смотрит в отражение и вдруг улыбается:

— Симпатичный, да?

— Завались, — Рыжий шумно выдыхает и тянется к настенной полке справа от раковины со всякой мелочью, где к тому же лежит аптечка.

Но не дотягивается. Шэ Ли внезапно нависает сверху, и он отшатывается, пока не впечатывается спиной, прижатый к двери.

— Ты че, бля? Отвали.

— Че ты так трясешься? Боишься?

Рыжий упирается руками в его широкую грудь и всеми силами пытается держать себя в руках.

Потому что — да. Он боится.

— Нет.

— Правильно. Со мной тебе нечего бояться. Я тебя никому в обиду не дам.

— Ага, теперь отцепись.

Но Шэ Ли не слушает. Он утыкается носом в шею Рыжего и шумно вдыхает. И тот чувствует влажную кожу и капли воды с его волос.

— Ты че творишь? У меня мать дома, дебил.

— Не волнуйся, она ничего не услышит, — он шепчет куда-то в шею и стискивает Рыжего так сильно, что слышится хруст костей.

— Надо раны твои обработать… пусти, — Рыжий хрипит, сопротивляясь.

— Тш, ничего не надо.

— Ли, давай без этой хуйни. У тебя еблище в крови.

— Ты же понимаешь, что я это делаю ради тебя, да? Для тебя. Я готов уничтожить любого, кто обидит или сделает тебе больно. — Рыжий чувствует горячее прикосновение губ к своей шее. — Ты мне нравишься, Рыжий. И кажется, мне гайки сносит, когда ты рядом.

Это точно не то признание, которое ожидал услышать Гуань Шань. Он должен был растеряться, удивиться, испугаться, но вместо этого чувствует злость. Потому что не сходится, потому что не так должно быть. Потому что это не любовь, даже не симпатия, а какая-то долбанная мания или гиперфикс. И он с яростью отпихивает Шэ Ли так, что тот отшатывается и ударяется бедром о край ванны.

— Прекрати, я сказал! — Рыжий дышит шумно, сжимает кулаки, а на лице Шэ Ли мелькает озадаченность, которая быстро скрывается под привычным раздражением. Он вырубает воду, стряхивает с рук остатки влаги и, захлопнув крышку унитаза, садится прямо на него.

Рыжий моргает, шумно выдыхая, подходит к полке, вытаскивает аптечку.

— Дай мне посмотреть.

— Да пошел ты.

— Ли, блядь.

— Отвали, сказал.

Рыжий сжимает тюбик с перекисью, пластик хрустит.

Шэ Ли упрямо облокачивается о колени и зарывается пальцами в грязные волосы.

Напряжение в комнате хоть ножом режь. Его можно ощутить кожей. Оно густое, как атмосфера перед сражением, тяжелое, как свинец в воздухе перед грозой. И оно не исчезает, даже на кухне. Они сидят напротив друг друга. Джу накрывает на стол, ставит перед ними тарелки. Нарезает свой фирменный яблочный пирог, который Рыжий очень сильно любит. Заваривает в чайнике какой-то цветочный чай.

Тишина. Напряженная, глухая. Лишь изредка звенит посуда.

— Ты учишься в той же школе, что и Шань? — Джу улыбается, голос у нее мягкий, теплый. Она садится напротив Шэ Ли и разливает чай по чашкам.

Шэ Ли дергает плечом.

— Типа да.

— Давно вы дружите? Гуань Шань почти ничего не рассказывает про своих друзей.

— Давно.

Он явно не настроен на беседу, а Джу всеми силами пытается понизить уровень напряжения. Она подливает чай.

— Кстати, как твое имя? Мы даже не представились друг…

— Шэ Ли.

Чайник гремит, резко ударяясь носиком о чашку, когда Джу чуть ли не роняет его от услышанного. Она знала про него, ее не раз вызывали в школу из-за передряг Рыжего, где постоянно крутилось это имя. Она знала, что это за мальчик, не раз просила Рыжего перестать с ним общаться, но вживую увидела его впервые.

Она переводит взгляд на сына, который тушуется, застывает, избегая прямого взгляда, и неотрывно смотрит на свои сцепленные на столе руки. Джу, несмотря на удивление, проявляет дипломатичность — будто опытный стратег — делает вид, что ничего не произошло.

— У тебя еще есть друзья?

Шэ Ли делает паузу. Потом усмехается.

— Ну, один есть.

— А семья? — Джу кажется искренне заинтересованной, но Шэ Ли не собирается подпускать ее настолько близко.

— Мам, — Рыжий предупреждающе смотрит на нее, руки невольно сжимаются. Но она не обращает внимания.

— Ты живешь с родителями?

Шэ Ли вдруг отбрасывает вилку на стол. Она глухо звякает о тарелку.

— Я на допросе, что ли? — рычит он.

Джу немного теряется, и Рыжий резко выпрямляется.

— Ли.

Тот ухмыляется, но замолкает. Слова больше не говорит, утыкаясь в свою тарелку. Джу какое-то время напряженно молчит, теребит край скатерти, а потом, что-то вспомнив, резко выдает:

— Попробуй пирог. Мой фирменный рецепт. Шань очень его любит.

Шэ Ли нехотя берет брошенную вилку, перекладывает из общей тарелки кусок на свою, пробует, хмурится.

— Я и вкуснее пробовал.

Рыжий замирает.

— Что?

— Да не люблю я такое, говорю.

Он отодвигает тарелку, и в этот момент вся атмосфера, которую с трудом можно было бы считать приемлемой, с глухим хлопком превращается в пустоту.

— Ли, — голос Рыжего ледяной.

— Чего тебе?

Рыжий резко встает. Стул отъезжает назад, с противным скрипом срывая тишину.

— Нам пора.

— Да ладно, что ты…

— Вставай.

Рыжий хватает Шэ Ли за локоть и почти выдергивает из-за стола. Джу смотрит на них, но ничего не говорит.

В прихожей Шэ Ли возится с обувью и внезапно хохочет:

— Да ты прямо защитничек.

Рыжий не отвечает. Они выходят на улицу, хлопает дверь. Холод пробирает до костей. Шэ Ли сутулится, засовывает руки в карманы. Пару минут они стоят молча.

Шэ Ли достает сигареты и затягивается, шумно выдыхая. Рыжий сглатывает. Часть его сознания хочет уйти. Хочет развернуться и просто захлопнуть за собой дверь, отгородиться, забыть. Вычеркнуть этот вечер. Вычеркнуть этот год. Вычеркнуть этого парня.

Но другая… другая помнит, как тот когда-то смеялся, как протягивал ему пачку сигарет в первый раз, как тащил его за собой, когда мир вокруг рушился. Шэ Ли не всегда был таким. Он не мог быть таким всегда.

Шэ Ли усмехается, делает шаг ближе, и сердце Рыжего дергается. Запах табака, кожи, знакомый до боли. Страх вгрызается в его ребра, но под ним теплится что-то другое — что-то, от чего становится хуже.

— Не притворяйся, что тебе все равно, — Шэ Ли склоняет голову, будто изучая его, ловя каждую эмоцию. — Я знаю, что нужен тебе.

Это ложь. Рыжий давно уже не чувствует ничего, кроме ужаса, но стоит Шэ Ли двинуться еще на полшага, как память ударяет в висок. Вспышка: теплая рука на его затылке, голос, который когда-то звучал иначе — мягче, заботливее. Сердце стягивает тугой лентой тоски.

Но потом Шэ Ли выдыхает, и Рыжий замечает, как у него подрагивает уголок губ. От удовольствия. Он наслаждался этим моментом. И страх возвращается с новой силой.

— Убирайся, — Рыжий сжимает пальцы до побелевших костяшек.

Шэ Ли усмехается, не отводит взгляда.

— Как скажешь, — разворачивается, но перед уходом бросает через плечо: — Теперь ты мой должник, Рыжий.

У него закладывает уши. Он чувствует, как внутри поднимается паника. Эти слова цепляют его за горло, словно резко затянувшаяся удавка.

Но Шэ Ли уже уходит, а Рыжий так и стоит, пока его силуэт не растворяется в снегопаде.

***

Ребра ноют, голова раскалывается, но он все равно стоит перед зеркалом. Смотрит.

Проходит взглядом по каждому заклеенному пластырю на лице и теле.

Синяк на скуле, рассеченная губа с корочкой, темные гематомы на боках — словно метки на старой, потрепанной карте сражений, где каждый след — напоминание о прошлых битвах.

Все то же дерьмо. Все тот же уставший взгляд. Разбитые костяшки, пустота внутри, въевшаяся в кожу, разъедающая изнутри.

Он выглядит как обычно. Как надо. Как он привык.

Раны залатаны. А вот Рыжий — нет.

Но думает не об этом. Думает о Хэ Тяне. О том, как тот молча вытаскивал из аптечки пластыри, осторожно проводил ватным диском по ссадинам. Слишком мягко, слишком осторожно, слишком заботливо. Будто хирург, кропотливо сшивающий лоскуты кожи, которым не суждено было восстановиться. Будто боялся сделать больно, хотя физическая боль несоизмерима с внутренней, которая рвет Рыжего изнутри со вчерашней ночи.

Рыжий тогда еще не знал, что запомнит этот момент так отчетливо.

Он вернулся домой с рассветом. В доме новенького оставаться не стал, хотя тот уговаривал. Но Рыжему нужна была своя территория, привычная зона, комфорт, безопасный радиус, в котором не срабатывает система тревоги. Нужно устаканить мысли в голове, вернуть себя в колею. Рыжий шумно дышит, прикрывает глаза, пытается успокоиться.

А перед глазами длинные пальцы. Теплые длинные пальцы, которые держат его за подбородок, клеят пластыри, прижимаются к спине, гладят шрамы. И глаза, в которых что-то плещется. Что-то, от чего хочется уйти. Выключиться. Не думать. И одновременно остаться, утонуть в них с головой, словно в вакууме, где звук приглушается, а все остальное — только кислород в крови и бешеное сердцебиение.

Рыжий распахивает глаза и стискивает край раковины. Вцепляется так, что ноют пальцы. Он резко выворачивает вентиль холодной воды на максимум и смотрит на мощно хлещущий поток.

Хэ Тянь слишком спокойный. Слишком внимательный. Слишком рядом. И от этого паршиво.

Глухой шум воды заливает мысли, в голове пульсирует одно-единственное осознание — он влип. Это не дружба. Это нечто большее, сильнее, опаснее. Оно затягивает его, как черная дыра, разрывая привычные орбиты, изменяя законы гравитации, заставляя двигаться туда, где он не должен быть. Манит все больше с каждой встречей, с каждым взглядом, с каждым прикосновением.

Если бы это была просто привязанность — он бы справился. Если бы это было только физическое — он бы пережил. Но нет. Это больше. Глубже. Он ловит себя на том, что всегда ждет Хэ Тяня. Ищет его глазами в толпе. Помнит тембр его голоса, помнит, как тот меняется, когда говорит с ним. Помнит запах его одеколона и понимает, что он рядом раньше, чем видит его. Помнит каждое прикосновение — даже случайное.

И это страшно.

Он уже привык, что близость — это больно. Что открываться — значит давать возможность ударить еще сильнее. Значит, что однажды останешься с разбитыми костяшками и пустотой внутри, без тех, кто стал важен. А Хэ Тянь… Хэ Тянь уже слишком важен.

Рыжий резко проводит ладонью по лицу, будто пытается стереть эти мысли. Чушь. Это все чушь. Ему просто нужно отдохнуть. Переключиться.

Но в голове всплывает чужое дыхание в темноте, размеренное, будто стабильный ритм метронома, обещающее, что он не один. Вспоминается теплая ладонь на плечах, вспоминаются губы на лопатке.

Рыжий ощущает это кожей, каждым чертовым нервом. Ощущает в том, как его касаются эти руки, как на него смотрят эти глаза. Ощущает в том, как он сам к этому тянется, как хочет больше, как цепляется за тепло, за спокойствие, за уверенность.

Но так нельзя. Он не может. Не имеет права. Если он сейчас так в нем нуждается — дальше будет только хуже. А хуже Рыжий не выдержит.

Он резким движением зачерпывает холодную воду ладонью и проводит по лицу. Тело вздрагивает от резкого перепада температуры, но этого недостаточно, чтобы затушить то, что разгорается внутри.

Нужно уходить. Нужно отдаляться. Чем раньше, тем лучше.

Он прикрывает глаза и прижимается лбом к зеркалу, к холодной поверхности, которая резко резонирует с его собственной температурой.

Понимает. Осознает. И тут же сжимает зубы, пытаясь вытолкнуть это обратно в темноту.

Потому что с ним не может что-то получиться.

Потому что это не должно быть важно.

Потому что если это будет важно, то придется признать, что все это не просто так.

Рыжий выпрямляется, вытирает лицо полотенцем, не смотрит в зеркало. Он уже все знает. Он снова станет прежним.

Без слабостей. Без нужды в ком-то. Без этого ебаного «больше, чем просто дружба».

***

— Хули тебе опять надо? — рычит Рыжий в трубку.

На линии молчание. Густое, с треском статики на фоне.

— И тебе привет.

— Ты больной?

— Я хотел услышать твой голос.

Рыжий раздраженно дергает уголком рта.

— А я нет, ок? Дай мне отдохнуть, а? Серьезно, бля. Сколько можно названивать? Весь день трезвонишь.

Хэ Тянь чем-то прихлебывает на другом конце — чай, кофе, виски, кровь девственниц, хуй его знает.

— Не могу.

Он говорит так просто и прямо, что Рыжий даже не сразу находит, что ответить.

— Напряги жопу, значит, — выдавливает он, и звучит это слабо. Неубедительно. Фальшиво. Будто он сдался еще до того, как начал сопротивляться.

— Ты почему трубку не брал?

— Не до тебя было.

— Вот как. И чем занимался?

— Тебя это каким боком ебет?

На фоне раздается тихий скрип, будто опустились на кровать и матрас просел под тяжестью тела. Рыжий узнает этот звук. Помнит, что так скрипит его кровать.

Хэ Тянь замолкает. Рыжий слышит, как он возится, — пристраивается, наверное — тихо, почти незаметно, меняется ритм дыхания.

Каждую секунду тишины Рыжий обещает себе сбросить звонок. Но вместо этого вспоминается напольный торшер у кровати, мятое одеяло и призрачный запах антисептика.

— Я был уверен, что ты и на этот раз не ответишь.

— Мне насрать.

Голос Хэ Тяня звучит глухо, приглушенно, будто сквозь плотную ткань.

— Как ты?

— В порядке.

— Ты весь день спал?

— Да какая тебе разница? — Рыжий шипит, когда неловко меняет положение. Спина ноет, ребра вспыхивают болью, а плечо будто налито свинцом.

— Ты ел?

Рыжий фыркает, но из-за боли в груди получается больше похоже на сдавленный выдох.

— Я не инвалид.

— Я и не говорил, что инвалид.

Хэ Тянь все так же спокоен. Рыжему хочется, чтобы он сорвался, огрызнулся, чтоб в голосе появилась хоть какая-то чертова эмоция, но нет. Только ровный, мягкий тембр, который будто обволакивает его, не дает утонуть.

— Что ты доебался-то, а?

— Просто хочу убедиться, что ты не сдохнешь от упрямства.

Рыжий закатывает глаза и прижимает телефон к уху сильнее, слыша на том конце сдавленный смешок.

— Как будто тебе есть до этого дело.

На этот раз тишина задерживается дольше.

— А если есть?

Рыжий замолкает. Что-то скребется внутри, но он не разбирается, что именно. Вместо этого медленно проводит языком по губе, ощущая шершавую корочку на разбитой коже, шумно выдыхает и отворачивается, даже если Хэ Тянь этого не видит.

— Тогда ты, блядь, конченый псих.

На том конце слышится короткий смешок.

— Возможно, — новенький снова что-то отхлебывает и молчит дольше обычного. — Так чем ты занимался весь день, что трубку не брал?

Рыжий сжимает челюсти, прикрывает глаза.

— Ничем.

Тишина.

— Ну расскажи мне, — почти ласково говорит Хэ Тянь, — интересно же.

Щеки Рыжего начинают гореть.

— Нихуя не делал, понял? Спал, блевал, втыкал в стену. И так по кругу. Полегчало? — еще немного — и Рыжий взорвется.

— Да, — наконец говорит Хэ Тянь. Голос вычищен от эмоций, отполирован.

Рыжего это почему-то раздражает.

— Ну молодец, че.

— Почему блевал? Сколько раз? Ты заболел или это после вчерашнего?

Рыжий откидывается на подушку. Комната кажется чужой, хотя он живет здесь, сколько себя помнит. Приглушенный свет настольного светильника заливает стены тусклым желтым цветом, вещи лежат там, где он их бросил, но все это какое-то далекое, как декорации, которые потеряли смысл.

— Не начинай, а. Какая нахрен разница сколько раз? Может, мне еще содержимое описать? Погадаешь мне на блевотине?

— Ты можешь хоть раз нормально ответить на прямо поставленный вопрос?

— Нет.

Хэ Тянь шумно тянет воздух носом, и Рыжий думает — вот оно. Сейчас он его доведет, выбесит, выведет из себя, но новенький так же шумно выдыхает, и в динамике что-то шелестит.

— Я приеду.

— Совсем ебнулся? Ты время видел?

— Я волнуюсь за тебя.

— Я не просил.

— Волнуются только тогда, когда об этом просят?

— Ты даже не знаешь, где я живу.

— Знаю.

— Откуда, блядь?

— Наушники.

— Че?

— По наушникам. Можно отследить их местоположение.

На том конце слышится возня, будто мажорчик реально начинает одеваться. Рыжий резко поднимает взгляд на письменный стол, где лежит подарок новенького, хмурится.

— Ты в своем уме?

Тишина. Только шорох и возня.

— Эй, слышь, бля. Только посмей сюда припереться, слышишь? Я тебя нахуй…

Рыжий хочет сказать что-то еще, но в коридоре скрипят половицы, а потом дверь его комнаты чуть приоткрывается. В щель просовывается лицо матери.

— Ты еще не спишь?

Она говорит тихо, но в голосе слышится беспокойство. Рыжий резко прижимает телефон к груди.

— Сейчас, — бурчит он, — уже ложусь.

— Ты лекарство выпил? Не тошнит больше?

— Я в порядке.

— Точно? Может, тебе нужно что-то?

— Все нормально, мам, — несмотря на раздражение и злость на долбоеба по ту сторону динамика, с Джу он говорит мягко, почти ласково. — Иди отдыхай. Поспи тоже.

Она колеблется пару секунд, но потом кивает.

— Спокойной ночи, милый. Если что, сразу разбуди меня.

Дверь закрывается с тихим щелчком. Половицы снова скрипят под ее шагами, а потом становится тихо.

Рыжий облегченно выдыхает и вновь прижимает динамик к уху.

— Нельзя врать матери, — вдруг говорит Хэ Тянь, а потом тихо добавляет: — Она хорошая.

Рыжий тут же раздраженно морщится.

— Блядь, заткнись.

Хэ Тянь усмехается, но больше ничего не говорит. И шороха больше не слышно.

— Ты еще долго меня доебывать будешь? — Рыжий тянется к одеялу сквозь стиснутые зубы, все тело отзывается болью.

— Болит?

Он даже не успевает полностью укрыться, как с губ слетает досадный выдох. Он просто маскирует реальную боль.

— Нет, бля, чешется.

— Что ты ей сказал?

— Кому?

— Матери. Что ты ей сказал про все это? — голос слегка вздрагивает, будто новенький снова меняет положение тела. — Ты же пришел весь избитый. Что ей сказал?

— Тебя это не касается.

— Она ведь не знает про вас, верно? Не знает, что он тебя хуярит вот так.

— И не узнает.

— Да, наверное, так лучше.

Дыхание в динамике становится отчетливее. Слишком близко, будто дышат ему прямо в ухо, прямо за спиной.

— А про нас?

Рыжий выпадает от этого вопроса. Реально теряется, его даже будто прошибает озноб.

— Нет никаких нас. Между нами ничего не было, нет и не будет, уяснил? — от злости он рвано выдыхает. — Больше заняться нечем? Завтра тридцать первое. Гуляй, веселись, отмечай.

— Мне не с кем.

— Не прибедняйся, а. У тебя друзей вагон, да хотя бы тех двоих клоунов взять.

— Они отмечают сами. Чжань приглашает Цзяня каждый год, они отмечают с семьей. Я точно буду там лишним.

— Езжай к брату тогда.

На секунду новенький замолкает, даже будто дышать перестает.

— Он работает. Занят будет.

— Поэтому решил терроризировать меня звонками весь день? Нахуя ты вообще позвонил? Я не горячая линия для одиноких и несчастных.

Серьезно, кто они такие, чтобы вот так созваниваться? Что между ними? Дружбой это не назовешь.

Хэ Тянь просто постоянно рядом.

Рядом уже пять месяцев. Бесит, доводит, заебыват. Рядом перед экзаменами и после, рядом на работе, рядом в школьной поездке, рядом, когда Рыжего пиздят.

На кой черт ему вообще звонить?

— Я же сказал, волновался за тебя. И хотел услышать твой голос.

Хэ Тянь выдыхает — не тяжело, не раздраженно. Просто выдыхает, как будто впервые за долгое время смог вдохнуть — и выдохнуть полной грудью.

Рыжего снова начинает подташнивать.

— Услышал? Заебись. Я спать.

— Я позвоню тебе завтра тоже.

— Нет.

— Почему?

ПОТОМУ ЧТО.

Потому что, блядь.

Рыжий натягивает одеяло до носа, сжимает переносицу. Потому что все это с самого начала — полный пиздец. Потому что он никогда, сука, ни от кого не зависел, а теперь не может выкинуть из головы этого заебистого мажора.

Не может выкинуть запах антисептика и его духов. Не может выкинуть ощущение теплых губ на лопатке. Не может выкинуть дурацкую привычку бросать взгляд на телефон и ждать. Ждать сообщения. Ждать звонка. Ждать хоть чего-то. Как ебанный Хатико.

Сука. Это так тупо.

— Гуань Шань.

— Я тебе не «Гуань Шань», — глухо бросает Рыжий.

— Как мне тогда тебя называть?

— Никак. Не зови, не обращайся. Просто не звони. Вообще.

Хэ Тянь молчит. Он понимает, что Рыжего накрыло. Тот самый момент, когда лучше не лезть.

Не трогай, не смотри, не говори. И он это понимает.

— Ладно, — спокойно говорит Хэ Тянь. — Просто ответь завтра. Обещаю, это не займет больше минуты. Я просто хочу услышать, что ты в порядке.

Глубокий вдох.

— Закончил? У меня есть дела поважнее, чем трепаться с тобой по ночам.

— Например? — в голосе Хэ Тяня снова появляется улыбка.

Рыжий молчит. Молчание, в котором он на секунду замирает.

— Ладно, ладно, — со смехом сдается Хэ Тянь. — Я посижу с тобой, пока ты не уснешь.

— Иди нахер. Отключаюсь.

— Я буду звонить всю ночь. Удовольствие такое себе.

— Сука, как же ты меня заебал, — рычит Рыжий, но не злобно, а устало.

Тишина между ними уже не кажется такой пустой.

Рыжий ничего не говорит. Только слушает дыхание в динамике — ровное, размеренное.

Оно раздражает.

Оно успокаивает.

Его веки тяжелеют.

Хэ Тянь не торопится вешать трубку.

***

1

Рыжий жует сэндвич медленно, с угрюмым выражением лица и привычно хмурясь.

Джу с утра хлопочет на кухне, нарезая овощи аккуратными кубиками. Ее движения отточены до автоматизма, но в них есть что-то уютное, домашнее. Она мурлычет себе под нос старую мелодию — то ли из своей молодости, то ли из фильмов, которые они когда-то смотрели вместе.

Сегодня тридцать первое декабря. Уже очень давно они отмечают этот день вдвоем. В Китае это не такой уж значимый праздник, как на Западе, — скорее, просто повод провести вечер в семейном кругу, пообщаться о чем-то непринужденном, вкусно поесть, выпить и спокойно перешагнуть в новый день, в новый год, в новую жизнь. Без суеты, без пафоса.

Рыжий не вкладывает столько смысла в этот день. Рождество, Новый год, Китайский новый год, День всех влюбленных — это обычные дни в календаре, когда для него ничего не происходит. Он не чувствует волшебства или магии, не чувствует предпраздничного настроения. Не видит смысла во всем этом.

Но он знает, как для Джу важен этот ритуал. Она любит готовить, украшать дом, создавать ощущение праздника. И относится к этому слишком трепетно, чтобы переубеждать ее имело смысл. Поэтому Рыжий не перечит, просто ест свой сэндвич и ждет, когда все приготовления закончатся.

А потом вдруг ловит себя на мысли, что у кого-то, возможно, даже такой возможности нет.

Рыжий спотыкается об это, замерев с сэндвичем в руках, так и не доведя его до рта. В груди неприятно холодеет. Челюсти сжимаются сами собой. Вспоминает вчерашний разговор и тут же злится на самого себя.

Блядь.

Почему это его парит? Разве ему не похую, что новенький одинок настолько, что не нужен никому в этот день?

Он же взрослый, справится. Наверняка у него есть и другие друзья кроме Цзяня и Чжаня. Есть брат, какие-то связи. У него точно есть семья. Он же всегда всем своим видом показывал, что у него есть все.

Рыжий сжимает челюсти.

Хэ Тянь жил до него. И будет жить после. Рыжему должно быть плевать.

Точка.

— Мам? — вдруг спрашивает он, сам не зная зачем.

Джу выключает воду, оборачивается.

— Ты планируешь кого-то звать сегодня?

— Нет, — она улыбчиво смотрит на сына и вытирает руки о полотенце, торчащее из кармана ее розового фартука. — Мы же никогда никого не зовем. А что?

Рыжий медлит. Он чувствует, как поднимается раздражение. На самого себя. На эту мысль. На то, что он вообще открыл рот.

— Просто спросил, — бурчит он, так и не решившись озвучить вслух, и набивает рот последним огромным куском сэндвича

Но Джу уже смотрит на него с прищуром, слегка улыбается и подсаживается рядом.

— Ты хотел кого-то позвать, сынок?

Рыжий отрицательно качает головой.

— Я была бы только рада, — продолжает она, не обращая внимания. — Тем более я почти не знаю никого из твоего окружения. Был бы хороший повод познакомиться. Только… — она вдруг запинается, — это же не Шэ Ли?

— Нет, мам, это не он, — Рыжий замечает, как Джу оживляется и ждет продолжения.

Но он молчит. В голове стучит одно и то же: это ошибка.

Притащить этого мажора домой — все равно что запустить крысу в кладовку и удивляться нашествию грызунов.

Но оставить его одного, кажется, еще хуже.

— Это мой одноклассник, — выдавливает он, — новенький. Перевелся в этом году.

— Правда? — Джу улыбается. — Ты ничего мне не рассказывал… или я забыла?

А о чем рассказывать? О том, что он вчера ночью заклеивал мне раны? Или что целовал мне спину? Или о том, что я всю неделю был с ним бок о бок и провел лучшие каникулы в его компании? Или что поцеловал его в щеку в горах? Или что я пялился на его голый торс и сидел настолько близко, что чувствовал его дыхание на своей коже?

— Мы просто редко общаемся.

— И его семья не против? Ты спросил у его родителей?

— Он сказал, ему не с кем отмечать, — Рыжий смотрит в тарелку, сдвигая крошки в сторону. — Не знаю, что у него там за терки с семьей, но если даже в праздник они не видятся, значит, что-то не так.

Джу прижимает ладони к губам.

— Боже, бедный мальчик… Конечно зови его! Ты сделал все правильно.

Она тут же вскакивает и снова бросается к плите, теперь двигаясь в два раза быстрее.

— Так, тогда я еще запеку мясо… И надо продумать десерт…

— Мам, нет. Не надо больше еды. Нас всего трое.

— Нет, Шань, раз у нас гость, нужно встретить его как следует! Испеку свой фирменный пирог.

Она уже не слышит его, полностью погрузившись в готовку. Даже не реагирует, когда он целует ее в щеку на прощание.

Рыжий убирает за собой посуду, берет рюкзак и выходит из дома.

В голове муторно. Сомнения жрут его изнутри: зачем он это делает? Стоит ли давать этому новенькому повод думать, что ему не плевать?

Ответов нет.

Но есть четкое понимание, что он сделал все правильно.

Или все же совершил ошибку?

2

Рыжий захлопывает за собой дверь, спускается по ступеням и неспешно идет по тротуару. Утро пасмурное, воздух влажный, а в ушах в наушниках гремит музыка, но он слышит только собственные мысли. Нахмурив брови, достает телефон и быстро печатает сообщение.

[вы]
09:40
че ты сегодня делаешь?

Он мнется какое-то время, но наконец нажимает «отправить», и палец зависает над экраном. Сообщение мгновенно меняется на «доставлено». Рыжий втягивает воздух сквозь зубы, ощущая, как внутри нарастает дурацкое напряжение. Может, зря? Может, лучше было…

Телефон вибрирует.

[псина сутулая]
09:40
И тебе доброе утро, малыш Мо. :)

Рыжий закатывает глаза, но уголок губ дрожит от сдержанной усмешки.

[псина сутулая]
09:41
Я свободен сегодня. А что такое? Соскучился?)

«Тупая псина», — думает он, стирая первый ответ и быстро набирая новый.

[вы]
09:42
приходи

Пауза.

[вы]
09:42
сегодня

Еще одна пауза. Чего он тянет?

[вы]
09:42
ко мне домой

Палец нависает над кнопкой отправки. Легкое напряжение в пальцах, едва уловимый толчок — отправлено.

«Вот теперь точно зря», — думает Рыжий, запихивая телефон обратно в карман. Но едва он проходит пару метров, как гаджет снова дрожит в кармане.

[псина сутулая]
09:45
Так, кто это?

[псина сутулая]
09:45
Я знаю, вы взломали этот аккаунт.

Рыжий резко тормозит, на секунду моргает в экран, сжав его в ладони.

[псина сутулая]
09:46
Перед тем, как проводить свои мошеннические манипуляции, могли бы хоть изучить того, кого взламываете. Неправдоподобно.

Челюсти сжимаются. Он шумно выдыхает сквозь нос и с раздражением печатает ответ.

[вы]
09:47
ты ебнулся там?

[псина сутулая]
09:48
Уже лучше, но до сих пор верится с трудом.

Чертова скотина! Рыжий яростно барабанит пальцами по экрану.

[вы]
09:48
да я это, бля, че начинаешь

[псина сутулая]
09:49
Докажи. Скинь фотку.

Рыжий моргает. Потом закатывает глаза, отходит к ближайшей стене и поднимает камеру. Средний палец в объектив, хмурое лицо в полутьме. Щелчок — готово.

[вы]
09:52
*вложение*

Сообщение тут же подсвечивается двумя галочками — и тишина. Рыжий уже начинает нервничать, смотря неотрывно в экран, пока идет. Молчание длится вечность, но вот под ником появляется «печатает…» и скачет. То появляется, то исчезает. И это ожидание какой-то акт мазохизма. Рыжий невольно закусывает щеку изнутри, пока телефон наконец не вибрирует новым сообщением.

[псина сутулая]
09:55
Теперь верю.)

[псина сутулая]
09:55
Малыш Мо, у тебя даже средний палец красивый!

Рыжий шумно выдыхает, снова думает о том, как этого придурка земля вообще носит? Печатает.

[вы]
09:56
иди-ка ты на хуй

[вы]
09:56
реще отвечай, придешь нет?

Он шагает быстрее, ощущая, как пальцы нервно стискивают телефон. Ну давай уже, черт возьми.

[псина сутулая]
09:57
Серьезно? Ты правда приглашаешь меня к себе домой? *О*

Рыжий морщит нос и зло хмурится в экран.

[вы]
09:57
прикинь

[псина сутулая]
09:57
Я обязательно буду! Куда подойти?

Он уже почти на работе. Впереди двери, знакомый шум улицы, но он сосредоточен только на экране.

[вы]
09:58
ко мне на работу, к 18:30

[вы]
09:58
не опаздывай бля

[вы]
09:58
иначе без тебя уйду

[псина сутулая]
09:59
Не опоздаю. Обещаю!

Рыжий убирает телефон, но что-то не дает ему просто так оставить этот разговор. Он заходит внутрь, проходит пару шагов и снова достает гаджет.

[вы]
10:10
слышь

[псина сутулая]
10:10
Да, малыш?)

Глаза закатываются автоматически.

[вы]
10:11
пшнх 凸

[вы]
10:11
оденься нормально, а не как еблан, понял?

[псина сутулая]
10:12
Тебе не нравится мой стиль одежды? : (

[вы]
10:13
мне похуй на твой стиль

[вы]
10:13
оденься попроще

[вы]
10:13
с мамой моей увидишься, не позорь меня

Он отправляет последнее сообщение и глубоко вдыхает. Тепло разливается где-то внутри, непонятное, раздражающее, но не такое уж и плохое.

Телефон вибрирует, и Рыжий читает ответ.

[псина сутулая]
10:15
Понял! Ты будешь гордиться мной, малыш Мо! Я тебя не подведу!

Рыжий смотрит на экран еще секунду, потом выключает телефон и прячет его обратно. Работа ждет. А потом…

А потом будет вечер.

3

Хэ Тянь появляется ровно в оговоренное время, но Рыжий понимает это не по часам, а по тому, как весь персонал кафе вдруг начинает громко шептаться, уставившись в сторону входа. Девчонки у стойки восхищенно воркуют, слишком громко для такого маленького заведения, бариста чуть не проливает молоко, а администратор, казалось, забывает, зачем держит планшет в руках.

Рыжий разворачивается к двери и… охуевает. Черная заправленная водолазка идеально обтягивает фигуру Хэ Тяня, плотно облегает грудь. Темно-серые классические брюки сидят безупречно, подчеркивая его рост, а длинное черное пальто добавляет образу какого-то недостижимого шика. Волосы идеально уложены, а поверх всего — солнцезащитные очки, — господи, еще и это, Голливудские сценаристы позавидовали бы, — которые он медленно снимает, пока спокойно идет к стойке. Прямо к Рыжему. На глазах у всех. В одной руке коробка с тортом, в другой — букет красных роз.

— Добрый вечер, малыш Мо, — он подмигивает ему и лукаво улыбается, как в каком-то дешевом дурацком девчачьем сериале. Они от такого тащатся.

— Бля, ты че, на свадьбу собрался? — Рыжий выпаливает первое, что приходит в голову, но голос звучит громче, чем хотелось бы. — Я же сказал одеться нормально!

Хэ Тянь удивленно бросает взгляд вниз, осматривая себя.

— Это же полуклассика. Идеальный вариант для праздничного ужина. Тебе не нравится?

— Вырядился как мажор, — он замирает, понимая, как это абсурдно звучит, учитывая, что он постоянно его так и зовет. — Щегол, бля! Я рядом с тобой выгляжу как бомж последний.

Хэ Тянь усмехается, наклоняется к нему и негромко говорит:

— Ты всегда выглядишь потрясающе, малыш Мо.

Рыжий дергается, как от пощечины, но сказать что-то толковое не успевает — к ним приближается администратор.

— Добрый вечер. Добро пожаловать в «Рис и палочки». Давайте я проведу вас к столику.

Новенький оборачивается. Его голос наполнен добротой и вежливостью:

— Ох, к сожалению, мы очень торопимся. Я пришел забрать Гуань Шаня. Но я обязательно к вам еще вернусь и поужинаю.

Рыжий выглядывает из-за его спины и смотрит на администратора, которая многозначительно встречается с ним взглядом, бросив мимолетный взгляд на букет.

— Это мой одноклассник. Мы идем в гости. Нам пора.

И пока она не подумала что-то еще, а девчонки за стойкой не начали пускать дурацкие сплетни, переговариваясь и поглядывая на гостя, Рыжий хватает куртку с вешалки, на ходу накидывает на плечи и тянет Хэ Тяня к задней двери.

— Сваливаем на хрен отсюда, пока твои поклонницы не порвали твой мажорский шмот прямо на тебе.

Хэ Тянь послушно идет за ним, улыбаясь и прощаясь со всем персоналом, но когда они уже почти выходят, к Рыжему приближается коллега:

— Мо, там к тебе кто-то пришел.

— Скажи, что я уже ушел.

— Да там чел какой-то мутный, сказал — что-то важное. Просил срочно позвать тебя. Блондин такой. Сказал, что будет ждать у черного входа.

Сердце екает.

Рыжий замирает, держась за ручку двери заднего входа. В голове тут же возникает позавчерашний вечер — кулаки, резкая боль в ребрах и собственное разбитое лицо. Даже раны непроизвольно начинают ныть. Он не сразу соображает, но как только доходит, что это Шэ Ли, внутри разливается липкий страх.

Рыжий судорожно сглатывает, ловит встревоженный взгляд Хэ Тяня и понимает, что тот видит его реакцию. Им нельзя пересекаться. Ни в коем случае. Иначе Рыжий поплатится не только разбитым лицом, но еще и отхуяренными почками.

Он отпихивает Хэ Тяня, заводит его в угол у подсобки и сжимает плечи.

— Сиди тут и не рыпайся, понял? — шипит он сквозь сжатые зубы.

— Что? — Хэ Тянь смотрит на него удивленно и чуть хмурится. — Что случилось?

— Просто посиди, блядь. Понял?!

Тот хмурится еще сильнее, но ничего не говорит. Лишь кивает. Рыжий выдыхает, тряхнув головой, выскальзывает через заднюю дверь.

Сердце стучит в горле. Шэ Ли стоит у стены, прислонившись к ней спиной. Выглядит он максимально паршиво. Серое лицо, темные круги под глазами, руки в карманах. Нога дергается, он весь в напряжении как на иголках. Рыжий даже не сразу его узнает. Что-то в нем не так.

— Херово выглядишь, — он останавливается в паре шагов от него, ради своей безопасности, скрещивает руки на груди.

— Нужна твоя помощь, — без предисловий начинает Шэ Ли.

— С хера ли?

— Это важно. Тот тип, который денег должен. В общем, с ним нужно порешать.

— А я тут причем?

— Я сказал — это важно.

Его голос звучит глухо, будто слова ему даются с большим трудом. Рыжий не отвечает. В голове все звенит. Вчерашняя боль, его слова, кулаки, а теперь вот это.

— Я не буду, — наконец выдает он. — Мне похуй. Нужно было раньше думать.

Рыжий нервно бросает взгляд на дверь.

— Слышь, не зазнавайся. В том, что случилось, ты сам виноват.

— Я? Хуя с два. Это у тебя больное желание пиздить и издеваться над другими.

— Поплачь мне тут еще.

— Завали, а. Я сказал, что не буду. Решай свои проблемы сам.

Дверь громко открывается, и от звука Рыжий чуть не подскакивает на месте, резко поднимая взгляд. Но это всего лишь сотрудник заведения, вышедший на перекур. Хэ Тяня не видно, но напряжение не уходит.

— У тебя есть долг, — Шэ Ли поднимает глаза и впервые за встречу смотрит прямо на него. И в этом взгляде есть что-то пугающее.

— Долг? — Рыжий рвано выдыхает, закусывая губу. Потревоженная рана вспыхивает болью. — Ты сначала свой вчерашний долбоебизм оплати. Я уже миллион раз ходил на твои дела. Долг оплачен сполна.

— Да ну? Ты мне будешь рассказывать про оплаченный долг?

Шэ Ли отталкивается от стены и делает шаг. Мо не двигается, хотя все нутро кричит об обратном. Но показать страх хищнику — прямая дорога в могилу.

— Я повторю, раз до тебя не дошло. Ты будешь должен мне. Всю жизнь. До конца своих дней. Тебе не выплатить долг. Только если не примешь мои условия.

— Нет.

Дверь снова хлопает. Сотрудник возвращается в заведение, и на этот раз Рыжий реально дергается и бросает взгляд на Ли, проверяя, не заметил ли он его странного поведения. Глаза его прищурены, и он оборачивается на дверь, чтобы проследить за взглядом Рыжего. В конце концов, страх за Хэ Тяня берет верх.

— Ладно! — слишком громко выпаливает Рыжий и хватает его за предплечье, останавливая за секунду до катастрофы. — Ладно. Похуй, я приду.

Шэ Ли молчит пару секунд, крепко о чем-то задумавшись, потом делает шаг ближе. Рыжий не двигается. Ледяные пальцы касаются его щеки, большим пальцем крепко и настойчиво надавливая на пластырь. Рана начинает щипать. Но ни дрожи, ни малейшей реакции.

— Вот и умница, — тихо говорит он. — Увидимся через неделю. На главном мосту, в полночь.

Рыжий не отвечает.

Шэ Ли разворачивается и уходит.

Как только он скрывается за углом, Рыжий разжимает кулаки и позволяет себе наконец-то глубоко и облегченно выдохнуть. Чувствует, как у него дрожат пальцы. Грудь сдавливает, во рту сухо, а ноги ватные. Он поднимает взгляд на железную дверь.

Хэ Тянь все еще там.

Рыжий проводит рукой по лицу, чувствуя жжение в месте прикосновения.

Дерьмо.

4

Они идут молча. Хэ Тянь не спрашивает, но Рыжий чувствует его внимательный взгляд, который жжет скулу.

Вечерняя улица оживленная, люди снуют туда-сюда, покупая необходимое в последние часы перед полуночью. Машины громко сигналят, пытаясь скорее вырваться из затора, вернуться в дома, к семьям. Свет фонарей расплывается в мокром, расчищенном от снега, асфальте, по обочинам сугробы, наваленные в длинные грязные кучи.

Рыжий шагает быстро, руки в карманах, плечи напряжены. Он еще не отошел. И вряд ли отойдет в ближайшее время.

Появление Шэ Ли можно сравнить с бурей. Пока он на расстоянии, ты в безопасности. Паника, тревожность и мысли о побеге — весь арсенал, что ты имеешь. Ты знаешь о проблеме, но есть возможность спастись. Но стоит ему появиться — спасаться уже поздно. Он приходит смерчем, катастрофой, черной грозовой тучей. И если ты окажешься на его пути — шансы на выживание крайне малы.

В висках до сих пор стучит, и отголоски недавнего разговора липнут к коже. Шэ Ли исчез за поворотом, но оставил за собой тяжелый осадок и хаос. Как после урагана: смотришь вокруг, пытаясь понять, что уцелело, а что навсегда разрушено.

Хэ Тянь молчит почти всю дорогу, но Рыжий замечает изменения в его настроении. От беззаботного веселья в кафе не осталось и следа. Вместо него — затхлое напряжение, которое он держит в себе. Потому что он знает грань, знает правила. Как верный пес, которому дали команду «сидеть», даже если перед носом кусок мяса. И он лучше сдохнет, чем ослушается приказа.

Рыжий резко тормозит, останавливаясь прямо на оживленном тротуаре, и поворачивается к новенькому, хмурится.

— Ты слышал что-то?

— Нет, — на автомате отвечает Хэ Тянь. Стоит рядом. Врубает свой рентген.

Рыжий бросает быстрый взгляд, задерживаясь лишь на лице. Хэ Тянь спокоен, даже расслаблен, как будто и правда ничего не слышал. Либо мастерски делает вид.

Пауза затягивается, и Хэ Тянь добавляет, чуть тише:

— Но если у тебя проблемы, я могу помочь.

Щека дергается, взгляд уходит в сторону.

— Это не твое дело, — отрезает Рыжий. В голосе слишком много злости, хотя та предназначается не ему.

Хэ Тянь послушно кивает, понимает, не лезет. Все еще ждет команду «можно».

— Надо пластырь заменить.

Рыжий не сразу врубается в его слова и поворачивает голову в его сторону, вопросительно выгибая бровь.

— У тебя кровь.

Хэ Тянь перекладывает торт в руку с букетом и, освободив ее, тянется к его лицу. Касается ровно того же места, где до этого прикасались жалящие ледяные пальцы Шэ Ли. Но сейчас совсем по-другому. Вместо холода приятное тепло. Вместо грубого надавливания мягкое поглаживание. Вместо липкого страха и тревожки учащенное сердцебиение.

Рыжий в который раз ловит себя на мысли — какие же эти оба разные.

— Переживу, — он чуть отстраняется, избавляется от касания, сжимает челюсти и идет дальше. И добавляет, неожиданно для себя: — Дома переклеишь.

Хэ Тянь не комментирует его слова, продолжает идти рядом. Рыжий слышит ровный шаг, ощущает присутствие — и от этого на удивление становится чуть легче.

Впереди светофор загорается красным, они замедляют шаг. Рыжий украдкой трет пальцами пластырь на щеке, чувствуя, как саднит рассеченная кожа. Хмурится, уставившись на дорогу перед собой, и вдруг спрашивает:

— Слушай, а наушники можно как-то отследить?

Хэ Тянь вскидывает брови, с прищуром вглядываясь.

— Зачем тебе?

— Не мне, коллеге.

— А что за наушники? Беспроводные?

— Ага. Коллега типа потерял, найти не может. Говорит, может, кто-то спиздил, но не уверен.

Рыжий закатывает глаза, светофор переключается на зеленый, и они снова идут дальше. Ветер порывами проносится по улице, задирает, дерется, колет холодом лицо.

— Ну смотря какие. У некоторых моделей есть функция отслеживания. Можно посмотреть последнее местоположение.

Рыжий кивает, задумчиво хмыкает.

— А если их, допустим, отключить?

— Тогда сложнее. Но если заранее настроил поиск, шанс есть.

— А если не настроил?

— Тогда хрен найдёшь.

Рыжий на секунду задумывается и осторожно озвучивает последний вопрос:

— А можно узнать, на каком телефоне это настроено? Ну типа, помимо его телефона. Может, кто-то еще к себе привязал?

Хэ Тянь многозначительно бросает взгляд на него.

— Только с самого телефона. Если он привязан к другому аппарату, ты этого не узнаешь.

Рыжий кивает еще раз, делая вид, что тема его уже не интересует, но внутри становится тревожно. Хэ Тянь неожиданно говорит:

— Кстати, я пошутил. Я не знаю, где ты живешь.

Рыжий резко на него смотрит.

— Чего?

— Я просто так сказал это тогда. Я не привязывал наушники к своему телефону и не слежу за твоим местоположением. И я точно не знаю, где ты живешь.

Он улыбается. Спокойно и открыто. Рыжий несколько секунд смотрит на него, потом вздыхает и трет ладонями лицо.

— Ну и мудак же ты, — бормочет он, ускоряя шаг.

— Ну прости. Я не хотел тебя пугать. Просто волновался и не смог придумать ничего оригинальнее.

— Еще раз так сделаешь — пизды получишь, — Рыжий пихает того локтем в бок, но не сильно, скорее, просто чтобы звучало правдоподобно.

Хэ Тянь только тихо смеется.

5

Панику Рыжий испытывает только сейчас.

За весь день, — пока он говорил с мамой, писал сообщение новенькому, тащился с ним домой после работы, — он ни разу не думал об этом. Осознание пришло только сейчас, на пороге собственного дома.

Они из абсолютно разных миров.

Он — из того, где пахнет глянцем и новыми купюрами. Где двуспальная кровать на всю комнату и девятнадцатый этаж в высотке. Где полуклассика и дорогие подарки. Где носят пять тысяч юаней в дорогом кожаном кошельке и лучшая успеваемость в школе.

И Рыжий. Где комната два на два и старый дом в неблагополучном районе. Где джинсы с толстовкой и долги по счетам. Где дешевые сигареты и кровь на костяшках. Где бедность чуется за версту и вечное напряжение, злоба и хмурые брови.

Они из абсолютно разных миров. И только сейчас Рыжий думает об этом, на пороге собственного дома, смотря на дверь с облупленной краской, скособоченный почтовый ящик, повидавший виды уличный фонарь.

Он никогда не стеснялся себя и своего происхождения. Он просто защищал свое имя, берег честь матери, отвоевывал право быть человеком, а не отбросом общества. Дети учатся ездить на велосипеде, разбивают коленки в кровь, а Рыжий учился драться, разбивая костяшки.

Рыжий вставляет ключ в замок. Дверь привычно поддается, но он вдруг замирает, не нажимая ручку до конца. Чувствует затылком взгляд Хэ Тяня.

Он выдыхает, поправляет лямку рюкзака — просто чтобы занять руки. Все нормально. Сейчас они зайдут, он бросит ключи на стол, сделает вид, что все в порядке. Но…

Ему уже кажется, что он видит, как Хэ Тянь оглядывает прихожую, цепляется взглядом за облупленные стены, за потертый паркет, морщится на скрипучей половице.

Сейчас, именно сейчас, перед новеньким его овладевает ужасное чувство стыда и страха. Он не имел права его сюда приглашать. Не этого мажора, который видел лучшую жизнь и купался в роскоши с самого детства. Он не собирается позориться и ловить на себе жалкий взгляд.

Он моргает, трясет головой, как будто хочет вытряхнуть эти мысли, и вдруг говорит:

— Знаешь… Может, не стоило…

— Чего?

— Я сказал, не стоило, — голос выходит жестче, чем он планировал. Он сжимает ручку двери, так и не найдя в себе силы открыть ее.

— Что такое? Что не стоило?

— Это была ошибка. Не стоило тебя звать, — Рыжий оборачивается и встречается с удивленными глазами.

— Почему? Я сделал что-то не так?

— Нет, просто уйди. По-хорошему. Пожалуйста, — он не хочет смотреть на него, поэтому утыкается взглядом на серебристую цепочку на шее мажора. Из-за уличного света она отбрасывает блики.

Хэ Тянь делает шаг ближе, слегка хмурит брови.

— Послушай, если я что-то…

— Просто-съеби-блядь.

У Рыжего туго с запоминанием информации. Нет, конечно, выдрачивать и вызубривать учебный материал он может. Может всю ночь читать один и тот же текст, пока в глазах не начнет плыть, пока мозги не станут бесформенными и тягучими, как желе. И на работе заказы запоминает. Но вот в ситуациях связанных с новеньким, почему-то его постоянно подводит память. А иначе он был запомнил, сделал бы выводы из той драки, что Хэ Тянь не умеет вот так отъебываться. И чем громче ты ему кричишь об этом, тем он ближе, прямо как сейчас.

Рыжий отрывает взгляд от цепи перед лицом. К глазам. В них что-то теплое, осторожное, заботливое, почти интимное. Что-то, что должно было бы предназначаться кому-то другому, но никак не Рыжему.

— Если я накосячил…

— Да при чем тут…? — Рыжий раздраженно перебивает его.

— Если я накосячил, — с нажимом повторяет новенький, — скажи мне это прямо в лицо — и я уйду. Но если ты просто срываешь на мне свою злость, если это всего лишь твои загоны — давай поговорим.

Рыжий затыкается. Смотрит в упор, но так и не произносит ни слова. А что он скажет?

Пауза затягивается слишком долго.

— Это была херовая идея, ясно? С самого начала.

— Позвать меня на ужин?

— Встретить тебя! Быть с тобой в одном классе! В горах, на экзаменах и… — Рыжий запинается.

— И? — Хэ Тянь приподнимает брови.

Пожалуйста, нет. Не нужно, думает он. Не вынуждай, не заставляй. Ты же догадливый, все понимаешь. Пожалуйста, не нужно этого делать. Я же, блядь, тоже живой человек.

— И? — Хэ Тянь подается вперед, лицо без эмоций.

— И позавчера припереться к тебе! Все это было херовой идеей! Все, что связано с тобой, — херовая идея!

Хэ Тянь молчит, смотрит — долго, пристально. И сквозь маску спокойствия Рыжий вдруг замечает застывшее, почти мертвенное выражение лица. В груди что-то сжимается. Он с силой сцепляет зубы, шумно втягивает воздух и понимает: еще мгновение — и его накроет. Достаточно одного взгляда, одного неосторожного слова — и с гор сорвется чертова лавина.

— Да, конечно. Я понимаю.

— Нихуя ты, блядь, не понимаешь, — глухо говорит Рыжий и давится ими. — Нихуя.

— Поэтому ты бесишься?

— Я, блядь, не бешусь! — срывается на крик Рыжий. — Мне вообще насрать на тебя, мажорчик! Просто исчезни из моей жизни!

Хэ Тянь глубоко вздыхает. Коротко кивает. Что, вот так просто? Сдался? Смирился? Похоже, и у него есть предел терпения. Такого еблана, как Рыжий, не легко терпеть. Ему самому иногда от себя тошно.

Он разводит руки в стороны. Говорит:

— Хорошо.

Наклоняется над старой сломанной скамейкой у порога, кладет коробку с тортом и сверху цветы. Добавляет:

— Только отдай цветы матери. И торт поешьте, он вкусный. Правда.

Разворачивается и делает шаг, спускается по лестнице, выходит в темноту улицы, где виден только его силуэт.

Рыжий моргает, смотрит вслед и думает: «Сука».

Не уходи. Останься.

— Вот и катись! Проваливай! Не вздумай больше возвращаться!

Он неосознанно идет вперед. Он не чувствует собственных шагов — ноги двигаются сами.

Хэ Тянь останавливается, и Рыжий тоже. Дико сверлит его спину взглядом.

Вернись, пожалуйста.

— И знаешь что?! Я был бы охуеть как счастлив, если бы ты съебал из моей жизни! Аж дышать бы стало легче! Я просто мечтаю, чтобы ты исчез! Чтобы испарился! Будто тебя никогда и не бы…

Хэ Тянь двигается резко.

