Celestial mechanics

by neenious

Summary:

Накануне Дня Прогресса второкурсник Виктор сидит в библиотеке ночью и чертит конкурсный проект. У него не очень хорошо обстоят дела с общением с другими студентами - зато очень хорошо с механикой. Но сегодня и это ему не помогает: Виктор не учёл в своих расчётах разницу между плотностью воздуха в его родном Зауне и Пилтовере. Опаздывая домой до закрытия моста между городами, он решает пойти развеяться, но натыкается на оставленный в библиотеке кем-то другим незаконченный проект.

The rest is history.

Что ещё будет в этой истории, кроме физики (и лирики), химии (между Виктором и Джейсом) и механики (земной и небесной)?
Увидим!

Ромком памяти Братьев Стругацких (с) bigfour_winterteam

(рейтинг выставлен из-за главы 23, там ничего такого нет, но если что, её можно просто пропустить)

Notes:

• For Alario.

Chapter 1: Night at the Library

(иллюстрация несравненной Лисы)

-          Ничего не выйдет!

-          Время ещё есть…

-          День Прогресса уже завтра, иди спать, у тебя 5 лет впереди. Первокурсники вообще не должны представлять свои проекты. Даже со второго курса только одна заявка.

-          Какая? Заводной костыль?

Взрыв хохота гулко разносится под высокими сводами библиотеки и теряется где-то там, под потолком, среди строгих, таких простых, но таких совершенных по форме геометрических узоров. Шелестит бумага, потом я слышу, как скрипят массивные стулья, отодвигаемые от стола, и по каменному полу не в такт стучат несколько пар каблуков: пессимизм победил, первокурсники-таки собираются спать.

Я не собираюсь. Профессор Хаймердингер, несомненно, был бы солидарен с первокурсниками, а потом сказал бы, что я очень честолюбив, но я вовсе не честолюбив. Возможно, поэтому я и сижу сейчас над своими чертежами, а не гонюсь за авторами бесконечно смешной шутки про заводной костыль.

Или потому, что мой-то не заводной. Впрочем, заводной костыль в любом случае совершенно бесполезен. Механизм создаст силу, но она будет приложена к костылю, а не к хромому человеку. Синхронизация не предусмотрена, и хромого человека эта сила приложит к полу носом. Потенциальная энергия переходит в кинетическую. Но первокурсники, очевидно, не настолько понимают в механике.

Я понимаю.

Так что черчу я, конечно, не заводной костыль. И даже не экзоскелет (он в планах). Сегодня - всего лишь проект на День Прогресса. Единственная заявка со второго курса – конечно же, моя.

И у меня не сходятся расчёты. Правда, в отличие от первокурсников, я просто не уверен, что у меня есть те самые 5 лет впереди. Не в Академии, а вообще.

Стрелка на часах над входом в библиотеку ползёт к половине одиннадцатого. Если я собираюсь домой, то надо идти: скоро мост между нижним и верхним городом закроют, и тогда я совершенно точно не попаду к себе.

Как-то я спросил профессора Хаймердингера, зачем мост вообще закрывают. Он сказал: чтобы защитить Пилтовер от опасности. Опасность – это такие, как я, хотя чаще всего никто не говорит этого мне в лицо, даже наоборот. Виктор, ты что, ходишь домой через Переулки? А ты не боишься? Как это кого, ну… жителей нижнего города…  Я сам житель нижнего города. Просто, возможно, единственный, кого они видели близко. С кем разговаривали. Профессор Хаймердингер говорит, что я должен забыть о разнице между городами, что её на самом деле нет – но из этого обычно не выходит ничего хорошего. Как сейчас, например: я начал проектировать маленький анероид ко Дню Прогресса, пока болел дома – и, конечно, настроил все характеристики своего прибора на плотность воздуха Зауна.

А представлять мне его завтра в Пилтовере. И в разреженном, чистом по сравнению с нашим, горном воздухе он совершенно бесполезен.   

Можно, конечно, попробовать сделать анероидную коробку с двумя капсулами, одной для Зауна, другой для Пилтовера. Но весь смысл моей затеи – в компактном размере, чтобы можно было носить его на руке, как часы, и вовремя понять, что забрался в такие дебри под городом, откуда уже надо выходить. Ну, или наоборот поднялся слишком высоко. Поможет ребятам, которые растаскивают на шестерёнки старые механизмы в заброшенной фабрике, почаще выходить оттуда на своих ногах…

Как я объясню актуальность этой работы завтра? Вопрос риторический. Вряд ли кто-то, кроме профессора Хаймердингера, в курсе, на какой глубине находится заброшенная фабрика. Вряд ли даже профессор Хаймердингер захочет думать об этом на Дне Прогресса.

Чем я думал? Загадка. Иногда я вообще не понимаю, чем я думаю. И о чём.

Я ещё раз пересчитываю массу и убеждаюсь, что в Пилтовере мой прибор не будет иметь совершенно никакого смысла.

Часы бьют одиннадцать. Прямо сейчас миротворцы опускают тяжёлый рычаг с блестящей от количества прикосновений ручкой, и тяжёлые ворота закрывают мне путь домой. Это значит, что терять мне нечего – эту ночь я в любом случае проведу в Пилтовере, а в библиотеке над чертежами или нет, уже неважно.

Значит, чертежи. Только чего же тут так холодно? Вопрос риторический: старые манускрипты любят холод. Я с трудом встаю, опираясь на стол. Голова кружится, и к горлу подступает противный кашель. Я зажимаю рот рукой, чтобы никому не мешать – но величественное эхо подтверждает, что я в библиотеке один. Интересная идея, кстати, - использовать эхо для определения, сколько в помещении народу. Любой житель Зауна, который хоть раз ходил в катакомбы у реки, умеет это делать без всяких механических штучек. Уверен, любой житель Пилтовера дорого дал бы за такой прибор.

Потолок с геометрическими узорами перестаёт кружиться перед глазами, я сжимаю холодную ручку своей трости и иду к выходу: надо погреться. На улице лето, хотя мне даже летом всё время холодно, - но где-то на бульваре наверняка можно выпить чаю. А чертежи никуда не убегут.

На столе, за которым сидели горластые первокурсники, бардак: несколько сломанных карандашей, нож для заточки, гора бумаги – и одна одинокая папка для проекта. Достаточно толстая… Хоть один из них что-то сделал. Интересно, что?

Виктор, твоё любопытство тебя до добра не доведёт. Но именно благодаря ему я здесь, отвечаю я сам себе, открывая папку неизвестного мне первокурсника – и забываю обо всём на свете.

Передо мной чертёж, возможно, самого амбициозного студенческого проекта, который я видел. Чертёж вечного календаря, который сочетает в себе часы, указатель даты и даже фаз луны и положения звёзд. Сложная система шестерёнок и маятников сама по себе выглядит как произведение искусства – но неизвестный мне студент спроектировал их такими, как будто вся небесная механика со своей простотой и величием уместилась в эти переплетения линий и окружностей. Как будто можно держать в руке устройство небесного свода и сверяться с ним, чтобы не опоздать на семинар.

Я чувствую, как моё сердце пропускает удар. Почему автор чертежа оставил его здесь, что не так?

Я переворачиваю страницу и погружаюсь в его расчёты, написанные ровным, красивым почерком – хотя нет-нет да и отвлекаюсь на зарисовки на полях. Детали корпуса хочется рассматривать бесконечно. Кто бы это ни был, он отлично рисует. И разбирается в астрономии.

В механике тоже – но теперь я, наконец, вижу проблему. Мир слишком нестабилен для этого прекрасного организма. Механическое совершенство, он не будет стабильно работать при переключении месяца, а високосный год вообще сведёт его с ума. И дело тут, конечно же, не в механизме.

Я чувствую, как от разочарования у меня начинают дрожать руки. Может, от холода – но нет, конечно же нет. Я знаю это чувство. Оно поднимается изнутри, когда мне не хватает рук, чтобы унести из библиотеки все книги, которые хочу, потому что без трости я уже не хожу. Когда я кашляю и вижу на носовом платке капли крови. Когда я вижу своё несовершенство – и не могу его перенести. Только сейчас дело не во мне, а в мире. Который устроен не так гармонично, как хотелось бы автору вечного календаря.

Я бережно закрываю папку и с сожалением кладу её на стол. Совершенство существует, я в этом убедился. Жаль, что только теоретически.

…Тёплый воздух, пропитанный ароматом цветущих деревьев, запахами самой разнообразной еды из любых уголков Рунтерры, голосами и музыкой почти что сбивает меня с ног, когда я с трудом открываю тяжёлую дверь Академии Пилтовера и выхожу на бульвар. Несмотря на позднее время, тут светло от огней, и людно, как на приграничном рынке по пятницам прямо перед рейдом миротворцев из верхнего города.

Можно было бы, наверное, провести тут всю ночь, всё равно мой проект совершенно бесполезен на этих улицах, среди высоких зданий совершенной геометрии, стремящихся в высокое небо. Но даже здесь, сначала надо согреться.

Я сажусь за столик у окна в чайной, которую так любит профессор Хаймердингер. Когда-то он привёл меня сюда, хромого мальчишку, которого встретил в тоннелях, и читал мне лекцию о том, как важна система предохранителей в любом двигателе, но замер на полуслове, когда увидел, как я кладу пятую ложку сахара в чашку.

- Мой мальчик, но это же ионийский чай! Его пьют, чтобы почувствовать аромат, вкус, дух Изначальной земли…

Я не знаю, что на это ответить: я пью чай, чтобы согреться. И восполнить силы.

С тех пор прошло три года, но ничего не изменилось, и сейчас хозяйка чайной, которая с сочувствием улыбалась студенту-полуночнику, тоже косится с суеверным ужасом на то, как я кладу сахар в чай. Да, в Пилтовере так не делают, и сейчас я в очередной раз выдаю себя – не акцентом, не поношенной формой, не тем, что чего-то не знаю. Чтобы не встречаться с ней взглядом, я опускаю глаза.

Чаинки кружатся вокруг ложки – как пчёлы вокруг цветка. Как планеты вокруг солнца. Как земля вокруг своей оси. Гармония, замкнутая система, которую я создал и я же сейчас разрушу, когда сахар растворится, и я достану ложку.

…Чаинки резко меняют направление и начинают вращаться в другую сторону, постепенно теряя скорость и затихая.

Вот чего не хватает в том совершенном чертеже. Стабилизатора. Обратного рычага.

Я вскакиваю, забыв о собственной хромоте. Стол качается, чай выплёскивается из чашки прямо на мой форменный жилет. Моя замкнутая гармоничная система разрушена – но она сослужила свою службу.

Быстро, как могу, спотыкаясь и досадуя на собственную нелепость, я иду обратно в библиотеку. Только бы неизвестный первокурсник не успел забрать свой чертёж до того, как я дойду.  

…Но библиотека пуста, и моё сердце, которое только что колотилось от напряжения, колотится ещё сильнее – от радости. Потому что я знаю, что надо делать. Как хорошо, что первокурсники побросали тут не только карандаши, но и резак, чтобы их подточить. Мои руки почти не дрожат – хотя теплее не стало, а я не выпил даже глоток чая.

Виктор, что ты делаешь, это чужой чертёж!

Как жаль, что некому сказать тебе эти слова, правда, Виктор? О ирония. Наверное, это смешно: моя мысль работает в бесконечном диалоге, но поскольку я почти всегда один, диалог приходится вести с самим собой.

Но не сейчас: я никогда не видел этого первокурсника, но мне кажется, что я знаю о нём всё, что мы делаем этот проект вместе, что он стоит у меня за спиной и понимает с полуслова, с полунамёка, с одного штриха. С одной переменной.

Я ещё раз пересчитываю: крутящий момент, радиус, жесткость пружины. Всё должно получиться!

Обратный рычаг погасит избыточное движение, компенсируя скачки механизма. Мы по-прежнему используем шестерёнку с 31 зубцом, просто в нужный момент в конце месяца этот маленький рычаг кратковременно прижимается к шестерёнке, замедляя её движение и предотвращая проскальзывание. Он действует как ограничитель, который не даёт механизму перепрыгнуть лишние дни — подобно тому, как ложка в чае определяет, куда движется вихрь жидкости. И он не испортит механизм. Не сделает его тяжелее. Просто…

Просто напомнит ему, что мир не совершенен. Но всё ещё стоит того, чтобы новый месяц начинался, и звёзды светили на небосводе.

Я вытираю со лба пот. Мне… жарко? Сердце всё ещё колотится, но уже от радости. Наверное, если бы я мог, я бы сейчас просто подпрыгнул. Или бегал бы среди стеллажей с совершенно идиотской улыбкой. Но я не могу, поэтому я просто резко поднимаюсь со стула, чтобы очередной приступ кашля согнул меня не над чертежом.

…Сквозь собственный кашель я вдруг слышу дробный стук каблуков по каменному полу. Да, я не один в библиотеке. Что подумает ночной посетитель, увидев меня над чужими чертежами? Как я это объясню? Как жаль, что некому подтвердить твои слова, правда, Виктор?

А ещё я вдруг понимаю, что там, за стеной шкафов из тяжёлого красного дерева, точно также валяется мой собственный жалкий проект. Совершенно бесполезный в Пилтовере, но ведь и я-то из Зауна.

Чёрт с ним, с Днём Прогресса.

Я хватаюсь за трость и, хромая, иду собирать свой собственный чертёж. Первокурсники правы: у меня впереди если и не пять лет, то время, достаточное для того, чтобы сделать жизнь в нижнем городе хоть чуть-чуть лучше.

Просто чтобы убедиться, что я всё ещё не сошёл с ума и мои расчёты всё ещё не сходятся, я открываю папку и не верю своим глазам.

Ровный столбик расчётов внизу первой страницы написан не моим почерком – но таким аккуратным, странно знакомым, как будто родным.

Я переворачиваю страницу и вижу…

Мой неизвестный собеседник сохранил всё, что я хотел – и почти не увеличил массу прибора.

Он просто добавил одну прекрасную деталь - механический компенсатор, смещающий положение моей несчастной анероидной капсулы в зависимости от желания владельца.

И глядя на рисунок винта на полях, я понимаю, что всё получится, ещё до того, как смотрю в расчёты, потому что я узнаю эту руку. Я теперь узнаю её из тысячи – хотя никогда не видел.

Я снова кашляю от избытка чувств. Эхо разносит звук по пустым лабиринтам между книжных стеллажей – таким же совершенным, как геометрические узоры на потолке.

Как механика небесного свода.

И как этот удивительный случайный диалог в чертежах. 

 

 

 

 

 

 

 

 

Chapter 2: You know you're going down for the last time.

Summary:

День Прогресса клонится к вечеру (прогресса!), и Виктор всё-таки возвращается домой в Заун из Пилтовера вместе со Скай.
Он так и не узнал имя своего загадочного собеседника, но уже воплотил в действие их теперь уже общий проект. И буквально видит во сне следующий.

2.

 

When you're in a dream,
And you think you got your problems all nailed down,
Pieces of the scheme
Seem to rattle up and then to rattle down,

And when you start to fall
And those footsteps they start to fade

Well, then you know you're going down,
Yeah, you're falling all around
And you know you're going down
For the last time.

(Lou Reed)

На день прогресса я, конечно же, не пошёл: самый интересный проект, который мог бы там быть, я и так уже видел. Зато искушение немедленно попытаться воплотить в жизнь наш с неведомым первокурсником анероид было слишком велико, поэтому, пересчитав всё несколько раз и ещё немного доработав идею переключателя режимов между городами, я отправился прямо в лабораторию.

Хорошо быть ассистентом профессора Хаймердингера: у тебя есть ключи от лаборатории. Это компенсирует всякие досадные мелочи вроде проверки домашних заданий и контрольных у подготовительного курса и необходимость объяснять им элементарные вещи на консультациях. Опять же, в лаборатории можно переночевать, когда опоздал в нижний город.

Когда я, наконец, поднял голову и решил раздвинуть шторы, потому что в лаборатории стало слишком темно, за стёклами воздвиглась величественная панорама закатного Пилтовера. Золотое сечение Города Прогресса. В прямом смысле золотое от солнечных лучей.

Я опять работал целый день. Увлёкся. Бывает. Зато у меня есть прототип, который работает в условиях лаборатории почти так же точно, как барометр Хаймердингера на стене. Надо протестировать прототип в Зауне – как раз и повод пойти домой.

Я прибираю своё рабочее место, сую в карман анероид и выхожу на улицу. Студенческая толпа на бульваре уже рассосалась: кто-то пойдёт на банкет, а кто-то просто будет праздновать в кабаках.

Я не хочу ни туда, ни туда. Все эти сборища имеют также мало отношения к науке, как ежегодная речь Хаймердингера перед советом, ведь совет не отличит вольта от ампера, а Хаймердингер знает свою аудиторию. Там никогда не говорят ничего нового, потому что новое рождается из тишины. Из сосредоточенности. Из взаимопонимания. И из вдохновения.  

- Виктор!

Я оборачиваюсь и вижу запыхавшуюся Скай Янг. Мы знакомы с детства: все играли у одного и того же ручья, который от обилия химических отходов иногда становился то зелёным, то ярко-розовым. У Скай веснушки, очки-полумесяцы и талант к химии. Она ещё в детстве лучше всех понимала, что происходит с водой в ручье и когда к нему подходить вообще не стоит.

Сейчас она учится на подготовительном курсе в Академии Пилтовера, но тоже, как и я, по-прежнему живёт в Зауне.

- Привет, Скай.

- Ты домой? Может быть… пойдём вместе? – спрашивает она с надеждой и тут же отводит глаза и краснеет. Я её понимаю - идти в одиночку в нижний город гораздо скучнее, чем с коллегой за научной беседой! – и киваю.

- Почему тебя не было на дне Прогресса?

- Я снял заявку. Не успел доделать заводной костыль.

- Заводной… что?.. -  Скай хлопает длинными ресницами, я храню на лице непроницаемое выражение.

- Костыль. Ну, механический.

- Но, Виктор… это же…

- Совершенно бесполезно, - киваю я. – Я пошутил, Скай. Просто не успел, работал в лаборатории над совместным проектом.

- О, совместный проект… А с кем? – немного напряжённо спрашивает Скай, вскидывая подбородок.  

- С первым курсом. - расплывчато отвечаю я и достаю из кармана прототип. – Вот, смотри. Тут два режима определения атмосферного давления, для Зауна и Пилтовера. У нас же разная плотность воздуха.

Я рассказываю Скай, как устроен прибор. Мы медленно идём через мост, покидая Город Прогресса и из одного вида чужаков (заунцы в Пилтовере!.. Опасно!) переходим в другой (заунцы из Пилтовера? Подозрительно!).

- Виктор, - невпопад спрашивает вдруг Скай. -  А ты… скрываешь, откуда ты?

- А какой смысл? – удивляюсь я.

- На лице же не написано, - Скай поддевает носком сапога камушек, он летит в реку.

- Стоит мне открыть рот, меня выдаёт акцент, - я пожимаю плечами. – Выдаёт незнание шибболетов их культуры… Выдаёт даже то, что я пью кофе с пятью ложками сахара.

- С пятью? – искренне ужасается Скай. – Но ты же не почувствуешь вкуса кофе!

- Именно, - киваю я. – И вкуса воды в Зауне. Самое то. А почему ты спрашиваешь?

- Да сегодня на Дне Прогресса какой-то первокурсник у всех пытался выяснить, кто из Зауна учится на механике. Но я тебя не выдала.

Я чувствую, как моё сердце снова пропускает удар, и не понимаю, от чего. Мало ли первокурсников, которые зачем-то могли заинтересоваться Зауном. Это ничего не значит. И всё же… Наверняка мой ночной собеседник догадался, что я оттуда: по моему чертежу понятен интерес к нижнему городу. Только зачем ему знать, кто я?.. Разве что в мои вычисления вкралась ошибка. Но я всё пересчитал десять раз и уверен, что моё решение оптимально. Может, я опять чего-то не учёл? Какие ещё параметры различаются между городами?..

- Виктор? – Скай заглядывает мне в лицо. – Ты же спишь на ходу!

- Я не сплю.

- Ты только что чуть не врезался в столб, - вздыхает Скай.

Я не спорю: иначе придётся рассказывать всю историю, а мне почему-то не хочется ею делиться. Я и сам не понимаю, почему.

Мы идём по Переулкам, таким тёмным и затхлым по сравнению с купавшимся в закатном солнце Верхним Городом. Я смотрю на показатели анероида. Скай, кажется, смотрит, чтобы я ещё куда-нибудь не врезался, особенно когда я начинаю кашлять. Мы доходим до поворота в переулок, где живу я. Пора прощаться.

- Виктор, ты не хочешь… куда-нибудь сходить… завтра? – предлагает Скай и опять почему-то краснеет. Может, это она так реагирует на изменение характеристик воздуха вокруг? Но спрашивать было бы бестактно: в конце концов, она сама талантливый учёный и наверняка знает, что происходит. Знаю же я про свою болезнь?

- Мне завтра в библиотеку, - неожиданно даже для себя самого отвечаю я.

- Но ведь завтра выходной…

- Она же всё равно открыта, - искренне удивляюсь я. С каких пор выходной в университете это повод туда не ходить?

- Понятно, - вздыхает Скай. – Может, в другой раз. Всегда ведь есть другой раз, верно?

Я ничего не отвечаю. Я думаю о проекте вечного календаря и о том, где я мог допустить ошибку.

Моя комната под самой крышей, но, поскольку чем больше я хромаю, тем труднее подниматься по узкой лестнице без поручней (когда-нибудь на ней кто-нибудь сломает шею, помяните моё слово), я установил между домами механический подъёмник из металлолома, старого кресла и поршневого насоса с заброшенной фабрики.

В кабине пахнет тушёной капустой: соседка с первого этажа готовит еду прямо на паровом котле, не пропадать же теплу и энергии. Подъёмник мрачно скрежещет и никому не нравится: каждый раз, когда я возвращаюсь домой, кто-то показательно проявляет недовольство. Вот и сейчас старый шахтёр с металлическим протезом вместо руки показывает мне в окно неприличный жест. Протез, конечно, делал я, ещё до академии – с тех пор я многому научился и надо бы, наверное, переделать, но чем дольше я учусь, тем меньше соседи мне доверяют.

Возможно, это связано с тем, что люди боятся прогресса – ну, или с тем, что первая версия подъёмника, которую я делал на подготовительном курсе, взорвалась. А вторая потеряла управление из-за скачка давления и её остатки до сих пор валяются на крыше.

Так о чём это я? Ах, да. Вечный календарь.

Я заползаю в кровать, с четырёх сторон окружённую книжными стеллажами и таким образом отделённую от кухни (она же лаборатория), достаю с полки бумагу и карандаш и погружаюсь в расчёты, но глаза почему-то закрываются сами собой.

Но я борюсь со сном. В какой-то момент мне кажется, что я нашёл ошибку, и она заключается в том, что я учитывал земное притяжение, а надо было учитывать интеллектуальное… И я вдруг чувствую, что и надо мной гравитация больше не властна, и я взлетаю под потолок лаборатории Хаймердингера, свободный и невесомый. Мои физические увечья уже не важны, мне подвластна вся небесная механика, я её часть – но только пока со мной мой таинственный собеседник. Я вижу его фигуру в голубом свете, и, хотя я не вижу его лица, я знаю: так и выглядит счастье.

…Я просыпаюсь от чудовищного лязга и скрипа. Кажется, кто-то катается вверх и вниз на механическом лифте, испытывая систему на прочность. Оторвать бы руки тому, кто его сделал!

Ах, да, точно.

Chapter 3: Look out my window, what do I see?

Summary:

Обычное утро в Зауне: к тебе в окно влезают дети, которые хотели разобрать твой же подъёмник, но им нужна отвёртка. Твоя.

Look out my window, what do I see?
Crack in the sky and a hand reaching down to me.

 

All the nightmares came today
And it looks as though they're here to stay.

 

What are we coming to?
No room for me, no fun for you
I think about a world to come
Where the books were found by the Golden ones
Written in pain, written in awe
By a puzzled man who questioned what we were here for. 

 

All the strangers came today
And it looks as though they're here to stay.

 

David Bowie

3.

Я высовываюсь в окно и вижу именно то, что ожидал: кабина лифта зависла где-то между третьим и четвёртым этажом, а из её приоткрытой двери торчат, решая, что им делать, двое детей лет восьми. Синеволосая девчонка пытается заглянуть под кабину и понять, почему же они никуда не едут, а смуглый мальчишка с белыми кудрями, подтянувшись на руках, уже почти вылез на крышу и рассматривает механизм. Кажется, его зовут Экко, и он один из сирот, которых после Восстания растят все Переулки. Я его часто вижу у ломбарда, и он обычно что-нибудь собирает. Или разбирает. Девочка из той же компании, живёт у Вандера.

- Добрый вечер, - мрачно говорю я, просто чтобы обнаружить своё присутствие. Мальчишка поднимает голову и, как ни в чём не бывало, кричит мне:

- Доброе утро! А киньте шестигранную отвёртку?

Мне не жалко. Я достаю отвёртку из ящика с инструментами на окне и кидаю вниз. Экко ловит и улыбается до ушей.

- Удобнее носить с собой, - замечаю я. – Особенно если вы, например, забираетесь в чужие дома без приглашения или хотите что-нибудь стащить.

- Я ношу, - парень чихает и вытирает нос рукавом. Теперь его лицо не только в соплях, но и в машинном масле. – Просто шестигранные редко нужны.

- Это просто ты пока серьёзные механизмы не разбирал, - я зеваю. – Но ты, судя по тому, что просишь именно её, правильно понял, что случилось. Я впечатлён.

Мальчик пытается сделать вид, что похвала ему безразлична, но сияющие глаза выдают. Он гордо шмыгает носом и ныряет обратно в кабину. Там, конечно, просто слетела с оси передающая шестерёнка между ручным валом и регулятором. Надеюсь, они быстро всё починят, я смогу воспользоваться подъёмником и пойти, наконец, в библиотеку.

Есть дома, конечно, нечего, поэтому я варю кофе и наблюдаю в окно за тем, как Экко и девочка, которую он называет Паудер, отвинчивают защитную панель, втыкают на место шестерёнку и обсуждают, что у лифта всего один тормоз, а надо два (один обычный, а другой – на случай паники).

Лифт, наконец, скрежещет и с жутким лязгом едет вверх. Дети ликующе визжат.

- А почему у вас тормоз ручной? – спрашивает девочка, когда они оказываются на уровне моего окна.

- Потому, что ножной мне бесполезен, - я поднимаю трость и показываю им через окно. – А теперь, пожалуйста, верните кабину на место, мне пора на работу и надо ещё зайти в «The Last Drop».

Дети обмениваются очень красноречивыми взглядами, после чего Паудер заговорщически шепчет:

- Давайте так: вы не рассказываете Вандеру, что мы катались на вашем лифте, а с меня завтрак.

- На лифте? На каком лифте? – я делаю невинное лицо. – Я ничего не слышал. Будете кофе?

Дети дружно кивают. Я тянусь тростью, чтобы открыть дверь, но они залезают прямо в окно.

… Завтракать в баре было бы не совсем ортодоксально в Пилтовере, но мы в Зауне, поэтому нет ничего удивительного, что зал полон народу, и плотный воздух нижнего города кажется ещё тяжелее от запаха пива и громких голосов, которые смешиваются в один сплошной шум, но, если прислушаться к любой из ниток разговора, неподготовленного слушателя можно ненароком и испугать. Вот тут у стены обсуждается сделка по продаже нового наркотика. За соседним столиком идёт горячая дискуссия о том, что нужно продолжать бороться за независимость до последней капли крови. Через проход пьяный с самого утра мой сосед-шахтёр, потерявший руку на мосту в схватке с Миротворцами, проклинает Пилтовер и винит Вандера во всех своих бедах. В некоторых (например, бедность, ужасная экология, отсутствие права на образование, низкая оплата труда в шахтах) Пилтовер виноват, некоторые сомнительны (Вандер продался верхнему городу!), а некоторые (Вандер разбавляет пиво) вообще явная ложь. Если б он разбавлял пиво, мой сосед сюда бы не ходил. Ну, или был бы ещё трезв.

Во время Восстания мне было 19. Большинство из тех, кто потешался надо мной у ручья, который становился то розовым, то зелёным, в зависимости от того, что сегодня слили с фабрики, навсегда остался на Мосту Прогресса, по которому я каждый день хожу в академию. Многим другим я потом делал протезы, вспоминая всё, что я выучил у Синджеда, и всё, что предпочёл не учить.

Многие хотели бы, чтобы я делал оружие – но у тех, кто остался на мосту, было оружие. Им не хватило чего-то другого, думал я, паяя очередную механическую руку.

- Я бы хотел, чтобы этой рукой можно было стрелять, - сказал тогда сосед.

- Я бы хотел, чтобы этой рукой можно было держать ложку, - ответил я. Дружбы не получилось.

Держать ложку зато – вполне.

Именно тогда, бессонными ночами у коптящей лампы в подвальном госпитале, мне стало очевидно, что я должен учиться дальше.

Я уже пробовал: у Синджеда.

Настало время снова найти профессора Хаймердингера.  

-  Эй, ты, - сосед кладёт мне на плечо металлическую руку, у которой то ли заклинило третий палец, то ли это свободный выбор владельца, держать его вытянутым. – Ты же продался выскочкам сверху, чего ты опять здесь делаешь?

- Живу, - сдержанно отвечаю я. Это не единственный человек в баре, который хочет задать мне этот вопрос, но у меня всё ещё нет другого ответа. Впереди между столиками маячит синяя макушка Паудер.

 

Я следую за ней, стараясь не поскользнуться на липком полу.

Chapter 4: Do you hear the clock stop when you reach the end?

Summary:

Можно сделать прибор, который будет определять атмосферное давление по-разному для Зауна и Пилтовера, но что делать, если граница между Зауном и Пилтовером пролегает, кажется, прямо по тебе самому?

Do you hear the clock stop when you reach the end?
No, you know it must be never-ending; comprehend if you can.

 

Tally Hill

4.

Вандер накормил бы меня завтраком и без вмешательства Паудер – больше похожий на вышибалу чем на кабатчика, он резал хлеб чем-то больше похожим на мачете, но немедленно начинал улыбаться, когда слышал, как хвалят его детей, да и вообще, кажется, воспринимал всех жителей Переулков как своих детей.

Включая меня: как бы к вечно кашляющему студенту Академии в кабаке ни относились другие, Вандер всегда был рад хлопнуть меня по плечу (правда, оно потом иногда долго заживало, но кого волнуют такие мелочи?) и налить тарелку супа, как будто бы случайно забывая взять за неё плату.

Но я всё равно ненавязчиво заметил, что Паудер и Экко обладают отличной инженерной смекалкой и я с удовольствием провёл с ними утро, тем более что это правда. И даже отвёртку вернули.

Надо выбираться на поверхность, если я хочу дойти до библиотеки и всё-таки провести день не зря. В зале душно и пахнет потом, и только мне по-прежнему холодно. Кабак продолжает гудеть, политические дискуссии становятся всё жарче, и я покидаю зал почти незамеченным и медленно иду к промышленному лифту, который поднимет меня из переулков наверх к докам – и, между прочим, лязгает не меньше моего.

В лифте пахнет машинным маслом, табаком и мочой, на изрисованных стенах, бывших когда-то витражами, – неоновые граффити и асинхронная неприличная перепалка подростков помладше, а я смотрю на то, как меняются показатели на экране нашего с неизвестным первокурсником анероида и думаю, что можно ведь его доработать, чтоб он сам переключался на нужный режим.

Может, хоть он помог бы определить, где точно пролегает граница между Зауном и Пилтовером – потому что мне иногда кажется, что прямо по мне.

Промышленный лифт мрачно раздвигает решетчатые двери, и я выхожу на платформу у доков. Через сам мост Прогресса я сегодня не пойду – я, конечно, студент Академии, но занятий же сегодня нет, и, если Миротворцы решат проверить мои документы, они не обязаны будут меня пропускать.

Ошибку в своих расчётах я так и не нашёл (хотя думал о ней всю дорогу и даже начертил схему тростью на заплёванном полу), поэтому я всё больше убеждаюсь, что искать меня загадочный первокурсник может только чтобы узнать, сработала ли его собственная идея. Наверняка же он, как и я, прокручивает в голове вычисления и боится что-то упустить! Тем более что я так и не выставил проект на конкурс.

Возможно, так и есть. Вряд ли я застану его в библиотеке в выходной, но нужно обязательно написать записку и оставить на столе, за которым он сидел. Его идея, настолько же изящная, как и оформление винта-переключателя, заставляет меня улыбаться даже сейчас. И, если подумать, плотность воздуха, которая различается ближе к высокому небу над Башней Совета, и дальше от него, среди темноты и опасной грации перекрашенных в неон разбитых витражей, это та же небесная механика. Но как это выразить? Как описать физику в словах?.. Как выразить в формуле благодарность?

У меня кружится голова. Ну же, Виктор, успокойся, с каких это пор ты стал таким сентиментальным? Я прислоняюсь к опоре моста, пытаясь отдышаться, но начинаю кашлять только сильнее. Пытаюсь сфокусироваться на стрелке своего анероида – хоть на чём-то! – но она, как и моё дыхание, бестолково мечется по циферблату. Я непослушными пальцами поворачиваю переключатель: мы просто в Пилтовере, это ничего.

Стрелка успокаивается, но циферблат продолжает вращаться перед моими глазами, а вместе с ним и величественный Мост Прогресса над моей головой, и голубое небо в пролётах моста, и ржавые стены доков, и вся небесная механика, невидимая невооружённым взглядом.

Кажется, это мне нужен переключатель, успеваю подумать я, задыхаясь. Вот и новая задача для нас с незнакомым коллегой.

А потом свет меркнет, мои пальцы разжимаются, и я уже не вижу, как наш замечательный прибор разбивается о железную платформу, не то пуская весёлые солнечные зайчики, не то сверкая многогранными осколками. Надеюсь, это было хотя бы красиво.

…Прихожу в себя я от того, что слышу голос профессора Хаймердингера. Что случилось? Я уснул на лекции? Я никогда не сплю на лекциях, я…

- Прошу прощения, профессор, что вы сказали? Я… задремал? – я открываю глаза и пытаюсь объясниться, но, конечно, тут же начинаю кашлять.

Что происходит? Ага. Вокруг темно, значит, это вечерний семинар. Вероятнее всего, понедельник. То есть термодинамика.

- Можно и так сказать, - невозмутимо отвечает профессор Хаймердингер откуда-то сверху, и я понимаю, что он стоит на кресле, а я лежу. – Но, мальчик мой, вы должны делать это почаще. Желательно не раз в неделю.

- Где я?

- В госпитале, - пожимает плечами профессор.

- К чёрту подробности, город какой? – хрипло не то смеюсь, не то кашляю я в ответ. Я подозреваю, что знаю ответ, но с Хаймердингера станется добраться и в Заун. Хотя, конечно, пахнет в Заунской больнице совсем не так, как здесь. Кто-то за спиной профессора приглушённо фыркает.

- Пилтовер, - снисходительно поясняет этот кто-то. Наверное, врач.

- Мне нужно в библиотеку!

- В свой черёд, - кивает профессор Хаймердингер. – Хорошо, что вы сказали мисс Янг, что собираетесь туда. Она вас не дождалась и пошла искать.

- Скай? – я бестолково открываю рот, как рыба, пытаясь снова не раскашляться. – Тогда мне нужно домой. Сказать, что со мной всё в порядке.

- Виктор, мальчик мой, - Хаймердингер устало качает головой. – Не волнуйтесь. Ваш дом теперь тут. И дом мисс Янг тоже. После того, что с вами произошло, мы собрали совет и решили предоставить комнаты в здании Академии всем заунским студентам. Ходить в нижний город каждый день слишком далеко. 

- Всем двум? – я пытаюсь мрачно съязвить, но не выходит.

Можно было бы сказать себе, что это временная мера, а потом я сделаю-таки какой-нибудь фантастический механический костыль или чудесный переключатель давления для лёгких и не буду падать в обморок из-за слишком резкой перемены давления.  Вернусь в Заун, буду каждый день как ни в чём не бывало ходить к Вандеру за похлёбкой и потом шагать на занятия. Но я же не просто из Зауна. Я изучаю механику. И я знаю: любой реальный процесс является необратимым.

Это второй закон термодинамики.

 

Chapter 5: I need a friend to find my broken mind before it falls to pieces.

Summary:

Когда ещё размышлять о прошлом и о том, как вообще попал в Пилтовер? Конечно же, когда лежишь в госпитале. Что делать, когда ты, наконец, можешь встать? Конечно, идти в библиотеку!

(ДА, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ, НАКОНЕЦ...)

Why don't we end this lie?
I can't pretend this time,
I need a friend to find
My broken mind before it falls to pieces.

Billy Talent

5.

Я всегда знал, что как-то так оно и будет: я видел своих родителей и других рабочих фабрики, родившихся с похожими болезнями. Но знать – это одно. Соглашаться – другое.

Мои родители научили меня не соглашаться быть жалким. Не переживать, что дети у ручья надо мной потешаются, а гордиться механическими игрушками, которые я собирал из того, что валялось вдоль ручья. Не расстраиваться, что мне нужна трость, а вместе с мамой придумать, как вделать в её рукоять отвёртку и гаечный ключ, потому что каждый же день пригождается.

Когда с каждым годом привычные вещи становятся сложнее, ты просто учишься менять привычки и всё. Меньше выходишь на улицу потому, что больше читаешь (а не потому, что не можешь спуститься по лестнице). Не таскаешься за металлоломом на заброшенную фабрику потому, что у тебя нет времени, а старшим детям Вандера нужны карманные деньги (а не потому, что уже ничего не унесёшь оттуда сам).

Мои родители тоже всё понимали и не таскали меня к сомнительным шарлатанам, которые всегда обещают огромную физическую силу и никогда не говорят, чем за это придётся заплатить (в Зауне таких полно, и Синджед ещё не самый оригинальный. Я видел, что случалось с их пациентами и никогда этого не забуду). Зато, накопив денег, они раздобыли мне старую форму студента Академии Пилтовера. Конечно, само обучение они никогда не смогли бы себе позволить, но даже форма — это было больше, чем любой родитель из Зауна мог сделать для своих детей. Это не открывало двери, конечно – но подсказывало, где их искать.

Я всегда выглядел старше своих лет, а жизнь в Переулках научила меня становиться незаметным, когда это нужно (а ещё взламывать замки, лазить по вентиляционным шахтам и попадать по ним в любые дома Пилтовера – вот где пригождались инструменты, вделанные в мою трость!), поэтому подготовительный курс Кафедры Физики в Академии Пилтовера я прослушал три раза, и меня ни разу не поймали. В первый год я не понимал ничего. На второй – понимал почти всё. На третьем году у меня, заунского нелегала, который не окончил даже школу, списывали настоящие студенты. Конечно, их не ловили, ведь я свои работы не сдавал – чтобы не поймали меня самого.

А потом в заброшенных тоннелях около литейных цехов, где я испытывал свой новый двигатель, из-за поворота внезапно вывернул профессор Хаймердингер, который доброжелательно спросил, что привело меня, хромого мальчика, в тоннели, и остался очень доволен моей моделью, хоть и был слегка разочарован, что я о не подумал о предохранителях. А потом пушистый йордл как ни в чём не бывало повёл меня в Пилтовер пить чай и прочитал про них обзорную лекцию лекцию на четыре часа.

Я вернулся домой окрылённый - но в академию после этого больше не ходил. Во-первых, мне было стыдно обманывать этого забавного и доброго старика. Во-вторых, меня поразило, что Хаймердингер разговаривал со мной как с равным, и до следующей встречи с ним я планировал действительно таковым стать. В-третьих… А в-третьих, через несколько дней я неудачно упал на заброшенной фабрике, и, хотя ходить я научился снова довольно быстро, лазить по вентиляционным шахтам не смог уже никогда.

Поэтому после Восстания я пришёл к Хаймердингеру в кабинет, как и подобает приличному человеку, через дверь. Пусть и через чёрный ход: охранники не рискнули пускать заунита через парадный. Я рассказал обо всём, что могу делать и что уже делал. Конечно, у меня нет академического образования, но я готов на любую чёрную работу, я превосходно мою пробирки в лаборатории и могу дышать любыми химикатами и не терять сознание, я… Хаймердингер выслушал меня, усмехнулся в свои нечеловеческие пушистые усы и сказал:

- Виктор, мальчик мой, работу в Академии мы с вами обязательно обсудим. Но сначала вам надо закончить обучение. Вот расписание занятий первого курса. Семестр уже начался, но вы моментально догоните. А форма… форма у вас и так есть.

Уже потом я узнал, что достопочтенный йордл помнит в лицо всех своих студентов и был прекрасно осведомлён, кто стоит перед ним в тоннеле, сколько раз он прослушал его курсы и какие (введение в материаловедение – трижды. Оптику дважды. И небесную механику почти до конца).

Он всё прекрасно знал эти три года - и он меня не выдал. И никогда больше ни словом не обмолвился ни об этом, ни о том, что сейчас за моё образование платил он сам. Потому что настоящий преподаватель всегда уважает своих студентов.

Вот и сейчас Хаймердингер действительно выпустил приказ, который позволял студентам из Зауна жить при Академии. Решение это было беспрецедентное и, кажется, не обошлось даже без протестов попечительского совета и студентов из Пилтовера. Но ни в одном документе, ни в одной речи Хаймердингер не упомянул меня. И вообще не упомянул имён.

Об этом мне рассказала Скай, которая пришла с самого утра и принесла порядком остывшую, но такую же ароматную (непривычные к нашей культуры медики зажимали носы и закатывали глаза) похлёбку от Вандера. Она смотрела на меня как-то странно, по-прежнему постоянно краснея (хотя мы больше не в Зауне) и запинаясь через слово. Я сказал Скай, что невероятно благодарен ей: жители нижнего города всегда держатся друг за друга, но я не мог себе даже представить, что она настолько великодушна, что не просто пойдёт искать чужого, в общем-то, человека (который даже не химик!), но и через десять кордонов принесёт ему из Зауна суп. Скай ничего не ответила, но посмотрела на меня с таким выражением, будто я сказал, что от перемены мест слагаемых сумма меняется.

Оказалось, что я провалялся в госпитале почти неделю и дела были на удивление плохи (возможно, этим и объяснялось странное выражение лица Скай). Но всё-таки пока меня отпустили (наверняка в этом сыграл свою роль запах похлёбки). – и даже выдали ключ от моей новой спальни. Хотя спальня интересовала меня сейчас меньше всего: у меня и так только что выпала из жизни целая неделя.

Поэтому я наконец-то согрелся под горячим душем, привёл себя в порядок, чтобы не выглядеть безумцем, сбежавшим прямо из палаты, и отправился в библиотеку.

