Work Text:
у десятого руки горячей палящего солнца Италии.
с недавних пор в его жизни появилась константа.
функция называется дифференцируемой в точке , если ее полное приращение-
можно представить в виде-
где - некоторые числа, не зависящие от - функции , бесконечно малые при и равные нулю при—
гокудера думает, что период существования его в качестве right-hand-in-law длится достаточно долго, чтобы считать изменения собственного состояния малыми приращениями.
он выводит каллиграфическое *dechimo* и пристраивает рядом свое имя. оценивает на шесть из десяти. гокудере пока семнадцать, его affetto - три. он шепчет tre, il mio decimo и крепче обхватывает пальцами кольцо урагана, потому это, наверное, единственное, что ещё держит его на плаву.
гокудере семнадцать, и кончает он с порядковым числительным на зубах, на языке, да и вообще везде, до куда может дотянуться его воспалённое восприятие. гокудере семнадцать. он безнадежно, беспощадно и абсолютно безнравственно влюблен.
хаято четырнадцать лет и два месяца. цуна угловатый, неумелый, и отшатывается каждый раз, когда хаято подходит к нему ближе, чем на метр. дёргается от каждого прикосновения. в его глазах страх; хаято не хочет этого признавать. но думает, что проиграл эту жизнь вчистую.
цуна чистый и невинный, абсолютно не заслуживающий грязного мира мафии, наркотиков, шлюх и алкоголя, однако везде есть «но», и «но» в этот раз горит у него за зрачками, горит на пальцах, всполохами мечется среди жёстких волос. впервые напившись, цуна в пьяном бреду шепчет еле слышно «первый, он сказал "eredità", что я наследник, понимаешь, хаято?». гокудера видит «почему я» в его глазах, и ему нестерпимо больно, потому что никто, никто не может быть на месте десятого, потому что десятый такой один, он должен, он обязан—
ведь цуна далеко не идиот. в четырнадцать он смотрит на мир глазами старика, постигшего самое суть вещей; в семнадцать он готов удавиться, лишь бы не видеть.
в конце концов он просто смиряется. променивает трупы на дружбу, пистолеты на свободу, и пламя - на силу. цуна ни при каких обстоятельствах не признает, что в глубине души он был всегда готов. у мальчиков для битья толстая кожа. и сломанная мораль. и отбитые кулаки.