Рывок — и он уже рядом, вжимает его в себя, обхватывает обеими руками. Крепко. Горячо. Почти судорожно. Прижимает тело Рыжего, пальцами зарывается в волосы на затылке. Губы Хэ Тяня находят его висок, шепчут:

— Какое же ты дурачье, боже.

И только в этот момент Рыжий осознает, как его трясет. Колотит так, что дыхание сбивается. Весь стресс, пережитый за эти несколько дней, наконец вырывается наружу. С гор все-таки сорвалась чертова лавина.

Он сжимает пальцы в кулак, вцепляется в ткань пальто.

— Все нормально, — Хэ Тянь дышит ему в висок, — все хорошо. Иди домой. Я уйду, не волнуйся.

Но не отпускает.

— Все в порядке. Я понимаю.

— Заткнись, — сипло выдавливает Рыжий, сглатывая боль в горле. Пытается не дышать. Пытается не потеряться. Пытается не проебать себя.

Но пути назад нет. Он уже на дороге. Видит огни фар, слышит визг тормозящих шин. Но не отходит. Просто не может.

— Заткнись, — повторяет он еще тише.

И Хэ Тянь молчит.

Тишину разрывает звук открывающейся входной двери, и Рыжий резким движением вырывается из объятий. Исчезает. В ту же секунду.

Рыжий смелый, очень смелый парень, но стоит этому звуку прорезать тишину, как его отбрасывает назад. Не только физически — в мыслях, в ощущениях, в эмоциях.

Одного звука хватает, чтобы его херануло назад на десятки шагов. А может, еще дальше. В самое начало.

На пороге стоит Джу, удивленно переводит взгляд с одного парня на другого. Спрашивает:

— А что вы на пороге топчетесь? Я слышала шум. Заходите, заходите. Стол почти накрыт.

Хэ Тянь в пару больших шагов преодолевает расстояние, берет цветы с коробки и протягивает Джу с лучезарной улыбкой.

— Это что, мне? — она берет цветы, благодарно смотрит на Хэ Тяня, украдкой бросает взгляд на сына, который тоже уже стоит рядом. Рыжий лишь корчит недовольную гримасу, но молчит.

— Здравствуйте, госпожа Мо. Вам конечно. Спасибо, что терпите его, — Хэ Тянь подмигивает.

Рыжий едва не бьет его по плечу, но Джу уже зовет их в дом, а от запахов с кухни голова идет кругом.

6

Хэ Тянь сидит за столом, откинувшись на спинку стула, но не расслабленно — скорее так, как сидят люди, которые чувствуют себя почти уверенно, но все же слегка в напряжении. Он привычно закидывает одну ногу на другую, но опускает ее, когда Джу ставит перед ним глубокую тарелку с дымящимся супом.

— Домашний, с курицей, — улыбается она, поправляя выбившуюся прядь волос. — Ешь, пока горячий.

— Ого, — Хэ Тянь смотрит на тарелку, а потом с благодарностью на Джу, — спасибо, госпожа Мо.

Рыжий, сидящий напротив, тяжело вздыхает. Его воротит от этого «госпожа Мо», от всего происходящего, от абсурдности ситуации. Мать только слегка качает головой, усмехается и садится рядом.

— Можешь звать меня просто Джу, — говорит она мягко. — В конце концов, раз ты здесь, значит, мой сын тебе доверяет. А это дорогого стоит.

Рыжий дергается, переводит на нее взгляд, но ничего не говорит. Только берет ложку и молча начинает есть горячий суп.

— Спасибо… Джу, — кивает Хэ Тянь, сжимая ложку в пальцах. — Прошу прощения. Я совсем забыл вам представиться. Я Хэ Тянь. Но можете звать меня просто Тянь.

Он осторожно берет первую ложку, пробует, и в этот же момент на его лице появляется выражение абсолютного восторга. Он замирает, наклоняется чуть ближе к тарелке, будто пытается разобрать все ингредиенты по вкусу, а потом с видимым наслаждением делает еще один глоток.

— Вот это да!

Хэ Тянь с искренним восхищением смотрит на Джу.

— Это… это нереально вкусно! Серьезно, я не шучу. Такой наваристый, с чесночком, с перчиком! Как вы это сделали?

— Семейный рецепт, — смеется Джу, довольно кивая. А потом подается вперед, заговорщически шепча: — Если будешь хорошо себя вести, может, когда-нибудь поделюсь.

— Ого, я буду вести себя просто идеально! — Хэ Тянь с полной серьезностью кладет руку на сердце, а потом тут же зачерпывает еще одну ложку. — Я даже Рыжего доставать не буду, обещаю.

Рыжий фыркает, наклоняется к тарелке.

— Слышь, ты и так лучше не доставай, а то останешься без руки.

Джу смеется, качает головой.

— Гуань, повежливее. Хэ Тянь, бери еще, у нас много всего.

И правда, стол заставлен разными блюдами: нарезка, салаты, жареные пельмени, тушеная говядина с овощами, вареные креветки с соевым соусом. В центре красуется большая тарелка с уткой по-пекински.

— Вы серьезно это все готовили сами? — спрашивает он, переводя взгляд на Джу.

— Конечно, а кто же еще? — она пододвигает ему тарелку с говядиной. — Ешь больше, ты такой худенький.

Рыжий чуть не давится.

— Худенький? — он недоверчиво смотрит на мать, а потом на Хэ Тяня, который делает вид, что ничего не слышал, и с удовольствием отправляет в рот кусок мяса. — Ты на него посмотри! Он меня в два раза шире!

— Не в два, — отзывается Хэ Тянь, пожимая плечами. — Но я правда много тренируюсь.

— Видишь, — улыбается Джу. — Значит, ему нужно много есть.

Хэ Тянь с благодарностью кивает и набирает себе еще еды. Он действительно ест много, но делает это с таким удовольствием, что Джу только довольно улыбается, а Рыжий пытается сделать вид, что его это раздражает. Хотя, если честно, приятно видеть, как Хэ Тянь так просто вписывается в их дом. И, кажется, он определенно нравится Джу.

— Значит, ты с Гуанем в одном классе? — спрашивает Джу, наливая всем горячего чая.

— Да, — отвечает Тянь, бросая взгляд на Рыжего. — Я перевелся только в этом году, но, думаю, это было самым правильным решением. Мы учимся вместе, вместе готовились к экзаменам. Вы знали, что Гуань очень одаренный? Он самостоятельно сдал экзамен на шестьдесят восемь баллов.

— Правда? — Джу удивленно поднимает брови, переводя взгляд на сына. — Ты не говорил о своих результатах. Ты такой молодец!

— Оценка как оценка, — Рыжий сжимает палочки в пальцах, отводит взгляд. — Повезло.

— А еще он очень скромный парень, — Хэ Тянь усмехается.

— Именно! Мой сын — золото.

— Мам, прекращай, — Рыжий чуть ли не зарывается носом в еду, пытаясь скрыть смущение и пылающие щеки.

Разговор за столом идет легко. Джу расспрашивает Хэ Тяня о его семье, о том, как он учится, чем занимается. Он отвечает честно, без пафоса, с легкой улыбкой и той самой лучезарностью, которой очаровывает людей. И если поначалу Рыжий опасался, что этот визит будет неловким, то теперь уже сам ловит себя на мысли, что все кажется… нормальным.

На часах одиннадцать вечера, до полуночи есть еще целый час. И Джу решает, что сейчас самое время для десерта. Она собирает пустые тарелки, как Хэ Тянь тут же подскакивает с места.

— Давайте я вам помогу.

— Ну что ты? Ты гость. Сиди и отдыхай, с посудой потом разберемся.

— Это самая малость, что я могу сделать за ваше теплое гостеприимство.

Он опережает Рыжего и первым встает у раковины, засучив рукава до локтей, и принимается за мытье тарелок. Рыжий непонимающе смотрит на него. Домашние обязанности и этот мажор никак не вписываются в его картину мира. Он даже не мог предположить, что новенький умеет это делать.

— Гуань, иди помоги Тяню, пока я нарежу пирог.

Рыжий делает вид, что недоволен, но подчиняется. Встает, берет кухонное полотенце и подходит ближе, на мгновение замирая рядом с Хэ Тянем. Вода льется тонкой струйкой, тарелки звонко сталкиваются друг с другом, а Хэ Тянь словно не замечает его ошеломленного взгляда. Он просто спокойно моет посуду, уверенно, размеренно, будто делает это каждый день.

Рыжий не сразу понимает, почему за этим так странно наблюдать. Не из-за того, что этот мажор, привыкший к роскоши, вдруг стоит у их раковины, покрытой мелкими трещинами. И даже не из-за того, что он не просто моет тарелки, а делает это с такой естественной легкостью, как будто находится у себя дома. Дело в другом. В том, что на его лице нет ни капли насмешки, ни тени скепсиса. Ни в одной черточке. За весь вечер он ни разу не поморщился брезгливо, пробуя еду Джу. Ни разу не рассматривал с отвращением старый интерьер. Ни разу не выглядел осуждающе, что находится в таком бедном доме, вместо ресторана со звездой Мишлен. В его взгляде — только спокойствие и странное, едва уловимое довольство. Он здесь, и ему здесь хорошо.

— Держи, — говорит Хэ Тянь, передавая ему первую чистую тарелку. Его пальцы на мгновение касаются Рыжего, теплые, влажные, и он едва не вздрагивает. Берет тарелку, не глядя, и начинает медленно вытирать.

— Ты всегда такой? — вдруг вырывается у Рыжего, совсем тихо, чтобы Джу не услышала.

— Какой? — Хэ Тянь на секунду переводит на него взгляд, но не прекращает занятие.

— Бесстыжий, — он фыркает и делает вид, что полностью сосредоточен на тарелке, которую вытирает. — Слишком легко везде вписываешься. Слишком хороший и покладистый. Аж бесит.

Хэ Тянь улыбается. Широко, но без издевки, без привычной хищности.

— Если ты способен видеть прекрасное, то только потому, что носишь прекрасное внутри себя. Ибо мир подобен зеркалу, в котором каждый видит свое отражение, — ухмыляется он, передавая следующую тарелку.

Рыжий замирает, сжимает полотенце чуть крепче.

— Опять твой Ниш… Ницше?

— Нет, на этот раз прозаик и поэт — Пауло Коэльо.

Джу что-то напевает себе под нос, нарезая пирог, и запах ванили смешивается с ароматом яблок, пропитывая всю кухню. Рыжий смотрит, как Хэ Тянь касается краев тарелки, как ловко двигаются его длинные пальцы. Как он иногда скользит по столешнице взглядом — просто скользит, а не рассматривает.

— Не привык видеть меня таким, да? — вдруг произносит Хэ Тянь, не поднимая глаз.

— Тебя — нет. Себя рядом с тобой — тоже.

Хэ Тянь хмыкает, но не задает лишних вопросов. Вместо этого он подает Рыжему последнюю тарелку, и их пальцы снова соприкасаются. В этот раз Рыжий не отстраняется первым.

С посудой покончено, пирог нарезан, и все трое снова возвращаются за стол. Джу подает тарелки, улыбаясь довольной улыбкой хозяйки, которая знает, что ее фирменное блюдо не оставит никого равнодушным.

— Попробуй, Тянь, — говорит она, кладя перед ним кусок, — это мой особый рецепт.

Хэ Тянь охотно берет вилку, разрезает мягкий, пропитанный соками кусочек и отправляет в рот. Почти сразу его лицо меняется — сначала удивление, потом восторг.

— Джу, это… — он сглатывает и быстро берет еще один кусок. — Это что-то невероятное! Честно, я в жизни ничего вкуснее не ел. Как вам удается добиться такого вкуса?

— О, тут целый секрет, — Джу сияет, довольная его реакцией. — Главное — правильно подобрать специи. Тут яблоки, немного меда, ваниль… и, конечно, корица. Она придает особую глубину вкуса.

На долю секунды выражение лица Хэ Тяня замирает. Глаза едва заметно расширяются, но почти сразу он берет себя в руки, быстро отправляя в рот еще кусок.

— Так вот в чем секрет, — произносит он, криво улыбаясь. — Определенно бесподобно. Я в диком восторге! Этот рецепт нужно запатентовать и продавать во всех ресторанах города!

Джу лишь смеется, отмахиваясь, но глаза ее сияют счастьем. Рыжий смотрит на него с прищуром. Что-то в этой секунде заставляет его насторожиться, но он не придает значения. Они продолжают разговор, за столом все так же уютно, тепло. Джу рассказывает, как научилась печь этот пирог, какие были первые неудачи, а Хэ Тянь слушает, кивая и одобрительно улыбаясь.

Но Рыжий все-таки замечает, что тот время от времени неловко покашливает. И с каждой минутой — все чаще.

— Все нормально? — спрашивает он, пытаясь скрыть беспокойство.

— Да, — отмахивается Хэ Тянь, прикрывая рот кулаком. — Простите… просто немного в горле першит.

Он кладет вилку, поднимается из-за стола и чуть хрипло говорит:

— Простите, можно… туалет?

— Конечно, — Джу кивает. — Прямо по коридору, дверь слева.

Рыжий смотрит ему вслед, чувствуя странное беспокойство. Хэ Тянь исчезает за дверью, но проходит минута, потом вторая… пятая. Пятнадцатая. Слишком долго.

Грудь сжимается. Рыжий встает, не замечая, как ускоряется шаг. Подходит к двери туалета, стучит.

— Эй. Ты че там? Утонул? — тишина.

Рыжий стучит громче.

— Хэ Тянь!

Дверь чуть приоткрывается, и Рыжий замирает. Лицо Хэ Тяня покраснело, дыхание тяжелое, губы чуть припухли. Глаза влажные, а на лице виноватая улыбка.

— Блядь… — Рыжий впадает в ступор. — У тебя что, аллергия?!

Хэ Тянь пытается выдавить что-то вроде «все под контролем», но кашель разрывает его голос. Рыжий в панике врывается в комнату, достает аптечку, лихорадочно шарит в поисках антигистаминного.

— Что ты за ебанат такой, а?! — он оборачивается к Хэ Тяню, но тот просто опирается о стену, глубже вдыхая носом, будто пытаясь взять себя в руки.

Рыжий дрожащими руками вытаскивает упаковку нужного лекарства, срывает блистер и выдавливает сразу две таблетки.

— Жри! Быстро!

Хэ Тянь берет таблетку, запивает водой из-под крана. Рыжий стоит рядом, кулаки сжаты.

— Ты тупой, что ли?! — его голос срывается. — Почему ты сразу не сказал?! У тебя мозги в жопе, блядь?! У тебя мог быть анафилактический шок, конченый ты мудак!

Хэ Тянь тяжело вздыхает, прикрывает глаза. Потом слабо усмехается.

— Пирог оказался слишком вкусным, ничего не мог с собой поделать, — снова прокашлявшись, добавляет: — Не хотел расстраивать твою маму. Она так старалась.

Рыжий застывает. Внутри будто что-то обрывается. Он смотрит на него, чувствуя, как к горлу подступает ком.

Никто. Никогда. Так не заботился о его матери.

7

До полуночи остается чуть больше минуты.

Телевизор включен, и на экране ведущий с радостной улыбкой отсчитывает последние секунды уходящего года. Джу достает из холодильника бутылку безалкогольного шампанского, которую Хэ Тянь, не дожидаясь просьбы, берет из ее рук.

— Позвольте, я открою, — с привычной уверенностью заявляет он.

Рыжий закатывает глаза, но молчит. Лекарство подействовало, и новенький снова вернулся в привычную колею. Он делает все с ловкостью — ловит пробку в последний момент, чтобы не расплескать напиток, и с легкостью разливает шипучий янтарный пузырящийся напиток по бокалам. Джу улыбается ему тепло и благодарно.

Они стоят в тесном кругу, каждый со своим бокалом в руке, каждый в своих мыслях. На экране огромные часы показывают последние секунды.

Десять…

Рыжий смотрит на цифры, но думает не о них. Думает о том, что еще год назад он и представить не мог, что встретит Новый год вот так — не один с мамой, не с горечью на душе, а в тепле своей маленькой кухни, где пахнет корицей и яблоками, где светятся добрые глаза матери и где рядом стоит Хэ Тянь.

Девять… восемь…

Хэ Тянь чуть наклоняет голову, бросает на него быстрый взгляд, но не говорит ничего. Только смыкает пальцы чуть крепче на ножке бокала, как будто что-то решает для себя.

Семь… шесть…

Рыжий вспоминает, как всего лишь час назад он метался в ванной, пытаясь найти таблетки, как его грудь сжимала паника, потому что он боялся, по-настоящему боялся, что с Хэ Тянем может случиться что-то серьезное. Вспоминает, как тот, даже чувствуя себя паршиво, улыбался, лишь бы не расстраивать Джу.

Пять… четыре…

Хэ Тянь сделал частью своей заботы не только его, но и Джу. Как-то незаметно вписался в их маленькую вселенную, заполнил пустые углы, привнес что-то свое, но не разрушил привычный порядок вещей. Он не смотрел на этот дом с пренебрежением, не вел себя как чужак. Он просто… стал частью их жизни.

Три… два… один!

По телевизору взрываются праздничные огни, на улице раздается треск салютов, и они радостно чокаются бокалами.

— С Новым годом! — улыбается Джу.

— С Новым годом! — эхом вторит Хэ Тянь.

Рыжий только молча поднимает бокал и делает глоток.

Хэ Тянь первым тянется к Джу, заключает ее в дружеские объятия. Она смеется и ласково хлопает его по плечу. А потом он делает шаг в сторону Рыжего. Не говоря ни слова, тянет руку и притягивает его в общее объятье, в маленький теплый мир, в уютную вселенную.

Пока Джу отвлечена праздничными огнями за окном, он мягко зарывается пальцами в волосы Мо, гладит его по макушке.

— Спасибо, — тихо говорит он, — за лучший Новый год в моей жизни.

Рыжий чувствует тепло его руки, скользящее по его волосам, и понимает, что Хэ Тянь не просто гость в этом доме. Он не просто посторонний, случайно оказавшийся здесь человек. Он стал чем-то большим.

Гуань Шань не сразу понимает, что это значит, но в груди разливается какое-то странное чувство, от которого ему одновременно тепло и страшно. Потому что он знает — этот Новый год он запомнит.

Надолго.

Chapter 13: Глава 13

Notes:

msht - One Shot
Luke Willies - Everything Works Out in the End

Он снова здесь.

Он обещал себе, что больше никогда добровольно не придет к нему, не попросит о помощи, не падет еще ниже. Но он снова здесь.

Уже двадцать минут стоит во дворе, не в силах заставить себя сделать эти несколько ебучих шагов и постучать в дверь. Время давно перевалило за полночь, дождь неистово хлещет по лицу и плечам, как иглы пронзая тело. Капли воды застилают обзор, стекают к ушам и в приоткрытый рот, потому что носом дышать не получается, потому что нос искривлен и забит кровью.

Кто мог подумать, что его день рождения закончится вот так?

Кровь на губах, привкус железа, разбитые костяшки. Воздух режет легкие, каждый вдох дается с трудом. Он ссутуливается, пытается спрятаться от всего мира, но боль нашла его и здесь. В ушах еще звенит от ударов, тело гудит, пульсирует синяками.

Кто мог подумать?

Шестнадцать лет. День, который должен был стать точкой отсчета, шагом во взрослую жизнь. А в реальности — просто еще один день, такой же пустой, как и все остальные. Только с привкусом крови во рту и онемевшими кулаками.

Адреналин медленно сходит, сменяясь животным страхом и паникой. Боль медленно пробуждается, и теперь она чувствуется везде — в каждой клетке тела. Он сейчас выглядит крайне убого. Футболка вся в крови, штаны разодраны в области коленей и выглядят так, словно ими растирали траву. Он весь грязный, избитый, замерзший и напуганный. Как какая-то никому не нужная дворняжка. Бродячий пес, брошенный всеми. У него никого нет, некому его защитить и пригреть на груди. Некому обнять, успокоить, сказать такое банальное, но, сука, такое нужное «все будет хорошо».

Некому, кроме него. И поэтому он здесь. Поэтому он рушит свое же обещание, снова приползает к нему. И делает эти несколько ебучих шагов и стучит в дверь.

Время давно перевалило за полночь, дождь неистово хлещет по лицу и плечам.

И он ждет, покорно, с мольбой, цепляясь за последний шанс так остервенело.

Ему открывают дверь, и на пороге стоит Шэ Ли, в домашней футболке и штанах, — спокойный, холодный, как гипсовое изваяние. Мажет безразличным взглядом по ранам, по крови, по рваной одежде и останавливает взгляд на разбитом и потерянном лице. Складывает два плюс два, слегка ухмыляется и кивает за спину, приглашая, отходя в сторону. Мол, ну заходи, хули, бедная дворняжка. Кроме меня, у тебя все равно никого нет, я-то знаю.

Рыжий мнется всего секунду. Всего лишь одну ебанную секунду, пытаясь отговорить себя, убедить, что дело хуйня и обратной дороги нет. А потом делает шаг, и дверь отрезает его от отступления, от побега, от нормальной жизни.

Он сидит на дорогущем диване, который стоит больше, чем его жалкая жизнь, в вылизанной идеальной гостиной. Чувствует себя опухолью, аппендиксом, ненужной и лишней деталью в этом дорогущем доме. Слушает тихое тиканье секундной стрелки на старых настенных позолоченных часах. Смотрит на время. Час ночи.

Шэ Ли молча подсаживается к нему. В руках у него пластиковая коробка с кучей отсеков, откидной крышкой и выдвижной секцией. Содержимое расставлено четко по размеру, идеально выстроено, ни один пузырек не выбивается из общей картины. Таблетки слева, жидкости справа. Бинты, вата и прочая хрень для обработок в верхней секции, прямо под тюбиками с мазями.

Шэ Ли достает какую-то жидкость, смачивает ватный диск, и в комнате тут же начинает отвратительно пахнуть больницей. Рыжий ненавидит этот запах и чувствует, как его начинает мутить.

Шэ Ли бесцеремонно берет его руку и прижимает диск к костяшкам, размазывая по ним кровь. Кожу тут же обжигает болью, но Ли даже не дует на раны, ему поебать.

Обработав руки, он надавливает на плечо Рыжего, заставляя того повернуться лицом к нему. И он слушается, поворачивается, но глаза опущены, он не хочет смотреть на него.

— Кто? — тихо шепчет Шэ Ли, но в этой тишине его голос звучит как выстрел, и Мо чуть ли не вздрагивает.

— Какая разница?

Шэ Ли хватает Рыжего за подбородок, сжимая пальцами сильнее, чем необходимо, и смотрит прямо в глаза.

— Мне поебать, кто и за что. Поебать, что ты сделал и чем они это заслужили. Скажи мне, кто это сделал.

Рыжий шумно выдыхает и устало произносит:

— Ван Юншэн. (Значение фамилии Ван — король, правитель. Значение имени Юншэн — вечно живой.)

Ли неприятно ухмыляется и Рыжий поджимает губы, превращая их в тонкую линию.

— Этот гаденыш, видимо, урок не усвоил. По-хорошему, значит, не понимает. Бессмертным себя возомнил?

Рыжий щерится, злится, чуть ли зубы не скалит, пытается оправдаться.

— Вот как раз таки из-за твоих выходок он и доебался до меня. Нахуя ты это делаешь? Нахуя ты ломаешь мне жизнь?

Шэ Ли замирает, прекращает свои манипуляции и, взяв Рыжего за подбородок, поднимает его лицо.

— Че ты сказал?

Рыжий поджимает губы. Шэ Ли наклоняется ближе, так что Мо чувствует его горячее дыхание на своей коже. Пальцы на подбородке сжимаются чуть крепче, но не настолько, чтобы оставить следы. Просто чтобы зафиксировать. Чтобы не дал заднюю.

— Повтори, что сказал. Ломаю твою жизнь? — он медленно тянет слова, будто смакуя их, изучая, пробуя на вкус. — Без меня ты бы вообще не жил, понял? Где бы ты сейчас был, а? В канаве валялся? Вперед ногами вынесли бы? Или, может, все еще драил толчки за копейки, пока тебя всякая мразь ногами бы пинала?

Рыжий смотрит немигающим взглядом, боится отвести взгляд, поэтому впивается в глаза напротив, желтые, суженные. Шэ Ли продолжает:

— Это называется защита. Я защищаю тебя, ясно? Не будь меня, где бы ты был? Я тебя из этого дерьма вытащил, Рыжий. Я. Не будь меня — ты бы сдох. Ты думаешь, что кому-то нахрен нужен, кроме меня?

Рыжий молчит, но челюсть напрягается. Шэ Ли усмехается, чуть склоняя голову.

— Ты не умеешь жить один, солнышко. Ты не умеешь выживать. Как бы ты справился, а? На что бы жрал? Как бы спас свою мать? Кому бы сдался, если бы тебя завтра нашли с перерезанным горлом в каком-нибудь подвале? А тебя бы нашли, потому что ты слабак. Слишком добрый, слишком мягкотелый, слишком самоотверженный. Врезали бы тебе по щеке, ты еще и вторую бы подставил, для баланса. Все еще считаешь, что типа люди человечные и добрые, все еще веришь в прогнившее общество. В нашем жестоком мире такие не выживают. Таких жрут первыми.

Рыжий дергается, но Шэ Ли не отпускает. Он наклоняется еще ближе, взгляд цепляется за лицо напротив.

— Только я за тобой смотрю. Только я тебя защищаю. Без меня ты никто, понял? Ни-кто.

Он резко отпускает подбородок, почти отбрасывает в сторону, словно нечто незначительное.

— Так что не ной мне тут про «ломаешь жизнь». Будь благодарен. Я ведь твой герой.

У него нет эмоций, он ебучее холодное гипсовое изваяние. Смотрит в глаза, долго и пронзительно, будто в душу лезет и копошится во внутренностях. Внутри все неприятно скручивается, сворачивается, скатывается в один большой напряженный ком. Он знает Рыжего лучше любого, одного взгляда достаточно, чтобы прочитать все его мысли. А Рыжий думает, что Шэ Ли прав. Как и всегда.

Если бы Рыжий немного разбирался в психологии, он бы сразу понял глубинный подтекст в словах Шэ Ли. Это проекция — защитный механизм психики, когда человек, столкнувшийся с негативными эмоциями, переносит их на других. Так намного легче. Легче просто переложить ответственность за свои эмоции и действия на других, а не признавать их как собственные. Шэ Ли просто боится слабости в себе и именно поэтому уничтожает ее в других. Но Рыжий нихрена не шарит в психологии. И поэтому каждое слово Шэ Ли режет по живому.

— Прости. Ляпнул не подумав.

— Прощаю, но больше меня не зли. Ты ведь хороший мальчик, знаешь какие последствия могут быть, если меня выбесить, — он хитро ухмыляется, подмигивая. — А на счет твоего Ван Юншэна…

Рыжий цепляется взглядом за его узкие желтые глаза, словно боится, что если моргнет — случится пиздец. Шэ Ли продолжает:

— …я заставлю его пожалеть. Он будет молить о пощаде, на коленях передо мной встанет.

— Ли, не надо. И так проблем достаточно. Ван — шишка со связями, он это так просто не оставит. Еще и тебе достанется.

— Значит, мы его опередим. Эй, я вообще-то тоже со связями, забыл? — Шэ Ли ухмыляется, но Рыжего это не успокаивает. В нем просыпается настоящая животная паника, страшная, воющая, парализующая мозг. Особенно после случая с Цунь Тоу.

— Я ему, блядь, нос сломал, понимаешь? Он хотел прирезать меня ножом, напал первым, у меня не было выбора… Его отец… Он… Они меня… — он резко замолкает, хватает ртом воздух, кажется, будто его сейчас стошнит. Приходится сделать пару глубоких вдохов, под изучающий взгляд напротив, чтобы реально не проблеваться на дорогущем диване. — Он теперь не отвяжется, он всю школу на голову поднимет. Его родители не успокоятся, пока душу из меня не вытрясут. Меня посадят. Его отец начальник полиции. Он точно меня посадит. Сука, я загремлю за решетку. Блядь, как я матери в глаза посмотрю. Мне пизда, Ли…

Мо роняет голову, зарываясь в короткие волосы пальцами и сжимает их так, словно собирается вырвать сразу скальп. Паника сдавливает горло, забирает воздух. Шэ Ли кладет ладонь ему на загривок и притягивает ближе. Ладонь его ледяная, и это прикосновение ползет роем термитов по позвоночнику, вгрызается в кожу. Он наклоняется к его уху и шепчет:

— Т-ш-ш, Рыжий, у тебя есть я. Тебе ничего не будет. Не бойся.

А затем прижимается виском к его виску и на выдохе шелестит:

— Я все улажу. Доверься мне.

Рыжий замирает. Грудь сдавливает, словно в грудину вогнали кулак, словно он тонет и вот-вот не хватит кислорода. Он чувствует, как слова Шэ Ли стягивают его как веревки, опутывают, охватывают со всех сторон. Прорезается запоздалое осознание: все, выхода нет. Он уже согласился. Уже выбрал. Сделал шаг внутрь клетки, и за ним захлопнулась дверь.

Он тонет в этом моменте, в этом холодном голосе, в ледяной уверенности чужого шепота. Он знает, что если сейчас попытается дернуться, оковы затянутся крепче. Что если сделает шаг назад, Шэ Ли притянет обратно.

Он опускает голову, сжимает зубы так, что сводит челюсть.

— Доверься мне, — повторяет Шэ Ли.

И Рыжий доверяется.

Бросается со скалы, идет в огонь, хватает оголенный провод, потому что доверяет. Полностью, всецело. У него просто нет выбора.

У него просто никого нет, кроме него.

***

1

Центральный мост залит холодным желтым светом фонарей, отражающимся в темной воде. Город шумит где-то вдалеке, но здесь — почти пусто. Только гулкие шаги разносятся по асфальту, когда Рыжий подходит к месту встречи.

Рыжий замечает знакомый силуэт. Сутулится, сует руки в карманы куртки и целенаправленно подходит к нему.

Уже издалека Рыжий подмечает тревожные звоночки. Шэ Ли выглядит так, будто мир вокруг него рушится, а он пытается сделать вид, что это не так. Никакого проявления слабости — очень в духе Шэ Ли.

В его взгляде нет злости, нет явной боли, но есть что-то другое — глубокая, тяжелая усталость, какая бывает у людей, которые слишком рано научились держать все в себе. Глаза, будто привыкшие к поиску опасности, скользят по улице отточенным, отстраненным движением, но в глубине их таится пустота, которую нельзя заполнить ни деньгами, ни властью, ни чужими страхами.

Он держится прямо, контролирует каждый жест, но если смотреть достаточно долго, можно заметить едва уловимое напряжение в плечах. Он всегда готов к удару — вопрос только в том, с какой стороны он прилетит. И, возможно, в том, выдержит ли он еще один.

— Все-таки пришел. Умница, — Шэ Ли спокойно произносит раньше, чем Рыжий останавливается рядом, словно чувствует его. Тянет руку и лениво треплет его по коротким волосам. Рыжий дергается и отстранятся, бурча себе под нос:

— Будто у меня был выбор.

Позади них, немного в тени, стоят люди Шэ Ли.

Рыжий скашивает взгляд в их сторону. Трое, может, четверо. Он видит по центру Лысого, с соломинкой во рту. Широкие спортивные штаны, мастерка с логотипом «адидас» на груди, короткая шапка на лысой башке. Все черное, как и все его нутро. Они встречаются взглядами, и Лысый расплывается в мерзкой улыбочке.

— Че как жизнь, Рыжий? Подлатал раны? Как там твой ебырь поживает?

— Завали ебло. Я разговаривать не разрешал, — Шэ Ли даже не оборачивается, просто бросает колко, с шипением.

Одного его слова хватает, чтобы Лысый захлопнулся, отвел взгляд и шагнул назад, к основной толпе.

— Не пугайся, — усмехается он, снова смотря на Рыжего, — они просто на подстраховке. Тебя не тронут.

— Вот это охуеть какое одолжение. Ебать, спасибо, — Рыжий фыркает, но внутри у него все напрягается.

— Тебя не тронут, пока я не отдам приказ, — Шэ Ли лениво качает головой. — Но мне будет жаль, если ты вздумаешь сделать глупость.

Рыжий закатывает глаза. Оглядывается, будто рассматривает что-то вдалеке, а потом, словно между делом, бросает:

— Ты-то как?

Шэ Ли скользит по нему взглядом. Без ухмылки, без привычного ехидства — просто смотрит, пытается понять, зачем этот вопрос вообще прозвучал. В воздухе на пару секунд зависает тишина.

— В норме, — лениво отвечает он, тон ровный, даже слегка равнодушный.

Но Рыжий замечает: в его позе что-то едва заметно меняется. Плечи будто расслабляются, в глазах появляется тень чего-то… не тепла, нет, но какой-то странной, отстраненной благодарности.

Рыжий не комментирует. Просто цокает языком и ссутуливается еще сильнее, снова пряча руки в карманы. Краем глаза замечает, как Шэ Ли отворачивается, пытаясь скрыть выражение лица, и почему-то чувствует, что этот вопрос не был лишним. И сейчас он правда нужен Шэ Ли.

Через секунду слышатся новые шаги. Четкие, тяжелые, уверенные. Кто-то приближается.

Мужик идет прямо на них. Горбится, тяжело дышит, перебирает пальцами край куртки. Он похож на человека, которого загнали в угол. В глазах — страх и злость, в движениях — нервозность. Готов взорваться в любой момент.

Первые капли дождя срываются с неба, добавляя драматизма всей этой сцене. Еще больше нагнетая обстановку.

Он останавливается на безопасном расстоянии, хищно смерит взглядом Шэ Ли. Переводит тяжелый взгляд на Рыжего. Замирает, всего на секунду, узнает его.

— Наконец-то мы встретились, — голос Ли ровный, почти дружелюбный, но в нем чувствуется сталь. — Долго же ты заставил меня искать тебя.

— Проблемы были.

— Вот как? — Шэ Ли усмехается. — Неудивительно, у такого дерьма одни проблемы по жизни. Принес?

— Деньги… — мужик выдавливает слово, обводя всех диким взглядом. — Я отдам! Я сказал же, мне нужно еще время!

— Время? — Шэ Ли ухмыляется. — Думаешь, я тебе три месяца нахера дал? Просто так? Я ждал, потому что мне интересно, как ты теперь будешь выкручиваться.

— Пошел ты, сосунок… — мужик сжимает кулаки. — Вы все равно меня не отпустите. Принес бы я деньги раньше, ты бы придумал что-то новое. Прикончил бы меня на месте, как хотел в прошлый раз. Ты же собирался, верно? Если бы не этот малец, меня бы давно уже жрали черви.

Рыжий напрягается. Этот разговор идет не туда. Совсем не туда. Он ловит взгляд Шэ Ли, пытается понять, что тот задумал, но в его глазах — только спокойное любопытство, как у человека, который уже знает исход.

— Интересно, с чего ты так решил? — Шэ Ли говорит лениво, словно его все это забавляет. — Если бы я хотел, чтобы ты сдох, ты бы не стоял здесь, верно? И никто бы мне не помешал это сделать, уж поверь.

— Не играй со мной! — мужик делает шаг вперед, и пацаны сзади тут же двигаются, но Шэ Ли поднимает руку, останавливая их.

Он смотрит на него с тем же ленивым любопытством, но в его взгляде появляется что-то тяжелое, давящее, словно он уже приговорил этого человека, просто решил немного поиграть перед финалом.

— Ты кричишь тут про деньги, про долг, — Шэ Ли качает головой, цокает языком, — будто это главная проблема.

Мужик напрягается сильнее.

— Я же сказал, я верну! Просто дай еще время, я…

— Я мог бы закрыть глаза на твои долги, на твою тупость, на твое ничтожество и на то, что ты конченый, жалкий мудак, — голос Шэ Ли опускается на тон ниже, становится тише, опаснее. — Но знаешь, на что я глаза не закрываю?

Он делает шаг вперед.

— На предательство.

Рыжий ощущает, как воздух становится холоднее.

Мужик отступает, но сзади его встречает бетон ограждения моста.

— Какое, блядь, предательство?! Ты о чем вообще?!

— Ты ведь был рядом с моим отцом, — Шэ Ли чуть склоняет голову набок, пристально всматриваясь в мужчину, — ты получил все, чего хотел. Власть, деньги, работу, статус, поддержку, доверие… ложь. Все это было ложью, верно?

— С каким еще отцом, что ты несешь?!

Мужик судорожно сглатывает.

— Ну ты же не настолько тупой. Пораскинь мозгами, напряги их.

Мужик хмурится, дико смотрит на Шэ Ли, а потом его глаза расширяются, словно он наконец-то понял что-то.

— Ты… ты сын господина Шэня?

— Бинго! — Шэ Ли громко аплодирует, и от хлопков Рыжий вздрагивает.

— Это… это неправда! Я не предавал господина Шэня! Я служил ему верой и правдой столько лет!

— Ты его сдал, — Шэ Ли игнорирует его слова, просто продолжает говорить спокойно, беззаботно, будто рассказывает какую-то незначительную историю. — Подставил, продал. И ради чего? Ради вонючих грязных денег? Тебе настолько было мало, мразь ты зажравшаяся?

— Это был не я! — мужик срывается, голос дрожит. — Ты не понимаешь, меня могли убить! У меня не было выбора! Меня прижали!

— О, так это тебя теперь оправдывает? — Шэ Ли усмехается.

Мужик резко мотает головой, его взгляд мечется из стороны в сторону, он ищет выход, но выхода нет.

— Ты даже не дрогнул, когда сдавал его, да? Даже не подумал, что он был тебе как брат. Просто кинул, чтобы спасти свою шкуру. Сдал с потрохами полиции, чтобы сейчас вот так спокойно разгуливать.

— Я… я мог бы сдать всю инфу, но я не сделал этого! Я сохранил главный секрет господина, — мужик почти кричит. — Это что-то да значит, а?!

— Да, — Шэ Ли медленно кивает, — это значит, что ты просто терпел и ждал момента, когда снова сможешь спасти свою жалкую жизнь и заработать на этом. Ты просто ебливая вонючая крыса.

Шэ Ли делает шаг ближе — сдавливает пространство, заставляя мужика вжаться в бордюр. Мужчина задыхается, в глазах дикий страх. Он бросает взгляд на Рыжего, цепляется за него, как за последнюю надежду.

— Ты… ты ему веришь?! — орет он, не зная, к кому еще обратиться. — Он все переворачивает! Это вранье! Я не предатель! Ты же хороший пацан, ты же спас меня тогда! Ты же мне веришь, а?!

Рыжий молчит, и это молчание громче любого ответа. Он чуть прищуривается. В голосе этого мужчины слишком много отчаяния. Слишком много ненависти. И Рыжий не до конца врубается, что здесь вообще происходит.

Дождь набирает обороты и начинает херачить стеной. Глухой грохот грома разрывает тишину, сотрясая воздух, и в тот же миг небо вспарывает ослепительная молния — зигзагом, резким, хищным, как лезвие ножа. На долю секунды она освещает все вокруг, вырывая из темноты мокрый асфальт, искаженные тени, застывшие силуэты. Потом — кромешная тьма и новый раскат грома, тяжелый, давящий, как взрыв.

Рыжий чувствует, как по позвоночнику ползет что-то липкое, тревожное. Нужно заканчивать это быстрее, пока не стало еще хуже. Он делает шаг ближе, собираясь сказать хоть что-то, но тут один из людей Шэ Ли неожиданно проносится мимо Рыжего — и стекло разбивается о голову мужчины.

Глухой звук, крик, и все происходит слишком быстро. Мужик, обхватив голову руками, замирает на долю секунды, а потом резко выпрямляется, его лицо искажает что-то дикое, нечеловеческое. В руке поблескивает лезвие ножа, и он бросается вперед.

Его лицо перекошено от злости, губы искривлены в хищном оскале. Он замахивается ножом и летит прямо на Шэ Ли. Рыжий понимает чем, все это закончится. Ловит сильное дежавю.

Он чувствует, как его тело сжимается от ужаса, еще до того, как мозг успевает осознать, что происходит. Сердце падает куда-то в пятки, в груди словно что-то разрывается. Он видит, как лезвие вспыхивает в тусклом свете фонарей, как мужик с искаженным лицом летит на Шэ Ли, и в следующий миг у него срывается с губ крик:

— Ли!!!

Он не думает, просто кидается вперед, не разбирая, что именно хочет сделать. Задеть его, дернуть, толкнуть — все что угодно, лишь бы сбить с траектории удара. В голове паника, руки двигаются сами, сердце долбит в ушах, и он успевает только увидеть, как Шэ Ли оборачивается на его крик — а потом все происходит разом.

Мужик рычит, выбрасывает руку вперед, нож в его ладони сверкает в последний раз, отражая новую вспышку молнии, но не касается цели.

Шэ Ли не отшатывается, не пятится назад. Он движется четко, резко, без единой лишней секунды. Рука взлетает, хватая запястье, лезвие задерживается лишь в паре миллиметров от янтарно-желтого глаза, и раздается глухой треск, когда Шэ Ли почти ломает мужику кисть.

Рыжий спотыкается и резко тормозит, не веря своим глазам. Он почти был уверен, что Шэ Ли не успеет. Что тот даже не поймет, что происходит. Но Шэ Ли… он успел.

На его лице нет даже намека на страх.

Он стоит ровно, спокойно, чуть склонив голову набок. Держит запястье мужчины так крепко, что тот даже пошевелиться не может, лишь скалится от боли, выгибает спину, пытается вырваться — но бесполезно.

И Шэ Ли смотрит на него.

Так, будто перед ним не человек, а гниль, пустое место.

— Ну-ну… — Шэ Ли наклоняет голову еще сильнее, зрачки сверкают в темноте. — Решил взять все в свои руки?

Он резко выворачивает запястье мужика, и раздается дикий, раздирающий уши вопль. Лезвие падает, звонко отскакивает, а мужик дергается, корчась от боли.

— А вот это была глупость, — Ли медленно качает головой, словно искренне разочарован, — очень большая глупость.

А потом выстрел рвет воздух.

Звук ударяет по ушам, отдается эхом в стенах моста, вязнет в морозном воздухе. На мгновение кажется, что все вокруг замерло, застыло в этой точке.

Мужик вздрагивает, но твердо стоит на ногах. Только глаза расширены от ужаса. Рыжий делает судорожный вдох, отшатывается.

Шэ Ли стоит с пистолетом в руке. Дуло еще дымится.

На мосту воцаряется гробовая тишина. Она давит, она звенит. Рыжий не двигается, не дышит. Шэ Ли тоже. Только его пальцы медленно расслабляются, и он опускает оружие.

И больше не держит мужика за запястье.

2

— Блядь! — выкрикивает кто-то.

И этот крик, как сигнал, как команда, как позывной — через секунду они исчезают. Все. Разлетаются. Врассыпную.

Рыжий слышит топот ног, понимает, что их больше нет. На мосту никого не осталось. И неотрывно смотрит на человека напротив. Потому что перед ним мужик, прижавший руку к животу, отшатывается, теряет равновесие и падает на асфальт.

— Че? — с хрипом спрашивает Рыжий, сдавленными легкими. Шаг к нему. Он останавливается рядом. Смотрит сверху и взгляд отвести не может, мужик белеет на глазах. — Эй, ты че? Они ушли… вставай, мужик. Ты че, а?

Мужчина на земле дышит рвано. Его грудь вздымается и опадает, но с каждым разом слабее. Глаза мечутся, взгляд дергается, зрачки расширены, словно в бреду.

Рыжий падает на колени, едва чувствуя, как хрустят под ними мелкие камни и осколки стекла, но не чувствует боли. Не чувствует ничего, кроме глухих ударов сердца в грудине. Все его внимание приковано к телу, растянувшемуся на холодном асфальте. Волосы, мокрые и тяжелые, липнут ко лбу и вискам. Дождь стучит по спине, и Рыжему кажется, что он хуярит насквозь, проходит по всему телу острыми иглами.

Силы явно покидают тело мужчины, рука ослабевает и сползает вбок, и Рыжий вдруг замечает темное пятно под его пальцами, которое с каждой секундой становится шире.

И сердце Рыжего сжимается.

— Эй! Эй, эй, эй, — дрожащими губами шепчет он, — ты че, а? Ты чего, слышишь?

Он зажимает ладонями рану. Горячая кровь скапливается под пальцами, пытаясь вырваться, оставляет густые, липкие следы на коже. Затекает под ногти, забивается в каждую линию ладоней, в каждую складку одежды, расплывается темными пятнами по потрескавшемуся покрытию дороги.

Он ненавидит, как трясутся его руки, когда пытается сделать хоть что-то: остановить кровь, отсрочить неизбежный конец. Дождь размывает под рукой пятно. И Рыжий на подсознательном уровне чувствует запах крови. Слышит бесшумные шаги смерти за спиной.

Мужчина хочет что-то сказать, губы дрожат, но вместо слов он издает хриплый, рваный звук. Рыжий сначала не понимает, что происходит, пока не замечает густую, темную кровь, вытекающую из уголка его рта. Она не алая, не свежая, а почти черная, липкая, как смола. Рыжий, конечно, нихера не шарит в медицина, но это точно хуевый знак.

Мужик судорожно дергается, словно пытается что-то проглотить, но только захлебывается в собственном дыхании. Ему становится все тяжелее дышать, грудь едва вздымается, а зрачки мечутся в панике. Рыжий сильнее прижимает ладони к ране, но горячая кровь все равно просачивается между пальцев, скользит липкими потоками по коже.

— Эй, слышишь? — голос сорванный, дрожащий. Он не осознает, что перешел на крик. — Блядь, держись, слышишь?! Сейчас… сейчас помощь…!

Сирены воют где-то вдалеке, но кажется, что это звук из другого мира. Слишком далекого, слишком нереального.

Рыжий почему-то начинает думать совсем не в тему, совсем несусветную хуйню. Думает, а вдруг у этого мужика есть семья. Жена ждет дома с ужином. Дети считают минуты до его возвращения. Сколько их? Может, у него двое — сын и дочь? Сколько им? Мужик выглядит не таким уж старым, наверное, ему лет сорок от силы. Значит, и дети не такие взрослые. Наверное, одному лет тринадцать, а второму, может быть, восемь.

Это защита.

Тело под руками Рыжего дергается в судорожном вздохе… и затихает. Мысли гаснут мгновенно.

Он остервенело трясет башкой. Хрипит:

— Нет. Не-не-не, нет, стой! — он не понимает, что говорит, рука прижимает ладонь мужика к ране, давит. — Стой. Сука! Прижми, блядь! Прижми, ну!

Голос чужой, не свой. Он шарит одной рукой по карманам, не обращая внимания на кровь. Мобильный. Где, блядь, мобильный?

— Щас, — Рыжий оглядывается, будто ищет помощь. — Щас. Потерпи. Щас.

Мозг отказывает. Тело — на автомате. Он нащупывает что-то прямоугольное в кармане куртки и судорожный полувздох-полустон срывается с его губ. На секунду он чувствует облегчение. Думает, что сдохнет прямо здесь от счастья. Но телефон оказывается без зарядки и тупо смотрит на Рыжего темным экраном.

— Твою мать, — шепчет он одними губами, а потом орет изо всех сил. — ПОМОГИТЕ! НА ПОМОЩЬ! СКОРУЮ!

Кровь под руками не кажется уже такой обжигающе горячей. Рыжий кидается вперед, вглядывается в мокрое лицо мужика, пытается найти хоть какие-то признаки жизни. Но тот таращится на небо остекленевшими глазами. Грудь не вздымается от тяжелого дыхания.

Рыжий застывает.

На секунду ему кажется, что все еще можно исправить. Он резко тянется к шее мужчины, пытается нащупать пульс, но пальцы дрожат, скользят по мокрой коже, и он не понимает, чувствует что-то или нет. Сердце бьется так громко, что заглушает все остальное. Может, он просто не там ищет? Еще раз, сильнее… но под пальцами — пустота.

И перед глазами такое же остекленевшее мертвое лицо отца.

Все рушится.

Рыжий замирает. Его пальцы все еще вжаты в рану, но больше нет смысла. Кровь больше не изливается из разорванных сосудов, дыхание больше не сбивается в прерывистые гортанные звуки.

Все. Все кончено.

Мир вокруг сжимается. Стены, которых нет, подступают ближе, сдавливая его со всех сторон. В ушах гул, прерываемый далекими криками, но Рыжий их не различает. Перед глазами только кровь. Липкая, густая, черная в тусклом свете уличных фонарей. Она на его руках, на запястьях, на одежде.

Не смывается. Не оттирается. Не исчезает.

Он начинает с ненавистью тереть руки, скоблит ногтями по коже, пытается разодрать ее, не обращает внимания на боль. И понимает, что не может вдохнуть. Легкие будто схлопываются, воздух не проходит. Грудь сжимается так, будто ребра вдавливаются внутрь, ломаясь под невидимым давлением. Пальцы немеют, в кулаках, и только тогда он осознает, что дрожит.

Шум в ушах разрастается, приглушая все звуки вокруг. Земля под коленями кажется зыбкой, словно он стоит на краю пропасти. В груди — дикая, рвущая изнутри паника, иррациональная, неуправляемая, всепоглощающая. И боль. Охуеть какая боль.

Мир сужается, становится размытым. Сердце стучит так громко, что кажется, оно сейчас просто взорвется. Грудная клетка сдавливается все сильнее.

Надо вдохнуть. Надо дышать. Но не получается.

В голове вспышками мелькают обрывки воспоминаний — выстрел, крики, теплая кровь на асфальте и на пальцах, глаза, застывшие в пустом, сломанном взгляде. Рыжий зажмуривается, но перед веками только красные пятна.

Он дергается, пытается вырваться из этого кошмара, но тело не слушается. Ногти впиваются в ладони, пытаясь хоть за что-то зацепиться в этой чертовой пустоте.

А потом — прикосновение. Чье-то тепло пробивается сквозь холод.

Кто-то касается его руки.

— Шань.

Голос где-то рядом, но Рыжий не может разобрать слов.

Касание становится крепче, хватка — сильнее. Чужая ладонь обхватывает его запястье, горячая, сильная, живая.

— Шань, — голос звучит ближе, ровный, уверенный, — смотри на меня.

Рыжий не сразу поднимает взгляд. Он все еще там, в этом застекленевшем мгновении, в гудящей пустоте, в крови, что липнет к пальцам. Но голос… голос вытаскивает его наружу.

Перед ним — Хэ Тянь. Его черные глаза смотрят прямо в него, в самую глубину, не мигая, не отводя взгляда. Он держит его руки, не давая провалиться обратно.

— Вдохни, — твердо говорит он.

Рыжий не двигается.

— Вдохни, — повторяет Хэ Тянь, чуть сильнее сжимая его пальцы. — Ты слышишь меня? Вдохни.

Воздух срывается с губ судорожно, рваными клочьями. Этого мало. Этого катастрофически мало.

— Тянь… — сипит Рыжий и не узнает собственного голоса.

Хэ Тянь двигается ближе. Так, что его тепло становится почти ощутимым. Так, что их лбы почти соприкасаются.

— Я здесь. Я с тобой. Ты в безопасности, — его голос ровный, будто привязывает к реальности. — Дыши со мной. Вдох.

Он сам делает медленный, глубокий вдох, и Рыжий, сам того не осознавая, следует за ним. Грудь с трудом разжимается, холодный воздух царапает горло.

Рыжий судорожно всхлипывает и делает первый, рваный вдох. Затем еще один. И еще. Грудь все еще болит, сердце колотится, но постепенно он начинает слышать окружающий мир.

— Выдох.

Хэ Тянь выдыхает, и Рыжий старается повторить. Медленно. Ровно. Он все еще дрожит, но воздух уже проходит внутрь. Уже чуть легче. Уже не так больно.

Он вцепляется в него, будто иначе просто провалится обратно в пустоту. Хэ Тянь не отстраняется. Он рядом. Дышит вместе с ним. Жмется лбом к его лбу и сжимает ледяные пальцы.

И Рыжий на секунду думает: он же испачкается кровью.

Но Хэ Тянь рук не убирает. Методично достает его из бездны, в которой Рыжий тонет. Не дает уйти на дно.

Воздух. Тепло ладони. Хриплый голос.

Сирены воют все ближе.

3

Кто-то сбивает Рыжего с ног.

Он не успевает среагировать, не успевает даже толком понять, что происходит. Удар в спину — и он летит вниз, врезается корпусом в землю, ладонями скользит по мокрому асфальту. Следом жесткий рывок за руки, и их выкручивают назад, прижимая к лопаткам так сильно, что на секунду становится трудно дышать.

— Эй! — голос Хэ Тяня резкий, рваный, злой. — Аккуратнее!

Рыжий не сопротивляется, впрочем, будто у него есть выбор. Чьи-то пальцы впиваются в запястья, сдавливая до боли. Колено давит в поясницу, прижимает к промерзшему асфальту. Лицо касается мокрой, грязной поверхности. В нос ударяет запах сырости, бензина, крови.

Все снова повторяется. Грудь сдавливает, воздух выходит из легких рывками. Все слишком похоже. Теснота. Давление. Паника. Не хватало сейчас еще одного приступа. Надо дышать. Надо дышать. Надо…

— Руки за спину!

Резкий окрик прорывает этот вязкий кошмар. Рыжий сжимает зубы, старается концентрироваться на собственных ощущениях. Холодный металл наручников на запястьях, гул в ушах, адреналин в крови.

Где-то сбоку звук шагов, глухой стук — еще кого-то валят на землю.

— Осторожнее, кому говорю! — Хэ Тянь не просто говорит — бросает это коротко, как команду. Как приказ.