Медленно поднимаясь по мраморным ступеням и совсем чуть-чуть досадуя на гулкое эхо от моих шаркающих шагов и стука трости о камень, я точно знаю, что сейчас нужно делать: быстро найти моих однокурсников, узнать все домашние задания и засесть за чертежи, чтобы не накапливались долги, но вместо этого я почему-то иду к столу, на котором в прошлый раз лежал чертёж вечного календаря.

Не очень понятно, на что я надеялся: конечно же, в забитом читальном зале в последний учебный день перед выходными будут заняты все столы, вот и за этим сидит компания третьекурсниц-химиков, которых я хорошо знаю ещё с тех времён, когда они учились на подготовительном курсе. Они замечают меня и машут, но не подходить же к ним с предложением спрятать в стол записку неизвестно для кого?

Я киваю им в ответ и иду по идеально ровному проходу между стеллажами, повторяющему простой, но такой гармоничный рисунок на потолке, к столу, за которым обычно сижу я. Как будто в тупике лабиринта, далеко от окон и слишком маленький для компаний, поэтому редко бывает занят. И как мой неизвестный собеседник туда вообще забрёл? Хотя я знаю, как: именно в этом углу, среди других слишком больших для алфавитного списка книг, стоят атласы звёздного неба.

Это неважно, Виктор. Ты пропустил неделю, и, чтобы её нагнать, тебе придётся подумать о чём-то более приземлённом, чем звёздное небо. Тем более что тебе уже нечего показать твоему соавтору, ведь прототип анероида бесславно окончил свою жизнь в доках под мостом. Знаешь, кто ещё мог бы окончить там жизнь? Ты. И почему-то мне вдруг становится очень горько, совершенно непонятно, от чего. Неужели я всё-таки на что-то надеялся? Но на что?

Надо занять место и пойти искать кого-нибудь из моих однокурсников. Студенческие голоса за спиной сливаются в один сплошной шум. Я заворачиваю за книжный шкаф и вижу, что за моим (моим!) столом сидит юноша в форме младших курсов. Я его не знаю, но что-то в нём кажется странно знакомым, и из-за этого я не могу отвести взгляд. Он высокий (непонятно, как он вообще помещается за столом), у него смуглая кожа, тёмные волосы и светло-карие глаза. Почему я вообще думаю о его глазах? Потому что, хотя перед ним на столе разложены чертежи, книги и тетради, он смотрит прямо на меня.

Chapter 6: Don't be afraid what your mind conceives

Summary:

Наконец-то любители чертежей могут обсудить их не в письменном виде! И кто сказал, что физика противоположна лирике?

Don't be afraid
What your mind conceives.
You should make a stand,
Stand up for what you believe
And tonight, we can truly say:
Together, we're invincible

Muse

6.

 

Мы молча смотрим друг на друга несколько секунд. За это время я успеваю прокрутить в голове несколько разумных вариантов действия. Первый: задать пару вопросов по продвинутой механике, чтобы не выглядеть подозрительно, но выяснить, тот ли это человек, которого я ищу. В худшем случае он просто подумает, что я безумный фанатик (и будет прав) и уйдёт. В лучшем – даже если это другой человек, у нас состоится приятная беседа. Второй: сделать вид, что я ищу книгу на полке за его спиной, посмотреть на почерк в его тетради, узнать почерк или не узнать. Третий: спросить его, что он делал вечером накануне Дня Прогресса. Четвёртый: развернуться и уйти искать другой стол. Пятый…

Остановимся на четвёртом. Я медленно поворачиваюсь, опираясь на трость. Юноша резко встаёт из-за стола, едва не роняя с него вообще всё (только пара чертежей с деликатным шелестом летит вниз) и делает шаг ко мне. Он ещё выше, чем я думал. Это выглядело бы почти угрожающе, если бы не его взгляд – смесь надежды, детского непосредственного любопытства, страстного научного азарта и чего-то ещё, чему я не могу сходу подобрать определения.

—  Шутка про механический костыль была ужасная, я донесу это до шутника, - выпаливает он. – А обратный рычаг стабилизирует всё. Спасибо.

—  Компенсатор и винт, смещающий капсулу анероида, отлично работает, - отвечаю я. – Точнее, работал. Я сделал прототип, но мне надо было думать лучше и делать его противоударным. Правда, это…

—  Это увеличит массу, - мой собеседник заканчивает мою мысль за меня. – Но можно подумать, как компенсировать за счёт материала корпуса или…

—  Или использовать внутреннюю амортизацию, — заканчиваю я. — Что-то вроде кожаных уплотнителей между капсулой и корпусом. Как у старых часовых механизмов в карманных хронометрах.

— Гм… Но тогда будет инерция, — карие глаза щурятся, он явно прикидывает массу капсулы на глаз, как будто точно помнит мои (наши?) расчёты. — При резком движении капсула может дать ложные показания.

— Можно добавить демпфер. Тонкий слой масла между двумя движущимися рамками. Или даже вязкий гель, если удастся найти подходящий состав. Он и не высохнет быстро, и даст нужное сопротивление.

— Ты делал расчёты для нескольких материалов корпуса, что в итоге выбрал?

— Алюминий с вставками из латунной проволоки для жёсткости. То, что сразу было под рукой.

— Да, если механизму предстоит сложная насыщенная жизнь и много потрясений, нужно что-то другое. Титан?

— Титан в Зауне? Для карманного измерителя давления? Ещё смешнее, чем механический костыль. Впрочем, у нас там есть такие сплавы, свойства которых достаточно сложно предсказать. Что-то из них. Повод описать ещё парочку – исключительно чтобы потом никогда не повторить синтез даже в лаборатории, потому что не представляешь, как создать такие условия и выжить. Я так делаю иногда, просто чтобы расширить свой кругозор.

— Хаймердингер тоже говорит о важности расширения материаловедческого кругозора, - улыбается мой собеседник. – И сам не чурается исследовать химические технологии Зауна…

—…То есть ходить на свалку на нижнем уровне!

— Да, да! Я слышал легенды об этом и всегда хотел с ним, но я только на первом курсе, и напроситься с профессором в путешествие – это слишком даже для меня.

— Я тебя свожу, - сам себе удивляясь, отвечаю я. И тут же предательски начинаю кашлять, сгибаясь почти пополам. Как это унизительно. Мой собеседник смотрит на меня с тревогой, и я сквозь кашель уточняю:

— Это не заразно.

Его карие глаза расширяются, как кругозор материаловеда на заунской свалке, а губы кривятся, как будто я этой фразой сделал ему… больно? Это не было не оскорбление, не обида, не жалость, а что-то другое. Недоумение? Сочувствие? Я почему-то вспоминаю его чертёж, его совершенный упорядоченный механизм, его с такой очевидной любовью и ясностью прорисованные элементы украшений и внешнего вида устройства. Которое не работает без стабилизатора, увы – сначала ему напомнили об этом его расчёты. А теперь, возможно, моя физическая немощь. Наверняка он представлял себе своего собеседника иначе. Я вытираю лицо платком.

— Извини.

— Может, сядем? – предлагает он как ни в чём не бывало. Я понимаю, что мы оба так и стоим: он нелепо возвышается над поверженными чертежами и смешавшимися книгами на столе, я опираюсь на трость между двух книжных стеллажей. Почему он кажется мне таким знакомым?

— Тут всегда был один стул, - невпопад замечаю я, и он вдруг начинает смеяться, всё также не отрывая взгляда от моего лица.

— Я ждал тебя тут неделю. Неужели ты думаешь, что за это время я не достал бы второй?

И действительно: сбоку к столу приставлен ещё один стул, который мой собеседник тут же выдвинул на мою сторону, как будто просто привлекая к нему внимание, но по удивительному совпадению именно так, чтобы я мог сесть со своей хромой ногой и тростью.

— В наше время на первом курсе не учили таскать стулья, - против воли улыбаюсь я, усаживаясь на стул и пристраивая ногу так, чтобы она не мешала. – И интересоваться Заунскими свалками тоже.

— Возможно, я гений? – он поднимает бровь и тут же совершенно юношески краснеет от собственных слов (так, как может краснеть только тот, кто прекрасно знает себе цену – но ужасно стесняется этой цены).

— Твой проект – это лучшее, что я видел за годы в Академии, а я тут давно, дольше, чем два года, - я отвечаю совершенно искренне. Так, что даже сам немного пугаюсь своей искренности. – Когда я увидел твои чертежи, я почти поверил, что совершенство… возможно. Ты же победил в конкурсе на Дне Прогресса?

— Я не выставлял проект, - он пожимает плечами и улыбается так, как будто он не скромно сложил в стол работу, которая могла бы принести ему совершенно заслуженную славу, а, наоборот, выиграл первый приз. – Он же теперь наш общий, а я не знал твоего имени. И не нашёл тебя на Дне Прогресса, чтобы спросить.

— Я пошёл в лабораторию делать прототип и так увлёкся, что закончил только к вечеру, - отвечаю я и чувствую, что мои уши предательски краснеют и даже к моему вечно холодному лицу приливает кровь. Что происходит?  – Мне сказали, что меня кто-то искал, и я подумал, что, может быть, я ошибся в вычислениях. Я всё проверил и хотел вернуться в библиотеку на следующий день и написать записку, но…

Но – что, Виктор? Но пошёл через доки потому, что на мосту у тебя могли проверить документы, а там начал задыхаться от перемены давления и плотности воздуха и неделю пролежал в больнице? Это звучит безумно. Я не стесняюсь своего происхождения и дома, просто это звучит безумно. Я отвожу взгляд:

— …Но не вышло.

— Я знаю, Виктор.

С каких пор у меня на лбу написано «Виктор»? Или на спине? Или в чертеже?

— Ты… выяснил как меня зовут?

— Методом исключения, - он пожимает плечами. – Ты единственный второкурсник с механики, которого я за эту неделю не подкараулил в библиотеке.

— И… как же ты выяснил, что они не я?

— Задавал им пару вопросов по продвинутой механике. А потом, в зависимости от результата, спрашивал, что они делали вечером накануне Дня Прогресса.

— Как тебе такое в голову пришло? — потрясённо спрашиваю я, как будто ещё полчаса назад не собирался сделать ровно то же самое. Вопрос риторический, и он это понимает. А я понимаю, что это будет очень странно – сказать, что я думал о нём и о его чертежах всё это время. Но ещё более странно будет не сказать.

— Я смотрел на твои расчёты и мне казалось… - начинаю я.

— Что мы разговариваем с тобой, - подхватывает он. – Как будто мы понимаем друг друга с полуслова.

— С полунамёка.

 — С одного штриха в чертеже.

— С одной переменной.

Он выше меня и даже сейчас, когда мы сидим за маленьким столом, возвышается надо мной, почти нависает – и я понимаю, что именно его я видел его во сне про интеллектуальное притяжение, которое сильнее земного.

— И мы оба не подписываем чертежи, — снова невпопад говорю я.

— Я уже исправил, - он, явно с трудом умещаясь под этим хлипким столом (это по сравнению со мной вся библиотечная мебель кажется величественной!), лезет в сумку и кладёт на стол уже хорошо знакомую мне папку с проектом календаря.

Я пододвигаю папку к себе. На обложке написано:

Джейс Талис, 1 курс.

Виктор, 2 курс

— Ты не представляешь, Джейс… - начинаю я.

— Представляю, - говорит он, сияя как отражённый в сотне окон Академии закат над Пилтовером.

Chapter 7: For whom the bell curve tolls

Summary:

Сомнительные шутки про физику и абсолютно несомненная химия

We're only tuning to the tone of the bell curve now
Ask not for whom it tolls

Will Wood 

 

7.

Домашнее задание за неделю и на выходные я так и не узнал. И вообще понятия не имею, сколько мы с Джейсом просидели в библиотеке.

Мы разработали довольно дерзкий проект амортизации для анероида, который сработает только при ювелирной точности и безупречно точных расчётах (но в наших расчётах мы уверены… ну, почти). Потом придумали, как встроить подобный анероидный механизм и в вечный календарь тоже (чтобы он предсказывал погоду – правда, пока только или в Пилтовере, или в Зауне, но в Переулках за напоминание, какой сегодня день, можно было и выхватить, так что с применением календаря в нижнем городе в любом случае стоило подождать, хотя Джейс и не вполне понимает, почему).  

А потом часы над входом в библиотеку бьют полночь, и неведомо откуда взявшийся смотритель с кислым лицом, которое кажется ещё кислее из-за золотого продолговатого монокля, похожего на лимон, сообщает нам, что, поскольку завтра выходной, библиотека сегодня закрывается на ночь. Я помнил об этом, конечно, но с этой болезнью совершенно потерял счёт времени.

Джейс смотрит на библиотекаря с разочарованием ребёнка, у которого забирают любимую игрушку, и я вполголоса напоминаю ему:

— А теперь представь, что у библиотекаря наш календарь, библиотека — это бар, дело происходит в Зауне, а у тебя есть проблемы с контролем эмоций.

— Кажется, теперь понятнее, - улыбается он и протягивает мне руку, чтобы помочь подняться. Я не отказываюсь: я не считаю, что помощь унижает, тем более от того, кто уже не раз сегодня помог тебе с пружинными механизмами.

— Виктор, у тебя же ледяные руки.

— Это у тебя горячие.

Джейс как-то само собой продолжает держать меня за руку, видимо, пытаясь согреть, и я автоматически отмечаю про себя, что у него такая широкая ладонь, а у меня – узкая, но наши пальцы, одинаковые по длине, сплетаются как детали идеального механизма. Я не возражаю. От этого действительно теплее. Мы идём по пустому залу: звук эха наших шагов под высокими сводами потолка не выдаёт даже присутствия библиотекаря.

— И всё-таки. Пойдём найдём что-нибудь горячее и решим, куда дальше.

— В чайную на бульваре? – предлагаю я. – Она недалеко и обычно открыта почти всю ночь. И там достаточно большие столы, чтоб можно было чертить.

— Только не говори, что ты занимаешься черчением по ночам в чайной! – Джейс смотрит на меня не то с недоверием, не то с восхищением. Я пожимаю плечами:

— А ты нет? Дай инженеру ровную поверхность, и он немедленно всё испортит.

— Это точно, - смеётся Джейс. – Самое необычное место, где ты делал чертежи?

Это хороший вопрос. Во-первых, мне на самом деле не обязательно чертить, чтобы вообразить механизм, поэтому внутренним взором я, наверное, всегда что-нибудь представляю. Во-вторых, даже самые обычные места из моей жизни наверняка окажутся необычными для Джейса: промышленный лифт из Переулков до литейного цеха, заброшенные тоннели у доков, Заунская свалка, в конце концов…

— Вентиляционная шахта у первой лекционной аудитории в корпусе подготовительного курса, - наконец, говорю я. – Там на стенах довольно много решений проверочных по математическому анализу, но и чертежи есть тоже.

— Ты шутишь! — глаза Джейса становятся огромными.

— Нет.

— Но как ты туда попал?

Мне нравится, что он не задаёт вопрос «зачем тебе было там решать математический анализ», и я без деталей поясняю, что какое-то время учился на подготовительном курсе не совсем легально, и, прежде чем вылезти из шахты и притвориться студентом, мне надо было понаблюдать за ними в естественной среде, чтобы не попасться. И я, разумеется, наблюдал – но это же не повод не решать то, что решает остальной класс? Потом спрашиваю:

— А ты?

Джейс тоже долго молчит. Потом хмурится, и я вижу на его лбу складку, какой обычно не бывает у людей в нашем возрасте, если они не пережили … Синджед сказал бы, негативных экстремальных условий формирования. Он так говорил обо мне, Скай и других заунских ребятах из компании у ручья. Не ожидаешь такого от студентов из Пилтовера.

— Это тоже был не совсем чертёж. Скорее попытка придумать, как пережить снежный шторм, который совсем не даёт двигаться и лишает ориентации в пространстве. Когда по тому, как заносит снегом линии на снегу, пытаешься определить, снижается ли ветер, меняет ли он направление, угол. Всё, от чего зависят твои шансы выжить. Во Фрельйорде. Это считается?

— Считается, - я смотрю на эту складку между его бровями. – Это поэтому ты так волнуешься, когда кто-то рядом мёрзнет? Логично.  

— Я не думал об этом раньше, но, наверное, да, - он пожимает плечами. – Мне просто самому почти никогда не холодно. Я из семьи ремесленников, можно сказать, кузнецов. Я и сам этому учился. Мама всегда шутит, что мы поэтому сами как горн. Слишком, мм… горячие.

— Да, а мои родители работали на шахте. Может, поэтому и мёрзну, - я улыбаюсь. Не поэтому, конечно, но не рассказывать же Джейсу, что со мной не так.  - Уголь, которому ещё далеко до огня.

— Удивительно: без вас не было бы нас.

— И наоборот, - я киваю. – Без инструментов довольно тяжело добывать уголь. Не пальцами же его выковыривать, в самом деле!

— Металлическими если только.

— Кстати, о металлических пальцах…

Я рассказываю Джейсу о том, как мы в Зауне вделывали складные отвёртки от Дома Талис в протезы. Надеюсь, его это не расстраивает? Наоборот, это лучшее, что могло с ними случиться. Кто это придумал? Ну а он как думает? Он даже не сомневается.

На бульваре вновь людно, ароматы цветущих деревьев смешиваются с запахами еды (которые не идут ни в какое сравнение с супом Вандера по, гм, силе воздействия на органы обоняния!), языки Рунтерры звучат с разных сторон и перемешиваются в удивительный калейдоскоп, как когда когда первый раз оказываешься ночью в Пилтовере и видишь огромный, яркий мир звёзд в небе над твоей головой, который совершенно непонятен, но ты не можешь не чувствовать его величие. И я помню, что сказали мне врачи в больнице, но это совершенно не имеет значения. Мне просто хочется идти по бульвару и разговаривать обо всём. Можно столько всего придумать. Столько всего успеть. Когда есть, с кем.

Мы заходим в чайную и садимся у окна. Я рассказываю Джейсу, что размешивал сахар в чае и именно так придумал стабилизатор для его механизма.

— Сахар? В чае? – его тёмные брови ползут вверх. — Чтобы… подчеркнуть аромат?

Я смеюсь так, что снова начинаю кашлять, и посетители смотрят на меня сначала с тревогой, потом – с брезгливостью, но я привык. Когда приступ проходит, я пододвигаю к себе сахарницу (да, они тут есть – горящий сахар добавляют в какой-то крепкий алкогольный напиток, который здесь тоже подают) и накладываю дрожащей после приступа рукой в чашку пять ложек.

Посетители продолжают смотреть на меня с суеверным ужасом, и тогда Джейс как ни в чём не бывало тоже кладёт себе в чай сахар и начинает с невозмутимым видом размешивать, а потом долго молча смотрит в водоворот чаинок в окружении белого фарфора.

— Как это навело тебя на мысль об обратном рычаге? Ты гений, Виктор.

— Может быть, но ты хотя бы попробуй!

Он подносит чашку ко рту, делает глоток и меняется в лице.

— Но… с таким же успехом можно пить воду с сахаром!

— Можно. Но в ней нет кофеина.

— Убедил, - он улыбается и делает ещё один глоток, потом зажмуривается и несколько секунд сидит, не двигаясь, с очень задумчивым выражением на лице, а потом вдруг краснеет.  

— Я никому не скажу, что ты совершил такое святотатство и пил чай с сахаром, - говорю я просто чтобы что-то сказать, потому что не понимаю, что происходит.

— Я просто подумал, что где бы я ни оказался, если там будет чай и сахар, то сколько бы лет ни прошло, я всегда смогу вспомнить, как мы с тобой переписывались в чертежах и всё-таки встретились, как бы ты от меня ни бегал.

— Я не бегал, - дотошно поправляю я. – Я работал. А потом пошёл домой.

— Кстати… а как ты попадёшь домой сегодня?

Я достаю из кармана увесистую связку ключей от лабораторий и указываю на два новых:

— Я живу в Академии. С сегодняшнего дня. Правда, я там ещё не был.

— Я знаю, где общежитие, - кивает Джейс. – Я тебе покажу.

Мы снова выходит на бульвар и идём обратно в академический квартал, где эхо наших шагов и голосов разносится среди спящих зданий и затихает в вышине среди тёмных окон. Эффект чая продлился недолго, и я снова начинаю дрожать. Джейс, не прекращая разговора о кристаллографии, стаскивает с себя пиджак и накидывает мне на плечи. В пиджак поместилось бы двое таких, как я. Я пытаюсь протестовать, но он решительно останавливает меня:

— Завтра отдашь. А я не замёрзну.

— Завтра? – удивляюсь я.

— Ну… да, - он смотрит на меня обескураженно. – Мы же завтра продолжим, правда?

— Можем и завтра, - покладисто соглашаюсь я. – Но я думал, в общежитии тоже можно поработать. Если ты не хочешь спать.

Джейс не хочет. Я тоже. Мы с трудом пытаемся открыть внешнюю дверь в общежитие, но ключ не подходит, и я догадываюсь, что он от чёрного хода. Так и оказывается, что почему-то очень расстраивает Джейса. Видимо, у него раньше не было друзей из Зауна. С другой стороны, а у кого они были?

— Думай об этом как физик, - предлагаю я. – Парадный вход – это потенциальный барьер. Если мы хотим его преодолеть, нам нужен туннельный эффект.

— Как тебе это удаётся? Это же оскорбительно, так относиться к жителям Зауна, а тебе всё удаётся сводить к шутке.

— Не к шутке, а к физике: вся наша жизнь сводится к физике. И в Зауне, и в Пилтовере. Импульс, сопротивление, притяжение…

Вдруг я опять вспоминаю свой сон про интеллектуальное притяжение и краснею. Хорошо, что в темноте не видно. Мы медленно поднимаемся по узкой чёрной лестнице (надо будет придумать, как мне это оптимизировать – не каждый же день со мной будет ходить сильный первокурсник, который сможет протащить меня через пару пролётов, на которые у меня уже совсем не хватает сил?), выходим в полутёмный коридор, освещённый газовыми лампами-рожками, и идём искать мою спальню.

Я открываю массивную дверь, нащупываю около двери такую же лампу, нахожу выключатель. Вспыхивает свет.

Эта комната маленькая по местным меркам, но раза в два больше моего Заунского чердака. Большое окно выходит, кажется, во внутренний двор. Наверняка здесь есть даже горячая вода.

Но пока тут больше ничего нет. Мне даже не пришло в голову, что студенты из Пилтовера привозят в общежитие свою мебель и прочую обстановку.

Джейс озирается вокруг с не менее обескураженным видом, а потом вдруг улыбается как тогда, в библиотеке, садится на пол и открывает планшет:

—  Дай инженеру ровную поверхность…

— И он немедленно всё испортит чертежами, - киваю я в ответ. – Выглядит достаточно ровно. На чём мы остановились?..

Chapter 8: You, looking at me, looking at you

Summary:

Каким может быть логичное продолжение знакомства за чертежами? Только расширение материаловедческого кругозора, только хардкор, только Заун!

8.

You, looking at me, looking at you
I wanna talk to you
You, looking at me, looking at you.

 

Ozzy Ozbourne

—  О чём ты думаешь, когда на него смотришь?

Это голос Скай. Я просыпаюсь и ещё несколько секунд лежу с закрытыми глазами, пытаясь понять, что происходит и где я.

— О том, что я знаю его один день, а кажется, будто всю жизнь.

А это голос Джейса. И я лежу на полу на своих чертежах, положив голову ему на колени, укрытый его пиджаком, потому что я уснул прямо над чертежами. Я был уверен, что не хочу спать. Да, интересно, что я там насчитал в таком состоянии. А ещё сейчас очень болит спина, потому что я так и уснул в корсете, и он впивается везде, где может. Открывать глаза я тоже передумываю. Не потому, что я хочу подслушать их разговор, а потому, что сам сейчас говорить вряд ли смогу. Джейс тем временем осторожно, чтобы не потревожить меня, дотягивается, кажется, до тетради и карандаша и начинает что-то писать в тетради.

— Понятно, - отвечает Скай немного печальным голосом. – А я – о том, что ровно наоборот. Напоминай ему про еду, пожалуйста. И про сон. А то он ведёт себя так, как будто эти мирские мелочи не для него.

— Все студенты академии так себя ведут, - смеётся Джейс. Скай смеётся в ответ. Я никогда не слышал, чтобы она смеялась так… открыто?

— Да, но только он от этого быстрее портится.

Я хочу уточнить, что порчусь я независимо от еды и сна просто потому, что я родился с чуть более коротким сроком годности, но понимаю, что если сейчас открою рот, то раскашляюсь, а от этого будет только больнее. Видимо, я дёргаюсь, и Джейс кладёт руку мне на спину.

— Спасибо, Скай. Виктору повезло, что у него такие друзья.

— Ты, главное, ему этого не говори. Он очень удивится, что у него, оказывается, они есть, — Скай саркастически фыркает.

Я никогда не слышал, чтобы она шутила. И вообще говорила полными распространёнными предложениями.

— Понятно, - отвечает Джейс. Его рука по-прежнему лежит у меня на спине, и от его тёплого прикосновения мне совершенно неожиданно становится легче, как будто внутри расслабляется что-то, как пружина, о существовании которой я даже не подозревал.  – Пойдёшь с нами завтракать, Скай?

— Нет, Джейс, спасибо, но я уже позавтракала, - вздыхает она. — Мы договорились с подругами с третьего курса сегодня сходить взять пробы воды из реки с обеих сторон моста, потом в лабораторию, а потом поужинать в саду на верхней террасе, раз я теперь тоже живу в Пилтовере. В другой раз! Я так, зашла проверить, помнит ли Виктор вообще, что ему дали комнату. Приятно было познакомиться!

Я не знал, что у Скай есть подруги с третьего курса. Точнее, я вообще не задумывался, что у неё есть друзья. Зачем ей тогда вообще общаться со мной? Химик из меня… да и друг, в общем, тоже.

— И мне тоже! Ещё увидимся.

— Обязательно. Привет Виктору.

Дверь с величественным скрипом открывается и также величественно хлопает. Я понимаю, что оказался в идиотской ситуации: если сейчас я обнаружу, что не сплю, это будет выглядеть некрасиво. А если я буду дальше притворяться спящим, у меня, чего доброго, ещё и нога вывихнется, и можно будет сразу отправляться обратно в больницу. Что вообще происходит? Почему Скай приходит проверить, как я поживаю, а Джейс позволяет мне спать у себя на коленях, как будто у него нет других дел?

Дальше скрываться не получается, потому что меня всё-таки скручивает приступ кашля.

— Ты в порядке? – Джейс наклоняется надо мной и пытается повернуть на бок. Это правильно, но больно. Я скрючиваюсь, уткнувшись ему в колени и стараясь не думать, как это выглядит. Он спокойно гладит меня по спине, как будто каждый день имеет дело с постепенно умирающими и их не очень приятными симптомами. Может, кстати, и имеет, что я о нём знаю? Ничего. Наконец, меня отпускает (сначала кашель, потом (убедившись, что я дышу) – Джейс).

Я открываю один глаз:

— Который час?

— Девять, - невозмутимо отвечает Джейс. – Заходила Скай Янг. Передавала привет. Напомнила, что даже гениям надо есть. Идём завтракать?

— Больше ты ничего не хочешь спросить? – осторожно интересуюсь я, пытаясь сесть. Удаётся с третьей попытки.

— Хочу, - Джейс кивает. – Когда ты собираешься переезжать сюда из Зауна? Скай сказала, что ты живёшь в Переулках и что туда только идти два часа.

— Не терпится от меня избавиться, понятно, - ворчу я, дотягиваюсь до костыля и встаю.

— Не терпится расширить кругозор материаловеда, - Джейс пожимает плечами. – Так что я иду с тобой.

Только этого ещё не хватало: мало того, что он собрался в Заун, так ещё и я этому рад.

— Ты вообще был в Зауне? – щурюсь я.

— Конечно, был, - возмущается Джейс. – Но не на знаменитой свалке!

— Извини, на свалку я сегодня смогу разве что сдать себя. Но я подумаю, что можно сделать, - я мрачно завязываю галстук, который вчера мешал чертить лёжа, глядя на своё отражение в оконном стекле. Отражение выглядит не очень хорошо. Не то чтобы меня это волновало, но игнорировать прогнозы врачей куда легче, когда под глазами нет кругов, а губы не серые.

— Ты вообще понимаешь шутки?

— Только когда они про физику.

— Разве не ты мне говорил вчера, что всё в жизни это физика?

— Подловил, - соглашаюсь я. — За кофе и в путь. Ниже и ниже по наклонной плоскости.

 Мы пьём кофе и завтракаем в маленькой кофейне на первом этаже общежития и снова с жаром обсуждаем вчерашним проекты. Возможно, с излишним жаром: наш вид явно вызывает подозрение (один хилый как благосостояние Зауна и постоянно кашляет, другой высокий как Башня Совета Пилтовера и постоянно орёт, обоих тут раньше не видели, оба машут руками и того и гляди что-нибудь взорвут прямо за завтраком). Я настаиваю, что завтрак сегодня с меня, и хозяйка кофейни почему-то берёт монеты у меня из рук салфеткой. Ах, да. На лбу, что ли, написать: я не заразный, просто не очень жизнеспособный. Я забираю сдачу, а потом широко улыбаюсь хозяйке, оставляя чаевые и радуясь, что я не умею читать мысли – и что Джейс не видит:

— Пойдём через мост? — предлагает Джейс. Я думаю про себя, что наверняка Скай успела ему рассказать про моё бесславное приключение в доках и именно поэтому приличный мальчик из Пилтовера идёт со мной теперь непонятно куда. Наверное, его так воспитывали.

— А где ты живёшь в Пилтовере? — спрашиваю я.

— Дома, — Джейс улыбается. — С мамой. Я вас обязательно познакомлю, когда…

— А мама не удивится, что ты не ночуешь дома и таскаешься по свалкам в компании заунита?

— Мама привыкла, что я чаще всего ночую в лаборатории Дома Кираманн. У меня там есть матрас и одеяло…

— Кираманн?

— Да, — Джейс смущается. — Я… не могу сам платить за обучение и получаю их стипендию. И работаю в их мастерских и лабораториях.

— Стипендия Дома Кираманн это огромное достижение, — отвечаю я. — Её же присуждают раз в пять лет и кому-то одному из всей Академии. А насчёт оплаты обучения… напомню, ты говоришь с человеком, который учился на подготовительном курсе из вентиляционной шахты.

— А у тебя чья стипендия?

Я делаю вид, что не слышу.

— Виктор!

— Хаймердингера, — сознаюсь я. Джейс молчит, потрясённый не то великодушием декана, не то моим (мнимым) величием. Стипендии Хаймердингера не существует в природе, хотя иногда он и говорит, что если встретит в тоннелях кого-то умнее меня, то обязательно её создаст. Пока не встретил. Но Джейсу этого знать не обязательно. Он молча смотрит на реку за перилами моста, а потом решительно говорит:

—  Когда академиками станем мы, мы сделаем обучение бесплатным.

— Ага, — киваю я. — С обязательным практикумом по материаловедению в Зауне.

— На свалке?

— У подготовительного курса, — я храню серьёзное лицо. — Первокурсники вроде тебя полезут в тоннели на заброшенной фабрике. Второй курс пойдёт захватывать химическое производство… Третий…будет делать протезы на скорость, из того, что принесут первые два. Четвёртый будет откачивать второй после визита на фабрику. Пятый…

— Виктор, — Джейс останавливается и смотрит на меня. За его спиной сияет в солнечном свете Пилтовер, с его изысканными зданиями, многоуровневыми террасами, висячими садами и всем прочим. — Когда мы будем академиками, вообще не будет никакой разницы между Зауном и Пилтовером.

— Конечно, будет, — отвечаю я. — Пока пилтоверцы не научатся…

Не научатся чему? Не коситься на заунитов, не оглядываться подозрительно, когда слышат наш акцент, не ждать подвоха? Не презирать? Не наживаться на технологиях, на которых строится богатство верхнего города ценой… ну, скажем, просто короткой жизни и мерзкого кашля таких, как я?

— Пока пилтоверцы не научатся варить нормальный суп.

Джейс смотрит на меня ещё мгновение, а потом вдруг оказывается рядом и сжимает меня в объятиях, от которых того и гляди треснет гордость заунских медицинских технологий – то есть мой корсет.

Chapter 9: All the friends that I've ever known are the street lamps I follow home

Summary:

Приключения Виктора и Джейса в Зауне, или Очень Грустная Глава.

9.

You never gave yourself a chance to shine
Your destination's a chalk outline
And when you get to the gates, you'll be denied

All the friends that I've ever known
Are the street lamps I follow home
And I'm in the crowd, but I'm all alone

 

Billy Talent

Когда мы заходим в The Last Drop, весь шумный зал немедленно замолкает и все смотрят на нас. Причём так, как будто я восстал из мёртвых и ещё привёл с собой гостей с того света.

— Ты бы ещё миротворцев привёл, — наконец, шипит мой сосед, который явно сидит тут с утра и уже с трудом ворочает языком.

— Они немного отстали, - я пожимаю плечами и иду дальше. - В лифте застряли. Закажи им выпить пока.

— Ты же теперь в Пилтовере живёшь! Окончательно продался! – продолжает сосед.

— А я слышал, что он вообще уже помер! – вторит ему кто-то за столиком подальше.

— Конечно, - соглашаюсь я. – Но воскрес ненадолго, чтобы поесть супа. Я тоже рад вас видеть.

После этого говорить начинают все и одновременно. Я никогда не думал, что такому количеству народа есть дело до того, где я живу и почему пропадаю на неделю. Джейс смотрит на всю эту толпу и моргает. Я подозреваю, что ему просто тяжело дышать: от маски он отказался под предлогом того, что её не ношу я. А запах таверны и сам по себе может сбить с ног неподготовленного человека даже если не принимать в расчёт разницу в плотности воздуха.

Мы идём сквозь толпу к барной стойке сквозь привычный шум и гам, разве что обсуждают в основном не теневые сделки с химбаронами, а кого это я привёл и правда ли дети Вандера уже растащили на запчасти мой подъёмник. Эта новость мне не нравится, но она подождёт, тем более что самих детей Вандера пока не видно.

Я представляю Вандеру Джейса, сообщаю, что всё верно, я сейчас временно живу в Пилтовере потому, что мне тяжело далеко ходить, но скоро вернусь. Кто будет чинить протезы? Я и буду, когда я тут. А сегодня смогу? Вообще без проблем. Что мы будем? Суп, конечно. Этот из Пилтовера тоже? Джейс тут же встревает – мол, он специально за этим и пришёл. Что ж, что ж. Как это не надо денег? А, протезами отработаем? Ну, только если так.

Вандер смеётся и наливает нам суп.

— Ты сам напросился, мог бы попросить кофе, — говорю я Джейсу шепотом. — Будет тошнить, отойди за угол.

Я ему не завидую, потому что на него сейчас смотрит половина зала. Джейс смеётся и с тем же видом, с каким пил сахар с чаем (никак не наоборот!), зачерпывает похлёбку и ест, как будто всю жизнь питался непонятной едой, приготовленой в условиях тотальной антисанитарии и засыпанной специями, поэтому толпа теряет к нему интерес. Зато Вандер притаскивает инструменты, и ко мне начинает подходить всё больше людей, которым надо что-нибудь починить и пересобрать. А кому-то вообще собрать первый протез руки для ребёнка. Я киваю родителям:

— Я сделаю за выходные, мне нужны только мерки. Стандартные.

Мерки у них уже есть: не первый раз.

— Для ребёнка? — у Джейса округляются глаза.

— Это нередкая ситуация, — шёпотом поясняю я. — Бывают несчастные случаи на свалке. На производстве. Просто по дороге домой, если свернуть не туда. Извини, кажется, тебе придётся возвращаться в Пилтовер одному. Захватишь мои книги? Я провожу до лифта, а дальше…

— Виктор.

Джейс смотрит на меня как будто я только что сказал, что дважды два равно пяти. У Скай тоже бывает такой взгляд, вспоминаю я.

— Что?

Вместо ответа Джейс поворачивается к очередному зауниту в очереди. У того в протез как раз вделана складная отвёртка. Её нужно заменить? О, это он запросто. Нет, за запчастями на свалку не надо, у Джейса с собой. И шарнир вылетел? Не проблема. Что значит – «ты из Пилтовера»? Инженер везде инженер. А, что такое инженер? Это, ну, как Виктор. Придурок, который хорошо копается в железках? Именно. Прямо в точку.

И Джейс действительно достаёт из кармана отвёртку и пододвигает к себе притащенные Вандером инструменты.

Я смотрю на него и хочу что-то сказать, но почему-то теряю способность говорить полными распространёнными предложениями и тоже молча берусь за дело. В очереди обнаруживается мой вечно пьяный сосед. Он достаётся Джейсу. Тот спрашивает, не починить ли шарнир на третьем пальце – и получает в ответ тот же жест слегка дрожащей рукой. Что ж. Приятно знать, что моя технология не дала слабину, а допускает творческое самовыражение.

Ремонт и изготовление протезов в Зауне – дело далеко не такое однообразное, каким может показаться. Поскольку всё здесь собирается на коленке (или её протезе) местными умельцами из того, что было, обширные теоретические познания или материаловедческий опыт не всегда помогают понять, что сломалось и как это вообще работало. Тем более что, в зависимости от нужд владельца, там могут быть встроенные инструменты, фонари, оружие или, например, импровизированный штопор.

Работы за две недели моего отсутствия (в прошлые выходные я собирался заняться протезами, когда вернусь из библиотеки, но не вышло) накопилось столько, что я не знаю, как справился бы без Джейса. Даже вдвоём мы паяем у Вандера весь день, в окружении самых фантастических деталей и пустых чашек от кофе (— Мистер Талис, вам, наверное, без сахара?  — Наоборот, давайте побольше. И можно просто Джейс).  

В конце концов мы берёмся за детский протез, и я вижу, что глаза у Джейса, который провёл в этом затхлом тяжёлом воздухе целый день, даже под защитными очками подозрительно красные.

— Джейс, тебе точно нормально в этом воздухе? С непривычки.

— В воздухе-то нормально, - он смотрит мимо меня. — А как можно привыкнуть делать детские протезы, я не знаю.

— Представить, что, если их не делать, будет ещё хуже, — я кладу руку ему на плечо, и он молча замирает на несколько секунд. А потом моргает и тянется за паяльником.

У него получается почти не хуже, чем у меня, хотя я занимаюсь этим сомнительным ремеслом всю жизнь. Джейсу, конечно, немного мешает классическое образование и эстетическое чутьё, но и в этом есть свои плюсы: протез для девчонки (выясняется, что это девчонка) выглядит по-настоящему изящно, и Джейс даже делает на нём какую-то затейливую гравировку.

— Она будет в восторге! — с неподдельной радостью сообщает ему мать девочки. — Только, мистер Талис, вы извините, но вы в следующий раз найдите себе очки нормальные, а то у вас уже с глазами что-то!

В следующий раз, думаю я. Ха-ха. Да мистер Талис сейчас убежит отсюда, и я его никогда не догоню. Его и так заставили целый день паять сомнительной безопасности устройства.  

— Всё в порядке, — отвечает Джейс подозрительно хриплым голосом. —  Просто не выспался. И зовите меня просто Джейс, я даже младше Виктора.

Женщина смеётся так, будто это очень смешная шутка, прощается и уходит. Я хочу объяснить ему, что у нас нет фамилий и мысль о том, что они не только признак привилегии, но и часть субординации, нова и оригинальна - но вместо этого вспоминаю, почему Джейс не выспался, и мне становится стыдно.

Мы выходим от Вандера, когда на улице уже ночь – уставшие, пахнущие кофе, металлом и канифолью. У нас обоих нет сил разговаривать, а ещё мне просто страшно представить себе, что Джейс теперь подумает обо мне.

— Я перед тобой преклоняюсь, Виктор.

— Перестань.

Джейс пытается возразить, но я опять начинаю кашлять так, что не могу дальше идти и стою, держась за стену, пока не полегчает. Потом молча двигаюсьдальше, как могу, быстро. Джейс догоняет меня:

— Как часто ты это делаешь?

— Мне обычно просто домой приносят, — я пожимаю плечами. — Я же почти каждый день был тут. Обычно меньше, это просто за две недели накопилось. Не переживай.

— То есть если мы вдвоём будем приходить один раз в неделю…

— Джейс.

— …Или я один, если тебе будет тяжело…

— Джейс!

— …этого же хватит?

Я не успеваю ответить, потому что мы подходим к моему дому, и нашему взгляду открывается картина, поражающая воображение не только Джейса – а даже моё. Мой подъёмник не то, чтобы растащен на запчасти: от него всего лишь оторвана дверь и с мясом выдран механизм управления (кто-то тоже не захватил шестигранную отвёртку, пришлось грубой силой), зато всё, что осталось, исписано граффити, из которых следует, что Виктор – предатель и не очень хороший человек и вступил в интимные отношения с целым населением Пилтовера, причём за скромную плату.

Рельсы, по которым подъёмник ездит, тоже частично утрачены, окно моей кухни под крышей разбито и на нём тоже что-то написано. Мне не видно снизу, но вряд ли это комплименты моему инженерному таланту.

Я мрачно сажусь прямо на мостовую (или то, что когда-то было ею). Джейс потрясённо смотрит то на подъёмник, то на меня и спрашивает:

—  Зачем они это сделали, Виктор?  

— Ну, им же сказали, что я переехал в Пилтовер. Кто-то остался недоволен.

— Но ты же их жалеешь…

— Ошибаешься: я никого не жалею, — я смотрю снизу вверх в эти карие глаза, такие неуместные с этим праведным гневом в Переулках. — И ты не жалей. Меньше всего нам нужна жалость от жителей верхнего города.

— Ты чинишь им протезы и даже не берёшь за это денег. Почему кого-то должно волновать, что ты живёшь в Пилтовере?

Он, кажется, искренне не понимает. Ну правильно: только тот, кто ничего не понимает, может сказать, что к нашей старости разницы между Зауном и Пилтовером уже не будет.

— Потому, что часть из них потеряли руки и ноги в бою с миротворцами во время Восстания. Ещё часть – в регулярных стычках с правопорядком, который Пилтовер всё ещё пытается тут насадить. Ещё часть — в шахте или на фабрике, где они работают на благо Пилтовера.

—  Но ты же не ненавидишь Пилтовер? – он не то утверждает, не то спрашивает. Но сам явно надеется, что утверждает. Я устало опускаю голову: у меня болит спина и нога, мне надо лечь. Но я не поднимусь по лестнице и не дойду до Пилтовера. Не те времена. Как же это глупо.