Его тоже скручивают, но он умудряется не терять контроля. Каким-то чудом ловит полный паники взгляд Рыжего.

— Смотри на меня, — говорит он.

Слова пробиваются сквозь гул в ушах, цепляют. Рыжий срывает дыхание. Тело дрожит мелкой противной дрожью, даже не от холода — от чего-то другого, изнутри.

Он смотрит.

Темно. Грязные разводы света от фонарей. Влажные волосы прилипают к вискам. Глаза Хэ Тяня — темные, настороженные, напряженные. В этом взгляде нет страха.

— Все хорошо, — говорит он. Голос ровный, как будто ничего не происходит. Как будто они не валяются лицами вниз на мокром асфальте.

Как будто в это можно поверить.

— Все будет хорошо. Смотри на меня. Я рядом, — он не обращает внимание на заломанные руки, на людей в форме вокруг, на вой сирены рядом. Он смотрит только на Рыжего. — Ничего не бойся. Я вытащу тебя. Понял?

Рыжий не отвечает. Только впивается немигающим взглядом в его лицо, которое вспыхивает то красным, то синим светом.

Все внутри сжимается в тугой, болезненный ком. Как в воде: шум в ушах, тяжесть в груди, нехватка воздуха.

Его рывком поднимают на ноги. Давят сверху, сгибая пополам, и волочат в сторону воющих машин. Он оступается, чувствуя, как мокрый асфальт скользит под ногами, но он все равно оборачивается, цепляясь за последнее, что может удержать в этой чертовой ночи.

Хэ Тянь продолжает смотреть.

— Я тебя вытащу. Обещаю.

Это звучит четко. Как факт. Как обещание.

Рыжего заталкивают на заднее сиденье полицейской машины. Спина вдавливается в холодную кожаную обивку, воздух внутри тяжелый, пропитанный запахами пота, старого бензина и сырого металла. Дверь захлопывается, отрезая все звуки, кроме собственного дыхания.

Теперь темнота.

Теперь — только он и его мысли.

Но Рыжий ему верит.

4

Комната давит.

Тесное пространство, слишком яркий свет флуоресцентных ламп, гулкий звук тиканья настенных часов. Стол. Два стула. Зеркало на стене. Металлический голосозаписывающий диктофон.

Рыжий сидит, сутулясь, руки сцеплены в замок перед собой. Он все еще в наручниках, в чужой крови — засохшей, пропитавшей рукава, липкой в складках одежды. Его мутит. Голова тяжелая, мысли расплываются, но он держится. Из последних сил. Где-то под ребрами ноет тупая боль, а в груди стоит мерзкое, липкое чувство — будто его вывернули наизнанку и оставили так, на холоде.

— Не хочешь по-хорошему, значит будем сидеть здесь, пока не сознаешься, — голос напротив сухой, как наждачная бумага, и такой же неприятный. — Что ты делал на месте преступления?

Рыжий не отвечает. Просто смотрит на свои пальцы. Кожа на костяшках вспухла от старых ссадин. Он замечает заусенец на большом пальце и машинально начинает его теребить указательным, но руки дрожат — чуть, едва заметно, но дрожат.

— Ты оглох, что ли? — Кулак грохочет по столу. Пластик на поверхности вздрагивает. — Или тебе напомнить, как это работает? Я спрашиваю — ты отвечаешь.

Рыжий медленно моргает.

— Я уже все рассказал.

— Только в твоей истории кое-что не вяжется, — коп ухмыляется, но в глазах ничего, кроме льда. — Почему тогда ты в крови?

— Я пытался его спасти.

— Спасти? А ты у нас что, врач, что ли? Или самый умный? Или у тебя уже есть опыт спасать людей от пулевого ранения?

Тишина.

— А может, ты мне сразу скажешь, чем ты его убил? Где орудие убийства?

Рыжий сжимает пальцы до побелевших костяшек.

— Не трогал я его.

— Ой, не трогал, — насмешка капает с голоса, как яд. — Тебя задержали на месте преступления. Ты был рядом с трупом. Весь в крови. И смотрел, как-будто это самое потрясающее, что ты когда-либо видел. Это ж надо быть таким чудовищем, чтобы наслаждаться таким.

Рыжий молчит. В висках глухо пульсирует, внутри все сжимается от отвращения. К этому месту. К себе. К тому, как на него смотрят.

— С тобой еще один был. Кто это? Твой сообщник?

Рыжий сглатывает, в горле неприятный и болезненный ком. В животе холодеет, поднимается тошнота. Он знает, что если начнет говорить — голос его выдаст, но выбора у него нет.

— Я с тобой, блядь, разговариваю!

— Я уже рассказал всю правду. Рассказал, как все было. Он не мой сообщник, он вообще не при чем. Случайно там оказался. Что вы еще от меня хотите? — голос у него осипший, но ровный.

— Смотрите-ка, а глаза-то у нас забегали. Он там точно не случайно оказался. Выкладывай. Кто вы такие? Что за план у вас был? Какой мотив?

У Рыжего пересыхает в глотке. Он молчит, сверля старую царапину на столе взглядом.

Коп усмехается.

— Хорошо. Хочешь поиграть в непрошибаемого? Думаешь, я с тобой церемониться буду, щенок?

Он резко встает, стул под ним со скрежетом отъезжает назад. Мужчина нависает над ним, давит, впивается взглядом.

— Ты убил того мужика?

Тишина.

— Я не расслышал, — его рука внезапно вцепляется в ворот Рыжего, рывком подтягивая его ближе. — Ты его убил?!

Рыжий не моргает. Он чувствует тяжелое дыхание копа, запах кофе, табака и чего-то кислого. Чувствует, как футболка неприятно давит на горло, как тело инстинктивно хочет отшатнуться, но он не двигается.

— Нет.

— Послушай сюда, Мо Гуань Шань. Репутация у тебя так себе: бесконечные драки, риск отчисления, в тюрьму чуть не загремел, так? Но это ничто, по сравнению с этим делом, которое клеймом будет числиться в твоем досье. Ты еще сопляк, представляешь, как косо на тебя будут смотреть люди? Ты будешь изгоем, никому не нужным куском дерьма. Тебя не возьмут ни на одну работу, будут сторониться как прокаженного. Тебе оно надо?

— Я не убивал его.

Мужчина в форме прищуривается и продолжает:

— Подумай еще раз, парень. Выход есть. Если будешь сотрудничать с полицией, расскажешь всю правду и сознаешься во всем, я лично помогу тебе, дружок. Оправдать тебя не обещаю, но пару годиков скинуть смогу — за сотрудничество. Подумай, три года лучше десяти, верно?

— Я. Не. Убивал. Его, — Рыжий с ненавистью выплевывает каждое слово в рожу мужчины.

Грохот. Стол содрогается от удара.

— Слышь, сукин ты сын, прекрати из себя героя строить. Ты не понимаешь, в какой ты заднице находишься? Ты либо сейчас скажешь мне все, либо я лично позабочусь, чтобы ты гнил в тюрьме пару десятков лет!

— Делайте что хотите, — Рыжий рвано выдыхает, губы дрожат, но голос спокоен. Внутри все выворачивается, но он отлично маскируется.

Коп выдыхает сквозь зубы, щелкает шеей. Выпрямляется, сжимает и разжимает пальцы.

— Знаешь, что я сделаю? Я позабочусь, чтобы тебе дали максимальный срок. Засажу тебя так глубоко, что ты забудешь, какого цвета небо. Отсидишь у меня минимум десяточку. О, да. Выйдешь в двадцать восемь, проебав половину своей жизни.

Рыжий смотрит на него снизу вверх. Не моргает, не трясется. Только едва заметно отрывает заусенец на большом пальце.

— А знаешь, что происходит в тюрьмах? Ты себе даже не представляешь, малыш. Тебя будут…

И вдруг — стук в дверь.

Коп медленно оборачивается.

В дверях другой офицер. Лицо напряженное, губы плотно сжаты.

— Надо поговорить.

— Я занят, — зло бросает мужчина.

— Прямо сейчас.

Мгновение тишины. Потом тяжелый выдох, злой взгляд в сторону Рыжего, и он выходит, со скрипом затворяя за собой дверь.

Рыжий остается один. Даже не сразу понимает, что дышит слишком часто.

Он слышит глухие голоса за дверью. Не может разобрать слов, но тон… что-то меняется.

Минуты тянутся вязко, словно время застыло в этой комнате. И вот дверь снова открывается.

Мужчина возвращается. Смотрит на него брезгливо, будто хочет стереть его с лица земли. Уничтожить. Задушить прямо здесь и сейчас.

— На выход.

Рыжий моргает.

— Что?

— Свободен, — голос давится от ярости.

Рыжий медлит, вглядывается в него, пытаясь понять, что произошло. Но тот уже отворачивается, с силой вжимая зубы друг в друга.

— П-шел на хуй отсюда, щенок, пока я не передумал.

5

Рыжий выходит из участка, и холодный воздух тут же обжигает лицо. Мороз пробирается под одежду, пробирается внутрь, пробирается в самую душу, крепко поселяется глубоко внутри. Он стоит на месте, глубоко вдыхает, не верит, что снова может дышать полной грудью. Откидывает голову назад, смотрит на ночное небо.

Его отпустили. Просто так.

Тревога все еще не исчезла, скручивает в узел внутренние органы. Но он здесь. На свободе. Нет больше душного маленького помещения, холодного металла наручников и звенящего в ушах крика копа.

Ему до сих пор кажется, что это какая-то ошибка, что вот сейчас за спиной раздастся окрик, его схватят за плечи, развернут обратно и снова бросят в этот дерьмовый кабинет, под яркий свет лампы и холодный взгляд. Но тишина. Только шум машин за парковкой и редкие голоса прохожих.

Рыжий опускает взгляд на свои руки и потирает запястья. Замечает небольшую рану на большом пальце от оторванной кожи. Подносит к губам, всасывая проступившую кровь и спотыкается взглядом о припаркованную машину. Она сразу выцепляет его внимание, потому что это не просто машина.

Огромный черный джип, с тонированными окнами, чуть в стороне от входа. Прислонившись к пассажирской передней двери, стоит незнакомый мужчина. Высокий, массивный, с широкими плечами. У него очень коротко стриженные белобрысые волосы, накаченное рельефное тело. Он спокоен и расслаблен, но веет от него какой-то жуткой аурой. В пальцах тлеет сигарета, и он курит неторопливо, будто бы даже лениво. Табачный дым медленно клубится в воздухе.

Рыжий вглядывается в его лицо — жесткие черты, тяжелый взгляд, чуть опущенные веки, выдающие скуку или усталость. Кажется, что он даже не напрягается, но все равно излучает угрозу.

Дверь джипа распахивается. И выходит он.

Хэ Тянь.

Рыжий забывает, как дышать.

Ему кажется, что ему сносит кукуху. Реально. Потому что он делает неосознанные пару шагов к новенькому. Сам. Внутри него чуть ли не взрывается сверхновая, настолько он рад видеть этого мажора. С ним все нормально, его не задержали, он на свободе. А учитывая его долбоебскую манию спасателя, он вполне мог наебать всех с хэтяньским профессионализмом и взять вину на себя, чтобы Рыжего оправдали.

И Рыжий, впервые за столько времени, охуеть как счастлив видеть его перед собой. Сейчас он чувствует огромную благодарность. За то, что тот подслушал разговор с Шэ Ли в «Рис и палочки». За то, что наебал, что ничего не слышал. За то, что нашел его и вытащил из пиздеца. За то, что пообещал и сдержал слово.

Вот он. Буквально перед рожей. Сделай к нему всего лишь пару шагов и скажи все, что в голове. Все, что на сердце. Спасибо. Простое человеческое спасибо.

Но Рыжий почему-то не делает этих нескольких шагов. Он просто стоит и смотрит в темно-серые глаза в ответ. И не понимает.

На какое-то мгновение вокруг вообще ничего не существует, кроме этого взгляда — пустого, темного, безразличного. Хэ Тянь не говорит ни слова. Просто смотрит, проходит взглядом снизу вверх и задерживается на его лице. И этого достаточно, чтобы что-то внутри Рыжего дало трещину.

Воздух между ними будто становится плотнее, тяжелее. Рыжий ловит этот взгляд, словно внутри Хэ Тяня ничего не осталось. Как-будто он смотрит сквозь него. Или, что хуже, как-будто Рыжего для него больше не существует.

Они так и простояли бы — час, день, вечность. Но в этот момент кто-то резко задевает Рыжего плечом. Толчок сильный, бесцеремонный. Он отшатывается, резко поднимает голову.

Мужчина. Высокий, в дорогом пальто, лицо спокойное, но взгляд — тяжелый, оценивающий. Он смотрит на Рыжего так, будто уже знает про него все. Будто заранее сложил о нем мнение и даже не собирается его менять. Рыжий знает этот тип взгляда — взгляд человека, который привык давить на других и всегда получать желаемое.

Рыжий резко отворачивается, потому что он прожигает насквозь, но внутри что-то щелкает.

Ему кажется, что он этого мужика знает.

Нет, не знает. Но черты лица… что-то до боли знакомое.

Мужчина задерживается на секунду, чуть прищуривается, будто сам кого-то в нем узнает. Потом молча уходит вперед, не оборачиваясь.

Рыжий провожает его взглядом. Незнакомец останавливается рядом с новеньким, и только сейчас до Рыжего доходит, кого он ему напоминает. Даже голоса чем-то похожи, но у незнакомца голос ниже, со сталью и холодом.

— Кто это?

Рыжий не отводит глаз, не шевелится. Хэ Тянь тоже. Лишь слегка кривится и спокойно отвечает:

— Никто. Поехали.

Трещина внутри, наконец, не выдерживает, и ломается с тихим хрустом. Как-будто кулак резко врезался в солнечное сплетение.

Он привык к насмешкам, к злости, к напряженной игре, где они меряются силой взглядов и словами, но это… это хуже. Его просто вычеркнули. Словно его вообще никогда не существовало.

Рыжий не знает, что именно так сильно бьет его в этот момент — слово или то, как оно сказано. Просто и равнодушно, будто и правда ничего не значит. Будто и правда он «никто».

Ему словно зажали горло.

Мужчина с короткими волосами, отходит в сторону и открывает дверь переднего пассажирского места. Незнакомец садится в машину.

Белобрысый затягивается в последний раз, прежде чем без спешки сесть за руль. Машина заводится с громким урчанием.

Хэ Тянь делает шаг назад, не оборачивается, садится обратно в машину. А потом дверь просто захлопывается.

Рыжий смотрит на нее — пусто, глупо, слепо. Шагнул в пропасть и даже не заметил, когда перестал стоять на земле и начал лететь вниз. Вниз. Вниз. Вниз. Прямиком на острые скалы.

В висках давит, воздух становится вязким, но он не может заставить себя вдохнуть.

Он смотрит на гладкую поверхность двери. И не дышит.

Джип выруливает с парковки и теряется в потоке машин, оставляя после себя только едва уловимый запах сигаретного дыма и холодное ощущение пустоты.

Chapter 14: Глава 14

Notes:

TRVNSPORTER x Narvent x SKVLENT - Miss You
Sleeping At Last - Hearing

Холодный свет ламп режет глаза, отражаясь от белоснежных стен зала суда. Гул голосов затихает, когда судья занимает свое место, и воздух становится тяжелым.

Помещение кажется слишком большим, слишком пустым, слишком чужим. Все, что слышит Рыжий, — это гул в ушах, как будто море накатывает на него волной, унося остатки воздуха, спокойствия, здравого смысла. Он сидит, сцепив пальцы, локти уперты в колени, голова опущена. Пытается дышать. Пытается не трястись. Пытается не думать, что все это — из-за него.

Ему страшно. По-настоящему страшно.

Судебный процесс выдался долгим и напряженным. Прокурор говорил четко и уверенно, описывая ход событий той ночи. Видеозаписи, показания свидетелей, медицинские заключения — все складывалось в единую картину. Рыжий чувствовал, как с каждой секундой тиски вокруг него сжимаются все сильнее. Ведь с него все это началось, ведь из-за него Шэ Ли оказался на этой скамье. И теперь ему всю жизнь придется жить с этим чувством вины.

Судья зачитывает приговор. Голос его звучит ровно, бесстрастно, как будто не человек сейчас сидит на скамье подсудимых, а просто имя в деле. Пункт первый, пункт второй… Рыжий не слышит слов, только видит, как Шэ Ли поднимает голову, кивает. Без сопротивления. Без гнева. Без боли. Когда его имя звучит в зале, он даже не вздрагивает.

— …приговорен на два года лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии для несовершеннолетних, — заканчивает судья.

Решение суда звучит гулко, будто молотом ударили по вискам: Шэ Ли признан виновным. Приговор — тюремное заключение.

И все. Это не сон. Это конец

После оглашения, все участники суда поднимаются и Рыжий делает то же самое на автомате. Он стоит, будто его вырвали с корнем из земли и оставили гнить на солнце — медленно, неотвратимо.

Шэ Ли смотрит на него. Их взгляды встречаются, и Рыжему кажется, что его сердце просто перестает биться. Шэ Ли слегка улыбается. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Будто хочет сказать: «Я знал. Все нормально. Я справлюсь. И ты справишься».

Но Рыжий не справляется. Впивается в него взглядом, пока двое конвойных не выводят его из зала суда.

И только после этого позволяет себе выбежать. Его рвет на части. На куски. Он не может смотреть, как Шэ Ли уводят, не может слышать скрежет наручников, не может дышать в этом напряженном, пропитанном безысходностью воздухе. Все болит. Все внутри кричит. Он должен с ним попрощаться. В последний раз.

Только на улице он резко тормозит, потому что снова видит его.

Они стоят друг напротив друга — близко, но не прикасаются. Шэ Ли — в наручниках, в синей куртке, с тонкой красной царапиной на скуле, с конвоем за спиной. Рыжий — в черном худи, в котором спал прошлой ночью, потому что просто не мог вылезти из кровати. Потому что весь день сжимало так, будто внутренности заменили холодным металлом.

— Не подходить, — бросает конвоир. Но видимо Рыжий выглядит настолько хуево, что даже взрослый мужчина не выдерживает этого. Поэтому коротко бросает: — Две минуты. Говорите быстро.

У них — две минуты.

У него — вся жизнь в двух минутах.

Воздух вокруг будто слипается. Рыжий не двигается. Не дышит. Он смотрит на Ли — и не может ничего сказать.

Ли первым нарушает тишину.

— Ну чего ты так на меня смотришь? — ласково протягивает он. И улыбается.

Рыжий не знает, что сказать. Слова застревают в горле. Все, что он чувствует, — это боль, вина, страх. Страх, что они больше не увидятся. Страх, что Ли исчезнет. Страх, что он останется один.

— Прости, — вырывается из него.

— Я знал, на что иду, — голос все тот же. Тихий, сухой. Без эмоций. Но взгляд… взгляд цепляется за него, не отпускает.

— Я…

Рыжий захлебывается на вдохе. Останавливается. Нет. Он не даст себе распасться. Не перед ним.

— Это из-за меня, — говорит он, медленно. — Я все это… спровоцировал. Я повелся. Я не подумал. Я же знал, что все закончится плохо. Надо было остановить тебя…

— Хватит.

Голос Ли режет воздух.

— Я начал. Я бил первым. Я и добил. Все. Дальше-то что?

Рыжий судорожно втягивает воздух, сжав зубы. Ли делает это намеренно, отрезает все пути назад, оставляя его вне удара. Его передергивает от смеси злости и вины.

— Но ведь он тоже виноват! Этот уебок Ваншэн начал всю эту хуйню! А теперь что? Он живой, живет себе дальше, а тебя отправляют в тюрьму!

— Хорош. Не вздумай тут устраивать драму. Не позорь меня, — он прищуривается, оценивающе глядя на него, — просто живи, Рыжий.

Тон ровный. Как приговор. Только голос тише, чем обычно. Спокойнее.

— Не начинай, — отзывается Рыжий так же глухо. — Мне нечем жить.

Ли чуть вскидывает бровь.

— Ты серьезно?

— Я…

— Ты не виноват.

— Да, блядь, я…

— Нет. Не смей.

— Ты поедешь туда из-за меня!

— Я бы и без тебя поехал, — спокойно перебивает он. Как будто это не его жизнь рушится. Как будто это не он уходит. — Я знал, чем все закончится. Это был мой выбор. Я знал, чем рискую. И я бы сделал это снова. Но не из-за тебя, а ради тебя.

— Твое поведение в суде тоже? Ты даже не защищался, просто тупо сдался! Разве этому ты меня учил?!

Ли молчит. Смотрит в глаза. Не отводит взгляда.

— Там уже нечего было спасать, Рыжий.

Рыжий опускает взгляд. Смотрит на руки Шэ Ли, скованные наручниками. Сердце сжимается.

— А я бы боролся, — шепчет он. — Я бы сделал все по-другому.

Молчание. Гул в ушах. Все кажется неправдой. Все — слишком неправильно, чтобы быть реальным.

— Тебе будет больно, — говорит Ли, — но ты справишься.

— Ты так уверен?

— Да.

Он чуть наклоняет голову.

— Потому что ты сильнее, чем думаешь.

— А ты?

— Я тоже справлюсь, — улыбается краем рта. — В этом я точно был уверен, когда избивал этого мудака.

Рыжий резко опускает взгляд, вдыхает носом, сдерживая все, что готово сорваться с губ. Стискивает пальцы в кулаки. Они замолкают. Тишина между ними густая, вязкая. Кажется, если вдохнуть глубже — утонешь.

Он не заплачет. Не сейчас. Не при нем.

Он просто хочет остаться с ним. Пусть даже молча. Хоть еще минуту. Хоть еще одну секунду.

— Там будет не очень, — говорит Ли.

Это звучит почти спокойно. Без жалости. Без просьбы. Констатация факта.

— Но я справлюсь. Я не сломаюсь.

— Я боюсь, что ты сломаешься, — признается Рыжий. — Я не смогу с этим жить.

Ли смотрит на него. Долго. Глубоко. Будто хочет запомнить его глаза. Его лицо. Все до последней черты.

— Что мне теперь делать? — спрашивает Гуань.

— Живи.

— Это не ответ.

— А ты придумай сам. Ты же умный, да?

Улыбка у Ли не доходит до глаз, она не искренняя, но в ней есть что-то теплое. Последнее. Как прикосновение сквозь стекло.

— Живи, — снова повторяет он. — Ради нас двоих. Если я узнаю, что ты сдался — пиздов у меня отхватишь, как выйду.

И улыбается. Опять. Этой своей кривой, почти детской улыбкой. Рыжий трясет головой, глаза больно колет изнутри, жжет, но он держится.

— Ты всегда все превращаешь в шутку.

— А иначе сдохнешь, — просто говорит Шэ Ли. — Я это давно понял.

Тишина. Ли кивает. Медленно. Будто принимает это как правду. Не спорит.

— Обещай мне одно.

— Что?

— Не приходи ко мне туда. Ни писем. Ни передач. Ничего.

Рыжий поднимает голову резко. Ледяной удар в грудь.

— Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы ты запомнил меня таким.

— Ли…

— Это мое условие.

— Я не согласен.

— А я не спрашивал.

Он делает шаг назад, когда охранник подает знак. Рыжий рвется вперед — на полшага, не больше — и тут же замирает. Нельзя. Нельзя трогать. Нельзя ничего.

— Прощай, Рыжий.

— Подожди…

Рыжий стоит как во сне. Он хочет что-то сказать. Что-то важное. Что-то, что останется с Ли на два года. Но не знает как.

Ли сам делает это за него.

— Я тебя не отпускаю, — говорит он, не отводя взгляда. — Я просто ухожу ненадолго. Дождись меня, Рыжий.

Шэ Ли улыбается. Почти по-настоящему.

— Я не могу смотреть, как тебя уводят, — признается Рыжий и делает шаг ближе. Он тянет руку, хочет коснуться, но видит наручники. Его пальцы замирают в воздухе, и он медленно опускает руку обратно.

— Тогда отвернись, — говорит Ли.

— Нет.

— Рыжий.

— Нет, блядь. Если ты уходишь, ты смотришь мне в глаза. Ты смотришь на меня, понял? До последнего.

Тишина.

Они стоят вдвоем, в холодных порывах февральского ветра. И только сердца — оба — бьются в бешеном ритме, слышном только им.

— Я не боюсь, — говорит Шэ Ли.

— А я боюсь. За тебя. За то, что с тобой сделают. За то, кем ты станешь. За то, что ты вернешься, но будешь другим.

— Все будет хорошо.

Рыжий снова сдерживает дыхание. Внутри все дрожит. Внутри все рвет. Но он молчит. Только лицо становится каменным. Плотным, тяжелым, как будто на нем надета маска из стали.

— Не сломайся там, — говорит он. — Пожалуйста. Просто… вернись.

— А ты — не натвори хуйни.

— Поздно, — глухо отвечает Рыжий. — Я уже.

Ли молча делает шаг ближе, смотрит своими прищуренными желтыми глазами, вскидывает руки — и аккуратно треплет его по волосам, замирая в этом движении.

Этот жест громче любых слов.

— Время, — говорит конвоир.

Ли поворачивается, мужчина берет его под локоть. Он бросает последний взгляд — такой спокойный, почти ясный. Ничего не говорит. Только смотрит. Смотрит так, будто фотографирует прощание глазами. Как будто хочет запомнить каждый миллиметр этого лица: эти нахмуренные брови, глаза, напоминающее солнце, короткие взлохмаченные рыжие волосы, прикушенные до белого губы. И наконец отворачивается. Иначе просто не сможет уйти.

Все. Конец.

Когда шаги стихают, а силуэты скрываются в машине, Рыжий все еще стоит.

Он чувствует, как внутри все ломается. Все, что было хрупким, хрустит, как разбитое стекло. Все, что было прочным, трескается. Но он не плачет. Он даже не дышит.

Просто стоит.

Пока дверь машины не захлопывается.

Пока конвой не выруливает на проезжую часть.

Пока не остается только пустота внутри.

***

8 января

Рыжий подходит к дому, неспешно поднимается на крыльцо, достает ключи, вставляет в замочную скважину. Один поворот. Второй — с привычным усилием, чтобы сдвинуть заевший замок. Он слегка подталкивает створку — она нехотя поддается. Все как всегда. Автоматизм, доведенный до совершенства.

Внутри тихо. Джу, скорее всего, уже спит. Он разувается, осторожно обходит скрипучую половицу, будто крадется не в свой дом, и проскальзывает в комнату. Затворяет дверь — и замирает.

Что он чувствует? Почему внутри него нет ни единой эмоции? Почему так тяжело дышать? В голове — белый шум, вязкий, липкий. Словно туман, которым затянуло все внутри.

Он пытается переварить, осознать, что произошло в том участке. Понять, что именно с ним сделали — словами, взглядом, жестами. Почему все так ноет внутри? Почему он не может нащупать ни злости, ни ненависти, ни обиды? Почему внутри так пусто?

Только бескрайняя тихая заброшка, вымерший город без признаков жизни. И усталость — такая, что ноги дрожат.

Наверное, просто, потому что день выдался слишком длинным и эмоционально насыщенным. А может, до него еще просто не дошло осознание всего случившегося. И с этим дерьмом ему еще предстоит разбираться.

Рыжий переводит взгляд на электронные часы на прикроватной тумбе. 02:35.

Он падает на кровать прямо в одежде. Не раздевается, не накрывается. Просто ложится как есть. Окно немного приоткрыто, и морозный январский холод забирается к нему в комнату, заползает под одежду, холодит кожу. Но он ему не сопротивляется, он позволяет ему хозяйничать здесь. Встречает как старого друга и сам же просит остаться. Подарить ему покой, такой нужный и давно забытый.

Холод у Рыжего всегда ассоциировался с Хэ Тянем — такой же настырный, вездесущий, будто пробирается под кожу и остается там. Сначала колет, причиняет боль, а потом вдруг становится необходимым. Неотъемлемым. И все, что остается, — либо смириться, либо сойти с ума.

Гуань просто закрывает глаза. Пусть остынет все, что горит.

Перед внутренним взором — глаза. Темно-серые, почти черные. Пустые. Чужие. Когда-то они смотрели иначе. Когда-то в них было что-то теплое — будто утреннее солнце в январе: редкое, обманчивое, но все же настоящее. Теперь же — лед. Холодный, безжалостный, проникающий в самое сердце.

Рыжий засыпает в беспокойном, тревожном сне. С одной-единственной мыслью:

Нужно научиться жить без Хэ Тяня.

9 января

Рыжий стягивает с себя одежду — быстро, бездумно, как будто сбрасывает не вещи, а остатки дня. Двенадцать часов в беготне, в заказах, в цифрах и голосах.

День выдался долгим, изматывающим — и на удивление терпимым. Работа забила голову под завязку, не оставив места ни для мыслей, ни для воспоминаний. Особенно для него.

Возможно, мозг Рыжего решил не издеваться над ним больше, сжалился над его несчастной судьбой. У него и так в жизни говна хватает, а постоянно напоминать о последней выходке мажора — это как удалять зуб без анестезии.

И это… облегчение. Почти.

Он тянется за полотенцем, и взгляд случайно цепляется за угол полки. Серебристая цепочка. Та самая, которая была на Хэ Тяне на Новый год. Не забрал. Не попросил вернуть. Просто забыл. И Рыжий не замечал ее все эти дни.

И все рушится.

Все это притворство — будто он справился, будто отпустил — исчезает за секунду.

Внутри что-то сжимается, переворачивается. Накатывает боль, будто волна по сухому берегу. Рыжий резко разворачивается, включает душ. Вода льется холодная, бьет по коже. Он не вздрагивает.

Он залезает под струю и медленно делает воду горячее. Еще. И еще.

Он хочет чувствовать. Хочет, чтобы жгло, чтобы обжигало, чтобы стерло, спалило, ошпарило все, что внутри. Потому что внутри — ничего. Ни ненависти. Ни прощения. Ни надежды. Только пустота, которую уже невозможно не замечать.

Он упирается ладонями в холодный кафель, свешивает голову, позволяя струям лупить его по плечам, по лопаткам, по шее и позвонкам. Точно по тем местам, где когда-то — в другой жизни — их касались теплые губы.

И вдруг — что-то прорывается.

Резко, неожиданно, без предупреждения.

Ярость.

Слепая, глухая, тяжелая, как цемент в венах. Словно кто-то открыл задвижку внутри. И хлынуло. Как будто все, что он в себе похоронил, наконец нашло щель, чтобы вырваться. Она рвется наружу — в горло, в грудную клетку, в виски. Словно наконец спустили спусковой крючок.

Это не просто злость — это взрыв, когда вытесненные эмоции находят единственный выход: разрушение. Эмоции, долгое время спрятанные, задавленные, пережитые молча, — вдруг находят выход. Каждый день — по капле. Каждый раз, когда он делал вид, что не задевает. Когда не отвечал. Когда стирал, молчал, игнорировал. Все это не исчезало. Просто сжималось внутри, уплотнялось, застывало, как свинец, в костях.

Он слишком долго игнорировал боль, прятал ее, гасил, заставлял себя не чувствовать. Но тело помнит. Психика не бесконечна.

И теперь — бах. Вспышка. Атака. Взрыв.

Это не злость. Это отчаянная попытка выжить, спасти себя от внутреннего онемения. Потому что не выраженная боль — не исчезает. Она просто копится.

И теперь она здесь. Во всей своей разрушительной силе.

Он с силой бьет кулаком в кафель — так, что кожа сдирается, так, что боль возвращает его в тело. Плитка глухо гремит, но не трескается. Жаль.

— Ублюдок, — выдыхает он, тихо, почти беззвучно. Только дышит — часто, хрипло.

Слишком поздно. Слишком больно. Все слишком.

Он стоит, сцепив зубы, глядя в одну точку. И в этой точке — все, что он чувствует. И все, что он больше не хочет чувствовать.

Вода все еще льется — горячая, обжигающая. Потоки струятся по лицу, по губам, будто бы скрывают слезы, которых нет. Не осталось.

Он делает вдох, глубокий, как перед прыжком с обрыва. И в голове формируется четкая, кристально ясная мысль:

«Я больше не буду думать о нем. Никогда».

10 января

Не думать о Хэ Тяне.

11 января

Не думать о Хэ Тяне.

12 января

Не думать о Хэ Тяне.

13 января

Сука.

14 января

Рыжий не хочет о нем вспоминать.

Он может со стопроцентной уверенностью поклясться своей жизнью, что больше всего на свете мечтает забыть этого мажора. Просто вычеркнуть из башки. Раз и навсегда. Одним рывком отклеить пластырь с раны.

Но он облажался. Поэтому он каждую ночь ворочается по несколько часов без сна. Поэтому каждое утро просыпается в холодном поту, потому что видел его во сне. Поэтому все вокруг напоминает ему о нем. Он впустил в свою душу дьявола, и теперь он медленно и неизбежно сведет его с ума.

Кто-нибудь, вызовите экзорциста.

15 января

Рыжий слетает с катушек.

Его еще никогда не захлестывала ярость настолько сильно.

Он уже двадцать минут гипнотизирует свой телефон. На нем открыт чат. Последнее сообщение все еще мозолит глаза:

[псина сутулая]
06.01.
23:55
Сладких снов, малыш Мо.) 😊

Но не оно его вывело из себя, а внезапно появившееся диалоговое окно:

«Пользователь добавил вас в черный список. Вы не можете отправлять ему сообщения. Выберите другой контакт».

И непонятно, что его настолько выбешивает, — факт того, что его по-детски отправили в черный список, ничего не объясняя, ничего не решая. Или тот факт, что он настолько ничтожен в чужой жизни, что даже не удосужились поговорить с ним, а просто жестоко отрезали. Вырезали, как мешающий отросток. Выбросили из жизни, как ненужный хлам.

При попытке звонка механический голос робота слишком слащаво объявляет о том, что «абонент не может быть вызван или находится вне зоны обслуживания». И каждая новая попытка заканчивается таким же крахом.

Сегодня выходной, но вместо отдыха Рыжий снова и снова сверлит экран мобильника. И внутри него закипает самая настоящая ненависть.

Чтоб ты сдох, Хэ-ебанный-Тянь. Чтоб ты сдох — долго и мучительно.

16 января

Чтоб ты сдох. Чтоб ты сдох. Чтоб ты сдох.

17 января

Какое же ты ничтожество, Рыжий. Какой же ты отвратительный кусок дерьма.

18 января

Рыжий продолжает жить. Механически.

Просыпается, закидывает в себя завтрак, идет на работу. Возвращается домой, не думая, не чувствуя. Благо в школе все еще каникулы и на одну головную боль меньше.

Сон приходит урывками, ночи — длинные, вязкие. И нет, неа, no, nein, он не будет о нем больше думать, и его мысли не будут ползти в сторону болота, чтобы захлебнуться там вязкой жижей воспоминаний. Теперь уж точно. Нет. Ни за что. Не после того, как с ним обошлись. Он лучше сдохнет, чем еще раз подумает об этом мажоре.

19 января

Блядь.

20 января

Утро начинается с похмелья. И сожалений. И стояка, потому что… какого хрена ему снова снился Хэ Тянь?

Он слишком много думал о нем вчера. О нем, его руках, его голосе. И что-то подсказывает, что, сковырнув корку этой раны, и добив ее ржавой отверткой — в виде алкоголя и незапланированного эротического сна, — простым пластырем «пошел ты на хуй, ненавижу тебя» уже не обойтись.

Когда-то на уроке философии училка втирала про то, как во снах сознание снимает охрану, а из-под нее — как крысы из подвала — выползает все вытесненное. Рыжий тогда хмыкнул и уткнулся в парту, но сейчас… сейчас он вспомнил.

Потому что, сука, все сходится.

То, что он не готов признать наяву, тихо подбирается к нему ночью — в самых мерзких, самых откровенных, самых хэтяньских снах. Это не просто случайный бред. Это — он сам. Его башня, его глюки, его «не хочу об этом думать» в чистом виде.

Значит, вот что теперь он вытесняет? Вот что прячется в его голове?

Просто охуительно.

Рыжий раздраженно трет лицо. Он готов был бы поверить в эту теорию, если бы речь шла о чем-то логичном. Типа еды, если лег спать голодным. Или воды, если перед сном загнал себя вечерней пробежкой. Но, блядь, с каких пор его вытесненные желания — это Хэ Тянь?

Нет, ну серьезно. Пусть этот мажор и правда прочно засел у него в голове, пусть он везде оставил свои отпечатки — на коже, в мыслях, в проклятых ночных снах. Пусть Рыжий думает о нем больше, чем хотел бы. Это все равно ничего не значит.

Абсолютно.

Да?..

Может, это только для него Хэ Тянь — Тот Самый. Финальный босс, секретный уровень, запас жизней на нуле, автосейв не предусмотрен, сложность — как в старом добром Doom: Ultra-Violence или Nightmare. Скорее Nightmare: самый высокий уровень сложности, при котором монстры постоянно возрождаются через 8-300 секунд после убийства. Даже если монстр был раздавлен дверью или прессом, он возродится. Как и Хэ Тянь возрождается каждую ночь в его башке, сколько бы Рыжий его не «давил».

Рыжий устало выдыхает, зарываясь в одеяло. Пора вставать. Но… так ли пора? Что есть еще час в сравнении с вечностью? Раз уж он углубился в философию, почему бы не философствовать до конца?

Он ворочается, пытаясь найти удобное положение, но телефон с его чатом все равно горит экраном, напоминая, что, несмотря на сны, Хэ Тяня по-прежнему нет в этой реальности, в этой ветке вселенной.

Но он все равно, каждый день, просыпается и засыпает с открытым чатом, написывая целую тонну матерных сообщений, игнорируя красные восклицательные знаки. Это какой-то особый вид мазохизма, который в ресторанах подают с сожалением и крепким алкоголем: загадай желание — и оно обязательно не исполнится.

21 января

Сегодня происходит хоть что-то необычное, хоть что-то новое, разрушающее эти ебаные «дни сурка».

На телефон приходит новое сообщение.

Рыжий чуть ли не ебнулся головой о шкаф, пока с одной просунутой штаниной летел к кровати. Первая мысль была: он вытащил его из черного списка и все его сообщения доставились. Вторая мысль: он прочитал все и понял, какую хуйню натворил, и теперь раскаивается. Третья мысль: что-то случилось, раз он написал спустя две недели.

Но все три мысли разом рушатся, превращаясь в труху и рассыпаясь в ладонях, когда он, наконец, взяв телефон в руки видит сообщение от Шэ Ли.

[Шэ Ли]
22:55
мне нужно с тобой увидеться и поговорить. разговор важный, поэтому дождись меня. встречаемся завтра у твоей работы после смены.

Рыжий долго смотрит на экран. Моргает, перечитывает сообщение снова, будто пытается в нем что-то найти. Какой-то скрытый смысл. Какую-то зацепку.

Но в глазах только строчки, выведенные холодным, спокойным тоном. Без объяснений. Без деталей. Без возможности что-то спросить.

Рыжий садится на кровать, глубоко выдыхает.

И тревога накрывает его с новой силой.

22 января

Рыжий заканчивает смену, как обычно, ближе к полуночи. Запах кофе въелся в кожу, а спина отваливается от усталости. Он выходит на улицу, зябко кутаясь в куртку, достает сигарету и закуривает. Сверяется со временем, оглядываясь по сторонам, но никого в ближайшем радиусе не видно. Все слишком тихо.

Внезапно кто-то резко зажимает ему рот ладонью сзади и рывком тянет назад, врезаясь в мусорные баки. Громкий грохот разносится по всей улице, режет слух.

Рыжий не сразу понимает, что происходит. Рука, грубо зажимающая рот, чужое дыхание за спиной, толчок назад — слишком резко, слишком неожиданно. Сердце ухает куда-то вниз, тело само напрягается, сопротивляется. Он чувствует, как его затаскивают в темноту между мусорными баками, как ноги теряют опору.

Но паника быстро сменяется злостью.

Рыжий резко подается вперед, а потом так же резко откидывается назад, со всего маху врезаясь затылком в лицо нападавшего. Ладонь на его рту ослабляется — достаточно, чтобы вырваться. Он не думает, просто действует. Сгибает руку в локте и со всей силы бьет назад, целясь в живот. Чувствует, как удар проходит, как тело противника дергается, резко выпускает воздух.

Рыжий вырывается из хватки и тут же разворачивается, сжатый кулак взлетает вверх. И замирает.

Перед ним, пошатываясь, стоит Ли, держась за ребра. Скривившись, тяжело дышит. В тусклом свете фонаря видно, как он морщится от боли, но пытается делать вид, что все нормально. Улыбается даже.

— А удар у тебя тяжелый, молодец. Не облажался.

— Ебнутый?! — Рыжий не сразу опускает руку, адреналин все еще ебашит внутри. — Ты че, блядь, творишь?! Совсем рехнулся?!

Ли чуть выпрямляется, но ничего не отвечает. Только стирает ладонью кровь с губы, скосив взгляд. Он выглядит херово. Очень херово, по сравнению с их последней встречи. Лицо осунулось, под глазами темные круги, взгляд блуждающий, нервный. Руки дрожат.

Рыжий хмурится. Подходит ближе, уже без угрозы, но с подозрением.

— Че с тобой?

Ли моргает, медленно поднимает на него взгляд.

— Нормально все, — потом коротко, без эмоций выдает: — Мне нужно исчезнуть на какое-то время.

— Да хоть насовсем, ебаната ты кусок! — огрызается Рыжий, все еще чувствуя злость.

Что-то в нем не так. Рыжий чувствует это кожей. Видит в мелочах: в этом напряжении, в слишком резких движениях, в том, как он морщится, будто его что-то ломает изнутри. И в голове что-то щелкает.

— Ты опять эту дрянь принимаешь? — голос выходит глухим. — Ты же обещал бросить.

Шэ Ли молчит. Рыжий вздыхает и отводит взгляд. Он знает, что это молчание — уже ответ.

— Короче, я сваливаю, — наконец говорит он. — Пока не знаю на сколько, но точно не вернусь раньше месяца. Веди себя хорошо, лады?

Он усмехается и тише добавляет:

— Если что, Лысый за тобой присмотрит.

— Пошел ты, — фыркает Рыжий.

Ли задерживает на нем взгляд, будто чего-то ждет. Но Рыжий больше ничего не говорит. Не дает ему повода растягивать прощание.

Ли кивает, треплет его за волосы, молча разворачивается и уходит.

А Рыжий выдыхает. Впервые за долгое время — с облегчением.

23 января

«Чтоб ты сдох», — пишет Рыжий и с размаху швыряет телефон на кровать.

«Иди ты на хуй», — добавляет чуть позже, натягивая кроссовки в прихожке.

«Ненавижу тебя», — набирает уже в автобусе, смотрит на слова и отправляет. Все три сообщения горят красными восклицательными знаками.

Это у него теперь новая привычка — набирать сообщения и отправлять. Не фильтруя, не контролируя поток мыслей, просто печатая то, что крутится у него на уме. Появилась недели полторы назад. Странное хобби, если подумать. Отдает каким-то мазохизмом и ебучим селфхармом. Как ковырять едва затянувшуюся корочку на ране.

Надо ковырять дальше. Надо занести туда инфекцию и сдохнуть от сепсиса. Хули мелочиться, живем один раз.

Так легче, когда абонент недоступен, когда никто не прочитает твой гневный порыв, когда никто так и не узнает, что ты на самом деле думаешь о человеке.

Еще больше хочется спросить: «Какого хуя? Какого хуя ты ворвался в мою жизнь, перевернул все вверх дном и съебался? Какого хуя так долго притирался, постоянно заваливал своими ебучими обещаниями, а потом уничтожил абсолютно все?»

Но последнее хочется сказать не в тексте. Не ебучим сообщением, которое он так и не увидит. Хочется бросить это ему в лицо. Наорать. Обматерить. И, желательно, въебать напоследок.

Но не спросит. Гордость не позволит.

Вообще, все, что касается Хэ Тяня, давно должно было перестать его волновать. И пора уже окончательно поставить точку. Рыжий понял это еще две недели назад, когда Тянь вбросил это холодное «никто» и испарился, а его самого ощутимо начало ломать.

И ему в голову бьет внезапная идея. Жуткая и пугающая, но он больше так не может. Больше он просто не выдержит. Поэтому да, завтра он поедет к нему, поднимется на его этаж и скажет, что это — конец. Что на этом все. И швырнет ему деньги в лицо — за то, что вытащил из тюряги, за то, что готовил к экзамену, за то, что заклеивал раны. Рыжий рассчитается с долгами. И вот тогда их уже больше ничего не будет связывать. И вот тогда эту невидимую связь можно будет смело разрубать.

И пусть проваливает туда, где шлялся все эти недели. С теми, с кем шлялся.

24 января

Купюра за купюрой. Он сгребает все в конверт, все что смог найти у себя, все обналиченные деньги, все свои сбережения. Руки дрожат, но не от волнения — от злости. На себя, на него, на весь этот мир.

Он стоит перед дверью и стучит так, что в гулком коридоре многоэтажки этот звук отдается пульсом в висках.

— Хэ Тянь!

Никакого ответа.

— Открывай, сука!

Тишина.

— Я сказал, открывай, сука ты ебливая!

Он колотит по двери кулаком, пока костяшки не начинают гореть.

— Харе как крыса прятаться! Я знаю, что ты там! Выйди сюда, ХЭ-ЕБАНЫЙ-ТЯНЬ!

Дверь рядом со скрипом приоткрывается, в проеме появляется женщина в халате и с заколкой в волосах. Она смотрит на него с тревожной усталостью человека, которого слишком часто будят по ночам.

— Что вы здесь устроили, молодой человек?! Я сейчас полицию вызову!

Рыжий тут же теряется, хмурится, прикусывает губу.

— Извините. Мне просто нужно кое-что отдать. Он никак не откр…

— Здесь давно никто не живет, — говорит она, и голос ее глухой, незаинтересованный.

Рыжий молчит. Просто смотрит на нее. Потом медленно переводит взгляд на закрытую дверь.

Нет.

Нет. Нет. Нет.

— С… с какого времени? — голос срывается, и он ненавидит себя за это.

Женщина пожимает плечами.

— Не знаю. Мне заняться больше нечем, как выслеживать соседей? Но этого парня я уже давно не видела. Недели две. Может, больше.

Он чувствует, как все внутри обрушивается. Как будто схлопывается воронка, засасывая в себя последние силы. Все, что он держал в себе, на чем еще худо-бедно стоял, вдруг рушится в один миг.

Недели две. Может, больше.

Ровно столько, как он сел в машину и уехал. Видимо, навсегда.

— А теперь, убирайтесь отсюда. Разорались тут, хоть бы на время посмотрели. Здесь люди живут, между прочим, — женщина мерит Рыжего недовольным взглядом и с грохотом захлопывает дверь.

Он делает шаг назад, еще один. Медленно, как будто отступает от чего-то, что уже вцепилось в него когтями. В голове пусто. В руках конверт с деньгами, которые больше никому не нужны.

И он, походу, тоже.

28 января

Смена в кафе заканчивается ровно в полночь, и Рыжий, как обычно, выволакивает на улицу мусорные баки. Устало тянется всем телом у заднего входа. Спина неприятно ноет после долгой рабочей смены, да и бессонница дает о себе знать. Время-то уже позднее, а он которую неделю нормально не спит.

Заперев дверь черного входа, он подбрасывает ключи и ловит на лету, пихая их в карман куртки. Спокойно выдыхает в морозный ночной воздух и застегивает молнию почти до носа. Так намного теплее. Главное, чтоб башка не замерзла, шапку он забыл дома.

Зима для Рыжего — это не про уютные вечера и сказочную красоту. Она приходит как холодная стена, которую нужно пробивать каждый день, чтобы идти дальше. Холод врезается в кожу острыми иголками, пробирается под одежду, кусает за уши и пальцы.

Он выруливает в переулок. В такое время здесь практически никого не бывает. Спокойно достает пачку сигарет и поджигает, тянет сигарету взатяг и расслабленно выдыхает наверх.

Тусклые городские фонари отбрасывают золотистые блики на сверкающий наст, и каждый шаг по скрипучему снегу отдается в сердце легким эхом. Кожа щиплет от мороза. Холод плотный, висит в воздухе — ни ветра, ни движения.

Сейчас эмоций нет, как и мыслей. Хоть ненадолго они угомонились, оставляя Рыжего в непривычной для него тишине и спокойствии. А может, он просто устал? За три недели пережитых эмоций, в нем будто уже ничего и не осталось. Будто силы иссякли, покинули его, включив автопилот, и теперь вся его участь — жить на энергосбережении, контролировать расход и не дать возможность утечке. Ну, правда, он ведь тоже не железный.

И вроде как этому даже можно порадоваться. Жизнь медленно налаживается, можно спокойно выдохнуть и неспешно прогуляться до дома, докуривая сигарету. Но едва он делает пару шагов, как замечает движение у стены. Что-то черное, маленькое, сгорбленное.

Кот.

Рыжий останавливается, смотрит. Черный, тощий, с облезлым ухом. Веки тяжело прикрыты, хвост обернут вокруг лап — старается согреться. Стоит Рыжему сделать шаг в его сторону, как тот шипит, вздыбливает спину, явно настроен враждебно. Это просто страх. Это просто защита. Наверняка, бедолагу не раз предавали, и теперь в этом маленьком существе осталась только обида, боязнь и недоверие к людям.

Рыжий вздыхает и присаживается рядом, осторожно и медленно протягивая ему руку. Кот чуть дергает ухом, но не уходит. Осторожно тянет морду и принюхивается. Проверяет, нет ли угрозы.

— Замерз, да? — хрипло бросает Рыжий. — Щас, погоди. У меня кое-что есть, — зажимает сигарету между зубов и лезет в карман куртки.

Кот не отвечает, конечно. Только моргает медленно, но все еще настороже, не доверяет еще. Медленно приближается, с интересом смотря своими желтыми глазами.

Рыжий, нащупав небольшую упаковку корма, достает из кармана. Привычка. Взялась сама по себе — может, потому что он знает, каково это — когда нет ничего, кроме пустого желудка и улицы, которая тебя не ждет.

Он вскрывает упаковку, высыпает немного еды на ладонь и протягивает коту. Тот принюхивается, а затем быстро и жадно начинает есть.

— Голодный какой.

Рыжий смотрит на него. А потом осторожно проводит ладонью по его хребту, ощущая, насколько острые под шерстью кости. Кот не вздрагивает, не убегает. Просто ест. И начинает громко мурчать.

И в этой секунде — в тишине, в скрипе снега, в тепле маленького живого существа под пальцами — становится чуть легче. Хоть совсем немного.

Жизнь налаживается, а Рыжий нет.

Теперь Рыжий окончательно убедился, что в этом мире он сам по себе, он одиночка, — всегда им был, — и дальше будет точно так же. Жизнь много раз его учила, била, сбивала с ног, тыкала мордой, как маленького котенка, пытаясь заставить, осознать этот болезненный урок.

Никому не доверять, никому не открываться, никого не подпускать. Это кредо Рыжего, высеченное его собственной кровью, где-то в глубине сознания. Но урок, видимо, так и не усвоен, поэтому ему снова хреново и больно настолько, что хочется взвыть.

Он насыпает побольше корма на невысокий бордюр, в последний раз чешет кота за ухом и поднимается. Всем когда-то приходится кого-то бросать: безответственным отцам — свои семьи, измученным матерям — своих детей, влюбленным — друг друга, суровым, но одиноким парням — бездомных животных.

Рыжий заворачивает в очередной переулок. Снег здесь лежит грязными сугробами вдоль обочин, перемешанный с песком и машинным маслом. Он больше похож на замерзшую кашу, чем на чистый белый покров из открыток. Ледяные дороги скользкие, поэтому приходится идти медленно, маленькими шагами. Дома с облупленными фасадами выглядят еще мрачнее под темным небом, а пустая улица кажется давно вымершей.

Гуань замечает вдалеке мужской силуэт. Ноги сами тормозят, и он всеми силами напрягает зрение, чтобы увидеть незнакомца. Внутри медленно начинает скручивать все органы тревога.

Успокойся, думает. С каких пор ты стал таким параноиком? Это может быть обычный человек, которому и дела до тебя нет.

Он мысленно считает про себя, дыша на четыре счета, успокаивается. Но сигарету все равно выкидывает и сует руки в карманы, нащупав холодный металл кастета — подарок Ли. И только после этого идет вперед, быстро, но бесстрашно. Слегка ссутулившись, начеку, чтобы если что вдруг — успеть среагировать первым.

Силуэт стоит столбом. И только небольшое облачко пара изо рта доказывает, что он живой, а не плод больного воображения. Рыжий на него не смотрит, зачем лишний раз провоцировать? Проблемы ему не нужны.

И только когда до силуэта остается лишь пара шагов, Рыжий замирает, потому что незнакомец идет на него, и что-то в его походке, кажется Рыжему до боли знакомой.

Он вернулся.

Первая мысль, которая маленькой искрой разжигает в нем давно погасший огонек. Но радость встречи быстро тухнет, потому что в его походке что-то не так. Она всегда была уверенной, словно он обладал этим миром. Теперь же шаги были тяжелыми, будто каждое движение дается с титаническим трудом, как если бы он тащил за собой невидимый груз.

— Привет, малыш Мо.

Рыжий слышит его раньше, чем видит. И его будто мощно потрошат, вырывают все внутренности. Резко, без предупреждения. Как будто кто-то рассек его вдоль — и теперь он просто пустой. Стоит, рассыпается кишками прямо посреди безлюдной улицы.