—  Какой толк ненавидеть воздух, которым дышишь? – я отвечаю вопросом на вопрос. —   Его надо не ненавидеть, а фильтровать. Бесполезно ненавидеть земное притяжение за то, что я спотыкаюсь и падаю. Просто привыкаешь ходить с тростью.  Я хочу не чтобы Пилтоверу было пусто, а чтобы жизнь в Зауне стала лучше. А это не достигается ненавистью.

— Это не мы, — за моей спиной раздаётся голос Экко. — Честное слово.

— Не сомневаюсь, — я оборачиваюсь. — Ты же не варвар, у тебя есть шестигранная отвёртка.

Экко смеётся, и я вместе с ним. Джейс растерянно смотрит на нас обоих. Он явно ничего не понимает – даже гению нужен контекст.  

— Экко, это Джейс. Мой друг из Пилтовера. Джейс, это Экко, мой друг из Зауна. Он в прошлый раз починил подъёмник.

Экко вытирает руку в машинном масле о штаны и протягивает Джейсу. Тот абсолютно симметричным движением протягивает руку в ответ: он явно впечатлён тем, что восьмилетний пацан способен на такое. Что ж, добро пожаловать в Переулки!

— Мы тебе утром поможем починить, — Экко вытирает нос рукавом. — Можем сейчас, конечно… Я могу сгонять за Паудер.

— Всё завтра, — я устало машу рукой.  — Ты случайно не в курсе, они там у меня внутри ничего не разнесли?

— Чего там разносить, у тебя там одни книжки! — удивляется Экко, и мы оба невесело смеёмся. Я поворачиваюсь к Джейсу:

— Экко проводит тебя до лифта и покажет, как выйти через доки. Мост уже закрыт, хотя, может быть, тебя и пропустят…

— Не терпится от меня избавиться, понятно, — передразнивает мой утренний тон Джейс. — Я вообще собирался к тебе в гости.

— Понятно, — говорю я, стараясь не показать, насколько эта новость меня радует. Настолько, что я распрямляюсь и на своих ногах преодолеваю первые два пролёта ненавистной лестницы. Потом надо ползти по вертикальной лестнице без перил, и я сдаюсь и позволяю Джейсу втащить меня на спине, стараясь не думать, как это унизительно.

Джейс, впрочем, подозрительно доволен и, когда мы добираемся до моей каморки, предлагает мне и дальше сидеть у него на спине, потому что я ничего не вешу, но как ассистент Хаймердингера явно придаю ему солидности. Я решаю не комментировать. Экко ничего не знает про Хаймердингера, но радостно ржёт как конь (или как Джейс).

Мне, наконец, удаётся слезть с Джейса и убедиться, что, кроме засыпанной осколками кухни-мастерской, ничего не пострадало. Пить кофе и есть уже не хочется, хочется только лечь и не двигаться, но сначала надо отмыть машинное масло, запах табака и еды и прочие прелести работы у Вандера – я не настолько люблю его суп, чтобы им пахли мои простыни.

Пока Джейс и Экко о чём-то разговаривают у окна, я иду в душ, дрожащими руками раскручиваю корсет, моюсь под ледяной водой, возвращаюсь злой как собака и падаю на кровать.

На кухне Джейс объясняет Экко теорию вероятностей. Смелый ход. Боюсь себе представить, что этот человек может сделать, скажем, на первом свидании. О чём я вообще думаю?..

…Я просыпаюсь от того, что за окном опять что-то скрежещет. Судя по звукам, кто-то не то ломает стену, не то пытается вбить в неё что-то, что сломает её. Я вползаю в корсет и, не успевая толком одеться, хромаю к окну.

В комнате (назовём её так) никого нет. В кухне тоже. Что ж, со стороны Джейса это самый логичный ход: интересно только, ночевал он тут или в ужасе сбежал ещё вчера. Надеюсь, Экко его всё-таки проводил, если вчера. Что это, Виктор, неужели ты… расстроен? Не ты ли прогонял его вчера и отговаривал идти в нижний город? Да он ещё долго продержался!

Я высовываюсь в окно и вижу Паудер и её старшую сестру Вай, которые, стоя на крыше раздолбанной кабины подъёмника, пытаются ломом выпрямить рельс, который погнулся и не даёт ей ехать дальше. Вай сильнее и, пожалуй, могла бы справиться с этой задачей, но снизу им ещё не видно, что у рельса отошло крепление сверху. А это уже опасно. Будет опасно, если ещё постучать.

— Доброе утро! — кричат они, как ни в чём не бывало.

— Доброе, — мрачно отвечаю я. — Вай, умерь свой пыл, а то вы сейчас полетите вниз. Я сейчас закручу крепление и продолжишь.

Фантасмагорическая картина, думаю я. Сквозь густой химический туман, как сквозь плотное грязное стекло, пробиваются слабые лучи солнечного света. Неоновые граффити-ругательства прекрасно гармонируют по цвету с волосами сестёр. Из окна над ними свисает полуодетый калека с разводным ключом.

— А вот и мы!

Из Переулков к моему дому в сопровождении Экко поворачивает совершенно сияющий Джейс Талис, стипендиат Дома Кираманн, одетый в истинно по-заунски затрапезную куртку Бензо, но даже она ему мала. Они с Экко тащат кучу каких-то металлических загогулин и новую дверь для подъёмника.

Материаловедческий кругозор, напоминаю я себе, чувствуя, как по моему лицу расползается совершенно неуместная счастливая улыбка.  

Chapter 10: I think fate is now, waiting on us.

Summary:

Глава, в которой Виктор начинает что-то подозревать

You say you're waiting on fate,
But I think fate is now, I think fate is now
Waiting on us.

Tori Amos

 10.

Впятером мы справляемся с подъёмником неожиданно легко и быстро: Джейс с Паудер и Экко внизу восстанавливают внутренний механизм и прикручивают новую дверь, Вай забирается вверх по стене, и мы с ней чиним рельсы и цепи. Она делится со мной подозрениями по поводу того, кто разломал мою конструкцию, но мне не очень интересно: я не собираюсь идти грозить им клюкой. Во-первых, это совершенно бесполезно. Во-вторых, то, что мне тут же помогли починить подъёмник, гораздо красноречивее, чем то, что его вообще разломали.

Но вообще я уже давно думаю не о ремонте, а о том, как Джейс легко нашёл общий язык с детьми, которые не то, что пилтоверцам, они взрослым из Зауна-то не особенно доверяют (и правильно делают). И если он обманет их доверие, это будет на моей совести до конца жизни – но глядя на то, как Джейс на пальцах объясняет Экко и Паудер, почему именно механизм работает и какие силы куда действуют, я почему-то в нём уверен.

Наконец, подъёмник едет вверх – теперь, с новыми деталями, он скрипит куда меньше, а ещё Джейс послушался Паудер и Экко и сделал второй тормоз (чтобы паниковать, конечно).

У меня никогда не было столько гостей одновременно. Да и вообще не было гостей, разве что кто-то приносил починить что-то или Скай заходила, чтобы вместе идти в Академию. Ну, или кто-нибудь (не будем показывать пальцем) залезал в окно. Как сейчас: молодое поколение во главе с Джейсом игнорирует дверь, открывает целую створку и дружно лезет в неё, а я, видя, как им весело, уже даже не протестую.

Наступает день, на улице становится теплее, хотя светлее не становится никогда. Я на всякий случай решаю в уме задачи по термодинамике на неделю вперёд от последнего домашнего задания, которое я делал до болезни, и готовлю завтрак. В ожидании его Вай, Экко и Паудер не то катаются на подъёмнике, не то перекрашивают его из баллончиков.

— Ты всё время носишь этот корсет?

Джейс стоит у стеллажа и внимательно рассматривает мою спину. Да, надо было одеться, прежде чем вылезать в окно.

 — Всё время. А что?

 — Мне кажется, кое-что тут можно оптимизировать. Иди сюда. Он же тебе в рёбра впивается и у тебя одно плечо ниже другого.

 — Я вообще-то варю кофе, Джейс. И живу в таком корсете всю жизнь. Его не поправить.

— Вот именно, всю жизнь, — он многозначительно кивает. — Это несколько притупило твоё восприятие того, что можно сделать для удобства.

 — Я вообще-то гений ортопедических технологий, если ты не заметил, — мрачно ворчу я. — В Зауне нет такого протеза или корсета, которого я бы не видел.

— Кроме твоего, — невинно замечает Джейс. — Ты гений, Виктор, но даже у тебя нет глаз на спине.

— Какое упущение с моей стороны.

       В руках у Джейса инструменты и какой-то чертёж, который он явно заготовил заранее. Возможно, с ночи. Точно, я же его ещё и снял вчера, когда мылся. Вот и доверяй этим кузнецам и ремесленникам! Джейс сам подходит ко мне. Я не вижу, что он делает, но острый край корсета вдруг действительно перестаёт впиваться в рёбра, а потом он кладёт руки мне на плечо и бедро и что-то фиксирует так, что мои плечи действительно становятся ровными.

Я замираю. А потом вдыхаю и мне не больно. И это не имеет отношения к корсету, хотя действительно стало гораздо, гораздо удобнее. Просто…

Я не знаю, что просто. У него такие тёплые руки. И мне кажется, что я чувствую и запоминаю каждую шероховатость на его коже, каждую линию на ладони. Отпечаток каждого пальца. И когда моё плечо поднимается на вдохе, оно так хорошо помещается в его ладони. Мы оба стоим, не двигаясь, и смотрим, как убегает кофе.

— Всё в порядке? — спрашивает Джейс.

— Да, — спохватившись, отвечаю я, с опозданием снимая кофеварку с горелки и опуская глаза на учебник на столе. — Задумался о термодинамике.

— Но так лучше?

— Да, так гораздо лучше. Спасибо.

— Не за что. Ты опять мёрзнешь.

Джейс отпускает меня и идёт за моей рубашкой. Я смотрю в учебник термодинамики и почему-то совершенно не могу на ней сосредоточиться. Я замечаю, наконец, что мне и правда холодно, но одежда от этого не поможет. Но если сказать об этом Джейсу, он с присущим ему пылом обмотает меня грелками.

— Признайся, на самом деле ты тайный заунит, - говорю я, застёгивая рубашку. — Немедленно ладишь с уличными хулиганами. Дышишь без маски. Чинишь всё, что не приколочено, включая меня. Первым делом с утра тебя тянет на свалку. Ешь суп Вандера не поморщившись. Делаешь вид, что кофе с сахаром тебе в новинку, но я-то вижу.

— Ты раскрыл меня! Только не выдавай никому! — театрально восклицает Джейс, и на этих его словах в окно въезжают дети, привлечённые, наверное, запахом кофе.

— Кому кого не выдавать? — интересуется Экко.

— Вот его, — я показываю пальцем на Джейса. — Тебе. Что у него нет с собой шестигранной отвёртки.

Мы пьём кофе, тепло прощаемся и расходимся по своим делам: Экко идёт в ломбард, Вай и Паудер – помогать Вандеру, Джейс делает домашнее задание по материаловедению (к счастью, у меня есть учебники за первый курс), а я собираю вещи, которые возьму в Пилтовер. Матрас, одежда, книги и некоторые инструменты – в общем-то совсем немного, но один я бы не смог дотащить это всё даже до моста даже учитывая, что Вай и Паудер привезли мне тачку.

Наконец, Джейс заканчивает решать свои задачи, а я увязываю в стопку с трудом отобранные книги по физике, которые достались мне ещё от родителей, и несколько томов своих конспектов по материаловедению Зауна, которые существуют в единственном экземпляре, как и некоторые описанные там образцы.

Мы грузим мои пожитки и меня в подъёмник, а Джейс запирает дверь и отправляется вниз по лестнице.

Я жду его внизу минут десять и уже начинаю волноваться, но оказалось, что он зашёл к соседу-шахтёру проверить, всё ли работает.

— Кажется, он был не очень рад меня видеть, — Джейс задумчиво чешет подбородок. — Но судя по тому, как он швырнул в дверь бутылку, поворот запястья в порядке.

— Джейс, ты безумец, — почти с восхищением говорю я. — Извини, что я испортил твои выходные.

— Ты шутишь? Это были лучшие выходные в моей жизни.

— Что же за ужасная у тебя, должно быть, жизнь! — смеюсь я. — Ни тебе протезов, ни химического тумана.

— …ни расширения материаловедческого кругозора!

Мы поднимаемся на Мост Прогресса как раз вовремя, чтобы увидеть величественный закат над Пилтовером. После зелёного тумана он выглядит ещё более впечатляющим, и даже то, что миротворцы четыре раза перепроверяют мои документы, не портит вечер. А вот Джейса это расстраивает, и он даже пытается вразумить стражей порядка, но я наступаю ему на ногу.

— Почему ты не дал мне с ними поговорить? — возмущается Джейс, когда мы уже находимся по другую сторону границы.

— Привычка, — я пожимаю плечами. — Я знаю тех, для кого такие споры заканчивались протезами.

— Ты… защищаешь меня от пограничников Пилтовера?

— Привычка, — раздражённо повторяю я.

            Мы молча идём дальше, мимо изысканных пар, любующихся закатом, мимо фонарей, которые зажигаются по одному в обоих городах, как будто навстречу друг другу, чтобы встретиться на границе. Я думаю о том, что родители Экко, Вай и Паудер погибли на этом мосту и, возможно, дети даже помнят, где именно.

И о том, что так и не узнал домашнее задание на завтра. Что ж, ночь длинная, я успею прорешать всё до конца задачника.

Джейс помогает мне втащить все мои вещи по чёрной лестнице и распаковать. За окном уже совсем стемнело, во внутреннем дворе общежития, как светлячки, блуждают разноцветные огни и слышатся голоса студентов, которые наслаждаются хорошей погодой при свете фонарей.

Мы трижды попрощались и договорились, что завтра после занятий встретимся в библиотеке. Обсудили протез, который сделали вчера, и как попробовать сделать его легче и функциональнее: Джейса явно задела за живое эта история. Джейс рассказал мне, как они с Экко ходили на свалку и сколько всего любопытного он там увидел, но просто не хватило рук унести.

— Приделать тебе к следующему разу третью? — ухмыляюсь я. — Где-то у меня были такие чертежи.

— Зачем тебе третья рука?  

— Ну как: одной держишь чашку кофе, другой – книгу, третьей чертишь, — отвечаю я с непроницаемым лицом, но, видя, как у Джейса округляются глаза, не выдерживаю и смеюсь. Он смотрит на меня и тоже смеётся — как ребёнок, открыто и так, что у него от смеха краснеют щёки, блестят глаза и так трогательно бьётся жилка на шее. Обычно её не видно.

— Виктор, — невпопад спрашивает Джейс. — О чём ты думаешь, когда на меня смотришь?

Этот вопрос застаёт меня врасплох. О чём я думаю? О небесной механике. Об уравновешенной системе сил. О том, что защитные очки не могут защитить от того, что по одну их сторону с тобой самим. То есть от сострадания. О том, что Джейс ведёт себя так, будто нет ничего невозможного. И ещё почему-то о том, какие тёплые у него руки.

—  О том, что тебе не надо придумывать предлог, чтобы остаться тут, если ты устал или идти домой далеко, — наконец, отвечаю я. — Учебники за первый курс у меня есть.

Chapter 11: Why don't we choose a different story?

Summary:

Глава, в которой появляются третьи руки, все всё понимают , а текст начинает соответствовать своей категории

If I'm dreaming you and you're dreaming me
Then why don't we choose a different story?

 

Ramona Falls

 

11.

Конечно же, Джейс остался ночевать в общежитии. На следующую ночь он всё же сходил домой, а потом мы опять обнаружили себя раскладывающими библиотечные книги и чертежи по полу моей комнаты. И опять. Мы настолько быстро привыкли к такому положению дел, что даже установили очередь, кто варит кофе.

Это получалось как-то само собой, потому что наши курсовые проекты, домашние задания и проверка контрольных для Хаймердингера (у меня) сами по себе занимали всё время до вечера, а нам обоим хотелось ещё сделать что-нибудь вместе. Я довольно быстро признался себе: не так уж и важно, что именно. Мы были настолько на одной волне, что любая идея моментально перерастала сама себя и увлекала нас в водоворот обсуждений, новых расчётов и, конечно, технического воплощения. Мы засыпали и просыпались над чертежами и казалось, что даже во сне мы продолжаем обсуждать, чертить, спорить.

Единственное, что нас огорчало, — это запрет на физические опыты в общежитии, но у того, чтобы быть ассистентом Хаймердингера или стипендиатом Дома Кираманн, есть свои плюсы. Поэтому рассвет, ознаменовавший ровно неделю нашего знакомства, мы встретили в лаборатории, отмывая стену от последствий небольшого взрыва, который мы… предполагали, конечно. Но не могли не попытаться рассчитать скорость, при которой взрыва не будет. Точнее, стену оттирает в основном Джейс, а я в промежутках между приступами кашля показываю ему, где ещё стена выглядит подозрительно закопчённой.

— Это же была не токсичная реакция, — сокрушается Джейс. — Что мы не рассчитали? Ты точно уверен, что…

— Мы всё рассчитали, — хриплю я. — Я же говорил, 80% что взорвётся. Но иначе не будет нужной яркости.

— Но тебе от неё нехорошо.

— Не от неё, расслабься. Я проветрю.

Кажется, мои слова совершенно не убедили Джейса, и он с подозрением смотрит, ожидая, видимо, что сейчас ядовитый газ дойдёт и до него. Не дойдёт. Придётся ему и дальше оттирать стену лаборатории Хаймердингера. Не то чтобы достопочтенного йордла можно было удивить взрывами или тем, что я по ночам работаю в нашей лаборатории, но я предпочитаю не оставлять следов, чтоб они потом… не вызвали опасных реакций, назовём это так.

Я открываю окно и высовываюсь в утренний холод. Легче дышать не станет, но воздух взбодрит. Джейс приводит мой стол в первозданный порядок и скользит взглядом по корешкам папок с моими проектами. Наугад вытаскивает одну.

— Виктор, можно мне посмотреть, над чем ты работаешь?

— Смотри, — я машу рукой. Джейс читает мои чертежи. Я дышу. Интересно, что ему попалось? Какое-нибудь заунское материаловедение? Альтернативные источники энергии? Колючий утренний воздух вползает мне за шиворот, как будто чьи-то холодные длинные пальцы. Джейс за моей спиной шелестит страницами.

— Ты пытаешься… создать совершенный механизм передачи нервного импульса от тела к протезу? – поражённо спрашивает Джейс.

Я киваю. Ему не видно: я же так и торчу в окне. Он подходит ко мне, кладёт руку на плечо. Я втягиваюсь обратно в комнату, попутно разворачиваясь к Джейсу. Видимо, слишком быстро, потому что его пальцы скользят по моему плечу и касаются ключицы. Мы оба замираем.

— Ты… это имел в виду, когда говорил, что хочешь сделать жизнь в Зауне легче?

Что я имел в виду?.. Вот это?..  Его руку на моей груди?  Ах, да, механизм передачи импульса. Я снова киваю. Мой подбородок касается его руки, и мне почему-то становится так тяжело поднять голову. Осталось только раскашляться и всё. Молодец, Виктор.

Я почти не вру. В конечном счёте я всё делаю с мыслью о Зауне. А ещё чтобы выжить, потому что я прекрасно знаю, что грозит мне в ближайшие несколько лет. Я видел это с детства и в подробностях. И понимаю, что на самом деле родители купили мне форму студента Академии Пилтовера не чтобы я стал великим учёным и прославил в веках нашу отсутствующую фамилию, а чтобы у меня был шанс найти способ спасти себя самому. Так что этот достаточно жутко выглядящий проект на самом деле про меня. А ещё я, наверное, должен когда-нибудь сказать Джейсу об этом, но как? Как вообще что-то сказать? Я снова начинаю кашлять.

Джейс бережно отводит меня от окна, я теряю равновесие и хватаюсь свободной рукой за его плечо. В следующую секунду я не понимаю, что со мной, потому что два моих пальца попадают в расстёгнутый воротник его рубашки и я вместо того, чтобы отдёрнуть руку, осторожно касаюсь его шеи.

Как утренний ветер – моей.

Джейс замирает и смотрит на меня огромными глазами. Я с опозданием осознаю, как это должно выглядеть (именно так, как есть) и даже перестаю кашлять. Видимо, от шока.

— Извини. У меня слишком холодные руки. Убрать? — слишком спокойно спрашиваю я.

— Нет, — слишком поспешно отвечает Джейс и также быстро краснеет. — А мне?..

— Не надо.

 Я чувствую, как кровь приливает к моему лицу и симметрично краснею. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Мне кажется, что я чувствую кожей, как взгляд Джейса скользит по моему лицу и именно от него мне становится теплее.

            Вот что надо сделать. Надо вынести вторую линзу за пределы корпуса. Тогда можно будет её наводить, как прожектор, и яркость будет достаточная.

— Джейс, я всё придумал! Нам вообще не надо ускорять подачу раствора! Смотри, мы просто вынесем вторую линзу наружу! И сможем регулировать, как близко к корпусу (и к первой) она находится! И можно будет отодвигать её подальше в тумане или ставить совсем вплотную, вот так…

            Я в порыве вдохновения отпускаю трость (не будем забывать, моя вторая рука занята), изображаю, как именно линза будет поворачиваться, после чего моя нога предательски подгибается, я падаю прямо на Джейса, который аккуратно ловит меня и прижимает к себе. Он буквально сияет, и я сам, как вторая линза, ловлю это сияние, и оно проходит сквозь меня. За окном восходит солнце — но для меня несомненно, что источник настоящего света не в небе, а здесь, прямо передо мной.

            В следующую секунду происходит много всего. За дверью слышатся шаги, потом — добродушный лай Профессора (со стороны Хаймердингера было очень забавно назвать питомца Профессором, потому что даже предельно конкретное «маленький пушистый Профессор» в их случае оказывалось двусмысленным), а в замке поворачивается ключ.  

            Джейс, продолжая держать меня, поднимает с полу мою трость, я благодарно киваю. Мы оба одновременно втягиваем носами воздух, чтобы понять, имеет ли смысл пытаться скрыть наши утренние эксперименты, и расходимся на минимально приличное расстояние.

— Доброе утро, мальчики, — как ни в чём не бывало говорит Хаймердингер, проскальзывая в едва приоткрывшуюся дверь. Судя по всему, он в отличном расположении духа, хотя и удивлён, что я не один. — Чем обязан, Джейс?

— Мы… мы с Виктором партнёры, — храбро заявляет Джейс. — По проекту.

— Это хорошо, — покладисто соглашается Хаймердингер. — Может, хоть один из вас вспомнит про предохранители.

— Но мы… — покаянно начинает Джейс, а я просто смеюсь. Профессор оседлал любимого конька, и теперь Джейса, возможно, тоже ждёт четыре часа лекции о том, как важна в экспериментах безопасность и отсутствие риска. Я, правда, с таким подходом не согласен, но я и не бессмертная сущность, в распоряжении которой всё время Рунтерры. Мне бы до выпуска дожить.  

— Мальчик мой, когда в Академии начинают трястись стены, я подозреваю не землетрясение. — добродушно ворчит Хаймердингер. — Что у вас тут?

У нас тут и правда ничего особенного, только прототип реакционной камеры: стеклянная банка с латунной крышкой, в которую встроены тонкие трубочки и витые проволоки. Внутри контрольная среда для моделирования реакции: пара капель спиртового раствора, подогреваемая медная пластина и линза… была, но лопнула от перегрева.

— Мы делаем лампу, с которой можно перемещаться по Зауну независимо от плотности и источника тумана по пути, — поясняет Джейс. — Наш реагент должен капать на пластину, которая нагревается за счёт скрытого термоэлемента, запуская контролируемую экзотермическую реакцию. Но мы её…

— Не проконтролировали, — невинно замечает Хаймердингер. — больше 30 капель в минуту не выйдет. Иначе не испарится, приёмник перегреется, линза взорвётся. Даже у Виктора. И даже если поставить компенсационный клапан. Вы же планировали его поставить, правда?

— Ммм, — я уклончиво пожимаю плечами. — У нас есть мембранный предохранитель. Но нам больше тридцати и не нужно, профессор. Мы вынесем линзу наружу. В центре – капельная лампа с контролируемой реакцией, вокруг – металлический цилиндр с полированной внутренней частью, которая отражает свет и направляет его на внешнюю линзу…

— …на поворотном кольце, — глаза у Джейса горят так, что, мне кажется, при их свете можно было бы гулять на самых нижних уровнях Зауна. — Можно менять фокусное расстояние, яркость, угол рассеивания...

— …и между корпусом и линзой можно вставить цветные фильтры для химического тумана разной природы, — триумфально заканчиваю я.

— И это всё вы придумали вместо того, чтобы контролировать реакцию? — подмигивает Хаймердингер. Я краснею: честно говоря, это всё мы придумали, стоя у окна в сомнительных позах и испытывая силу притяжения, мне прежде неведомого. И совершенно не контролируя реакцию на него, это правда. С другой стороны, если бы лабораторию не надо было проветривать, не было бы, возможно, и этого момента. Мы с Джейсом переглядываемся и киваем.    

— Что ж, всё хорошо, что хорошо кончается, — Хаймердингер наклоняется, чтобы почесать Профессора. — Но в следующий раз попробуйте уделить чуть больше внимания теории.

Я шепчу на ухо Джейсу, что вот эти похожие на собак, пушистые и сферические поро – идеальная модель для теоретической аэродинамики, и мы оба смеёмся.  

Это довольно нетипично для меня. Я не знаю, почему, но у меня на редкость хорошее настроение для человека, который начинает утро со взрыва реагентов и вкуса крови во рту (и то, и другое – так себе прогноз).

Хаймердингеру как раз нужны ещё два физика в проект, который он задумал с химиками с третьего курса и мисс Янг. Да-да, про фильтрацию воды в Зауне, как чудесно, что мы уже в курсе! Мисс Янг сразу же предложила профессору позвать нас, но он не был уверен, что мистер Талис интересуется это темой, что мы вообще представленны друг другу и что нам было бы интересно работать с друг другом постоянно. Нам было бы? О, это замечательно. Тогда он сейчас даст нам результаты анализа проб воды, чтоб мы могли с ними ознакомиться. Но не прямо сейчас, конечно, ведь на улице такая чудесная погода, а у нас обоих вид людей, которые ещё не завтракали и давно не дышали ничем, кроме паров взорванных реактивов.

Солнце за окном окончательно занимает место на небосводе, озаряя тёплым светом стену над моим столом, совсем немного предательских следов копоти на ней и раскрытый на самом интересном месте проект протезов, которые должны стать частью человека. Самое интересное место – это, конечно же, чертёж третьей верхней конечности. Я не шутил, когда говорил про неё Джейсу. Со мной вообще шутки плохи, потому что для меня почти любая шутка эта возможная гипотеза. Но, кажется, Джейс всё ещё не напуган. Я мог бы задаться вопросом, что стипендиат Дома Кираманн всё ещё делает рядом со мной после всех заунских приключений, протезов, подъёмников, взорванных ламп и лишних рук, но, пока Хаймердингер со стремянки ищет среди аккуратно расставленных папок с проектами нужную нам, Джейс касается пальцами моей ладони, и этот вопрос сам собой становится риторическим.

Мы выходим из лаборатории и спускаемся по пустой и гулкой каменной лестнице, не глядя друг на друга.

Всё, что я мог бы сказать, прозвучит безумно. Всё, что я хотел бы сказать, не нуждается в словах. Поэтому я молчу.

— Виктор, я хотел тебя спросить… — Джейс всё-таки ловит мою руку и останавливается. — Но это прозвучит безумно.

— Не безумнее того, что ты делаешь. — отвечаю я, глядя ему в глаза. — Ты видел мой чертёж третьей руки, однако всё ещё держишь меня за имеющиеся.

— Нет, ещё безумнее, — Джейс не отводит взгляда, и мне снова кажется, что это солнце в окне на лестничной площадке — это всего лишь рассеянный свет его светло-карих глаз. — Как ты думаешь, можно ли влюбиться в человека по его чертежам?

— Несомненно, — я прислоняю трость к стене и касаюсь рукой его щеки. — Я лично это доказал. Когда увидел твой ночью в пустой библиотеке.

— Я тоже, когда увидел твой. Но ты… ты не передумал, когда увидел меня самого?

— Сначала я увидел тебя во сне, — зачем-то уточняю я. — Но в реальности ты ещё лучше теоретической модели.

Трость падает, эхо разносится высоко под сводами пустынного корпуса Академии, но мы слишком заняты, чтобы её поднять: мы смотрим друг на друга.

 

Chapter 12: Moments before the storm

Summary:

The plot thickens!
Виктор и Джейс, кажется, разобрались с самими собой, но тут подтянулись глобальные проблемы с привкусом трагедии и крови. И шиммера.

12.

I still hear your voice, calling my name,
And like every new choice, it carries the promise,
That we'll find our love, that we're not just like moths to flame,
Already lost, moments before the storm

Poets of the fall

Мы спускаемся по лестнице – молча, держась за руки так крепко, как будто нас сейчас будут отдирать друг от друга и растаскивать по разным лекциям. Сегодня выходной, но я понятия не имею, что бы я сделал, если бы нам действительно было надо идти на занятия. Возможно, сходил бы с Джейсом к первому курсу: в конце концов, на нём я учился всего один раз. О Боги, о чём я вообще думаю?

Мы заходим в общежитие с чёрной лестницы, хотя парадный вход должен быть открыт и можно было бы воспользоваться лифтом. Но я об этом забываю, а Джейс совершенно не против протащить меня пару пролётов, как в первый раз. Мы оба могли бы уснуть на ходу, но ничего не соображаем, кажется, совершенно не поэтому.

Наконец, за нами закрывается тяжёлая дверь моей комнаты, можно уже ничего не бояться и признать реальность происходящего – но мы стоим, по-прежнему держась за руки, как будто существование реальности зависит от переплетения наших пальцев. Как будто мы шестеренки, на которых держится та самая метафорическая небесная механика, с которой всё началось.

Мои глаза закрываются, но я упорно смотрю на Джейса, как будто его существование зависит от того, насколько хорошо я запомню его улыбку, изгиб его бровей, переход цвета на радужке его глаз, морщинки в углах глаз (кто-то не спал всю ночь, как и я), крылья его носа. Цвет его кожи и солнечный зайчик на его щеке. Его запах, тепло его дыхания, то, как у него дрожат ресницы. Как будто я смогу навсегда сохранить это мгновение – и, значит, его самого.

Это невозможно, конечно: совсем скоро я не смогу сохранить даже себя. Я держался всю дорогу, но проклятый кашель снова сгибает меня, и я утыкаюсь лицом в плечо Джейса, так и держа его за руку. Как всегда, невовремя. Джейс гладит меня по голове.

У меня непослушные вечно торчащие волосы, которые даже мама когда-то навсегда отчаялась привести в нормальный вид, но сейчас мне кажется, что они специально такие, чтобы их можно было перебирать и искать в этом хаосе закономерность. Закономерности нет. Джейса это не останавливает. Я хрипло дышу и снова чувствую вкус крови во рту.

— Кому-то надо отдохнуть, — говорит Джейс шёпотом.

— Кому-то, — горько усмехаюсь я.

— Нам обоим. Нам ещё идти в нижний город.

— Джейс, — пытаюсь протестовать я. — Тебе совершенно не обязательно тратить на это выходные, когда ты можешь…

— Когда я могу провести их с тобой? И проведу, — он убирает прядь волос с моего лица и касается губами моего виска.

Я никогда не думал, что кто-нибудь… когда-нибудь… Впрочем, я и сейчас не думаю. Я просто чувствую его дыхание, и у меня кружится голова. Но, наверное, в первый раз не от болезни, а от счастья. Или от того, что я сейчас усну.

— Надо спать.

— Ага.

Мы неуклюже стаскиваем с себя форму и ложимся на разные концы матраса, на котором и так валялись вместе неделю в самых разнообразных положениях, обложившись чертежами, но теперь это выглядит совсем иначе. И страшно смущает. Несколько минут мы смотрим друг на друга, а потом молча обнимаемся и так и лежим, замерев и боясь пошевелиться. Глаза слипаются, но я боюсь уснуть – потому что вдруг сном окажется вот это? Снилось же мне раньше это голубое сияние и полёты под потолком. Может, Джейс и сейчас мне снится.

Виктор, ты никогда не был замечен в сентиментальности.

Возможно, просто потому, что некому было заметить.

Я всё-таки закрываю глаза, потому что иначе невозможно будет не смотреть на Джейса, но смотреть это слишком.

— О чём ты думаешь? — спрашивает меня Джейс сонным голосом.

— О том, что когда я с тобой, мне как будто больше никогда не будет холодно, — заплетающимся языком отвечаю я.

— То есть, как всегда, о термодинамике.

Я чувствую по голосу Джейса, что он улыбается, утыкаюсь лицом в его плечо и засыпаю совершенно счастливый. И, наверное, впервые в жизни мне действительно совсем не холодно.  Нисколько.

Мы просыпаемся около полудня и ещё какое-то время молча пытаемся удостовериться, что не снимся друг другу. Не снимся. Означает ли это, что мы действительно сказали друг другу всё, что сказали на лестнице в Академии? Да. Означает ли это, что мы теперь не просто партнёры по проекту? Надеюсь! А ещё это означает, что новый проект от Хаймердингера про фильтрацию воды нам тоже не приснился, равно как и необходимость идти в Заун теперь уже по двум поводам. Пока Джейс варит кофе, я открываю папку с отчётом химиков и погружаюсь в написанные быстрой рукой Скай формулы, статистические расчёты и комментарии.

То, что я вижу, расходится даже с моими представлениями о том, какой может быть вода в Зауне, а я прожил там всю жизнь и, мне казалось, знаю всё о том, какой опасной может быть наша токсичная вода. Но из отчёта Скай следует, что в Заунской промышленности происходит что-то, о чём я не знаю.

Точнее…

Я хмурюсь. Чем больше я смотрю на формулы, тем больше мне кажется, что где-то в глубине моих воспоминаний они уже есть. Среди того, что я запомнил из времён, когда Рио была жива, а Синджеда я считал доктором, когда я всё видел — но ещё ничего не понимал.

Зато сейчас мне становится понятно, почему Скай предложила позвать именно нас. Ей нужны вовсе не физики – её старшие коллеги вполне справились бы с технической стороной фильтров. Скай хотела найти кого-то, кто пройдёт в Заун дальше реки, глубже ломбарда Бензо. Как я, плоть и кровь Зауна, и Джейс, о чьих подвигах на ниве протезирования Скай не могла не слышать: она брала последние пробы воды в среду. А ещё я понимаю, что я не хочу рисковать Джейсом. Я не хочу, чтобы беспощадная сторона нижнего города испытала его на прочность.

— Вот твой кофе – сладкий, как сон на лекции по истории Пилтовера! — Джейс ставит передо мной чашку и садится рядом. — Что уготовано нам Хаймердингером?

—  Пучины органической химии, о каких ты и не подозревал, — вздыхаю я. — И всем нам, включая Хаймердингера, кажется, не уготовано ничего хорошего. Особенно тем, кто спит на лекциях по истории.

Джейс смотрит на меня серьёзно и тоже хмурится.

— Признайся. Ты увидел что-то, что тебе не нравится и думаешь, как бы отвадить меня от проекта, Зауна и себя самого заодно, исключительно чтобы защитить, правда, Виктор?

Я протестующе качаю головой, потому что именно об этом я и думаю.

— Тогда скажи, о чём, — Джейс подозрительно щурится.

— О том, что я, пожалуй, освежу в своей памяти историю Пилтовера. Когда у вас следующая лекция? Я приду.

В каждой шутке есть валидная гипотеза, но вообще-то я не шучу. Мне внезапно становится очень интересно, откуда у нас в Зауне взялся, например, доктор Синджед. Возможно, об этом стоит просто спросить Хаймердингера, но сначала надо поговорить с самой Скай.  

Мы допиваем кофе, одеваемся и отправляемся в Заун, захватив с собой чертежи и детали для оптимизированного детского протеза, а также завтрак в кофейне внизу. И ещё кофе, конечно. Нужно больше кофе. Наука нуждается в кофе.

И пока мы идём, держась за руки, по залитым солнцам террасам Пилтовера, я на время забываю обо всём: о своей болезни, о непонятных веществах в воде, о самой разнице между нашими городами.

Разница напоминает о себе на мосту, который перекрыт целым отрядом миротворцев, недружелюбно сообщающих, что проход в нижний город запрещён. Да, совсем. В связи с чем? С чрезвычайным происшествием в нижнем городе. Да, даже гражданам Зауна. И, кстати, если я гражданин Зауна, то что я делаю в Пилтовере, где мои документы? Ах, я студент? В таком случае мне наверняка есть, чем заняться, пока меня не выгнали обратно в социальные низы. Нет, конечно же это не угроза, это констатация факта.

Даже обаяние Джейса не спасает ситуацию. Мы возвращаемся на террасу, садимся на скамейку на бульваре и мрачно смотрим туда, где в вечном тумане за мостом теряется Заун. Я волнуюсь. Мне уже плевать на проект, на химический состав воды, я хочу просто знать, что случилось. Как Вандер и все его дети. Экко и Бензо. Даже, чёрт его побери, мой сосед. Где сама Скай? Джейс сжимает мою руку в своих. Пилтовер живёт своей обычной кипучей жизнью, устремлённой вверх, к прогрессу и солнцу. Заун теряется в вечных сумерках. Я кашляю. Мы молчим.

— Ты же знаешь, как пройти в нижний город, минуя кордоны? — наконец, спрашивает Джейс, когда я восстанавливаю дыхание.

— Знаю. Но я пойду один.

— Виктор!

—  Нет, Джейс.

Я смотрю на мост, считаю миротворцев и думаю, какая из известных мне дорог и проходима для меня, и может не охраняться. Не то чтобы миротворцы знали обо всех тоннелях, которыми ходили ещё мы и которыми до сих пор пользуются дети Вандера – но я не имею права подставить всех, случайно выдав миротворцам какую-нибудь ещё проходимую вентиляционную шахту или старый промышленный жёлоб.

Внезапно от шеренги миротворцев отделяется фигура и движется в нашу сторону. Мы переглядываемся и молча встаём: кажется, пора идти отсюда, и поскорее. Однако фигура на мосту ускоряется, переходит на бег, её волосы, убранные в хвост, развеваются на ветру, и я узнаю Скай Янг с её безразмерной сумкой, вечными папками и дневником наблюдений под мышкой.

Она подбегает к нам, резко садится на скамейку между нами и с трудом переводит дыхание.

—  Ты в порядке, Скай? —  спрашиваю я. Она кивает.

—   Как тебя выпустили? — спрашивает Джейс. Она молча открывает одну из папок, и я вижу письмо с подписью Хаймердингера, предписывающее пропускать лаборантку Скай Янг через Мост Прогресса в любое время с целью содействия научным разработкам Академии Пилтовера. Брови Джейса ползут вверх, и я понимаю, что достопочтенный йордл наверняка уже выписал такие бумаги и нам, просто он действительно хотел, чтобы мы сегодня отдохнули.

— Что там случилось? — я, конечно же, тут же снова начинаю кашлять, но это меня не останавливает. — Экко и его компания в порядке? Вандер? Бензо?

Я пытаюсь говорить. Мне это не удаётся. Вместо этого я кашляю прямо на Джейса, который бледнеет, но спокойно вытирает кровь с моего лица и пытается усадить меня обратно на скамейку.

— Виктор, сядь, — говорит Скай. — Вандер всё контролирует. Бензо в порядке. Дети в безопасности. В Переулках очередное химическое оружие, которое превращает людей в монстров и пока непонятно, насовсем ли и убивает ли при этом их самих. Тебе там пока делать нечего. Пойдёмте лучше в лабораторию, посмотрим, гм, на результат.

— На результат? — переспрашивает Джейс.

Скай приоткрывает сумку и указывает пальцем на пробирку с чем-то похожим на кровь.

— Как ты это делаешь? — восхищённо спрашиваю я. И Скай, которая только что прорывалась через кордон миротворцев, а до того, очевидно, бежала из города, разбираясь с непонятной угрозой и не забывая при этом о доказательствах и препаратах, краснеет и пожимает плечами.

Chapter 13: Unnatural selection

Summary:

Когда анализ крови под микроскопом показывает искусственно обогащённый внутренний мир, время вспомнить старых знакомых.

13.

No chance for fate,

It's unnatural selection.

 

Muse

 

Мы идём обратно в Академию. По пути Скай рассказывает, что произошло в Переулках: всех подробностей она, конечно, не знает и вообще оказалась там совершенно случайно, потому что обещала Экко объяснить разницу между флюоресценцией и фосфоресценцией. Что им было надо? Пришли, разумеется, за Вандером. Разумеется, не на того напали. То есть на того, но вы поняли. Что им было надо? Вандер думает, это привет от химбаронов, но ты же знаешь Вандера, он не станет объяснять, чтоб никто не полез его спасать. Почему? Ну вот такие вот мы, зауниты, Джейс. На Виктора посмотри, тоже отличный пример. Кто это был? Скай их не узнала. В них, конечно, оставалось что-то человеческое, но… ей было не до того. Она больше по внутреннему миру, так что идём в лабораторию на него смотреть.

Откуда у неё образцы? От Вандера, конечно: он точно также заинтересован в том, чтобы это остановить, как и мы. Как они выглядели? Скай не знает, как объяснить. Как будто человек превратился в нестабильное соединение. Как будто с ним на уровне всего тела происходит реакция полимеризации. Вы не хотите это представлять. Какая полимеризация, цепная или ступенчатая? Ну и вопросы у тебя, Виктор.

Вопросы как вопросы.

Я постепенно прихожу в себя, хотя всё ещё скорее вишу на Джейсе, чем иду сам. Джейс, правда, ведёт себя, словно так и надо, как будто он романтично обнимает меня, а не аккуратно держит чуть ниже корсета, чтоб я не сложился пополам.

Мы доходим до корпуса естественных наук, и Скай вручает нам с Джейсом одну пробирку. Джейс удивлённо поднимает брови.

.— Вы, скорее всего, бесполезны в биохимии, — вздыхает Скай, как будто не только я, но и Джейс абсолютно безнадёжен. — Но судя по тому, что эта штука делает с людьми, биохимия тоже может оказаться бесполезна. Посмотрите на это как физики. Но имейте в виду, это кровь. Как бы она ни выглядела, работать с ней нужно как с кровью. Техника безопасности, правда, Виктор?

— Понятия не имею, о чём ты.

— Вот и я о том же, — Скай многозначительно смотрит на меня, потом на Джейса, потом на его руку на моей талии, и криво усмехается. — Если с ним что-нибудь случится, весь Заун объединится и оторвёт тебе голову, запомни, Джейс Талис.

Я хочу возразить, что, во-первых, при чём тут Джейс, во-вторых, я ещё ничего так не взрывал, чтоб что-нибудь случилось со мной , и, в-третьих, не объединения Зауна ли мы все так жаждем, но Джейс кивает Скай с таким торжественным лицом, что я окончательно перестаю понимать, что происходит.  

— Что ж, тогда я в биохимическую лабораторию, — Скай снова перекидывает через плечо сумку.

— Мы пойдём в лабораторию Кираманнов, это ближе, — решает Джейс. — Кто первый закончит, зайдёт за остальными, идёт?

— Идёт, — соглашается Скай и так легко взбегает вверх по лестнице, что я понимаю: она шла медленно всю дорогу только из уважения ко мне.

Я с интересом осматриваюсь – место, где работает Джейс, гораздо меньше похоже на традиционную лабораторию, чем наша. Зато сразу становится понятно, зачем он таскался к Бензо (и почему тот без вопросов одолжил Джейсу свою куртку для похода на свалку) и почему так хорошо влился в процесс изготовления протезов.

Мне так хочется спросить о назначении всех этих удивительных механических устройств, фантасмагорических комбинаций линз, схем строения кристаллов, минералов самой разной спайности и прочих безумных вещей, которые скорее ожидаешь увидеть у старьёвщика или геолога, но это подождёт.

Тем более что в Зауне я видел и не такое – просто жители Пилтовера обычно более… традиционны.

А вот те, кто произвели то, с чем нам сейчас придётся иметь дело, скорее всего, не ограничивались традиционными методами. Но мы начнём с них.

Спустя полчаса мы совершенно сбиты с толку.

— Если бы я не знал, что это кровь, я никогда бы в это не поверил, — Джейс, наконец, выражает то, что думаем мы оба.

Я согласен: слишком большая вязкость, слишком странный цвет, слишком быстрая реакция распада и… образования новых белковых комплексов? То, что мы видим в пробирке, деградирует, распадается, преобразуется – но не умирает.

— Оно пытается воспроизвести само себя, — говорю я. — Но не может.

Не может, но яростно меняет форму, отчаянно воссоздаёт новую, гипертрофированную, ещё менее жизнеспособную версию себя. Если это происходит внутри, то как же это должно выглядеть снаружи? Скай сказала: полимеризация на уровне всего человека. Омерзительно.

Почти сразу становится понятно, что фиксировать физические свойства имеет смысл только с пометками времени: температура пробы быстро повышается, спустя час белки коагулируют, и кровь, вместо того чтобы высыхать, превращается в желе.

Розово-фиолетовое желе такого знакомого цвета.   

Я почти сажусь мимо стула.

В этот момент в дверь стучат: это Скай, мрачная, как перспективы одинокого миротворца в Переулках в полночь. Она мрачно перечисляет: мышечные ферменты в сотни раз выше нормы, аномально высокий уровень потребления энергии, нехарактерные для человека регенеративные белки…

— Как такое вообще возможно? — спрашивает Скай сама себя. — Я видела много веществ, которые химбароны сливают в реку и в кровь наших сограждан, но соединения, чтобы оно заставляло тело творить такое с самим собой, когда вещество уже даже не поступает в кровь…

— Потому что дело не в соединении, — отвечаю я. — А в мутации, которая выживает вопреки всему.

— Какой мутации, Виктор? Какого организма? Какого вида?

Джейс и Скай оба смотрят на меня, едва ли не разинув рты, и ждут продолжения, но у меня нет продолжения.

Я молчу, потому что вспоминаю.

Я не знаю, что делал Синджед, чтобы заставить эту мутацию жить вне организма, способного к такой регенерации. Что он сделал с этим организмом. Я даже не знаю, как называется этот вид.

Зато помню, какие у неё были глаза, как она смешно тыкалась носом в ладонь и как совсем меня не боялась. Как я читал ей вслух учебник географии, который достал где-то отец, и представлял, что она меня понимает и когда-нибудь этот ядовитый ручей выведет нас отсюда, и мы увидим мир. Мне было так жалко, что она, как и я, обречена не покидать Заун. Я-то думал, что, как и я, из-за болезни. Оказалось – наоборот, из-за доктора.  

Наконец, Джейс подходит ко мне, почти испуганно заглядывает в лицо.

— Виктор?

— Я не знаю, как называется этот вид. Но у неё было имя, — наконец, отвечаю я. — Её звали Рио.

Скай смотрит на меня сквозь свои очки-полумесяцы и мне кажется, что в её глазах стоят слёзы. Она ведь тоже наверняка хоть раз да попадала к Синджеду. Все мы попадали. Просто мы все предпочитаем об этом не вспоминать: это мне повезло, меня он не пытался… улучшить. Возможно, потому, что эффект моей мутации написан у меня на лбу. Точнее, на спине. И на ноге. И на носовом платке иногда.  

— Нам надо срочно сообщить Хаймердингеру, — Джейс делает шаг к двери. — И добыть ещё образцы.

— Нам надо срочно придумать, как утилизировать эти образцы, — жёстко отвечаю я.  — Пока они тут случайно не взорвались. Тепловую реакцию никто не отменял.

— Поверить не могу, — наконец, приходит в себя Скай. — Кто-то вспомнил о безопасности, и это Виктор.

— Не видать нам объединения Зауна, — ухмыляюсь я. — Не хочу, чтобы моему партнёру… по проекту… оторвали голову.

Джейс смотрит на меня так, как будто я при всех признался ему в любви.

Что ж, именно это я, пожалуй, и сделал.

Chapter 14: See where all my folly's led

Summary:

Стабилизировалм химию снаружи?

Стабилизируйте химию внутри, между вами... или нет, оставьте как есть.

14.

 

See this ancient riverbed
See where all my folly's led
Down by the water, and down by the old main drag
I was just some tow-head teen
Feeling 'round for fingers to get in between
Down by the water, and down by the old main drag

The Decemberists

Скай ушла искать Хаймердингера и рассказывать ему, что случилось и что мы наисследовали, а мы с Джейсом пытаемся придумать, что делать с образцами.

Стабилизировать их – это как стабилизировать Заун: никогда не знаешь, где что-нибудь взорвётся, вскипит, взлетит на воздух или выпадет в осадок. А то и всё сразу.

Я-то привык работать с нестабильными субстанциями: не знаю, как это объяснить, но с опытом развивается интуиция, и некоторые вещи, которые невозможно теоретически предсказать, ты учишься ловить в самом начале, и эксперимент переходит в импровизацию.

Но удивляет меня то, что Джейс тоже отлично умеет так работать. Мы находимся на абсолютно неизведанной территории – возможно, мы первые в Рунтерре, кто столкнулся с такой проблемой, как биологическая субстанция, бесконечно перерождающаяся в уродливую карикатуру на себя саму, но мы точно также понимаем друг друга с полуслова и с одного взгляда, как если бы мы исправляли чертежи друг друга, собирали подъёмник из деталей со свалки или протез со встроенной отвёрткой.

Неизвестная субстанция — это жутко, но настолько же интересно – и я знаю, что Джейс чувствует то же самое. И что он понимает меня ещё до того, как я скажу вслух.

Перехватывает то, что я начал, когда я опять начинаю кашлять.

И заканчивает мою мысль раньше, чем я успеваю додумать.  

Когда в лаборатории, наконец, появляются Скай и Хаймердингер, мы с Джейсом предъявляем им цилиндрический контейнер с тройной термокапсулой внутри, клапаном (чтобы сбрасывать давление, но не пропускать воздух внутрь капсулы) и даже окошком для наблюдения из синего стекла.

— Что это? — интересуется Хаймердингер.

— Первая в истории Пилтовера алхимическая бомба, профессор, — торжественно произносит Джейс.

— Пробы крови, которые добыла Скай, — поясняю я. — Но, чтобы с ней ничего не происходило, надо и выжечь холодом, и спрятать от света, и перекрыть кислород. И тогда вроде бы реакция не идёт.

— Вроде бы? — Скай поднимает бровь.

— Уже… — Джейс смотрит на часы. — Двадцать минут пятьдесят восемь секунд… Двадцать одну минуту.

— Кто бы мог подумать, что проект по фильтрации воды обернётся такими открытиями, — Хаймердингер качает головой. — Некоторые вещам лучше оставаться неизведанными. И не изобретёнными.

— К сожалению, эта вещь к ним уже не относится, — отвечаю я. — И, если мы и дальше не будем знать о ней ничего, она будет везде.

— Возможно, она уже везде. А возможно, что оба города обязаны вам троим своим спасением, — печально кивает профессор. — Мы должны оповестить Совет. Я подготовлю отчёт и посмотрю, что ещё можно сделать. А вы…

Хаймердингер обводит нас взглядом.

Джейсу всё не по чём: он взволнован, но как будто даже не устал, ему просто жарко и пуговицы на форменной рубашке расстёгнуты больше, чем обычно. Пока мы разговариваем, он делает на корпусе нашей страшно опасной бомбы гравировку об опасности. Я только сейчас понимаю: а ведь у него тут была эта заготовка контейнера для вещества такой степени опасности. И он держит её так, как будто носит в кармане с десяток таких.

Скай после дня погонь и пугающих открытий как ни в чём не бывало снова убирает волосы в высокий хвост и приводит в порядок свои записи в дневнике и графики в папке. Когда вокруг нас с ней есть другие люди, она… другая. Бесстрашная, остроумная и не теряющая хладнокровия. Неужели дело во мне? Это я заставляю её теряться и краснеть? Возможно, от жалости?

Вряд ли я могу вызвать какие-то ещё чувства: бледный до синевы, взмокший от напряжения, я пытаюсь не раскашляться, потому что мой платок уже промок от крови, но я не готов это никому демонстрировать. Особенно Скай и Джейсу.

— А вы трое отправляйтесь по домам, — Хаймердингер хлопает в ладоши. — Дышать свежим воздухом, есть и спать. Никаких вылазок в Заун: я не сомневаюсь, что у вас достаточно смекалки и ума, чтобы туда пробраться, но кто, если не вы, поможет мне в Академии, если события будут развиваться слишком быстро? Ах, да, и никаких домашних заданий и прочей чепухи сегодня и завтра. Я скажу всем вашим преподавателям, что вы были заняты моим проектом. Всё понятно?

Джейс кивает.

Скай зевает.

Я кашляю.

— Профессор, — спрашиваю я напоследок. — А вам знакомо имя Синджед?

— Синджед? — Хаймердингер хмурится. — Больше похоже на прозвище. Но я не знаком с таким человеком. А что, Виктор?

Я пожимаю плечами: действительно похоже на прозвище. И, как ни странно, мне это раньше не приходило в голову. В Зауне всех зовут непонятно, как, и ни у кого нет фамилии – только вот Синджед говорит с акцентом Пилтовера.

Мы выходим на бульвар в сумерках и не сговариваясь, молча идём в сторону чайной. Становится прохладно, и Джейс снова как ни в чём не бывало надевает на меня свой пиджак. Скай следит за его движениями с каким-то странным выражением лица.

— Тебе не холодно? — спрашиваю я её и порываюсь отдать ей пиджак Джейса, но Скай только закатывает глаза.

В чайной мы все трое, также не сговариваясь, кладём в чай сахар (даже Скай, которая удивлялась такому подходу: видимо, будучи талантливым химиком, она всегда лучше меня фильтровала заунскую воду, и ей не надо было перебивать её вкус) и молча поднимаем чашки как будто для тоста – но произносить его не надо.

Все и так всё понимают.

Я сжимаю белый фарфор обеими руками, пытаясь согреться. Скай поднимает чашку за донышко, как пробирку или мензурку с реагентом. Джейс бережно держит фарфоровую ручку двумя пальцами, и в его сильной руке она кажется ещё более хрупкой.

— Знаете, где я нашла Хаймердингера? — наконец, нарушает молчание Скай.

Мы вопросительно смотрим на неё: Джейс, кажется, слишком плохо знает Хаймердингера, чтобы предполагать, а я, наоборот, слишком хорошо. Декан мог с одинаковым успехом мастерить новый музыкальный инструмент, тренировать поро, писать картину по мотивам истории Пилтовера или искать необычный металлолом.

— В опере, — с придыханием сообщает Скай.

— Чудесно, — Джейс прикрывает глаза.

— По-настоящему чудесно то, что он не отправил в оперу нас, — замечаю я.

— Ещё не вечер, — резонно возражает Джейс.

— Тогда я домой, — Скай решительно допивает чай и собирает со стола папку и дневник.  — Второй раз оперу сегодня я уже не выдержу. И, Виктор…

Она смотрит на меня долгим и печальным взглядом, который как будто отбрасывает меня во времена детства, когда я собирал механические кораблики у ручья, а Скай махала мне с высокого берега, на который я никогда не смог бы забраться.

— Я попытаюсь узнать на химической кафедре что-то о Синджеде. Взялся же он откуда-то, — наконец, произносит Скай, и мне почему-то кажется, что она хотела сказать что-то совсем другое, но в последний момент передумала.

Она перекидывает сумку через плечо и уходит куда-то в Пилтоверскую ночь, полную огней, разговоров и надежд на лучшее. Я понимаю, что всё ещё сжимаю в руках пустую чашку. Джейс осторожно забирает её у меня и сжимает мои руки в своих.

— Неужели ты правда ценишь мою голову больше, чем объединение Зауна? — спрашивает он.

— Я ценю всего тебя.

— Что ж, — Джейс смотрит на меня и краснеет. — Тогда я весь твой.

Я чувствую, как краснею тоже и, совершенно не зная, что делать, утыкаюсь лицом ему в грудь. В чайной становится людно и душно, и мне, наверное, надо выйти на улицу и подышать, но я как под гипнозом слушаю, как бьётся сердце Джейса.

— Пойдём прогуляемся? — шёпотом предлагает Джейс.

Как он так вовремя понимает, что мне тяжело дышать, спрашиваю я сам себя. Наверное, он тоже слушает моё дыхание. Так себе ощущения, наверное.

Мы выходим на бульвар и медленно, обнявшись, идём по бульвару в сторону от Академии, без какой-то особой цели. Повсюду шумные компании студентов, радующиеся ещё одному выходному дню и чистому небу над городом, но мы как будто отделены от них тройной термокапсулой - знанием о непонятной субстанции в лаборатории, экзотермической реакцией между нами и чем-то ещё, о чём мы не говорим.

—  Джейс?

—  Да, Виктор?

—  Есть что-то, о чём ты мне ещё не сказал, — я смотрю на его совершенный профиль в свете разноцветных фонарей и думаю обо всех этих кристаллах и диковинных устройствах в его лаборатории. О том, как легко и бесстрашно он идёт на самые смелые эксперименты, как хорошо угадывает, что случится дальше, как он безупречно понимает физику, но как будто бы всегда оставляет в ней место для… чего-то ещё. Чего-то ещё, что могло бы стабилизировать вечный календарь без всякого обратного рычага. Чего-то, что определило бы точную границу между Зауном и Пилтовером – и стёрло её.  

— И ты мне, — Джейс останавливается и поворачивается ко мне.

— Да, — тихо отвечаю я. Я ещё не рассказывал ему ни о Синджеде, ни о Рио, ни о том, что я, в общем-то, умираю. Я не то, чтобы хотел это скрывать, просто не рассказывать же за утренним кофе о том, как ты в юности учился у биохимика, оказавшегося вивисектором и экспериментировавшего на своём (и твоём) бессловесном друге с большими глазами и уникальной мутацией, а случилось это просто потому, что ты уже тогда был слишком хромой и больной, чтоб играть с другими детьми… — Кто первый?

— Я, — говорит Джейс. — Я…

Он вдруг наклоняется ко мне, нежно касается своими горячими пальцами моей щеки и медленно целует меня в губы, как будто вдыхая в меня жизнь.

Я выпускаю свою трость, подаюсь ему навстречу, обнимаю его за шею и отвечаю так, как не ожидал от себя… от него… или нет, нет, наоборот, только этого я и ждал всю жизнь.

Chapter 15: My heart wants just to know if it exists

Summary:

А когда говорят "держи язык за зубами", имеют в виду "не надо раскрывать секреты" или "не надо целоваться посреди бульвара?"

В любой трактовке, задание провалено.

15.

 

What's started, let us finish it,

My heart wants just to know if it exists.

 

Ramona Falls

 

— Теперь моя очередь, — шепчу я, совершенно не помня, что вообще-то собирался спрашивать Джейса о его работе и рассказывать ему о Синджеде. Я встаю на носки и тянусь к нему, и Джейс подхватывает меня, поднимает в воздух, прижимает к себе.

Что происходит дальше?

Не знаю. Я теряю ощущение времени, забываю о том, что мне бывает трудно дышать, что мы целый день провели, работая с опасной субстанцией.

Зато я впервые в жизни ощущаю себя целым.

Я привык относиться к своему телу как к некой досадной необходимости, как к ограничителю того, что я могу, как к проблеме, которую нужно время от времени решать, чтобы можно было продолжать существовать, думать, изобретать, создавать. Но в эту секунду, в руках Джейса, моё тело вдруг становится частью меня. Частью меня, которая стремится ему навстречу, ловит его дыхание и делает моим, тает в его таких сильных, но таких нежных объятиях, но именно в них обретает форму. Частью меня, которая может почувствовать эту невыносимую, сладкую, почти болезненную нежность и выразить её, возвратить её и преумножить. Запустить пальцы в его волосы, целовать его шею, гладить спину так, как будто между нами нет никаких досадных барьеров вроде университетской формы, а есть только…

Что есть? Как это назвать? Притяжение? Энергия?

Как говорит нам термодинамика, энергия не возникает и не исчезает, она лишь передается от одних тел другим или превращается из одной формы в другую.

А я и не хочу, чтобы она исчезала.  

Мы, наконец, с трудом отрываемся друг от друга, переводя дыхание, сопротивляясь совершенно реальному притяжению. Внезапно в мир возвращаются какие-то ещё звуки, кроме нашего дыхания. Цвета, кроме цвета наших глаз. Мы стоим посреди бульвара, моя трость валяется у нас под ногами, люди, старательно не замечая, обходят нас. Я смотрю на Джейса, он смотрит на меня, и я физически, кожей чувствую его взгляд, и мне становится жарко.

Часы на площади бьют десять.

— Пойдём? — Джейс, не уточняет, куда, но это уже и так понятно.

Надо просто предложить ему перетащить оставшиеся учебники ко мне и всё. Не вечно же нам нельзя будет чертить!

— Тогда поставь меня на землю, — напоминаю я. — Ты же помнишь, что сегодня никаких чертежей?  

— Это будет трудно… — смеётся Джейс. — Но я очень постараюсь.

Мы идём к общежитию, держась за руки и иногда, когда вокруг никого нет, останавливаемся, поддаваясь притяжению. Погода портится, ветер усиливается, улицы быстро пустеют, и мы, лишённые силы воли, попадаем под дождь в каких-нибудь двух кварталах от общежития.

Дождь нас не останавливает. Точнее, останавливает только тогда, когда мы уже настолько насквозь мокрые, что гравитация становится по-настоящему беспощадна.  

— Ты когда-нибудь целовался раньше? — спрашивает Джейс, убирая с моего лба мокрые пряди волос, пока мы, хлюпая водой в ботинках, поднимаемся по чёрной лестнице.

— Нет, — сознаюсь я. — Я что-то делаю не так?

— Наоборот. Просто признайся, ты гений во всём, за что берёшься!

— Но это же как работать в лаборатории или над чертежами, — удивляюсь я. — Мы же понимаем друг друга без слов, когда речь идёт о химии и физике вне нас, почему тут должно быть иначе?

— Сегодня, когда мы пытались остановить эту… реакцию, я подумал, что это похоже на танец. — кивает Джейс. — Когда мы оба знаем, что нужно делать, угадываем следующий шаг другого… Я не думал, что такое возможно.

— Придётся положиться на твой опыт, — смеюсь я. — Я ведь не умею танцевать.

— О, я тебя научу, — тут же загорается Джейс.

— Лучшее занятие для хромого!

— Мы придумаем, как. Придумали же мы как стабилизировать в пробирке кровь? Стабилизируем и тебя в танце.

— Не сомневаюсь, хотя и не понимаю, зачем! Но если серьёзно, я никогда встречал никого, кто имел бы такую интуицию насчёт нестабильных соединений, как ты, — отвечаю я и вспоминаю, какой вопрос я на самом деле хотел задать Джейсу на улице.

Впрочем, я ни о чём не жалею.

За нами закрывается дверь комнаты, и мы стаскиваем с себя и друг друга мокрую одежду.

Нам обоим слишком холодно, чтобы обсуждать нестабильные соединения или смущаться (даже Джейсу!), поэтому мы забираемся под одеяло, обнимаясь, переплетаясь руками и ногами и только так понемногу согреваемся. Я молча смотрю на Джейса. Моя бледная и тонкая рука на его широкой смуглой груди выглядит на контрасте ещё более безжизненной. И я вдруг понимаю, что я должен ему сказать.

Да, сейчас.

Да, пока ещё не поздно сделать вид, что мы просто партнёры по проекту, и разойтись. Потому что мы провели вместе неделю, и я уже не мыслю жизни без Джейса, но жестокая реальность в том, что мне она, скорее всего, и не достанется.

Это ему достанется жизнь без меня.

— Мы с тобой как жизнь и смерть, — говорю я.

Джейс ловит мою руку и прижимает к своей щеке:

— Скорее как день и ночь. Но это так и должно быть, ведь разноимённо заряженные тела притягиваются?

—  Нет, Джейс, я должен был тебе с самого начала сказать, — я понимаю, что делаю это зря, но не могу удержаться и не погладить его по щеке. — О своей болезни. Я скоро умру.

— Я всё знаю о твоей болезни, с самого первого дня, — едва слышно отвечает Джейс, и я понимаю, что он говорит правду. Он действительно всё знает, и это его не остановило. — Я говорил с врачами. Но мы найдём способ тебя вылечить. Вместе.

— Джейс, я могу рассказать тебе про Синджеда и других подобных ему учёных и шарлатанов Зауна, которые пытаются остановить такие болезни, и на время это работает, но потом… у всего есть цена. Энергия не берётся из ниоткуда, ты же учёный.

—   Не из ниоткуда, — медленно отвечает Джейс. — Я тоже должен был рассказать тебе с самого начала.

Он смотрит на меня так, как будто умирающий и безумный здесь не я, как будто это он боится, что я сейчас встану, оденусь и уйду, но…

— Мне кажется, я знаю, — вдруг улыбаюсь я, потому что меня охватывает азарт. — Знаешь, почему ты сам не подумал о стабилизаторе для своего совершенного вечного календаря? Потому же, почему в твоей лаборатории заранее лежат заготовки контейнеров для невообразимо опасных нестабильных соединений. Потому что ты знаешь что-то ещё о мире, кроме теоретической физики. Что-то, чего не знаем мы. И всегда оставляешь для этого место. Я не знаю, что это. Но я тебе верю.

Джейс смотрит на меня так, как будто я снова в первый раз признался ему в любви. Или как будто именно эти слова — вот сейчас! —  и были настоящим признанием.

— И ты не думаешь, что я сумасшедший?

— Тссс, — я прижимаю палец к его губам. — Больной тут я.

 

Chapter 16: Love is learned over time, 'til you're an expert in a dying field

Summary:

Увидеть Хекстек и умереть.
убить в себе Ремарка

 

Ещё одна грустная глава, которая начинается с мечты о хекстехе, продолжается Советом Пилтовера, а где она заканчивается, Виктор пока не знает.

16.

How does it feel?
To be an expert in a dying field
And how do you know it's over, when you can't let go
You can't let go, you can't stop, can't rewind
Love is learned over time,
'Til you're an expert in a dying field

 

the beths

 

Это была удивительная ночь.

Скажу сразу: без чертежей не получилось.

К чести Джейса, большую их часть он сделал заранее.

Сильно заранее: он работал над ними всю жизнь. С того самого момента, о котором он рассказывал в первую ночь нашего знакомства: когда он, маленький мальчик, вместе с матерью попал в снежный шторм, и неизвестный маг спас их, оставив Джейсу синий кристалл, который маг использовал для заклятия (а Джейс потом – для браслета) – и незаданный вопрос, над поиском ответа на который Джейс бился всю жизнь.

И каков его ответ сегодня?

Я точно не считаю его сумасшедшим? Конечно, нет. Да, конечно, он может меня поцеловать, я запомню, на чём он остановился. Постараюсь, по крайней мере.

Аркейн. Первородная магия.

Что? В Академии Пилтовера запрещено изучение магии: мы делаем вид, что её не существует. Не для того профессор Хаймердингер создавал величественный Город Прогресса, чтобы и его основания (крепкие, как фундаментальная механика) подорвали нестабильные силы, доступные лишь немногим (как правило, обладающим скверным характером) и даже им непонятные. За мои три года на подготовительном курсе, год на первом, год на втором, за все бесконечные ночи в библиотеке и семинары с профессором Хаймердингером, я ни разу не слышал ни от кого здесь о магии. Говорил ли с Профессором об этом Джейс? Он поговорит потом: когда всё заработает. Он вообще никогда об этом не говорил ни с кем, кроме меня.

Конечно, я никому не скажу. Для этого не обязательно зажимать мне рот! Хотя я не возражаю против способа, совсем наоборот.

Как можно работать над чем-то всю жизнь и молчать? О, у Джейса есть терпение. В некоторых вопросах… а в некоторых нет никакого. И теперь он мне всё расскажет о своей мечте. И мы изменим мир. Представляю ли я, как можно изменить жизнь в Зауне, если облегчить непосильный труд на шахтах? Как третья рука, только метафорически. Что? Можно и не метафорически? Нет, Джейс, я, наоборот, очень консервативен, в том смысле что я последователен в своей исследовательской программе. Ладно, к третьим рукам мы ещё вернёмся, пока я обниму тебя теми двумя, что есть.

Есть ли в Зауне кто-то, отмеченный Аркейном? Судя по тому, что Джейс полночи объяснял мне, что вообще такое Аркейн, если и есть, то не явно. Если бы кто-то мог добывать уголь из старой шахты щелчком пальцев или комбинацией рун, он бы наверняка так и делал, не рискуя надышаться ядовитыми испарениями или попасть под завал. Или попытался бы добиться независимости Зауна не при помощи горстки революционеров на Мосту Прогресса, а при помощи своей магии. Джейс, успокойся, я просто кашляю, я не умру прямо сейчас! Давай дальше. Как работает Аркейн?

Как работает Аркейн? Это природная сила. Если наука смогла найти способ приручить воду, огонь, воздух, мы сможем найти способ и для магии. Как учёные. Как люди прогресса.

Но ведь энергия должна откуда-то браться? Если мы не маги, откуда мы возьмём энергию Аркейна? Каков её источник? Ооо. Тут-то мы и возвращаемся к кристаллам, и утром в лаборатории Джейс мне всё покажет. То есть нам нужно только понять, как стабилизировать эту энергию? Ах, Виктор, это и есть самое сложное. Что ж, вызов принят.

А ещё магия была в том, как горели у Джейса глаза, когда он рассказывает о своём проекте и когда он смотрел на меня. В том, чтобы следить глазами за линиями в его чертежах, когда он обнимает меня за плечи, и снова чувствовать кожей каждую линию на его ладонях, как в самый первый раз, но если тогда мне казалось, что этот момент не повторится никогда, теперь мне казалось, что это никогда не кончится. И я не хотел, чтобы оно кончалось.

Так Джейс Талис принёс в мою жизнь магию сразу в двух смыслах, и это изменило всё, и когда я просыпаюсь утром в его объятиях, открываю глаза и вижу разложенные на полу чертежи, сплетающие магию и физику воедино, я чувствую себя абсолютно счастливым.

Моё счастье длится несколько минут, пока в дверь не начинают неистово стучать. Я расталкиваю Джейса, дотягиваюсь рукой до своей трости, одеваюсь и иду к двери, пока он, завернувшись в простыню, собирает с полу свои запрещённые чертежи.

Однако ещё до того, как я успеваю спросить, кто стучится в дверь (и, главное, зачем!), за моей спиной со скрипом открывается окно, и, как будто для полного счастья в комнате подозрительного заунита недостаточно неодетого первокурсника с чертежами запрещённых проектов, на окне воздвигается дочь Вандера Вай.

Восхитительно, просто восхитительно.

Я прикладываю палец к губам, делаю Вай знак другой рукой и указываю на стенной шкаф. Она бесшумно спрыгивает с подоконника, прячется в шкаф, и Джейс запихивает туда же свои чертежи.

— Кто там? — спрашиваю я. Главное не раскашляться. А, впрочем, можно и раскашляться, это отвлечёт внимание.

— Виктор? — это голос распорядителя здания. Надо же, он знает, как меня зовут? Это плохая примета.

— Да, — я приоткрываю дверь и высовываюсь в коридор. Возможно, мой вид сам по себе внушает ужас, потому что распорядитель делает шаг назад и даже не пытается зайти внутрь.

—  Вы должны немедленно явиться на заседание Совета Пилтовера. Это приказ декана Хаймердингера. И, кстати, вы не знаете, где Джейс Талис?

— У меня есть несколько версий, — туманно отвечаю я. После вчерашнего довольно глупо делать вид, что нас ничего не связывает (под вчерашним я имею в виду скорее усилия по стабилизации неведомой субстанции, чем всё, что было потом).

— Тогда найдите его и приведите туда! Я не знаю, что вы натворили, но на моей памяти студентов в Совет ещё не вызывали…

— Найду, — я всё-таки начинаю кашлять, и распорядитель суеверно захлопывает мою же дверь перед моим же носом. Джейс в простыне тут же кидается ко мне – видимо, чтобы удостовериться, что я не умираю прямо сейчас. И чего он так нервничает?.. Сейчас пройдёт. Я прислоняюсь к двери, чтобы перевести дыхание, но свет почему-то меркнет на несколько мгновений.

Когда я снова открываю глаза, оказывается, что я сижу на полу, подпирая дверь, Джейс приводит меня в себя, а Вай смотрит на это из шкафа в глубоком замешательстве.

— Вай, что ты тут делаешь? — спрашиваю я. — Что случилось?

— Все Переулки оцеплены миротворцами, — отвечает она. — И они хотят, чтобы Вандер выдал им этих, вчерашних обдолбанных. Но он не хочет: во-первых, они слишком опасны, а во-вторых…

Я киваю: я-то знаю. Вандер до последнего верит в человеческую природу и братский дух Зауна, даже когда убивать приходят его самого. Вай подтверждает мою догадку.

— Во-вторых, он не хочет, чтобы их забрали в Стилуотер.

— Чем я могу помочь?

— Скай взяла вчера кровь на анализ, обещала найти тебя и узнать, что с ними сделала эта штука. Вандер тянет время, чтоб я выяснила, что нам грозит. Скай я не нашла, зато нашла тебя.

— Скай уже наверняка привели в Совет, — догадывается Джейс.

— Нам придётся пойти в Совет. Это плохо. Но там мы, возможно, узнаем, что они планируют. Это хорошо, — хрипло выдыхаю я.  — Попробуй дождаться нас. Если мы не придём через какое-то разумное время, возвращайся домой и скажи, что эта субстанция вызывает усиленную, но ущербную и бесконтрольную регенерацию, и искать нужно Синджеда. У меня пока нет доказательств, но я узнаю его почерк. Я почти уверен. Одевайся, Джейс, пойдём.

Пока Джейс одевается, я с помощью Вай встаю и иду в ванную умыться, чтоб окончательно прийти в себя. Холодная вода бодрит, но от неё передёргивает. Моё отражение в зеркале выглядит омерзительно. Ладно, это потом.

— Зачем вы Совету? — почти испуганно спрашивает Вай.

— Подозреваю, затем же, зачем Вандеру, — предполагает Джейс из комнаты.

— Кстати, а ты что здесь делаешь? — наконец, осознаёт девочка и искренне удивляется.

— Да так, мы с Виктором немного заработались ночью. Видишь чертежи?

— Над чем же вы работали, что надо прятать это в шкаф? — ухмыляется Вай. У Джейса краснеют уши, и только мне вообще не смешно.

—  Над чем бы ни работали, пообещай, что ты эти чертежи смотреть не будешь, у нас и без того достаточно проблем, просто поверь, — мрачно хриплю я.

Вай кивает. Джейс берёт меня под руку, и мы идём навстречу очередным приключениям.

По пути к знакомому каждому студенту зданию Совета я думаю, что внутри-то едва ли кто-нибудь из студентов бывал, а я уж точно никогда не стремился пообщаться с Советом Пилтовера. Чего от него можно ждать, пока Заун не имеет там представительства?

— Виктор, — Джейс волнуется: я чувствую, как колотится его сердце. Он старается делать вид, что просто обнимает меня, но на самом деле держит, как будто я сейчас упаду. — Ты точно можешь идти?

— Не волнуйся, — улыбаюсь я и глажу его ладонь. — Как знать, может, после заседания Совета нас всех оттуда надо будет выносить на руках.

У входа на улице нас встречают миротворцы, и, пока они молча, как будто под конвоем ведут нас по отделанным светлым камнем и металлом коридорам в зал Совета, я думаю, что быть первыми студентами, которых вызывают в совет, не так уж и сложно. Главное – остаться первыми студентами, которые его покинут. То есть – лишь бы не исключили.

Сам зал Совета, с его стеклянным потолком, через который льётся золотистый и какой-то торжественный свет, неуловимо напоминает зал суда. Или даже лабораторию. Почему? Советники в массивных креслах, расположенных по кругу вокруг нижней площадки и поднятых над ней, смотрят на нас не то как на подсудимых, не то как на лабораторных мышей. Или это я смотрю на них как мышь на учёных, не особенно различая их лица и имена, потому что я не жду от них ничего хорошего. И потому что они не ждут ничего хорошего от меня.

На нижней площадке уже стоит Скай. Как всегда, с папкой отчётов и чертежей и лабораторным дневником. Стеснительная девочка с берега ядовитого ручья, девушка, которая, краснея, бежала за мной по Мосту Прогресса, она сейчас, прямая и несгибаемая, стоит перед советом и, глядя по очереди на каждого, объясняет им совершенно без следа заунского диалекта, с примерами и графиками, что неизвестное вещество, которое мы вчера исследовали, убийственно само по себе, но, что ещё хуже, продукты его распада обнаружены в воде Зауна, а это грозит не только ухудшением экологии, но и немедленными последствиями для здоровья обитателей нижнего города.

Скай заканчивает свой доклад. Профессор Хаймердингер кивает ей и хлопает в ладоши. Остальные члены Совета молча переглядываются, но некоторые присоединяются к аплодисментам.

— Теперь с вашего позволения к мисс Янг присоединятся Джейс Талис, стипендиат Дома Кираманн, студент первого курса отделения механики, и мой ассистент Виктор, студент второго курса отделений механики, теоретической физики и инженерного искусства, — спокойно продолжает Хаймердингер. —  Вчера они втроём самыми первыми сумели проанализировать образцы изменённой крови.

Джейс смотрит на меня с таким лицом, как будто после всего, что он обо мне знает, его удивляет такая мелочь: я официально учусь на трёх отделениях.

Я пожимаю плечами и выхожу к Скай в круг. Всё это похоже на какую-то детскую игру, только я не знаю её правил. Джейс выходит вслед за мной, и мы втроём по очереди рассказываем, что мы вчера обнаружили и как стабилизировали. Я напоминаю себе, что советники не отличают вольта от ампера, а АТФ от НАДФ, и стараюсь говорить понятнее и короче. Зато Джейса не остановить, он намерен рассказать им всё, что мы с ним выяснили – он возвышается над нами со Скай и, бешено жестикулируя, страстно обрушивает на Совет такой поток мрачной информации, что на месте всех присутствующих я бы сейчас же записался на подготовительный курс отделения химии и сделал всё, чтобы предотвратить грядущую катастрофу. При этом Джейс не заваливает их формулами – он объясняет. Советники даже начинают задавать ему вопросы, на которые он, не теряя ни запала, ни красноречия, ни терпения, отвечает. А я просто заслушиваюсь тем, как он это делает, и восхищаюсь им.

После окончания пламенной речи Джейса, которой сдержанно, но аплодируют почти все, нас благодарят за помощь и просят подождать окончания заседания Совета: им нужно посовещаться.

Мы выходим в пустынный холл, и эхо наших шагов разносится высоко под потолок, украшенный мозаикой в виде герба Пилтовера. Или это у меня в ушах шумит? Я опираюсь на руку Джейса.

— Скай, Джейс, — говорю я. — Вы оба просто великолепны...

Разумеется, совершенно невовремя я начинаю кашлять, изо всех сил пытаясь сдержаться, закрывая лицо руками. Я так хочу им сказать, что если бы я был членом совета, я сейчас проголосовал бы за то, чтобы дать Зауну любую помощь в борьбе с этой новой напастью, но, когда мой кашель успокаивается, Джейс почему-то хватает меня за плечи, а Скай смотрит с ужасом.

— Виктор, — шепчет она, моментально теряя самообладание, которое заставило Совет хлопать ей.

— Скай, всё нормально, — говорю я, и понимаю, что мой рот полон крови.

Успокойся, Виктор, говорю я сам себе.

Во-первых, ты знал, что так будет.

Во-вторых… почему же это всегда так невовремя? Я чувствую, как мои ноги становятся ватными и в ушах начинает шуметь сильнее.

Только в обморок упасть не хватало. Ничего, это от страха, говорю я себе. Сейчас я успокоюсь, говорю я себе, но вместо этого хватаюсь за руку Джейса как утопающий за соломинку.  

За какую соломинку?

Откуда соломинка там, где ты тонешь? В ядовитой Заунской воде, например.

Что за бред.

— Так, Скай, мы идём в больницу, — говорит Джейс очень спокойно. — Дождись конца заседания, пожалуйста. У нас в комнате Вай, ей нужно передать информацию для Вандера. А потом приходи к нам, хорошо?

Скай медленно кивает. Джейс, совершенно наплевав на то, как это выглядит со стороны, просто поднимает меня на руки и сбегает по лестнице так, как будто я не вешу почти ничего.

Спустя несколько секунд нас вдруг догоняет Скай, порывисто обнимает меня, и я понимаю, что она плачет. Я хочу ей сказать, что плакать уж точно не надо, с кем не бывает, но не успеваю, потому что в глазах темнеет, и только мозаичный потолок с гербом Города Прогресса как будто отпечатывается на обратной стороне моих век.

Но перед тем, как окончательно потерять сознание, я успеваю понять, что Джейс назвал мою комнату нашей.

Что я наделал.

Chapter 17: A final language of survival

Summary:

If someone is hotter than you, then you are cooler than them.

(thermodynamics)

17.

Ce petit rien qui nous lie

Aux autres quand ça ne va pas,

Un ultime langage de survie

Qui remet le monde à l'endroit

 

Le reste, on en reparlera ¹.

 

Debout sur le zinc

 

 

Как мы добрались до больницы, я не помню. Помню только момент, когда я вдруг пришёл в себя уже в коридоре на какой-то кушетке, рядом с перепачканным моей кровью Джейсом, который с той же страстью, с какой объяснял совету основы органической химии, требовал немедленно оказать мне помощь, а если проблема в том, что я из Зауна, то это неважно, потому что я представитель Дома Талис.  

В моей пустой голове пронеслось несколько сомнительных гипотез о том, кем же он пытался меня представить, я сжал руку Джейса, он резко повернулся ко мне и попытался улыбнуться. Я снова отключился, но вместо эмблемы Пилтовера даже во тьме со мной остался сияющий не то безумной надеждой, не то такой же безумной болью взгляд стипендиата Дома Кираманн.

Я держался за этот взгляд, что, конечно, совершенно невозможно ни с точки зрения физики, ни с точки зрения медицины. В этот раз было хуже, чем в прошлый: прошлый я просто не помнил, а сейчас мне было по-настоящему плохо. Но надо было выкарабкаться, хотя бы чтобы Джейсу больше не пришлось на меня так смотреть – а я всё-таки успел бы увидеть его улыбку. И чтобы воплотить все наши затеи – и не только полезные мелочи вроде удобных ламп для нижнего города, но и то, о чём мы оба действительно мечтаем. Вырваться за пределы тех ограничений, которые накладывает на нас несовершенная физическая оболочка и не вполне полная физическая картина мира – и вместе создать этот новый мир в голубом сиянии, который я видел во сне. И в том же сне я понял самое главное: мир нельзя создать одному, для себя одного, из себя одного. В этом была моя проблема до встречи с Джейсом – и теперь она была решена. Осталось только выжить. Кажется, я ещё никогда так не боролся за жизнь – с самим собой, точнее, с моим глупым телом, которое, казалось бы, должно было уже понять, что в мире существуют более приятные вещи, чем разваливаться на глазах. Но нет. Заунская экология беспощадна, как и генетика. Дышать было больно, но, проваливаясь в черноту, я вспоминал взгляд Джейса и продолжал дышать.

Когда я всё же прихожу в себя, в палате темно. Что ж, повод дожить до утра. Я вздыхаю (это неожиданно легко, и я радуюсь, но тут же понимаю, что я просто на кислороде) и пытаюсь пошевелить рукой.

— Виктор!

Джейс сидит у моей кровати и смотрит на меня красными от недостатка сна глазами. Очень счастливыми красными глазами.  

— Как ты сюда попал? Сейчас же ночь? — шёпотом спрашиваю я. Джейс хватает мою руку и прижимает к щеке.

— Я с самого начала был тут, — также шёпотом отвечает он. Сколько времени он тут провёл? Сколько времени он сам не ел и не спал?

— Я чувствовал, — отвечаю я.

— А они говорили, что ты не почувствуешь, но я не был уверен, что они говорят это… основываясь на научных данных.

— Видишь, ты снова знаешь о мире кое-что, чего не знаем мы, — улыбаюсь я, но тут воспоминания начинают возвращаться ко мне, и они не радуют. — Сколько прошло времени? Чем закончился Совет?  Где Скай и Вай?

— Совет закончился тем, что Скай предложили на выбор три стипендии и проект фильтра воды между Зауном и Пилтовером, а мне предложили…

Джейс делает глубокий вдох, сжимает в кулак свободную руку, и я чувствую, что он изо всех сил сдерживает гнев. И свой темперамент, чтобы не вскочить и, размахивая руками, не рассказать в подробностях, что именно его так разгневало.

— Мне предложили воспроизвести и… доработать то вещество, которое мы исследовали… и понять, можно ли его… производить искусственно и массово. И как. Разумеется, чисто в интересах прогресса.

— И что ты ответил?

— Если коротко – что это неэтично. Хаймердингер меня поддержал, но совет проголосовал за то, чтобы попытаться перехватить технологию и использовать на благо Пилтовера.

— А от меня чего-нибудь хотят?