Новенький выходит под небольшой круг тусклого света, отбрасываемый уличным фонарем. Рыжий стоит и смотрит на пацана напротив. Выглядит как Хэ Тянь, голос тот же, но его едва получается узнать.

— Какого хрена?.. — Рыжий теряется, хмурится.

И правда, какого хрена он вернулся? Какого хрена собственное сердце бешено бьется в грудине? Какого хрена он чувствует болезненную радость от встречи, ведь ему должно быть похую на него? Какого хрена Рыжий не может его узнать?

Он выглядит иначе.

Лицо кажется каким-то выжженным, будто из него высосали все эмоции, оставив лишь пустую, холодную оболочку. Глаза, обычно такие острые и наглые, потухли — теперь это два темных, пустых колодца, которые смотрят сквозь, будто Хэ Тянь перестал видеть окружающий мир.

Под глазами пролегли тени — глубокие и болезненные, словно он не спал вечность. Видимо, не только Рыжий мучился от бессонницы все это время. Щеки впали, а волосы — беспорядочно растрепанные — еще больше подчеркивают его неопрятный вид. Хэ Тянь всегда был собранным, чистым, словно из рекламного буклета или с обложки глянцевого журнала. А сейчас… слишком мятая белая рубашка, нараспашку раскрытый пиджак. Одет он в классический черный костюм, но тот только добавляет какой-то болезненный, усталый и вымученный вид. И никакой верхней одежды, и все, о чем думает Рыжий: замерзнет же, бля, дебил.

— Я знал, что найду тебя здесь.

— Ага, прям обыскался?

— Тебя не так уж и трудно найти. Всего пара мест, где ты бываешь.

— И че? Хочешь предъявить, что я охуеть предсказуемый? — Рыжий хмурится, сверлит его взглядом. Пытается найти в нем что-то знакомое, привычное, но не может.

— Нет, я ничего такого не имел ввиду.

Рыжий замолкает. Что ему говорить? Он три недели так яростно и тщательно вырезал этого мажора из своей башки, вычленял его присутствие из своей жизни, вытравлял его запах, который будто намертво въелся во весь его дом — в ванную, в кухню, в гостиную, в него самого, а теперь он снова здесь.

Видимо, чтобы окончательно сломать Рыжего.

— Че за ебланский прикид? Че ты вырядился? — грубо бросает Рыжий, невпопад, просто так, чтобы не показывать своих истинных эмоций.

— Нравлюсь? — губы трогает легкая улыбка.

Рыжий не до конца понимает, что сильнее — облегчение от того, что Хэ Тянь наконец-то пришел в себя: снова язвит, прожигает его прищуренными глазами, улыбается, или раздражающее ощущение, что он упускает что-то важное.

— Хули ты приперся? — Рыжий нервно закусывает губу.

Хэ Тянь молчит какое-то время, видимо, придумывает какой-то ответ. Либо сейчас напиздит, либо скажет несусветную хуйню. И выдает он второе, потому что у Рыжего спирает дыхалка.

— Я хотел тебя увидеть.

— Увидел? Теперь съебывай, — Рыжий начинает чувствовать подступающий к горлу ком. Причем сам не понимает, что это — страх, радость, гнев, ужас?

— Я скучал, — Хэ Тянь делает шаг, и ровно такой же Рыжий делает назад.

— А я по тебе нет, усек? Я вообще кайфовал, мне было заебись. Жизнь наконец-то устаканилась, все пришло в норму. Без тебя мне было о-ху-ен-но, — по слогам чеканит Рыжий, хмурясь.

— Ясно, — Хэ Тянь шумно выдыхает, зачесывая волосы назад, которые все равно падают ему на глаза. — Не хмурься. Морщины рано появятся.

— Я те че, пидор, что ли, чтобы о такой залупе париться?

Хэ Тянь слегка улыбается, но улыбка получается вовсе не радостной, медленно поднимает взгляд на Рыжего, и из-за этого взгляда у Рыжего колет внутри. Никакой издевки, никакой привычной самоуверенности. Только тягучее, затхлое чувство усталости и какой-то немой, почти кричащей боли, которую он даже не пытается скрыть.

Рыжий дергает щекой, резко отводит взгляд. Потому что еще пара секунд, пара неосторожных реплик, пара взглядов — и его ебанет, вывернет наизнанку, расплющит от подавленных эмоций.

— Харе языком чесать. Мне домой пора. Ты мне мешаешь, — он быстро огибает его, идет дальше, резко затыкая себя, не позволяя больше вырваться ни единому слову — захлопнись, захлопнись к черту, пусть он исчезнет! — но не успевает. Хэ Тянь хватает его за предплечье. Тянет к себе, резко, с силой.

— Стой.

Голос не его. Сорванный, хриплый. Такой чужой, что Рыжий на секунду замирает. А потом — глотает воздух, раз, два. Без «я в порядке». Без обмана. Кулак сжимается сам по себе.

И все. Ему срывает ебанную крышу.

— Стой? — переспрашивает он. Перед тем как шагнуть назад. И вырвать руку из цепких пальцев. — СТОЙ?!

— Шань…

— Пошел на хуй!

Шаг к нему.

— Послушай меня, пожалуйста.

— Я сказал, отъебись!

Рука снова касается Рыжего.

— Дай мне объяс…

Что-то хрустит в костяшках пальцев. Запястье взрывается огнем, боль отдается до самого локтя. Удар глупый, не рассчитанный, не продуманный. Но Хэ Тянь остается на ногах. Только сгибается, отворачивается, будто инстинкт — не испачкать белоснежную рубашку.

Но кровь все равно льется. Капля за каплей на бледную кожу, на грязный асфальт. Он касается носа — пальцы тут же в алом. Рыжий почти задыхается. Новенький пару раз проводит ребром пальцев под носом, пытается остановить, шмыгает носом.

А Рыжий тупо смотрит. Первый удар за долгие месяцы, который он так и не решался сделать. Он никогда не бьет первым, он не жестокий, он знает, насколько это больно. Но внутри пульсирует одно: мало. В нем пробуждается такое жуткое и пугающее желание: добить, уничтожить, прикончить. Хочет разнести его к чертям. Выбить из него все, что накопилось за эти месяцы. Боится, что если не сделает этого, тот воскреснет. Снова ранит. Снова разъебет его изнутри.

И ему самому становится страшно.

Хэ Тянь не смотрит. Вообще. Не пытается заглянуть в глаза. Глядит вниз. Стряхивает кровь со своей руки, будто грязь. Сплевывает туда же, в грязный сугроб. Проводит чистой рукой по волосам, зачесывает назад. Медленно выпрямляется.

Тишина звенит. Слышно, как вдалеке едут одинокие машины.

— Я заслужил. Можешь еще добавить.

— Заткнись, — хрипит Рыжий. — Мне по хую, нахера ты сюда пришел. Разворачивайся и катись на хуй. Навсегда.

— Хорошо.

Рыжий моргает. Даже не прячет удивление. Он не ждал этого. Не ждал, что все закончится так просто. А так можно было?

— Хорошо, я уйду. Но мы должны поговорить.

Сука.

— Нет никаких «мы»! — орет он. Голос ломается. Он даже чувствует, как снова затягивается удавка. Прямо как в тот вечер. Почти бросается вперед, хочет вмазать еще раз, но держит себя. Стоит. Не двигается. Пожалеет ведь.

— Я не хочу, чтобы ты приближался ко мне. Не хочу, чтобы ты разговаривал со мной. Не хочу, чтобы ты вообще был в моей жизни! Исчезни, блядь! Я тыщу раз тебя просил! Это так сложно?! Че тебе, блядь, надо от меня?!

Хэ Тянь кивает. Словно он сам все давно понял. Словно согласен. Словно принял приговор.

Каждое слово для него — удар. Отдается молчаливой болью в глазах. Он шмыгает разбитым носом. Облизывает кровь с губ, но меньше ее не становится. Поворачивает голову, смотрит в сторону, кивает чему-то в своей голове, усмехается мертвой, ломаной усмешкой.

— Объясниться не дашь?

— Нахуй мне твои объяснения? Нахуй ты мне вообще, а?! Одни проблемы от тебя. Слышишь? Одни проблемы!

Опять этот кивок. Рыжий чувствует, как в нем все трещит. Его жизнь шла по кругу, стабильному, привычному. А потом пришел он — и все пошло по пизде. С тех пор Рыжий только и делает, что обезвреживает бомбы. Провод за проводом. Только успей угадать, какой будет следующим.

Он выдохся. Он устал. По-настоящему, по-взрослому устал. Он говорит:

— Съебись. Просто… съебись, ладно? — и получается точно так же — очень устало. — Я тебя знать не хочу. Забудь меня. Все забудь.

И в голове ехидное: а сам-то сможешь?

Сможет.

Все, хватит. Спасибо, блядь, за опыт.

И тут Хэ Тянь говорит:

— Я просто хотел извиниться. Прости, что уехал не попрощавшись и ничего не успел объяснить. Все так быстро получило…

— Да мне похуй, что там и как получилось, — резко перебивает Рыжий, — я тут при чем? Мы друг другу НИКТО, с хуя ли должны были прощаться? — пытается говорить ровно, но понимает, что от каждого слова в грудине что-то кровоточит и голос предательски сипит.

— Прости, что так вышло. Я знаю… — он шумно выдыхает, снова зачесывая волосы назад, шмыгает носом, — …знаю, как это выглядело со стороны. Я не хотел тебя обидеть. Мои слова не были правдой. Я не считаю тебя никем. Просто, — тяжелый вздох, — ты многого обо мне не знаешь.

Рыжий раздраженно лезет в карман за носовым платком и грубо всучивает в ладонь мажора.

— Заебал шмыгать. Заткни нос уже, а.

Хэ Тянь усмехается, но послушно прижимает ткань к носу. И Рыжий смотрит, как она окрашивается в алый.

— Я знаю достаточно, мажорчик, и мне этого хватило, — на скулах проступают желваки. — Я знаю, что ты конченый долбоящер. Знаю, что ты хренов пиздабол. Знаю, что ты больной на голову. Остальное мне знать не обязательно. В это дерьмо я лезть не буду. Спасибо, переживу.

— И то верно, — Хэ Тянь усмехается, устало потирая тыльную сторону шеи. Выдыхает рвано, тяжело, с нажимом. И Рыжий думает, лучше бы завалился, лучше бы не выдыхал вот так.

Сука.

— И вообще, если хочешь знать, я даже не заметил, что тебя не было, — откровенно врет, но Рыжий лучше сдохнет, чем сознается в правде. — Что ты есть, что тебя нет — мне вообще по одному месту. Ты мне просто мешал все это время. И когда ты наконец-то исчез — я был охуеть как счастлив. Так что ты зря приперся сюда, мажорчик. Мне похуй на тебя, понял? Теперь можешь съебывать.

Хэ Тянь убирает платок, облизывает пересохшие губы, поднимает пустые глаза и улыбается, словно с огромным трудом, лишь уголками губ. Кивает понимающе, он же, блядь, все понимает. Поднимает руку к Рыжему, но заметив, как тот резко отшатывается, сжимает ее в кулак в воздухе. Рука безвольно повисает вдоль тела и облачко пара вырывается из его рта от тяжелого и глубокого выдоха.

— Хорошо, если так. Я переживал за тебя. Думал, что из-за меня… — резко запинается, а потом с трудом улыбается уголком рта, — но вижу, ты в полном порядке. Ты сделал все правильно. Что ж, тогда прощай.

Хэ Тянь разворачивается. А Рыжий просто просто стоит и смотрит. И не может не смотреть. На опущенную голову. На массивные плечи. На острые лопатки.

— Ты хорошо бьешь, — тихо говорит Хэ Тянь, не оборачиваясь.

Рыжий хочет сказать «ты тоже». Но не может.

— И прости меня, если сможешь.

Рыжий с лютой ненавистью сверлит взглядом его удаляющуюся спину, пока, внезапно, всю округу не заполняет крик, полный злости:

— Ты уебана кусок! Мудило! Пиздабол хренов!

Новенький замирает на месте, но не разворачивается.

— Ты конченый в край урод! Что за игры у тебя такие ебнутые?! То ты, блядь, меня спасаешь, типа герой — хуй горой, то пропадаешь на три недели и включаешь вселенский игнор?! А потом припераешься вот так, будто нихуя не было! Ты вообще охуел, что ли?! — выпаливает он, делая неосознанные пару шагов вперед. Голос громкий, рваный. — Три недели, мать твою! Три ебанные недели!

Хэ Тянь разворачивается, но не успевает ответить, потому что Рыжий продолжает:

— Че за ебанутая хрень в твоей башке творится, а? Думаешь, можешь вкинуть свое всратое «никто», пропадать без объяснений, запихнуть меня в черный список, как ненужный мусор, а потом возвращаться, типа ничего не случилось? Или это твоя мажорская поебень? Че ты приперся, а? Че ты ждал от меня, а? Думал, мы типа друзья? Что я должен понять и простить? Хуя с два! Я не буду играть в твои игры! Нашел дурака! Проваливай обратно к своим овердохуя важным делам, или к кому ты там съебывался, и не возвращайся больше! Отъебись ты наконец от меня!

Рыжий агрессирует и уже не сдерживает себя, вываливая на него, все то, что копилось в нем эти недели. Он словно летит на американских горках вниз без страховки, словно он на самолете, который неизбежно приближается к земле с одной целью — разбиться вдребезги.

— Гуань Шань, — тихо говорит Хэ Тянь.

— Заткнись, закрой свой рот! — огрызается тот. — Я заебался! Я не хочу видеть тебя, не хочу иметь ничего общего с тобой. Я тебя ненавижу! И знаешь что? — Рыжий лезет в карман штанов, достав тот самый конверт с деньгами, — потому что да, он все это время носил конверт с собой, потому что да, он до последнего надеялся, что он вернется, — и с ненавистью швыряет его в грудь мажора. — Подавись своими деньгами, блядь! Нехер было вытаскивать меня. Нехер было спасать меня. Нехер было вообще вторгаться в мою жизнь. Меня купить не получится, я не продаюсь. И ничего тебе не должен. Разбрасывайся для других, кто готов стелиться под тебя. Я справлюсь сам, ты мне не нужен. Так что затолкай их глубоко себе в задницу и иди на хуй четыре раза!

— Я хоронил мать, — отвечает Хэ Тянь. Просто, без интонаций.

Бабах.

Мир будто замедляется. Шум собственного бешено бьющегося сердца глохнет, растворяется. Он смотрит на Хэ Тяня. Широко раскрытые собственные глаза выдают замешательство, злость резко сменяется потерянностью. Он открывает рот, но слова не идут.

— Она умерла, — повторяет Хэ Тянь, все так же спокойно. — Поэтому меня не было.

Рыжий смотрит на него и думает, что в таких случаях, наверное, нужно что-то сказать. Какие-то правильные слова, что-то про «держись» или «мне жаль». Но все это кажется абсолютно неуместным. А еще он чувствует себя так паршиво, так виновато, после всего дерьма, что наговорил ему. Он хочет извинится, правда, но не может подобрать нужных слов. Он просто подвисает и чувствует себя как в центрифуге. Ощущение, что все вокруг начинает вращаться с такой силой, что картинка перед глазами мутнеет, смазывается и просто пестрит яркими вспышками. Тело тяжелеет, и невозможно преодолеть центробежную силу, которая припечатывает Рыжего. Его начинает подташнивать.

Рыжий тупо смотрит на него, пытаясь уложить услышанное в голове. Честно, никак не укладывается. Эти слова звучат неправильно, чуждо, словно кто-то пересадил Хэ Тяню голос другого человека, поставил перед ним сценарий, которого тот сам никогда бы не написал.

Я хоронил мать.

Рыжий физически ощущает, как эти слова проваливаются в его грудь, оставляя после себя зияющую дыру и болезненную пустоту. Он никогда не видел и не знал мать Хэ Тяня. Никогда о ней не думал, если уж быть честным. Таких людей, как Хэ Тянь, невозможно представить с матерями. Они появляются на свет уже взрослыми и сволочными, готовыми доводить до бешенства каждого, кто рискнет к ним приблизиться. Самовлюбленные, эгоистичные, ведущие себя так, словно им должен весь мир.

Но теперь Рыжий представил.

А какая она была? Были ли у нее такие же черные волосы и выразительные глаза? Или это досталось ему от отца? Была ли она такой же заносчивой или же полной противоположностью этого мажора? Может, она была как Джу — доброй, отзывчивой, любящей? Самой лучшей для Хэ Тяня.

Желудок скручивает.

Рыжий понятия не имеет, что говорить. Он может орать на Хэ Тяня до хрипоты, крыть отборным матом и слать в самые анатомически замысловатые части тела. Но вот это… это территория, где он не умеет существовать. Все, к чему он привык, кажется сейчас совсем неуместным и неправильным.

А Хэ Тянь стоит напротив как чужой. Стирает платком остатки ярости Рыжего. Словно чертова башня, рухнувшая и превратившаяся в руины. Его лицо ничего не выражает, но глаза… Эти глаза Рыжему хочется прикрыть чем угодно, только бы не видеть.

Кровь, наконец, остановилась.

И все, что Рыжий может сделать, — нахмуриться, молча протянуть руку и сжать в кулак и так уже мятую рубашку на груди Хэ Тяня. Шагнуть к нему, добровольно окунуться с головой в эту лютую тьму, в бездну, в тяжелый взгляд. Принять ее всецело, разделить с ним эту боль. Зажмуриться и грубо впечататься своими губами в его.

Это почти не больно, если не реагировать на бешено клокочущее сердце, игнорировать тревожную сирену в башке и не замечать белеющие от напряжения пальцы. И привкус крови почти не ощущается.

Хэ Тянь застывает на мгновение, будто его ударили, но затем резко приходит в себя. Его рука обхватывает затылок Рыжего, пальцы запускаются в короткие волосы, и поцелуй становится настолько глубоким, что кажется, они оба тонут.

И шанса на спасение уже нет.

На секунду Хэ Тянь отстраняется, будто захлебывается воздухом. Грудная клетка под пальцами ходит ходуном, а сердце отбивает какой-то сумасшедший ритм. Смотрит ему прямо в глаза — и в этом взгляде растерянность. Он похож на потерянного ребенка, который оказался один в огромном торговом центре и не знает, куда ему идти, где искать родителей. Но это длится всего секунду.

Уже через миг он снова накрывает Рыжего губами, и поцелуй продолжается. Хэ Тянь срывается дыханием, прикрывает глаза, изламывает брови так, словно ему слишком больно.

От поцелуя. От прикосновений. От присутствия Рыжего.

Его ладонь скользит вниз по коротким рыжим волосам и обхватывают загривок так, что миллиард мурашек пробегают по телу, и Рыжий чуть ли не рычит от этого ощущения.

Потому что пальцы у него всегда горячие.

Кажется, у Хэ Тяня окончательно сносит крышу.

Он притягивает Рыжего ближе к себе. Удар о его грудь мягкий, почти неощутимый, но тело отзывается напряжением, чем-то болезненно тянущим. Он тут же снова оказывается рядом, так близко, что воздуха между ними почти не остается. Его лицо рядом, их носы касаются, глаза горят, словно в них огонь. Жмется лбом о лоб Рыжего, рвано дыша, словно легкие схлопнулись, скукожились и не могут больше расшириться.

Рыжий смотрит на него — прямо, не отводя взгляда, — и в груди что-то стягивается, будто кто-то медленно закручивает гайки. Этот безумец, этот хренов псих сводит его с ума.

Глаза, такие темные, такие близкие, будто проникают туда, куда сам Рыжий боится заглянуть. В ту темную часть, где таится нечто, спрятанное за семью печатями. Что-то, что делает все неправильным и тянет за собой. Тянет туда, где Хэ Тянь становится настолько близким, что невозможно не чувствовать, невозможно игнорировать. Серебристо-серые кристаллы, которые медленно чернеют, заполняют всю радужку. И в них ясно читается томное желание.

Рыжий не выдерживает этого взгляда и поворачивает голову, разрывая зрительный контакт.

— Не отворачивайся, — говорит Тянь хрипло, но так, что от этого простого приказа внутри все сжимается. Обхватывает его лицо ладонями и поворачивает обратно к себе.

Рыжий дергается, но сопротивляется только словами:

— Не командуй, — еле слышно бросает он.

Рыжий сжимает зубы до хруста. Нет, он не скажет. Не признается. Никогда.

Но Хэ Тянь будто бы уже все понял. Возможно, знал с самого начала. Просто ждал, когда Рыжий сдастся, сам поймет, как глубоко они оба увязли.

Его ладони обхватывают лицо Рыжего, а палец нежно оглаживает нижнюю губу, пока Рыжий приоткрыв рот, судорожно хватает морозный воздух. Тянь часто так делает — задерживает взгляд именно на губах, и глаза у него при этом всегда становятся странными, будто потемневшими, томными.

В голове Рыжего вспыхивает образ: Хэ Тянь ломается. Перестает контролировать себя. Рывком обхватывает его лицо, дышит горячо и тяжело. Никакого манекеноподобного спокойствия, только срывы, только это.

Шторки перед глазами опускаются, взгляд Хэ Тяня тянет, как магнит, и он даже не понимает, кто из них двоих первым делает это крошечное движение вперед.

И Рыжего снова затягивает в пучину, потому что теперь уже Хэ Тянь утягивает в поцелуй.

И тогда Рыжий думает:

Да и пусть. Пусть все летит к чертям.

Поцелуй с Хэ Тянем — это не про нежность. Это про напряжение, натянутую струну, которая может лопнуть в любую секунду. Как будто в этом действии скрыто больше конфликтов, чем примирений. Рыжий чувствует это каждой клеткой, когда их губы сталкиваются — нет плавного сближения, нет намеков или сомнений. Только короткий момент, когда дыхание замирает, а потом все рушится.

Губы Хэ Тяня горячие, почти обжигающие, мягкие, но упрямые, как он сам. Его рука хватает Рыжего за затылок, пальцы вцепляются в волосы, удерживают крепко, боятся, что он снова сорвется и сбежит. Поцелуй становится глубже, язык скользит по его губам, требовательный, почти грубый. В нем нет места для нежности — это жадность, голод, который невозможно утолить.

У Рыжего вспыхивает ярость — на Хэ Тяня, на самого себя, на то, что он отвечает, поддается. Он впивается в губы так же яростно, прикусывает их до боли, словно пытается доказать что-то, а может, пытается заставить себя вернуться в реальность. Но каждый раз эта реальность отступает. Их дыхания смешиваются, сердца бьются слишком быстро, и в какой-то момент он забывает, где заканчивается Хэ Тянь и начинается он сам.

От этого поцелуя кружится голова — не от романтики, а от ощущения, что они оба находятся на грани. Падают с обрыва на смерть, и этот поцелуй — последняя отчаянная попытка удержаться за жизнь. У Хэ Тяня пальцы дрожат, у Рыжего — дрожит подбородок, но они не отступают, не разрывают это напряжение.

Когда они, наконец, отстраняются, Рыжий дышит тяжело, как после драки. Смотрит в эти темные глаза, которые блестят, как острые снежные скалы.

Перед глазами тут же возникают образы: ледяной ветер, голые холмы, каменные глыбы, припорошенные инеем. Рыжий чувствует их холод, его холод, сумрачную пустоту, но при этом что-то успокаивающее, близкое, родное. Плечи кроются мурашками.

Он знает, что этот поцелуй ничего не исправил. Только добавил еще один узел в тот клубок, который они оба уже не способны распутать. Но сейчас они не в состоянии разбираться с этим, не в состоянии решать это дерьмо между ними. Поэтому Хэ Тянь молча притягивает Рыжего к себе, и тот утыкается носом в его шею.

Тонкий туманно-мускусный запах обступает Рыжего со всех сторон. И он невольно прикрывает веки, растворяясь в нем. В родном запахе, который он так отчаянно пытался забыть все эти дни. Но так и не смог.

Хэ Тянь пахнет как-то чересчур по-хэ-тяньски. Как будто этот запах прочно вписался в само его присутствие — чем-то острым, глубоким и чуть теплым, несмотря на его холодный взгляд.

Иногда от него тянет чем-то пряным, словно теплая корица и дымный ветивер, с горьковатым оттенком цитруса. Рыжий не шарит в этих ваших парфюмах, но представляет что-то вроде грейпфрута. И еще крепкий черный чай без сахара, такой горький, что челюсти сводит. Все это смешивается с запахом его кожи — такое же надежное и привычное.

А еще табак. Резкий, въевшийся в его пальцы и, кажется, в саму его кожу. Иногда в этом букете угадывается запах дождя — мокрого асфальта и металла. Свежий, но со стальной нотой. Как будто он только что пришел с улицы, где моросило, и эта прохлада теперь исходит от него самого.

Но все это — лишь фон для чего-то более глубокого. Для теплой кожи, для чистой, мягкой ткани его одежды, которая цепляет за собой все эти ноты. Этот запах цепляется и за Рыжего тоже. Пробивается сквозь его мысли, остается на одежде, путается где-то в памяти. Прописывается там пожизненно.

Рыжий терпеть не может, как долго он потом не может его выветрить и еще долго чувствует этот призрачный шлейф за собой.

Я ненавижу тебя, думает Рыжий. И это настолько ясная, трезвая мысль за эти несколько минут, что он сам себе удивляется. И еще одна мысль, где-то далеко, в самом укромном уголке сознания — страх, что однажды он уйдет. На самом деле уйдет, по-настоящему. И больше не вернется. А ты просто не успеешь сделать шаг за ним.

— Я ненавижу тебя, слышишь? Реально ненавижу, — бросает он с хрипотцой. Голос сел, то ли от криков, то ли от перенапряжения.

Хэ Тянь кивает. Гладит его по лицу, будто эти слова ничего не значат.

— Хорошо, — шепчет он и гладит без остановки — по скулам, по челюсти, по шее. Пальцы скользят, будто он делает это не впервые, будто это стало рутиной, будто он прожил годы с мыслями о том, как это делать.

Хэ Тянь зарывается носом в короткие волосы, обхватывает его крепко, боится, что тот внезапно исчезнет. И обнимает, почти до хруста костей. Вжимает в себя так сильно, будто хочет стать с ним одним целым.

Рыжий остается неподвижным. Не может заставить себя пошевелиться. Где-то в глубине глаз колет так остро, что хочется выругаться. Внутри все кричит, что нужно толкнуть его, вырваться, сбежать. Но голос Хэ Тяня глухо разрезает тишину:

— Хочешь рамен?

Рыжий не отвечает долго. Просто шумно дышит, прикрыв глаза и втягивая носом запах.

Его запах.

Потом сглатывает и отвечает коротко:

— Да.

Chapter 15: Глава 15

Notes:

Max Richter - The Quality of Mercy
Alphaville - Forever Young
Sleeping at last - Pluto

Тротуар дрожит под ногами.

Рыжий несется, сбивая плечами прохожих, не чувствуя дыхания, не замечая боли. Бежит не куда-то, не к кому-то — от самого себя. В легких жжет неистово, горло дерет от кашля, майка прилипла к спине. Но он не сбавляет скорости, не останавливается. Бежит на пределе своих возможностей и сил.

Август выдыхает последние дни лета, но в городе по-прежнему стоит удушающая жара. Воздух будто застыл. Вечер растекается по улицам оранжево-серым, словно кто-то размазал закат по бетону. Улицы проплывают мимо грязным пятном, и только возле ворот все останавливается. Огромных, тяжелых, ломающих чужие жизни, души, судьбы.

Рыжий тормозит слишком резко у бетонной ограды, рядом с воротами, за которыми начинается Ли. Или заканчивается — кто теперь знает? Он тяжело дышит, переводя дыхание, вытирает краем майки пот со лба и смотрит — долго и напряженно.

Он бежал через весь город, а когда оказался в нужном месте, просто замер.

Он здесь. Потому что обещал. Потому что Ли просил. Потому что, как бы ни лгал себе, — хотел. Потому что это был Шэ Ли. Потому что не было никого ближе.

Его кошмар. Его слабость. Его вина.

Потому что это был долг — с привкусом вины и послевкусием собственной ничтожности.

Рыжий переводит дыхание, пот бьет в глаза, а внутри — холод. Он столько раз представлял эту встречу, прокручивал в голове сотни раз: вот Ли выходит, и он почувствует… что?

Радость? Облегчение? Все будет как раньше — немного страшно, немного больно, но свой человек рядом?

Но настолько ли эта встреча долгожданная? Что, если вместо радости будет горе, вместо облегчения — боль и страдание?

Что, если Рыжий поймет, что эти семь месяцев без Ли были самым лучшим временем в его жизни?

Он узнал об этом случайно. Услышал от парней, пока играл в баскетбол: Ли отпускают досрочно, за хорошее поведение. Адвокаты хорошо поработали, чтобы он попал под амнистию. Не два года. Семь месяцев.

Тогда ему казалось, что словно воздух выдернули из легких. Словно небо рухнуло на голову. Все, что казалось отложенным, отдаленным, вдруг стало настоящим. Уже. Сейчас. Он не помнит, как выбежал с той площадки. Не помнит, как оказался на улице. Просто побежал. Сквозь шум, жару, летний вечер, в котором все стало слишком настоящим.

Отпустили. Ли свободен. Сегодня. Сейчас.

И Рыжий бежал, потому что не мог иначе. Потому что — если он не увидит его сейчас, если не убедится, что все это не сон и не кошмар, — он сойдет с ума.

Шэ Ли выходит.

Медленно. Шаг за шагом, будто мир давит ему на спину всей своей тяжестью. Будто с него не сняли срок, а просто приоткрыли дверь в другую камеру.

Рыжий замирает. Стоит, вцепившись пальцами в воздух, в гул крови в висках… и не чувствует ничего. Ни вспышки, ни дрожи. Только тугой узел тревоги в животе. Руки холодеют. Грудь сжимается.

Ли другой. Чужой.

Он идет, как будто вес всего мира свалился ему на плечи, а он несет его молча, не сгибаясь. Ни шага в сторону, ни вздоха лишнего. Ли будто не возвращается — а выходит из ада, где выжить можно было только став камнем. Он худой, острый, как лезвие. Глаза — холодные, пустые, уставшие, как небо после пожара. Спина — слишком прямая. Лицо — без единой эмоции. Словно в нем выжгли все, что делало его живым.

Он идет как человек, который давно умер, который потерял право быть человеком, но его заставляют жить дальше. И от этого становится страшно. Потому что Рыжий не знает, кто перед ним.

Ли другой. Чужой.

Не просто изменился — стерся, как имя на могильной плите. Рыжий смотрит и не узнает. В его глазах — ничего. Ни злости, ни боли, ни узнавания. Только пустота. Леденящая. Словно тюрьма не просто уничтожила в нем чувства — она выковала монстра из осколков. И Рыжий чувствует — что бы ни было раньше, теперь это другой человек. И он его боится.

С ним — двое. Один щурится, второй жует. Смех липкий и нервный. Но он — не с ними. Он между ними, как точка отсчета. Центр тяжести. Даже здесь — вожак. Даже здесь — лидер.

Он замечает Рыжего. Щурится. Не прибавляет шага.

— Пришел, — голос хриплый, прокуренный. — Я знал, что ты будешь.

Он улыбается. Нехотя, будто забыл, как это делают. Но в этой улыбке нет ни тепла, ни злобы. Только усталость. И что-то еще — будто бы признательность.

Рыжий не отвечает. Только смотрит. Где-то глубоко внутри, за ребрами, начинает нехило трясти. В груди вяжет тревога. В голове бьет набатом: это не он, это не он, это не он! Ладони дрожат, дыхание сбивается — как будто организм еще не догнал разум.

— Вышел, — глухо выдыхает Рыжий. Хрипло, почти неслышно. Не узнает собственного голоса.

— Вышел, — повторяет Ли. — Слово держу. А ты?

Он делает шаг ближе.

— Я считал дни. Хотел знать, придешь ли. Хотел убедиться, что ты не забыл.

— Забыл что? — почти шепчет Рыжий.

Ли молчит. Только смотрит куда-то сквозь него, сквозь город, сквозь августовское небо. И Рыжий вдруг чувствует: что-то сломано. И больше не поддается починке.

— Что ты все еще мой.

Не «я скучал». Не «я рад». Не «спасибо, что ждал».

— Че? — хрипло спрашивает Рыжий. Это даже не вопрос — скорее, отголосок мысли, случайно сорвавшейся с языка.

Ли пожимает плечами.

— Я за тебя сел. За тебя дрался. За тебя гнил. И если ты думаешь, что это ничего не значит, — ты хуже, чем я думал. Ты всегда был моим. Я просто хотел убедиться, что ты помнишь об этом.

Все становится тусклым. Улыбка Ли становится шире, превращаясь в опасный оскал.

— Ты же не думал, что я тебя просто так отпущу? — он делает шаг ближе. — Мы ведь с тобой связаны, м? Долгом. Помнишь?

Он просто смотрит, и в глазах было это: хищное, уверенное. Как будто Рыжий был чем-то, что он уже купил.

— Ты че вообще несешь?

— А-то ты не знаешь? Дурака не включай.

— Ты говорил мне совсем другое в тот день. И че за хуйня теперь? Переобулся?

— Знаешь, в тюрьме у меня было много времени подумать. И смотри че выяснилось. Я ведь реально жопу за тебя рву. Вот спасать тебя полез, вину на себя взял, отсидел вместо тебя. Я стольким рискую, а мне оно надо?

Рыжий стоит и смотрит непонимающим взглядом. Здесь не вяжется абсолютно все. Их прощание, слова Ли напоследок и то, что он сейчас выкатывает.

— А я заебался за тебя все делать, прикинь? Какого хуя, думаю, я должен так стараться ради человека, которому на меня похуй? Вот и решил, что должок-то за тобой останется.

— Бля, я думал ты адекватным стал, после всего, что ты тогда выкатил. Мощно же я проебался.

Ли словно игнорирует его слова.

— Да, Рыжий, ты проебался, но я могу простить тебе твой проеб, — продолжает он, как будто говорит о торговле, — если примешь мои условия.

— Мне похуй на твои условия, муд…

Ли делает ровно один шаг в его сторону, и челюсть Рыжего больно сжимают холодные пальцы. В нос ударяет запах чужой кожи, табака, стужи железных стен, что въелась в него.

— Не выебывайся, — Ли склоняет голову, почти нежно. — Мои условия слишком просты. Мне не нужна дружба. — Короткий взгляд, молчание. — Просто будь моим.

Это звучит как приговор.

— Я ждал. Я думал о нас. Я ведь заслужил это, черт побери. После столького дерьма, я ведь заслужил хоть что-то хорошее, а, Рыжий? Заслужил после стольких лет? — Пальцы сильнее сжимают чужую челюсть. — Будь моим.

Рыжий морщится от боли, но держит лицо. Внутри горло сжимает так, будто глотнул стекла. Тишина между ними разрастается, как трещина в асфальте. Рыжий не выдерживает. Вырывает подбородок из цепких пальцев и отшатывается.

— Ты поэтому героя в себе врубил, блядь? В этом была твоя конченая задумка? Ты это планировал? Хотел отсидеть, чтобы добить меня окончательно виной? Держал меня на коротком поводке, чтобы вот так разъебать в конце?!

— Я спас тебя!

— Ты посадил себя сам!

— Зато ты остался цел. Разве не это важнее?

— Ты ебнулся в край, — грубо, резко, с болью, которую Рыжий не умеет прятать, — на хуй иди.

Улыбка с лица Ли исчезает.

— Ты совершил огромную ошибку, Мо Гуань Шань, — тихо бросает он, и в голосе скрипит что-то опасное. — Посмотрим, как быстро ты поймешь, где твое место. Я тебя вытащил однажды — вытяну снова. Захочу — утащу. Ты принадлежишь мне полностью, глупо это отрицать. Думаешь, ты такой сильный и непробиваемый? Я ведь знаю тебя наизусть, знаю, из чего ты сделан и какой ты слабак на самом деле.

— Сдохни, — цедит Рыжий.

В глазах Ли что-то обрывается. На лице проступает звериная ярость. Он делает шаг вперед — так, что Рыжему приходится отступить.

— Если я и сдохну, то утащу тебя с собой на дно. Запомни. Ты был куском дерьма — им и останешься.

Рыжему словно кулаком в живот прилетает. Он замирает. Воздух горчит. Ли смотрит на него, чуть склонив голову, словно наслаждается произведением искусства, которое только что сам и сотворил. Будто наслаждается тем, как разхуярил и уничтожил Рыжего. Своими руками.

— Ты меня ненавидишь?

Молчание. Слишком долгое, пока не звучит тихое, направленное куда-то вниз:

— Я тебя боюсь, Ли. Честно. Потому что в тебе нет жизни. А мертвые не любят — они только забирают следом за собой.

Лицо Ли замирает. Он делает шаг назад. В глазах — боль. Мелькнула. И исчезла.

— Понял, — выдыхает он.

Затем криво усмехается, голос становится едким, цепляющим за живое. Он снова подходит ближе, слишком близко, дышит почти в ухо:

— Бойся. Правильно делаешь. Я ведь тебя не отпущу. Даже когда сгнию окончательно. Даже когда ты сам на коленях приползешь. Ты всегда будешь моим.

Он смотрит в упор, глаза темные, хищные, прищуренные:

— Ненавидь меня, Рыжий. Но только не надейся жить без. У тебя все равно не выйдет. Пока ты не примешь мои условия, твой должок никуда не исчезнет. Запомни.

И Шэ Ли разворачивается и уходит. Не оборачиваясь. Не колеблясь. Просто идет, будто все уже не важно.

Рыжий стоит не шевелясь.

Тишина после слов Ли ощущается почти физически — как вакуум, где должно быть сердце.

Где раньше было.

Долгие месяцы — нет, годы — он искал в Ли что-то живое. Что-то, что могло бы объяснить, оправдать, спасти. Он видел в нем разбитого мальчишку и думал, если дотянется до этой трещины — сможет исцелить обоих. Смотрел сквозь удары, сквозь холод, сквозь жестокость, каждый раз цепляясь за взгляд, в котором казалось — вот, сейчас дрогнет. Сейчас он снова будет тем. Своим. Настоящим.

Это и было отрицание.

Не слепота. Хуже. Выбор не видеть.

Он вспоминал, как Ли был рядом. Как с улыбкой говорил: «Держись со мной, и все будет в порядке, Рыжий». Как распахивал перед ним душу в собственном доме. Как защищал. Как обнимал после… будто жалел.

Он держался за эти фрагменты, как за обломки корабля, не понимая, что этот корабль — затонувший.

Теперь он смотрит на спину Ли. Ту самую, что всегда была для него скалой, щитом. Как он думал. Чувствовал. Но больше не может.

Потому что вместо боли — в груди пусто. Вместо жалости — злость.

И наконец — честность. Он больше не боится называть это тем, чем это было: насилием, контролем, виноватым спасением, которого он не просил, и любовью, которой никогда не было, — только обещание боли в красивой обертке.

Вот она, метаморфоза.

Он больше не оправдывает.

Он больше не верит.

Он больше не ищет и не ждет.

Он злится.

Что не ушел раньше. Что верил. Что надеялся.

Что думал, будто может это изменить.

Поздравляем, стадия отрицания успешно пройдена. Вы перешли на новый уровень — стадия гнева.

Рыжий остается стоять. Во рту — горечь. В груди — трещина.

А над городом сгущаются тучи.

***

Методичный стук ножа о разделочную доску помогает расслабиться, устаканить мысли, отвлечься, потому что в голове пиздец.

Привычная рутина, что-то знакомое, что может снизить уровень напряжения внутри. Даже несмотря на то, что Рыжий разделывает зеленый лук не у себя дома, а на огромной дорогой кухне в огромной дорогой квартире мажора.

Почему не съебал? Почему согласился на его предложение? Почему приперся среди ночи в его квартиру, хотя клялся, что ноги его здесь больше не будет? Почему нарезает дурацкий лук и готовит ему рамен, вместо того, чтобы спать у себя дома после тяжелого рабочего дня?

Потому что все слишком просто и сложно одновременно.

Такие новости, как те, что выкатил Хэ Тянь, не проходят бесследно. Новости такие, что внутри что-то крошится — отдается землетрясением под ребрами, трещинами по внутренностям. Не обрушилось, но знатно ебнуло.

Рыжий никогда не видел его мать. И не особо-то хотел. Вообще, до этого момента ему было искренне насрать, кто родил и вырастил этого долбоеба. Но теперь — на долю секунды — он почему-то представляет, что умерла бы его собственная мать. И от этой мысли все в груди холодеет, сжимается в ком, а по позвоночнику проходит что-то похожее на лезвие.

И от этой странной смеси — жалости, нормального человеческого сочувствия и злости — как от удара током — его скручивает изнутри. Будто кто-то размешал в желудке керосин, бензин и все имеющееся горючее и зажег спичку. Чтоб взлетело к чертям.

Сам же новенький развалился на диване в гостиной. Даже переодеваться не стал. Просто рухнул с тех пор, как они вошли, и не встает уже ебаных тридцать минут.

Стеклянная пепельница лежит на одном колене, уже практически полностью заполненная пеплом и бычками. Он курит одну за другой, не контролируя себя. Курит, откинув голову на изголовье и стеклянно таращась на потолок.

С Хэ Тянем, как обычно, ни хуя не легче. С ним, похоже, по определению не бывает «легко». Он — как зуб, который давно надо вылечить. Но ты все тянешь. Пробуешь терпеть, живешь через скрежет. Надеешься, что само пройдет, глушишь обезболами. А потом — воспаление, гной, ломит висок. И уже поздно. Только вырывать. С корнем и мясом.

И за время его отсутствия Рыжий достаточно намучился. Но выдержал, добился эффекта анестезии. А теперь он снова здесь. И болит теперь сильнее прошлого.

Только вырывать. С корнем и мясом.

Здесь и правда никого не было три недели.

Это можно понять по кружке, с недопитым кофе в раковине, который окрасил керамику изнутри. По столешнице на кухне, которая покрылась тонким слоем пыли. По запаху в квартире — не мерзкому, а спертому, — здесь давно не проветривали. И Хэ Тянем больше не пахнет, словно сама квартира одичала без своего хозяина.

Рыжему пришлось сначала провести легкую влажную уборку — протереть пыль со всех поверхностей, помыть полы, пропылесосить ковер в гостиной, вымыть посуду перед тем, как он наконец приступил к готовке.

Его об этом никто не просил. Он ничем не обязан. Но глухое чувство вины до сих пор скребет изнутри. И такая банальная помощь по квартире — попытки загладить ее и отвлечься.

Суп в небольшой кастрюльке размеренно булькает. Рыжий ложкой помешивает лапшу, проверяя на готовность. Закидывает необходимую приправу, добавляет немного сои и наконец выключает конфорку.

Возвращается в гостиную. Комната прокурена, воздух здесь стоит тяжелым туманом, даже глаза начинает щипать.

— Ну и хули ты расселся?

Он сталкивается с безразличным взглядом серых глаз и думает: «Сука». Резко дергает щекой, подходит к огромным панорамным окнам и хмурится.

— Где они у тебя открываются? Накурил здесь пиздец.

— Они не открываются, — тихо говорит новенький. — Есть вентиляция только. Выключатель справа от тебя.

Рыжий замечает панель справа. Подходит ближе. Наугад тыкает кнопку и вроде попадает. В комнате звучит тихий гул. Разворачивается, смотрит раздраженно.

— Жопу подними. И иди в ванну.

— Зачем?

— Пожрешь там. Ты долбоеб? Нахуя людям ванна?

А потом резко разворачивается и идет туда.

Он включает свет, смотрит, как Хэ Тянь проходит мимо, к раковине. Следит за ним мрачным взглядом в отражении зеркала.

— Рожу вымой.

Хэ Тянь встречает этот взгляд, молча сворачивает кран холодной воды. Спрашивает:

— И зачем?

— У тебя лимит на слова сегодня какой-то? Одним «зачем» общаться будем?

Зачем — что?

Зачем я все еще тут?

Зачем я это все терплю?

Зачем не съебал еще в том переулке?

Рыжий думает: «Бля, если бы я сам знал». Но не знает. И не отвечает.

Хэ Тянь смотрит. Не просто — смотрит. Прожигает. Но слушается. Рыжий охуевает, даже замирает на мгновенье. А так можно было?

Мажор медленно опускается к воде. Умывается. Крови почти нет, но вода окрашивается слабым красным.

Пока Хэ Тянь занят, Рыжий незаметно разглядывает все вокруг, скрестив руки на груди и подперев спиной стену.

Ванная, как и все у Хэ Тяня, больше похожа на картинку из глянца, чем на место, где реально живут люди.

Стены — холодные, гладкие, с каким-то дорогим, нарочито грубым покрытием. Смотрятся круто, но трогать не хочется: как кожа мертвеца. С потолка тянутся светильники — черные, угрюмые, тонкие, как жгуты. Рыжий, впервые увидев их, подумал: «Какой долбоеб придумал такое «оригинальное» решение?» Жутко от них. Свет тусклый, но ровный, отражается в зеркале над раковиной.

Зеркало — огромное, на всю стену, с подсветкой. Рыжий не хочет смотреть туда, особенно сейчас, когда там отражается Хэ Тянь: отражения — будто вторые версии их самих, чужие и какие-то… слишком откровенные. Зеркалит не только лица, но и все, что между ними творится.

Пол — теплый, темный камень, под ногами приятно. В этом тоже что-то есть: сама квартира подстраивается под тебя, под твои провалы, под твои сломы.

На полке у зеркала — ровные ряды баночек и флаконов, все в черно-белом. Даже зубная щетка — черная. Ни одного яркого пятна — будто и вправду боится цвета, жизни. Заполняет пространство тоской, чтоб ничто не резануло.

Пятьдесят оттенков Хэ Тяня.

Душевая — стеклянная, с матовым напылением. Там пахнет дорогим шампунем, металлом и чем-то теплым, что неуловимо напоминает чужую шею, на которой однажды прятал лицо. И ванна огрохуенная. На полкомнаты. В ней спокойно поместятся двое.

А еще в ванной Хэ Тяня всегда очень тихо. Стены — как звукоизоляция. Как саркофаг. Рыжий ловит себя на мысли, что если тут кого-нибудь убить, никто не услышит.

Хэ Тянь выпрямляется. Руки стряхивает. Говорит в пространство — как будто не ему:

— Я скучал по этому.

— По долбоебизму своему? — Рыжий стягивает с крючка единственное полотенце. Швыряет в него. — Вытирай рожу.

Тот не реагирует. Полотенце бьется о лопатку, свисает с плеча. Хэ Тянь медленно разворачивается, прикладывает ткань к лицу. Морщится, касается переносицы. Рыжий чувствует это где-то под ребрами — сначала укол вины, потом мерзкое, почти сладкое удовольствие.

— Больно?

— Больно.

Новенький делает шаг ближе. Вешает полотенце обратно на крючок. И оказывается слишком близко. Снова. Нависает сверху, а Рыжему отступать некуда.

Он замечает, как дергается рука новенького, и сам дергается в ответ, — резко, злобно, — перехватывает его за запястье в последний момент. Рефлекторно. В паре сантиметров от своего подбородка.

— Руки свои…

— Извини меня.

Рыжий замирает. Смотрит не на него — на зеркало за спиной мажора.

Сука.

— Пожалуйста, — говорит Хэ Тянь. Тихо. Давит взглядом, как всегда. Там что-то есть, за его ресницами, слипшимися от воды. Рыжий замечает. И ненавидит себя за это. — Если бы мог — я бы не говорил ничего подобного.

— Мне плевать. Веришь?

— Нет. Тебе не плевать, — говорит Хэ Тянь, не отводя глаз.

И тише:

— Не плевать.

Рыжий с вызовом поднимает голову, щурит глаза, дергает бровью. Говорит почти с усмешкой:

— Поверь, мир не крутится вокруг тебя.

И добавляет, чуть жестче, громче, чтобы самому не провалиться в глушь:

— И это даже не самое хуевое, что я слышал.

Пиздит, да. Нагло врет, да. Потому что если сказать правду — обратно уже не вылезешь. А Хэ Тянь упирается ладонями по обе стороны от Рыжего. Снова самовольничает и Рыжий думает, что надо бы зарядить ему по носу еще раз.

— Есть хотя бы небольшой шанс, — говорит Тянь тише, чем обычно, — что я на пять минут пойду в душ, а ты не исчезнешь за это время?

— Мать меня ждет.

— Скажи ей, что ты со мной. Я же ей нравлюсь, — отзывается Хэ Тянь, едва заметно усмехаясь. — И вроде как, ты обещал мне рамен.

— Я ни хрена не…

Рыжий обрывает себя, когда Хэ Тянь уже делает шаг назад и разворачивается. Встает к нему спиной и стягивает чертову рубашку с плеч — крепких, широких. Движения у него плавные, почти театральные. Лопатки под кожей двигаются как волны. И мышцы на руках проступают, когда он избавляется от нее окончательно. Рыжий машинально смотрит. Потом — резко отводит взгляд. Сука, какого хрена?

Хэ Тянь включает воду в душевой, смотрит через плечо.

— Если что, я не запирал. Дверь открыта. Просто захлопни за собой, — говорит он небрежно. — А миски для супа — в верхнем ящике, в шкафу.

Голос у него слишком расслабленный. Будто ничего не случилось. Будто не было этого глухого удара под ребра, будто они не лизались в десна минут пятьдесят назад, будто Рыжего не коротит до сих пор.

Он все делает правильно: нужная интонация, правильный взгляд, легкость в голосе. Почти идеально. Почти невозможно отказаться. Почти можно согласиться.

Если не знать, куда смотреть.

Если знать — видно, как плечи чуть напряжены. Как взгляд будто режет изнутри в отражении зеркала — слишком долгий, слишком жгучий. Снова этот взгляд.

Когда Рыжий громко захлопывает дверь ванной, он судорожно выдыхает. Долго, криво. Прячет лицо в ладонях…

Что за пиздец, — думает он. — Что за пиздец. Что за пиздец. Что за…

… и не уходит.

Хэ Тянь умеет держать лицо. Нужно знать его хоть чуть-чуть, чтобы заметить — что за этой маской, как под ней все трещит по швам. Чтобы понять: сейчас он встанет под горячую воду, упрется лбом в кафель, а потом — шарахнет кулаком в стену. Один раз. Или два. Или три. Зажмурится. Прокусит костяшку. Дрожь пробежит по спине, но он не даст ей вырваться наружу. Никогда не давал.

Рыжий не знает, чем себя занять. Пока Хэ Тяня в душе, он просто идет шататься по квартире.

Он был здесь столько раз за два месяца, но никогда не позволял себе вот так спокойно разгуливать по комнатам, увлеченно что-то разглядывать или сосредотачивать свой взгляд на деталях. А сейчас — самое время.

Он останавливается у дивана, наклоняется к журнальному столику и берет в руки первую книгу из стопки — Данте Алигьери «Божественная комедия». Следом идут несколько книг Фридриха Ницше. Последним стопку замыкает Пауло Коэльо.

Рыжий невольно усмехается, качает головой, возвращает книги на место. Понимает, откуда берутся все его всратые цитаты на все случаи жизни.

Новенький все еще в ванной. Рыжий иногда напрягает слух, прислушиваясь, слыша тихий шум воды. Подсознательная проверка — он все еще здесь, он не исчез. Рыжий не сошел с ума.

Идет дальше. Подходит к большому столу, который мажор купил специально для занятий с ним. Пальцы чуть касаются деревянной поверхности, скользят по ней, будто гладят. Он вспоминает, как сидел здесь поздно вечером, перелистывая учебники, пока Хэ Тянь варил кофе или пялился на него, сидя на диване напротив. Как они вместе решали одинаковые примеры и задачи, пока Рыжий точно не усваивал тему, спорили из-за формул, и все это кажется каким-то отдаленным, забытым, древним, словно с тех дней прошла целая вечность.

Прошла целая жизнь.

Он медленно идет дальше, в сторону кровати. Стоит неуверенно, смотрит долго. Эта часть квартиры самая болезненная и в то же время самая дорогая. Из-за воспоминаний. А Рыжий помнит. Помнит все до мельчайших деталей.

В комнате тихо. Приглушенный свет из кухни создает мягкие тени на постели. Он подходит ближе и замечает на кровати фотографию. Сначала даже не верит глазам. Поднимает, медленно поворачивает к себе.

Это та самая фотография. Где они вдвоем, на фоне заснеженных гор и рождественской ярмарки, в нелепых шапках с белыми помпонами и с красными от мороза щеками. Рождество. Смех. Горячий глинтвейн. Тепло.

Сердце болезненно сжимается.

Он вглядывается в их лица, в то, какими они были. Счастливыми, наивными, еще не тронутыми тем дерьмом, что случится потом. В горле болезненно застревает ком, и он несколько раз сглатывает, чтобы избавиться от противного ощущения.

Тепло вдруг касается его спины.

Рыжий вздрагивает, а потом чувствует — тихое, почти неосязаемое касание губ. К тем выступающим позвонкам над футболкой, на которые ложится дыхание.

Хэ Тянь стоит позади него. Тихий. В одних домашних штанах. С мокрыми после душа волосами. Он не произносит ни слова. Только прижимается ближе.

Рыжий не оборачивается. Стоит с этой фотографией в руках, словно она — якорь, не дающий сорваться. Чувствует, как к нему прикасаются — аккуратно, почти трепетно, словно он может рассыпаться от лишнего движения. Длинные теплые пальцы обхватывают талию, и он судорожно тянет носом воздух.

— Руки убе…

— Ты выглядишь… — Хэ Тянь перебивает, голос хриплый, немного надтреснутый, — …уставшим.