Джейс смотрит в пол, потом, наконец, медленно отвечает:

— Тебя они вообще хотят допросить. Потому что ты слишком хорошо разобрался в проблеме. Гипотеза насчёт мутации твоя. А это подозрительно. К тому же ты из Зауна. Они изъяли твои разработки у Хаймердингера и пришли к выводу, что ты слишком… опасен.

 — О да, я просто чудовище, — я смеюсь и тут же начинаю кашлять. — Могу накашлять, могу костылём запустить. Третьей рукой!

— Виктор, прекрати, — у Джейса дёргается уголок рта, и по его гримасе я понимаю, что воспоминания о том, как я чуть не захлебнулся собственной кровью, ещё слишком свежи.  

— Извини. А Вай?

— Вай с… ты знаешь, какими чертежами… в Зауне, — отвечает Джейс совсем тихим, но очень выразительным шёпотом.

— Но… почему?

— Представь, что было бы, если бы у нас нашли ещё и это .

Какое-то время мы молчим: я перевариваю информацию о том, что теперь самое безопасное место для дела жизни Джейса Талиса из Пилтовера – это наша оцепленная миротворцами дыра, самый опасный в нашей компании это я, а Совет Пилтовера ничем не отличается от химбаронов. Джейс с беспокойством смотрит на меня, опасаясь, видимо, что я снова отключусь.

— Каков план? — спрашиваю я, наконец.

—  Дождаться, пока тебе станет лучше.

— Ну, за это время мы закончим и Академию, и твой главный проект , — я улыбаюсь.

— Ага, прямо здесь, — Джейс отвечает в тон мне. — Потому что пока нас троих лишили доступа к лабораториям.  

— Но нас не исключили?

— За что, за слишком хорошую учёбу? Нет, это было бы заметным жестом, а никому же не нужно привлекать к этому внимание. Но если мы будем сопротивляться, может, ещё и исключат.

Я смотрю в потолок. Вот и занимайся академической наукой: сначала надорвёшься в лаборатории, а потом тебя за это же из неё и изгонят.

Готов ли я пойти на компромисс? Конечно, нет. Если бы я хотел делать оружие, я мог бы делать это в Зауне. Уверен, там я научился бы этому ещё лучше. Только вот я никогда не хотел. И тем более не хочу делать оружие в Пилтовере – я ведь знаю, на кого оно рано или поздно будет направлено. Знаю лично и не хочу снова смотреть в пустые открытые глаза, в которых стынет рассвет над Городом Прогресса.

— Прости, Джейс. Получается, это я тебя в это всё втянул. Твоя мама, наверное, будет расстроена.

— Не ты, а тот, кто сделал эту субстанцию. А мама приходила тебя проведать, — Джейс краснеет. — Я ей всё рассказал. Она… она поймёт. В конце концов, они никогда до конца не понимали моего стремления к великой науке, считая, что в кузне мне было бы лучше. Возможно, они были правы.

Восхитительно, думаю я. Не хочу даже представлять себе, что подумала миссис Химена Талис, когда обнаружила, что её гениальный сын вступил в прямую конфронтацию с Советом Пилтовера, а теперь сидит у постели хромого заунита вместо того, чтобы заниматься наукой. Хотя Джейс, чьё сердце горячее любого горна, а ум острее любого инструмента, который он мог бы выковать, безусловно, нашёл бы себе проблем и будучи кузнецом.

— Надеюсь, ей ты не сказал, что я теперь представитель вашего дома, — улыбаюсь я. У Джейса краснеют уши.

— Сказал, конечно. Всем.

— И я узнаю об этом последним!

— Как мы видим, нет.

— Джейс, ты знаешь меня неделю, — почти с суеверным ужасом говорю я. — Зачем тебе так рисковать?

— Две недели, пять дней и три часа, — дотошно уточняет Джейс, глядя мимо меня в стену. — Если считать знакомство со Дня Прогресса.

— Если в часах, то с ночи!

— Хорошо, с Ночи Прогресса.

Мы оба печально улыбаемся. Три недели. Значит, я опять провалялся тут несколько дней. Восхитительно, Виктор, просто восхитительно. Ещё и заставил друга врать.

— И кто я тебе теперь? Брат из Фрельорда? Сват из Зауна? Троюродный дядя из Ионии?

Джейс краснеет окончательно, всё ещё рассматривая узоры на стене и старается не смотреть на меня.

— Ладно, неважно, потом скажешь, — я глажу его ладонь. — На случай если меня спросят.

Джейс молча утыкается носом в мою руку и замирает. Теперь мой черёд краснеть, потому что выразить всё то, что я чувствую, я снова не могу. Или могу, но боюсь.

Я адекватно оцениваю реальность (или мне так кажется): я понимаю, что я лежу в больнице в прискорбном состоянии, моё академическое будущее под вопросом, точнее, на весах, на второй чаше которых мои этические принципы.

Придут ли в равновесие эти весы? Возможно ли вообще равновесие?

Как учит нас термодинамика, только в обратимом процессе. Изолированная система. Максимум энтропии. Все взаимодействия между этой системой и ее окружением могут быть разорваны без изменения свойств системы, как у нашей тройной термокапсулы.

Или как у меня две недели, пять дней и три часа назад.

Я жил между лекциями, лабораторией и библиотекой в вечном научном поиске и был, пожалуй, доволен такой жизнью, ведя бесконечный диалог в собственной голове. Меня окружали люди, в том числе такие замечательные как Скай, Вандер или Экко, и странные, как мой сосед. Они приходили и уходили. Я уходил и возвращался. Но все они оставались (и остаются) для меня непонятными, как будто каждый из них такая же изолированная система. Почему Скай краснеет, когда остаётся со мной наедине? Почему Вандер продолжает делать вид, что забывает взять с меня плату за еду? Почему мой сосед не может мне простить того, что моя любовь к Зауну не питается ненавистью к Пилтоверу?

Я не знаю.

Но в ту ночь перед Днём Прогресса всё изменилось. Я больше не был равновесной системой? Или я никогда ею не был, как переохлаждённая вода – не прошедшая фазовый переход, врасплох застигнутая холодом, не настолько, чтоб превратиться в прочный лёд. Зависшая между. Где граница между водой и льдом?

Между Зауном и Пилтовером? Между одиночеством и самодостаточностью?

И вот я увидел на столе чужой чертёж – и изменилось всё. Я больше не был один. Я могу делать вид, что это не так. Могу отгородиться от своих собственных чувств и корить себя, что я виноват и подпустил Джейса к умирающему себе слишком близко и этим могу ему навредить, но…  Я больше не один даже в своих мыслях. Даже в забытьи.

Наша комната действительно наша .

И для меня тоже. Признай, Виктор. Просто признай.

Что это было, фазовый переход? Взрывная трансформация? Или…

— Джейс, — говорю я. — Мне кажется, я понял, как стабилизировать твои кристаллы.

Джейс медленно поднимает голову и смотрит на меня как на безумца. Мне кажется, ещё секунда, и он побежит за докторами и скажет им, что ассистент Хаймердингера совсем рехнулся.

— Ты считал их равновесными системами, резервуарами энергии, которые можно изолировать. Но что, если они никогда не были такими? Что если они просто находятся в метастабильном состоянии и сами стремятся не к равновесию – а к выбросу? И тебе нужно воздействовать не на сам кристалл, а на среду…не подавление, а….

— Взаимодействие, — шёпотом заканчивает Джейс. - Энергетический обмен…

— Контролируемый, — киваю я.

— Но контроль не в том, чтобы замкнуть и удержать энергию от взрыва…

— …А в том, чтобы открыть её тому, кто… то есть, что может её принять.

— Во-первых, ты гений. Во-вторых…поверить не могу, Виктор, что ты приходишь в себя и немедленно начинаешь думать о термодинамике.

Джейс гладит горячими пальцами мою вечно холодную руку и смотрит на меня горящими глазами. Я не могу отвести взгляда: мне хочется сказать, что именно его глаза как две путеводные звезды вывели меня из забытья.

— Не о термодинамике, — сознаюсь я. — Я думаю о нас. И думал до того, как пришёл в себя.

— И что ты думаешь? — спрашивает Джейс опять слишком поспешно и сжимает мои пальцы.

— Что мы умудряемся что угодно, любой… взрыв превратить в работу, — я улыбаюсь, но не своей глупой шутке про физику. — А ещё – что я тебя люблю.

Notes:

Эта мелочь, которая связывает нас

Когда всё идёт не так.

Последний язык выживания,

Который возвращает мир на место.

А об остальном ещё поговорим (фр.)

 

Debout sur le zinc

Chapter 18: Don't you dare look at me that way

Summary:

Все хотят навестить Виктора и приносят ему новости, одна поразительнее другой.

18.

Don't you notice how 

I get quiet when there's no one else around? 

Me and you and awkward silence 

Don't you dare look at me that way 

I don't need reminders of how you don't feel the same

 

Laufey

— Джейс Талис, тебя тут для чего оставили? — возмущается с порога Скай. — Чтобы ты помогал Виктору. А ты что делаешь?

Джейс сидит на моей кровати и держит планшет, на котором я, неловко держа карандаш левой рукой, пытаюсь набросать, как должен выглядеть предложенный мной механизм. Сил поднять руку и чертить нормально у меня пока нет, но, оскольку Джейс помнит наизусть параметры своих предыдущих экспериментов, начать вычисления для следующего было довольно легко. И, мне кажется, у нас был отличный план, оставалось только найти место, которое нестрашно случайно взорвать, если моя идея или наши подсчёты всё-таки не верны.

— Он как раз помогает, — я поднимаю голову. — Вообрази, они случайно воткнули мне капельницу в правую руку, и я не могу ничего начертить. Привет, Скай.

— Не может быть, — с чувством восклицает она. — Случайно?

— Ты же не допускаешь мысли о том, что врачи специально сделали так, чтобы я не мог работать?

—  Разумеется, нет, — Скай закатывает глаза. —  Ты ведь тут именно для того, чтоб побольше всего начертить. Пойду скажу, чтоб они тебе и в левую руку что-нибудь воткнули.

— И тебе не интересно, что мы делаем?

— Мне интересно, чтоб ты был жив.

—  Так это и есть моя жизнь, Скай.

Скай слегка краснеет, быстро отводит взгляд и снова с осуждением смотрит на Джейса:

—  Ладно он, он всегда был… ненормальный, но о тебе, Талис, я была лучшего мнения.

— У вас в Зауне все такие? — теперь глаза закатывает Джейс.

— Конечно, — киваю я. — Ты же сам видел: у нас предпочитают паять сразу без чертежей, предварительные расчёты для слабаков. Ладно, Скай, извини. Просто пока я лежал, мне пришла в голову одна идея…

— Дай угадаю, ты очнулся и начал читать лекции по термодинамике.

Мы все смеёмся, но потом Джейс резко становится серьёзным:

— Ну почти. Сначала он всё-таки спросил, всё ли в порядке с тобой и Вай.

Я хочу пошутить, что я не совсем безнадёжен – то есть, безнадёжен, но в другом смысле! – но Скай почему-то эта искренность Джейса застаёт врасплох, её глаза подозрительно краснеют, и она машет на нас руками.

— Всё, убирайте чертежи. Хаймердингер передал, что тебя хотят прийти навестить Советники. — она смотрит на часы.

— Какая трогательная поддержка с их стороны, — пытаюсь пошутить я, но Джейсу и Скай совсем не смешно. Джейс опасливо косится на Скай и всё-таки убирает планшет и забирает у меня карандаш. Я не протестую: Совету знать о наших планах совершенно ни к чему.

— Виктор. Они точно будут спрашивать, на чём основана твоя гипотеза о мутации. Ты расскажешь им про Синджеда?

— Проблема в том, что это гипотеза, — я кашляю, и все смотрят на меня с тревогой, но она вряд ли за Синджеда. —  Я почти уверен, что Синджед к этому причастен, но что, если нет? Что если я его оговорю? Мне нужны доказательства.

Скай смотрит в пол.  

— Вандер говорит, что, каким бы он ни был, если его заберут в Стилуотер, то… половина Зауна останется без медицинской помощи. Вандер хочет разобраться сам.

— А вдруг, если они сочтут, что Виктор от них что-то скрывает, без медицинской помощи останется сам Виктор? — резко возражает Джейс.

Я глубоко вздыхаю и снова чувствую тупую боль в груди, где-то там, где по моему сердцу проходит граница между Зауном и Пилтовером. Хочется закрыть глаза и уснуть, но Скай и Джейс, по обе стороны от меня смотрят друг на друга почти враждебно.

— Чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу, нам нужно работать над образцами дальше. Получить новые. Посмотреть, придут ли в себя те, кто это… употребил, — отвечаю я, наконец. — А сейчас у меня нет ответа. Мне больше нечего сказать Совету кроме того, что мы - то есть в основном вы, - изложили в прошлый раз.

— Они предложат тебе работать над адаптацией этой технологии для всеобщего блага, — глаза у Скай всё ещё красные, она нервно сплетает и расплетает пальцы. — Сделать из этого оружие.

— Я не буду. Тем более под гербом Пилтовера, зная, против кого оно обернётся. Это даже не вопрос.

— А если тебя исключат? Отберут стипендию?

— Я начинал учиться в Академии из вентиляционной шахты, — я ухмыляюсь и задерживаю дыхание, чтоб снова не раскашляться. — Я найду способ учиться. Но ты решай сама для себя. Фильтрация воды — это не оружие.

Скай наклоняется ко мне, краснеет и выдыхает резко, быстро, как будто боится остановиться:

— Я для себя уже решила, я пойду с тобой. Если ты останешься и будешь пытаться сделать что-то здесь, значит, я буду помогать тебе в этом. Если ты вернёшься в Заун, я тоже вернусь в Заун. Если…

— Джейс говорит, тебе предложили стипендию…

Скай замирает на полуслове от неожиданности.

— Есть вещи важнее стипендии, Виктор, — она смотрит на меня как на идиота.

— …Скай, но я ведь даже не химик!  

Глаза Скай, и без того огромные за полумесяцами очков, распахиваются ещё шире и смотрят на меня почти с недоверием. В этих глазах отражается голубое небо Пилтовера, и, моргая, Скай как будто бы смахивает с него облака. Джейс переводит взгляд со Скай на меня и обратно, видимо, опасаясь, что мы сейчас подерёмся. Или чего-то ещё?

— Виктор, ты правда не понимаешь? — наконец, спрашивает Скай, совладав с собой, но это, кажется, очередной риторический вопрос. Он повисает между нами как химический туман нашего родного города, как преграда, за которой не видно друг друга.

Я правда не понимаю.

Риторический вопрос заполняет собой комнату и мешает дышать.

— Но, Скай, может быть, Совет что-то обсудил с прошлого раза и принял другое решение, — подаёт голос идеалист из Пилтовера, и мы со Скай совершенно одинаково и синхронно фыркаем. Туман недосказанности между нами развеивается до следующего раза. Я задумываюсь, что Джейс младше нас обоих. Связался с заунитами на свою голову!

Я-то не сомневаюсь, что Совет обсудил ситуацию со всех сторон.

А ещё – что её со всех сторон обсудили химбароны в недрах Зауна.

И Вандер в «Последней Капле».

И наверняка миротворцы, завсегдатаи таверны, гости ломбарда, а также дети в Переулках – то есть все, кто совершенно точно ничего не должен был знать. Но тайны, как газ, трудно сдержать, потому что они заполняют собой весь предоставленный им объём.

А ещё я не сомневаюсь, что все пришли к одинаковому выводу.

Видимо, я задумался слишком надолго и слишком внезапно, потому что и Джейс, и Скай встревоженно вглядываются мне в лицо. Я моргаю, чтобы показать им, что всё в порядке. Их это не убеждает. Я собираюсь с силами и спрашиваю:

— А что вообще происходит сейчас в Зауне? Он всё ещё закрыт и полон миротворцев?

— Нет, — Скай, явно после долгой борьбы с собой, садится на мою кровать, но не слишком близко ко мне. —  В первые пару дней были и патрули, и комендантский час, но у них ничего не вышло. Заун они не знают, дышать трудно, Переулки как лабиринт, чем глубже, тем страшнее, местные их ненавидят ещё больше, чем химбаронов – которые, кстати, не дремлют. Вандер говорит, несколько миротворцев попали в засаду, после чего патрулей резко стало меньше, и теперь всё как обычно.

— А новые случаи…

— Есть, — Скай отвечает раньше, чем я успеваю закончить вопрос. — Уж что миротворцы теперь точно знают, так это что против человека под шиммером они не могут ничего.

— Шиммером ?..

— Да, это теперь так называется. Но это тайна…

— Дай угадаю: поэтому об этом говорят на каждом углу?

Скай кивает. Я думаю. У этого есть название. Миротворцы в курсе, что эта штука делает. И жители нижнего города прекрасно представляют себе, что будет если этой мерцающей субстанцией завладеет Пилтовер. И я представляю себе. И Скай. И уж, конечно, Совет Пилтовера.

Это меняет всё. Теперь я знаю, что делать – осталось придумать, как.

— Так, — говорю я. — Тогда всё понятно: мне надо в Заун. Прямо сейчас.

Скай яростно мотает головой.

— Ты бредишь, — Джейс кладёт ладонь мне на лоб. Она кажется мне холодной. — И у тебя температура. Я позову врача.

Джейс встаёт и действительно идёт за врачом. Но я не брежу. Наоборот, мысль моя ясна как никогда: я должен найти источник этой субстанции и уничтожить его.

Смогу ли я? Я что-то понимаю в физике. Я видел лишь тень опасности этой субстанции, но мне хватило. И всё-таки сейчас, когда я едва дышу, даже я против воли думаю о том, что эта штука сделала бы со мной . А, значит, также думают и другие калеки Зауна. Значит, я должен смочь.

И только потом, только когда никто не будет разрывать друг друга на куски на улице, потому что регенеративные белки сходят с ума в его крови, мы будем разбираться, можно ли использовать эту мутацию как-то иначе . Чтобы шиммера не было в Зауне, его должно не быть в Пилтовере. Значит, я должен успеть раньше Совета.

— Скай, — говорю я и сам удивляюсь, как слабо и хрипло звучит мой голос. — Мы же понимаем, что происходит с Зауном.

Скай смотрит на меня долгим взглядом, и небо Пилтовера в её глазах сияет так, как когда сразу после дождя появляется солнце, отражается в мокрых витражах, лужах и, кажется, в самом дрожащем воздухе (чего, конечно, быть не может). Скай зажмуривается и качает головой.

— Смелое заявление от человека, который не понимает даже, что происходит с людьми вокруг него, Виктор.

— Почему? — я смотрю на неё.

— Потому, что ты не химик, очевидно, — Скай саркастически смеётся и пожимает плечами. — Знаешь, как алканы не вступают в реакции присоединения?

— Но алканы можно нагревать и галогенизировать… — говорю я заплетающимся языком. Голова кружится. Наверное, у меня действительно температура.

Скай бледнеет, потом краснеет, потом отворачивается. Кажется, это была метафора, и я продолжил её… зря .

В дверях появляется Джейс с доктором.

—  Кто ж знал, Виктор, что с тобой надо поступать также? — горько говорит Скай и встаёт с моей постели, зачем-то приглаживает одеяло, как будто чтобы стереть следы своего присутствия. Невозможная мысль приходит мне в голову.

—  Скай…

Она оборачивается в дверях:

—  Я скажу Хаймердингеру, что ты ещё недостаточно восстановился для встречи с Советом. И не смей на меня так смотреть, Виктор. А с тобой, Джейс Талис, мы ещё поговорим.

Chapter 19: It never felt, like it felt when I felt it for the first time with you

Summary:

Виктор продолжает проводить время в больнице с пользой, хотя до сих пор кое-чего не догоняет (тут должна быть шутка про механческий костыль)

 19.

It never felt, like it felt when I felt it
For the first time with you
And you know I wouldn't lie
Now I'm standing by the fountain
And I'm counting all the sunken coins
Maybe they know what it's like

The Passenger

 

Советники ко мне так и не пришли: мои доктора сообщили им, что в моём состоянии ещё нельзя работать, и я решил для разнообразия не спорить.

Зато приходил Хаймердингер, приносил чай и предлагал мне взять академический отпуск по болезни. Я снова не стал спорить, хотя довольно очевидно было, что брать отпуск по неизлечимой болезни бессмысленно. Но Скай нашла нам в Зауне подвал, который мы могли бы превратить в лабораторию, оставалось только поправиться – и можно будет взяться за работу, о которой Совету знать не следует. И Хаймердингеру пока, наверное, тоже.

То ли в прошлый раз у меня просто не хватило времени оценить, так как меня сразу выписали (возможно, благодаря ароматному супу Вандера), то ли болеть, будучи представителем Дома Талис (хотя я всё ещё не знал, каким именно!), было гораздо приятнее, чем будучи доходягой из Зауна.

По крайней мере, капельницу в левую руку мне всё-таки переставили, бумагу для черчения и даже учебники принесли, врачи заходили даже слишком часто, а ещё оказалось, что у больницы есть сад на отдельной высокой террасе, и меня даже вывозили туда погулять.

Но тут всё же невозможно работать. То есть возможно разве что проверять домашние задания студентов Хаймердингера. Я уже десять раз всё пересчитал и сделал проект платформы стабилизации, в которой мы могли бы подвесить кристалл и очень точно и целенаправленно менять параметры среды вокруг него, но, во-первых, нам ещё надо найти место для испытания, и, во-вторых, добыть сами кристаллы из лаборатории Кираманнов, куда Джейсу и Скай пока нельзя.

Так что я бы, разумеется, всё равно сбежал в Заун и поскорее занялся этими вопросами, если бы не одно досадное обстоятельство: я всё ещё не мог ходить.

И если бы не Джейс Талис.

Мне с большим трудом удалось убедить Джейса, что я не умру, пока он сходит в Академию, и выпроводить на занятия, но я его, конечно, недооценивал. Потому что перед тем, как первый раз за время моей болезни отправиться на семинар к Хаймердингеру, Джейс явился ко мне в палату со своей мамой.

Химена Талис оказалась во всех отношениях приятной дамой, но мне казалось, что она, как и я, не очень понимает, с чего нам следует начать знакомство. К счастью, она отлично разбиралась в обработке металлов и литейном производстве, и мы неплохо провели время в саду за обсуждением преимуществ центробежного литья.

Я не мог не оценить качество и изящность её протезов пальцев. Их, разумеется, делал Джейс, как и все предыдущие версии. Даже самые первые. Но ведь ему же было 8 лет, когда это случилось? Да, восемь. Просто в их семье все учатся ремёслам с детства. И Джейс тоже учился. То есть это были не самые удобные протезы, конечно, но она носила, ей казалось, это важно. Я уверен, что это было важно. Удивительно: прямо как у нас в Зауне. И теперь я понимаю, почему Джейс тут же влился в процесс починки протезов и вошёл в легенды Нижнего Города. Да нет, я не преувеличиваю: когда ещё гениальный инженер из Пилтовера с безупречным чувством прекрасного собирал протезы из того, что было, на липком столе в таверне? Он не рассказывал? О, тогда я расскажу. Я не преувеличиваю, я вообще никогда не преувеличиваю. И вообще я, конечно, не собирался Джейса в это втягивать, но у него слишком доброе сердце. Что? У меня тоже? Да нет, у меня вроде бы обычное.

А где мои родители? Если это не слишком неуместный вопрос.

Почему же неуместный: они умерли, когда мне было 18, практически одновременно. Работали на шахте. Можно сказать, тоже ремесленники. Нет, не несчастный случай, просто болели. В Зауне многие получают неизлечимое токсическое поражение лёгких, как у них и у меня, это просто… часть жизни. Они знали, что так будет, и я знал. Мы успели попрощаться и провести время вместе. Джейс рассказывал, что родители подарили мне форму студента Академии, чтобы я тайно пробирался на занятия, и это очень растрогало миссис Талис. Она уверена, что они были очень хорошими людьми и не возражали бы против того, чтобы Джейс и я…

«Джейс и я – что?», думаю я. Против того, чтобы Джейс и я работали вместе над стабилизацией его магических кристаллов, о которых нельзя говорить? Наверняка нет. Против того, чтобы Джейс и я развлекались на досуге анализом подозрительной технологии, которая распространяется по Зауну? Точно нет, они не очень любили Синджеда и любили Заун. Против того, чтобы  Джейс и я вступили в конфликт с Советом Пилтовера и намеревались идти ему наперекор? Вот тут не уверен. Однако у матери Джейса такое… одухотворённое лицо, что я решаю не переспрашивать и просто киваю.

Ещё какое-то время мы молча сидим в саду, среди цветущих деревьев, искусственных прудов, по линейке высаженных цветов. Почему-то геометрическая упорядоченность, которая так нравится мне, например, в узорах на потолке библиотеки, здесь кажется почти противоестественной и безжизненной. Садовник подстригает кусты, чтобы они не нарушали заранее предопределённую форму. Срезанные ветки беззвучно падают аккуратную дорожку. Они всё равно отрастут – потому что не всё можно упорядочить.

С занятий, наконец, возвращается Джейс, проносится через сад и заключает меня в объятия. Его появление вносит в чинный безжизненный порядок сада элемент хаоса – и самой жизни, а я даже не пытаюсь сделать вид, что я не ждал его. Мы сидим втроём, смотрим на облака над Башней Совета, Джейс рассказывает про свой семинар, и сейчас, положив голову ему на плечо и чувствуя сквозь больничную одежду тепло его рук, я совершенно счастлив. Хаймердингер изменил программу семинара с того времени, когда на этот семинар ходил я? Конечно да, он никогда не читает одно и то же. Надо будет тоже зайти, когда я выпишусь. Что значит «смущать первокурсников»? Я буду молчать! Я так смотрю, что все тут же вспоминают свои грехи? Вовсе нет, подготовительный курс не жалуется и, если что и вспоминает, так значения постоянных или материал прошлой лекции. От страха?  Тогда чего же Джейс сам не убежал? Он это другое дело? Что ж, что ж.

Если забыть о том, что мы в больнице, то это какой-то почти семейный уют. Почему же почти, удивляется миссис Талис. Джейс краснеет до ушей. Но больница же не навсегда, оптимистично продолжает его мама. В общем, она очень ждёт, когда мы вернёмся домой. Она придёт ещё, можно? Конечно, я буду рад: всегда приятно поговорить о технологиях литья с тем, кто разбирается (кажется, Джейс в шоке от темы нашей беседы). А сейчас ей надо идти, да и я явно слишком устал.

К сожалению, это правда: я пока слишком зависим от лекарств, и, если вовремя не получаю свой коктейль из препаратов, снова превращаюсь из подающего надежды учёного в бесполезное страдающее желе. Поэтому Джейс отвозит меня в палату, и я снова возвращаюсь в мрачную реальность, в которой я лежу под капельницей, а Джейс сидит у моей кровати.

Для полноты картины к нам приходит доктор поговорить о моём прогнозе. Удивительно, но его совершенно не беспокоит присутствие Джейса (ах, да, мы же родственники). Ах, они ждали Джейса, чтобы поговорить о моём будущем? Впрочем, довольно быстро становится понятно, почему: доктор не знает, что делать, но, может быть, у нас с Джейсом у самих есть идеи? Потому что у них, честно говоря, нет.

Прогноз очень неблагоприятный. Обе мои проблемы, с лёгкими и со скелетом, усугубляют друг друга. Проблемы с опорно-двигательным аппаратом и спиной усложняют дыхание и приводят к недостатку кислорода. Дыхательная и сердечная недостаточность не позволяют что-то делать со скелетом. Оперировать меня нельзя, деформация прогрессирует, из-за этого разрушаются суставы. Замкнутый круг.

Но мы же инженеры? Так что за качество жизни мы можем побороться сами. Сколько я проживу? Сложно сказать. Если восстановлюсь сейчас, то могу дожить даже до 30. Но пока я ещё даже не близок к этому. Они тут практически не имели дела с такими случаями. Да, я понимаю это и с удовольствием завещаю своё тело Пилтоверской науке. Спасибо, доктор, это очень полезная информация. А когда меня выпишут? А то здесь очень хорошо чертить, но мне нужно продолжать работать в лаборатории.

Брови на лице доктора ползут вверх. Кажется, он удивлён, что меня занимает работа. Но он же сам только что сказал, что я инженер?

Зато на Джейса больно смотреть. Я опять чувствую, что ему нужны защитные очки от собственного сострадания – и собственной доброты. И, видимо, собственной любви, но я не представляю себе, какой огнеупорностью должен обладать материал, способный её сдержать.

— У нас полно времени, — говорю я. — Мы всё придумаем.

— Я уже всё придумал, — отвечает Джейс. — Мне нужно только забрать тебя домой, и я всё сделаю.

— Я опять узнаю об этом последним, — по привычке ворчу я. — Может, ты хотя бы покажешь?

— Я боюсь тебе это показывать.

— Мне вообще-то в этом жить! Вдруг меня в Зауне на запчасти разберут!

Джейс молчит, но, видимо, с моим последним аргументом не поспоришь, поэтому он лезет в сумку и извлекает оттуда тетрадь, которую я у него видел с самого первого дня нашего знакомства (точнее, утра), но никогда не спрашивал, что там. Несколько секунд он смотрит на тетрадь, потом с видом человека, прыгающего в ледяную воду, протягивает её мне и встаёт. Я непонимающе смотрю на Джейса.

— Там есть разные варианты. В конце – финальная версия, но, если ты предпочтёшь другие или ни одну из них… всё можно переделать. Я пойду проветрюсь. Буду на балконе. Если ты… захочешь поговорить.

— Джейс, ты ничего не хочешь объяснить?

— Там всё понятно, — Джейс бледнеет, потом снова краснеет до ушей и выходит.

Я открываю его тетрадь и снова чувствую, как мир вокруг замирает. Джейс очень хорошо рисует, я всегда теперь вспоминаю его рисунки созвездий, когда смотрю на небо. Только в этой тетради он рисовал не созвездия. И даже для разнообразия не механизмы.

Он рисовал меня. Вот мой сонный профиль с закрытыми глазами и взъерошенными волосами. И родинка на моей щеке, и сонная улыбка – о, я знаю, когда это нарисовано, неужели я спал у него на коленях в пустой комнате общежития с таким видом? Видимо, я уже тогда думал о термодинамике… между нами.  

Вот я лежу лицом в подушку в моей заунской комнате – и Джейс во всех подробностях зарисовал мою искривлённую спину. И измерил. И тут же он быстро перестроил мой корсет – и я уже знаю, что стало лучше. Но ещё он прорисовал каждый завиток моих непослушных волос. Это было совершенно не обязательно, но я смотрю на этот рисунок и чувствую, как ему хотелось до них дотронуться.

Вот я черчу. Вот я пью чай, держа чашку обеими руками. Вот что-то вдохновенно рассказываю с сияющими глазами. Вот увлечённо пишу что-то на доске. Джейс померил, насколько одно моё плечо выше другого, насколько одна нога короче другой – но очевидно, что рисовал он меня не за этим. Я никогда не думал, что можно увидеть это во мне. Что можно смотреть на меня так. Что можно в нескольких штрихах передать моё вдохновение, стремление изменить мир, хотя я не могу даже стоять без опоры – но рисунок получается не о моей хромоте.

Я стою у окна, криво опираясь на трость. Джейс измерил и перерисовал, как эту трость можно удлинить, чтобы перераспределить вес. Но не забыл нарисовать, как я щурюсь от солнца.

Он начертил, как можно вместо корсета сделать фиксатор для позвоночника и аппарат на мою хромую ногу, перераспределяя вес.

Как можно сделать систему лёгкой.

Как можно сделать её красивой.

Он всё посчитал, он всё спроектировал, он расписал процесс изготовления. Он всё сделает сам. И он совершенно точно никогда не собирался показывать эту тетрадь мне, потому что… потому что в этой тетради он сохранил меня, самую мою суть. То, как я смотрю на него. То, как я улыбаюсь, когда никто (включая меня) не видит.

И себя: свой заботливый взгляд, своё благородство, свою нежность и то, что он любил меня с самого начала, с первой встречи, с самого первого слова.

Я дотягиваюсь до переключателя, которым включается лампа в коридоре, чтобы позвать врача. Мне плохо? Нет, мне прекрасно, а можно позвать мистера Талиса? Можно.

Джейс стоит в дверях и не знает, куда себя деть. И я понимаю его. Он только что сделал с самим собой на практике то, что я предлагал ему в качестве теории о природе его магических кристаллов. Одно дело целоваться под дождём. Другое дело – открыть свою душу.

Я смотрю на него и улыбаюсь, но в носу почему-то щиплет, а мир вокруг подозрительно мутный.

— Что ты думаешь? — наконец, спрашивает Джейс.

Я моргаю и хочу неуклюже пошутить про механический костыль, чтобы Джейс не заметил моих подозрительно красных глаз, но какой смысл скрывать хоть что-либо от человека, который видел меня насквозь - и не отвернулся?

— Я думаю, Джейс, что я самый счастливый человек на свете. И что я тебя люблю. И что мы давно не целовались.

— А тебе это не повредит?

— Не надейся.

Джейс делает шаг ко мне, я обвиваю его шею руками и снова забываю обо всём на свете.

Chapter 20: The troubles we find and the chances we waived

20.

The best of intentions will not see the road paved

The end of illusions, who could ever be saved

What's left behind in the storms that we've braved

The troubles we find and the chances we waived

 

Poets of the Fall

 

 

 

Когда ты заперт в четырёх стенах (стены меняются, но их количество остаётся постоянным), время начинает восприниматься иначе. Пространство тоже: границы листа бумаги начинают восприниматься куда реальнее, чем трёхмерное пространство, которое я пытаюсь изобразить в чертеже. Это удручает.

Джейс ходит в Академию, но возвращается ночевать в больницу несмотря на мои протесты. Он слишком высокий и просто не помещается на диване для посетителей – но все попытки поговорить об этом обречены. Жаловаться на других не в моих правилах, но однажды я не выдержал и сказал миссис Талис, что я не могу смотреть на то, как Джейс скрючивается на этом диване и не могла бы она как-нибудь на него повлиять.

Миссис Талис поблагодарила меня за участие.

На следующий день Джейс пришёл с табуреткой и теперь клал ноги на неё.

Я сдался.

Ещё он представил все свои разработки по поддержке моей мобильности на консилиуме и в очередной раз завоевал сердца всех присутствовавших (и моё, конечно, тоже - в очередной раз). Теперь я в очередной раз заново учусь ходить, опираясь на новый костыль, который сделал для меня Джейс, в ожидании того, когда врачи признают меня достаточно стабильным для свободы.

Совет потребовал у меня подробный отчёт о работе с образцами крови и обоснование моей гипотезы про мутацию и предложил представить план работы по воспроизводству субстанции (разумеется, в чисто научных целях). Я в подробностях изложил наши наблюдения за распадом белков и ещё раз в подробностях объяснил, что это вещество не должно применяться и воспроизводиться, пока мы не поймём точно механизм его действия, поскольку никакой гипотезы о том, как это можно контролировать или нейтрализовать (не говоря уже о том, чтобы уничтожить), у меня нет. А данные об этом этически приемлемым способом добыть невозможно.

Совет выразил разочарование, зато Хаймердингер отозвался о моём отчёте очень высоко.

«Виктор, мальчик мой, неужели вы, наконец, научились осторожности!» - удивился он.

Пожалуй, я действительно научился: в словах.

Скай долго не приходит. Я до конца не понимаю, что произошло между нами во время диалога о галогенировании алканов, но чувствую себя виноватым. Я, очевидно, не могу дать Скай того, что она от меня ожидает, а я не способен даже сформулировать - и я не знаю, не сделает ли осторожность в словах только хуже. Но в конце концов Скай как будто поджидает момент, когда вокруг меня не увивается Дом Талис в том или ином качестве, и всё же прибегает меня навестить.

— Я хотела извиниться, Виктор, — говорит она, с порога, как будто раздумывая, стоит ли ей вообще заходить. — Я не должна была тебе этого говорить. Получается, что я тебя обвиняю в том, что ты это ты. Особенно когда тебе при этом было плохо.

— Наоборот, это я должен извиниться, — отвечаю я. — В том числе за то, что я не слишком сообразительный.

— Ты такой, какой есть, — невесело смеётся Скай. — И был таким всегда. Но всё к лучшему, наверное. Теперь есть, кому заставить тебя поесть, хотя Талис мог бы и лучше стараться. Но, по крайней мере, я меньше за тебя волнуюсь.

— Зато я за тебя не меньше.

Кажется, мысль о том, что я могу волноваться о ней, кажется Скай новой и оригинальной, но очень забавной. Она закручивает волосы в пучок и в дополнение к серебрянному украшению закалывает их карандашом, по привычке краснея и теряя дар речи в моём присутствии.

— Я ценю это, Виктор, — наконец, говорит она, возможно, впервые в жизни глядя прямо мне в глаза. — Возможно, именно это я на самом деле и хотела от тебя услышать. И я тебе верю, потому что ты не умеешь делать вид.

— Если бы я умел, я бы всё равно не стал.

—  И это я тоже ценю. Но пообещай, что, если ты уйдёшь в ночи в Заун бороться с шиммером, ты возьмёшь меня с собой, — Скай, наконец, переступает порог палаты, подходит ко мне и протягивает руку. 

Я представляю себе, как я в одиночку иду в Нижний Город со скоростью пять метров в час и мне становится смешно (интересно, я к утру хоть до ворот больницы дойду или нет?), но я пожимаю руку Скай.

— Обещаю.

— Хорошо, — с удовлетворением кивает она и садится. — Тогда у меня есть новости. Возможно, я нашла настоящее имя Синджеда. Корин Ревек.

Вот это новости так новости – я в очередной раз поражаюсь выдержке Скай: у неё хватило терпения начать разговор с чего-то другого (и хватило выдержки молчать об этом другом несколько лет, напоминаю я себе).

— Как тебе это удалось?

— Я вспомнила, что ты говорил о его пилтоверском произношении и экспериментах in vivo и подумала, что не мог же он утратить границы допустимого в один момент? Это должно было происходить постепенно. Значит, в материалах комитета по научной этике должны быть материалы о таких, как он. Так что я провела последние несколько вечеров в архиве. Невероятно всё-таки, как в Пилтовере умеют быстро заметать под ковёр неприятные вещи.

— Под ковёр – это, надо полагать, в Нижний Город, — киваю я. — И что же доктор Ревек натворил в Пилтовере?

— Преступления слишком страшные, чтобы хранить их в летописи, — мрачно цитирует Скай. — Но это потом. А сначала экспериментировал на живых лабораторных крысах, пытаясь найти предел болевого порога. Потом – на ящерицах, пытаясь найти… предел, за которым регенерация невозможна, скажем так, и можно ли её искусственно запустить. Всё это он обосновывал медицинскими целями: борьбой за жизнь.

— Это была не борьба за жизнь, — я закрываю глаза, потому что перед ними опять, непрошенный, встаёт образ Рио, опутанной трубками, с закатывающимися глазами. Рио, которая уже не узнаёт меня и вряд ли узнаёт даже себя. — Это была борьба со смертью. Но не за жизнь.

— Да, но какое-то время её удавалось выдать за научные исследования. А потом он сделал что-то такое, о чём они даже написать боялись, и его тихо лишили степени и изгнали без лишнего шума. Но какие-то записи должны остаться…

Скай медлит, сплетает и расплетает пальцы, потом снова поднимает на меня взгляд.

— …Здесь. Потому что изгнали его за некие процедуры, которые он провёл в Пилтоверском госпитале.

— Почему ты думаешь, что это Синджед? – спрашиваю я. Почему я сам верю, что это он, - гораздо лучший вопрос, но даже я не могу сформулировать ответ на него.

— Потому, что больше из Академии никого не изгоняли. За всю её историю я больше не нашла таких случаев пока. И даже этот очень постарались скрыть. Но, Виктор, если это не он, согласись, Ревек всё равно не тот человек, которого хочется обнаружить живым и здоровым неподалёку. Хочется убедиться, что он… не рядом.

— Ты предлагаешь мне вломиться ночью в архив больницы Пилтовера, я правильно понимаю?

— Конечно, — Скай смеётся. — Прямо на кровати и с капельницей. Нет, ты будешь изучать материалы. Вламываться в хранилище будет Талис. Где он, кстати?

— Я думал, ты хотела поговорить без него, — нетактично замечаю я. — Учитывая начало разговора.

Скай снова смотрит на меня как будто я сказал, что дважды два равно пяти.

— Кажется, я всё-таки переоценила твои умственные способности, о человек, к которому Джейса пропускают в любое время дня и ночи, к которому ходит мама Джейса и на чьей палате написано «Виктор Талис». Но в одном ты прав: если бы ты собирался геройствовать без нашего участия, я бы не стала тебе рассказывать про Ревека, а просто пошла бы к Джейсу.

— Что-что написано на моей палате? — переспрашиваю я. У меня как-то не было возможности прочитать.

Примерно в этот момент дверь открывается и входит Джейс – во всём великолепии человека, по чьим венам течёт кофеин с небольшой примесью крови, проведшего целый день на семинарах и в лаборатории и желающего только упасть на горизонтальную поверхность и не двигаться. Но, кажется, жизнь в лице Скай уготовила ему другую участь.

— А у нас для тебя сюрприз, — жизнерадостно сообщает Скай и делает большие глаза. — Кража со взломом.

— Что украли? — Джейс явно ожидает худшего. — И кто?

— По плану Скай ответ на первый вопрос сможешь дать только ты, — я пожимаю плечами.

— Потому что ответ на второй вопрос – Джейс Талис, — триумфально заканчивает Скай. Джейс смотрит на нас по-детски удивлённо, и мне кажется, что именно это искреннее удивление перед любыми, даже самыми безумными предположениями и идеями и делает его гениальным учёным – и любовью моей жизни.

            Выслушав доводы Скай, Джейс думает недолго: конечно, надо попытаться добыть информацию, пока мы в больнице. Когда нужно вломиться в архив? Прямо сегодня Джейс и начнёт: мало ли, вдруг завтра меня, наконец, выпишут? О, Джейс, хочешь, я опять начну кашлять, чтобы обеспечить нам алиби? Прекратите на меня так смотреть, это вполне жизнеспособный план – в отличие от меня!

Только вот досада, Джейс не умеет взламывать замки. Допустим, Скай умеет, но это самое простое из того, что предстоит. Джейс же не думает, что в архиве есть специальный шкаф с аккуратной подписью «Восхитительный Доктор Корин Ревек и его сомнительные эксперименты»? Не думает, конечно. Но, во-первых, его карточка в отделе сотрудников должна сохраниться, даже если её отредактировали. Дальше можно найти специализацию, отделение, коллег, пациентов… И вообще, Джейс нашёл и выследил в академии меня, он и Ревека найдёт. Что он там изучал, Скай? Регенерацию? Как-как? «Темой исследования была попытка продлить активность нейронных цепей после смерти тела»? Звучит-то как! «Использование адаптогенных токсинов для стабилизации функций мозга у крыс с полиорганной недостаточностью»? Ладно, Джейс, значит, ищи в каталогах неврологические диагнозы. Травмы, может быть. Что-то такое.

Как попасть в архив, мы оба знаем: нужно повернуть налево у выхода в сад, спуститься по лестнице с витыми перилами на нижнюю террасу. Упорядоченный по линейке гармоничный сад для пациентов буквально стоит на крыше архива – и это по-своему символично, но мне не хочется шутить об этом: никому не хочется оказаться колоссом на глиняных ногах. А история Корина Ревека – неважно, Синджед это или нет! – выбивает из-под ног почву даже без подробностей.

За окном окончательно темнеет. Врачи раздают указания и уходят до утра. Больница затихает. Скай прощается со мной, и они с Джейсом удаляются: он как будто бы провожает её через сад, но на самом деле прекрасная девушка-химик в очках-полумесяцах собирается взломать изящной серебряной заколкой дверь архива. Я остаюсь думать о них – и о Корине Ревеке. От этих мыслей начинает кружиться голова и становится тяжелее дышать – а может, это просто действие лекарств заканчивается, но я слишком устал, чтобы бороться с в очередной раз накатившей слабостью. Я закрываю глаза.

Что заставило его обратиться к таким экспериментам? Кто мог объявить своим врагом саму смерть и оценить сражение с ней выше собственной человечности? Был ли он болен? Можно ли перейти черту ради собственного спасения – но если да, то что считать спасением? Я снова вспоминаю пустые глаза Рио, её истерзанное тело в трубках, её прерывистое дыхание. Синджед, безусловно, продлил её существование – но там не было жизни. Там не было Рио. Когда я, спотыкаясь и хромая, в слезах покидал его лабораторию в последний раз, он сказал, что мне пока не понять.

Не понять чего? Прошло 10 лет, и теперь я сам умираю куда быстрее, чем Рио когда-то. Но я не хочу представлять себя на её месте – не потому, что я боюсь боли. Я боюсь потерять себя, а там, где не было Рио, не будет и меня. Может, у Корина Ревека другое понимание себя самого? Что он видит в себе такого, что даёт ему право изучать предел боли и страдания других живых существ? Что за преступления оказались слишком страшны, чтобы сохранить их в летописях?

…Я просыпаюсь посреди ночи и обнаруживаю сидящего на моей кровати Джейса, который держит меня за руку и… плачет?

— Джейс, — я с трудом сажусь, соображая, на каком я свете, и протираю глаза свободной рукой. — Что случилось? C тобой? C кем-то ещё?

Я не представляю себе, чтобы Джейс – который в 8 лет делал протезы пальцев своей матери, всю жизнь упорно следовал за безумной мечтой, которая противоречит научной картине мире (но способна заставить эту картину ожить), заставивший своей речью Совет Пилтовера аплодировать! – плакал из-за того, что его поймали ночью в библиотеке. Даже мы вдвоём делали вещи куда менее разрешённые (вроде ночных опытов в лаборатории).

— Виктор, — Джейс прижимает меня к себе и зарывается носом в мои волосы. — Пообещай мне, что ты не умрёшь. Ничего не спрашивай. Просто пообещай.

— Всё хорошо, Джейс, — шепчу я. — Со мной всё хорошо.

— Можно я лягу с тобой?

Джейс забирается под одеяло, крепко обнимает меня, но против обыкновения это не меня, а его бьёт дрожь. Мы как будто поменялись местами, и теперь это я пытаюсь его согреть. Мы молчим. Я стираю слёзы с его лица.

— Виктор.

— Джейс.

— Ты не пообещал. Пообещай мне, что ты не умрёшь.

Это даже не ложь во спасение: мы оба знаем, что это будет ложь. И с самого начала знали: и когда обсуждали, какой будет Академия, когда мы сами станем Академиками (я не стану), и когда в первый раз неловко держались за руки, и когда первый раз целовались на бульваре, и когда Джейс тащил меня в больницу. Но почему-то я расстёгиваю пуговицы на его рубашке, кладу руку ему на грудь так, чтобы чувствовать его сердце как будто прямо в моей ладони, и смотрю ему в глаза.

— Обещаю.

Chapter 21: You're just an empty cage, if you kill the bird

Summary:

TW: в этой главе без кровавых подробностей, но обсуждаются неэтичные эксперименты Корина Ревека, которые привели к его изгнанию из Пилтовера.

Мы-то смотрели Arcane, а Виктор - нет, ему надо об этом узнать.

21.

  Got a kick for a dog begging for love

I got to have my suffering so that I can have my cross

I know a cat named Easter, he says, will you ever learn

You're just an empty cage, girl, if you kill the bird

Tori Amos

Я не смог – точнее, просто не стал добиваться от Джейса никаких объяснений, просто успокаивал его, как мог, а потом долго смотрел на него, спящего.

В слабости нет ничего плохого, но, кажется, до этого момента я не видел Джейса с этой стороны. Наоборот, это ему всегда приходилось защищать меня и делать для этого безумные вещи (приносить со свалки дверь для моего лифта в Зауне, таскать меня на спине, нести меня в больницу – и да, на моей палате действительно было написано Виктор Талис , я проверил, надо будет всё же спросить, какова официальная легенда). А я – что я мог для него сделать?

Исправить его чертёж? Уверен, он и сам справился бы. Открыть ему Заун? Он бывал там и без меня, и Экко очень веселился, что единственный, кто не рад нашей дружбе с Джейсом, — Бензо, потому что теперь тот не может ободрать пилтоверского чудака как липку, как прежде делал не раз. Стабилизировать его магические кристаллы? Пожалуй, и я точно должен успеть проверить все наши гипотезы и сделать это до того, как мои лёгкие, ноги или что-нибудь ещё окончательно откажет или пока нас не исключат из Академии из-за шиммера.

Что всё-таки случилось? Никаких новостей обо мне ночью Джейс получить не мог: мой врач наверняка видит десятый сон о красотах Ионии у себя дома, а мою историю болезни Джейс может почитать в любое время (в отличие от меня!). Что-то случилось с госпожой Талис? Тогда он пошёл бы домой! Сплошные вопросы, Виктор. А ты ещё и чудовищно несообразителен в вопросах человеческих отношений и чувств.

В конце концов, я прихожу к выводу, что Джейс что-то всё-таки нашёл в архиве – что-то такое, что имеет отношение к моей болезни. Может, загадочный доктор Ревек лечил в этой больнице заунских пациентов или несчастных пилтоверцев, которых угораздило вдохнуть наш воздух, съесть ложку супа или услышать заунский акцент, и это подорвало их здоровье? Очень интересно.

Поэтому после недолгой борьбы любопытство побеждает здравый смысл, я выскальзываю из объятий Джейса (которого завтра в Академию я просто не отпущу, тем более что у него весь день продвинутое материаловедение, которое он знает лучше преподавателя, а я – лучше их обоих, так что объясню, если что) и, опираясь на костыль, встаю.

Джейс явно удачно сходил в архив: на столике для инструментов, который заменяет нам книжный шкаф (наверняка принимая меня на лечение, тут не ожидали, что вместо одного получат сразу двух очень увлечённых учёбой студентов с личной библиотекой) появилось несколько новых папок, которые он недрогнувшей рукой уже подписал для отвода глаз. Главное – чтобы Джейс ещё потом вспомнил, куда всё вернуть.

Начинается всё весело: Корина Ревека уволили из госпиталя за «грубое нарушение этических норм» с передачей дела в Академию Пилтовера и Совет. Это мы уже знаем, но за что? В Академии работали те ещё мастера художественного эвфемизма. Может, в госпитале люди попроще – в конце концов, от их опыта и умения не закрывать глаза зависят жизни пациентов. Так и есть: архив сохранил около двадцати протоколов комиссии по изучению летальных случаев, и везде Ревек упоминается не как лечащий врач, а как последний, кто работал с обречёнными пациентами. Кое-где я вижу, что имена других врачей вымараны. В нескольких случаях на Ревека прямо подают жалобы – упоминая превышение полномочий, сокрытие данных и манипуляцию отчётами. Сначала дела у Ревека идут неплохо. Несколько из подававших жалобы позже сами были отстранены, а его вмешательства признаны оправданными: экспериментальные сыворотки применялись в качестве терапии последней надежды и иногда давали кратковременное улучшение, в одном случае пациент пришёл в себя и даже успел попрощаться с семьёй. Следующий случай оказался более тревожным: улучшение физического самочувствия сопровождалось тем, что медики обтекаемо назвали утратой личности. Улучшение было кратковременным – но что, если бы не было? Доктор Ревек признавал, что использовал не исследованную прежде химическую стимуляцию центральной нервной системы при травме ствола головного мозга, но отрицал, что проводил эксперимент над безнадёжным пациентом.

Протоколы были скупы и официальны, и всё же было очевидно, что с самим доктором что-то происходит: если предыдущие случаи разделяли годы, потом – месяцы, то теперь между ними едва проходили недели и, в самом конце, считанные дни. Пациенты – всё такие же, с тяжёлыми травмами, на этот раз из Зауна: несколько рабочих, пострадавших после обвала в шахте, где работали мои родители (я помню тот обвал и не могу не думать, что на месте этих пациентов, чьи имена скрыты за заглавными буквами с точкой, могли быть мои родители и наверняка были те, кого я знал). «Пациент внезапно начал проявлять признаки сознательной активности, хотя прогноз был необратимым.  Использование неизвестного катализатора привело к резкой активности, смерть через 48 часов. Терапия вызвала регенерацию повреждённых нервных путей, сопровождавшуюся агрессивной деградацией мышечной ткани».

Я вырос в Зауне и видел всякое, но меня передёргивает. Не хотелось бы мне провести последние 48 часов жизни в сознании, наблюдая за тем, как я превращаюсь неизвестно во что, тут же разлагаясь.  

Ревека отстранили от работы в реанимации и вообще от работы с живыми пациентами. Это его не остановило. Последний протокол был скупым: «Вмешательства вызывали кратковременное улучшение и сознательную активность, затем острую интоксикацию. Агрессивное деление и распад клеток. Ни один пациент не пережил 3 сутки» . В своё оправдание Ревек, которого навсегда отстранили от работы в медицине и лишили степени, сказал лишь одно: «Смерти нет – если суметь остановить время».

Хорошая версия, многое объясняет. И, главное, не поспоришь – хотя очень хочется, правда, Виктор? Прямо как когда разговариваешь с самим Синджедом, который так хорошо находит веские слова, на которые нечего возразить.

Я уже понимаю, что, по Пилтоверским обычаям, мы никогда не узнаем, что стало с Ревеком дальше. Как и того, что пришлось пережить его пациентам в их последние дни. Конечно, как экспериментировать на людях, так на Заунитах. Как изгонять учёного за эксперименты над людьми, так к ним же. И это тоже понятно.

Я всё ещё не понимаю одного: зачем ? Доктор Ревек не похож на нетерпеливого маньяка, который рискует всем, тестируя недоработанное средство сразу на всех. Он боялся не успеть .

Не успеть до того, как его отстранят? Его и так отстранили, это его не остановило.

Может быть, он сам был болен?

Остаётся одна папка, и я почему-то медлю, прежде чем открыть её.

Что с тобой, Виктор, неужели ты боишься узнать ответ?

Боюсь, я даже не отрицаю. Несмотря на всю его опасность, для меня, быстро и неотвратимо умирающего, шиммер это большое искушение. Нет, конечно: не немедленно вколоть себе эту гадость и превратиться в чудовище с клюкой наперевес, но изучить её , доработать , довести до ума . Суметь остановить время. И я держу это искушение в уме, когда пишу Совету Пилтовера о том, что шиммер должен быть уничтожен. Потому что я также держу в уме Рио, такую, какой я её видел в последний раз и запомнил навсегда – наверное, потому, что больше всего хотел бы забыть. И – нет, я никогда не продлил бы свою собственную жизнь ценой таких страданий другого существа.

Чего я не понимаю о Корине Ревеке? Чего я не понимаю о людях?

Я открываю последнюю папку и чувствую, как моё горло сжимает удушье, которое едва ли имеет отношение к моей болезни.

Орианна Ревек , - написано в истории болезни передо мной. Я с усилием делаю вдох: надо успокоиться, Виктор, и читать дальше.

Хотя можно было бы и не читать.

Я не медик, но я всё понимаю. Сначала была просто утомляемость, потом — тремор рук, нарушение координации, приступы кашля. Постепенно — трудности с речью, глотанием, дыханием. Состояние быстро прогрессировало. Никаких следов инфекции, травмы или опухоли. Только слова: дегенерация и неизвестная этиология . Значит, врачи не знали, что делать. А Ревек думал, что знает. Надеялся, что знает – и когда времени, чтобы победить смерть, не хватило, он остановил время.

То, что невозможно вообразить для себя, невозможно не сделать для того, кого любишь.

Просил ли Корин Ревек Орианну не умирать? Смогла ли она не пообещать ему? Что стало с ней дальше, когда отец забрал её из госпиталя Пилтовера, из этой самой палаты, в которой я сижу, читая её историю болезни и наверняка точно также, как доктор Ревек, чувствуя, как в щель между неплотно задернутыми шторами проникает рассвет. Солнечный луч перечёркивает страницу с безнадёжными словами и делает вид, что надежда есть.

Голова кружится. Сердце колотится. Руки дрожат. Успокойся, Виктор, ты, в конце концов, обещал.

Я думаю, что знаю, что было дальше.

Это искушение ещё страшнее, потому что оно не для меня.

 

Chapter 22: If you're goin' my way, I'll go with you

Summary:

Глава, в которой есть:

а) заунская эффективность Виктора
б) инженерное коварство Джейса Талиса
в) воплощение мема про мамины котлетки

They can change their minds, but they can't change me 

I've got a dream, I've got a dream, 

Oh, I know I could share it if you want me to 

If you're goin' my way, I'll go with you

 

Jim Croce

 

Утро начинается с того, что в палату заходит врач – сообщить, что меня отпускают домой, чтобы мы с Джейсом попробовали-таки сделать новые поддерживающие устройства. И если я снова смогу ходить, можно будет думать, что делать дальше.

Правда, врач обнаруживает меня на диване, в окружении тетрадей и каких-то папок, а в моей кровати – едва проснувшегося, зато одетого Джейса, и оба мы радуемся прекрасной новости гораздо меньше, чем он ожидал, и как-то очень медленно. У нас всё в порядке? Да-да, мы очень рады, просто не выспались, у нас… проект, который нам нужно сегодня закончить. И у Джейса всё в порядке? Да-да, просто он ночью работал. А я? Конечно же я спал, доктор. Как вы могли подумать. Нет-нет, мы не увлекаемся, мы всё помним о важности отдыха, просто… навалилось. Мне нужно потерпеть ещё две капельницы сегодня, а к обеду мы будем свободны? Великолепно, за это время я как раз всё закончу.

Врач выходит. Приходит его ассистент с капельницей. Джейс протирает глаза, и я по его лицу вижу, что он вспоминает .

—  Виктор, ты…

—  Думаю, что всё копировать смысла нет, — я киваю и глазами показываю Джейсу на те папки, которые уже законспектировал. — Но даты, имена, инициалы – особенно заунитов! – и результаты вмешательств нам пригодятся. Я начал с конца: больше шансов найти свидетелей или родных. И разработки уже ближе к тому, с чем мы имеем дело.

— Ты читал последнюю?..

— Я всё прочитал. Давай поговорим дома. Нам ещё нужно всё это… вернуть.

Джейс кивает, застёгивает рубашку и без лишних слов присоединяется ко мне. Я в очередной раз восхищаюсь его умением собраться и взяться за дело. Из подручных материалов собрать красивый протез для девочки, держать речь перед советом, тащить в больницу умирающего меня, вломиться в архив посреди ночи, сесть переписывать слова, от которых всё внутри переворачивается, ржавеет и рассыпается? Жизнь его к такому не готовила – но по нему никогда не скажешь.

Мы работаем молча. Скрип перьев, который меня обычно так успокаивает, сейчас, наоборот, раздражает – как будто он может выдать, что мы пишем. Или как будто мы сами становимся сопричастны к преступлениям слишком страшным, чтобы хранить их в летописи . Что с тобой, Виктор, неужели, ты усвоил пилтоверский местный обычай – того, о чём не говорят в приличном обществе, не существует? Надеюсь, наоборот: это только шестерёнка на эмблеме Пилтовера поворачивается по заданному кругу (как ей и свойственно) – в химической склянке на гербе Зауна всегда идёт какая-нибудь реакция. Во мне тоже. Просто сегодня я её контролирую.

Хотя и не всегда: Джейс тянется за следующей папкой, я ловлю его руку и целую запястье над кожаным браслетом с синим кристаллом. 

— Только не говори, что ты не спал всю ночь, — Джейс гладит меня по щеке. — Тебе же нельзя…

— Я же тебе обещал, — дотошно напоминаю я. — Всё хорошо.

Мы снова сидим и молча пишем. Вторая капельница, которая обычно раздражает тем, что она слишком медленная, сегодня, наоборот заканчивается слишком быстро. Но нам остаётся немного – а ещё, к счастью или нет, у меня слишком хорошая память, натренированная курсами математического анализа и материаловедения в вентиляционной шахте, где конспекты было вести не очень удобно. Джейс, судя по его лицу, тоже предпочёл бы возможность забыть – но не видит её.

Наконец, последняя (точнее, первая) папка закончена – и, поскольку мы начали с конца, мы только что записали историю о том, как из чудовища доктор Ревек превратился в талантливого учёного с чуть размытыми этическими границами. Мы смотрим друг на друга красными от недосыпа глазами: я мрачно, зато Джейс – с каким-то азартом. Нет, я никогда не перестану удивляться этому человеку.

— Осталось придумать, как вернуть всё на место.

— Не беспокойся.

Конечно, у Джейса есть идея. Мы аккуратно собираем папки в подозрительно увесистую стопку, но Джейс связывает её как-то так, что истинный объём непонятен, и прячет в сумку.

— Ладно, я пошёл.

—  И ты ничего не объяснишь? —  спрашиваю я.

— У меня есть домашняя заготовка.

— Какая?

— Мой план беспроигрышный, но может занять некоторое время.

— Джейс.

— Трактат о мехе йордлов и его роли их в бессмертии! — пожимает плечами Джейс и уточняет на всякий случай с непроницаемым лицом:

—  Только не говори Хаймердингеру.

— Истинный источник бессмертия лежал у тебя в сумке, а мы конспектировали какой-то бред? — смеюсь я. Я не уверен, шутит Джейс или просто не посвящает меня в детали своего плана (от Джейса можно ожидать всего, даже меха йордлов), и думаю, не пора ли волноваться за целостность усов научного руководителя – как мы знаем, Корин Ревек не привык останавливаться.

Я собираюсь – точнее, рассортировываю наши книги, чертежи и тетради на столе, чтоб нести их домой (кстати, где он теперь, этот дом?), – и думаю об Орианне Ревек. Что стало с её матерью? Боялся ли Синджед потерять самое дорогое исключительно теоретически – или потому, что он уже терял? И где Джейс?

Я успеваю собраться, перечитать трактат об энергии активации, рассчитать параметры переходной системы, нужные, чтобы кристаллы Джейса всё же не взорвались, набрасываю ещё один проект стабилизатора (он мне нравится пока больше всех), и, чтобы не так волноваться и занять голову чем-то лёгким, решаю до конца задачник по термодинамике для четвёртого курса. Не волноваться всё равно получается плохо.

Наконец, в палату входит Джейс в сопровождении моего лечащего врача и незнакомого, но очень довольного  пожилого человека, который оказался архивариусом и пришёл сообщить, как же мне повезло со спутником жизни, ведь Джейс буквально мастер на все руки и починил не только дверь, которая так некстати сломалась с утра, но и механическую картотеку, которой столько же лет, сколько самому Пилтоверу. Вот что значит студенты Академии!

Столько же лет, сколько Пилтоверу? Хотел бы я взглянуть на это инженерное чудо, когда смогу ходить по лестницам. А Джейс, конечно, не любой студент, он один такой во всей Академии, способный создать любой механизм полностью самостоятельно: и придумать, и воплотить так, как может только он. Так что нам всем с ним бесконечно повезло. А мне больше всех… подождите, что?

Со спутником жизни?..

Ну да, ну да, это немного старомодно. Сейчас так редко говорят. Но архивариус на то и архивариус, человек иного времени… А инженерное чудо, конечно же, будет ждать меня в архиве, когда я в следующий раз приду, нам здесь всегда рады. Чудесно. А теперь мне возвращают Джейса, и мы свободны.

— Признайся, ты специально разломал древний механизм, чтобы влюбить в себя всю больницу, — притворно ворчу я, когда уходят посторонние.

— Я только дверь, честное слово, — с облегчением выдыхает Джейс. Кажется, он ждал от меня иной реакции, а теперь рад. — Картотека у них и без меня заедала. Я думал позвать тебя, вдвоём мы бы быстрее успели, но там на кресле не развернуться…

— Хватит оправдываться за очередной успешный план, Джейс Талис, — улыбаюсь я. — Пойдём домой, пока лифт в общежитии работает.

— Ну нет. Сегодня наш дом – там, где моя кузница и мамина еда, — решительно заявляет Джейс.

Я не спорю: чем скорее я смогу ходить, тем лучше. На самом деле… мне даже хочется, чтобы что-то сделанное Джейсом стало частью меня. Как бы это ни звучало – но звучит ужасно, согласен, поэтому я молчу.

…У ворот больницы мы сталкиваемся со Скай, и она отправляется провожать нас. По пути мы тихо и в общих чертах рассказываем ей, что выяснили в архиве. Скай мрачнеет, да и мы тоже – наконец-то у нас есть время всё осмыслить. Уверены ли мы, что Ревек это Синджед? Время подходит. И эта фраза – про «смерти нет, если остановить время» - очень в его духе. Есть ли у Синджеда семья? Мы не видели, но, если бы Ревек уже вылечил Орианну, никакого шиммера бы не было. Но это ещё не всё, у Скай тоже есть для нас плохие новости. Раз мы не хотим заниматься проектом шиммера, им займутся другие люди – и теперь, возможно, доступ к лаборатории дома Кирамман, где мы работали, получат они. Кто? Пока неизвестно, они сейчас выбирают кандидатов, лояльных совету и желательно из Семи Домов.

Что ж, это очень плохо. Гораздо хуже, чем всё остальное, потому что нам нужно срочно забрать оттуда все разработки Джейса.

— У тебя ещё есть ключи? — спрашиваю я.

— Если замки не сменили… Но я знаю, у кого есть. Если бы ещё кто-то мог унести это, не проходя через академию…

— Я знаю, кто может, — мрачно отвечаю я. — Но, прежде чем мы сможем дать это им в руки, мы должны знать, как сделать это безопасно.

— Вы о чём? — подозрительно спрашивает Скай. — Если о крови с шиммером, то этого и в Зауне полно.

Мы переглядываемся. Надо будет рассказать Скай. Когда будет, о чём рассказывать. Но сейчас мне хочется поскорее добраться до дома, потому что и ходить-то с тростью по брусчатке бывает неудобно, а ехать на кресле поистине мучительно, как бы Джейс ни старался везти меня аккуратно. Я в очередной раз злюсь на свою физическую немощь. Спутник жизни из меня, конечно…

Интересный способ назвать партнёров по проекту. С другой стороны, я с удовольствием провёл бы жизнь с Джейсом, если он не возражает.

У границ Академического квартала Скай прощается с нами и возвращается к себе в общежитие. Джейс приглашает её завтра зайти после занятий. Мы идём дальше.

— А твоя мама точно не будет против моего присутствия? — спрашиваю я на всякий случай. Джейс смотрит на меня почти оскорблённо.

— Виктор, ты любовь моей жизни и часть нашей семьи. И мы оба очень ждали, когда тебя отпустят домой.

Я поднимаю голову и смотрю на Джейса снизу вверх. За его спиной зажигаются фонари на бульваре, их свет мягко рассеивается в фиолетовых кронах цветущих деревьев, но мне опять кажется, что это Джейс источник света. И для меня, и для всего мира вокруг.

Что говорит это обо мне и о моей жизни? Каков мой коэффициент рассеивания этого света?

— Когда ты говоришь, что я часть твоей семьи, что именно ты имеешь в виду? — уточняю я на всякий случай.

Джейс краснеет до ушей. И от этого я тоже краснею. Потому что дело, кажется, не в больничных легендах, чтобы меня лечили как пилтоверца – и никогда не было в них, понимаю я.

— А что бы ты хотел, чтобы я имел в виду? — наконец, спрашивает Джейс.

Чего бы я хотел? Читать твои мысли, чтобы разговаривать всегда, что бы ни происходило вокруг. Дотянуться до тебя, как бы далеко мы ни были и в каких бы глубинах беспамятства я бы ни находился. Найти ключ от тайны магии – и отдать его тебе. Вернуться в прошлое и унести тебя из той чёртовой метели, которая оставила тебе эту складку на лбу, смысл жизни и страх, что кому-то рядом холодно, а ты не сможешь их согреть. Сделать для тебя всё, что ты делаешь для меня. Слиться с тобой, почувствовать твоё дыхание как своё, понять, как выразить это чувство, для которого у меня не находится слов.

— Спутник жизни звучит старомодно, конечно, но мне нравится, — наконец, отвечаю я.

...Джейс жил в нижней части Пилтовера, ближе к Зауну, чем к Академии (понятно, почему он спал в лаборатории: ходить на занятия ему было ненамного ближе, чем мне из Зауна – какая удача, что у нас теперь есть комната в общежитии!), в квартире прямо при мастерских и кузнице. Я часто бывал здесь в те времена, когда первый раз учился на подготовительном курсе. Его дом – старый, из светлого камня и кирпича, с несложными, но гармоничными кованными украшениями на ставнях (эмблема Дома Талис явно не случайно была такой геометрически простой, но во всех смыслах устойчивой), не величественный, а какой-то… хотелось почему-то сказать «основательный» – стоял на перекрёстке, где я не раз и не два размышлял, чем сегодня заняться после учёбы, раз уж я в Верхнем Городе. Отсюда можно было легко дойти и до старой промышленной зоны, и до инженерных кварталов, и до приграничного рынка, и сейчас я задумался, что мы с Джейсом могли встретиться на много лет раньше: на рынке, возле фабрик, на улице возле его дома. Наверняка так и было, и мы проходили мимо друг друга, не глядя по сторонам, погружённые в свои мысли, которым так нужен был диалог, время которого ещё не пришло. Как мало можно сказать о человеке, увидев его самого – и как много, увидев воплощение его мысли. Какая досада, что мы не умеем читать мысли. А с другой стороны – от скольких разочарований это уберегает нас.

         Первый этаж был занят мастерской и кузницей, которую Джейс мне немедленно показал (сейчас их с матерью стараниями там уже почти всё механизировано и работает на пару, но место древнему искусству и традиции найдётся, тонкие вещи Джейс, конечно, делает сам, как учился с детства). На второй этаж, к сожалению, нужно идти по лестнице, но Джейс завтра что-нибудь с этим сделает. А пока он будет носить меня на руках. Ему точно не нужна третья? Гм, он должен признаться, что теперь эта мысль уже не выглядит такой абсурдной.

Как оказалось, я боялся совершенно не того: госпожа Талис, выяснив, что я незнаком с кухней Фрельорда, приготовила столько еды, что мне оставалось только молить о пощаде (я же вообще мало ем!) и конспектировать названия и культурное значение всего, что я успел попробовать. Но мне нравится? Конечно.

Должен признать, госпожа Талис, что, если во Фрельорде всегда так кормят, я бы оттуда не уехал. Хотя холод – это аргумент. Такое ощущение, что в Пилтовере боятся слишком…сильного вкуса. И вообще всего, что слишком. Да, она тоже замечала, ей было трудно привыкнуть в самом начале. Это же не только к еде применимо: Джейс вот совершенно не умеет регулировать свой энтузиазм и может первому встречному прочитать лекцию по физике, а тот подумает, что его грабят. И говорит всегда то, что думает, а тут это не очень принято, и она переживает. А в Зауне не так? О, в Зауне наоборот. Возможно, поэтому Джейс так хорошо поладил с Заунитами! Нашим детям он тоже сходу начал рассказывать про действие сил. Нашим детям? Ну, просто после Восстания в Переулках остались сироты, и они все наши . Каждого, кто там живёт. Мои в меньшей степени, конечно, потому что я реже бываю в Зауне, но да, те, кто любят копаться в железках - например, Экко, очень хороший парень, может в 8 лет разобраться в паровом механизме! - часто у меня бывают. Может быть, их привести сюда погостить? Что? Им было бы интересно в мастерской? О, госпожа Талис, я поражён вашей добротой. Мы обсудим этот вопрос. Впрочем, я не могу гарантировать, что Экко не вылезет из вентиляционной шахты прямо сейчас. Да, у нас так принято, это вполне нормально. Какое моё любимое Заунское блюдо? О, я постараюсь приготовить его вам так, чтоб это можно было есть. Я так давно ничего не готовил кому-то, кроме себя, что разучился.

Мы сидим на их небольшой, но уютной кухне допоздна и разговариваем как будто знаем друг друга много лет, как будто мы действительно семья. Я, конечно, не говорю этого вслух, но мы с родителями тоже разговаривали за ужином, хотя я знаю, что не во всех семьях так и помню, как Скай удивилась, когда первый раз пришла ко мне в гости. Впрочем, её родители переехали в Заун из Пилтовера и, мне кажется, до сих пор до конца не признались даже самим себе, что это навсегда. Отрицание того, что тебе не нравится, – тоже в некотором роде традиция Верхнего Города.

Джейс и его мама рассказывают мне про Фрельорд, и я слушаю про этот холодный край, но мне тепло как никогда. Люблю ли я Пилтовер? Конечно – так, как любят красивый отлаженный механизм. Сможет ли он быть моим домом? Он и так в некотором роде мой дом. Я слишком долго живу между городами, чтобы суметь разделить их даже в себе самом. Если бы я мог построить себе дом, я построил бы его ровно посередине. Прямо на Мосту Прогресса? Ну что ты, Джейс, настоящая граница совсем не там. Да-да, Джейс знает: она у меня в сердце. А где дом самого Джейса? Везде, где есть мастерская? Прошу заметить, я всегда говорил, что он тайный Заунит. Я знал. Так и зафиксируйте для истории, пожалуйста.

 

Chapter 23: Miracle cure

Summary:

Глава, в которой Заун и Пилтовер становятся близки как никогда.
Эта глава имеет рейтинг R, если для вас это неприемлемо, просто пропустите её!

23.

Once you see it's a miracle cure 

Take your tape away

 

Ramona Falls

Потом госпожа Талис смотрит на часы и прогоняет нас спать. Джейс помогает мне умыться и дойти до его (то есть, нашей ) комнаты, где все стены увешаны чертежами, рисунками и рунами (по тому, насколько уверенным становилось их начертание, можно было проследить эволюцию его научных взглядов – и верность интересам).

— Виктор, — говорит Джейс, когда я стаскиваю с себя практически бесполезный, но привычный старый корсет и сползаю по стене на кровать. — Подожди, мне нужно снять точные мерки.

— Это не подождёт до утра? — зеваю я.

— Утром я уже планирую работать, — Джейс улыбается немного смущённо. — Люблю начинать день в кузнице. Это так… подходит процессу творения. Когда ты раздуваешь огонь, а над миром встаёт солнце.

— Очень метафорично, — соглашаюсь я. — Ладно, измеряй, что мне ещё снять?

— Всё, — Джейс с видом человека, который каждый вечер заканчивает биометрией, а каждое утро начинает с изготовления ортезов, достаёт измерительную ленту. — Я хочу быть уверен, что смогу всё подогнать максимально точно, так, чтоб тебе было удобно, и чтобы сохранить максимум движения.

— Ты не мог сказать, пока я корсет не снял?

— Давай я тебе помогу!

— Да не настолько уж я немощен, Джейс Талис, — ворчу я, поворачиваясь на бок спиной к Джейсу и стаскивая с себя штаны и бельё. Делать это лёжа и с условно повинующейся ногой сложно, но Джейсу-то откуда знать? О таких вещах невозможно заранее подумать, если сам с ними не встречался. Но просить о помощи унизительно, тем более что я справляюсь сам. И намерен и впредь справляться.

Джейс никак не комментирует мои жалкие попытки и терпеливо ждёт, а потом садится рядом со мной.

— Можно?

— Вперёд.

— Ляг на живот и расслабься.

Джейс аккуратно прижимает ленту к моей шее, как будто действительно снимает мерки каждый день, его пальцы медленно скользят по моему кривому позвоночнику. И я чувствую их сквозь измерительную ленту – или мне просто хочется их чувствовать?

Можно измерить кривизну моей спины, но как измерить то, что при этом происходит со мной? Потому что мне кажется, что даже неспособное распрямиться во мне распрямляется навстречу деликатным движениям Джейса, от которых моё сломанное, бессмысленное, вечно предающее меня тело как будто снова становится целым. Как будто линии, которые его руки проводят по моей спине, плечам, шее так и останутся там, скрепляя меня воедино, заменяя разрушенное болезнью. А он ведь не делает ничего особенного.

— Я закончил со спиной, — говорит Джейс. — Можно дальше?

Я привык не обращать внимание на физические ощущения: корсет впивается в рёбра, спина болит, кашлять больно, нога подгибается, это отвлекает, а когда ко мне прикасается кто-то другой, значит, дело совсем плохо. Даже если и нет, никто не станет спрашивать, можно или нет снять с меня мерку для очередного устройства, которое временно поддержит мою неуклонно сгибающуюся мрачную фигуру. Никому не придёт в голову касаться меня с другой целью. В первую очередь такая возможность не придёт в голову мне. Джейс – это иной случай, конечно, но он-то узнал меня раньше, чем увидел. Это не считается.

— Виктор? Ты спишь?

— Нет, не сплю, — отвечаю я каким-то неожиданно тихим голосом. — Да, конечно, продолжай.

Как я могу уснуть, думаю я, когда ты творишь со мной какое-то волшебство, и мне хочется чувствовать всё? Как когда мы в первый раз держались за руки, мне казалось, что, если я перестану на тебя смотреть, ты перестанешь существовать, реальность перестанет существовать - так и сейчас. Только это я перестану существовать. Потеряю физическое воплощение, когда ты уберёшь руки и измерительную ленту.

К счастью, Джейс не читает мои мысли (и никто не читает, надеюсь, а ведь ещё пару часов назад я думал, что было бы неплохо), аккуратно записывает в тетрадь то, что намерял, а потом также осторожно кладёт руку мне на бедро, и я вздрагиваю.

— Извини. Тебе щекотно?

Мне не щекотно. Мне… Не то чтобы я не понимаю, что со мной происходит. Я понимаю, просто, кажется, я не был к этому готов даже теоретически. Я молчу и чувствую, как моё лицо заливается краской (хорошо, что я лежу лицом в подушку), пальцы немеют, и всего меня заполняет странное ощущение, от которого изнутри становится жарко.

— Я быстро, — говорит Джейс, обхватывает ладонями мою ногу и осторожно приподнимает, чтобы измерить. Я снова вздрагиваю, мне кажется, всем телом. Мне хочется сказать ему, чтобы он не торопился – но как это будет выглядеть? Так, как есть. Мы молчим. Его ладони такие горячие. Меня трясёт.

— Тебе холодно? — спрашивает Джейс. — Я быстро. Ты не мог бы согнуть ногу в колене? Спасибо, а сильнее? Если нет, то не надо, мне надо просто замерить угол. Теперь выпрями. Спасибо.

Я выполняю команды Джейса словно в трансе или под гипнозом. Я не уверен, что в естественных условиях я смогу повторить эти движения – а сейчас кажется, что, если бы он сказал мне: «Виктор, ты не мог бы взлететь под потолок?» -  я бы взлетел. С точки зрения термодинамики происходящее не имеет смысла: безусловно, моё тело холоднее и должно поглощать тепло, но, кажется, всё, к чему оно стремится – это отдать его. Молодец, Виктор. Нашёл время.

— А теперь можешь повернуться на спину?

— Нет.

— Тебе помочь?

— Не надо.

— Ты меня… стесняешься? — почти возмущается Джейс. Имеет право: он видел меня в любых состояниях (даже в тех, в каких я сам себя не помню) и, конечно, понимает, какие эмоции, чувства и… неконтролируемые реакции он во мне вызывает. Что тогда мешает мне?.. Джейс в курсе того, насколько жалкая моя физическая оболочка. От того, что на ней нет одежды, ничего не меняется. И сейчас он, как всегда, хочет помочь мне – и как-то улучшить её. А чего хочу я?.. Я знаю, чего. Чего же я боюсь? Того же, что и всегда. Разрушения хрупкого равновесия метастабильной системы. Несимметричности. Направить энергию туда, где она не нужна – и потому окажется разрушительной.

— Не стесняюсь, — отвечаю я, и мне не хватает дыхания продолжить. Тогда Джейс откладывает свою тетрадь с записями и измерительную ленту на стол возле кровати, нагибается ко мне и медленно, осторожно целует мою шею, плечи, спину, как будто заново измеряя меня, но на этот раз самим собой. Мне кажется, что я становлюсь невесомым, что от каждого прикосновения его губ к моей коже через меня проходит электричество – но моя удельная электропроводность абсолютна. Никакого сопротивления. Что, опять же, противоречит законам физики. Моё сердце колотится, дыхание сбивается, и я не выдерживаю - поворачиваюсь на бок и обнимаю Джейса, ловлю губами его губы, запускаю пальцы в его волосы. Он обнимает меня за талию, прижимая к себе, и я понимаю, что зря думаю о несимметричности. 

Джейс ловит мою руку и кладёт на не до конца расстёгнутый воротник своей рубашки. Мои пальцы дрожат, но я всё-таки учёный, привычный к тонкой работе и мелким движениям, и я расстёгиваю пуговицы, может быть, даже слишком быстро. От рубашки я перехожу к следующим предметам одежды, но Джейс не возражает – я понимаю это по его дыханию и по тому, где находятся его руки. И по его тихому стону, когда мои руки, когда им уже ничего не мешает, повторяя его движение, симметрично спускаются ниже.

И в эту ночь мы действительно обходимся без чертежей. Если, конечно, не считать чертежами линий, которые мы сами проводим на телах друг друга. Отпечатков губ, пальцев, кажется, самого дыхания. Невидимых, конечно, но мне кажется, что все они остаются со мной как странный, нелогичный, неповторимый узор на коже, придающий мне сил. Склеивающий меня из осколков там, где я и не подозревал, что сломан. Я узнаю, что можно любоваться человеком не только глядя на него – но и наощупь, проводя руками по его коже, мышцам, чувствуя малейшие движения. Что электричество от прикосновения проходит сквозь нас обоих. Что симметрия в том, что каждый из нас как зеркало отражает и желание, и радость, и нежность другого. И в том, что мы, конечно, не читаем мысли друг друга – но это, оказывается, и ненужно.

И становится совершенно неважно, чего я не могу: важнее то, что я могу. Мы оба изучаем друг друга – и себя, действуя по наитию и полагаясь, может быть, на то же доверие, которое позволяет нам стабилизировать опасную субстанцию. Тут ведь тоже всё в первый раз, и ты точно не знаешь, что делать дальше, куда выведет тебя неизвестная и неконтролируемая реакция. Остаётся только отпустить себя и чувствовать, как тебе невыносимо хорошо – и ещё лучше от того, как на твои движения реагирует любовь твоей жизни. От того, как меняется его лицо и кажется, что каждый выдох делает вас ещё ближе, хотя ближе уже невозможно. Я весь дрожу – но даже эта дрожь кажется мне всего лишь ещё одной формой прикосновений. Способом увеличить их количество. А потом весь мир на мгновение замирает, из него исчезают все звуки, кроме сердцебиения (чьего?), исчезают тепло и холод, исчезают земное притяжение и инерция, свет и темнота – и когда всё это возвращается разом, обрушиваясь на меня как в первый раз, я постигаю последнюю, абсолютную форму движения навстречу.

 

Chapter 24: Questions of science, science and progress do not speak as loud as my heart

Summary:

То, чего Виктор и Джейс ждали весь фанфик!
Наконец-то можно ПОРАБОТАТЬ!

Виктор делает устройство для стабилизации энергии хекс-кристаллов. Джейс делает устройство для стабилизации Виктора в пространстве. Идиллия!

Questions of science, science and progress

Do not speak as loud as my heart

 

Coldplay

Рассвет мы оба встречаем за работой: Джейс в кузнице, я в мастерской внизу. Как же я скучал по тому, как мысль оживает, чертёж становится механизмом, а мои расчёты сбываются в реальном времени.

Или не сбываются: мы же не хотим взорвать весь город, да и самих кристаллов не так много (и до них надо ещё добраться). Поэтому, прежде чем я буду готов использовать мой стабилизатор с кристаллами Джейса, я должен быть уверен, что я могу управлять им точно, как своей мыслью.

Нет: точнее, чем мыслью.

И вообще для сегодняшнего утра моя мысль это не лучшая метафора точности, потому что я то думаю о шиммере и Корине Ревеке, то напоминаю себе, что попытаться встать и сделать шаг к верстаку — это пока не лучшая идея, то из кузнецы выбегает Джейс, разгоряченный работой, блестящий от пота, и я, глядя на него и возвращаясь в мыслях на несколько часов назад, на какое-то время теряю концентрацию. Не могу не терять. Возможно, когда-нибудь я привыкну – но пока совершенно не хочется.  

Я подозреваю, что на самом деле Джейсу вовсе не надо бегать туда-сюда и он делает это исключительно чтобы убедиться, что я ему не приснился. И это (давай, признай это, Виктор) совершенно взаимно.

Но всё это не мешает мне работать, как раз наоборот: я не из тех учёных, которых интересует только теоретический поиск. Я хочу изменить мир. Знаю, для чего и с кем. И знаю, что вместе мы сможем. А напоминание об этом ещё никогда не вредило.

Сегодня стабильность для нас важнее мощности. Когда мы прикладываем к кристаллу силу, нам нельзя фиксировать его жестко: предыдущие опыты Джейса достаточно ясно показали, почему.  

Нам нужно регулировать направление и гасить всплески энергии, но так, чтобы ничего не разрушить и не подавить. Примерно то же самое мне нужно сделать с результатами экспериментов Джейса, его идеями, его мечтой: продолжить, но не разрушить. Направить, но не присвоить. Не сорвать замок, а найти ключ.