— На себя посмотри. Я выгляжу получше тебя, — бормочет Рыжий.

Хэ Тянь лишь тихо усмехается утыкаясь носом куда-то в плечо.

— Ты распечатал ее? — Рыжий произносит это просто так. Ответ и так очевиден, но если молчать, то совладать с собой будет намного сложнее.

— М? — Хэ Тянь кладет подбородок на его плечо, смотря на фотографию в руках. — Нашел, значит, — тихо говорит. — Да, еще в декабре.

— Она на кровати валялась.

— Красиво получилось, да?

— Фото как фото, — безразлично бросает Рыжий.

Он поворачивается, освобождается от теплых пальцев, взгляд — в упор.

Хэ Тянь все еще выглядит неважно: те же круги под глазами, те же чуть впалые щеки, тот же бледный цвет кожи. Но в глазах — жизнь. И страх. Такой, какой Рыжий никогда прежде в нем не видел.

И теперь он стоит вот так — с мокрыми волосами, прилипшими к коже, с голым торсом. Штаны висят низко, и над резинкой проглядывает черная полоска боксеров. Рыжий, какого-то хрена, залипает и думает, щас ухмыльнется как ни в чем не бывало и выдаст типа:

«Спорим, ты запал на мой пресс? Могу разрешить потрогать. Только тебе, по блату».

Рыжий запал не только на пресс.

Гуань Шань не хочет его знать. Но знает. Уже знает, слишком четко, слишком хорошо. И не понимает, когда это произошло.

Он поднимает голову. Смотрит на входную дверь, через плечо мажора. Путь к отступлению, который новенький не запер.

Они стоят почти впритык. Рыжий все еще держит фотографию, не зная, куда ее деть. И теперь смотрит на него, на линию ключиц, на маленькую каплю воды, что скатывается вниз с волос по шее, по груди, и вдруг чувствует, как внутри все снова выворачивается.

— Я, — Хэ Тянь снова подает голос, но срывается на полуслове. Потом выдыхает, тяжело. — Прости. За то, что сказал тогда. На самом деле…

— Еда готова, — Рыжий резко перебивает его и, не дожидаясь новенького, огибает и идет прямо на кухню.

Хватит с него пустых разговоров. Хватит с него бесконечных объяснений. Это не работает, а только еще больше усложняет жизнь.

На кухне он открывает шкаф, достает глубокую миску. Двигается быстро, по инерции, как будто если остановится — все, пиши пропало. Разливает суп, добавляет сверху немного лука, перекладывает на обеденный стол.

Хэ Тянь заходит спустя минуту. По полу тихо шлепают босые ноги. Он останавливается у входа, опирается о раздвижные двери, смотрит, как Рыжий возится с приборами, потом выдыхает.

— Ты все еще обижен?

— Я не обижен.

— Злишься?

— Завались и жри. Одни кости выпирают, — он слишком громко ставит стакан с водой у супа.

— Спасибо, — говорит новенький. Просто. Без интонаций. Почти не дыша. С усилием.

Рыжий не отвечает. Ставит перед ним палочки и ложку. И тут же — отходит. К выходу.

— А ты?

— Я пойду. Еду приготовил, в кастрюле есть еще, если захочешь добавки, — он даже не смотрит на него. Просто кивает в сторону двери. Плечи напряжены. — Устал как собака. Хочу домой.

— Останься, — тихо звучит сзади. Почти шепотом. Как будто просьба — это нечто запретное, непозволительное, стыдное. — Просто поешь. Со мной.

— Не хочу.

— Тогда просто останься. Я постелю тебе на диване. Трогать не буду. Обещаю. И даже заплачу.

— А я тебе щас втащу. Еще и за бесплатно.

Рыжий замирает. На одну секунду. Потом медленно разворачивается. Смотрит. Хэ Тянь стоит у стола, опершись бедром о край. Его взгляд опущен, и хрен поймешь из-за чего.

— А сам-то че? — выдыхает Рыжий устало. — Я, между прочим, в няньки не записывался. А в сиделки — тем более.

— С тобой вкуснее.

Снова пауза.

Хэ Тянь поднимает глаза. В них — невыносимая усталость, и что-то еще. Что-то страшное и бесконечно хрупкое.

Твою ж мать.

Рыжий медленно возвращается. Накладывает еще одну порцию себе. Садится напротив. Долго смотрит в миску. Потом берет ложку. Ест молча. Жует глухо, без аппетита, но ест.

— Дожру и свалю. На ночь оставаться не буду. Обойдешься.

Хэ Тянь кивает, тоже сидит молча, лениво ковыряет суп ложкой, но все же начинает есть. Очень медленно и спокойно. В какой-то момент замирает с палочками в руках и говорит:

— Это был мой брат.

— Че?

— Тот, мужчина, в участке. Мой брат — Чэн.

— Поздравь его за меня.

— Он у отца правая рука, — Хэ Тянь игнорирует колкость, продолжает, — руководит охраной. Занимается устранением людей. Тех, кого отец считает помехой. Угрозой.

Устранением. Слово режет слух. Рыжий замолкает. Слушает. Пытается уловить пиздеж. Пытается разобрать Хэ Тяня. Но не находит ничего — кроме тишины. И дикого, затхлого заеба в каждом его движении. В каждом его ебучем слове.

Он будто готов — прямо сейчас — спустить курок. Прямо себе в висок.

— Мой отец — опасный человек, — продолжает Хэ Тянь. — У него мания контроля и деспотические наклонности. Он контролирует абсолютно всех, каждого в нашей семье. Черствый, суровый, бесчувственный. Знаешь, что он сказал на похоронах?

— Да мне нас…

— Он сказал: «Какая глупая и безответственная смерть», — и улыбается.

Рыжий видел его нормальную улыбку лишь раз — если не подводит память, где-то в школьной поездке, — и почти забыл, как она выглядит. Без его вечных выебонов, без издевки и насмешки, без всего этого мажорского говна. Простая и искренняя улыбка.

Но такую улыбку он видит впервые. И она нихуя не вяжется в сочетании со стеклянным взглядом Хэ Тяня. И Рыжий чувствует, как неприятно начинают потеть ладони.

— Ему просто нужно, чтобы мы оба были полезны. Чтобы соответствовали его ожиданиям и требованиям. А Чэна он вылепил по-своему подобию. Сделал своей точной копией. И теперь он «присматривает» за мной. Поэтому я переехал сюда. Поэтому перешел в эту школу. Чтобы всегда быть в его поле зрения, — он лениво ковыряет лапшу палочками. — Поэтому я и не хотел, чтобы он тебя видел. Чтобы знал, что…

Он обрывается. И Рыжий понимает, что он хотел сказать.

И становится тяжело дышать.

— Завязывай, — срывается он. — Мне это не интересно. Мне насрать на ваши семейные драмы.

Пиздеж чистой воды.

Но Хэ Тянь продолжает:

— Не хотел тебя впутывать. Не хотел, чтобы вы пересекались. Просто… так вышло. Прости.

Да. Вышло. Рыжий видит, понимает, как все вышло. Как все летит в тартарары. Как они оба катятся в один и тот же ад.

— Я не хотел становиться частью твоей семьи. Не хотел становиться частью твоего дерьма. И не хочу. Вообще не хочу иметь с тобой ничего общего.

— И никогда не хотел? — резко вскидывает голову Хэ Тянь. — Даже до этого?

— Ты глухой или просто долбанутый? Я сказал: ни-че-го. Ни тогда, ни сейчас, ни потом.

Желваки на скулах Хэ Тяня проступают мгновенно. Он смотрит в глаза. И Рыжий не знает, кто на него смотрит. Потому что на него смотрит кто-то чужой.

— Извини. Я знаю, что у меня семья ненормальная. И я тоже — ненормальный.

Рыжий смотрит на его желваки и думает: «Я скажу тебе, что тут ненормально».

Он думает: «Все. Вся эта херня между нами — ненормальная. Наша вот эта ебаная «дружба», или как это называется. Эти походы в гости. Эти ночные созвоны. Эти поездки и праздники вместе. Все эти полунамеки, полузаморочки, полузвоночки, полушаги — хрень ненормальная. Настоящая, тянущая, бессмысленная хрень.

Каждый раз, заходя в твою квартиру, я будто захожу дальше, чем нужно. Дальше, чем положено. Чуть дальше, чем просто позаниматься уроками. Чуть дальше, чем просто, отпизженный, наговорить хуйни. Чуть дальше, чем просто приготовить сраный рамен».

Пару часов назад он стоял на холодном переулке, сжав кулаки в карманах, матеря его отборным матом, вываливая на него всю злость и агрессию. А через минуту уже впивался яростным поцелуем в его губы, сжимал ткань в пальцах, слышал как часто он дышит. Хмурился от боли, проклинал и ненавидел его всей душой, но отчаянно зарывался носом ему куда-то в плечо, чтобы ощутить его тепло и запах.

А теперь он смотрит в глаза Хэ Тяня и не видит ничего. Пустота. Ноль эмоций.

Вот это вот все ненормально. Все, что он делает с Рыжим. Все, что Рыжий позволяет с собой делать.

Он будто проверяет свою выдержку, свой предел. Сколько он выдержит? Где станет уже невыносимо? Это как стоять под обжигающей водой в душе, чувствовать, как горит кожа, видеть, как она краснеет, тяжело дышать от пара, но все равно продолжать выкручивать вентиль. Еще. Еще сильнее. Еще хуже.

Вот и сейчас. Он весь горит. Только вода на него не льется.

И тогда — все как снежный ком. Все одновременно. Все в кашу. Рыжий срывается:

— Бля.

Прячет лицо в ладонях.

— Блядь.

Он молчит. Сжимает челюсти, чувствуя, как поперек горла снова встает обида на все то, что он пережил за эти три недели. Все бессонные ночи, бесконечные поиски, страх.

— Теперь ты знаешь. Я сказал тогда так не потому, что действительно так считал, я думал, что так будет лучше.

— Лучше для кого? — наконец спрашивает Рыжий, убирая руки от лица. Голос звучит хрипло, с надрывом внутри. — Для тебя? Или для меня?

Хэ Тянь вздыхает, проводит рукой по лицу. Словно не знает, как ответить.

— Ты — долбоеб, — говорит Рыжий. Удивляется сам себе, потому что получается спокойно. — И я правда тебя ненавижу.

Хэ Тянь облокачивается о стол и прячет лицо в ладонях, шумно выдыхая.

— Мы выяснили, что у тебя конченая семья. Отец — тиран, брат — контроллер. И че? Мне от этого че? Меня эта хуйня не касается.

Рыжий молча встает, убирает со стола пустые миски и складывает в раковину. Включает воду, чтобы руки занять, чтоб хоть на что-нибудь отвлечься.

— И если ты еще раз примешь решение за меня, забьешь себе башку этой хуйней «так будет лучше» и вытворишь очередную самовольную дичь — ноги моей больше не будет. Ни у тебя в квартире, ни рядом с тобой, клянусь. Я тебе не слабак бесхребетный, за себя постоять сил хватит. Меня не надо защищать.

Посуда наконец домыта. Рыжий выключает воду и опирается мокрыми руками о край раковины, тяжело выдыхает, словно дух переводит.

— Ты придурок редкостный, — говорит он наконец, не оборачиваясь, — если правда считаешь, что семья, окружение, обстоятельства, метеоритный дождь — определяют тебя как человека.

Морщит лоб, будто ему самому это все тяжело дается.

— Неважно, откуда ты. Из хором или с помойки.

Он делает короткую паузу, глядя куда-то в пустоту.

— Человечность не по адресу живет. Это вообще не показатель. И мне на эту хуйню глубоко насрать.

Он резко опускает голову, чтобы не дать себе сказать лишнего. Сжимает челюсть до боли.

— Ты можешь вырасти в аду… — выдыхает глухо, — и все равно стать тем, кто спасает других.

Молчание. Тишина в комнате становится ощутимой. И потом чуть тише:

— Я пожрал с тобой. Слово сдержал.

Он разворачивается, проводит ладонью по лицу. Громко выдыхает:

— Мне пора.

— Хорошо, — следует в ответ. — Уже и вправду поздно. Захлопнешь за собой.

И не двигается. Сидит так же, спрятав лицо в ладонях, и у Рыжего внутри что-то щелкает. Он замирает на секунду, буквально на одну ебаную секунду, а в следующую — уже стоит в прихожке.

Достает телефон, набирает маму. Краем глаза замечает, как Хэ Тянь чуть выпрямляется, молчит, будто вслушивается.

— Привет, это я. Прости, что так поздно. Как ты? Голова не болит? Лекарства выпила?

— Окей… Мам, я задержусь, лады? Не жди меня, ложись спать. Нет, все нормально. Нет, правда, не волнуйся.

Он бросает короткий взгляд на Хэ Тяня, хмурится. Говорит в трубку чуть тише:

— Да, с ним. Сегодня останусь у него.

— Передавай ей привет, — спокойно, почти отстраненно замечает Хэ Тянь, наконец подает голос.

Рыжий не поворачивает головы, просто выставляет средний палец, как бы между делом.

— Я поел, да. Не жди, ложись спать, ладно? Завтра буду. И если что — сразу звони.

Он отключается и засовывает телефон в карман. Хэ Тянь смотрит на него:

— Все в порядке?

— Да.

— Ты такой… ласковый с ней.

— Потому что она моя мать? — сухо парирует Рыжий, но тут же осекается, увидев, как взгляд Хэ Тяня соскальзывает в сторону. — Извини.

— Все нормально.

Рыжий не видит его лица, но слышит облегченный выдох. А потом тихое:

— Мне нравится этот вечер.

Рыжий не отвечает. И в этой тишине, где мог бы притаиться холод или упрек, — остается что-то личное. Слабый запах давно остывшего рамена. Тихое жужжание вентиляции в гостиной. Два человека в одной квартире. И надежда, что они все-таки доберутся друг до друга.

Рыжий все еще стоит в темной прихожке несколько секунд, стискивая пальцы в кулак. Потом подходит к двери. Замирает.

Не надо. Не делай этого.

Он протягивает руку. Тихий щелчок — замок, наконец-то, заперт изнутри.

***

В квартире — темно и тихо.

Ни городского шума, ни движения, ни звуков в помещении. Только редкий шелест ткани, когда на диване меняют позу.

Рыжий просыпается внезапно — как обычно бывает, когда ночуешь не дома. Тело затекло. Под шеей — чужая подушка. Пахнет не им. Пахнет Хэ Тянем. И это бесит.

Он медленно садится. Перед глазами огромные панорамные окна, за которыми только прорезаются первые рассветные лучи солнца. Небо затянуто серыми кучевыми облаками, добавляя серости и тоскливости этому странному раннему утру.

Но что больше всего цепляет взгляд — пустая кровать. Только скомканное одеяло где-то на краю и одинокая подушка.

Рыжий поднимается на ноги. Стопы, босые, сразу чувствуют прохладу пола. Позвоночник и колени неприятно хрустят после долгого сна на неудобной поверхности. Он смотрит в сторону кухни. Там — мерцает свет. Тусклый, желтоватый.

В комнате прохладно. Рыжий зябко поеживается, идет на кухню.

Хэ Тянь сидит за столом. Локти на поверхности, голова опущена, будто дремлет. Рядом с ним полная пепельница, пачка сигарет и зажигалка. При появлении Рыжего поднимает взгляд — мутный, с тяжелыми веками.

— Не спишь? — хриплым после сна голосом спрашивает Рыжий, хмурясь.

— Привычка, — Хэ Тянь выдыхает, — плохо сплю по ночам.

— Пиздец.

— Ага. А ты чего так рано встал?

— Привычка, — повторяет за ним Рыжий, — из-за работы встаю рано, вот и выработалось.

Они замолкают.

Рыжий стоит опершись о раздвижные двери, точно так же, как вчера стоял здесь Хэ Тянь. И как-будто бы ничего и не изменилось. Все тот же его дерьмовый вид, усталый взгляд и напряженные плечи.

— Кофе будешь? — Рыжий, не дожидаясь ответа, отталкивается и подходит к столешнице. Одной кнопкой врубает кофемашину.

— Да. Черный без…

— Знаю, — перебивает он, подставляя черную небольшую чашку, из которой новенький всегда пил кофе, когда они вместе занимались. — Видел, когда был у тебя.

Кофемашина характерно жужжит перемалывая зерна. Рыжий присаживается на край стула, в ожидании напитка. Молча. Без слов, без взглядов. Просто садится рядом. И какое-то время они оба просто молчат и смотрят кто куда: Рыжий — на тонкую струйку кофе, заполняющую чашку, Хэ Тянь — на пепельницу с кучей бычков.

— Ты остался, — наконец говорит Хэ Тянь.

— Сам в ахуе.

— Спасибо.

— Не благодари. Это ничего не значит. Я просто, — Рыжий выдыхает, — сам не знаю почему. Но больше не буду. Диван у тебя дерьмовый. Все еще спина болит.

Хэ Тянь кивает, и тень улыбки проскальзывает на его губах. Несмело. Словно боится спугнуть этот хрупкий, едва оформившийся мир, в котором Рыжий все еще здесь.

Рыжий поворачивает голову к плите. Секунду смотрит — потом резко встает, отодвигая стул со скрипом.

— Где у тебя яйца?

— На дверце, — отвечает Хэ Тянь. И Рыжий думает, охуеть, даже не попытался выкинуть свою злоебучую клоунскую шутку типа «смотря какие».

Рыжий открывает холодильник. В холодном свете рыщет взглядом. Яйца, остатки риса, одинокий пакет с зеленью, хлеб, что-то в завернутой фольге, одноразовые коробки из-под доставки, кастрюля со вчерашним раменом.

Он достает нужное и ставит сковородку на плиту. Щелк — зажегся огонь. Масло зашипело. Пальцы действуют автоматически.

— Ты вообще питаешься нормальной едой, кроме дурацких доставок? — спрашивает он, не глядя на Хэ Тяня.

— Редко.

— Тело не железное.

— Я не умею готовить так, как ты или Джу.

Яйца разбиваются о край сковородки. Слышен тихий плеск и шипение, когда белок растекается по горячей поверхности. Рыжий не спешит. Делает все как-то ровно, не нервно. Готовка его успокаивает.

— У меня батя охуенно готовил, — вдруг говорит он, — когда не бухал. Многому научился у него.

Хэ Тянь не отвечает. Только смотрит. На белую, слегка помятую после сна футболку, на торчащие позвонки над воротом, на мышцы рук, когда Рыжий ловко переворачивает все лопаткой, кидает сверху соль и немного перца. Движения — четкие, уверенные, как будто единственное в жизни, что он умеет делать правильно, — готовить. Как будто единственное правильное в этой жизни — Рыжий, готовящий еду на его кухне.

— С чем хочешь? — бросает Рыжий, не оборачиваясь.

— С тем же, с чем и ты.

Рыжий хмыкает, почти беззвучно. Снова лезет в холодильник, достает пакет с зеленью, находит тостерный хлеб. Рядом с яйцами кидает два куска хлеба, подсушивая их. За это время полощет зелень под водой и нарывает бесформенными кусками на две большие тарелки.

А затем замирает, срывает дыхание, ощутив чужое тепло сзади. Руки Хэ Тяня обхватывают его поперек туловища, вжимая в крепкое тело. Рыжий чувствует спиной его мышцы пресса и грудную клетку, даже будто сердцебиение его чувствует. Хэ Тянь не говорит ни слова, просто роняет голову на его плечо, прижимаясь лбом.

А Рыжий не знает что ему делать. По-хорошему, надо въебать локтем ему под ребра, чтобы не хуел так, чтоб не жался так, чтоб знал свое место. Но почему-то не делает ничего. Просто стоит, руки по швам, глаза следят за едой на сковородке.

— Хуем своим ко мне не прижимайся. Я тебе не девчонка из параллели, такие фокусы прибереги для них.

— Неприятно?

Рыжий теряется от такого прямого вопроса. Реально застывает, не найдя слов в ответ. Потому что не может ответить честно, даже себе.

— Мне похуй. Я не пидор.

Снова агрессия, снова защита, снова замкнутость. Хэ Тянь лишь тихо усмехается.

— Ну хоть в чем-то мы похожи.

Он так и не отлипает, когда Рыжий вытаскивает яйца. Не отлипает, когда Рыжий переворачивает хлеб и также накладывает на тарелки. Не отлипает, когда тот берет чашку из кофемашины с готовым кофе.

— Жрать собираешься, нет? — Рыжий дергает плечами. Хорош. Он не тактильный человек, прикосновений не любит. И в этом же надо убедить мажора.

Тот шумно вдыхает, нехотя отстраняется, шмыгает носом и садится на место.

Рыжий думает, что это лютая хуйня. Что с каждым его тяжелым вздохом, с каждым тяжелым взглядом становится хуевее. Рыжему становится хуевее. Но ничего не говорит. Просто ставит перед ним тарелку. Вторую — себе. Садится.

— А ты? — Тянь кивает на напиток.

— Терпеть не могу.

Они едят молча. Медленно, не глядя друг на друга. Только звяканье вилок, ритм жевания и дыхание.

Когда тарелки опустели, Рыжий отклоняется назад и смотрит на лампочку светильника, отдающую тусклым желтым.

— Покурить бы. Только сигарет нет.

— У меня есть, — говорит Хэ Тянь и пододвигает немного мятую пачку.

Рыжий закуривает. Прокручивает сигарету пальцами, прежде чем снова затянуться. Думает: «Даже сигареты у него выпендрежные. Импортные, красные Marlboro».

— То, что я остался, — говорит он, — ничего не меняет. Не думай, что это что-то значит.

— Я и не думаю.

— Просто иногда надо где-то посидеть. Пожрать. Поспать. Все.

— Я понял.

Они снова замолкают. Утро медленно проникает в квартиру через окна. И в этом тусклом, холодном свете они сидят рядом — два человека, каждый со своими мыслями, тараканами в башке и тонной невысказанных слов. Вечная недосказанность, звенящая тишина и спокойствие.

И это пока все, что у них есть.

Рыжий докуривает, тушит сигарету в пепельнице, отодвигает ту в сторону. И вдруг замечает — руки Хэ Тяня дрожат. Незаметно, едва, но все же. Не от холода — от усталости. От того, что ночь вымотала до предела.

Он встает. Подходит к раковине, наливает воды в стакан. Не торопясь. Потом возвращается и молча ставит ее перед Хэ Тянем. Не глядя. Не предлагая. Просто ставит. И добавляет негромко:

— Пей. У тебя лицо серое.

Рыжий видит, как корежит новенького, как его внутренние демоны душат его, понимает, насколько ему хуево. Но не говорит ничего. Ни жалости, ни бессмысленных разговоров, ни тупых слов поддержки. Он поддерживает его, но так, как он умеет.

Хэ Тянь смотрит на стакан, потом на него. Улыбка у него получается кривая, чуть издевательская — как обычно, когда он не знает, как реагировать на странные внезапные порывы Рыжего.

— Заботишься?

Рыжий фыркает, уходит обратно к столу.

— Мне потом сдохшего тебя тащить — спасибо, не надо.

Хэ Тянь медленно улыбается, взгляд не отводит. В уголках глаз проступают тонкие морщинки. Они странно смотрятся на нем — будто чужие. С ними он выглядит старше. Из-за них улыбка кажется усталой, почти взрослой. Настоящее ускользает, и остается ощущение прожитого. Рыжий не отводит взгляда. Внимание цепляется за эти мелочи: за эти складки у глаз, за ямочку, которая появляется на щеке от улыбки. Обычно Рыжий знал, как реагировать на мажора. Сейчас же — пусто. Все привычные механизмы — сломаны. Ни колкостей, ни ухмылки. Только взгляд. И его спокойный голос:

— Спасибо, малыш Мо.

И все. Бам.

Рыжий ненавидит, когда новенький так его зовет. Но сейчас что-то внутри него лопается, срывается с цепи, ломает болезненный узел, будто наконец-то на него обрушился Дамоклов меч, который висел над ним все это время. Сердце — в стекло. Хруст. Куски. Крошево. Море осколков под ребрами. Еб твою…

Он снова узнает мажора — привычного, правильного, которого так долго искал в этом непонятном силуэте.

Мысли начинают метаться. Бьются, как мошкара под лампой.

Прекрати.

Не вздумай.

Не вздумай, блядь, прощать его вот так.

Он выебал тебя. Морально, физически, по всем фронтам.

Поставил раком. И вот ты, блядь, смотришь на него и готов сказать «спасибо». За одну его ебучую улыбку.

Говно. Ты говно. Жалкий кусок дерьма.

Ты ебаный слабак, Рыжий. Был. И остался.

— Так, все, — голос срывается сразу. Резко. Рыжий делает шаг, потом еще. Уже почти в гостиной. — Мне на работу пора. Номер мой знаешь, — бросает через плечо, не оборачиваясь. Лоб нахмурен, взгляд в пол, шаги в никуда.

Потому что если остаться — там провал. Там смерть. Там он.

И чувство, что ради еще одной улыбки он готов на все.

***

1

Теплое утро, несмотря на конец января, оказалось идеальным для прогулки.

Хэ Тянь и Рыжий стоят у небольшого храма на вершине склона. Он привлекает внимание своим старинным видом: темные деревянные стены, красные фонари, развешанные у входа, и мягкий звон колокольчиков, звучащий в такт ветру. Вокруг толпятся не только туристы, приехавшие, чтобы ощутить атмосферу праздника, но и обычные горожане.

— И зачем мы сюда приперлись? — ворчит Рыжий, пнув небольшой камушек на тропинке.

— Расслабься, — отзывается Хэ Тянь, поднимаясь по ступеням к храму. — Здесь красиво. И сегодня же праздник, нужно отдать дань традициям.

Рыжий лишь закатывает глаза на его замечание и тащится следом по бесконечным ступеням.

Они подходят ближе ко входу, где над ними висит длинная красная лента с иероглифами, трепещущая на ветру, будто машет им рукой. Рыжий смотрит на нее и чуть хмурится. Все вокруг незнакомое — и все равно в этом чужом есть что-то свое, спокойное. Как будто это место распахивает свои объятия для каждого, кто пришел сюда. Не отталкивает, а молчаливо принимает. Мягко, без вопросов.

Вокруг храма все кажется светлым — красные фонари, праздничные ленточки, улыбки. Люди смеются, фотографируются, водят детей за руку, будто это обычный праздник, как и любой другой. Китайский Новый год — шумный, пестрый, с запахом жареных сладостей и петард с фейерверками, которые ждут ночи, чтобы раскрасить город в яркие праздничные краски.

Но внутри храма тихо. Не той тишиной, от которой звенит в ушах, а спокойной, живой, будто само пространство здесь дышит медленно, выравнивая пульс под всеобщее спокойствие.

Люди входят без спешки, одетые в красное, будто пламя среди янтарного света фонарей. Некоторые держат в ладонях красные конверты, кто-то — маленькие палочки благовоний. Запах ладана висит в воздухе густым дымом, просачивается в одежду, в кожу, в мысли. Рыжий чувствует, как запах цепляется за него, остается — и, возможно, останется навсегда. Пахнет чем-то древним, чужим и одновременно очень нужным.

Рыжий идет рядом с Хэ Тянем, чувствуя, как плечи того немного напряжены. Он молчит — и, кажется, слова здесь явно лишние. Просто рядом. Просто здесь. Рыжий сам не знает, почему вообще захотел прийти, но что-то внутри подсказывает, что так правильно. Что Хэ Тянь не должен быть здесь один.

Хэ Тянь не улыбается. Просто идет вперед, будто все это вокруг — не для него.

Рыжий чувствует, как внутри все замирает. Понимает: для него это не праздник. Не сегодня.

Сегодня — совсем о другом.

Рыжий стоит чуть в стороне, прислонившись плечом к деревянному косяку, и смотрит, как Хэ Тянь зажигает благовоние. Его лицо спокойное, но в этой тишине слышно куда больше, чем в любом крике. Движения у него аккуратные, но неуверенные, словно он боится сделать что-то не так. Огонь вспыхивает коротко, вздыхает и стихает, оставляя тонкую струйку дыма. Тонкие и длинные пальцы сжимают палочку чуть крепче, чем надо, прежде чем установить ее в чашу.

Он подносит ладони к груди, слегка склоняет голову, и этот жест — такой простой, почти незаметный — вдруг пробирает до костей. В нем что-то ломается. Незаметно, но ясно. Его спина чуть сутулится, плечи будто опускаются под грузом, которого не видно, но который Рыжий чувствует всем телом. Понимает: это не просто ритуал. Это не просто храм, не просто палочка ладана.

Они здесь не просто так.

Это прощание. Это память. Это попытка удержать то, что уже не вернется.

Рыжий понимает, что боль от потери матери все еще не утихла. И вряд ли скоро утихнет. Он не спрашивал подробностей, не лез. Хэ Тянь сам почти не говорил об этом — и, может, именно поэтому Рыжий знает, что рана все еще кровоточит. Знает это состояние, когда слова не выходят, когда ты прячешь все так глубоко, что сам боишься туда заглянуть. Оно просто затаилось, свернулось клубком. И сейчас, в этом храме, оно разъебало его.

И Рыжий думает о том, что сделал все правильно. Правильно, что отпросился с работы. Правильно, что тащился через весь город на велике сюда. Правильно, что пришел к Хэ Тяню. Не потому что хотел провести день вместе. Не ради праздника. А просто потому что — Тяню нельзя быть одному в такой день. Никому нельзя.

Потому что в такие дни рядом нужен человек. Не говорил. Не жалел. Просто стоял рядом, в той же тишине, в том же воздухе, дышал вместе с ним. И если он может просто постоять рядом — значит, он сделает это.

Рыжий не верит в богов. Не молится, не шепчет желания, не ищет знаков.

Но он здесь.

Рыжий делает шаг вперед и подходит ближе. Молча. Встает чуть сбоку, чтобы не мешать. Смотрит на чашу с пеплом, на дымящуюся палочку, на то, как у Хэ Тяня слегка дрожат пальцы.

Он берет еще одну палочку из коробки. Поджигает. Подносит к лицу, вдыхая этот терпкий, острый запах, устанавливает туда же.

Рыжий не знает, что нужно делать, что нужно говорить, о чем молиться. Но, сам того не замечая, склоняет голову — точно так же, как новенький. Не потому что верит. А потому что — так надо. Потому что, может, если молиться вместе, станет чуть-чуть легче. Хотя бы кому-то одному из них.

Он чувствует, как от Хэ Тяня исходит тепло — живое, настоящее, — немного дрожит плечо рядом. Рыжий чуть сдвигается ближе и едва-едва прижимается плечом к его плечу.

Хэ Тянь не двигается. Только медленно выдыхает — глубоко, будто наконец-то вспомнил, как это вообще делается.

И в этом — все, что может быть сказано.

2

Когда они выходят обратно во двор, воздух будто становится легче. Мягкий, чуть прохладный ветер дует с гор, шелестит в ветвях деревьев, перекатывает сухие листья по каменным плитам. Вокруг по-прежнему людно, кто-то фотографируется на фоне храма, дети бегают с бумажными фонариками в руках, кто-то покупает рисовые пирожки у торговцев.

Рыжий идет чуть позади, вглядываясь в спину Хэ Тяня. Тот молчит, но движения уже чуть спокойнее. Как будто дыхание выровнялось. Как будто боль немного ослабла.

Они проходят мимо ларька — небольшого, затесавшегося между сувенирами и сладостями. На тонкой веревке, натянутой поперек прилавка, висят красные нити. На некоторых — маленькие подвески: крохотные бусины, сердечки, деревянные знаки.

Хэ Тянь останавливается почти внезапно.

— Эй, иди сюда, — зовет он Рыжего.

Рыжий тоже притормаживает, глядя на него вопросительно. Нехотя подходит, ворча по дороге:

— Иди сюда, иди туда. Ты че раскомандовался тут, а? — и вдруг видит, как Хэ Тянь держит в руках тонкую красную нить. — Ты это зачем? — хмуро спрашивает, с подозрением глядя на него.

— Знаешь легенду про красную нить? — говорит Хэ Тянь, слегка крутя нитку в пальцах.

— Нет, и знать не хочу, — Рыжий уже собирается отвернуться, но Хэ Тянь продолжает.

— Красные нити судьбы, — он оборачивается, взгляд у него чуть светлый, почти мягкий, — это один из самых известных символов защиты, удачи и духовной связи. Вообще, основное назначение — защита от негатива, в том числе от сглаза, зависти и дурных мыслей. Кроме того, ее считают символом удачи, благополучия и исполнения желаний. Но есть еще кое-что, что мне нравится намного больше.

— И?

— Считается, что люди, которым суждено быть вместе, связаны этой нитью, — говорит он спокойным, будничным тоном, будто реально рассказывает лекцию по истории, — даже если они далеко друг от друга или еще не встретились. Она может тянуться, запутываться, но не порвется.

Рыжий фыркает.

— Полная чушь. Звучит как детская сказка.

— Может быть, — Хэ Тянь улыбается, — но все равно красиво. В детстве мама мне рассказывала, что такие нити связывают тех, кто должен быть вместе. Что бы ни случилось, где бы они ни были — нитка все равно найдет путь.

Рыжий хмыкает, но без насмешки.

— И ты в это веришь?

Хэ Тянь чуть пожимает плечами.

— В детстве — да, сейчас — не знаю. Но хочется.

Он делает паузу. А затем берет Рыжего за руку и, прежде чем тот успевает вырваться, начинает завязывать нить на его запястье. Рыжий хочет возмутиться, но что-то в этом действии, в словах новенького заставляет его замолчать.

— Помню, мама подарила мне такую когда-то. Сказала: «Ты не бойся, даже если останешься один — у тебя все равно будет кто-то, кто тебе предназначен». Кажется, она была права, — голос Хэ Тяня становится тише, теплее. Он улыбается, слегка подтянув узелок. — Готово.

— Ваша мать очень мудрая женщина, — подает голос продавец ларька, — правду вам сказала. Не хотите ли и себе тоже?

— Была, — Хэ Тянь грустно улыбается, и чтобы снова не дать ему уйти в дебри своей пустоты и боли, Рыжий резко подает голос:

— Хочет! Теперь и тебе надо, а то че я, как дурак, один буду ходить? — бормочет он, чувствуя как кончики ушей обдает жаром.

— Ну-ну, — Хэ Тянь хитро улыбается и протягивает запястье.

Рыжий смотрит на него долго. Потом переводит взгляд на ларек. Протягивает руку и берет одну из нитей, самую простую — без украшений, такую же, как у себя. Просто красная, тонкая. Как жила. Как обещание.

Поворачивается к Хэ Тяню, перехватывает его ладонь, тянет ближе. Не говорит ни слова. Завязывает на запястье, стараясь не смотреть в глаза. Медленно. Крепко, будто от этого зависит что-то большее, чем кажется.

— Все, готово, — бурчит он, убирая руки.

Хэ Тянь смотрит на свою нить и поднимает взгляд на Рыжего.

— Теперь мы связаны.

Рыжий на мгновение напрягается, осознав скрытый смысл этих слов.

— В каком смысле? — подозрительно бурчит он.

— В самом обычном, — искренне смеется Хэ Тянь. — У нас теперь парные нити, расслабься.

Рыжий облегченно выдыхает, но все же чуть пихает Хэ Тяня в плечо.

— Дурак, — бурчит он, чувствуя, как его уши снова начинают гореть.

Хэ Тянь снова смеется, отступая назад, чтобы избежать второго толчка, но в его глазах все еще читается что-то теплое и искреннее.

Пока новенький расплачивается с продавцом, Рыжий смотрит на красную полоску у себя на запястье и чувствует, как где-то глубоко внутри, там, где обычно только темно, холодно и пусто, вдруг становится чуть светлее.

Они выходят с территории храма, и мягкий свет солнца окутывает их силуэты. Красные нити на запястьях чуть заметно перекликаются друг с другом, словно хранят тайну двух заблудших и потерянных душ, которые наконец обрели друг друга. И хотя Рыжий все еще ворчит про «глупую легенду», внутри у него тепло и спокойно, то ли от смеха новенького, идущего рядом, то ли от нового аксессуара на правом запястье.

3

Ночной воздух свежий и колючий. Сумерки уже полностью перешли в глубокую ночь, и снежинки медленно кружат в свете фонарей, словно маленькие, блестящие звезды.

Хэ Тянь упорно молчит уже больше половины дороги, лишь временами загадочно улыбаясь.

Рыжий упорно идет следом, не имея даже малейшего представления о том, что задумал этот черт.

— Куда ты меня тащишь? — Рыжий хмурится, но в его голосе нет настоящего раздражения. Скорее, попытка сохранить привычное упрямство.

Хэ Тянь лишь усмехается, он смотрит вполоборота и важно выдает:

— Терпение, друг мой. На дне терпения оседает золото.

— Твой очередной философ или критик?

— О нет. Это всего лишь слова Имама Шамиля — предводителя восточных кавказских горцев.

— Я даже спрашивать не буду, откуда ты вычитал эту хуйню, — бурчит Рыжий, засовывая руки в карманы куртки. Здесь довольно холодно.

— Просто признай, что я очень умный и начитанный, — Хэ Тянь лукаво улыбается, слегка наклоняясь к Рыжему.

— Хуя с два, — Рыжий выставляет средний палец, чем вызывает смех у новенького. Но он быстро сменяется торжественной улыбкой, когда Тянь кивает подбородком.

— Пришли.

Они стоят на заснеженном холме, где ничего нет, кроме одинокой скамейки. Рыжий хмурится, не понимает, какого черта нужно было столько тащиться ради этой развалюхи в каком-то захолустье.

— И мы шли почти тридцать минут пешком ради заброшенной скамейки?

— Ты меня обижаешь, Рыжий, — Хэ Тянь деловито идет вперед и опускается на скамейку, закинув ногу на ногу. — Присядь рядом и смотри шире.

Рыжий закатывает глаза. Быстро идет и садится на другой край, подальше от мажорчика, и тут же замирает.

С холма открывается невероятный вид. Перед ним раскинулся город — огромный, сияющий, живой. Мириады огней пульсируют в ночной тишине, будто бесчисленные светлячки рассыпались по холмам и улицам. Заснеженные крыши домов искрятся, ловя блики от фонарей, а далекие башни вырастают из белого тумана, словно миражи. Воздух чистый и морозный, пахнет свежестью и чем-то почти пряным — возможно, дымом от костра или далекими ароматами праздничной ярмарки.

Огни города дрожат, будто сами замерзают, и это странное мерцание проникает прямо в грудь. Рыжий не сразу осознает, что задерживает дыхание, боясь спугнуть эту хрупкую красоту. Город под ногами кажется таким большим, но почему-то в этот момент он чувствует себя… не таким одиноким.

Он украдкой бросает взгляд на Хэ Тяня, который сидит рядом, небрежно закинув руки на спинку скамейки. Его профиль четко очерчен мягким светом полной луны. И вдруг Рыжий понимает, что холодный лунный свет и теплое сияние города идеально отражают то, как можно было бы описать мажорчика.

Внезапно Хэ Тянь поддается вперед, с серьезным лицом. Внимательно смотрит в глаза Рыжего и шепчет:

— Закрой глаза.

— Нахуя? — Рыжий скептически вскидывает бровь.

— Доверься мне хоть раз, Шань, — говорит Хэ и, не дожидаясь ответа, накрывает его глаза ладонью.

Мир погружается в темноту. Рыжий чувствует только тепло рук Хэ Тяня и легкий аромат его одеколона. Сердце почему-то стучит быстрее, чем должно. Вокруг все стихает, словно мир поставили на паузу, — только редкие далекие взрывы фейерверков напоминают, что время еще движется.

— Смотри, — шепчет Хэ Тянь, убирая руку.

Рыжий открывает глаза, моргает, удивленно смотрит на маленькую красную коробочку с надписью «Хэ Тянь» на своих коленях. Его сердце тут же начинает колотиться не в такт — слишком быстро, слишком громко. Что это еще за прикол? Он медленно, почти осторожно, открывает коробочку и замирает. Серебряные серьги-гвоздики блестят тусклым светом. Ни пафоса, ни вычурности. Просто… серьги. Простые и стильные, словно идеально созданные для него. Это не роскошь, не показуха. Это внимание. Его дыхание сбивается. Странно, что такая мелочь может ударить настолько сильно. Словно кто-то впервые взглянул на него по-настоящему. Это глупо. Глупо до тошноты, но от этого маленького подарка внутри почему-то тепло.

И это страшно.

И чертовски приятно.

— Зачем?.. — голос Рыжего дрожит. Он теряется между эмоциями, которые невозможно разобрать.

— Потому что ты заслуживаешь что-то хорошее, — отвечает Хэ Тянь, глядя ему прямо в глаза, — и я хочу, чтобы ты это помнил.

Рыжий опускает взгляд на серьги. Его горло перехватывает, что-то горячее жжет изнутри. Такой подарок, такой жест. Он хочет сказать «это слишком», но не может. Не хочет.

— Спасибо, — выдавливает он и тут же отворачивается, скрывая покрасневшие щеки.

— Дай сюда, — говорит Хэ Тянь, забирая одну из сережек. Он медленно, почти бережно, вставляет ее в ухо Рыжего. Их лица оказываются так близко, что Рыжий чувствует дыхание Хэ Тяня на своей коже. И вздрагивает. Из-за мурашек по телу.

— Вот так. Теперь ты почти идеален, — ухмыляется Хэ Тянь.

— Почти? — Рыжмй хмурится, но глаза блестят.

— Ну кое-что еще нужно доработать, — Тянь усмехается и большими пальцами разглаживает залом у бровей. — Вот теперь точно идеальный, если перестанешь хмуриться.

Хэ Тянь возвращается на место и, слегка откинув голову назад, долго смотрит на небо. Перед ними — полная луна, что сияет ярко и холодно, заливая серебром все вокруг. Профиль новенького четко очерчивается на свету. Он спокойный и расслабленный. Привычный и знакомый. И кажется, больше не одинокий.

Рыжий подвисает и сам не замечает, как долго пялится на него. Резко отворачивается, лишь когда слышит его тихий голос и видит уголки его губ, чуть изогнутые в мягкой улыбке.

— Луна сегодня красивая, не правда ли? (Фан-факт: это выражение является признанием в любви в Японии и означает, что луна красива только, когда рядом любимый человек. Положительным ответом считается: «настолько красивая, что умереть можно». Если же собеседник соглашается с утверждением о красоте луны, это считается отказом).

Рыжий замирает, сердце сбивается с ритма. Почему эта фраза звучит так, словно она значит гораздо больше? Он пытается ответить, но слова застревают в горле. Может, потому что в этот момент все действительно кажется красивым — и этот холодный свет луны, и его собственные спутанные мысли, и Хэ Тянь, сидящий рядом. Черт, когда все успело стать таким сложным? Он прокашливается, пытаясь избавиться от кома в горле, и еле слышно выдыхает:

— Да. Красивая.

Рыжий сует руки в карманы и замирает, нащупав небольшой сверток. У него совсем вылетело из головы. Он ведь тоже подготовил подарок. Для него.

Он судорожно вздыхает и достав, быстро сует его Хэ Тяню, отворачиваясь.

— Вот. Держи, — всеми силами пытается скрыть смущение и уже ярко-пунцовые щеки, но наблюдает за ним исподтишка.

Хэ Тянь удивленно и долго смотрит на сверток. Красный скособоченный бант, криво свернутая бумага со следами торчащего скотча — все это выглядит нелепо и трогательно одновременно. Он осторожно разворачивает упаковку, как будто держит нечто хрупкое, почти драгоценное. Когда в его ладони оказывается брелок в виде золотистого ретривера, он замирает.

Его пальцы медленно проводят по мягкой шерсти фигурки. Глаза на секунду теряют обычную насмешливость, взгляд становится теплым, почти уязвимым. Словно этот простой брелок внезапно раскрыл что-то важное и личное. Он молчит дольше, чем нужно, и Рыжий начинает немного нервничать.

Наконец, уголки его губ поднимаются в едва заметной, мягкой улыбке. Он переводит взгляд на Рыжего, и голос звучит хрипловато:

— Это потому что я такой же добрый?

Рыжий, не поворачивая головы, бурчит:

— Это потому что ты псина сутулая.

Улыбка Хэ Тяня становится шире, глаза снова блестят привычной хитринкой. Но теперь в этом блеске есть что-то еще. Нечто, что он так и не сказал вслух.

Огромный фейерверк взрывается в небе, освещая их лица яркими вспышками. И что-то похожее происходит внутри Рыжего. Яркие вспышки чувств, которые он не успевает уловить, но от которых захватывает дух. Они одновременно вздыхают, глядя на ночной город. Сюрприз, подарки, слова — все это кажется таким нереальным. Но в то же время — таким правильным и таким нужным сейчас.

Внезапно рука Хэ Тяня накрывает его ладонь — горячая и сухая. Рыжий вздрагивает от неожиданности, а сердце пропускает удар. Его пальцы инстинктивно хотят вырваться, но почему-то остаются на месте.

Это простой жест, и все же в этом касании что-то странно успокаивающее. Он чувствует, как его собственная ладонь согревается от этого контакта. Ничего такого, но почему-то чертовски сложно дышать. Пугает ли это его? Конечно. Но еще больше пугает мысль, что если он отпустит — этот момент исчезнет навсегда. Он делает глубокий вдох и сжимает пальцы Хэ Тяня в ответ.

Вокруг все еще слышен шум — взрыв фейерверков, далекий смех людей, тихая и приглушенная музыка, но для него все это — фон. Главное — тепло его ладони и ощущение, что этот Новый год все-таки принес что-то хорошее.

— С Новым годом, малыш Мо.

— С Новым годом, придурок.

4

— Хочешь музыку послушать? — Хэ Тянь сидит, опершись локтями о колени, покачивает в пальцах телефон, будто не решается что-то сделать.

Рыжий удивленно скашивает взгляд, хмурясь:

— Чего это ты вдруг?

— Не знаю, но сюда как-будто так и просится что-то на фон.

— Ты че, сериалов насмотрелся?

— Да ладно, забудь, — Тянь усмехается, зачесывает волосы назад и откидывается на спинку скамьи.

Рыжий только шумно выдыхает и бурчит:

— Да ставь уже, раз начал.

Новенький прям оживает. Смешно за ним наблюдать. В такие моменты он вправду становится похожим на собаку, которую все же вывели погулять. Он слишком быстро снимает блокировку экрана, распутывает проводные наушники и подключает их. Один сует в свое ухо, а второй протягивает Рыжему.

— Ты че, с проводами до сих пор? — Рыжий приподнимает бровь, недоверчиво глядя на него, пока втыкает наушник в ухо. — Даришь людям всякую дорогущую хрень, а сам как пенсионер.

Хэ Тянь не сразу отвечает. Лишь уголки губ поднимаются в почти лукавой, чуть ленивой улыбке.

— Мне все старое нравится, — бросает он спокойно и включает музыку.

Первое, что слышно, — легкие синты и голос из восьмидесятых, как будто из далекой чужой жизни. Песня ложится в воздух мягко, как плед. Рыжий не знает ни песню, ни исполнителя. Это не его музыка — но почему-то ему нравится.

Он молчит, смотрит вперед — на сквозняки света между ветвями, крыши домов, россыпь звезд на небе и полную луну.

Let's dance in style,
Let's dance for a while
Heaven can wait
We're only watching the skies

С первых строчек его уносит куда-то глубоко в свои мысли.

Настоящее всегда казалось ему где-то в стороне. Он не умел жить «здесь и сейчас». Он ждал будущего — нормальной жизни, хоть немного счастья и спокойствия. Мо Гуань Шань был реалистом, но всегда надеялся, что где-то впереди его ждет что-то хорошее. Ведь людям иногда так нужно во что-то верить.

Где другие смотрят в небо, он всегда смотрел под ноги. И вряд ли теперь сумеет по-другому.

Let us die young or let us live forever
We don't have the power
But we never say never

Жить вечно — смешная идея. Он никогда об этом не мечтал.

Жить — вообще казалось чем-то вроде случайности. Жестоким испытанием на прочность и выносливость, где каждый день — это не дар, а попытка прогнуть тебя в ожидании, что ты дашь слабину и сломаешься. Проверка руками других. Тех, кто сильнее. Выносливее. Жестче.

Forever young, I want to be forever young
Do you really want to live forever
Forever — and ever

В этой жизни ему бы хватило одного — не быть куском воспоминаний, которые все равно никому не нужны.

Не жить вечно. Просто чтобы кто-то запомнил, что он был. Хоть где-то. Хоть для кого-то.

— Ну как тебе? — новенький едва касается своим плечом его, выдергивая из мыслей.

— У тебя вкус странный, — наконец говорит Рыжий, никуда не глядя, — слушаешь какое-то старье.

Затем чуть поворачивает голову, бросает в сторону:

— Ты точно мой ровесник, а не дед старый?

Хэ Тянь улыбается, чуть прищуривая взгляд.

— В старом — атмосфера. Оно дышит. Медленно и без спешки. Слушай дальше.

Рыжий чуть кивает, вновь вслушиваясь в слова. Песня продолжается. Струится между ними, будто проходит сквозь. Звук одинаково отдается в обоих наушниках, хотя каждый слышит по-своему.

Some are like water
Some are like the heat
Some are a melody and some are the beat

Он не знает, кем был бы сам.

Вода? Жара? Мелодия? Биение сердца?

Наверное, ничем из этого.

Слишком сломанный, чтобы быть чем-то красивым, и слишком усталый, чтобы быть чем-то настоящим.

Он едва поворачивает голову к новенькому и думает: в отличии от него. Тот сидит расслабленно, пальцами лениво перебирая провод наушников. Улыбается чему-то в своей голове.

У него взгляд человека, который всегда что-то держит в уме, но никому об этом не говорит. Легкий, как весенний ветер. Опасный, как тонкий лед под ногами. Спокойный, как зимний холод. Надежный, как многолетняя гора.

В нем была та самая странная тишина, которую невозможно подделать. К которой ты неосознанно тянешься и нуждаешься. Такую тишину люди ищут годами — и почти никогда не находят. Тишину, которую, казалось, нельзя разрушить.

So many songs we forgot to play
So many dreams swinging out of the blue
We'll let them come true

Сны забываются быстро. Особенно если учишь себя не надеяться.

Рыжий давно научился.

Но все равно что-то шевелится внутри, когда рядом тот, кто смотрит на него так, будто он не сломан. Будто с ним все в порядке.

Forever young, I want to be forever young
Do you really want to live forever
Forever — and ever.

Песня заканчивается.

Ветер треплет верхушки деревьев. Луна висит на черном небе, как фонарь над пустой улицей.

А он все еще сидит рядом с этим идиотом и думает, что, может быть, когда-нибудь, он все-таки вспомнит, как это — мечтать.

— Понравилось? — вдруг спрашивает Хэ Тянь.

— Ну так, нормально. Не так плохо, как я ожидал.

— А что ты слушаешь?

Рыжий на секунду задумывается, потом пожимает плечами.

— У меня вкус специфичный. Рок. Металл. Иногда что потяжелее. Короче, не для всех.

— А с какой музыкой я у тебя ассоциируюсь? — голос Хэ Тяня мягкий, будто не всерьез, но с интересом.

Рыжий фыркает.

— Хз. Я такую хуйню не слушаю.

Новенький смеется и затихает. Тишина падает между ними, как снег на асфальт: без шума, но с весом. Рыжий прислоняется затылком к спинке скамейки. Смотрит на небо. Ветви качаются над головой, будто медленно перелистывают время. Где-то щелкает фонарь, еще не решивший, включаться ему или нет.

Хэ Тянь чуть склоняет голову к Рыжему. Наушники болтаются между ними, как связь, которую можно разорвать, но они оба не спешат.

Все будто остановилось. Никто не торопится. И в этом тоже — своя музыка.

5

— Пора, — глухо бросает Рыжий.

Хэ Тянь кивает, нехотя вставая. Они молча спускаются с холма — сухие стебли шуршат под ногами, воздух холодный и прозрачный, а фонари внизу расплываются в изморози, будто светятся сквозь лед. Небо темнеет, вбирая последние блеклые звезды. Ночь становится все тише и холоднее.

Внизу, у дороги, на перекошенной подставке стоит старенький велик Рыжего. Прогнившая рама, облупленная краска, скрипящий руль — чудо, что он вообще еще ездит.

Хэ Тянь останавливается рядом, руки в карманах пальто, взгляд ленивый.

— Ладно, я пошел, — выдыхает он, небрежно дотрагиваясь пальцами до руля.

— До куда? — Рыжий хмурится, цедит, косо глядя на него. — До центра пешком?

— Ну а что? — Хэ Тянь пожимает плечами. — Нормально. Может, я и дед, но выносливый.

— Идиот, — Рыжий фыркает, вскидывая на него тяжелый взгляд. — Садись давай.

— Чего? — Хэ Тянь приподнимает брови, будто ослышался.

— Велик, блядь, по-твоему, здесь зачем? — Рыжий резко дергает велосипед на себя и садится за руль. — Садись. Довезу.

— Он же не выдержит нас двоих, — смеется Хэ Тянь, но в голосе больше теплоты, чем протеста.

— Не выебывайся, — бросает Рыжий жестко. — Садись, пока не передумал.

Хэ Тянь не сопротивляется. Просто смеется снова — низко, коротко, как-то странно тепло — и усаживается сзади на багажник, спиной к Рыжему.

У Рыжего колени торчат в стороны, ноги еле держатся за педали. Велосипед жалобно скрипит под их весом. Он выдыхает сквозь зубы, закатывает глаза и трогается.

— Держись, чтоб не грохнуться, — ворчит он. — И не заваливайся вбок, ебнемся оба.