— Джейс, это же всего лишь человеческое тело, что ты там всё измеряешь, — смеюсь я, когда Джейс в очередной раз выбегает из кузницы и в сотый раз измеряет длину моей лопатки, чтобы металлическая пластина, которая будет на плече, не ограничивала движение.

— Это твоё тело, — отвечает Джейс, целует меня в шею и уносится обратно в кузницу. Я смотрю в пространство перед собой и улыбаюсь.

Основание, каркас я делаю из бронзы: во-первых, она устойчива к ударным нагрузкам, во-вторых, её легко обработать в точности так, как мне нужно. Сам стабилизатор – сплав меди и серебра. Нужное сочетание проводимости и резонансных свойств, а ещё так подходит нам с Джейсом даже по цвету. Этого я ему, конечно, говорить не буду – но, точно так же как мои мысли о любви рано или поздно приходят к термодинамике, верно и обратное.

Резонансная рамка зафиксирует кристалл с возможностью вибрации, и мы сможем отслеживать амплитуду колебаний энергии. Немного парадоксально: выглядит почти как клетка, но на самом деле эта клетка должна помочь энергии высвободиться. Гироскоп, который поможет нашей новой системе вернуться в равновесие, что бы ни происходило вокруг.

В этом я уверен: я всё пересчитал в больнице не десять и даже не сто раз. И придумал несколько вариантов контрольной панели – так красиво, как у Джейса, у меня пока не получится, но зато получится сделать прибор, в котором мне подвластно всё.

Температура, свет, вибрации, ритм, частота колебаний, натяжение, электромагнитные импульсы, давление, положение – всё может иметь значение. И будет иметь значение. Я смогу очень точно отслеживать всё, чтобы вовремя – если понадобится! – при помощи той же рамки отвести кристалл и прекратить эксперимент. Или продолжить. Столько вариантов. Совершенно неизведанная территория. Всё как я люблю. Всё как мы любим.

Госпожа Талис обманом (то есть запахом кофе и корицы) выманивает нас из мастерской поесть, и Джейс опять относит меня в жилую часть дома (я в приступе кашля и сентиментальности говорю, что буду скучать по этому ощущению, и Джейс немедленно клянётся носить меня на руках вне зависимости от моей способности ходить), потом мы возвращаемся к работе.

День пролетает незаметно: Джейс заканчивает своё удивительное устройство для стабилизации меня, я – своё для стабилизации кристаллов и развлекаюсь тем, что калибрую его. Джейс присоединяется ко мне, и мы подвешиваем в стабилизаторе пёрышко (изменение давления, акустические вибрации, поток воздуха, изменение температуры – я могу управлять ими так точно, что собственное дыхание кажется мне слишком грубым), зажжённую свечу (сначала так, чтобы её не погасить, потом – так, чтобы погасить, потом – так, чтобы согнуть, но не расплавить, потом – чтоб расплавить, свеча всё же отличный индикатор минимальных и пороговых изменений), кварцевый кристалл (я смотрю как преломляется и рассеивается свет на стене лаборатории, как будто гоняясь за солнечными зайчиками из окна,  сливается с ними – и мне на секунду кажется, что мы могли бы управлять самим солнцем), шестерёнку (тест на механические нагрузки, сопротивление крутящему моменту и фантазию).

Я уже не могу сидеть, не хватает сил, поэтому я практически лежу на столе, но, к счастью, это не мешает управлять стабилизатором. В отполированном металле шестерёнки отражается сосредоточенное лицо Джейса. Я меняю световой фокус, медленно поворачиваю шестеренку так, чтобы в ней отражались мы оба, и показываю ему язык. Джейс смеётся и целует меня – и мне на секунду становится жаль, что наше отражение в шестерёнке и этот момент нельзя сохранить навсегда.

Впрочем, я-то его и так никогда не забуду.

— Теперь нам нужен кристалл, - говорю я. – Настоящий.

— Обязательно, - говорит Джейс. – Но сначала нам нужен ты. Если, конечно, ты не хочешь подождать до завтра.

— Я даже до ужина подождать не хочу.

Завтра, во-первых, непредсказуемо и, во-вторых, не гарантировано. В-третьих, мне очень интересно, что получится у Джейса – сможет ли он выпрямить мою спину и поддержать плечи, перераспределив вес. Про то, чтобы снова ходить хотя бы с костылём, я пока даже не мечтаю. Я не очень верю в свой организм – но я верю в Джейса. В конце концов, ему хватило одной ночи, чтобы придумать, как поправить даже мой старый корсет.

— И ты не будешь спрашивать про конструкцию?

— Я доверяю тебе, - я пожимаю плечами. – И потом, я же видел чертежи.

— Ты ещё скажи, что глаза закроешь.

— Да, порешаю в уме задачи по термодинамике.

— Но ты уже решил все задачники! Может, ты хотя бы посмотришь, как это выглядит?

— Посмотрю потом в зеркале. Давай.

— Виктор, ты меня удивляешь.

— Я думал, ты уже привык, – смеюсь я.

— Я никогда не привыкну. Не хочу.

Мы оба смеёмся. Я тоже не хочу привыкать. А ещё я не говорю этого вслух, но я не хочу смотреть, не хочу оценивать работу Джейса с точки зрения механики потому, что дело не в механике, а в тех рисунках на полях. В том, что он вообще думал об этом. В том, что он сделал это для меня.

Я снимаю рубашку и старый корсет и действительно закрываю глаза, но думаю в строгом смысле не о термодинамике, а о том, что будет дальше. Сначала Джейс фиксирует на моей ноге ортез, похожий больше на экзоскелет (я не смотрю и не всё чувствую сквозь брюки, но знаю, что конструкция идёт вдоль основных мыщц и суставов и, по сути, поддерживает их, чтобы колено резко не подгибалось, а бедро не перегибалось назад). Предположим, я буду чувствовать себя лучше и работать. Джейсу и Скай больше не нужно будет возиться со мной, и, наконец, можно будет заняться экспериментами – и расследованием происхождения шиммера. И его уничтожением. Но для этого мне самому нужно в Заун, мне нужно найти доктора Синджеда – и я не хочу, чтобы Скай и Джейс подвергались опасности. Я не знаю, почему я считаю эту проблему лично своей – хотя нет, знаю. Рио.

Джейс тем временем заканчивает с ногой и накладывает на меня плечевую дугу.

— Не туго?

— Спросишь, когда зафиксируешь.

— Я уже.

— Тогда вообще почти не чувствуется, — с удивлением отвечаю я, прислушиваясь к собственным ощущениям. Почему Джейс всё делает так медленно? Я ведь не боюсь ни боли, ни неудобства. Но, кажется, он всё-таки сто раз бегал измерять мои плечи и лопатки уже в процессе ковки не зря, мне действительно совсем не больно.

Джейс что-то завинчивает, поясничная пластина, неожиданно тёплая, поясом обхватывает мой корпус, боковые направляющие со щелчком входят в пазы, и я уже готовлюсь, что сейчас металлические скобы врежутся мне в рёбра, но они не врезаются.

Джейс делал для своей мамы протезы, с которыми она освоила не только литьё, но и вышивку, напоминаю я себе и с отстранённым удивлением чувствую, как моя спина действительно распрямляется, когда Джейс присоединяет позвоночный каркас к поясничной пластине и к дуге на плече и регулирует винтами натяжение и жесткость поддержки. С непривычки немного кружится голова, но это оттого, что мне неожиданно легко дышать.

 — Это всё можно регулировать, затягивать даже одной рукой, — виновато поясняет Джейс. — Я пытался без этого обойтись, но…

— Джейс.

— Это не настроишь один раз, чтобы сохранить полную свободу движения…

— Джейс!

— Но всё фиксируется одной отвёрткой, складной, и тут, и на ноге…

—  Джейс Талис, хватит оправдываться за свою гениальность!

Я вдруг понимаю, почему он делал всё так медленно: чтобы согреть руками каждую деталь, прежде чем она прикоснётся ко мне. Я открываю глаза, но всё равно сначала почти ничего не вижу, потому что всё подозрительно мутное, опираюсь руками о стол и встаю. А потом разжимаю пальцы и медленно поднимаю руки.

— Там можно ещё пружину подрегулировать, она идёт через все сегменты… - начинает Джейс и обрывается на полуслове, потому что я стою без опоры. Впервые с того момента, как он притащил меня в больницу. Да и до этого мои попытки выпустить трость обычно заканчивались тем, что Джейсу приходилось меня ловить (приходилось – не совсем то слово, мы оба явно на это и рассчитывали). И мне сейчас странно, но совершенно не больно. Я несколько раз моргаю и смотрюсь вместо зеркала в шестерёнку на столе.

Джейс не был бы Джейсом, если бы его произведение не было действительно красиво: в точности как в чего чертежах - изящно, просто, но стилистически выдержано, все угловатые элементы скруглены, а сине-фиолетовый анодированный металл, который, конечно, выбран ради функциональности, смотрится гармонично как сама небесная механика. А на латунной заклёпке, которая крепит к металлической пластинке подкладку, на груди слева очень аккуратно выгравировано – так, что видно только мне сверху, а для всех остальных это просто затейливый узор:

Граница между Зауном и Пилтовером

…В детстве меня очень удивляло, что можно сравнивать бесконечности. Что одна бесконечность может быть больше другой. А сейчас я просто чувствую, как бесконечная любовь и благодарность в моём сердце становится больше ещё на целую бесконечность.

Да, конечно, всё ещё впереди, мне надо будет привыкать, учиться двигаться и жить с новой системой поддержки. И это превосходная инженерия – и кое-что ещё. Поддержка, выкованная из металла. Объятие, которое всегда со мной.

Я делаю шаг, сначала в сторону, параллельно столу, чтобы, если что, схватиться за него.

Хвататься не надо.

Нога не подгибается. Плечо не дёргается вниз, нарушая равновесие. Я разворачиваюсь, смотрю Джейсу в глаза и делаю следующий шаг ему навстречу.

 

Chapter 25: Drag me deeper down the long, dark ground

Summary:

Вы думаете, раз это АУ, так и хекс-кристаллы в мастерской никто не взорвёт?
Ха!

25.

Let the dirt hang heavy in your chest
Drag me deeper down the long, dark ground
Know that all my love will be your breath
I will save you when your lights go out

The Crane Wives

Ходить без костыля всё ещё оказывается неэффективно – но теперь это возможно.  И стоять без опоры тоже. И я немедленно пользуюсь этим: из мастерской мы перемещаемся к Джейсу в комнату и занимаемся тем, что лучше не делать при посторонних: считаем на старой доске критически допустимые параметры выброса энергии, которые были бы безопасны. Или, если сформулировать ещё точнее, которые разнесли бы максимум лабораторию – но не всё здание.

На ужин приходит Скай и, наблюдая мои шаткие шаги, не скрывает слёз и кидается на шею Джейсу. Я даже удивляюсь про себя: почему не мне? Возможно, чтобы не уронить меня. Новостей из Академии у Скай пока нет: она весь день провела в Зауне, собирая пробы воды. Пробы ужасные, чем бы ни был ключевой компонент шиммера, его производство окончательно добьёт нашу экосистему. Помню ли я рыбу, которая жила в нашем ядовитом ручье? Скай ещё спрашивает! Да этот вид способен пережить конец света, максимум поменяет цвет и отрастит ещё по паре лишних глаз. Так вот, даже эта рыба теперь гибнет. А ручей теперь ярко-розовый. И светится в темноте. Понятно, то есть отходы сливаются в ручей? Настало время нам снова найти его исток. А что вы на меня так смотрите, я же теперь могу ходить! Скай, не надо закатывать глаза, ты же знаешь, что в детстве было не лучше, и ничего, я пролезал. Нет, Джейс, ты там просто не пройдёшь, ты слишком высок и широкоплеч. Хорошо-хорошо, обсудим план с Вандером. Спросить у детей? Я не позволю отправлять туда детей! Ну да, они и так туда бегают, ну и что, не отправлять же их теперь на опасные задания. Что-что? Конечно, мы тоже, когда были детьми, забирались через русло ручья на заброшенную фабрику? Да, госпожа Талис. Нет, госпожа Талис, вы не понимаете, это другое. Это было весело. И там можно было набрать деталей и мастерить из них какие угодно игрушки. Помнишь, Скай, как ты по трубе полезла на верхние этажи, а труба отвалилась, и ты пролетела вместе с ней, наверное, яруса два, а потом приземлилась в болото? Конечно! А помнишь, Виктор, как мы провалились в шахту и висели на твоей палке как на перекладине, а потом нас доставал Силко? Ну да, это теперь он одноглазый химбарон, а раньше-то они с Вандером были неразлучны. Да, были времена…

Госпожа Талис смотрит на нас со Скай сначала недоверчиво, потом – так, будто сейчас заплачет, хотя мы всего лишь пересказываем забавные истории из детства. И это при том, что я калека, а Скай всегда была разумной и осторожной: у большинства заунских детей есть куда более задорные истории. Но я решаю об этом не упоминать: она и так волнуется, когда Джейс ходит в Нижний Город, а так будет ещё больше.

После ужина Джейс провожает Скай до общежития, а когда он возвращается, перед сном мы ещё какое-то время высчитываем параметры эксперимента. О чём ещё можно мечтать?

Утром мы пьём кофе, когда в дверь внизу раздаётся такой отчаянный стук, как будто мы не в благопристойном пилтоверском доме, а на моём заунском чердаке, который штурмуют не то миротворцы, не то соседи, потому что мой лифт опять взорвался.

— Джейс! Ты дома? У тебя проблемы!

Этот голос я не знаю. Зато Джейс, судя по тому, как он меняется в лице, знает его прекрасно.

— Да-да, я сейчас! – кричит он и устремляется вниз.

— Кто это? —  спрашиваю я.

— Кейтлин, — Джейс оборачивается в дверях. — Кейтлин Кирамман.

Кажется, у нас действительно проблемы. По крайней мере, Джейс возвращается с таким лицом, как будто его огрели по голове его же собственным молотом.

Кейтлин оказывается очень высокой девочкой-подростком возраста Вай, может, чуть старше – и с таким же решительным, хотя и очень расстроенным видом. Когда она видит на кухне меня, её брови удивлённо поднимаются.

— Вы ведь Виктор?— спрашивает она с некоторой надеждой. — Ассистент декана Хаймердингера?

Я киваю. Кейтлин на секунду замирает, но потом вздыхает с облегчением, садится на стул и поясняет, что случилось, теперь уже мне:

— Сегодня рано утром меня попросили открыть лабораторию для аспирантов, которых назначили работать над проектом, от которого отказался Джейс, и показать им помещения. Аспиранты посчитали, что техника безопасности – для слабаков, а работа – для зануд, поэтому немедленно принялись рассматривать, что есть у Джейса в лаборатории. И что-то там взорвали.

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица и открываю рот, чтобы спросить, но Кейтлин успокаивающе машет рукой.

— Никто не пострадал, потому что они немедленно выбежали из кабинета, чтоб сделать вид, что они ни при чём, но взрывом вынесло внешнюю стену и уничтожило половину лаборатории. Но Джейса теперь собираются арестовать и исключить за работу с опасными веществами, о которой его научный руководитель ничего не знает. Хаймердингер, разумеется, шокирован и ужасно расстроен. А кто-то в совете, кажется, даже рад. Мама не называла имён, но… Что же нам делать, Джейс? Они не знают, что я здесь. Но, я думаю, миротворцы скоро придут за тобой.

— А я всё ещё ассистент Хаймердингера? — вопрос риторический, но Кейтлин уверенно кивает:

— Вас мне и нужно найти. И позвать разбираться с последствиями. Кажется, Совет Пилтовера, наконец, оценил вашу осторожность, отражённую в отчёте.

— Прекрасно, — я залпом допиваю кофе. — В таком случае, мисс Кирамман, давайте считать, что вы нашли меня где-нибудь не здесь, а Джейса мы с вами оба сегодня не видели.

— Я не буду отсиживаться тут, пока ты разбираешься с тем, что я натворил! — возмущается Джейс.

— Во-первых, натворил не ты, и, во-вторых, конечно, тут не будешь, — киваю я. — Ты ведь помнишь, как идти до моего дома в Нижнем Городе? Если мы хотим закончить работу, тебе нужно туда.

— Его остановят на мосту, — возражает Кейтлин.

— Кому нужен мост! — я патетически воздеваю руки к потолку. Кейтлин и Джейс оба смотрят на меня как на безумца. На самом деле отправлять Джейса одного тайными тропами в Заун не очень хорошая идея, я и сам это понимаю. Идеально было бы найти Вай или кого-то из их компании, но у меня нет связи с ними, а успеть и в Заун, и в Академию я не смогу даже с новыми ортезами. Успеть бы хотя бы спасти все материалы Джейса из разрушенной лаборатории.

Очень кстати в дверь внизу снова начинают стучать. Да, жаль, что мы не в Зауне и это не соседи пришли жаловаться на лифт. Надеюсь, это не миротворцы (но на всякий случай я обвожу кухню глазами, прикидывая, где кому спрятаться, я всё-таки Заунит).

— Кто-нибудь дома? — в голосе Скай слышно отчаяние, но я в этот момент, наоборот, понимаю, что всё будет хорошо. Скай знает, как пробраться в нижний город через старые вентиляционные шахты. Кейтлин вопросительно смотрит на Джейса, он кивает, и она бежит вниз впускать Скай.

Я беру Джейса за руку. У него всё ещё вид человека, оказавшегося между собственным молотом и собственной наковальней.

— Виктор, а что будешь делать ты?

— Заберу все твои материалы, кристаллы, всё, что найду – и к вечеру буду в Зауне. Потом мы покорим магию, остановим шиммер, представим результаты Хаймердингеру и вернёмся доучиваться на следующий год. Всё просто.

— Как ты вообще пойдёшь? Ты только вчера встал на ноги, — сокрушается Джейс. В этот момент, когда его собственное будущее висит на волоске, он думает обо мне.  

— Медленно, — я улыбаюсь и целую его в нос. — Не нужно за меня волноваться, Джейс. Я ассистент Хаймердингера, в Академии мне ничего не угрожает.

— Виктор, — Джейс поднимает на меня глаза и стремительно краснеет. — Они быстро узнают, что мы с тобой связаны не только проектом. Когда ты попал в больницу, я… в общем, согласно документам, мы с тобой состоим в браке.

Я моргаю и молчу как оглушённый. На лестнице уже слышны голоса Скай и Кейтлин, но мне кажется, что стук сердца Джейса заглушает все остальные звуки. Я, конечно, представлял, что он рискует, включая меня в члены своей семьи, но чтобы так… и всё для того, чтобы спасти меня. Вот, что они подразумевали под спутником жизни. Вот, что имела в виду Скай. Почему я такой несообразительный? Загадка. С другой стороны, могли бы и сказать!

— Что ж, — медленно отвечаю я, пытаясь осмыслить полученную информацию. Получается плохо. Концепт матримониальных отношений в моей жизни до этого не существовал, и я плохо представляю, что нас теперь ждёт. Точнее, что ждёт Джейса, который не просто подбирает в библиотеке хромых заунитов, но и женится на них. Не уверен, что Пилтоверское общество хорошо относится к этому. — Тогда нам нужно действовать быстро, пока это тебе не навредило.

— Если ты против, то мы можем это исправить, когда ты совсем поправишься, — отвечает Джейс несчастным голосом.

— Джейс Талис, — я смотрю на него огромными глазами, а потом крепко обнимаю. — Ты в своём уме вообще? Как я могу быть против? Ты любовь моей жизни.

— Временно придётся об этом забыть, — мрачно сообщает из дверного проёма голос Скай. — Если, конечно, Талис не планирует сдаться миротворцам. И ты вместе с ним.

— Не планирует, — хором отвечаем за Джейса мы с Кейтлин. Кейтлин не выглядит шокированной: неужели она тоже в курсе? Я один – нет?

— Тогда собирайся и идём со мной, оденься так, чтобы не застрять в вентиляционной шахте, — кивает Скай Джейсу. — Домой к Виктору тебе нельзя по только что озвученной причине. Но мы найдём место у Вандера.  

Джейс кивает и быстро объясняет мне, где и как найти в лаборатории самое важное. Я последний раз обнимаю его и спускаюсь по лестнице – чтобы идти нейтрализовывать возмутительные действия первокурсника, который по невероятному стечению обстоятельств сделал мой костыль, сделал мой ортез, сделал так, что я остался жив, и сделал мою жизнь осмысленной.

Пока мы идём с Кейтлин до Академии, я расспрашиваю её о произошедшем и заодно о её собственных планах на будущее. Как представитель дома Кирамман, который столь высоко ценит знания и прогресс, она, наверное, тоже собирается посвятить себя науке? О, нет, Кейтлин хочет стать миротворцем. Оригинальное решение, особенно учитывая, что мы с ней сейчас нарушаем закон. Ну, во-первых, не совсем нарушаем, и, во-вторых, есть же справедливость? И миротворец должен уметь отличать одно от другого, потому что это закон на страже справедливости, а не наоборот? Хорошее заявление, уверен, в Зауне многие с ним согласились бы, если бы оно не звучало из уст Пилтоверского миротворца. Почему? Тяжёлая история иерархических отношений, мисс Кирамман. Спросите своих наставников, про бой на Мосту Прогресса. Но если вы сохраните такой взгляд на вещи и когда станете миротворцем – кто знает, может быть, вы и измените мир по обе стороны моста.

Академический квартал необычайно люден, и по толпе на площади я понимаю, что всем интересно хотя бы издалека посмотреть, что там взорвалось в мастерских. Выглядит и правда впечатляюще: теперь художественным и инженерным талантом Джейса можно было бы любоваться прямо из пролетающих над городом дирижаблей. Мы проходим сквозь толпу, и первокурсники, которых тут особенно много, молча расступаются. Наверняка я выгляжу угрожающе, особенно с новым костылём. А может они, как и мои дорогие зауниты, успели меня похоронить. Впрочем, возможно, дело в Кейтлин: в этой девочке с тёмно-синими волосами столько достоинства и какой-то взрослой суровости, что я бы точно не стал стоять у неё на пути.

На первом этаже корпуса естественных наук – несколько миротворцев, советник Кассандра Кирамман и профессор Хаймердингер. При виде нас пушистый йордл с облегчением выдыхает так, что его усы развеваются, и я зачем-то вспоминаю дурацкую шутку Джейса про мех йордлов и бессмертие.

Нашёл время для шуток, Виктор.

Знаю ли я, что случилось? Да, Кейтлин мне всё рассказала. А где Джейс Талис? Чего не знаю, того не знаю. Но мы же партнёры по проекту? Да, но я буквально вчера вышел из больницы. Над чем он работал? Да много, над чем. Но я ещё раз напомню, что насчёт так называемого шиммера и его опасности профессор Хаймердингер предупреждал совет. Да, конечно, может, не шиммер спровоцировал взрыв – но я бы не стал доверять шиммер людям, которые и без него игнорируют технику безопасности настолько, что в их присутствии взрывается нечто, спокойно лежавшее в лаборатории всё это время. Да, это говорю я. Вы правы, советник Кирамман: и у меня в лаборатории случались взрывы, но такого, чтобы я не знал, что взорвалось и почему, - такого со мной не было никогда. А я, конечно же, пойду и сейчас всё проверю.

Я медленно поднимаюсь по лестнице на последний этаж. Они остаются внизу – и мне почти стыдно, что я сейчас собираюсь предать доверие декана и Совета. Почти, потому что я знаю, что делаю единственно правильную вещь. И дело не в том, что я хочу защитить Джейса и его мечту… ну хорошо, не только в этом. Я просто не могу оставить тут хоть что-то опасное и требующее деликатного обращения, если до сих пор, чтобы понять, что случилось, им нужен хромой заунит со второго, я скромно замечу, курса.  

…Лаборатория выглядит плачевно, и в глубине души я радуюсь, что Джейс не видит этих разломанных стен, между которыми теперь сияет голубое небо над Городом Прогресса, и ветер носит по полу обожжённые обрывки его рисунков и чертежей, которые оставались на стенах. А на столах – бардак, явно учинённый ещё до взрыва и послуживший его причиной. На треснувшей стене – покосившаяся доска, на которой всё ещё написаны его рукой вычисления, которые мне предстоит стереть. Я смотрю на эти формулы, переменные, аккуратные столбики цифр и параметров и могу по почерку угадать настроение, с которым он писал их: где-то с радостью, где-то с нетерпением, где-то почти засыпая, где-то с раздражением, где-то как будто оставляя место для диалога с кем-то ещё.

Со мной. Но Джейс этого ещё не знал. И я не знал.

Я нахожу на полу остатки кристалла, который, очевидно, и вынес стену. Его рассыпали вместе с образцами горных пород Фрельорда и Ионии, которые теперь валялись на полу как будто элементы причудливого ритуала. Я быстро и аккуратно собираю в защитные контейнеры целые кристаллы, прячу в сумку чертежи и тетради Джейса, собираюсь с силами и стираю с доски.

А потом принимаюсь за дело: сортирую устройства и химические реагенты, которые уже успели перемешать, подписываю колбы и сам не верю своим глазам, когда обнаруживаю в числе прочего трижды помеченный как опасный контейнер с зелёным порошком, которым обычно пользуются для взрывов в заунских каменоломнях и угольных разработках. В Пилтовере его применение, конечно же, запрещено – очень горючее вещество, но очень токсичное. А в Нижнем Городе такие мелочи никого не интересуют. Да, хорошие герметичные контейнеры делает Джейс Талис: если бы кристаллы среагировали вот с этим, от корпуса естественных наук мало что осталось бы. Откуда тут эта штука? Бензо серьёзно продаёт это пилтоверцам? Боюсь представить, за сколько.

Держать в лаборатории это вещество, конечно, нельзя, но это не магические кристаллы, это я могу предъявить Совету и объяснить, зачем Джейсу могло быть нужна заунская взрывчатка. Мы же собирались спасать экологию Зауна? Должны знать в лицо то, от чего.

Я как раз собираюсь спускаться и передавать Совету опасный контейнер и тетради с описанием заунских катализаторов и взрывчатых веществ, когда в дверях появляется Хаймердингер.

Мы молча смотрим друг на друга несколько минут, после чего профессор светским тоном сообщает:

— На месте Джейса Талиса я не показывался бы в городе, пока не уляжется переполох. Как жаль, что мы не знаем, как его найти.

— Действительно, жаль, профессор, — киваю я.

— Чудо, что никто не пострадал. Надеюсь, он тоже в порядке, — почтенный йордл снова вздыхает и смотрит на меня пристально, как будто на экзамене по термодинамике. Только, в отличие от экзамена, сейчас я не знаю, что ответить.

— Чудо, — наконец, прокашлявшись, соглашаюсь я. — Но на вашем месте я не допускал бы до работы с заунскими субстанциями людей, которые швыряются минералами среди контейнеров, на которых написано «Взрывчатое Вещество. Способно к самораспространяющимуся химическому превращению. Токсично. Имеет чувствительность к сотрясению». Как жаль, что это вещество было нужно для проекта по экологии Зауна, а попало в руки к тем, кто не умеет читать.

Хаймердингер смотрит на меня очень долгим взглядом, под которым я изо всех сил стараюсь не меняться в лице, не опускать глаза, не краснеть и не бледнеть. Я не умею врать. Я обычно не делаю того, чего не умею. Наконец, Хаймердингер кивает:

— Благодарю вас, Виктор. Вы, как всегда, приходите на помощь, когда это больше всего нужно.

Хаймердингер не уточняет, кому. Я передаю ему контейнер и меня не оставляет ощущение, что достопочтенный йордл видит меня насквозь – но, как обычно, никогда не выдаст. Мы выходим из полуразрушенной лаборатории и молча спускаемся по лестнице. Советник Кирамман и Кейтлин уже ушли, только миротворцы со скучающими лицами бродят по холлу.

— Сожалею, что вам пришлось проделать такой путь, но мы очень благодарны вам за помощь, которую, как вы совершенно верно заметили, невозможно доверить кому-то ещё. — Хаймердингер протягивает мне на прощание пушистую руку. — А теперь отдохните, прошу вас. Если решите отправиться домой, отправляйтесь, я свяжусь с вами через мисс Янг.

Я выхожу на улицу, которая уже вернулась к обычному ритму жизни. Пилтовер это город прогресса, а прогресс, увы, не всегда предполагает работу над ошибками. Часто это происходит наоборот.

Сумка оттягивает плечо: теперь я знаю, сколько весит мечта. Я медленно иду по бульвару дорогой, на которой мне знаком каждый камень. Только сегодня я впервые понятия не имею, куда именно она приведёт меня.

Chapter 26: It's the end of the world as we know it, and I feel fine

Summary:

Виктор и Джейс воссоединяются в Зауне и впервые видят шиммер воочию.

25.

 

It's the end of the world as we know it, and I feel fine

R.E.M

Хорошая новость в том, что Джейс великий инженер, а искусство врачевания Пилтовера не совсем бесполезно: я могу идти, не падаю в обморок и не плююсь кровью. Плохая новость в том, что я это всё ещё я, поэтому, когда я дохожу до Моста Прогресса, у меня едва хватает сил его перейти. К счастью, миротворцы решают не задерживать такого доходягу, быстро проверяют мои документы и пропускают: видимо, чтоб я не свалился прямо им под ноги. Что бы ни случилось со мной на другой стороне, это уже не их проблемы.

Я медленно спускаюсь в знакомый вечный туман, чувствуя, как с каждым шагом становится тяжелее дышать. Маски у меня, конечно же, нет, да в ней и не было бы смысла: она не защитит от того, что внутри меня. Я останавливаюсь, чтобы привыкнуть к новой (точнее, старой) плотности воздуха и собираюсь с силами, чтобы идти дальше.

— Что, отвык дышать родным воздухом? — интересуется сверху знакомый голос. Я поднимаю голову:

— Я вообще отвык дышать, Вай. Что ты тут делаешь?

— Жду тебя, конечно, — Вай спрыгивает с опоры моста. — Скай и твой приятель, который любит свалки, сказали, что ты придёшь к обеду, я уже почти собралась идти на ту сторону тебя искать.

— Разгребал чужой бардак, — я решаю не вдаваться в подробности. Мне нужно беречь силы, а Вай сейчас незачем знать ни что именно произошло в Академии, ни насколько я на самом деле слаб. Это долгий разговор, и он подождёт.

— Давай сумку.

— Только очень осторожно, — хрипло предостерегаю я.  — Там опасные вещества. Представь, что там взрывчатка, какую мы в шахтах используем.

— Зачем ты тащишь из Пилтовера заунскую взрывчатку? — ухмыляется Вай.

— Всё своё ношу с собой, — в тон ей отвечаю я. — Это долгий разговор.

— Понятно, — разочарованно протягивает Вай. — Как таскаться по Переулкам, так пожалуйста, а как знать, зачем — взрослые сами решат, да?

— Нет, — я кашляю и мрачно смотрю на неё. — Чтобы рассказать, мне надо дойти. Но обещаю: я никогда не отправлю тебя в неизвестность.

Больше я не могу ничего сказать из-за кашля, но впечатлённая Вай кивает и ведёт меня знакомой с детства дорогой, которую я почти не вижу, потому что глаза заливает пот, а ноги заплетаются. Что ж, я хотя бы стою на ногах и не сгибаюсь пополам, спасибо Джейсу.

Всё нормально, Виктор, ты почти дошёл. Осталось совсем немного. Главное не представлять, что когда-нибудь этот путь снова придётся преодолевать каждый день по два раза. И не вспоминать, что ещё месяц назад ты мог это сделать.

— Хорошие доспехи, — Вай кивает на мой ортез. — Сам сделал?

— Джейс.

— Пилтоверский выскочка? А он хорош!

Я улыбаюсь против воли и киваю. Никто до конца не представляет, насколько он хорош: возможно, даже я. Я хочу спросить, где Джейс, но Вай опережает меня:

— Не переживай, его уже припахали чинить всё, что за месяц поломали. А поломали немало: за Вандером раз пять приходили, но безуспешно. Можно накачать идиота регенерацией и силой, но не умом.

Я против воли думаю, что будет, если регенерацией и силой накачать кого-нибудь умного — например, меня! — но снова представляю Рио и мотаю головой, чтобы отогнать видение. Вай с беспокойством смотрит на меня.  

— Всё нормально, идём. Как Вандер с ними справляется?

— Как с любыми другими: темнота, ландшафт, который он знает хорошо, а они – не очень. Хитрость. Ловушки. Он же не любит драться по-настоящему, боится им что-нибудь сломать.

— Типичный Вандер. Как остальные?

— Точно, типичный. Остальные нормально. Экко с Паудер соорудили лодку на колёсах и ездят по Переулкам. Это бедствие пострашнее шиммера: она быстрая, но неуправляемая.

— А какой двигатель? — тут же включаюсь я. — Можно довести до ума, я уверен. Смекалки им обоим не занимать, просто опыта мало.

Вай закатывает глаза:

— Виктор, я не по этим вашим штукам. Сам спросишь. Если они тебя раньше не раздавят.

Переулки как-то помрачнели. Тут и раньше-то было не очень весело, а сейчас зелёный туман как будто пахнет тревогой (или это я отвык им дышать?), прохожих стало меньше, а те, кто всё же отважился выйти, не выглядят заслуживавшими доверия. Даже дверь ломбарда Бензо, обычно распахнутая настежь и манящая неопытных гостей диковинными находками за людоедскую цену, заперта, хотя внутри горит свет.

Интересно, вышибет ли человек под воздействием шиммера эту дверь? Наверняка. Но важнее, сколько минут она даст тем, кто внутри, чтобы укрыться.

Наконец, мы доходим до «Последней Капли». У входа сидят Майло и Клаггор, самые старшие дети Вандера, а с ними – та самая девчонка с протезом от Джейса, к явному удовольствию последних терзающая какой-то струнный инструмент. Подвижности пальцев протеза хватает, чтобы зажимать лады, но, кажется, к чистоте исполнения никто не стремится, и главное в незатейливой песне - её лихое содержание.  Юная сказительница не всегда в рифму, зато в красках описывает, как химбароны пытались извести Вандера разнообразными способами, а он в очередной раз вышел из воды сухим, а дети Вандера радостно гогочут.

Но как только мы подходим к дверям (я замечаю, что они новые), песня замолкает, все трое делаются серьёзными и отчитываются Вай, кто приходил и кого они видели в Переулках. Миротворцев не видели? Ну, хоть это хорошо. Я выдыхаю, и мы заходим внутрь.

Я, возможно, слишком нервно озираюсь в поисках Джейса, и Вай, заметив это, многозначительно ухмыляется. Джейс обнаруживается на моём обычном месте, возле барной стойки, с паяльником в одной руке и устрашающим произведением заунского протезно-ортопедического искусства в другой. Увидев нас, он немедленно забывает о работе, срывается с места и в наступившей тишине обнимает меня так, что я не уверен, выдержит ли творение Джейса его же силу. Оно выдерживает.

В зале непривычно пустынно и даже моего соседа не видать: кажется, желание выпить уступает желанию огрести просто за то, что оказался не в том месте не в то время. Даже самих столов стало меньше. Я быстро понимаю, что большинство посетителей ждут, пока до них дойдёт очередь что-то чинить, а пьют и едят просто по случаю. Интересно, это все боятся шиммера или это юные вышибалы пускают только проверенных клиентов?

— Всё в порядке? — спрашивает Джейс шёпотом. — Я так волновался…

— Да, — только сейчас, когда можно расслабиться, я чувствую, как сильно волновался за Джейса сам. — Я всё забрал. Чертежи, кристаллы…С доски стёр. В лаборатории прибрался.

— Виктор, ты сам в порядке? — Джейс утирает пот с моего лба и смотрит на меня так, как будто я говорю не о деле его жизни, а каких-то пустяках.

— В порядке. Не знаю, откуда у тебя заунская взрывчатка, но если бы вдобавок к кристаллу там взорвалась она…

— Она бы не взорвалась, — безмятежно заявляет Джейс, нежно перебирая мои волосы. — Я умею делать герметичные контейнеры.

— Умеешь, — я чувствую, как моё хриплое дыхание успокаивается, кладу голову ему на плечо и также безмятежно улыбаюсь. — По официальной версии дело в этой взрывчатке, а нужна она нам для проекта по экологии. Хаймердингер на твоём месте не показывался бы в Пилтовере, пока не уляжется суматоха. Так что ты застрял тут со мной надолго.

— Главное, что с тобой. Виктор, я не знаю, чем я заслужил такое счастье, — Джейс проводит пальцем по моей щеке, забирает у Вай мою сумку с кристаллами, и мы c невозмутимым видом идём делать то, что у нас получается лучше всего: паять безумные механизмы. Об остальном поговорим наедине.

— Ого, — бесхитростно веселится кто-то за столиком у стены. — То есть Виктор всё-таки продался Пилтоверу?

— Или наоборот! — возражает кто-то. — Верхний город пал! До нижнего!

— Или выскочка из Пилтовера дорос до Виктора!  

— …Перерос!

Эти упражнения в остроумии меня не задевают – может, так местные быстрее смирятся с присутствием Джейса. Он и так отлично вписался в жизнь таверны, но сколько ему ещё тут оставаться? Вай спрыгивает откуда-то сверху и садится на стол между нами. Вандер наливает мне суп и кофе, и, пока я ем, Джейс заканчивает чинить тот самый незабываемый протез правой кисти со штопором вместо указательного пальца. Одна из моих первых работ. Сустав мне удался особенно хорошо: он до сих пор не износился, чего не скажешь о штопорах, которые приходится менять каждый год, а иногда и чаще. Но это уже вопрос к тем, кто делает штопоры… или винные пробки.

Джейс приступает к следующему механизму и копается в ящике с деталями в поисках маленькой шестерёнки. Зря: это слишком тонкая и хрупкая деталь, со свалки такие не принесёшь. Но, к счастью, у меня всегда с собой то, что может пригодиться. В том числе такие шестерёнки.

— Отлично, мистер Талис, — хвалит Вандер. — Пойду разбужу хозяина этой штуки.

— Просто Джейс! — привычно поправляет его Джейс. Вандер отмахивается и уходит в пахнущий пивом полумрак искать хозяина железной руки. Я думаю, что тут-то он от радости и сломает штопор опять, если вообще сможет встать.

— Хм, то есть вы поженитесь, и у него не будет фамилии, как и у тебя? — язвительно спрашивает Вай, кивая на Джейса. Тот моментально краснеет до ушей.

— Если Джейс согласится, — я пожимаю плечами и протягиваю Джейсу шестерёнку, которая ему нужна. Вай смеётся, спрыгивает со стола и убегает не то за Вандером, не то пересказывать кому-то свою невероятно смешную шутку.

Джейс долго смотрит на шестерёнку в своей ладони, проводит по ней пальцем и поднимает на меня глаза.

— Это предложение? Тогда я согласен.

— Тогда предложение, — отвечаю я так быстро и так серьёзно, что слышу свои слова как будто со стороны.

Что ты за человек, Виктор.

Даже предложение руки и сердца у тебя выходит с шестерёнкой вместо кольца, в заунской дыре вместо какого-нибудь Моста Прогресса, и, конечно, за работой. Как в анекдоте. Впрочем, какие рука и сердце, такое и предложение.  

Но, кажется, Джейса это не волнует – и ему совсем не смешно, потому что он порывисто обнимает меня, так крепко, но так осторожно, и целует, не стесняясь никого. И глаза у него при этом такие, как будто он не в изгнании в Нижнем Городе паяет протезы, а познал, наконец, слияние магии и науки.

Что до меня, то моё самое драгоценное слияние магии и науки я держу в руках, и речь, конечно, не о кристаллах, а о самом Джейсе.

Впрочем, ни насладиться моментом, ни доделать работу нам сегодня не суждено, потому что в зал врываются Майло, Клаггор и девчонка с инструментом и кричат, что на улице драка, явно не без шиммера. Они торопливо запирают дверь, которая, впрочем, почти сразу же начинает дрожать от мощных ударов с улицы.

Шум, визг, паника, и только Вандер посреди зала привычно и устало раздаёт команды: вы спускайтесь в подвал, вы – наверх, вы оттащите этого, а то он на ногах не стоит, вы сдвигайте столы и стулья ко входу, вы по моей команде выключите свет. Вай с братьями и их музыкальной подругой привычно лезут куда-то под потолок. Я поднимаю голову, и вижу, что там подвешены мешки с песком и ёмкости с чем-то жидким. Да, Вандер и компания явно не теряли времени.

Джейс пытается вытащить меня из-за стойки и отправить в подвал, но я, во-первых, слишком медленный и, во-вторых, не собираюсь никуда уходить. Я должен увидеть это своими глазами. Ну да, я слаб, но зато метко кидаюсь костылями, показать?

Возразить Джейс не успевает, потому что дверь с треском обрушивается на землю, в зале гаснет свет, мы оба ныряем под стойку, но я успеваю увидеть в проёме освещённого неоновыми огнями улицы человека.

Впрочем, его трудно назвать человеком. Кожа отливает фиолетовым, вены на несимметричных, карикатурно раздувшихся шее и руках проступают как канаты, бешеные глаза горят из темноты лиловым.

Я исследовал кровь, я читал записи об экспериментах Ревека, но всё равно не ожидал, что эффект будет настолько… звериным. От него веет каким-то животным первобытным ужасом.

Дальше всё происходит очень быстро: в темноте громада неестественно разросшихся мышц налетает на баррикаду из столов, сверху на него обрушивается мешок с песком и что-то с мерзким хлюпаньем выливается, и, хотя драки избежать всё же не удаётся, Вандеру и его соратникам достаётся уже изрядно сбитый с толку соперник, которого они в короткой, но яростной схватке оглушают, надевают на голову мешок и выталкивают обратно на улицу. Дверь за ними тут же бодро забивают досками от разломанных столов. Джейс устремляется помогать, и я понимаю, что он не прятался, а собирался защищать меня.

Снаружи слышится нечеловеческий вой. Из-под потолка на стойку снова прыгает Вай, включает свет и мрачно сплёвывает на пол.

— Так никаких столов не хватит.

От баррикады действительно мало, что осталось. Я оглядываюсь в поисках Вандера, на что дети буднично поясняют из-под потолка:

— Они его оттащат к другим таким же, в ущелье.

— И даже оставят еды.

Ну да, типичный Вандер, думаю я с восхищением.

— А что с ними будет потом? Они потом… приходят в себя уже самими собой? — спрашивает Джейс.

Вай пожимает плечами:

— Сходи и проверь. Можешь передать им, что они должны Вандеру денег за три десятка столов и посмотреть, как они отреагируют.

— А что, в обычном состоянии они бы осознали свою вину и тут же заплатили? — в тон ей отвечает Джейс.