Хэ Тянь кивает, послушно хватаясь за железку между ног, и они катятся вниз по ночной улице.

Ветер гуляет в волосах, в лицо бьет прохлада. Старенькая цепь тарахтит так, будто развалится прямо сейчас. Колеса скрипят от каждой кочки. Велосипед явно маловат для них двоих — уж Хэ Тяню с его чертовыми длинными ногами точно.

Но ему плевать. Ему, кажется, никогда не было так хорошо.

Он улыбается в темноте, запрокидывая голову к небу, чувствуя, как ветер треплет волосы, как Рыжий держит руль впереди, молча, не оборачиваясь. И все — и этот идиотский велик, и ночной Ханчжоу, и луна над крышами, и даже скрипучая цепь — все это вдруг становится правильным.

Хэ Тянь радуется как последняя псина — то ли ветру в волосах, то ли поездке, то ли просто тому, что едет не один.

А Рыжий почему-то совсем не против ехать так и дальше.

6

Они катились в ночь, невидимые миру — двое, счастливые, беззаботные. Ветер бил в лицо, улицы размывались в холодном воздухе, фонари вспыхивали и гасли, уловимые только периферией. И казалось, что все плохое осталось позади.

Казалось.

Потому что высоко, на пустом холме, в темноте что-то шевельнулось. Тонкая, неровная тень отделилась — будто выросла из промерзшей земли.

Силуэт застыл, впившись взглядом в улицу внизу. Он не шевелился, не дышал, будто был частью этой ночи. И все же в нем было что-то слишком живое. Слишком настороженное. Он смотрел им вслед — упорно, выжидающе — как зверь, который знает, что его добыча никуда не денется.

А потом, когда велосипед исчез за поворотом, тень двинулась. Мягко. Бесшумно.

И ветер на холме стал другим. Колючим, злобным. Как будто ночь вдруг затаила дыхание.

Chapter 16: Глава 16

Notes:

Sleeping At Last - Light
Florence + The Machine - Over the Love

Спокойствие — эфемерное и размытое понятие.

Если загуглить — первым в поисковой выдаче выйдет значение — тишина, отсутствие волнения, шума. Есть еще второе понятие: уравновешенное, спокойное состояние духа, отсутствие забот, тревог.

Для кого-то спокойствие — это восьмичасовой сон, кофе с утра и комфортный душ. Для других — рассвет на вершине гор и безлюдность в радиусе десятков километров. А для Рыжего — это возвращение привычной рутины, но с заменой одной детали. Одного человека.

Ли и в самом деле пропал с тех пор, как они попрощались.

В школу Рыжий идет без Ли, в курилке он стоит без Ли, за партой он сидит без Ли. И это не одиночество. Это именно спокойствие — возможность вдохнуть воздух полной грудью.

Больше нет контроля, нет запугиваний, нет унижений.

Ни звонков. Ни смс. Ни встреч.

Зато вместо Шэ Ли в матрице произошла замена, сбой, баг в системе, ошибка 101 — переключение протоколов. Потому что это Хэ Тянь.

Конечно, рядом с ним Рыжий не испытывает тех чувств, что постоянно ебашили в нем при Ли. Но теперь все те действия происходят с новеньким — он ждет его у ворот, курит вместе на заднике школы, сидит теперь тоже — исключительно рядом. Даже каждый день после школы до работы провожает. Новая разблокированная ачивка, словно без сопровождения Рыжий дорогу не вспомнит и не дойдет.

И Рыжий был бы настоящим пиздаболом, если бы сказал, что это все ему противно. Раздражительно? Да. Заебно? Да. По-клоунски? Да. Но и только. Иногда Рыжий даже ловит облегчение, когда понимает, что на роже новенького нет больше стеклянного безразличия. Он снова шутит свои злоебучие шутки, снова доводит Гуаня до белого каления, снова пялится на него своими ублюдочными глазами. Везде. Постоянно.

Иногда в башку лезет идиотская мысль, что если тот когда-нибудь перестанет на него пялиться, вселенная схлопнется, сложится, как бумажная фигура. Все. Конец спектаклю. Иногда — редко, но бывает — Рыжий не выдерживает и пялит в ответ. Прямо, мрачно, с хмурым лбом, как сейчас. В такие моменты Хэ Тянь хохочет, качает головой как идиот и выдает с кривой улыбкой вправо: «Ты чего? Я ж даже не трогаю».

Да, Рыжий мечтал, чтобы новенький исчез. Исчез полностью. По щелчку. Только теперь что-то явно иначе. Координаты сбились, и пункт назначения сменился. Навигатор сломался.

Хьюстон, у нас проблема.

Он шумно выдыхает и роняет голову на скрещенные на парте руки. В голове гул — гудит как от неисправной проводки. Слышит, как в тишине учебного класса кто-то роняет ручку на пол. Слышит, как бормочет одноклассник через ряд. Слышит, как кто-то шуршит страницами. Все слышит. Все бесит.

Рыжий сжимает зубы и закрывает глаза — так крепко, что лоб покрывают заломы. Хэ Тянь постоянно говорит, что у него скоро будут морщины. Придурок. Как будто его это волнует. Как будто это вообще кого-то волнует.

Если бы кто-нибудь сказал ему полгода назад, что с ним будет таскаться вот такой вот навязчивый, наглый тип, — мажор, пес без цепи, — он бы рассмеялся.

С которым Рыжий еще и пососался. Вот же убожество.

Рыжий вздрагивает.

Педик.

Слово прилипает к черепу, как грязь к подошве. Слово — как заноза под ногтем. Как будто кто-то выжег это на его черепе каленым железом.

Где-то в затылке начинается тонкий писк. Он распахивает глаза и утыкается взглядом в черноту. Ничего. Ни цвета. Ни мыслей.

Иногда получается не думать. Не помнить. Иногда. Но это «иногда» — тот еще предатель. В полной тишине, в полной темноте оно просачивается, как кровь сквозь бинт. Как сейчас. Оно возвращает все: запах, касание, голос, поцелуи, дрожь в животе.

Он помнит. Помнит, как Хэ Тянь прижимал его, будто с жадностью. Как будто не было никаких запретов. Как будто — все можно. До боли в губах. До синяков на коже.

Неправильно. Все. Было. Неправильно.

— Я не… — он не договаривает. Мысль утыкается в темноту и застревает.

Смешно.

Он стискивает веки, будто может выдавить все это из себя. До искр, до боли в глазах.

Но рядом — тепло. Слишком близко. Слишком живо. Чужое спокойное дыхание, пальцы, которые будто случайно задевают загривок. Неспешно. Буднично. Как будто так и должно быть.

Сука Хэ Тянь. Сучара Хэ Тянь.

Класс резко становится тесным, воздух — душным. Комната будто начинает плыть. Он весь в напряжении, сжимается всем телом. В тишине. В ужасе.

Он не хочет этого. Не хочет чувствовать. Не хочет быть этим «педиком».

Боится. По-настоящему.

Он ненавидит все. Эти воспоминания, эту жизнь, этого новенького. Ненавидит так, как ненавидят кошмары, от которых не просыпаются.

Но и без них уже тоже не может.

***

Он аккуратно ставит на стол высокий стакан с клубничным мохито — безалкогольным, как и просили. Внутри пузырится газировка, на поверхности лениво плавает долька лайма и пара мятных листьев. Напротив — девушка, примерно его возраста: белая ровная кожа, аккуратно нарисованные стрелки, изящные руки с глянцевым розовым маникюром. Она улыбается тепло, по-девичьи мягко и берет стакан так, словно это не просто напиток, а приглашение к разговору.

— Желаете что-нибудь еще? — вежливо спрашивает Рыжий с привычной вкрадчивой интонацией, выученной за месяцы официантской практики. Стандартный набор: улыбка, вежливость, мягкий голос — и надежда на щедрые чаевые или, в крайнем случае, хороший отзыв.

Девушка чуть склоняет голову, улыбается шире и, сцепив пальцы на меню, просит что-то легкое. Без мяса. Флирт в ней пульсирует, как неоновая вывеска: ресницы дрожат, губы чуть приоткрыты и влажны, в голосе — мягкий намек. Она покусывает нижнюю губу, когда он объясняет состав салата, и смотрит на него снизу вверх, как будто он здесь не просто официант, а главный герой ее пятничного вечера.

Рыжий к такому давно привык. За то время, что работает в «Рис и палочки», он повидал немало: и кокетство, и двусмысленные реплики, и предложения в лоб. В таких случаях он всегда знал, как отступить, как выйти сухим: то времени нет, то проблемы навалились, то человек просто «не его». Ни одна гостья еще не получила от него ни малейшего ответа на свой интерес.

Он принимает меню из ее рук, вежливо кивает, озвучивает примерное время ожидания и, выпрямившись, поднимает взгляд.

И замирает.

Солнце валится в зал «Рис и палочки» сквозь матовую витрину — мягким, как прикосновение теплой ткани, светом. Тепло-бежевым, цвета покоя, цвета затухающего дня. Рыжий любит это время: когда столы будто выдохнули после людского гула, скатерти ровны и без пятен, стулья — строго под углом. За стеклом — парк, уже начинающий дышать вечерним, прохладным воздухом.

Только он ничего из этого не видит.

Сначала Рыжий думает, что у него глючит зрение. Или, может, обман слуха. Потому что дверь открывается — да, в этом нет ничего странного — и с характерным звоном колокольчика внутрь заходит… он.

Дилинь-дилинь, блядь.

Словно невидимая стена — прямо перед ним, чуть в отдалении, — стоит Хэ Тянь. В знакомой куртке, с полуулыбкой на губах и смотрит неотрывно на Рыжего, с легким прищуром и тенью удивления. Обычно так ловят партнеров на измене.

Спокойный взгляд, легкий наклон головы — будто и правда просто зашел пообедать, как любой нормальный человек. Только он не нормальный. И обедать, судя по виду, не собирается.

И Рыжий влип. В прямом смысле — в этот взгляд, в этот силуэт, в этот идиотский внутренний импульс, который не дает ни вдохнуть, ни спрятаться, ни убежать. Только стоять и тонуть как дебил. Вязко, стыдно.

Он даже на секунду всерьез думает: броситься под стол. Прямо как в детстве: я в домике. Потому что сейчас нет никого, кто мог бы защитить его от этой дрожи, от этой трижды клятой аритмии по имени Хэ Тянь.

Он моргает, будто стряхивает наваждение, резко отводит взгляд в сторону и стремительно направляется к кассе. Пальцы мелькают по кнопкам, вбивая заказ, как по клавишам клавиатуры в боевике — быстро, с четкой задачей: спрятаться. Исчезнуть. Раствориться. Не дать ни малейшего шанса на контакт.

Уже за стойкой, он хватается за первый попавшийся стакан и начинает его яростно тереть. Тряпка скользит по стеклу грубо, с натиском, с противным скрипом, словно перед ним не посуда, а его собственная физиономия. Или его ошибка. Или все сразу. Любое бессмысленное движение, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать того, кто вошел. Отчаянная попытка отгородиться действиями, как броней.

Разумеется, это дерьмо случается. Надежда, что Хэ Тянь свернет у двери, погибает быстро.

— Добро пожаловать в «Рис и палочки»! — весело приветствует коллега. Улыбка на его лице сияет слащаво, как рекламный плакат. Рыжий скрипит зубами. Дегенерат.

Завались, думает Рыжий. Просто завались, пока я не выкинулся в окно вместе с этой твоей ебучей улыбкой.

Но, конечно, слышит: шаги. Голос. Мягкий, негромкий:

— Добрый день.

Закатывает глаза. И все равно смотрит. Потому что игнорировать Хэ Тяня вблизи — это как игнорировать землетрясение в собственной квартире. Бесполезно делать вид, что его здесь нет. Оно гремит, качает стены и трясет внутренности, хочешь ты того или нет.

Чувствует, как мышцы между лопатками напрягаются. Он стоит за стойкой, как приклеенный. Официанты мельтешат, в зале играет спокойная мелодия, кто-то вызывает заказ на вынос, но все это словно не с ним. Приглушенно, далеко, нереально. Рыжий не двигается. Только смотрит.

Хэ Тянь проходит через зал как по воздуху — с полной уверенностью в себе и в том, что ему тут место. Опирается локтями о стойку, наклоняется — ближе, слишком близко.

Цитрус. Черный чай без сахара. Заснеженные горы. Все начинает дрожать.

— Привет, — говорит, тихо, почти неслышно.

Рыжий даже не поднимает головы. Просто рычит:

— Уходи.

— А как же: «Присаживайтесь. Принесу вам меню»?

Рыжий кидает в него взгляд, которым можно убивать.

— Серьезно? Че тебе тут надо? — резко.

— Был рядом. Захотел пообедать с тобой.

— Со мной?

— С тобой. Когда у тебя перерыв?

— Никогда. Тебе делать нехрен? — Рыжий скалится без улыбки. — Я в кафе работаю. Тут с едой все в порядке. Не догадался?

— Ты вообще ешь? Или живешь исключительно на энергии злости? — голос у него бархатный, ленивый. Но в глазах — знакомое упрямство. Рыжий знает этот взгляд. Он просто так не отступит, просто так не сдастся.

— Сдохну — меньше проблем, — бурчит Рыжий, отводя взгляд. Он хочет быть злым. Хочет быть ядовитым, как всегда. Но язык не режет, как раньше. Только застревает в горле, будто что-то мешает. Эмоции, может. Или воспоминания. Или слабость, которую он не хочет признавать. Слабость, которая появляется только при нем.

И будто в ответ — из подсобки доносится грубый голос:

— Эй! Че застыл?! Гуань, живо к фургону! Разгрузка пришла!

— Не до тебя короче. Иди, похавай с кем-нибудь другим.

Он дергает фартук. Резко, почти с ненавистью. Снимает через голову, кидает на полку под стойкой, срывает с крючка перчатки. Вздыхает, громко, словно сдается. Выходит из-за стойки, будто идет на эшафот.

Он проходит через задний выход как по минному полю. Хэ Тянь тянется следом.

— Ты глухой, что ли? — бросает Рыжий, уже не поворачиваясь. — Я сказал: проваливай.

Но тот не уходит. Прет за ним, как собака, что выучила команду «рядом», но не знает, что делать дальше.

Рыжий молча дергает дверь.

Задний дворик — невзрачное и унылое место: клочок асфальта, огороженный металлической решеткой. В углу склад: соки, коробки, камеры, все как положено. Немного дальше — массивные алюминиевые мусорные баки. В другом углу — стол под навесом, железная банка под ножкой вместо стабилизатора, два стула. Сюда весь персонал сбегает на перекур.

Фургон уже открыт, тяжелые коробки выстроились у самого порога. Рабочий в майке с масляными пятнами стоит прислонившись к машине, неспешно покуривает.

Рыжий закрывает глаза. Всеми силами игнорирует новенького сзади. Ему стоит только открыть рот, только выпустить хоть одно слово — и его разверзнет как шторм. Поэтому он просто подходит к коробкам и начинает разгружать их.

Хэ Тянь подходит к нему аккуратно, даже не зная, что уже был убит трижды — в мыслях Рыжего, с особой жестокостью и методичностью.

Мужчина пристально смотрит на Тяня, смачно сплевывает на асфальт и орет:

— Особое приглашение нужно? Хватай коробку!

— Он не работает здесь, — хмуро бросает Рыжий.

— Теперь работает. Вон же стоит. У него ж руки есть, да? — и громко хлопает ладонью по борту фургона. — Давайте-давайте!

Хэ Тянь ничего не говорит. Просто идет к коробке. Берет, без перчаток. Тяжелая, но уже несет к куче других.

— Ты кретин, — нервно парирует Рыжий.

— Ага, — спокойно отвечает Хэ Тянь. — Но крепкий.

Они работают молча. Сначала — рядом, потом — в темпе. Один уносит, другой возвращается. Плечом к плечу. В пыли, под солнцем, в дыхании друг друга. И в этом, в странной синхронности, — что-то щелкает.

Коробка за коробкой. Плечи гудят. Лицо потеет. Тишина между ними становится плотной.

Наконец все кончается. Фургон уезжает. Рабочий матерится и уходит.

Рыжий смотрит на Хэ Тяня. Пот на лбу, куртка съехала от активных движений. Он исчезает в подсобке и возвращается с бутылкой воды и полотенцем.

— На. Вытрись. И пей.

— Ого, ты и заботливый, оказывается, — усмехается Хэ Тянь, но принимает.

Снимает с себя куртку, остается в одной черной футболке. Вытирает пот со лба, откидывает падающие на глаза пряди назад. Хрустит бутылкой, пока открывает и выхлестывает из нее половину.

Рыжий пялится на его кадык, который скачет вверх-вниз. Чувствует, как начинают гореть уши, и резко отворачивается.

— Ты поранился, — Хэ Тянь снова смотрит. Точно. Прицельно.

Тут он замечает: на правой руке — свежий порез. По ребру ладони, узкий. Кровь уже подсохла, но все еще видна.

Тянь вынимает из кармана пластырь. Отрывает, мягко берет за запястье.

— Не надо, — Рыжий дергается, но хватка новенького становится только сильней.

— Я на твою кровь смотреть устал.

— А я на тебя, — мгновенно отзывается, но голос уже без злобы.

Он не отдергивает руку. Просто смотрит. В упор.

Хэ Тянь приклеивает пластырь. Тщательно. Молчит. Потом вдруг выпрямляется и говорит:

— Я знаю, где можно отдохнуть пять минут.

— Мне не нужен отдых.

— Ну и отлично. Пошли.

— Ты болен чем-то, а?

— Только немного. Тобой.

Конечно же, мнение Рыжего никто не учитывает. Его нагло берут за локоть и тянут куда-то в боковую часть заведения. К одинокой скамейке.

Они садятся. Не касаясь друг друга. Просто рядом. Рыжий тут же подается вперед, облокачивается о колени, руки сцепляет в замок, пряча дрожащие пальцы.

Отворачивается. Он сам не понимает — чего боится больше: того, что Хэ Тянь уйдет, или того, что останется. Потому что если останется — придется что-то делать. Говорить.

Смотреть. Слушать. А он не готов. Ни к одному из этих глаголов.

Хэ Тянь смотрит на него сбоку. Снова по-еблански пялит, внимательно так, с прищуром.

— Ты не спишь. У тебя опять под глазами фиолетовые круги.

— Слушай, ты псих. Отвали.

— Ты всегда такой нервный на работе? — новенький тихо смеется. Ни злобы, ни издевки — просто констатация.

— Я всегда такой, когда меня преследуют заебные мажоры.

Рыжий поворачивается к нему. Глаза — как гвозди, забиваемые в плоть.

— Ты нарочно?

Хэ Тянь моргает, дышит. На секунду прикрывает глаза. Меняет осанку. Становится прямее.

— Нет.

— Уверен?

— Да.

Меж бровей прорезается морщина, и Рыжий впервые за долгое время видит, что на его лице есть что-то кроме самодовольства.

— Я иногда вообще тебя не понимаю, — говорит он. Тихо, будто это не упрек, а исповедь.

— Все просто, — отзывается Рыжий. — Не лезь ко мне. Сразу все станет понятно.

Голос звучит хрипло. Не потому что злость. Потому что где-то под ней сидит что-то очень живое, слабое и ранимое. Рыжий сжимает кулаки. Он чувствует, как предательски горят уши.

— Не появляйся здесь больше. Не в мою смену.

— А что? Мешаю с девушками флиртовать?

Рыжий так и замирает. С прищуром смотрит на новенького и выдыхает лишь короткое:

— Че?

А тот абсолютно спокоен. Достает из кармана джинсов пачку мажорских Marlboro, вытаскивает сигарету, прикуривает. Выдает спокойно и расслабленно:

— Я видел, как ты разговаривал с той девушкой. Хорошенькая, да? И ты ей тоже понравился, знаешь? — будто мимоходом, но голос цепляет.

— Ты следишь за мной, что ли, ебаный сталкер?!

— А если и так? — Хэ Тянь склоняет голову, глядит в упор.

— Ну и иди к черту тогда. Это моя работа, — с нажимом произносит Рыжий, — улыбаться клиентам и вести себя вежливо. Не думал об этом?

— Ты мне так не улыбаешься.

Тишина. Резкая, звенящая. Рыжий подвисает на секунду, а в следующую резко вскакивает на ноги.

— Да иди ты на хуй.

Движение быстрое, отточенное. Теплая рука хватает его за запястье и заставляет остановиться на месте.

— Ладно, прости. Сглупил, — он притягивает Рыжего ближе к себе и прижимается щекой к животу.

Гуань замирает. Просто втыкает перед собой, потому что снова чувствует этот мажорский парфюм и ничего не может с собой поделать. Чувствует, как через тонкую ткань футболки к нему прикасаются губы. Не в поцелуе — в признании. Почти в просьбе.

— И чего ты от меня хочешь, а? Чтобы я тебе улыбался, как ей?

— Нет. Чтобы ты не улыбался никому так, — Хэ Тянь тоже скидывает маску. Никакой иронии. Просто поднимает голову и смотрит. — Я, может, дурак, но не слепой. Мне не все равно.

— Ты ведешь себя как придурок, — только и говорит. Но голос уже не такой острый. Там больше усталости, чем злости.

Он медленно опускает руку, вырывая запястье из его пальцев. Не резко. Просто — уходит. Делает шаг назад. Смотрит на него сверху, будто хочет что-то сказать. Но не может. Не умеет. Не сейчас.

Потому что это уже не про девушку. Не про работу. Не про то, кто кому как улыбается.

Он снова устало падает на скамейку, откидывает голову на спинку, смотрит на закатное оранжевое небо.

Хэ Тянь перестает улыбаться. Смотрит внимательно. Долго.

— Я пришел, потому что соскучился.

Тишина.

Слово падает, как камень в воду, — и долго расходится кругами. По грудной клетке, по горлу, по глазам.

Рыжий поворачивается медленно. Смотрит на него, в упор. Без смеха. Без злости.

— Ну а я — нет.

Это ложь. Такая, что во рту будто вкус крови.

— Тогда пять минут, и я уйду.

— Вот это охуеть щедрость. А раньше нельзя было? — язвит Рыжий, но голос дрожит.

— Обещаю.

Рыжий сжимает челюсть. Сердце зачем-то пропускает удар. И все становится куда сложнее, чем казалось пару минут назад.

В голову лезет отвратительная мысль: Хэ Тянь его ревнует.

Но это неправильно. Ревнуют только важных людей в жизни, ревнуют любимых. А Рыжий… Рыжий не может быть для новенького важным. Или, упаси боже, любимым. Это ведь абсурдно до пиздеца.

Он сам себе смеется в лицо — тихо, беззвучно, с кривой усмешкой. Ревность? К нему? К парню, который спит по пять часов, живет на автомате, с тонной ощетиненной злобой и улыбается только по долгу службы?

Смешно.

И все равно — сердце сжимается странно, неловко, будто в кулаке.

Все, что делает Хэ Тянь: тот как смотрит, пристально, в упор, будто видит больше, чем должен, как извиняется каждый раз, как прижимается щекой к животу — тепло, по-настоящему.

Просто… как будто Рыжий нужен. Как будто Рыжий важен.

Не смей, думает он яростно. Не смей делать меня с собой настоящим. Не смей делать вид, что тебе не плевать.

Хэ Тянь вздыхает. Выталкивает воздух медленно, с усилием. Потом вдруг говорит как-то почти небрежно, будто между делом:

— Слушай… а четырнадцатого февраля ты где будешь?

Рыжий косится на него, не опуская головы.

— Че за вопросы? У меня смена.

— После смены, — Хэ Тянь отводит взгляд, будто боится увидеть в его глазах отторжение. — Просто… может, пройдемся?

— Это типа ты сейчас на свиданку мне предлагаешь? — Рыжий поднимает одну бровь, и в его голосе — почти издевка.

— А если бы да? — Хэ Тянь смотрит в упор. Не отводит взгляда. Не отступает. Только улыбается своей фирменной обезоруживающей улыбкой.

Блядина.

Рыжий фыркает.

— Не пойду я с тобой ни на какое свидание. Отъебись от меня со своей пидорасней.

Наступает короткая пауза, и Хэ Тянь вдруг усмехается.

— Хорошо. Не свидание. Если так важно, как это называется, пусть будет просто дружеская посиделка.

— Угу. С мажором, который ревнует к каждому взгляду.

— С другом, который хочет провести с тобой вечер.

Рыжий снова замолкает. Глядит вверх, щурится. Потом, будто нехотя, бурчит:

— Что у тебя в башке творится, а?

Хочется сказать что-нибудь едкое, но просто встает. Хрипло говорит:

— Мне работать пора.

Но ладонь — теплая, широкая — мягко притягивает его обратно. Спину обдает жаром, когда он невольно падает на скамейку, слишком близко к мажору.

Резко оборачивается, грозно насупив брови:

— Съеби, а, не выводи меня из себя.

Но Хэ Тянь не уходит, не отпускает. Молчит, жмется грудью к спине, как будто ждет. Потом выдыхает, и голос звучит тише:

— Чего ты боишься?

Рыжий смотрит на него боковым зрением. В глазах — злость, обида, усталость. Внутри все на взводе, словно оголенные провода.

Скамейка скрипит под ними. День идет на спад. Солнце касается края зданий. Ветер ерошит волосы.

— С чего ты взял, что я боюсь? — выплевывает он, почти рычит. — Ты вообще меня не знаешь.

— Вот и хочу узнать, — спокойно говорит Хэ Тянь. Не давит, не спорит, не оправдывается. — Поэтому и зову. Посидим. Поговорим. Или помолчим, если хочешь.

— Ты не понимаешь, — Рыжий нервно трет переносицу, как будто этим можно стереть накопившееся внутри.

— Ну тогда объясни. Зачем все усложнять?

— Потому что со мной не бывает «просто», ясно? Со мной априори все сложно. Я не один из этих твоих дружков. У меня не бывает «просто посидеть». Все, к чему я прикасаюсь, либо ломается, либо сгорает к хуям.

Хэ Тянь чуть склоняет голову.

— Может, пора проверить, не все ли? Может, есть те, с кем бывает по-другому?

Тишина натягивается между ними. Рыжий почти слышит, как внутри щелкает какая-то защита — тонко, незаметно. И становится страшно не от Хэ Тяня, не от его слов, а от того, как хочется поверить.

Он отпихивает его от себя, отдергивает толстовку, обводит взглядом лицо напротив: усталое, упрямое, но с надеждой и уверенностью в глазах.

— Ладно, — бурчит он, отводя взгляд. — Пойду только при одном условии. Место выбираю я.

Уголки губ Тяня чуть поднимаются — не радостно, а почти с облегчением. Он ничего не отвечает. Просто смотрит на него. Будто не верит, что услышал это.

— Только не называй это свиданием, понял? — бурчит Рыжий уже из-под полуброшенного взгляда. — А то передумаю.

— Честное не-свидание, — хмыкает Хэ Тянь. — Запомню. Значит, забрать тебя в семь?

Рыжий не отвечает. Просто кивает. А потом резко вскакивает с места и, втянув голову в плечи, чтобы скрыть горящие уши, исчезает в «Рис и палочки».

***

Они сидят в «Grill & Chill» — вонючей дыре в американском районе Ханчжоу — типичной тошниловке: лимонады отдают мылом, пудинг чересчур переслащен, а пицца походит больше на неудачно размороженную, нежели свежеприготовленную.

В свое время Рыжий частенько зависал здесь с Цунь Тоу. Почти каждый раз кому-нибудь из них потом крутило живот или приходилось тусить в обнимку с толчком, но они все равно приходили. Потому что дешево. Потому что привычка. Потому что у нищебродов своя романтика.

Двадцатка юаней — и ты уже сидишь с ведром картошки фри и подозрительным бургером. Сорокет — и ты набираешь себе столько хавчика, что можно потом доедать на завтрак, обед и ужин и точно еще останется. Здесь были гигантские порции и дешевые ценники. А еще американские вайбы, которые нравились Рыжему.

И сидя сейчас здесь с Тянем, он не испытывает сильного смущения, потому что место и атмосфера привычные — под стать него. А смущаться он имеет полное право.

Когда они только встретились у входа, Рыжий охуел. И это еще мягко сказано. Потому что Хэ Тянь, конечно же, вырядился.

Первая мысль была: черный ему идет.

Вторая, уже с размаху в лоб: да ему все идет, твою мать.

Он выглядел так, будто сбежал с какого-то закрытого БДСМ клуба. Либо перепутал магазины и зашел в секс-шоп, увидев слоган: «Только сегодня! Купите костюм доминанта и получите плетку в подарок». Либо сошел с обложки какого-то мрачного, дорогого и очень извращенного глянца.

Весь в черном — от начищенных до зеркального блеска ботинок до идеальной рубашки, натянутой на тело, как вторая кожа. Казалось, подними он руки — и все, ткань не выдержит, треснет по швам, как мораль Рыжего в момент, когда он увидел его в этом прикиде.

Плечи — как у телохранителя из боевика, сбруя поверх — как у того же телохранителя с вечерней сменой в секс-клубе. Галстук тоже был — черный, разумеется, и выглядел не как стильная деталь, а как: «Здрасте, я аксессуар для привязывания к изголовью кровати. Ваш вечер начинается прямо сейчас».

Кожаные штаны… Рыжий до сих пор не понял, это ткань так натянулась или Хэ Тянь просто принципиально отказался от нижнего белья, но кое-что там выпирало настолько вызывающе, что взгляд прилипал сам собой, как у школьника к чипсам за три юаня.

А сверху — кожаная куртка. Черная, с широкими лацканами, в которых можно было спрятать нож, страх и свои горячие фантазии. Все это вместе напоминало кого-то: то ли босса мафии, то ли человека, случайно перепутавшего «Grill & Chill» с кастингом в ремейк «Матрицы».

Кому вообще в голову придет идея заявиться в фастфуд в образе фетиш-агента спецслужб?! Только этому клоуну. Только Хэ Тяню.

От его такого вида хочется смачно выругаться.

Нет.

От его такого вида хочется смачно его засосать.

— Ну на хрен, — бурчит Рыжий, разворачивается и стремительно шагает обратно, как в боевике: будто собирается незаметно выйти из кадра, пока за спиной не раздается знакомый смех и новенький не догоняет его, ловко перехватывая за предплечье.

— Погоди. Снова сбегаешь?

— Да мне, блядь, страшно, — огрызается Рыжий. — Ты нахуя вообще так вырядился? Косплеишь «Пятьдесят оттенков»?

— Нет, — ухмыляется тот, — просто подумал, надо выглядеть презентабельно. Все-таки «Grill & Chill», почти Мишлен.

— У тебя в гардеробе вообще нет нормальной одежды? Почему ты постоянно должен одеваться как клоун ебучий? Ты выглядишь, словно собираешься либо трахнуть кого-то, либо ликвидировать, — фырчит Рыжий. — И я до сих пор не уверен, что из этого хуже.

— Ну а почему не оба? — подмигивает Хэ Тянь

И с громким «Цель обнаружена!» широким шагом идет внутрь, не отпуская руку.

А теперь он сидит напротив лениво и спокойно, закинув одну ногу на другую, словно влитой, крепко и основательно, будто его приковали к этому чертову стулу вместе со всеми его шуточками, этой невозмутимой физиономией и кожаными штанами. Листает меню, в перчатках, черных, как и все остальное, будто у него дома нет ни одной вещи другого цвета. Даже волосы казались чернее обычного. Идеально уложенные, и даже спадающие пряди сейчас выглядят очень… завались, блядь, Рыжий!

— Что посоветуешь? Я здесь впервые.

Рыжий дергается, вырванный из своих мыслей, шумно втягивает воздух и утыкается в меню, только чтобы случайно не наткнуться взглядом на кожу, обтягивающую ноги Тяня, как винил на сиденьях в такси.

— Советую валить, пока не поздно, — бурчит он, отворачиваясь. Меню он не читает — знает наизусть, как проповедник «Отче наш». Просто делает вид. Главное — не смотреть на эти долбаные кожаные штаны. Не вглядываться в то, что выпирает из них с такой гордостью, будто это новая достопримечательность Ханчжоу.

— Поздно, — беззаботно тянет Хэ Тянь. — Я уже морально настроился на гастрономическое удовольствие. Смотри: бургер с тройной котлетой, ананасом и… — он щурится, — и какой-то жижей.

— Это арахисовая паста.

— О, отлично. Пускай будет оно. И знаешь, хочу еще настоящее американское спагетти, как в фильмах. И милкшейк. Самый сладкий.

Он облизывает нижнюю губу так пошло, что дыхалка Рыжего спирается на секунду, и приходится задержать дыхание на три секунды, чтобы не выдать этого.

— Тебе сюда не есть надо было идти, а на чертову подиумную съемку, — ворчит он, но уже без особой ярости. Просто потому что этот клоун действительно сидит напротив. Потому что пришел. Потому что держал его за руку, пока та не начала жечь.

— Не хотелось бы блистать в одиночестве, — говорит новенький, откидываясь на спинку стула. Кожа куртки скрипит, как в дешевом порно. Рыжий кривится.

— Так сними хоть перчатки, идиот. Здесь не допрос, и ты не агент Смит.

Хэ Тянь поднимает одну бровь.

— Ты недооцениваешь роль. А вдруг придется срочно вытягивать из тебя признания?

— Единственное признание, которое ты вытянешь, — это то, что я идиот. Потому что согласился прийти.

— Уже признался, — ухмыляется Хэ Тянь и, наконец, начинает снимать перчатки.

Медленно. С чувством. С таким выражением лица, будто они в приватном номере борделя с премиум-ценами.

— Господи, ты даже это умудряешься делать, как будто раздеваться собираешься.

— А вдруг? — Тянь смотрит на него прямо, с той самой, дерзкой и бесстыдной наглостью, за которую его либо бьют, либо целуют.

Рыжий резко отводит взгляд. Прячется за стаканом с вишневым милкшейком, у которого вкус все так же напоминает жидкое мыло. И все равно пьет. Потому что привычка. Потому что горло пересохло. Потому что этот вечер — уже катастрофа. А катастрофы лучше встречать подготовленным.

— Если ты и дальше будешь на меня так смотреть, — мрачно начинает он, — мне придется либо вышвырнуть тебя отсюда, либо запихнуть под стол, чтобы рожу твою не видеть.

— Второе звучит интригующе.

— Блядь.

И пока официантка в шапочке, на которой написано «Happy Meal — Happy Life», подходит к их столику, Рыжий уже точно знает: сегодняшний вечер не будет ни счастливым, ни приличным.

Зато он будет горячим. И возможно, самую малость опасным.

Официантка ставит на стол поднос, пахнущий сразу всем: пересушенной курицей, кетчупом, в котором слишком много уксуса, картошкой и жареным маслом с привкусом расстройства желудка. Рыжий отодвигает свой милкшейк, чтобы освободить место, и краем глаза замечает, как Хэ Тянь склоняется чуть ближе.

Рыжий молча берет бургер. Надкусывает. Жует. Глотает. Запивает химозной колой. В голове — какофония из проклятий, воспоминаний и напряжения, сгустившегося в воздухе, как сахарный сироп в их дешевом десерте.

— Часто здесь бываешь? — неожиданно спокойно спрашивает Хэ Тянь.

— Раньше — да, сейчас — нет.

— Почему?

— Какая разница? — Рыжий поднимает голову и сталкивается с прищуренными глазами мажора

— Да так, интересно.

— Ешь.

Хэ Тянь коротко смеется и начинает поедать свой бургер с тройной котлетой и ананасами. Пиздец, он в самом деле это ест.

— А с кем? — вдруг спрашивает Хэ Тянь между укусами, как бы невзначай.

— В смысле с кем?

— Ну, зная тебя, могу точно сказать, что один ты не любишь бывать в общественных местах. Следовательно, ты сюда ходил с кем-то.

Рыжий замирает. Вздергивает бровь.

— Тебе заняться нечем, а, Шерлок Холмс?

— Нет, — пожимает плечами Хэ Тянь, делает еще один укус. — Просто пытаюсь узнать тебя лучше. Ты иногда такой, будто весь напоказ, а хрен что поймешь.

— Можешь не пытаться, — отрезает Рыжий. — Живи спокойно. Не надорвись.

— Совсем ты закрытый, да? — голос новенького чуть ниже, спокойный, почти ленивый. — Прям ящик Пандоры какой-то.

— Ты дурак?

— Друзья обычно обсуждают что-то интересное из жизни. Девчонок, например. Истории рассказывают. Расскажи мне о своей самой запомнившейся свиданке.

Тянь берет картошку. Макает в кетчуп. Закидывает в рот. Как будто разговор вообще ничего не значит. Как будто его интересует только вкус этой жирной картофельной соломки.

— Нет.

Рыжий смотрит вбок. На стекло, на улицу, на огни. Делает вид, что жует, хотя давно все проглотил.

— Ну же, — Тянь кивает, берет стакан, делает глоток. — Расскажи, как вы сидели вот за этим столиком, делили картошку и строили планы на счастливое будущее.

Новенький подается вперед, накрывает руку Рыжего своей. Будто невзначай, осторожно, но Рыжий четко видит пляшущих чертиков в его глазах.

Где-то в динамике начинает играть какая-то песня — ни о чем, но с надрывом. Рыжий хочет что-нибудь запустить в этого дебила. Лучше — себя. Желательно — с разбега. А новенький все никак не может угомониться.

— Ни с одной из твоих девчонок у тебя не было свиданий? — вдруг с ухмылкой.

И вот тут что-то в нем переключается.

— Нет, — отрезает Рыжий. Слишком быстро.

Дергается, но рука исчезает сама. Не приходится сбрасывать. Как всегда — не лезет слишком далеко. Не доводит. Просто отступает, когда надо. Но не сдается.

Пауза.

— Почему?

Рыжий молчит. Тупо злится, гудит внутри, как сжатый кулак. И когда Хэ Тянь берет его за предплечье — чтобы вернуть взгляд, чтобы дотянуться, — он резко подается вперед.

Шипит в лицо:

— Да потому что не было у меня девчонки! Слышишь?! Не. Было. У меня. Девчонки! Понял, гнида?

Тишина.

Хэ Тянь застывает на вдохе. Смотрит на него как на человека, который только что спизданул самую несусветную хуйню на свете.

Что-то в его лице меняется — тонко, едва, что даже непонятно, изменилось ли что-то вообще. Просто воздух дернулся.

Рыжий выдыхает — резко, как будто бьют по животу. Зубы на миг обнажаются — почти усмешка, но нет. Не сейчас. Он только надеется, что сейчас лицо не краснеет так же, как уши.

— Смешно, да? — резко подается назад, откидываясь на спинку стула. — Ну давай, ржи. Тебе ж нравится надо мной издеваться. Ну?

Хэ Тянь молчит. Улыбка с лица испаряется. Брови сходятся чуть ближе. И вот он смотрит. Вот этим взглядом — из которого не выбраться. Сканирует. Как будто ищет в Рыжем что-то. Словно разгадывает шифр или ребус внутри него.

И, каким бы дураком этот гад ни был, он говорит — спокойно, уверенно. Будто в голове только что щелкнул последний пазл:

— Так это… первый? Первый поцелуй?

Рыжий чувствует, как сердце вздрагивает и вжимается куда-то под ребра. Он выдыхает, кривясь:

— Чего?

И уже громче:

— Че за херню ты несешь?

Хэ Тянь не отводит взгляда. И этот взгляд — как наждачка по нервам. От него хочется отвернуться. Смыться. Потому что он что-то понял. И вот, говорит это — как диагноз:

— У тебя это было впервые. Когда ты меня поцеловал.

Это не вопрос. Это приговор.

Рыжий заставляет себя дышать — воздух будто не проходит, дрожит внутри. Он рычит — хрипло, зло:

— Я не целовал тебя.

— Странно. А мне показалось, что ты…

— Завались.

Он резко отворачивается. Голова чуть наклонена — привычка, оборона, угроза. Весь в перекосах, в злости, в себе.

Хватит. Серьезно.

С него, блядь, хватит.

Это все — какая-то лютая, бессмысленная хуйня. Все это дерьмо — как дырявый корабль, что уже на дне, но капитан все еще орет: «Полный вперед!»

А они — не капитаны. Они даже не команда. Они вон те два идиота за бортом, что машут руками в черной воде, пока сверху на них падает спасательный круг. Типа: вот вам, пацаны, — держитесь. А они — не держатся. Не выплывают.

Тонут.

И даже с этим — с поцелуем, с чувствами, друг с другом — не справляются. Не умеют. Не могут.

Он проводит рукой по лицу, будто сдирает с себя остатки этой сцены. Хочется выдохнуть дымом, уткнуться во влажный кафель душевой, стереть себя к чертовой матери. Но вместо этого он кидает на Хэ Тяня взгляд — быстрый, как затвор.

А тот улыбается, счастливо так, по-детски. И больше ничего не говорит.

***

Улица гудит вечерней суетой: с обочин перекликаются мопеды, в витринах отражаются оранжевые фонари, а воздух густой от запаха уличной еды и благовоний. Рыжий идет бок о бок с новеньким, запихнув руки в карманы.

Все кажется каким-то идеальным. Он чувствует себя почти живым, несмотря на случай в кафешке: легкость в груди, теплая тяжесть от еды в животе, ускользающая улыбка, которую Хэ Тянь каким-то чудом вытянул у него за столом. Хочется бесцельно идти куда-то вперед.

Телефон дергается в кармане, как живой, на миг выводя Рыжего из теплого полубреда, в который его медленно втягивал голос Хэ Тяня. Он неохотно тянется за гаджетом, скользит пальцем по экрану — и, увидев имя в шапке уведомления, шумно выдыхает сквозь нос.

Шэ Ли.

Как таракан, выживший после апокалипсиса, он снова вылез — точно в тот момент, когда хоть что-то, хоть на секунду стало спокойно.

Рыжий сует телефон обратно, но тот тут же снова вздрагивает. И еще. И еще. Будто в руке не гаджет, а бомба с разбегающимся таймером. Вибрации сменяют одна другую. Как всегда, яростно, наотмашь, с той же навязчивой агрессией, которой он прицеплялся к нему годами.

Он снова достает телефон. Палец зависает над экраном. Не хочет открывать. Уж слишком хорошо ему было последние полчаса, чтобы позволить Ли снова всосать его в свой мрак.

В груди начинает медленно нарастать знакомое чувство — тревога и ком в горле, который не выплюнуть и не сглотнуть.

— Что там? — спрашивает Хэ Тянь, не останавливаясь.

— Ничего, — быстро отвечает Рыжий, почти автоматически, но голос звучит слишком натянуто.

Стиснув зубы, он все-таки открывает экран.

[Шэ Ли]
22:35
вот значит как ты без меня время проводишь?

[Шэ Ли]
22:35
*вложение*

[Шэ Ли]
22:36
и че молчим?

[Шэ Ли]
22:36
ничего не хочешь объяснить?

[Шэ Ли]
22:37
ответь мне, блядь!

[Шэ Ли]
22:37
я в тебе разочарован, Рыжий

[Шэ Ли]
22:37
просто пиздец

[Шэ Ли]
22:38
короче, либо через 20 минут ты будешь на складе, либо я сам тебя найду, ублюдок

[Шэ Ли]
22:38
и не смей тащить сюда своего мажора

[Шэ Ли]
22:38
пушка все еще со мной, не забывай

Он резко выдыхает, как от удара кулаком в живот. Мир вокруг словно идет на дно — шум улицы становится приглушенным.

Рыжий смотрит в экран, и в голове звенит только одно: твою мать. Потому что на экране фотография, где они с Хэ Тянем на том самом холме, в Китайский новый год, сидят на скамейке и держатся, мать вашу, за руки.

Его бросает в холод. Внутри — будто кто-то открыл дверцу в подвал, полный воспоминаний, и теперь из него начинает тянуть сквозняком и сыростью. Всполох боли в солнечном сплетении. Вкус металла на языке.

Пальцы сжимаются вокруг телефона так сильно, что тот едва не хрустит. И Хэ Тянь, потеряв его из виду, останавливается, обернувшись:

— Ты побледнел. Все окей?

Рыжий не отвечает. Тень от Ли падает даже сюда, в ярко освещенную улицу, где пахнет жареным мясом и ванилью, а не страхом. Но он все равно чувствует, как запах прошлого обволакивает его, давит на плечи, на грудную клетку.

Сука. Почему именно сейчас?

— Мне домой пора, — бурчит он, пряча телефон в карман, и уже отворачивается, чтобы Хэ Тянь не увидел, как дрожат пальцы.

И проходит мимо, ссутулившись, даже не глядя. Он уже сворачивает в переулок — короткая дорога, чтобы добраться до автобуса быстрее. Но чужая ладонь припечатывается о кирпичную стену — хлоп. Почти в лицо. Рыжий дергается. Чувствует, как за спиной разливается тепло. Перед глазами — пальцы. Длинные, спокойные, чуть согнутые. Такими играть на рояле. Или на скрипке. Глупая мысль.

А потом его разворачивают. Пальцами — за локоть. Он не собирался прижиматься к стене, но оказывается прижат. Спина стукается, лампочка в голове начинает мигать. Та самая. Тревожная. До стадии «отключить все к хуям» — сантиметров восемь. Ну, максимум десять.

— Что ж тебя так шатает, а? — голос рядом. Тихий, беззлобный.

— Ничего меня не шатает, — бурчит Рыжий, глаза в сторону. Он бы огрызнулся лучше, послал бы к чертовой матери, если б силы были. Но сил нет. Он выжжен. Устал. Пустой.

— Пять минут один, сейчас другой. Тебя так и носит по полюсам. Давай график составим. С семи до восьми — флирт, с восьми до девяти — игнор, с девяти до десяти — агрессия. Чтоб я хотя бы знал, в какое время к тебе приближаться.

Рыжий молчит. Даже огрызнуться не получается. Только внутри поднимается — не пойми что. Как будто подступает к горлу, но не крик, а злость. На себя, на него, на все.

Еще и этот Ли.

— Почему ты постоянно сбегаешь? — хмурится Хэ Тянь. — Замыкаешься и отталкиваешь меня. Каждый раз. В чем проблема?

И тут Рыжего пробивает.

— А с хуя ли я должен посвящать тебя в свою жизнь и дела? Ты какой-то особенный или че?

— Какой-то особенный, — повторяет Хэ Тянь почти шепотом. Кивает, будто диагноз ставит. И выражение у него такое странное. Почти жалкое.

— Я хз, че ты там в свою башку вбил. Разочек пососались, похавали вдвоем, но это ничего не меняет, ясно? Мы с тобой не друзья. Все ровно так же, как и было. А еще раз полезешь ко мне со своей этой вот пидорасней — башку расхуярю! — почти выкрикивает. Голос срывается.

И в этот момент он видит: у Хэ Тяня ноздри расширяются. Морщится губа. Щеки напряжены. Как будто сейчас… как будто он сдерживает смех.

— Жалко, — хрипит Хэ Тянь. Почти шуткой. — А я думал, после такого свидания ты мне точно разочек дашь. По-дружески.

Рыжий моргает. Глядит на него как на ебаната. Уже не понимает, ржать или орать. Но видит — уголки глаз у Хэ Тяня собираются в морщинки. Щеки подрагивают. Уголок рта ползет вверх.

— Мудак, — выдыхает Рыжий и резко толкает его в плечо.

Хэ Тянь даже не отшатывается. Наоборот. Шаг вперед. Дыхание — на губах.

Потом ладони — на щеках. Тепло. Длинные пальцы. И голос — в губы, в дыхание:

— Да.

И лампочка гаснет.

Он целует, как будто Рыжий — девка. Нежно, настойчиво, глубоко. Но Рыжий отвечает. Сразу, почти инстинктом. Ртом, языком, телом. Как вспышка. Как комета. Сгорает на подлете, врезается в атмосферу, летит в землю.

Он не думает.

Открывает рот — и впускает его. Язык Хэ Тяня двигается, будто ищет что-то важное. Может, сердце. Может, настоящего Гуаня. А ладонь у него — горячая, цепляется за шнурок толстовки на груди, двигается вверх, вжимается в плечо.

Рыжий отрывается от стены — и в следующую секунду чувствует, как Хэ Тянь снова вдавливает его обратно. Лопатки ударяются. Затылок. И тело. Новенький прижимается, тянется, скользит, дышит прямо в ухо. Кусает. Лижет. Горит.

И Рыжий горит вместе с ним.

Он чувствует все. Язык. Дыхание. Тело. Твердое бедро между ног. Стояк, блядь, в его уебанских кожаных штанах. Движения. Волны. Как заклинивший пропеллер — вертится, но не выключается. И если не пригнуться, голову снесет.

Он не пригибается.

Когда что-то шаркает в переулке, он дергается всем телом. Словно врывается в реальность.

Отталкивает Хэ Тяня. Приводит себя в порядок. Как может. Трясущимися руками одергивает толстовку. Пробует отдышаться.

— Ты чего? — Хэ Тянь выпрямляется, смотрит на него настороженно. Больше в голосе заботы, чем иронии. И это только злит.

— Ничего, — огрызается Рыжий, оглядываясь по сторонам. Тусклая вывеска светит в стекле, как слабый маяк. В переулке никого. Только мусор, дым и гул далекого байка. Но внутри — мерзкое ощущение: будто кто-то есть. Смотрит.

— Просто… — он не договаривает. Сжимает пальцы. Раз. Два. Три. Не в первый раз это чувство. И, как всегда, он старается отмахнуться. Паранойя — его старая подруга. Они вместе прошли и не такие передряги.

— Наверное, крыса, — бурчит он и снова делает глоток воздуха. На этот раз не чувствует ничего. Ни вкуса, ни горечи, ни жара, что сжигали изнутри минуту назад.

А Хэ Тянь… Хэ Тянь просто стоит. Разъебанный, как после драки. Волосы в разные стороны, губы распухшие, рубашка перекошена. Стояк — на всеобщее обозрение.

Рыжий спотыкается взглядом об это — и не может отвести глаза. Прямо как клеймо. Выжжено на роговице.

Кто вообще в здравом уме надевает кожаные брюки?

Он одергивает толстовку еще раз. Напрасно. Видит, что Хэ Тянь все понял. По глазам. По легкому облизыванию губ.

— Ты красивый, — произносит Хэ Тянь почти шепотом, будто это что-то постыдное. Но смотрит открыто. В лоб. Прищурено. Сверху. Будто прицеливается — а может, просто ищет, где еще треснуло. Снова жмется. Своим, мать его, стояком.

И Рыжего будто током дергает. Как по голове. Или в солнечное сплетение. Глухой удар, после которого все внутри чуть-чуть замирает и звенит.

Где-то рядом — голос. Знакомый. Резкий и ломающий:

«Заткнись. Уебище. Не вздумай».

— Заткнись, — вслух говорит Рыжий, отрывисто. Не глядя.

Сжимает кулаки и шумно дышит. А в груди настоящий барабанный концерт.

Туктуктуктук.

А Хэ Тянь, тварь, будто и не слышит. Прислоняется лбом к его лбу, упрямо, почти нежно. И в шею горячо дышит:

— У меня от одного взгляда на тебя — мурашки по всему телу.

Сука.

Рыжий не выдерживает — хватает его за грудки, ногтями впивается в куртку, скрипит зубами.

Да съебись ты, наконец.

— Мне идти надо.

Хэ Тянь нехотя отстраняется. Медленно, как будто под кожей у него рывками стекает не кровь, а лава. Кивает, делает шаг назад, но не отпускает взгляд. Только губы чуть кривятся — то ли от обиды, то ли от сдержанной злости, то ли просто потому, что все пошло по пизде, как всегда.

— Окей, — выдыхает, потирая лицо ладонью. — Понял.

Не «прости», не «я не так хотел». Просто «понял». Потому что, наверное, и правда понял. Или решил, что проще не лезть.

А Рыжий стоит, будто изнутри осыпавшийся. Как будто его стиснули в кулак и забыли разжать. Плечи дрожат — от холода, от ярости на самого себя, на чужие прикосновения, на то, как глупо звучат слова, когда в голове уже все сказано другим голосом. Громче. Больнее.

— Не злись, — спустя паузу говорит Хэ Тянь. Глухо. — Я не хотел на тебя давить. Только…

Он не договаривает. Уводит взгляд, руки в карманы.

Хэ Тянь всегда находил способы проникнуть сквозь его барьеры. И это выводило Рыжего из себя. Он злился на себя за то, что с ним не получается поступить как с другими. Что его пронзают чувства, которых он не просил. Что каждая встреча с Хэ Тянем делает его сильнее, но одновременно с этим ломает внутри нечто привычное, то, за что он долго держался.

Переулок снова скребет где-то сбоку. Как будто кто-то шуршит по краю. Смотрит. Тень за мусорным баком? Или просто крышка качнулась от сквозняка?

Рыжий замирает. Резко оборачивается. Пусто.

Но холод по позвоночнику пробегает быстро, точно, как ледяные пальцы.

— Ты слышал?.. — шепчет, больше себе.

— Что? — оборачивается Хэ Тянь.

— Ничего, — Рыжий моргает, проглатывает ком в горле. Становится себе противен. — Глюки, наверное.

И снова оглядывается. А внутри все никак не может отпустить мысль, что кто-то был. И может быть, все еще есть.

Рыжий поворачивается к нему. Медленно. Смотрит.

— Я пойду. Ты тоже давай домой.

Обходит его сбоку, оставляя все на том же месте. Но что-то не дает ему так просто уйти. Он оборачивается и кивает подбородком.

— Ты дойдешь сам?

Хэ Тянь разводит руки:

— Побуду тут. Не идти же мне в таком виде.

И он снова чуть не смотрит вниз, но успевает перехватить себя. Раздраженно вздыхает, приглаживает волосы. Думает: ебаный новенький.

— Долго на улице не торчи. И напиши, как дома будешь.

— Волнуешься? — кривая ухмылка появляется сразу. Даже в такой ситуации он умудряется шутить.

А Рыжий смотрит. Очень серьезно. По-взрослому.

— Не влюбляйся, Хэ Тянь, — говорит тихо. — Я тебя предупреждал.

Но почему-то звучит это не как угроза. А как просьба. Почти мольба.

И он наконец уходит. Идет туда, где сейчас хочется быть меньше всего, — на заброшенный склад, в обитель Ли.

Сквозняк уже гуляет по позвоночнику. Знакомый, ледяной. И где-то на уровне сердца снова скребется старая, затаенная паника.

Chapter 17: Глава 17

Notes:

Nerve Star (Alternate Version)
Thirty Seconds To Mars - The Kill (Bury Me)
Ryuichi Sakamoto - solari

Причал встречает Рыжего злым, встревоженным февралем, который тут же лупит его по щекам, треплет полы куртки, забирается ледяными пальцами за шиворот. Это похоже на ограбление или налет. Рыжий остается опустошенным, растеряв все остатки тепла, с трудом накопленные за сегодня.

Ветер так и подталкивает его в спину, поторапливая, подстегивая. Мол, шевелись, прими свою участь. Расхлебывай дерьмо, которое натворил. Пожинай плоды своих посевов.

Сдохни уже наконец.

Рыжий знал, с самого начала знал, что терки с новеньким до добра не доведут. Что это залупа, которая обернется тебе задницей, как госпожа Фортуна. Залупа, от которой всегда веяло дерьмом, от которой сердце начинало частить, от которой тревожка скручивала внутренние органы в морской узел. Он знал, что новенького нельзя было подпускать слишком близко, нельзя привязываться к нему, нельзя надеяться, что с ним будет как-то по-другому. Потому что пока рядом Ли, ничего по-другому не будет.

Но что делал Рыжий?

Затыкал нос, запихивал интуицию в задницу, гасил мысли, игнорировал все знаки от вселенной.

Потому что, что? Правильно. Он тоже человек. Он тоже хотел просто жить. Просто чувствовать. Просто не быть настолько одиноким.

И вот он здесь.

Стоя на возвышенности, он смотрит на старый склад, на заброшку, с которой связано слишком много воспоминаний. Родное и чужое место одновременно. Свет внутри не горит, но он точно знает, что Ли там. Здесь даже гадать не нужно. Рыжий чует его, даже с такого расстояния. Нутром чует, как волк на чужой территории другого вожака.

Скоро все закончится, думает.

Здесь все началось, здесь все и закончится.

Но почему-то медлит. Идти внутрь совершенно не хочется. Это как войти в темный подвал в фильме ужасов, как остаться в лесу ночью среди диких животных, как выйти на передовую во время войны. Исход один — смерть.

Ноги прирастают к земле, и в башке фонит: уходи, уходи, уходи. Уходи, пока не поздно. Уходи, пока не стало еще хуже.

Хотя куда уже хуже? Он по уши в дерьме.

Он достает телефон, смотрит на последнее сообщение:

[псина сутулая]
23:25
Доехал. Хорошо погуляли. Мне понравилось.
Напиши, как будешь дома. :)

Смотрит пару секунд и пишет ответное:

[вы]
00:10
Дома. Не звони мне, я спать.

Нажимает на кнопку отправить и не дожидаясь, пока с доставлено изменится на прочитано, зажимает кнопку выключения, пока экран уныло не гаснет.

Сует обратно в карман, нащупывает холодный металл кастета, чуть сжимает и идет вперед.

Прямо к заброшке.

***

Хэ Тянь лежит на кровати, уставившись в потолок. Ночной город за панорамными окнами пестрит яркими красками. Глубокая ночь, но нет и намека на сонливость. В комнате тихо, но внутри него что-то тревожно гудит.

Он тянется к телефону и снова набирает номер, который уже давно выучил наизусть. Пятый раз за последние двадцать минут.

Гудки. Один. Второй. Третий. Пока механический голос не объявляет: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Он сжимает зубы и переворачивается на бок, глядя на экран, пока звонок не сбрасывается, так и не дойдя до абонента. Потом еще раз. И еще.

Зараза, думает.

Рыжий мог не отвечать из упрямства. Мог просто уснуть. Мог кинуть телефон в дальний угол комнаты, чтобы не слышать. Специально игнорировать звонки. Просто у него такой характер, просто с ним никогда не бывает легко. Но Хэ Тянь чует, нутром чует — не в этом дело. Не в этот раз.

Он встает, накидывает пальто и сует телефон в карман.

В воздухе висит напряжение, от которого свербит в груди. Он умел отличать пустые волнения от реальной тревоги. Потому что такое происходит крайне редко.

Это не просто беспокойство — это чуйка, интуиция, знаки вселенной, невидимая связь. Глухая, почти физическая уверенность в том, что что-то не так.

Он смотрит на свое запястье. Теребит красную ниточку на руке, вторая, точно такая же, у того, кто стал ему слишком дорог за такое короткое время. Думает, пусть я облажаюсь. Пусть, окажется, что я впервые проебался. Пусть, он просто крепко спит в своей кровати и все хорошо.

Дверь хлопает за спиной, и он выходит в ночь.

***

Здесь пахнет гнилью и мокрым деревом. Унынием и отголосками протухшей рыбы. Прогорклым перегаром и чем-то железистым, как кровь. Запах въедается в кожу, цепляется за горло. Он призрачный, едва уловимый, но когда у тебя обострены все органы чувств — уловить не так уж и тяжело.

Это правило Рыжего. Сначала смотри, потом слушай, потом принюхайся. Глаза, уши и нос скажут намного больше, чем твое больное воображение, которое начнет рисовать то, чего нет на самом деле.

Так он научился выживать. Так он научился отличать настоящее от страха.

Но в темном и тихом помещении приходится полагаться только на обоняние, которое сейчас обострено настолько, что Рыжий будто точно улавливает запах коньяка. Здесь не пахнет дешевым пойлом. Он бы не опустился до такого уровня.

Гуань делает шаг, доска под ногой скрипит. Темнота давит со всех сторон. Здесь нет ни единой щели, чтобы лунный свет мог как-то просочиться внутрь, осветить пространство, дать проблеск надежды. Если смотреть в одну точку, тьма словно сгущается еще сильнее, готовая поглотить Рыжего в свою пучину. Только тишина и глухие удары воды о сваи.

И Рыжий невольно вспоминает: где-то полгода назад, как они сидели с Ли на этом самом пирсе. Тот — пьяный и в крови, а он сам — весь из дрожи и жалости. Хотел спасти. Верил. Как дурак. Последний шанс. После десятка других, проебанных бездарно.

Как же он, блядь, ошибался.

Дверь за спиной резко захлопывается. Пыль поднимается с пола, стены содрогаются. Рыжий не вздрагивает. Знает ведь, что он здесь не один.

— Я пришел. Как ты хотел, один, — произносит он в пустоту, голос хриплый, напряженный. — Валяй теперь, о чем хотел попиздеть.

Тишина длится вечность, пока резкий свет не врубается в комнате и не режет по глазам. На секунду, Рыжий теряется, щурится, прикрывает лицо рукой. И когда глаза наконец привыкают к свету, он видит Ли, развалившегося на старом задрипанном диване, со стеклянной бутылкой в руках. Точно коньяк. Теперь Рыжий в этом уверен.

— Какой послу-у-у-шный мальчик, Гуань Шань. Как хорошо, когда ты меня слу-у-у-шаешься, — заплетающимся языком тянет Ли, нажравшийся как свинья. Голос у него расползается, как слизь.

— Хорош хуйню нести. Ближе к делу, — Рыжий стоит, не двигается. — Не собираюсь слушать твой пьяный пиздеж.

— Как грубо-о-о, Рыжий. Или малыш Мо? Тебе больше нравится, когда тебя называют та-а-ак? — его лицо стремно расплывается в ухмылке, и Рыжего корежит.

Он говорит не так. Не с той интонацией, не с тем тембром, не с той правильной манерой растягивать гласную. С его уст это звучит пошло и дико, хуево и неправильно.

Только один человек на свете произносит это как надо.

— Слышь, — голос Рыжего становится резче, — прекрати. Что ты хочешь от меня услышать? Извинения? Не будут. Сожаления? Пошел ты на хуй.

— Не горячись ты так. Я просто хочу-у-у услышать ответы на свои вопросы.

— Не мог, блядь, смской прислать? — Рыжий сжимает челюсть. — Зачем было устраивать весь этот цирк?

Ли хрипло смеется.

— А, точно, бля. Я вам, видимо, праздник испортил, да-а-а? Романтика. Свечки. Ебучие голубки. Поебаться хоть успели или этому я тоже помешал?

— Ебало завали, — Рыжий чувствует привычную злость, медленно поднимающуюся из глубины грудной клетки. Но вырваться ей не дает, еще рано. Просто сжимает кулаки.

Нужно держаться.

Ли встает на ноги. Его резко ведет вбок, и он бы ебнулся головой, но удерживает равновесие в последний момент. Шатаясь, подходит ближе. В нос тут же ударяет резкий запах перегара. Настолько сильный, что Рыжего начинает мутить.

— Ну и че? Давно ты с ним? — шипит он. — Сколько? Неделя? Месяц?

— Отъебись. Не твое дело.

— Не мое? Вот как? — Ли опасно сужает глаза. — А вот это что, а?

Он лезет в карман и достает телефон, тут же тыча им в лицо Рыжего. Начинает яростно листать фотографии, пальцы его дрожат, он тоже на грани.

— Узнаешь? Узнаешь?! — лицо Ли перекашивается от злобы.

На экране проносятся фотографии, сделанные бог знает кем и когда. Рыжий смотрит на них неотрывно, и ему кажется, что это не он, кто-то чужой, слишком живой и как-будто счастливый.

На первой — он и новенький на скамейке на холме, сидят слишком близко друг к другу. Из-за темноты видно плохо, но силуэты отчетливые. На второй — они оба на велике, катят по ночному Ханчжоу, и здесь явно видно счастливое лицо Хэ Тяня. Рыжий и не думал, что он будет так рад глупой поездке на старом велике. Дальше все фотки идут с последних двух дней: вот Рыжий и Хэ Тянь на заднем дворе «Рис и палочки», вот они ужинают в «Grill&Chill», вот Хэ Тянь вжимает его в стену в переулке, а вот они сосутся на прощание.

Глупо получилось. Рыжий ведь чувствовал, что что-то было не так, но снова не послушал чуйку.

Он смотрит, и у него внутри что-то трескается. Не помнит, чтобы был настолько живым.

— Что ты хочешь от меня услышать, Ли? — выдыхает Рыжий, дергая щекой, насильно заставляя себя отвернуться от экрана.

— Ответ. Один. Почему он?

— Ты опять за свое?

— Ты говорил — не пидор. Ты отвергал меня. Годами. А теперь — че? Переклинило?

— Да дело вообще не в ориентации, слышь.

— В бабках дело? У меня они тоже есть. Бля, бери сколько хочешь. Хочешь, я тебе квартиру куплю? Нет, давай лучше машину! Самую дорогую в городе! В мире! Что ты хочешь, а? Или, может, плойку хочешь? Ты только скажи, я прям щас тебе куплю!

— Серьезно? — Рыжий морщится, глядя на него как на идиота.

— Сука, да! Да, мать твою! Я все нахуй сделаю! Ты только скажи, я все куплю! — он бросается вперед, хватая Рыжего за руки, но тот резко вырывает их. — Я могу дать тебе все, — вдруг выкрикивает Ли, — любую хуйню! Ты только скажи! Я все для тебя сделаю!

— Ты серьезно, ебанат конченый, думаешь, что дело в деньгах? Думаешь, можешь купить меня? За тачку и PlayStation? Мне нахуй не всрались твои деньги!

— Тогда че не так, Рыжий? Че он такого сделал, что ты променял меня на это дерьмо? Чем он лучше?! Почему он, а не я?! — у Ли явно начинается истерика, и нехилая такая. Его трясет, он на взводе.

— Угомонись, боже. Че ты драму развел?

— Семь лет, — произносит он тихо, почти беззвучно. — Семь лет я был рядом. Ждал. Терпел. Делал все, что ты хотел, все, что тебе нужно. А ты даже взглянуть на меня по-человечески не мог.

Он делает шаг ближе.

— Я закрывал глаза на твои загоны. На твои отказы. На твои заморочки. Потому что думал — со временем… ты поймешь. Ты выберешь меня.

Голос становится резче.

— Но ты выбрал его. Этого пидора. Которого знаешь пару месяцев.

— Все делал? — Рыжий вздергивает бровь, поворачиваясь к нему. — Теперь это так называется?

Ли шумно дышит, грудь вздымается от поверхностного дыхания.

— Я за тебя сел. Платил. Нашел работу. Спасал твою мать. Я все делал. Я заслужил.

Еще шаг. Его голос по-прежнему низкий, почти ласковый.

— Расскажи мне, Рыжий. Что он тебе такого дал, чего я не смог? Чем он тебя купил, а? Потому что если ты думаешь, что это любовь…

Он скалится.

— …то ты, блядь, глупее, чем я думал.

В его глазах — боль и растерянность. Но Рыжий не чувствует ни жалости, ни вины. Только злость. Такая, что перехватывает горло. Он шумно втягивает воздух, пытаясь говорить ровно.

— Ты разрушал меня, Ли, — резко бросает он. — Под прикрытием заботы. Ты делал вид, что спасаешь, но каждый раз топил глубже. Словами, поступками, своим контролем. Мне казалось, что я исчезаю. Что я уже не я, а просто твоя тень.

Он делает шаг ближе, лицо напряжено.

— Я боялся тебя. Серьезно. Постоянно. Годами. Ты держал меня на коротком поводке. А я не знал, как вырваться. Но все. Все, Ли. Я больше не боюсь.

Он выдыхает. Глубоко. Медленно.

— Знаешь, что самое уебищное? Ты вычистил всех вокруг меня. Одного за другим. Отталкивал, ломал, злился, как только кто-то приближался. А я оставался. Потому что думал, что без тебя — никак. А оказалось, можно.

Он проводит рукой по лицу.

— Это мой выбор, с кем быть, с кем дружить, с кем сосаться. Мой, понял? Не твой.

Ли сжимает челюсти. Смотрит на него с остекленевшими глазами.

— Ты…? — щурит глаза, не понимает до конца. Или не хочет понимать.

— Ты спрашиваешь, почему он? Потому что он — не ты. Он не орет. Не угрожает. Не играет. Не держит за горло. Не давит. Не пиздит. С ним я дышу. Не оборачиваюсь через плечо. Не жду, когда прилетит. Он просто… рядом. Как человек. Не как надзиратель. Мы с ним на равных, вот и все.

Молчание становится тяжелее воздуха. Ли будто хочет что-то сказать, но губы остаются сомкнутыми. Все внутри него рушится, но Рыжий больше не чувствует жалости. Он смотрит на него и не испытывает ни-че-го.

Достаточно он был спасателем. С него хватит.

— Спасибо за все, — тихо говорит Рыжий. — Были хорошие моменты. Смешные. Но ты не любил меня. Ты просто хотел держать под контролем. Я это знал. Всегда. Но боялся признать. А теперь — не боюсь. И мне понадобилось семь ебучих лет, чтобы наконец отрастить себе яйца.

— Нет, — голос Ли срывается, и он бросается вперед. Хватает Рыжего за плечи. — Нет, нет, нет. Ты не можешь, Рыжий. Нет! Не можешь! Так дела не делаются, чувак. Это же шутка, да? Просто херовая шутка, верно?! — он начинает нервно смеяться.

— Отпусти, — глухо говорит тот.

— Я изменюсь! Хочешь — завяжу со всей этой херней. Я завяжу с бухлом, завяжу с драками, с наркотой. Со всем завяжу. Я справлюсь! Ради тебя! Только не уходи. Я стану другим, я клянусь. Серьезно! Только останься!

Он падает на колени, вцепившись в руки Рыжего. Голос дрожит, в нем паника.

— Я люблю тебя, — шепчет он. — Я же… люблю тебя, черт тебя дери. Почему ты не видишь этого? Почему ты все ломаешь?

Рыжий медленно отводит его руки.

— Потому что ты меня не любишь. Ты привык владеть. Я тебе нужен — как вещь.

Он смотрит на него с неожиданным спокойствием. Медленно выдыхает. Он спокоен, как штиль. Чувствует лишь облегчение, что наконец смог высказать все, что хранил в себе много лет.

— Я люблю тебя, Рыжий! Люблю, слышишь?! Не делай так, не съебывай от меня, блядь! Мы должны быть вместе! Ты и я! Всегда так было! Мы ведь обещали держаться вместе!

— Успокойся, Ли. Все. Поздно.

— Нет, Рыжий, ну нельзя вот так, ну блядь! Ты же знаешь, как я без тебя… Ты не можешь меня бросить!

— Я уже бросил, — спокойно. — Просто ты только сейчас это понял.

Рыжий наконец-то отцепляет его руки от себя и отшатывается, оставляя Ли в его агонии на полу. Он не просто злой и усталый — он выгорел до костей, у него сожжены все мосты, и от этого не легче, а страшнее.

Потому что понимает, что должен был сделать этот шаг еще давно, но только сейчас, стоя перед Ли, понимает, насколько глубоко тот вцепился в него, вгрызся, пророс паразитом в его жизни.

— Я больше не прошу. Ни прощения, ни понимания, ни любви. Не хочу ничего. Только — свободы. Понял?

Рыжий сглатывает, смотря на него сверху и спокойнее добавляет:

— Прощай, Шэ Ли. Спасибо за семь лет дружбы.

И разворачивается.

Чувствует свободу. Настоящую, будто наконец вынырнул из-под воды после долгого удушья. Это облегчение, но еще онемение, пустота после стольких лет зависимости от токсичных отношений.

У двери стоит Лысый. Блокирует проход. Рыжий останавливается, но не боится. Просто смотрит. Усталый. Свободный.

— Бля, еще и ты тут. Отойди.

Он не шевелится.

— Съеби, я сказал.

Снова никакой реакции, только ухмылка на пол-ебла.

— Оглох, что ли?! Съебись, сказал!

Он уже раздражен, оборачивается к Ли:

— Бля, скажи своему…

Но договорить не успевает, потому что Ли на ногах. И заходится жутким смехом. Хрипящим, болезненным, вырывающимся откуда-то из глубинки, из самых темных и опасных частей его души. Смех корежит барабанные перепонки, внутри все неприятно отзывается на этот смех. Тревожка просыпается.

Он смеется, пока не заходится хриплым кашлем.

— Ли, ты че?..

А потом висок обжигает острой болью, и уже затуманенным сознанием Рыжий слышит звон стекла бутылки.

И проваливается в пустоту.

***

Хэ Тянь поднимается по ступенькам, замирает на крыльце с поднятой рукой. Сердце неистово колотится в грудине. Он делает глубокий вдох и стучит в дверь.

Несколько секунд ничего не происходит, потом за дверью слышится мягкий звук шагов и скрип половицы. Тянь сразу понимает, что это не Рыжий — он всегда старается огибать это место. Замок тихо щелкает, и на пороге Джу — сонная, в халате, с растрепанными волосами.

— Хэ Тянь?.. — она прищуривается, явно не ожидав увидеть его среди ночи.

— Добрый ночи, Джу. Прошу прощения, что так поздно беспокою вас. Не хотел вас будить.

— Ну что ты, что ты! Ничего страшного, — она ласково ему улыбается. — Ну же, заходи. Холодно здесь.

— Нет-нет, я буквально на секунду. Шань не дома? — Хэ Тянь изо всех сил старается сохранить голос ровным, но внутри уже все сжимается.

Джу моргает, мгновенно просыпаясь.

— В смысле?.. — она хмурится, быстро оглядываясь через плечо, будто надеясь увидеть сына за спиной. — Он же у тебя.

Хэ Тянь мгновенно чувствует, как что-то холодное сжимает его изнутри.

— Он написал, что ночует у тебя… — ее голос дрожит, пальцы крепче сжимают дверную ручку.

Хэ Тянь реагирует мгновенно.

— Все нормально, — он делает шаг ближе, говоря спокойно, уверенно. — Значит, мы просто разминулись. Скорее всего, он у дру…

— У Цунь Тоу? — перебивает Джу, хватаясь за любую надежду.

— Цунь Тоу? — удивленно переспрашивает новенький, слыша это имя впервые.

— Ты его не знаешь? Это друг Шаня. Они хорошо общаются, насколько я знаю.

— Да, да, точно, — кивает он быстро, словно это и так очевидно. — Мы собирались собраться вместе — с Цзянь И и Чжань Чжэнси. Он хотел взять с собой Тоу, говорил мне сегодня, вылетело из головы.

Женщина судорожно выдыхает, но в ее глазах все еще плещется беспокойство. Она явно разрывается между страхом и доверием к его словам.

— Это мои друзья, Джу. Хорошие ребята, не волнуйтесь. Я поеду сразу за ним. Уверен, Шань у него, — Тянь широко улыбается, выдавливая из себя.

— Ты уверен?.. — ее голос тихий и встревоженный.

— Да, — кивает он. — Все в порядке. Я обязательно напишу вам, когда найду его.

Хэ Тянь делает шаг ближе, аккуратно касаясь ее плеча. Джу медленно кивает, выдохнув, но в ее глазах остается тень тревоги.

— Хорошо… Спасибо, Тянь.

— Спокойной ночи, — он улыбается ей, хотя внутри уже бьет набат. — Извините еще раз, что потревожил.

Он разворачивается и идет вниз по лестнице, когда Джу его окликает:

— Тянь, ты ведь меня не обманываешь?

Он делает максимально серьезное лицо, оборачиваясь обратно.

— Ни в коем случае.

— Мне на душе не спокойно, — Джу тяжело выдохнув, прижимает ладонь к области груди. — А если с ним что-то случилось?

— Все будет в порядке, — он мягко улыбается. — С ним все будет хорошо, вот увидите.

Попрощавшись, он спускается с крыльца. Но стоит двери за спиной закрыться, как улыбка слетает с лица. Сердце колотится в груди. Все не так.

Все не в порядке.

Он шагает быстрее, достает телефон, снова набирает номер.

Рыжий, где ты?

Чувство приближающегося пиздеца уже захлестывает с головой.

***

Ветер с хриплым воем рвется с моря, хлещет по щекам ледяной солью. Ему холодно, чертовски холодно. Рыжий приходит в себя медленно. Голова пульсирует тупой, гулкой болью, и даже веки кажутся невыносимо тяжелыми. Тело совсем не слушается, и открыть глаза получается не с первой попытки.

Перед глазами мутно, и приходится проморгаться несколько раз, всматриваясь в дрожащую темноту, пока в поле зрения не проступают силуэты — выбоины досок под ним, искривленный металлический каркас старого склада и… фигура напротив. Он все там же, на старом заброшенном складе, только теперь снаружи, где воет ветер и волны бьются о причал. Погода разбушевалась, и внутри Рыжего происходит то же самое.

Ли сидит перед ним на кортах, как зверь перед жертвой, и держит в руках его рюкзак.

— О, — голос скользит, как масло, — наконец-то. Не хотелось бросать тебя в залив, холодновато сегодня… еще воспаление подхватишь.

Он улыбается. Медленно, с ленивой насмешкой, поймав встревоженный взгляд Рыжего.

Пальцы Ли шарят в рюкзаке, небрежно выбрасывая тетради и книги на промозглый бетон. Бумага трепещет на ветру, как сорванные листья. И вот — пауза.

— А это что у нас тут такое? — голос уходит в хриплый шепот, вкрадчивый, как яд. Он медленно вытаскивает красную коробочку с надписью «Хэ Тянь», и сердце Рыжего на мгновенье перестает биться. — Смотри-ка… тут написано «Хэ Тянь». Ты хранишь это? Сентиментальная тварь. Или это для него?

— Не смей трогать! — срывается с губ Рыжего, но сразу же волной накрывает головная боль, гасит рывок.

Ли выпрямляется, его улыбка превращается в гримасу отвращения.

— Значит, это все-таки от него, м? — продолжает, уже с ленивым презрением. Он смотрит на вещь с отстраненной гримасой, будто держит дохлую птицу. — Отлично, значит, так будет еще интереснее.

Он швыряет коробку обратно в рюкзак, как мусор. Следом летит полупустая бутылка коньяка, струя янтарной жидкости проливается прямо на ткань.

— Какое расточительство. Хороший был коньяк, — бросает он, доставая зажигалку.

Щелчок.

Искра.

Огонь рождается моментально — обжигающий язычок скользит по пропитанной ткани, рождая хруст, тепло, треск. Вещи пылают, как чьи-то воспоминания.

— Что ты делаешь?! — орет Рыжий, и голос у него хриплый, сорванный. — С ума сошел?!

Превозмогая боль, он вскакивает с места и бросается прямо к горящим вещам, но чужая рука хватает его за плечо, с силой останавливая.

— Смотри. Красиво же, — шепчет Ли.

— Отпусти… ублюдок! — Рыжий выкручивается, пихает его в живот, но сразу же задыхается — ворот толстовки резко натягивается, впивается в горло, перекрывая воздух.

— Ты забылся, Рыжий, — шипит Ли, — у тебя нет ничего. Все — мое. Ты — моя вещь.

— Мудила… весело унижать меня? — хрипит Рыжий, вцепившись в ворот.

— Очень весело, — Ли склоняется ближе, задумчиво потирая подбородок. — Мне безумно нравится твое выражение лица. Ты такой красивый, когда ломаешься.

Рыжий чувствует, как Ли утыкается носом в его шею, шумно тянет воздух носом и шелестит:

— Все, что тебе дали, — можно отнять. Все, что ты хранишь, — можно сжечь. И никто даже не узнает. Понял?

И тут — вспышка.

Воспоминание. Кастет.

Тяжелый, холодный металл, что лежит глубоко в кармане куртки.

Пальцы нащупывают металл. Подарок Ли. Саркастичный знак «заботы». Когда-то он сам подарил со словами: «А еще им можно зарядить по ебалу, если сильно раздражают, особенно всякие мажорские ублюдки». Вот только зарядить им всегда хотелось другому мажорскому ублюдку.

Сердце грохочет в ушах. Рыжий делает вид, что оседает, будто слабеет, и именно в этот момент — рывок.

Он разворачивается резко, почти вслепую, и бьет — коротко, сильно, чисто — кастет впечатывается Ли в скулу. Хруст, как если бы треснула ветка под ногой.

Ли отлетает назад, теряет равновесие, заваливается на доски. Спина с глухим стуком ударяется о стену склада, он кривится, сдавленно ругается. Не отключился. Но замер на секунду, в шоке и боли.

Этой секунды хватает.

Рыжий бросается к огню.

Глаза слезятся от дыма, волна жара обжигает лицо. Потому что здесь разгорелось настоящее пепелище. Он, не раздумывая, падает на колени и лезет в пылающую кучу — в горящие обрывки бумаги, в обугленные лямки рюкзака. Запах гари и плавящейся ткани ударяет в нос. Он не думает. Просто лезет руками в огонь. Кожу обжигает невыносимой болью. Но он лишь стискивает зубы, даже не кричит, только рыщет пальцами.

— Ну же… сука, ну же… — сипит он.

Наконец — пальцы нащупывают. Красная коробка, теперь почерневшая, обугленная по краям, но — целая. Рыжий вытаскивает ее, прижимая к груди, будто спас кого-то живого. Прижимая к груди, словно это последнее, что у него есть.

Позади — уже встает Ли. Тяжелое дыхание, топот по доскам, и голос — рваный, злой, с оттенком удивления:

— Ты меня ударил… — он хохочет, дико, натужно, с придушенным кашлем. — Ты, блядь, ударил меня?!

Рыжий поднимается на ноги, сжимая коробочку в закопченных ладонях. Костяшки пальцев красные, изодраны в кровь, одна ладонь уже пузырится от ожога. Он не чувствует боли. Только жар. Только вкус железа во рту.

— Теперь у меня есть свое, — выдыхает он. — Пошел ты, мудак.

Где-то внутри что-то надламывается — и становится тверже.

Тишина складывается вокруг, как стены. Влажный воздух будто слипается на губах.

Рыжий все еще стоит — будто вкопанный, будто прижат к полу одним взглядом. Но руки дрожат. Незаметно, но он сам это чувствует. Злость, страх, тошнота — все сбилось в один плотный комок под ребрами. Он не может пошевелиться, не может двинуться. Потому что знает: один шаг — и Ли сделает хуже. Потому что за его спиной стоит Лысый. Потому что Ли перешел черту и не угомонится, пока не доиграет до конца.

— Знаешь, что меня в тебе раздражает? — тихо говорит Ли, отходя к дальнему ящику. — Ты все еще думаешь, будто можешь не слушаться. Что ты имеешь выбор. Смешно. Новенький на тебя плохо влияет, знаешь? Раньше ты мне отпор дать не мог, а теперь посмотри. Меня моим же подарком. Так дела не делаются, Гуань Шань.

Он открывает крышку ящика. Рыжий слышит, как внутри что-то глухо лязгает. Металл. Глухой, короткий, тяжелый звук.

Цепь.

Ли вытаскивает ее, как фокусник достает зайца из шляпы, — не спеша, с почти равнодушным выражением лица. Старая, ржавая в местах, с крюком на конце. Скорее всего, предназначенная для рыбалки или чего-то в этом духе.

Он подходит к горящему огню и швыряет цепь туда. Языки пламени отражаются в его глазах.

Рыжий тут же чувствует пиздец, надвигающийся с неимоверной скоростью, как фура, которая летит прямо на тебя. И стоять здесь, ждать своей участи — самое дебильное, что может быть.

Он срывается с места и бежит изо всех сил, игнорируя боль в руках и голове. Он бежит на пределе своих возможностей. Слышит за спиной громкое «За ним!».

По такому сюжету плакал бы любой триллер или блокбастер. Ночь, тревога и погоня. Рыжий отчетливо слышит за спиной топот не одной пары ног. Перед взглядом мелькает дорога — спасение, выход из ада. Но добежать он не успевает. Нога цепляется за какой-то выступ, и он летит на землю, как в замедленной съемке. Проезжается руками и лицом по мерзлой почве, раздирая и так раненные и обожженные руки.

В этот момент на него наваливается что-то тяжелое и рывком тянет вверх. Лысый. Он шумно и хрипло дышит прямо в ухо, пока волочит его обратно. К нему присоединяется еще кто-то. Сопротивляться бессмысленно, да и сил уже не осталось. Легкие и тело горят от боли. Чудо, что Рыжий все еще в сознании и не отключился.

Его небрежно кидают на бетон, у ног Ли, и тут же рывком ставят на ноги. И вот он стоит перед ним. Безоружный, раненый, сломанный. Не двигается. Только смотрит на Ли с ненавистью и сжимает красную коробочку в руке.

— На колени, — голос Ли мягкий. Почти шутка. Почти просьба.

Рыжий не слушается. Ли подходит ближе, смотрит в лицо. Долго. Слишком долго. А потом резко — с размаху — впечатывает кулак прямо в живот.

Вкус крови.

Рыжий снова падает на бетон, пытается подняться — но тут же чувствует, как тяжесть ложится ему на спину. Ли придавливает его коленом, выкручивает руки назад и ставит его на колени.

— Держите его.

Вместо Ли теперь его удерживают двое его шестерок. Сам же он поднимается и отходит, бросив:

— Не надо дергаться. Будет хуже.

Слышится звон металла, пока Ли снова не появляется в поле зрения. Он наклоняется ближе. Рыжий чувствует его дыхание у уха.

— Я ведь мог быть нежным. Но ты сам выбираешь боль. Ты всегда ее выбирал.

Шею обжигает невыносимой болью. Металлическая цепь, которая пролежала в огне, теперь обвивается вокруг его шеи. В нос тут же лезет отвратительный запах горелой плоти. Он задыхается от боли, но не кричит, только сжимает челюсть до хруста.

А Ли улыбается.

— Ш-ш-ш. Только не кричи. Вдруг кто услышит. Ты же не хочешь свидетелей рядом, так?

Рыжий хрипит, судорожно дергает руками, но держат его крепко. Ли не двигается. Только смотрит. Смотрит так, будто ему нравится каждое движение, каждая попытка Рыжего вырваться.

— Ты знаешь, что я не люблю, когда ты меня игнорируешь, — говорит он, и цепь натягивается сильнее. — Или когда врешь. Или когда пытаешься уйти.

Цепь натягивается еще.

Мир качается. Рыжий давится воздухом, ногти впиваются в собственную кожу, но Шэ Ли лишь усмехается. Медленно. Зверино.

— У тебя ничего нет, кроме меня, — шепчет он, и его голос пронзает Рыжего сильнее, чем металл. — Ни твоей жизни, ни свободы, ни права решать, ни твоего Хэ Тяня. Все, что у тебя есть, — это я. И боль.

Теперь — это кандалы. Теперь — это настоящая угроза.

— Но не бойся, — почти ласково продолжает он, — я не убью тебя. Ты мне слишком нравишься живым. Сломанным, но живым.

Он ослабляет хватку резко — как будто бросает. Рыжий судорожно вдыхает, сгибается пополам от кашля, от злости, от унижения. В глазах темнеет.

Ли выпрямляется. Смотрит сверху. Как будто только что не держал цепь у чужого горла. А Рыжий остается на земле — скрученный, обожженный, униженный.

— Подумай о своем поведении, Рыжий, — бросает он, присев на корты перед ним и хищно улыбаясь. — Стоит ли твой мажор таких мучений? Скажи, что никогда больше не будешь пересекаться с ним — и все закончится. Я отпущу тебя прямо сейчас, если пообещаешь мне.

Рыжий моргает, пытаясь собрать в цельное изображение размытые пятна перед глазами. Все плывет. В висках глухо пульсирует, в голове звон, а горло горит огнем. Ли склонился слишком близко — дыхание его обжигает кожу. От него несет алкоголем, чем-то химическим, и в глазах горит странный, безумный свет.

И тогда, сквозь эту пелену, сквозь страх, который уже начал разъедать изнутри, Рыжий с силой резко вскидывает подбородок — и плюет ему в лицо.

Плевок смачно ударяет Ли в щеку, стекает к подбородку. Несколько капель остаются на ресницах. Рыжий дышит тяжело, прерывисто. Все тело — как натянутая струна. Он дрожит, но смотрит прямо. В его взгляде — ненависть, вызов, отчаяние.

— Гори в аду, ублюдок… — цедит он сдавленно.

Пауза — и в этой тишине будто что-то ломается.

Лицо Ли застывает. Его глаза, прежде играющие, сейчас хищные и пустые. Он выпрямляется медленно, будто взвешивает — убить сразу или оставить на потом. Пальцами медленно стирает с лица и стряхивает. Хрипит, и голос его веет смертью и сталью.

— Тащите его внутрь.

Рыжего, в полуобморочном состоянии, хватают под руки. Ноги подкашиваются. Он не сопротивляется — не может. Но выбор уже сделан. И он будет стоить дорого.

Причал исчезает в темноте, оставляя после себя только запах металла, дыма и страха.

А где-то внутри — впервые, действительно впервые — Рыжий понимает: из этой ночи он выйдет другим.

Если вообще выйдет.

***

Ночь ложится на город как простыня с чужого плеча — мятая, влажная, не по размеру. Хэ Тянь идет быстро, почти не глядя под ноги. Он обошел уже три района. Сначала — «Рис и палочки», где Мо работает. Потом — старый магазин на углу, куда тот иногда заглядывал за сигаретами. Район возле его дома. Мост, под которым они курили в январе, крыша торгового центра. Ноль. Сухое, злое ничто.

На телефоне — восемь пропущенных от Цзянь И. Он перезванивает, когда уже не остается смысла — просто чтобы не чувствовать себя совсем пустым.

— Нашел? — голос Цзяня в динамике глухой, как будто из-под воды. На фоне — какой-то шум: машины, разговоры, голос Чжэнси вдалеке, будто ссорятся.

— Нет. Я уже четвертый раз обхожу этот район! — гаркает Тянь в трубку. — Его нет здесь!

— Мы прошли весь Шанчэн. Тут тоже никого. Может, он уехал?

Хэ Тянь молчит. Потом выдыхает:

— Он бы не уехал. Не вот так.

Цзянь И шумно вздыхает.

— Мы найдем его. Я… я знаю, что ты сейчас думаешь.

— Ты не знаешь, — глухо отзывается Хэ Тянь. Идет дальше, не разбирая дороги. Ноги болят, но он не останавливается. — Он может быть где угодно.

Молчание. Потом тихое:

— Хэ Тянь, мы найдем его. С ним все в порядке.

— Ага, — новенький шумно выдыхает, сжав переносицу. Голова начинает неприятно пульсировать.

— Сиси, спроси у вон тех ребят!

Хэ Тянь на секунду замирает. Надежда скользит в нем как маленькое пламя свечи.

— Ну что там? — он не выдерживает долгого молчания.

— Ничего, — Цзянь нервно выдыхает в трубку. — Слушай, а у него нет других друзей? Одноклассников, может, с кем он еще общается?

Мысль в голове прорезается как резкая вспышка.

— Цунь Тоу… Тот пацан. Джу что-то про него говорила. Они хорошо общались.

— Кто?

— Цунь Тоу. Но в нашем классе он не учится. Ты его знаешь?

— Нет, а он из нашей школы вообще?

— Не знаю.

Короткая пауза, звук, будто подрываются с места.

— Я попробую найти. Может, кто из старых знает. Скину тебе, если что-то нарою.

— Спасибо, — глухо. Как будто не благодарит — а прощается. И уже отдаленно слышит: «Сиси, ты знаешь Цунь…?»

Хэ Тянь отключается, сжимая телефон до скрипа. Он стоит под фонарем, вокруг плывет золотой свет и пыль, в глазах — злой холод. Воздух тяжелый, как перед ливнем. В городе шум, музыка, чужой смех, запах масла и бензина. Все чужое. Все — не о нем.

Он просто идет дальше. Потому что остановиться — страшнее, чем не найти.

Проходит минут двадцать. За это время Хэ Тянь успевает докурить до фильтра четыре сигареты, стереть пепел о бетон, пройти еще пару кварталов — просто чтобы не стоять. Телефон дрожит в руке — сообщение от Цзяня.

[Цзянь И]
01:27
Вот номер
Но не знаю рабочий ли

Без вступлений. Хэ Тянь тут же набирает. Гудки. Один. Второй. Потом — сброс. Он плюется сквозь зубы, жмет повтор. Гудок. Гудок. Щелчок.

— …Алло? — голос на том конце сонный, как будто вытащен из-под подушки. — Кто это, блядь?

— Цунь Тоу?

— Да. Кто спрашивает?

— Хэ Тянь. Мне нужен Мо.

— Мо?

— Мо Гуань Шань, — с нажимом отвечает Тянь.

Пауза. Шорох. Видимо, Цунь Тоу приподнимается, почесывается, пытается понять, это все еще сон или уже проблема.

— Ты думаешь, он у меня?

— Я не знаю, где он. Никто не знает. Он пропал.

— Так а я тут причем?

— Вы ведь дружили, так?

— Допустим. Но это было сто лет назад. Сейчас я ваще хз, где он и чем занимается. Ты не по адресу, чувак.

— Блядь, — Хэ Тянь оседает на бетонный бордюр. Последняя надежда ускользает от него, оставляя после себя болезненную пустоту.

На другом конце шуршат и слышится длинный выдох.

— У Ли проверял? Может, он опять с этим уродом, — в голосе усталость и что-то вроде отстраненной злости.

Новенький замирает. Конечно. Шэ Ли. Как он мог забыть про него?

— Ты знаешь, где он живет?

— Ты прикалываешься? — голос вдруг становится резким. — Я похож на самоубийцу, чтобы знать, где живет это чудовище?

Хэ Тянь закрывает глаза. Воздух — как сажа. Он не дышит, просто слушает, как в трубке кто-то хрипло зевает. Все. Точка. Ни шанса, ни адреса. Только туман и мрак.

— Есть одно место, — вдруг выдыхает Цунь Тоу, — старый склад за Сиху. Мо говорил, что Ли водил его туда. Типа, это его место, где они часто тусуются. Заброшка, которой уже сто лет никто не пользовался. Там еще это… как же его… порт для лодок есть.

Хэ Тянь резко вскидывает голову. Сердце стучит гулко, будто вбивают сваи.

— Рыбацкая деревня?

— Да. Район старого рынка, на окраине. К северу от Западного озера. Между бетонкой и рельсами. Там еще забор со странными граффити, ты не пропустишь. Только…

Пауза. Затем — сухо, почти без эмоций:

— Если он правда там — на твоем месте я бы поторопился.

Тишина. Только дыхание, чуть более тяжелое, чем секунду назад.

Хэ Тянь не отвечает. Просто сбрасывает, поднимается на ноги, бросает телефон в карман и срывается с места, будто все это время стоял на старте.

Он не знает, кого именно он там найдет. Но хуже этой неизвестности может быть только опоздание.

***

Рыжий не знал мира без насилия.

Мир жестокости, подчинения, страха, тревоги был единственным знакомым ему миром, а люди жестокости — единственными знакомыми ему людьми. Он и сейчас не знает другого мира и других людей.

А были ли они когда-нибудь?

Запах дерева здесь особый — сырой, с прожилками плесени, впитавший в себя десятки лет. Склад на причале давно не используют по назначению. Щели между досками, кривой пол, заплатки из гвоздей и старого железа. Когда ветер гонит воду с моря, доски стонут, как живые. Они стонут и сейчас, вторя каждому удару сердца Рыжего, загнанного в угол.

Здесь все принадлежит Ли. И Рыжий это чувствует кожей, каждой клеткой. Особенно сейчас, когда тот медленно захлопывает дверь склада, отрезая последний луч надежды, и нависает над Рыжим, как живая, дышащая угроза. Его тень падает на Рыжего, словно саван, предвестник неминуемого.

Он входит тихо.

Слишком тихо. Не так, как ходят люди. Не так, как должен ходить человек. В его движениях нет ни спешки, ни звука — только эта липкая тень, что стелется по полу раньше него.

Ли появляется не внезапно — он как ржавчина: ползет медленно, но разъедает до костей, до самого нутра, оставляя после себя лишь гниль.

Стоит в дверях и смотрит. Смотрит так, будто уже держит тебя за горло, сжимая, лишая воздуха, превращая в бездыханную куклу. Будто ты — не человек, а стеклянная баночка с пауком внутри. Слишком хрупкий, чтобы сопротивляться. Личный питомец без права на выбор и свободу. Его взгляд — это приговор, для которого нет апелляции.

У него нет лица — не в смысле буквально. Но оно такое… гладкое, отрешенное, холодное, будто выдолбленное из гипса. А глаза — глубоко посаженные, без света, как два мертвых желтых фонаря. В них не отражается ничего человеческого. Ни мысли, ни сочувствия, ни малейшего проблеска души.

Только пустота и жажда, которая обещает поглотить все живое.

Так может смотреть только зверь, выжидающий момент. Хищник, что чует кровь, даже если ее еще нет.

Он улыбается. Медленно, растягивая губы. Эта улыбка не предвещает ничего, кроме пыток, медленного и мучительного конца.

— Я ведь хотел решить все по-хорошему, — слышится знакомый голос, мягкий, почти ласковый, — но ты вынуждаешь меня.

Эта обыденность, эта фальшивая мягкость, только усиливает ужас, проникающий в каждую клетку. И в эту секунду все внутри Рыжего сжимается — скукоживается, пытаясь стать невидимым, исчезнуть.

Мир сдвигается. Комната становится слишком тесной. Воздух — слишком густым, словно его наполнили свинцом. Сердце — барабаном, готовым проломить ребра. Он чувствует, как кожа покрывается холодной испариной, а горло будто завязывается изнутри, не давая сделать даже спасительный вдох.

Это не страх. Нет. Страх — это холод, что проникает в каждую клеточку, превращая мир в искаженное, враждебное место, где каждый вдох дается с трудом, а сердце колотится, заглушая все мысли, кроме одной: спастись любой ценой.

Но это… это как если бы смерть подошла слишком близко, положила ледяную ладонь на щеку и прошептала тебе на ухо свои неизбежные обещания. Это предвкушение неминуемого конца, только страшнее, потому что оно не дает тебе умереть.

— Ты сам, Рыжий. Сам во всем виноват, — Ли повторяет, продолжая медленно надвигаться на него. — Я не хочу так, но ты не оставляешь мне выбора.

Его слова — это отвратительная ложь, обвинение, которое он выплевывает, словно яд.

Ли резко разворачивает его и ударяет грудью о стену. Рыжий шипит, чувствуя, как в ребра впиваются искривленные от старости гвозди. Боль пронзает его, выбивая воздух из легких. Откуда-то сбоку раздается грубый смешок. Лысый. Он все еще здесь. Его смех, сухой и бездушный, звучит как приговор, закрепляющий его беспомощность.

— Ну же, — Ли утыкается губами в его шею, его горячее дыхание обжигает кожу. Хватает за запястья и выкручивает их назад, вжимая Рыжего грудью в стену, — отдайся мне. Почему ты не можешь просто… просто быть моим? Почему ты всегда должен все усложнять?

В его голосе слышится отвратительная смесь обиды и извращенного желания, будто Рыжий сам виноват в его похоти.

Рыжий дергается в его руках, изворачивается, толкает его локтем в грудь. Ли шатается, но не отступает.

— Убери от меня свои руки, ты ебанутый?! — каждое слово рвется из него с трудом, пропитанное ненавистью.

— Ты должен понять, — Ли звучит сдавленно, почти умоляюще. — Ты… я не могу без тебя. Я не могу… — эта ложь, эта имитация боли — отвратительна. Она лишь еще больше подчеркивает его животную сущность.

Его хватка становится сильнее. Рыжий дергается, но Ли резко разворачивает его к себе и вжимает в стену. Его вес давит, словно могильная плита, лишая возможности сопротивляться. Паника захлестывает. Холодная, острая, она пронзает Рыжего до мозга костей.

— Отпусти меня, мразь! — крик застревает в горле, превращаясь в хриплый скрежет.

Он вырывает руки, пытается выбраться из этого захвата. Ли склоняется к его лицу, хватая за подбородок, пытается прижаться губами. Рыжий действует на инстинктах. Игнорируя адскую боль в теле, ударяет его головой в нос, но тот только рычит и, схватив его за волосы, швыряет на пол. Голова ударяется о гнилые доски, сотрясая весь мир.

— Ты мой, Рыжий! Ты всегда был моим. И если ты не хочешь по-хорошему, придется сделать так, чтобы у тебя не осталось выбора, — его голос низкий, хриплый, полный больного триумфа.

Гуань ощущает, как начинает дрожать. Не снаружи — изнутри, в позвоночнике, в ногах, в пальцах. В мыслях. Он понимает, что будет. Знает это с той самой секунды, как увидел его в дверях. Это осознание неизбежности, хуже любого удара.

— Не трогай… не смей! — выдыхает Рыжий, извиваясь. Он лягается, дергается, пытается вернуть себе преимущество в этом неравном бою.

— Ты сам довел до этого, — голос Ли дрожит. — Я же предупреждал тебя. Я столько терпел и ждал, а теперь ты получишь то, что заслужил.

Внутри все сжимается. Гуань чувствует, как его выворачивает от омерзения. Он дергается, пытается ударить ногой, но Ли сильнее. Боль пронзает скрученные запястья, когда Ли сжимает их в одной руке, вторую запускает в его штаны. Грубые пальцы, ледяные и чужие, скользят по коже, вызывая тошноту.

Чувствует, как ладонь Ли тянется ниже, и что-то внутри взрывается. Не страх — ярость. Отчаяние, горящее, словно уголь в груди, вбитое в кости, в каждую жилку. Последняя искра, которая осталась в нем, прежде чем все окончательно погаснет.

Он запрокидывает голову и впивается зубами в шею Ли. Не в кожу — вгрызается глубже, до кости, до самых вен. До крови. Как загнанный в угол зверь, который знает: погибнет, но утащит врага с собой. В этом укусе — вся его боль, вся ненависть, вся его последняя, отчаянная попытка сопротивления.

Ли взвизгивает, как раненое чудовище, и сразу же отшатывается. Его рука отпускает запястья, тянется к шее, а другая — мгновенно врезается в лицо Рыжему.

Удар тяжелый. Мир взрывается светом. Голова отлетает вбок, щека распухает мгновенно, пульсируя острой болью. Металлический вкус во рту — кровь. Рыжий почти теряет сознание, мир вокруг него плывет, угрожая поглотить его совсем.

— Сука! — рявкает Ли, задыхаясь от ярости. — Ты у меня…

Он не заканчивает. Снова наваливается, рывком переворачивает Рыжего на живот, вжимает в пол так, что доски заходят занозами под кожу. Грудная клетка не двигается — нечем дышать. Ли с силой стягивает с него штаны. Резко. Наотмашь. Каждое движение — это унижение, каждый звук — оскорбление.

Стыд обжигает сильнее, чем страх. Он разъедает его изнутри, сжигая остатки человеческого достоинства. Рыжий зажмуривается.

«Это конец, — шепчет внутренний голос. — Теперь уже точно».

Он снова дергается, рвется, бьется, но сил нет. Осталась только дрожь. И ненависть. К нему. К себе. Ко всем, кто позволил этому случиться. К миру, который его предал.

Снаружи кто-то смеется. Сухо, мерзко. Лысый со вторым дружком все еще здесь. Рыжий слышит, как тот кашляет и шепчет что-то, как будто комментирует происходящее, как матч по телевизору. Эти голоса, эти звуки равнодушия пронзают его, словно ножи, делая боль еще острее.

Ли действует слишком точно, будто давно репетировал этот момент. Как будто все это — не случайность, а финал хорошо продуманной сцены, его личного отвратительного спектакля.

— Не надо, — выдавливает Гуань, но голос предает его, хрипит и срывается. Словно не из горла идет, а из какого-то далекого, застывшего места внутри. Места, где уже нет жизни, только боль и отчаяние.

Шэ Ли вжимается слишком крепко. Словно не может отпустить — не потому, что любит, а потому, что теряет контроль. И потому, что привык брать, ломать, сжимать до хруста. Его хватка — это хватка собственника, разрушителя, который не умеет давать, только отнимать.

Рыжий не кричит. Потому что знает: никто не услышит. Потому что крик — это признание.

А он не готов признать.

Ни себе. Ни ему.

Он просто замирает, пока все не становится белым. Белым, как стены его собственной комнаты, в которой он чувствовал себя в безопасности. Белым, как старый полиэтиленовый пакет, в который он вцепляется взглядом.

Он прячется. Не здесь. Не сейчас. Не в этом изуродованном, оскверненном теле.

Он где-то в детстве. Под кроватью. Когда отец кидает в стену бутылку, а мать закрывает уши. Это было его первое убежище от жестокости, и оно снова зовет его.

Он тогда тоже молчал. Научился.

Молчать — значит выживать.

Что-то тянет за бедра — он чувствует, как кожа натягивается, как впиваются пальцы, оставляя вмятины, может, даже синяки, но все будто под водой. Движения — как через вату. Глухие удары, рваные толчки, тяжесть чужого тела, дыхание в ухо — все происходит с ним, но не в нем. Его сознание отделяется от тела, пытаясь спастись от ужаса.

Он не здесь.

Он — где-то в холодном октябре, где пахнет дымом и сырыми листьями. Он идет по мостику, босиком, по доскам, обросшим мхом. Под ногами щиплет, но не больно — просто прохладно. Тихо. Там, в этом мире, он свободен, не искажен, чист.

Тело дергается. Он чувствует, как его двигают, чувствует проникновение внутрь и хриплый горячий выдох прямо у уха. Его рвет изнутри, боль пронзает все тело, скрипят зубы, чтобы не вскрикнуть, но сознание… сознание не здесь.

Сознание — вдалеке. Он смотрит на трещину на полу, там паутина. Паука нет. Пустота, как в его собственной душе.

— Расслабься, ты мне так член оторвешь, — хрипит Ли, но Рыжий этого не слышит. Его слова — просто фон, шум, который не проникает в его убежище.

Стук. Чужое бедро ударяется по его бедрам, задавая ритм. Он считает удары.

Один…

Два…

Три…

Чужая горячая рука пролезает под живот, лезет ниже. Пальцы обхватывают его член и медленно двигаются вверх-вниз. Прикосновение отдается мурашками по телу и электрическим разрядом внизу живота. Рыжий ненавидит себя за это. За то, что его тело отзывается на это. Физиология, с которой ничего не поделаешь, но чувствовать это — омерзительно. Эта ненависть к себе, к собственному телу, которое предает его, становится еще одной раной.

Он зажмуривается до белых пятен под веками.

Он не здесь.

Он на вершине горы.

Под ногами — камни, неровные, влажные от инея, и все вокруг пропитано холодом, в котором нет угрозы. Здесь холод — как укутанное одеяло, как острое, но доброе прикосновение. Это место, где нет боли, нет унижения, только чистая, обволакивающая прохлада.

Он смотрит вниз — на холмы, на черные шапки елей, на серебристый туман, медленно стелющийся по долине. Ветер пахнет льдом и свободой.

Он один.

И это — не одиночество, а облегчение. Никто не кричит. Никто не касается. Никто не просит, не требует, не давит на грудь своим весом, дыханием, запахом.

Только небо. Только воздух. Только его легкие.

Он закрывает глаза и вдыхает. Глубоко. Медленно. Мир — неподвижен. Где-то вдалеке какая-то птица перекликается с тишиной. Где-то внизу блестит узкая лента реки. Солнце низкое, стекает по краям облаков, как жидкое золото, и греет его веки.

Он хочет остаться здесь. Навсегда. Это желание — самое сильное, самое отчаянное. Остаться там, где он цел. Где он — все еще тот Мо Гуань Шань.

Просто стоять. Просто дышать. Просто чувствовать, как воздух царапает горло, как пальцы краснеют от мороза, как в груди нет больше крика.

Тишина.

Простор.

Он — сам.

Он мечтал об этом с детства. С тех самых лет, когда открывал книгу с черно-белыми фотографиями скандинавской мифологии, держал ее на коленях и представлял, как уходит — далеко, высоко, туда, где все чисто.

И вот — он там. Пусть ненадолго. Пусть только внутри.

Но сейчас — он свободен.

И вдруг — удар.

Рывок в бедро. Жестокий, резкий, вырывающий его из спасительного забвения.

Мир падает. Он падает. Внутрь себя. Назад, в тело, в грязь, в жар, в звук.

Хлопок кожи о кожу, глухой и мерзкий, как удар мокрой тряпкой об пол. Запах пота и перегара. Хриплое, тяжелое дыхание у уха. Тяжесть на спине, давящая, как гнет. Все это — омерзительная реальность, которая прорывается сквозь его защиту.

Что-то влажное и липкое где-то на уровне поясницы. Нечеловеческий стон. Рыжий сжимает пальцы в кулаки — неосознанно. Впивается ногтями в ладони, будто держит себя за руку, пытаясь хоть как-то удержаться, не распасться на части. Вгрызается зубами в нижнюю губу, чтобы не дать волю эмоциям.

Он не открывает глаз.

Он не здесь.

Он не здесь.

Он не здесь.

Он старается зацепиться за ледяной воздух, за северные ели, за отблеск солнца на снегу — но они исчезают, как мыльные пузыри, лопаясь, не оставляя ничего. Он пытается вдохнуть — и вдыхает запах Ли, отвратительный, удушающий, проникающий в каждую пору.

Пальцы сжимают его бедра, вбиваются в кожу, как когти. Хлещущее, тупое движение, будто ломают что-то внутри. И ничего не остается — ни холма, ни горы, ни неба. Все исчезло, растаяло, распалось на атомы.

Остается только он. И Ли. Его грязные, настойчивые руки. Его член внутри собственного тела. Его потные бедра, елозящие по бедрам Рыжего. Остается только ужас и безвыходность.

Рыжий не чувствует себя. Только где-то внутри, под ребрами, свернулась жгучая точка — горячая и мертвая. Как лампочка, перегоревшая, но не остывшая. Это — его сломленный дух, его погибающая надежда.

Он не двигается.

Он не сопротивляется.

Он — не он. Просто оболочка, пустая, вывернутая, как мешок. Все, что было Мо Гуань Шанем, ушло, оставив лишь безжизненную форму.

Просто лежит, лицом в пол, губами в старые доски. Мир сузился до этого угла. До запаха. До боли. До жужжащей пустоты в ушах. До последнего, беззвучного крика.

Когда Ли всхлипывает, когда его руки дрожат, когда он прижимается, будто просит прощения и продолжает толкаться с той же яростью — Рыжий смотрит сквозь.

Сквозь доски.

Сквозь мир.

Сквозь себя.

Никто не придет. Никто не спасет.

Поздравляем, стадия гнева успешно пройдена. Теперь начинается следующая глава — торг.

***

Такси тормозит резко — шипят тормоза, водитель что-то кричит ему вслед, но Хэ Тянь уже всем телом толкает дверь, вырываясь из машины, и срывается с места, не оглядываясь.

Под подошвами гремит гравий, пахнет ржавчиной, мусором и рыбой. Металлический забор, исписанный закрашенными и снова проступающими граффити, встречает его мертвенным молчанием. Хэ Тянь почти ломает себе плечо, протискиваясь сквозь проржавевшую щель в створке ворот, пробегает вдоль гнилых поддонов, через сорванные листы металла, мимо старого фургона с выбитыми окнами.

Он почти не дышит. Все внутри пульсирует, гудит, воет: успей, пожалуйста, успей, пожалуйста, пусть он будет в порядке, пусть просто спрятался — пусть хоть побитый, но живой, пусть…

Причал — мрачная тень на фоне тусклого неба. Старый склад — перекошенный, темный, мертвый, как кости затонувшего города. И Тянь понимает, почему именно это место выбрал Шэ Ли: никто сюда не ходит. Никто не станет задавать вопросов.

И почему сразу не подумал про Ли? Почему забыл? Он ведь сам знал, как тот умеет ломать. Сам видел.

Таксист все еще стоит, ждет. Не глушит мотор. Не выключает фары. Свет прорезает темноту, но внутри — черное нутро.

Хэ Тянь бежит, почти на месте. Каждый шаг звучит слишком громко. Доски под ногами стонут, как будто знают, что происходит внутри.

Дверь — приоткрыта.

Не скрипит. Только качается.

И внутри… тишина.

Хэ Тянь влетает в здание так резко, что дверь грохочет об стену. Старые доски под ногами. Пыль поднимается вихрем. Сердце бешено колотится, в висках стучит болью, но все это не имеет никакого значения. Он знает, что что-то случилось.

Пусто?

Нет.

Воздух внутри склада тяжелый, спертый, наполненный мерзким запахом пыли, гнили и… крови. Он чувствует ее прежде, чем видит.

Потом — звук. Слабый. Почти нечеловеческий. Сдавленный.

И тогда он видит.

На полу, в пыльном свете фар, — Рыжий.

Он не понимает, что видит, пока не делает шаг ближе.

Сначала — темнота. Потом — слабое, странное свечение, теплое, как от лампочки в старом коридоре, но совсем неуместное в этом гнилом, промозглом складе. Свет от фар ложится тонкой линией на его горло, там где виднеется багряная полоска. Оно освещает не только его самого, свет словно под кожей, в теле — не кровь, а раскаленное золото. Как будто кто-то вскрыл его — и вместо внутренностей там — свет, вытекающий, капля за каплей, прямо на дерево.

Рыжий лежит на спине. Глаза закрыты. Лицо в тени, все измазано — грязь, кровь, ссадины. Волосы спутаны. Грудь едва вздымается. По шее, по плечам — пятна, следы, отпечатки пальцев чужих рук.

Кровь везде. На его виске, на губах, на руках, на лице. Она заливает кожу, засыхает рваными разводами на подбородке. Он будто погряз в ней. Но свет все равно течет.

И от этого вида сводит желудок.

На нем нет толстовки. Нет обуви. Одна штанина спущена до колена, другая вся в пыли и крови. Руки — как у куклы, раскинуты в стороны, одна подогнута странно, будто сломана, вторая — сжата в кулак, в ней что-то есть. На животе — белесые разводы, сухая кровь. Ниже…

Хэ Тянь не может смотреть.

Он похож на святого. Изломанного. Поверженного. Сломленного до костей — но с сиянием вокруг, как будто даже после всего, даже после этого, его нельзя потушить.

От вида перехватывает дыхание.

Он хочет закричать, но не может. Хочет броситься, прижать его, согреть, вытянуть обратно к жизни — но ноги не слушаются.

Так не должно быть. Никто не должен так лежать — в крови, в одиночестве, в этой жуткой тишине. Тем более не он.

Рыжий не двигается. Только дышит. Грудная клетка едва заметно поднимается и опадает. Хрипло. Сбито. Как будто каждое дыхание — это бой за выживание.

Воздух застревает где-то в области трахеи. Хэ Тянь пытается вдохнуть — не может. Чувствует, как все внутри сжимается, выворачивая его наизнанку.

Он медленно идет на негнущихся ногах. Падает на колени. Пытается дотронуться — и не может.

Как к нему прикасаться, если все на нем — сплошной крик боли?

— Шань, — шепчет он. — Шань, я здесь…

Рыжий не реагирует.

Но все еще светится. Как будто упрямо отказывается умереть. Как будто тело само держит внутри последнее, что осталось от его души, — тонкую золотую жилу, пульсирующую слабым «я еще здесь, я еще жив».

У Хэ Тяня в животе все сжимается. Он не чувствует ног, рук. Только сердце, которое колотится, как бешеное животное в клетке. В глазах пелена, в ушах — только гул крови. В горле ком. Он пытается говорить, но голос ломается. Что бы он ни сказал сейчас — поздно.

И в этот момент понимает: он не успел.

Он опоздал.

Chapter 18: Глава 18

Summary:

Мы дошли с вами до конца этой дороги.

Спасибо каждому, кто шёл рядом, кто читал, ждал, чувствовал, смеялся, плакал и держал за руку моих героев, даже когда они этого не просили. За ваши слова, за тёплые отклики, за поддержку, за то, что не дали мне бросить эту историю, когда было тяжело. Было много грустного, хорошего, весёлого, отрицательного, тёплого, но самое главное - живого.

Но знайте: это не конец.

Есть вещи, которые не отпускают. Герои, которые не умолкают, даже когда ставишь точку. Истории, которые требуют быть рассказанными до конца.

Так что… ещё увидимся.

Спасибо, что были со мной на протяжении этих 10 месяцев. Спасибо, что остаетесь. И спасибо, что ещё точно будете рядом.

С любовью и уважением,
Ваша -shadow lady-

Notes:

Hans Zimmer - Time
Thirty Seconds To Mars - ATTACK
VNV Nation - Illusion

Хэ Тянь протягивает руку, едва касаясь плеча Рыжего — легкий контакт, боится сделать больно. Пальцы дрожат. Горло сдавливает боль, которую не выговорить.

— Шань, пожалуйста… — почти не слышно, больше дыхание, чем слова. — Это я. Я здесь. Все хорошо. Ты в безопасности.

Тело под его рукой дергается.

Сначала еле заметно. Потом — сильнее. Рыжий резко вдыхает, запрокидывает голову, и глаза открываются. Зрачки расширены, взгляд мутный, без фокуса. Он смотрит на Хэ Тянь, но будто не узнает его вовсе.

— Ты? — хрипло. Губы двигаются с трудом, будто он давно не говорил.

— Да. Это я. Я здесь. Все хорошо, — Хэ Тянь присаживается рядом, медленно, словно боится вспугнуть.

Рыжий медленно садится, хмурится, проводит ладонью по лицу, шумно выдыхая.

— Шань, ты… Где больно?

Вместо ответа — тишина. Рыжий моргает, тяжело. Потом опускает взгляд. Руки дрожат. Вцепляется пальцами в рваную ткань на коленях, будто держится за нее, чтобы не исчезнуть. Просовывает вторую ногу в джинсы, подтягивает выше, насколько позволяет ему положение тела.

— Нормально все. Живой, — произносит наконец, глухо.

Рыжий сидит на грязном полу и выглядит так, будто его только что выдернули с того света. Одежда разодрана и заляпана темными пятнами, лицо покрыто синяками и ссадинами. В его позе есть что-то неестественное, сломанное — плечи опущены, тело чуть завалено вбок, будто он больше не может держать себя прямо.

Здесь пахнет кровью. Она везде, она повсюду — на его виске, на губах, на руках, на лице. Он будто погряз в ней. И от этого вида сводит желудок, дыхание застревает где-то в области трахеи. Хэ Тянь не замечает, что не может сделать один гребанный вдох.

Кожа, и без того бледная, теперь отливает мертвенно-серым, будто весь цвет вытек вместе с кровью, засохшей рваными разводами у губ и на подбородке. Под правым глазом буреет опухшая гематома, скула исполосована неглубокими, но злыми царапинами, какие остаются от ногтей.

Он не смотрит на Хэ Тяня. Вообще никуда не смотрит. Только вниз, на свои испачканные руки, ссадины на костяшках, грязь под ногтями. Левое плечо странно опущено, он не держит его ровно, а дыхание — поверхностное, неровное, с хрипом.

А потом он поднимает глаза.

Потухший взгляд, настолько пустой, что внутри что-то скручивается в жесткий, холодный ком. Глаза, в которых нет даже злости — только усталость, пустота, промозглая и липкая, бурлящая боль, которую уже невозможно спрятать или скрыть. Он сдался. Хэ Тянь понимает это от одного взгляда на него.

Блядь.

— Шань… — голос Хэ Тяня дрожит.

На шее — красная полоса.

На руке ожог, вздувается пузырями.

— Чего тебе? — хрипит Рыжий, его голос сорванный, чужой.

— Кто это сделал? Скажи мне. Пожалуйста.

Хэ Тянь подается вперед. Осторожно протягивает руку. Но Рыжий подрывается. Он вскакивает на ноги, его немного ведет в сторону, но он удерживается на месте, сжимает кулаки.

— И чего тебе дома не сидится, мажорчик? Иди куда шел. В порядке я, сказал же.

Рыжий наклоняется за рваной толстовкой, неспешно выворачивает рукава и натягивает на тело, морщась.

Хэ Тянь замирает. Он видит, как руки Рыжего дрожат. Медленно поднимается на ноги, смотрит на него долго, и сердце болезненно щемит. Глаза Рыжего красные, словно он вот-вот готов заплакать, но упорно не дает им стечь.

— Что Ли сделал с тобой? — новенький не узнает собственный голос.

— Не твое дело.

— Пожалуйста, поговори со мной.

— Зачем? — отрезает Рыжий, и в этом голосе столько обиды, что сердце Хэ Тяня разрывается. — Чем поможет твой разговор? Пустая трата времени.

Каждое слово — плеть по коже.

Рыжий кашляет, скручивается, словно от боли в животе, сплевывает кровь. Затем — снова вскидывает голову, намеренно не дает себе упасть.

— Это уже неважно.

— Нет. Это важно. Чтобы ни случилось, ты не виноват. Не…

— Хорош, — перебивает его. Голос ломкий, но ровный. Он говорит почти спокойно, и от этого страшнее. — Ничего не случилось, ясно?

— Нет, это нельзя так оставлять! Мы должны…

— Мы? — Гуань чуть прищуривается. — Это мои проблемы. Мне и с ними ебаться. Хватит уже вмешиваться, новенький. Иди домой, живи своей жизнью.

Болезненная усмешка срывается с губ, пока он натягивает до конца джинсы и застегивает ширинку.

Хэ Тянь чувствует, как его захлестывает волна гнева. Такой сильной, такой бешеной, что от нее начинает темнеть в глазах. Ненависть и злость на того монстра, что сотворил такое с Рыжим.

Он не двигается. Хочется вытереть с его лица кровь, хочется накрыть его своим пальто, хочется обнять — но знает: сейчас любое движение может стать последним гвоздем.

Рыжий опускает голову, смотрит на свои окровавленные руки. Тихо говорит:

— Все в порядке. Ничего не было. Жизнь продолжается.

— Хорошо, — хрипло выдавливает Хэ Тянь. — Все в порядке. Конечно, все в порядке.

И сжимает кулаки.

— Я не дам тебе сломаться, — добавляет он тихо. — Ты можешь кричать, можешь ненавидеть меня, можешь врезать мне, но я не уйду. Потому что ты — еще здесь. И ты все еще ты.

Рыжий молчит.

Потом отворачивается к выходу и переступает порог склада. Выходит на улицу. Хэ Тянь уже рядом.

В нос бьет морской воздух.

На небе тучи.

Ночью будет дождь.

— Есть сигарета?

Тянь без слов лезет в карман пальто и протягивает пачку. Рыжий достает одну и прикуривает. Глубоко затягивается. Закрывает глаза и молчит. И Хэ Тянь, впервые за все это время, видит: губы того дрожат. Сильно.

Не от холода. От того, что внутри уже не осталось сил держать фасад.

Хэ Тянь резко втягивает воздух, но ничего не говорит. Только двигается ближе, протягивает руки — медленно, как к дикому зверю.

Рыжий резко отшатывается в сторону, избегая прикосновения, и это движение больно отзывается внутри Тяня.

— Можно?

Рыжий не отвечает. Но и не отстраняется, когда Тянь касается его плеча. Тепло сквозь ткань. Ощутимое. Живое.

— Я рядом, — говорит он. — Ты не один.

— Не нужно меня жалеть.

— Я не жалею. Я злюсь. Я хочу убить того, кто сделал это с тобой. Но больше всего — хочу, чтобы ты знал: ты все тот же. Ты — не то, что с тобой сделали. Никогда.

Молчание. Потом — хриплый смешок, больше похожий на кашель.

Рыжий поднимает глаза. Взгляд яснее, но в нем — усталость веков.

— Не пытайся быть сильным. Просто будь. Я рядом. И если ты не можешь чувствовать — я буду чувствовать за нас обоих. Пока ты не вернешься. Или пока не скажешь мне уйти, — шепчет Хэ Тянь.

— Не уходи, — почти неслышно.

И тогда он позволяет. Осторожно прижимается лбом к плечу Хэ Тяня, сжимается всем телом, сдерживая срыв. Без звуков, без слез — только дыхание сбивается, судорожное, как после бега.

Хэ Тянь обнимает. Осторожно. Без давления. Как будто держит не тело — раненую душу.

И сопротивление ломается. Оставляя после себя только хрупкую, опустошенную тишину.

И Тянь стоит так с ним в темноте, под холодными порывами февральского ветра. Пока не пройдет дрожь. Пока Рыжий не сможет снова говорить. Пока хотя бы что-то не вернется обратно.

В тишине.

В темноте.

Рядом.

***

Рыжий сидит на полу, спиной к дивану, в серой рубашке, выданной наспех. Рукава длинные, запах чужой. Но это лучше, чем в собственной толстовке. Запах морского воздуха, смешанный с запахом крови и плесени, цеплялся за одежду, въедался в ноздри, не давая забыть, где он был. Теперь ее только выкинуть. Даже просто смотреть на нее тошно.

Он ссутулен, ноги скрещены по-турецки, взгляд в одну точку. Чуть слышно потрескивает свеча на тумбе, заботливо зажженная Хэ Тянем, потому что сидеть в гробовой тишине невыносимо.

Рыжий, казалось, ничего не чувствует. Но хуже всего эта липкая, всепоглощающая пустота внутри, которая не дает даже осознать собственное существование.

Хэ Тянь не говорит ни слова, лишь иногда бросает на него быстрые, тревожные взгляды. Гуань чувствует его присутствие рядом, ощущает, как его взгляд, словно невидимая рука, пытается удержать его от падения в бездну.

Квартира новенького встретила их странным теплом, почти обволакивающим. Контраст после промозглого склада резкий, почти болезненный. В таком состоянии Рыжий не мог появиться дома, Джу бы просто не выдержала разъебанный вид своего сына, а чтобы держаться и делать вид, что все в порядке, у Рыжего нет сил. Поэтому он снова здесь. В месте где стены видели его всяким — избитым, напряженным, озлобленным, усталым, тревожным. А теперь еще и сломанным.

Хэ Тянь стоит в дверях, опершись плечом о косяк. Не двигается. Не говорит. Просто смотрит — будто боится спугнуть.

Он делает шаг. Осторожный, другой. Рыжий не оборачивается, но напрягается — чуть, едва заметно. Хэ Тянь замирает.

— Здесь безопасно, — тихо говорит он. — Здесь никто тебя не тронет.

Рыжий не отвечает.

Тянь опускается рядом, но на расстоянии. Лицом к нему, чтобы быть в поле зрения. Между ними — полтора метра и целая бездна.

— Я… не знаю, что сказать, — честно признается он. — Не знаю, как вести себя так, чтобы это не ранило тебя еще сильнее.

Он не знает, как прикоснуться к этой огромной, живой ране. Он видит, как Рыжий сжимается в себе, пытаясь стать невидимым, раствориться в воздухе. Сердце Тяня сжимается от беспомощности. Ярость на Ли клокочет где-то глубоко, грозя разорвать его изнутри, но сейчас он не может позволить себе эту ярость. Сейчас ему нужна только бесконечная, обволакивающая нежность и поддержка.

Гуань Шань дышит прерывисто, словно каждый вдох дается ему с невыносимым усилием. Тянь слышит этот хриплый, надрывный звук, и ему хочется закрыть уши, лишь бы не осознавать, как мир Рыжего рассыпается на осколки. Он замечает, как дрожат его пальцы, вцепившиеся в ткань рубашки, как они белеют от напряжения.

— Все нормально, — бормочет он, — я просто хочу забыть все, что случилось.

— Я здесь, — наконец произносит Хэ Тянь, его голос чуть хрипит. Он протягивает руку, но останавливается в нескольких сантиметрах от плеча Рыжего, боясь разрушить ту хрупкую невидимую стену, которую тот возвел вокруг себя, — ты не один. Я рядом.

Молчание в ответ. Рубашка на Рыжем слишком велика, запястья теряются в ткани. Он смотрит в пол, как в пропасть. В глазах — ни слез, ни гнева. Пусто.

Он погружен в свой собственный кошмар, в тени и ужасы, что преследуют его в глубине сознания. Он не чувствует ни тепла свечи, ни спокойствия квартиры, ни присутствия новенького. Мир сузился до размеров этой боли, которая въелась в каждую клетку, в каждый нерв.

Хэ Тянь не двигается. Только дышит рядом, медленно, будто дает разрешение: быть, молчать, жить.

— Может, чаю? Хочешь?

— Нет.

— А воду?

— Я ничего не хочу.

Тянь выдыхает. Сидя рядом, чувствует эту невыносимую дистанцию между ними. Не может обнять, не может прижать к себе, не может вырвать из его души ту боль, которая, кажется, уже стала частью его самого. Он просто смотрит, наблюдая за каждым моментом дрожи, каждым спазмом мышц, за тем, как Рыжий пытается удержать себя на грани, не сломаться окончательно. И в этой беспомощности растет отчаянная, почти физическая потребность сделать хоть что-то, чтобы облегчить его страдания, вернуть ему хотя бы крохотный кусочек потерянного покоя.

Минуты тянутся вязко. Рыжий шевелится — неловко, как человек, заново изучающий свое тело. Подтягивает рукав, смотрит на свои пальцы.

— Я переночую у тебя. Завтра же уйду, — он судорожно выдыхает, — прости за неудобства.

— Ничего. Ты можешь оставаться здесь, сколько тебе нужно.

— Хорошо.

Долгая тишина.

— Хочешь поговорить?

— Нет.

— Хорошо.

Хэ Тянь опускает взгляд. Не тянется, не утешает. Только говорит:

— Просто знай, что я готов выслушать тебя в любое время. Когда ты сам захочешь. Когда будешь готов.

— Хорошо.

Он зачесывает волосы назад, шумно выдыхает и облизывает пересохшие губы.

— Ты не голоден?

— Как ты нашел меня? — Рыжий на него не смотрит, все еще сидит уткнувшись взглядом в точку на полу.

— Мы искали тебя. С Цзянем и Чжанем. Долго искали, но безрезультатно. И…

На секунду осекается, подбирает слова, чтобы звучали не так остро:

— Я отчаялся. Не знал, куда идти, где тебя искать. Твой телефон не отвечал, и я заволновался…

— И? — Рыжий теперь смотрит, прямо и пронзительно.

— Я был у тебя дома.

— Она знает?

— Я сказал, что мы собирались встретиться с пацанами и, скорее всего, ты уже там.

— Что она сказала?

— Рассказала про Цунь Тоу.

Рыжий резко тянет воздух через нос, но не говорит ни слова.

— Она не сказала ничего такого. Просто предположила, что ты можешь быть у него. А потом Цзянь раздобыл его телефон и я ему позвонил.

Новенький замечает желваки на скулах Рыжего.

— Так я тебя и нашел. Боюсь представить, чтобы бы было, не позвони я…

— Весь мир знает, — Рыжий истерично усмехается, — еще в новостях бы, блядь, объявил о моем исчезновении. Мало же людей в это втянуты были.

— Шань, у меня не было выбора, я должен…

— Нет. Ты ничего не должен. Ты мне, — он яро выделяет слово, — ничего не должен. К черту эти долги. В рот я их ебал.

— Извини.

— Поговорим об этом завтра.

— Конечно. Как скажешь.

Рыжий трясется — то ли от злости, то ли от холода или стыда, уже не разобрать. Он хрипло втягивает воздух, ногтями впивается в собственные локти.

— Я все испортил, — будто в бреду. — Вечно все порчу.

— Нет, — мягко. — Не ты. Не в этот раз.

— Я не смог, — шепчет он, хрипло, беззвучно почти. — Не смог даже… закричать.

Голос ломается.

— Ты жив. Этого уже достаточно. Ты не виноват, Шань. Виноват всегда только агрессор.

Рыжий снова закрывается, притягивает колени к груди, вжимается в них, пытается стать незаметнее и мельче. Пытается исчезнуть из этого мира.

И тогда Хэ Тянь говорит:

— Ты не один.

Словно клятву.

Рыжий молчит, сжавшись, как будто все внутри него разрывается и складывается заново. Его лоб упирается в колени, дыхание сбивчивое, спутанное, будто он снова учится дышать.

— Ты дрожишь, — шепчет Хэ Тянь, — пойдем в ванную. Надо смыть все.

Рыжий не отвечает. Но когда новенький осторожно тянется за его рукой, не сопротивляется. Его шаги неловкие, ноги ватные. Он словно не чувствует тела, двигается по инерции. Только пальцы крепко сжаты в кулак — как единственное, что он пока может контролировать.

Ванная. Теплый пол. Мажорский запах. Приглушенный свет.

Хэ Тянь открывает воду, проверяет температуру. Молчит. В каждом движении — предельная деликатность, почти страх: не спугнуть, не нарушить, не вторгнуться.

Он поворачивается.

Рыжий стоит у стены, опустив голову. Он не смотрит, не дышит почти. За новеньким огромное зеркало на всю стену с подсветкой, и взгляд Рыжего бегает по комнате, но старательно избегает собственного отражения. Словно для него сейчас страшнее всего увидеть там себя. Столкнуться с тем, что осталось от Мо Гуань Шаня.

Рубашка на нем висит, как чужая кожа. Когда новенький тянется к рубашке, чтобы снять ее, Рыжий резко дергается назад:

— Нет!

— Извини, я не хотел.

Он делает шаг назад, а затем спрашивает тихо. Как человек, которому важно услышать «да»:

— Можно?

Кивка нет. Но Рыжий сам тянет руку к пуговицам — дрожащими пальцами, почти не попадая. Срывает, будто избавляется не от ткани, а от следов чужих рук.

Хэ Тянь помогает — молча, медленно, так, словно лечит прикосновением. Снимает рубашку, прикрывает полотенцем плечи. Кожа Рыжего в синяках, царапинах, ссадинах. Как будто весь он — сплошная рана.

— Я буду рядом, — говорит тихо. — Никуда не уйду.

Он помогает залезть в душевую кабину, не дотрагиваясь лишний раз. Деликатно отворачивается, когда тот избавляется от нижнего белья. Только направляет — рукой за плечо, мягко, сдержанно.

Теплая вода струится по телу Рыжего. Он застывает под ней, как статуя. Стоит с закрытыми глазами, голову запрокинул. Вода стекает по ключицам, по синякам, по запястьям, стекает в слив. Как будто уносит с собой все, что не должно было случиться.

Тянь присаживается на край ванны, рядом — не уходит, просто ждет. Смотрит в пол. Потому что понимает, насколько тот сейчас уязвим. Ему достаточно быть. Просто быть рядом.

Минут через десять Рыжий выходит. Он вымотан, выжат. Кожа покраснела от горячей воды, но он все еще дрожит.

Хэ Тянь укутывает его в еще одно полотенце. Открывает дверь ванной комнаты, выходит первым. На кровати уже лежит чистая одежда.

Пока Рыжий одевается, Хэ Тянь исчезает на мгновение, а затем возвращается с аптечкой. В его движениях нет спешки, только осторожная, почти сакральная сосредоточенность. Рыжий уже сидит на краю кровати. Новенький опускается перед ним на колени, и его взгляд, полный невысказанной боли, скользит по его лицу.

— Надо обработать раны, — говорит он. — Будет немного щипать.

Мо кивает. Без слов. Пальцы сжаты на коленях.

Хэ Тянь берет аптечку. Смачивает антисептиком ватный диск. Начинает с плеча — осторожно, мягко. Каждый раз, прежде чем коснуться, смотрит Рыжему в глаза. Словно спрашивает: можно?

Рыжий сжимается — не от боли, а от стыда. От беззащитности. Он чувствует каждое прикосновение как ожог. Но терпит.

— Больно? — Хэ Тянь протягивает руку к распухшей щеке, но замирает в сантиметре, дожидаясь разрешения.

Рыжий не отвечает. Он просто смотрит перед собой, в пустоту, а его губы все еще дрожат. Казалось, он находится где-то далеко, в своем собственном, невидимом аду.

Хэ Тянь вздыхает, берет новый ватный диск, также смачивает его. Переходит к лицу. Холод жидкости на коже вызывает у Рыжего легкое вздрагивание. Он шипит, когда Тянь осторожно касается ссадин, но не отстраняется.

— Ты поранился сильно, — голос Тяня низкий, почти шепот. Он аккуратно обрабатывает рану на виске, затем на уголке губ, а потом принимается за руки, ссадины на костяшках которых выглядят особенно жутко. От вида крови, которая снова проступает сквозь вату, у новенького сжимается желудок, но тот не подает виду.

Все снова повторяется. Они снова дома у новенького, снова на той же кровати, и снова он обрабатывает ему раны, склеивает его по кусочкам. Только на этот раз нет такой уверенности, что с ним все будет хорошо.

— Почему ты все это делаешь? — вдруг хрипло спрашивает Рыжий.

Хэ Тянь поднимает на него взгляд.

— Потому что мне не все равно на тебя, — отвечает. — И я не позволю, чтобы ты проходил через все это в одиночку.

Рыжий отворачивается, но глаза блестят. Он кусает губу, будто хочет что-то сказать — и не может. Только выдыхает — резко, с надрывом.

— Я все чувствую, — глухо говорит он. — Все внутри — будто сломано. Ничего не на месте. Ничего не осталось.

Хэ Тянь молчит. Заканчивает обработку. Протягивает заживляющий крем от ожогов.

— Сам хочешь?

Рыжий качает головой. И впервые сам подается вперед — будто сдается.

Хэ Тянь наносит мазь на его обожженную руку легкими движениями. Там, где кожа горит. Там, где она молчит, но болит. Он делает это так, будто не кожу лечит, а душу: осторожно, терпеливо, честно.

Омерзение к тому, что сотворил Ли, душит его до сих пор. Хэ Тянь медленно, миллиметр за миллиметром, касается пострадавших участков, накладывает мазь, бинтует ожоги. Он старается быть максимально нежным, но каждое прикосновение словно испытание для Рыжего.

Когда все, наконец, заканчивается, он убирает аптечку. Садится рядом. Не обнимает, не тянется. Просто сидит, плечом к плечу. Ровно настолько близко, чтобы не было одиноко.

И тогда Рыжий медленно ложится на бок. Подтягивает колени. Его дыхание становится ровнее.

— Можно я тут останусь? — шепчет Тянь. — Просто побуду рядом.

— Конечно, — так же тихо. — Сколько угодно.

И Хэ Тянь выключает свет. Осторожно ложится рядом, на безопасном для Рыжего расстоянии. Смотрит в потолок, слышит слегка хриплое, но спокойное дыхание рядом.

А потом Рыжий немного сдвигается с места — медленно, осторожно. Вжимается в плечо Хэ Тяня. Слезы не текут — они будто застыли где-то глубже. И руки хватаются за ткань на груди Хэ Тяня, как за спасение.

Новенький переворачивается к нему лицом, крепко обнимает в ответ. Без слов. Без лишнего. Просто держит — долго. До тех пор, пока дыхание Рыжего не сбивается в сухие всхлипы.

Они остаются вдвоем в темноте. Где слова уже не нужны.

***

Хэ Тянь снова стоит здесь. На старом причале, в том самом месте, где Рыжий пережил свой ад.

Запах сырости и гнили впивается в легкие, цепляется к коже, как невидимая пленка, и от него невозможно отмыться, сколько ни пытайся. Этот запах теперь больше, чем просто смрад — он якорь, брошенный в самое дно памяти, тянущий вниз каждый раз, когда глаза закрываются хоть на секунду. Напоминание о слабости, которую не искупить, и о боли, которую нельзя забрать.

Вдалеке маячит темный силуэт склада, доски которого будто до сих пор стонут от чужой боли, храня в себе отголоски чужих криков. Гнев в Хэ Тяне черный, как ночь, и он медленно разрастается в груди.

Пальцы дрожат, но не от страха, а от невыносимой ярости, что клокочет в груди. От беспощадного желания отдать этот долг.

Несколько минут назад он отправил Ли короткое сообщение с телефона Рыжего, пока тот спал дома, у него под боком. «Хочу встретиться. Старый причал. Через час».

Ответ пришел почти сразу. Всего одно слово: «Буду».

Ли был абсолютно уверен, что писал Рыжий. Что это он придет, испуганный, вцепившись в рукава худи, но все равно придет. Может, Ли даже хотел, чтобы он пришел. Может быть, чтобы добить его окончательно, бросить пару болезненных фраз, посмеяться над его видом и удовлетворить свое больное эго. А может, думал, что сможет сказать что-то другое, сбивчиво, неловко, никуда не глядя, теребя пачку сигарет в руках. Возможно, думал, что сможет сказать «прости», а может, и сам не понимал, зачем идет.

Но Ли пришел. И вместо Рыжего — стоит он.

Хэ Тянь ждет. Стоит неподвижно, как скала, лишь его кулаки сжимаются до побелевших костяшек. Сердце бьется ровно, тяжело, отсчитывая секунды до встречи. В голове нет ни страха, ни сомнений. Есть только беспредельная, всепоглощающая ненависть.

Шаги по мокрым доскам звучат громко, режут тишину. Ли появляется из темноты, идет медленно, но в его походке есть неуверенность, которую он пытается спрятать за показной расслабленностью.

Улыбка на его лице выходит смазанной, неловкой, губы немного дрожат, прежде чем она появляется. Он подходит ближе, его глаза скользят по фигуре, задерживаются на лице, и на миг в них вспыхивает что-то, похожее на растерянность.

— Что, Рыжий, уже… — Ли заминается, кашляет, эмоции на лице резко сменяются, становясь жестче. — Уже соскучился?

Он явно хотел сказать другое. Это слышно в дрожи голоса.

— Или тебе не хватило? Еще хочешь? — он выдыхает, бросая взгляд поверх плеча, будто проверяя, что за ним никто не идет.

Он подходит ближе, его глаза снова возвращаются к лицу Хэ Тяня, но все еще не осознают подвоха, не узнают того, кто стоит перед ним. Отсутствие освещения здесь играют на руку. Наконец, в них мелькает понимание. Он видит.

Видит не того, кого ждал.

Ли делает еще один шаг, и в этот момент Хэ Тянь делает свой.

— Так-так… — Ли откидывается назад, криво усмехается. — Кого я вижу. Принц пришел побороться с драконом, ради своей принцессы?

Ли медленно выдыхает облако никотина и ухмыляется в своей манере:

— Мне стоило догадаться, что придешь именно ты, — голос Ли звучит хрипло, глухо, и в нем слышится раздражение, которое больше похоже на ярость, направленную внутрь себя. — Рыжий слишком... слишком слаб, чтобы снова сюда прийти.

На мгновение он просто смотрит на Хэ Тяня.

— Как твой мальчик, кстати, а? — выдавливает он наконец, слишком громко, слишком резко, чтобы скрыть дрожь. Губы его дергаются, будто он сожалеет о том, что сказал, едва слова срываются с языка.

В воздухе повисает глухая, звенящая тишина. Хэ Тянь сжимает кулаки.

— Заткнись.

Ли смеется. Глубоко, хрипло.

— Наконец-то мы встретились. Один на один. Я ждал этого.

— Я сказал — заткнись.

— Он плакал, знаешь? Он звал тебя. Визжал, как девчонка. Но ты не пришел. Где ты тогда был, мажорчик?

— Ты, мразь! — рычит Хэ Тянь, и его голос сотрясает воздух. Это не крик, это рев раненого зверя, полный ярости и боли за другого.

— И че теперь? Убьешь меня? Из-за какого-то шлюхана со шрамами? Серьезно? Он же даже не твой. Он просто…

Ли лишь успевает удивленно моргнуть. Его самодовольная улыбка сменяется замешательством, а затем — чистым, неподдельным ужасом. Он не успевает ничего сказать, не успевает даже поднять руки.

Первый удар Хэ Тяня приходится в лицо Ли с такой силой, что тот отлетает назад, врезается в гнилые доски склада. Глухой, мокрый звук удара эхом разносится по причалу. Но Ли падает не беспомощно, не как кукла, а группируется, правильно подставляет тело под удар. Это человек, который всю жизнь провел за драками. С ним будет не так уж и легко. Но новенького это сейчас не волнует.

Хэ Тянь не останавливается. Он нависает над Ли, его глаза горят безумным, мертвым огнем. Он хватает Ли за ворот, поднимает, словно тряпичную куклу, и снова и снова обрушивает удары. Кулаки врезаются в лицо, в тело, в ребра. Каждый удар пропитан ненавистью, отчаянием, болью Рыжего, которую Хэ Тянь принял на себя.

Но тот смеется даже под чередой ударов.

— Вот оно. Вот оно, наконец-то! Давай, покажи мне, как ты его любишь! Покажи мне, на что ты готов ради него!

Хэ Тянь не чувствует боли в собственных кулаках. Он чувствует только невыносимое желание стереть этого человека в порошок, стереть то, что он сделал, стереть его существование.

Ли не сдается так просто. Несмотря на ошеломление и боль, в его глазах вспыхивает мгновенная, животная ярость. Он цеплялся за жизнь всегда, цепляется и сейчас. Когда Хэ Тянь замахивается для очередного удара, Ли резко выбрасывает ногу, и удар приходится в колено Хэ Тяня. Недостаточно сильно для перелома, но достаточно резко, чтобы сбить его с ритма. Хэ Тянь болезненно шипит, на мгновение ослабляя хватку.

Этого достаточно. Ли рывком вырывается из захвата, откатываясь в сторону. Он тяжело поднимается на ноги, шатаясь, но уже не беспомощно. Его окровавленное лицо искажено гримасой ненависти. Он вытирает кровь тыльной стороной ладони, оставляя на щеке грязный размазанный след и снова улыбается.

— Думаешь, ты такой умный, а? — хрипит Ли. Он делает шаг навстречу Хэ Тяню. В нем уже чувствуется скрытая угроза, как у раненого зверя, готового броситься в последнюю, отчаянную атаку.

Хэ Тянь тоже медленно выпрямляется. Он чувствует пульсирующую боль в колене, но она лишь подстегивает его. Он не позволит этому ублюдку уйти. Его взгляд не отрывается от Ли, каждый мускул напряжен. Надвигается настоящая драка, не избиение, а смертельный танец двух хищников.

Шэ Ли бросается первым. Его удар кулаком летит прямо в лицо Хэ Тяня, но тот успевает увернуться. Кулак просвистывает в опасной близости от виска. Хэ Тянь отвечает быстрым, точным ударом в корпус. Ли кряхтит, сгибаясь пополам, но тут же распрямляется, его глаза сужаются до щелей.

Они сходятся в беспорядочной схватке. Глухие удары, хрипы, тяжелое дыхание. Сырость причала, кажется, утяжеляет каждый их шаг, каждый выпад. Хэ Тянь работает на ярости, его движения резкие, мощные, направленные на то, чтобы сломить Ли, уничтожить его. Ли же, хоть и ранен, сражается с отчаянной, звериной злобой, пытаясь найти слабое место в защите Хэ Тяня.

Причал превращается в арену. Все скользит, рушится, дрожит. Скрип досок, звон стекла, лязг металла и треск костей сливаются в одну какофонию.

Хэ Тянь бьет его в челюсть, и Ли снова шатается, ударяется затылком о деревянную балку склада. Он падает на одно колено, но в тот же момент его рука быстро скользит куда-то за пояс. Хэ Тянь замечает это движение, его инстинкты кричат об опасности. Он бросается вперед, пытаясь перехватить руку Ли, но слишком поздно. В тусклом свете фонаря вспыхивает короткий блеск металла.

Нож мелькает в руке Ли, становясь продолжением его собственной звериной ярости. Он бросается на Хэ Тяня, пытаясь нанести удар. Лезвие свистит в воздухе, целясь в живот, в грудь. Хэ Тянь уклоняется, его движения становятся рваными, судорожными, как у человека, танцующего на лезвии бритвы. Он чувствует ледяной ветер от пролетающего мимо металла, который, кажется, вот-вот разрежет кожу.

Ли не просто бьет, он танцует со смертью, его движения становятся быстрее, хищнее. Он кружит вокруг Хэ Тяня, пытаясь найти брешь в его защите. Хэ Тянь отступает, уклоняется, каждый раз чудом избегая удара. Его сердце колотится, как загнанный барабан, адреналин бьет по венам, обостряя все чувства. Он видит каждое движение Ли, каждое изменение в его глазах, но предсказать следующую атаку невозможно.

Только сейчас в башку Тяня бьет четкое осознание: Ли в самом деле опасен. Он жесток, неуловим и беспощаден. И теперь он понимает, почему Рыжий никогда не уходил от него, почему постоянно терпел выходки Ли. Он просто его боялся. Силы всегда были неравными.

Лезвие снова мелькает, оставляя за собой невидимый след угрозы. Хэ Тянь резко отшатывается, но на этот раз не успевает полностью увернуться. Острая боль пронзает его бок, когда лезвие царапает кожу. Не глубокий порез, но он жжет, словно раскаленное клеймо. Хэ Тянь шипит, инстинктивно отпрыгивая назад, прижимая ладонь к ране, чувствуя, как теплая влага расплывается по ткани футболки.

Ли торжествующе ухмыляется, его окровавленное лицо выглядит по-настоящему демонически. Он знает, что ранил его. И эта мысль придает ему новые силы. Он снова бросается вперед, его глаза горят безумным, хищным блеском.

— Сегодня ты сдохнешь, мажорчик, — голос Ли звучит триумфально, с болезненной радостью.

Хэ Тянь отступает, но его взгляд становится холодным, стальным. Боль в боку лишь усиливает его решимость. Этот ублюдок не уйдет. Он не позволит ему. Не позволит уйти отсюда живым.

Он делает резкий выпад, не пытаясь уклониться, а идя прямо на нож. Ли удивлен, его глаза расширяются, но Хэ Тянь уже рядом. Он хватает Ли за запястье с ножом, его пальцы сжимаются вокруг тонкой кости, придавливая нервы. Ли шипит от боли, нож дрожит в его руке, но Хэ Тянь не ослабляет хватку.

Одновременно с этим он бьет Ли головой. Глухой удар. Голова Ли отлетает назад, его тело на мгновение теряет равновесие. Этого достаточно. Хэ Тянь резко дергает Ли за руку с ножом, выворачивая ее, и тот издает протяжный, истошный крик боли, когда лезвие выпадает из его ослабевших пальцев и с глухим лязгом падает на гнилые доски причала.

Без ножа Ли становится уязвимым. Ярость Хэ Тяня, сдерживаемая до этого момента, вырывается наружу, как цунами. Он набрасывается на Ли, как хищник на добычу. Сминает его, валит на землю. Ли падает тяжело, его тело ударяется о скользкий пол причала с глухим стуком.

Хэ Тянь не дает ему подняться. Садится сверху, прижимая к сырому настилу причала, колени врезаются в ребра. Ли бьется под ним, рывками пытается освободить руки, выворачивает корпус, но вес и ярость Хэ Тяня перевешивают.

Первый удар — в нос. Глухой хруст, брызги крови. Ли резко всасывает воздух, пытается увернуться, но следующий удар обрушивается на скулу. Еще. И еще. Каждый удар несет в себе все: боль Рыжего, его шрамы, его ночные крики, каждую каплю его слез.

— Ты не человек, — сквозь зубы шипит Хэ Тянь, прижимая его сильнее. — Ты гниль. Мразь.

Ли резко всхлипывает, скорее от злости, чем от боли, кровавая слюна течет по щеке.

— Ты думаешь, ты лучше? — хрипит он, ухмыляясь через кровь. — Притворяешься, будто лучше. Но ты такой же, как и я. Ты наслаждаешься этим. Смотри на себя. Смотри, во что ты превратился. Ради него.

Хэ Тянь заносит руку, взгляд темнеет, и удар следует за ударом. Кулаки хлюпают о плоть, кровь брызжет, стекает по его запястьям. Ли пытается прикрыться руками, но Хэ Тянь отбрасывает их, ударяет снова, чувствует, как под костяшками двигаются кости чужого лица.

— Ради него я любого с землей сравняю. Слышишь? Я уничтожу тебя, ублюдок.

Ли кашляет, давится, но ухмыляется, даже когда кровь течет из уголков губ. В его глазах сверкает острый блеск, который не тухнет даже под ударами.

— Он… звал тебя… — Ли булькает, и его лицо дергается от смеха. — Где ты тогда был, а? Ты не пришел… Ты не спас его…

Он хохочет, сипло, с болью, с каким-то отчаянием, которое прорывается в коротких рывках смеха.

— Теперь тебе… с этим жить… — и он кашляет кровью, — всегда.

Хэ Тянь склоняется ниже, его дыхание рваное, горячее, глаза горят. Кулаки дрожат, но он больше не бьет. Его грудь вздымается. По лицу стекает пот, смешанный с мелкой моросью.

Он смотрит в эти желтые, безумные глаза, где даже сейчас, даже в этот момент, нет покорности. Только острый, хищный, поломанный свет человека, который уже перешел ту черту, и которому, возможно, даже есть за что сожалеть. Но который не остановится.

Который все еще может вытащить пистолет и нажать на курок, если сможет.

Тянь смотрит на то, что осталось от Ли, и в темно-серых глазах нет ни удовлетворения, ни облегчения. Только пустота и холодное осознание того, что этого недостаточно. Этого недостаточно, чтобы смыть боль Рыжего.

Хэ Тянь переводит взгляд на свои окровавленные руки, на лицо Ли, превращенное в мясо, и понимает: он сам стал таким же. Палачом. Чудовищем. Словно весь мир сузился до этих двоих, и крови между ними уже слишком много.

Рыжий бы не одобрил.

Он медленно поднимается с тела Ли, оставляя его на холодной земле, едва дышащего, с полуприкрытыми глазами, в которых еще тлеет этот безумный, рвущий изнутри огонь.

Тянь разворачивается, откидывает мокрые волосы назад, стряхивает кровь с рук, выдыхает. Дело сделано. Он вернул долг. Пора домой.

За спиной слышится возня и шум, словно Ли пытается подняться на ноги. Тянь оборачивается, и в этот момент раздается звук.

Оглушительный выстрел.

Звук рвет воздух, врезается в барабанные перепонки, отдается в висках глухим эхом. Секунду, может две, Хэ Тянь даже не понимает, что произошло.

Он не понимает, что это. Его тело дергается, мышцы напрягаются. Он чувствует острый, обжигающий удар где-то в животе. Не боль, пока нет. Просто странное, горячее давление, которое мгновенно растекается по телу.

Мир будто замирает, останавливается в этом расколотом мгновении. А потом боль. Резкая, обжигающая, разрывающая грудную клетку изнутри. Ноги подкашиваются, воздух не проходит в легкие.

Хэ Тянь резко подается назад. Все вокруг мутнеет. Воздух кончается. Он шатается. Ноги подламываются. Кровь мгновенно пропитывает одежду.

Каково это — умирать?

Свободное падение. Наверное, так переворачивается в груди сердце воздушного акробата, который высоко-высоко, в слепящем свете софитов вдруг понимает, что пальцы не сомкнулись на трапеции, когда должны были. Что там, внизу, нет страховочной сетки. Вообще ничего нет.

В кино смерть приходит быстро. Один кадр — и человека больше нет. Нет его имени, нет истории, нет следа от слез, страха и боли. Все стирается, как неудачный дубль.

Но это — не фильм. Это жизнь. И в ней смерть не быстрая.

Умирать — это холодно. Тело вдруг становится слишком живым, слишком острым, и каждая капля дождя — как игла. Они пронзают насквозь, как будто хотят добраться до самого сердца. Ветер, словно обозленный зверь, рыщет вокруг, впивается в кожу, режет, хлещет. Мир становится на несколько градусов злее.

Умирать — это агония. Ты чувствуешь невыносимую боль где-то в груди. Видишь на пальцах кровь. А мозг, растерянный и испуганный, судорожно оттягивает момент осознания, как будто в этом — последняя защита. Последняя иллюзия. Но тело уже все поняло. Его не обманешь.

Ноги теряют опору, руки дрожат, и вот уже мир кренится влево, затопляя сознание чем-то вязким. Перед глазами — небо, тяжелое, свинцовое, без единого просвета. Ты видишь, как мокрая земля плывет навстречу, и только потом понимаешь, что это ты падаешь.

Внутри все надрывается. Органы на пределе. Сердце, измученное, все еще отчаянно качает кровь, как будто верит, что успеет. Ты видишь лишь бесконечное серое небо, а потом чувствуешь, как спиной врезаешься в землю. Из груди выбивается весь воздух, и новый туда уже не лезет. В легких, забитых свинцом, нет места для вдоха. Мозг работает на износ, пытается управлять каждым сантиметром тела, кричит: «Живи! Не смей! Не сейчас!»

Он борется. До последнего удара. До последней искры.

Но в схватке со смертью еще никто не одерживал победу.

Это больно. Умирать, оказывается, очень больно.

Ли — перед глазами, расплывается, как призрак. Он смеется. Или хрипит. Или умирает.

Трудно понять.

Боль распухает внутри, переламывает ребра, лезет кровью наружу, и пальцы, дрожащие, сжимаются в кулак. Хэ Тянь моргает, пытаясь сосредоточиться на чем-то, кроме боли, но мир вокруг размывается, становится липким сгустком теней и звуков. В этом одиночестве нет места для голосов. Нет никого, кто мог бы прижать холодные пальцы к ране и сказать: «Ты не умрешь». Только он сам и этот город, который плевать хотел на очередного сломанного человека.

А еще, умирать — это чертовски страшно.

Рыжий… Где-то там Рыжий — далеко, так далеко, что до него уже не дотянуться.

Он бы сейчас наверняка злился. Он всегда злится, когда Хэ Тянь делает что-то глупое. А умирать вот так, в одиночестве, это, наверное, самая глупая из всех идей.

Будь он здесь, он бы бросился к нему, дергал бы за руку, кричал, говорил, что так не делается, что так нельзя. Рыжий бы держал его за шиворот, матерился бы сквозь стиснутые зубы, говорил: «Ты, блядь, не имеешь права!» А потом, может, если бы думал, что Хэ Тянь его не слышит, шептал бы: «Просто останься. Пожалуйста».

Но его здесь нет.

Пальцы дрожат, когда Тянь пытается выудить телефон, но экран плывет перед глазами, сигнал умирает вместе с ним. Боль пульсирует в висках, рваная, неровная — как дыхание, которое никак не выравнивается.

Хочется сказать что-то важное.

Хочется сказать: «Рыжий, я так и не успел сказать тебе…»

Но губы не слушаются, да и кому теперь это нужно?

И это чертовски страшно, умереть так и не успев сказать самые важные слова в этой жизни.

Темнота наползает, закутывает тишиной и холодом. В такой темноте погибают космонавты, перерезавшие пуповину троса и бросившиеся навстречу черной дыре.

Каково это, умирать?

Наверное, вот так: с именем Рыжего на языке, с его голосом где-то внутри черепной коробки, с его лицом в морщинах от нахмуренных бровей и веснушках, светящимися на солнце.

Хэ Тянь смыкает пальцы, закрывает глаза, цепляется за воздух так, будто уже умер, а мышцы окоченели, навсегда застыв в этой отчаянной схватке. Падает в пустоту.

Каково это — умирать?

Хуево.

Очень, блядь, хуево.

***

Рыжий просыпается от того, что в комнате слишком тихо.

Сначала не сразу понимает, где он. Лежит, уставившись в потолок, чувствуя под ладонью мягкую ткань одеяла, слышит, как размеренно гудит вентиляция. Тонкий, еле уловимый запах крепкого кофе и мажорских сигарет. Воздух пахнет чем-то привычным, безопасным.

Квартира Хэ Тяня.

Он поворачивает голову, машинально ища взглядом его, но видит только пустую подушку рядом. Медленно садится. Тело тут же отзывается болью, напоминая о вчерашнем кошмаре. Горло болит, глаза с трудом удается держать открытыми. Веки опухли просто пиздец. Сколько он проспал?

Рыжий медленно и осторожно встает с кровати. В квартире тихо, словно новенького нет совсем. И теория оправдывается, когда Тяня не оказывается ни в ванной, ни на кухне.

На столе лежит записка. Белый клочок бумаги, аккуратно сложенный вдвое.

Рыжий тянется, берет его дрожащими пальцами, разворачивает. Строчки ровные, чистые, красивый почерк, который он бы узнал среди тысячи:

«Я все решу.

Не волнуйся.

Вернусь к твоему пробуждению ♡»

Всего три строчки. Без подписи.

И в груди что-то холодеет и обрывается. Будто воздух стал тяжелым, будто мир снова начал трещать по швам.

Рыжий зажмуривается, сжимая бумагу в ладони, чувствуя, как она предательски шуршит. Он стоит так несколько секунд, прежде чем медленно выдохнуть.

— Придурок, — шепчет он в пустую комнату, сжимая записку крепче.

И тишина отвечает ему эхом.