Ну точно тайный заунит. А ещё прикидывается приличным мальчиком из Пилтовера. Под потолком бодро гогочут. Я несколько раз моргаю и снова вижу перед глазами Рио. А ещё представляю себе ущелье, по которому бродят эти жуткие мутирующие на глазах люди-звери, не помнящие ничего, кроме ярости. И, наверное, страха.

Ты бы не хотела этого, думаю я. Прости, Рио. Я должен найти к этому антидот. Даже… даже если чтобы сделать его, мне тоже придётся воспользоваться тем, что они сделали из тебя.

 

Chapter 27: Occasional demons

Summary:

Глава, в которой мы знакомимся с заунским устным народным творчеством, а некоторые - с Силко.

27.

We're all kinds of animals coming here:
Occasional demons, too.

Jethro Tull

Вандер появляется где-то через час, изрядно побитый жизнью – но им с товарищами удалось оттащить эту жизнь подальше от Переулков и вообще жилых кварталов, в то самое ущелье, о котором говорили дети. К этому моменту посетители, пережидавшие в подвале, успели разбежаться, дети – прибраться в зале, я – сварить всем кофе, а Джейс – найти где-то молоток, починить и вставить на место дверь.

Когда я вспоминаю фигуру в дверях, меня передёргивает, но окровавленный Вандер спокойно и буднично пожимает Джейсу руку и шутит, что наймёт его плотником. Я, как самый больной и поэтому лучше всех знакомый с медициной, помогаю ему промыть ссадины и перевязать разбитые кулаки. Вандер сперва недоверчиво протестует: в Зауне есть два вида лечения, алкоголь и протезирование. Всё, что не требует второго, просто заливают первым (желательно внутрь), остальное – для неженок вроде меня.

Мы садимся вокруг уцелевшего стола, пьём (мы с детьми – кофе, Вандер – какую-то отвратительную крепкую настойку, Джейс – и то, и другое) и приходим в себя. Как всегда, ощущение, что я устал больше всех, хотя я ничего не делал. Джейс тут же обнимает меня и берёт за руку, но я понимаю, что на самом деле он считает мой пульс и слушает, хрипло я дышу или нет.

С кем именно из химбаронов у Вандера личные счёты? Со всеми? И правда, моя вина, я задал слишком общий вопрос.

Насколько часто такое происходит? Раз в пару дней. И всегда одинаково? Девчонка по имени Герт предлагает изложить хронологию в песне, парни поддерживают, но Вандер морщится, как только она касается струн. Джейс тоже, но по другой причине, и предлагает Герт настроить её инструмент.

Кажется, эта идея тоже нова и оригинальна, хотя сказительница, безусловно, замечала, что натяжение струн связано с тем, каким получается звук. А что, Джейс умеет играть на этой штуке? Может, он знает, как она называется?

На этой штуке не умеет, он раньше таких не видел, но он умеет играть на лютне, уже слышал Герт и понял, какой строй у её инструмента.

Возможно, мне пора перестать волноваться, как Джейс впишется в наш суровый Нижний Город: он в очередной раз покорил окружающих. У меня нет музыкального слуха, но даже я должен признать, что скрипеть зубами больше не хочется.

Незатейливая, но выразительная песня Герт повествует о том, как Вандер последовательно навалял бугаям с лиловыми глазами в доках, в переулках, у литейных цехов и в прочих знакомых любому зауниту местах. Дойдя до дня сегодняшнего дня, девочка тут же на ходу досочиняет:

 

Силко, старый друг, послал Вандеру привет:

В нём много мышц, отменный шиммер, только мозга нет.

Привет ввалился в таверну, сделал первый вдох,

Учуял запах супа и сразу же издох.

 

Должен признать, что про суп смешно. Больше всех смешно Джейсу, пока не оказывается, что он за свои труды тоже удостоился куплета. Точнее, не только за труды:

 

Один пилтоверский красавчик зашёл на огонёк,

Но тут ввалился в бар громила, взял красавчик молоток,

Хотел громиле он вломить, но Вандер был быстрей,

Пришлось красавчику работать над починкой дверей.

 

Теперь смешно всем. Как всегда, в Зауне катастрофа сначала превратилась в сплетни, а потом в балаган. Почему я не удивлён?

— Герт, – спрашиваю я. – А почему привет от Силко? Просто ради размера?

— Ну а кто ещё это может быть? Все Переулки говорят, что это он, — простодушно удивляется девочка. Вандер мрачно смотрит в стакан. Джейс поднимает брови: кто такой Силко?

Я согласен: кто ещё может так ненавидеть друг друга, как бывшие соратники? И по чудесному стечению обстоятельств именно Силко всегда лучше всех знал заброшенную фабрику в верховьях ручья. Не случайно же именно он вытаскивал нас со Скай из шахты.

На улице снова раздаётся жуткий скрежет, но оказывается, что это всего лишь Паудер и Экко, которые узнали новости и приехали от Бензо посмотреть, всё ли в порядке. Молодёжь устремляется к ним – рассказывать новости. А может, следить, чтобы те на своей лодке не разнесли то, что осталось от «Последней Капли».

Пользуясь их отсутствием, я спрашиваю: что думает об этом сам Вандер?  

У Вандера есть версия, но это его личное дело. Тогда у меня для него плохие новости, потому что найти Синджеда и остановить шиммер – это моё личное дело. Если Вандер не хочет объединить усилия, я пошёл. Куда? Куда выведет ручей. Тем более что я подозреваю, куда именно. Уверен, Вандер тоже.

А если мы оба подозреваем одно и то же, почему бы нам не поговорить об этом открыто? Ничего я не нахватался в Пилтовере: там наоборот тихо замели бы пыль под ковёр и сделали вид, что всё в порядке. Нам заметать некуда, мы уже под ковром. Карты на стол? Нет, я не люблю играть в азартные игры, там нужно делать вид, а я не люблю делать вид.

Я должен понимать, начинает Вандер, что у них с Силко не личный конфликт, а мировозренческий. Сколько заунской крови можно пролить? Вандер считает, что нисколько. Хватит. Он пытается удержать хотя бы то, что у нас есть. Жизнь для этих детей, которые что-то мастерят в Переулках. Независимость? Родители этих детей хотели независимости и остались на Мосту Прогресса. Стоило ли это того? Вандер не знает. Но он не позволит этому повториться. Так он защищает Заун. И для этого ему приходится идти на компромисс. Я же понимаю? Не уверен. С кем компромисс, с Пилтовером? И с Пилтовером тоже. Я его осуждаю? Вандер, о чём ты, у меня на окне недавно было написано, что я продался Пилтоверу за бесценок. Я вообще не мыслю в таких категориях, моя любовь к Зауну зиждется не на ненависти к Пилтоверу.

А что Силко? Силко не оставил мечты о независимости. И он готов заплатить за неё любую цену. Так было и раньше, но сейчас у него становится больше сторонников. Новое поколение устаёт от тяжёлой жизни – и от осторожной политики тоже. Парадоксально, но включая тех, чьи семьи погибли на Мосту Прогресса. Мы так старались их оградить, а вышло наоборот. Да, конечно, в «Последней Капле» всегда велись горячие дискуссии о независимости – но теперь это не просто дискуссии. Легко загореться идеей свободы, когда мир несправедлив. Особенно когда ты не знаешь, какова цена этого мира. Переулки говорят о том, что Силко набирает собственную армию.

Джейс уточняет: то есть мы говорим о гражданской войне? Если говорить языком Пилтовера, то да. Если говорить языком Зауна, то это не цена свободы – а вопрос выживания. Но зачем тогда Силко пробовать шиммер на своих же согражданах? Ах, Джейс. Когда говорят «независимость любой ценой», именно это и подразумевают: любой. Чтобы бороться с Пилтовером, нужно быть готовыми. Иначе повторится то, что было на Мосту Прогресса.

Чудесно. То есть сначала Силко уничтожит старый порядок, а потом пойдёт бороться за новый бардак? Вроде того. То есть всё понятно? Вовсе нет, наоборот. Во-первых, Силко может быть не единственным клиентом Ревека. Во-вторых, кто ещё на кого работает. В-третьих, если Ревек работает в Зауне над достижением бессмертия, то шиммер это только начало. Кто такой Ревек? Вандеру это имя ничего не говорит. Может, это и хорошо, тем более что тут как раз возвращаются дети.

Значит, завтра я отправляюсь искать доктора Синджеда. Джейс немедленно начинает протестовать: я сегодня дважды насквозь прошёл Пилтовер и ещё один раз – Заун, а до этого пролежал месяц. Это правда. Он меня не пустит. Вандер, кажется, только сейчас начинает понимать, как плохи мои дела, но я машу рукой: для этих разговоров точно не время. Джейсу выделили комнату? Можно я сегодня переночую с ним? Идти домой я сейчас точно не в силах.

Конечно, что за вопрос. Джейс помогает мне подняться, забирает сумку, которую я принёс из Пилтовера, просит Вандера будить его, если что-то опять случится, и мы идём на второй этаж под шуточки, в каком случае Вандеру нужно будет будить Джейса – если нужно будет покрасить потолок? Настроить инструмент? Прочитать лекцию? А что такое лекция? Ооо, где тут Экко? Позовите Экко, он сейчас продемонстрирует.

Chapter 28: We'll know that we're close when we feel weightlessness start

Summary:

Глава, в которой происходит то, чего мы больше всего ждали!
(Ну, я надеюсь).

28.

Let's not let up till we find the heart of hearts
We'll know that we're close when we feel
Weightlessness start
Halfway between north and south
Float in the dark
I'll race you to the top

 

Ramona Falls

 

Ночь проходит спокойно. Я настолько устал, что засыпаю почти сразу же, как только принимаю положение, хотя бы отдалённо напоминающее горизонтальное, но напоследок успеваю подумать, что утром пожалею об этом – кровать, может быть, и не так стара, как сам Заун, но определённо повидала многое: я затруднюсь определить функцию графика кривой, по которой она провисает.

Впрочем, утром оказывается, что Джейс как-то свернул одеяло, подложив его мне под спину, засунул мне под колено подушку, а под шею – свою руку, и всё не так плохо. Сам он всё ещё спит, прижимая мою ладонь к щеке, и улыбается так безмятежно, что от нежности мне почему-то хочется плакать. Я лежу и любуюсь им: таким гармоничным, таким сильным и красивым, но эти сила и красота не подавляют окружающих, а, наоборот, заряжают, зажигают всех вокруг, делают лучше – и я не могу представить себе, что его можно не полюбить.

Иногда мне кажется, что он младше меня на целую вечность, а иногда – что это я по сравнению с ним неопытный подмастерье. Впрочем, наверное, оба утверждения верны: моё понимание материаловедения (я почти уверен, что равных мне в Пилтовере нет) и опыт бесполезны без той искры почти детского любопытства, которая позволяет Джейсу Талису делать протез, с которым девочка уже спустя месяц спокойно зажимает струны, придумывать систему опоры, которая помогает мне выпрямиться тогда, когда все врачи уже сдались, и выдвигать гипотезы о магии и науке, от которых Хаймердингер бы поседел.

На колченогом столе, выдающем следы былого величия (изящные ножки, скруглённые края столешницы, тепло и с готовностью золотящейся в солнечных лучах, всё же пробивающихся сквозь грязное стекло и вечный туман Зауна), стоит моё устройство стабилизации кристаллов. Я представляю себе, как Джейс тащил его сквозь вентиляционную шахту, и меня немного мутит. Пережил бы я сам такое путешествие сейчас? Не факт. А стабилизатор, кажется, выдержал – хотя нужно будет всё ещё раз откалибровать хорошенько.

Джейс открывает глаза, несколько секунд молча смотрит на меня, всё также улыбаясь, потом целует мою ладонь. Я переворачиваюсь, освобождая его руку, на которой, очевидно, так и спал всю ночь.

— Что мы делаем сегодня? — спрашиваю я его.

Джейс разжимает ладонь, и я вижу в ней вчерашнюю шестерёнку.

— Как в Зауне заключают браки?

— Считают их свершившимися и идут работать? — предполагаю я. — Никогда не задумывался, какие законы применимы к любви, кроме законов термодинамики.

— Ты вообще думаешь о чём-то не связанном с термодинамикой? — смеётся Джейс.

— Но любовь не просто связана с термодинамикой, — удивляюсь я. — Это одно и то же. Самопроизвольный процесс происходит в направлении увеличения энтропии…

Джейс нежно притягивает меня к себе и целует, а я отвечаю, прижимаясь к нему и вновь демонстрируя второй закон термодинамики. Хочется так и лежать весь день, увеличивая энтропию, производя теплообмен и обсуждая физику, но за дверью раздаётся нестройный топот.

— Виктор! — это голос Экко.

— Вандер отобрал нашу суперскоростную лодку! — это, конечно, Паудер.

— …И не отдаст, пока ты её не посмотришь!

— …Не скажешь, что она безопасна!

— …Скажи ему сейчас, а?

— …А то мы опаздываем!

Мы с Джейсом переглядываемся.

— Добро пожаловать в мою жизнь, — смеюсь я.

— Возможно, ты не заметил, но мы живём вместе уже два месяца, — тактично напоминает Джейс, и я вдруг понимаю, что мы действительно практически не расставались со дня знакомства (если, конечно, не считать занятия в Академии). Просто это казалось настолько естественным, что я об этом даже не задумывался. Возможно, именно поэтому сейчас мои уши так краснеют. Джейс тихо смеётся, напоследок целует меня в подбородок и громко спрашивает:

— А Пилтоверскому выскочке можно присутствовать?

— А он отвёртку нам даст? — интересуются из-за двери.

— Одну, — соглашается Джейс после минутного раздумья. Из-за двери согласно смеются.

— Только не говори, что ты, сбегая от миротворцев, тащил сюда через вентиляцию ящик складных отвёрток! — шепчу я, завинчивая корсет на спине.

— Не ящик, но ими же регулируется твой ортез и корсет, — Джейс разводит руками. — Так что я взял запас, да. На всякий случай.

Вот теперь я точно готов заплакать. Но надо надевать ортез и идти проверять суперскоростную лодку, которая, по словам Вай, неуправляема. Куда эти двое торопятся, тоже очень интересно. Но это пусть Вандер спрашивает.

…Лодка оказывается типичным произведением этих двоих: Экко никто не сказал, что такая конструкция работать почти наверняка не будет – поэтому у него работает. Клянусь, если лет через десять он всё ещё будет жив, получит в Академии стипендию Хаймердингера. Рулевой механизм работы Паудер тоже не так плох, как его описывала Вай: нормальный реечный механизм (явно притащенный со свалки), но люфт действительно слишком большой и непредсказуемый (этим и объясняются многочисленные следы ударов на носу лодки). Но это достаточно легко поправить, немедленно заявляет Пилтоверский выскочка и с энтузиазмом принимается за дело, периодически советуясь со мной. Я бы тоже поработал руками, но, к сожалению, просто не согнусь так, как нужно.

Поэтому я сижу на скамейке у входа, пью кофе, раздаю указания, объясняю, что происходит с точки зрения физики, и наблюдаю, как Джейс, Экко и Паудер, перемазанные в машинном масле, возятся с этим одновременно гротескным и нелепым механизмом, который могли придумать только заунские сироты – а довести до ума может только золотой мальчик из Пилтовера, все механические проблемы решающий при помощи молотка.

К моменту испытаний улучшенной конструкции Экко и Паудер уже висят на Джейсе и ездят у него на шее, как если бы он был знакомой им с детства большой собакой, и мне приходится напоминать себе, что они видят его… второй? Третий раз в жизни?

— Ну что, Виктор, поехали? – светским тоном интересуется Экко, когда мы возвращаемся в таверну и Джейс, наконец, объявляет Вандеру, что на лодке можно ездить.

— Куда?

— Скай сказала, чтоб мы проводили вас двоих в старый литейный цех, потому что вы там будете работать. Ну и мы подумали, чего тебе туда хромать?

Я представляю себе как еду на этом чуде техники со своим стабилизатором кристаллов через весь Заун, и не могу сдержать улыбки. Тут-то Переулки и решат, что я окончательно рехнулся. А с другой стороны…

— Только если вы пообещаете, что отвезёте нас и вернётесь. А она сама где?

— Конечно, вернёмся! Скай ещё до того, как ты пришёл, вчера в Пилтовер вернулась, в библиотеку, — Паудер пожимает плечами. — Я подвезла её до моста. Ну, мы немного врезались в опору, но она в порядке. После этого нам Вандер с Бензо и запретили ездить.

— Она что-то собиралась читать про морских животных Ионии, — поясняет Джейс. — Понятия не имею, почему.

Я, конечно, понимаю, что ищет Скай. Она хочет узнать про собратьев Рио – по виду, ареалу и, как знать, может даже мутациям. Но неужели нашу Рио привезли из самой Ионии?

С другой стороны, это для меня, родившегося и выросшего в Зауне, Иония звучит так далеко и недостижимо, а Корин Ревек, может, сам приехал с побережья Изначальной Земли. Казался же мне Фрельйорд фантастикой, но вот он, уроженец Севера, сидит на соседнем стуле и соревнуется с Экко, кто из них заставит шестерёнку на липкой барной стойке крутиться дольше, попутно объясняя мальчику, почему шестерёнка вообще крутится.

Когда мы с Паудер притаскиваем сверху мой аппарат для стабилизации кристаллов, выясняется, что Джейс уже уговорил Экко дать ему поуправлять их жутким совместным изобретением. Я иногда удивляюсь, как он вообще дожил до таких лет с таким характером – но, с другой стороны, я же тоже дожил. Он хоть по заброшенным фабрикам не бродил, только по снежным пустошам.

И вот мы уже несёмся по разбитым мостовым Переулков под жуткий скрежет, восторженный визг Паудер и совершенно счастливый смех Экко и Джейса, которые управляют этой штукой вместе и им всё нравится. А я… я ловлю себя на мысли, что спокоен впервые за долгое время: когда я умру, у этих детей останется Джейс, его детский восторг и взрослое терпение объяснять. И хотя эту мысль кто угодно посчитал бы мрачной, мне становится так легко, что я тоже смеюсь вместе с ними, держась за борт лодки и чувствуя, как ветер играет с моими отросшими за время болезни волосами.

К самим заброшенным литейным цехам подойти достаточно трудно: если не знать дорогу, они кажутся совершенно недоступными, но я знаю. Мы прощаемся с Паудер и Экко, дожидаемся, пока их чудо-лодка исчезнет в лабиринтах переулков, и идём, наконец, испытывать наше устройство, нашу удачу и наше понимание физики.

А также веру Джейса в меня, думаю я.

Заброшенный литейный цех почти пуст: большую часть оборудования давно растащили, но рельсы и вделанная в пол монументальная чаша для металла, к которой они ведут, ещё на месте, а витражные окна высоко под потолком почти полностью выбиты. Это даже хорошо: меньше стекла упадёт на нас в случае взрыва.

Я рассматриваю чашу: стенки, конечно, покрыты шлаком и окалиной, но мне всё равно подходит. Я фиксирую панель управления у края чаши, потом не без труда, но всё же забираюсь внутрь и устанавливаю резонансную рамку в центре.

— Джейс, начинай калибровку.

— Виктор, ты же не собираешься сам там сидеть во время испытания?

— Ты же меня вытащишь, если что-то пойдёт не так, — я пожимаю плечами.

— А если я не успею?

— В кого из нас ты настолько не веришь: в меня, в физику или в магию? Я уверен и в своих расчётах, и в твоей теории.

— Ты же… ты же видел, что стало с моей лабораторией. Вдруг я ошибаюсь.

— Видел. А ты нет. Поэтому ты представляешь худшее. Не переживай, я вылезу, но не потому, что боюсь, что ты ошибаешься. Ты не ошибаешься. Но это дело твоей жизни, это твоя мечта, мне не место в её сердце.

— Во-первых, наша мечта, — немедленно возражает Джейс. — И, во-вторых, ты и так в самом её сердце. Для этого тебе не нужно сидеть в центре эксперимента.

Джейс такой романтик и постоянно несёт такую чушь, что, по существу, мне нечего ему возразить. Как хорошо, что тут кроме нас никого нет, думаю я.

— Начинай калибровку, — повторяю я чуть дрогнувшим голосом и чувствую, как у меня опять краснеют щёки и уши. — Центрируем по трём осям. Начальная частота управляющего сигнала 500. Попробуй уменьшить на 100. Прекрасно, Джейс. Теперь увеличить на 200. Ещё. А быстрее? Продолжай, просто замечательно. А теперь медленнее. Ещё медленнее…

— Ты доволен? Что дальше?

—  Доволен. Дальше я установлю кристалл, ты поможешь мне вылезти и будешь исполнять свою…

— Нашу!

— …нашу мечту.

Я смотрю в загадочно мерцающую, ничего не выражающую синеву кристалла на моей ладони. Неясное обещание невозможного, данное не мне. Пожалуйста, думаю я. Пожалуйста, не нарушай это обещание, кем бы оно ни было дано. И чем бы ты ни было.

Время пошло.

Джейс вытаскивает меня из чаши и не отпускает моей руки. Мы стоим у приборной панели.

— Начинаем с 500, — я кажусь себе спокойным, но мой голос немного дрожит. Джейс поворачивает колесо регулятора. Ничего не происходит. Пока.

— Подними до тысячи, Джейс, но очень медленно.

Кристалл начинает немного дрожать, реагируя на изменяющуюся среду вокруг себя. Это хорошо. Так и должно быть.

— Продолжай. Не останавливайся. Я скажу, когда.

На резонансной шкале три тысячи единиц, когда кристалл в первый раз вспыхивает ярким синим светом, озаряя покрытые окалиной стенки литейной чаши. На пяти тысячах вспышки, нерегулярные, не очень похожие друг на друга, становятся чаще. Но я смотрю не на кристалл, а на Джейса.

— Температура растёт, — говорит он, глядя на кристалл, мимо приборной панели.  Температура действительно растёт, но Джейсу не надо смотреть на показатели, чтобы это понять.

— Я сейчас выровняю, — киваю я.

—  Только осторожно, — ещё тише отвечает Джейс.  — Как ты говорил: направлять, но не подавлять. Если это возможно.

— Ты сам высчитал, что возможно, — шепчу я в ответ.

Я выравниваю температуру: постепенно, как будто договариваясь и с кристаллом, и со средой вокруг – и с тем, что заключено в них обоих. Джейс продолжает медленно увеличивать частоту. На десяти тысячах свечение становится постоянным – мне становится труднее удерживать температуру от резких скачков, но странным образом это действительно увлекательно, как будто мы постепенно знакомимся друг с другом и ищем общий язык. На пятнадцати я тоже, как и Джейс, не свожу взгляда с голубоватого холодного сияния, хотя мои руки продолжают осторожно настраивать температуру, и я не могу объяснить, но вдруг понимаю, что я делаю.

Вот, наверное, как узнают друг друга люди: методом проб и ошибок, делая один шаг вперёд и три назад, когда чуть больше тепла или холода, возможно, изменят всё, но ты не знаешь, какова оптимальная температура. Боясь взглянуть друг другу в глаза. Краснея при встрече, и всё-таки заканчивая фразу. Я плохо понимаю людей и вообще всё, что лежит за пределами законов физики – но мне кажется, кристаллу нравится моё упорство. И он ждёт следующего шага. Стены едва ощутимо дрожат.

— Джейс, увеличь частоту, — прошу я.

— Уже 16 тысяч, — Джейс с сомнением опускает глаза на приборную панель. — Это слишком.

— Нет, — говорю я. — Продолжай, Джейс, у нас есть ещё тысяча.

Это правда: мы подсчитали, что максимально допустимая частота это семнадцать тысяч. Что дальше – я не могу предсказать: это неизведанная территория, где опыты с пьезоэлектриками нам уже не могут помочь. Но почему-то меня это совершенно не беспокоит. Я смотрю в голубое сияние, медленно увеличиваю температуру и быстро опускаю — и оно отвечает мне, меняя интенсивность, повторяя последовательность. Я почему-то совершенно не ко времени вспоминаю, как учил Рио играть с мячиком: занятие бесполезное и для животного, и для хромого, но ей понравилось, и потом мы пинали этот мяч друг другу, она – носом, я тростью. Ровный и холодный голубой свет озаряет заброшенный цех, сияя ярче любой лампы, любого огня, любого источника тепла в Зауне, где голубой цвет неба сам по себе — воспоминание, которое есть не у каждого.

— Джейс, увеличь частоту.

— Виктор, семнадцать — это предел.

— Это красиво, но разве это предел того, что ты хотел? — спрашиваю я с искренним удивлением. Джейс смотрит на меня огромными глазами, в которых отражается этот синий свет, а ещё я.

— Виктор, но вдруг я ошибаюсь?

— Ты не ошибаешься, — я улыбаюсь. — Ты ведь тоже чувствуешь, что оно – чем бы оно ни было – тоже сейчас исследует нас. Решает, стоит ли нам открыться.

Джейс опускает глаза и медленно, очень медленно поворачивает колесо регулятора. Семнадцать тысяч сто. Теперь я мог бы разглядеть в подробностях каждую трещину в стенах старого цеха. Каждый разлом стекла в высоком потолке, отделяющем нас от мутного заунского неба. Семнадцать тысяч двести. Дышать становится легко как на кислороде в Пилтовере. Семнадцать тысяч триста. Я слышу тихий ясный звук – так рвётся тонкая струна — и всё успокаивается. Я больше не чувствую ни вибрации пола, ни скачков температуры.

Кажется, Джейс что-то говорит мне, но я не слышу, как будто мы под водой – но в то же время дышать всё ещё легко как никогда, и я с удивлением смотрю, как вместе с приборной панелью, стабилизатором и всем мусором на полу цеха мы медленно и плавно поднимаемся в воздух.

Chapter 29: The end is near, but the ending isn't clever

Summary:

Вы думаете, ваша главная проблема — как контролировать энергию Аркейна?

Как бы не так! Бегите, глупцы!

The end is near,
But the ending isn't clever:
You're useless now
That I need you more than ever

 

Major Powers & The Lo-Fi Symphony

 

В первую секунду я не понимаю, что происходит – сперва я даже думаю, что потерял сознание. Потом вспоминаю свой сон в ночь после дня прогресса, и мне становится почти страшно.

Почему? Человеческая психика не любит необъяснимого, особенно психика учёного, а то, что сейчас происходит, противоречит законам мира, какими я их знал. Хочется верить, что полёт в голубом сиянии – это следствие наших с Джейсом действий, но почему тогда я видел его во сне ещё до нашей встречи? Должен ли я был что-то понять из этого сна? Понял ли я это?

В своём ли я уме?

Как с точки зрения физики возможно то, что происходит? Гравитационная аномалия? Ионизация полем?

Я не успеваю толком задать эти вопросы даже себе.

Во-первых, Джейс хватает меня за руку и уверенно тянет куда-то вверх, как будто всю жизнь летал. Я смотрю на него и впервые в жизни могу точно также. Мы взмываем вверх, совершенно забыв о том, что понятия не имеем, сколько продлится неожиданный эффект.

— Давай проверим свойства движения в новых условиях, — предлагаю я и тянусь к удачно проплывающей мимо шестерёнке, но Джейс перехватывает мою руку, а свою кладёт мне на талию:

— Вот и возможность научить тебя танцевать.

От удивления я теряю дар речи, но он прав: в отличие от шестерёнки я смогу описать разницу между новой средой и привычной.

Пока на меня не действует беспощадная гравитация, я могу двигаться, не чувствуя боли, и моё тело в воздухе повинуется мне как никогда прежде. Неужели люди так и живут? Эта свобода почти опьяняет, и я, забыв о том, что надо бы, наверное, всё же следить за показателями приборов, кружусь с Джейсом среди висящего в воздухе заунского мусора, в голубом сиянии похожего на странные, не описанные никем звёзды, пока не наступает во-вторых.

Во-вторых, откуда-то из-под потолка выплывают Экко и Паудер, сбитые с толку, но очень весёлые и крайне заинтригованные. При виде их я чуть не падаю – хотя уж я-то должен был бы догадаться, что скрываться от юных заунитов, которые знают, где ты живёшь, просто бесполезно! – и понимаю, что вообще-то падаю на самом деле, медленно-медленно, вместе с Экко, Паудер, всевозможным внешним мусором и богатым внутренним миром.

Голубой свет тускнеет и, ярко мигнув на прощание, гаснет.

— Надо было засечь время, — с опозданием замечаю я, когда мы с Джейсом расцепляемся под действием гравитации.

Плечи привычно скрючиваются, а ногу сводит от резкого движения, когда она касается пола. Джейс ловит одной рукой детей, другой – приборную панель нашего стабилизатора, ставит их на землю, а потом поворачивается ко мне и как ни в чём не бывало отвечает:

— Я засёк. Мы же танцевали под музыку в моей голове.

— Это магия? – всё-таки спрашивает Экко. Да, вообще ничего не боится этот парень.

— Мы назовём это хекстехом, — уходит от прямого ответа Джейс, но Экко и Паудер, кажется, этим не проведёшь.

С непривычки высокие детские голоса и их восторженное эхо оглушают, но Джейс пресекает гвалт одним движением руки.

—  Тихо. Вам понравилось то, что вы видели?

Экко и Паудер согласно кивают и уже открывают рты, чтобы что-то спросить, но Джейс снова поднимает руку.

— Вы хотите узнать, что это было? Тогда, пожалуйста, запомните: если вы кому-нибудь расскажете о том, что сегодня видели, у нас у всех может не быть шанса узнать ответ на этот вопрос. Не потому, что мы вас не возьмём с собой – а потому, что сами не сможет работать.

На этот раз дети кивают молча. Джейс достаёт откуда-то свою вечную тетрадь и начинает быстро записывать, что мы делали и какие действия в итоге привели к неожиданному эффекту.

Я, перегнувшись через край чаши, смотрю на свой стабилизатор и зависший в нём кристалл.

Я не ожидал такого эффекта — но я хотел увидеть что-то, что раздвинет рамки физической картины мира, и увидел. И как мне теперь жить в этом мире? Как приходить на семинар по небесной механике, зная, что есть сила, способная её перекроить? Меня вдруг на мгновение охватывает злость на Хаймердингера, который запретил даже говорить о магии, в то время как в мире, где возможны полёт и голубое сияние, сотни заунитов задыхаются от непосильного труда в непроницаемом для солнца химическом тумане.

Ровное голубое сияние не погасло совсем, сосредоточившись в центре кристалла, словно ожидая чего-то. Обещание перед Джейсом выполнено, как будто сообщало мне это сияние. Но чего у меня попросишь ты?

Я уже получил свой подарок, думаю я. Я познал свободу – только не знаю, хорошо это или плохо. Какие из постоянных останутся таковыми в этом новом мире? Воистину, чем больше узнаёт человек, тем яснее ему, насколько же ничтожно малы его познания.

Тут глухо лязгает дверь цеха, приводя меня в чувство. Я оборачиваюсь.

Паудер и Экко уже собрали разлетевшиеся по заброшенному цеху чертежи и расчёты, и Джейс отправляет их наружу, удостовериться, что у наших опытов нет ещё каких-нибудь неожиданных свидетелей, а потом подходит ко мне и крепко обнимает.

— Ты сделал это.

— Мы, — поправляю я, запуская пальцы в его волосы. — Твоя теория была верна. Нужно было только немного доработать метод.

— Это только начало, — шепчет Джейс. Я хочу ответить, что в следующий раз надо поэкспериментировать с амортизацией и попытаться сфокусировать энергию, но сгибаюсь в приступе кашля. Джейс гладит меня по спине, аккуратно поддерживая, и я думаю, что вот эта постоянная точно останется постоянной.

Наконец, Паудер и Экко возвращаются и сообщают, что вокруг никого нет, но зато они пригнали обратно свою лодку и могут отвезти нас обратно.

С точки зрения всеобщей безопасности разумнее было бы отказаться, думаю я, но привкус крови во рту вынуждает принимать не самые оптимальные решения. Если я хочу провести следующий опыт, мне нужно прийти в себя — и вот мы уже трясёмся в молчании по разбитым мостовым. Паудер жестами указывает направление, Экко за штурвалом подозрительно осторожен, Джейс держит меня за плечи. Я держу стабилизатор, на который, как на клетку с диковинной птицей, осторожно накинута старая куртка Бензо.

Они появляются неожиданно, и я вдруг понимаю, почему так тихо было в Переулках всю дорогу. И почему никто не следил за нами у старых литейных цехов — им не нужно нападать тайно. Нужно, чтобы видели все.
И боялись желательно.

Сейчас, при тусклом свете Заунского дня, я могу хорошо рассмотреть их: отливающую фиолетовым кожу, непропорционально выросшие тела, безумные розово-лиловые глаза и, что гораздо страшнее, всё ещё узнаваемые черты лица.

Знакомые черты лица.
И тот, кто сейчас легко, одной левой вытряхивает нас из нашей лодки на колёсах, как щепки из бумажного кораблика, делает это одной левой буквально — потому что вместо правой у него теперь протез с привычно вытянутым средним пальцем.

Ну здравствуй, сосед.

Джейс уже кидается ему наперерез, закрывая собой Паудер.
 — Экко, лови! — кричу я, бросаю парню стабилизатор и запускаю в соседа костылём, отвлекая того от Джейса.
Костыль со звоном отскакивает от протеза.
Драться я не умею. Но героическое самопожертвование в мои планы тоже не входит.
Когда сосед, и до шиммера не отличавшийся сообразительностью, забывает про Джейса и нависает надо мной, я выхватываю из кармана складную отвёртку Дома Талис, ловлю момент и блокирую протез: я очень хорошо помню, как он устроен.
Щёлк! Теперь у соседа снова только одна рабочая рука. Думать надо, на кого нападаешь.

Джейс в это время опрокидывает лодку обратно, и они с Экко заводят мотор. Металл визжит, шестерни цепляются, двигатель чихает и, наконец, оживает. Нам сегодня везёт?

Если и да, то не всем.
Удар со спины сбивает меня с ног, и я падаю под ноги соседу, снова чувствуя во рту вкус крови. Да, дело плохо. Лучше бы вместо танцев Джейс учил меня драться.
Джейс выскакивает из лодки и кидается ко мне, но бывший шахтёр уже поднимает меня вверх за больную ногу. Больно так, что в глазах темнеет.
А его напарник и не пойми откуда взявшийся третий громила уже бегут вслед за лодкой.

Тут уже не до волшебных кристаллов. Меня волнуют Экко и Паудер.

Без Джейса им не отбиться. Мы все понимаем это.
Я встречаюсь взглядом с перепуганной Паудер, и тут меня посещает очередная гениальная идея.

— Джейс, увози отсюда детей! — кричу я что есть сил.
— А ты? — синхронно орут из лодки.
— А я… — я поднимаю голову, смотрю прямо в мутные розовые глаза соседа и ухмыляюсь. — Хочу поговорить с Силко. Прямо сейчас.

Chapter 30: Use all your well-learned politeness, or I'll lay your soul to waste.

Summary:

Кажется, план Виктора сработал правда, в итоге почему-то он опять на полу и в крови.

So if you meet me, have some courtesy,
Have some sympathy, and some taste.
Use all your well-learned politeness, 
Or I'll lay your soul to waste.

The Rolling Stones

 

Крик моих друзей сливается с хриплым удивлённым голосом моего соседа: кажется, никто из них не ожидал, что, если подвесить меня вверх ногами, в голову мне придёт такая замечательная мысль. Я поясняю настолько внятно и спокойно, насколько могу вниз головой и почти шипя от боли:

— Силко. Химбарон. Мне надо с ним поговорить. Мне есть, что предложить. Ему будет интересно.

Сосед, кажется, удивлён: хорошо, значит, моим словам удалось проникнуть за мутный туман вызванной шиммером ярости. Он кивает, встряхивает меня, но я не успеваю возмутиться, потому что звуки сливаются в один, тягучий и противный, а мутный заунский день вокруг стремительно меркнет.

…Когда звуки появляются вновь, они почти оглушают, но я вовремя вспоминаю, что происходит, усилием воли удерживаю глаза закрытыми и медленно делаю вдох.

Дышать я могу. Отлично. Попробуй сориентироваться. Только не кашляй, Виктор, заклинаю тебя.

Это неожиданно легко: где бы я ни находился, воздух здесь слишком чистый для Зауна. В нём нет свежести Пилтовера, но нет и привычного мне химического привкуса, липкой тяжести. Этот воздух не лишён запахов, но запахи в нём как будто бы подобраны специально.

Хороший табак. Пряности. Сладковатый, вишнёво-миндальный, густой запах: будь он слишком сильным, болела бы голова, но его в меру. Ровно столько, чтобы поманить за собой, но не принести опьянения.

Кожа, явно дорогая, качественно выделанная и поддерживаемая в порядке. Тонкий, но чётко уловимый запах хорошего алкоголя – вроде той горькой настойки, которую подают в Пилтоверской чайной и которую надлежит пить с горящим сахаром.

Масло для оружия. Не такое, как у Вандера в подсобке и даже не такое, как у Бензо в ломбарде; без примесей, без прогорклого вкуса. Опять же, совсем не по-заунски.

Очень слабый запах затхлой солёной воды и старых промышленных цехов – но мне почему-то кажется, что и он неслучаен. Ему позволили тут остаться. В назидание посетителям или, может быть, в напоминание самому хозяину.

И тонкий-тонкий, почти неразличимый, вплетённый во все остальные, запах не то металла, не то крови, не то чего-то ещё, тёмного и тревожного, что так трудно описать, но можно почувствовать где-то на границе беспамятства. Отчаяние, с которым хватаешься за жизнь. Страх не проснуться. Запах проигрыша. Твоего проигрыша, если быть совсем точным.

Я не видел Силко со дня Восстания. Я помню его развевающиеся по ветру чёрные волосы, отчаянные и решительные голубые глаза, сжатые кулаки, обмотанные бинтами (он не был так силён в драке, как Вандер, но никогда не избегал её), и мне трудно представить его, такого, в этой комнате. Но никого другого представить здесь я тоже не могу.

Я лежу на полу, но этот пол вполне… благопристоен. Пытаюсь пошевелить руками и обнаруживаю, что они не связаны. Я тут же понимаю, почему: при попытке пошевелить ногами моё дурацкое тело пронизывает такой болью, что я вздрагиваю. Да, сосед явно долго копил злость. Надо было делать мой домашний подъёмник бесшумным…

— Неужели в тебе ещё было, чему сломаться? — спрашивает насмешливый голос.

Кажется, дальнейший маскарад бесполезен. Я открываю глаза.

В человеке, сидящем за столом возле изящного, круглого окна из зелёного витражного стекла, на первый взгляд действительно трудно узнать Силко — не только потому, что его лицо изуродовано длинным шрамом, рассекающим почерневший глаз — но, встретившись с ним взглядом, обмануться уже невозможно.

— Давно не виделись, Силко, — я решаю пока не смотреть на свою ногу, но по ощущениям, если бы не ортез от Джейса, я бы её просто-напросто лишился.

— Разве это моя вина, что после Восстания ты выбрал служить Пилтоверу? — пожимает плечами Силко.

— Поверхностность суждений ещё никому не шла на пользу, — замечаю я. — Тем более что сейчас на благо Пилтовера работаете вы.

— Неужели? — Силко саркастически приподнимает бровь. — И почему же?

— Я видел под микроскопом Заунскую воду, — спокойно отвечаю я.

— Я её видел не под микроскопом, — ухмыляется Силко, но я вижу, что его передёргивает. — А изнутри. Я в ней тонул, видишь ли.

Вот оно что. Да, ходили слухи, что Вандер утопил Силко после Восстания. Силко поворачивается ко мне израненной половиной лица.

— Знаю, знаю, вы сейчас скажете: неужели в ней ещё было, чему испортиться? — продолжаю я, не отводя взгляда: после Восстания я видел и не такое. — Но раньше это был яд, который оседал в глубине. Сейчас это яд, который стремится на поверхность и пропитывает собой всё, живое и не живое, что ещё осталось в этой воде. Я видел все показатели в динамике.

— И?..

— Я хорошо учился и у профессора Хаймердингера, и у доктора Синджеда. Я долго пытался понять, кому это может быть выгодно. Сначала думал, что вам: наркотик, который наводняет Переулки… шиммер, кажется?.. его ведь связывают с вашим именем. Но если подумать, вы же уничтожаете Заун собственными руками. А кто-то при этом дёргает за ниточки, как в кукольном театре на приграничном рынке.

— Ты пришёл сказать мне, что я марионетка? — кажется, он искренне удивлён. Сильнее, чем разгневан, куда сильнее.

— Заметьте, если бы меня сюда не притащили за ногу, это предположение звучало бы не так убедительно, — я пожимаю плечами.

Силко молчит. Как же всё-таки жаль, что я не умею врать: было бы легче. Впрочем, всё, что я говорю, это факты, подтверждённые лабораторными наблюдениями.

— Шиммер это не просто оружие, — наконец, вкрадчиво произносит Силко. — Это средство, которое приведёт нас к независимости.

— Нас это кого? — уточняю я. — Как неприятно будет, если жители Зауна подумают, что кто-то, прикрываясь независимостью, не только наводняет Переулки наркотиками, от которых зауниты теряют человеческий облик, но и отравляет последнее, что у них осталось: сам Заун?  

—  У свободы есть цена, — медленно отвечает Силко. — Шиммер это свобода, а если кому-то плохо от свободы, значит, они оказались к ней не готовы. И если ты хочешь обвинить меня в том, что я использую все средства, чтобы дать Зауну шанс на свободу, то ты, похоже, и правда продался Пилтоверу, как говорят в переулках.

— В переулках говорят вовсе не обо мне, Силко. А шанс на свободу выдаётся не так часто. Печально будет, если в конце мы получим очередной Мост Прогресса. Кому нужна независимость в городе-призраке? А Пилтовер продолжит процветать: он не зависит от нашей воды.

— Что ты хочешь сказать?

— Что никто не выходит на войну с недоделанным оружием. Толпа бандитов-переростков, которые сами себя не контролируют, это плохая армия. А когда она получена ценой здоровья остального города… Я мог бы доработать формулу шиммера. Так, чтобы не уничтожить город, защищая его.

— Я похож на глупца, который допустит пилтоверского выскочку до формулы? — Силко снова криво улыбается.

Я не могу сдержать нервную усмешку: всё-таки забавно, пилтоверский выскочка. Это, конечно же, не я, но Силко не может об этом знать.

— А если вы меня до неё не допустите, то точно будете похожи на марионетку. Подозрения о том, кому именно выгодно травить Нижний Город производством шиммера, есть не только у меня. В Переулках всегда шепчутся, вы знаете. Зауниты умеют думать своим умом.

— Что тебе нужно? — Силко резко встаёт из-за стола, и я снова поражаюсь произошедшей с ним метаморфозе. Высокий, худой своём тёмно-красном с золотом камзоле, идеально выбритый и со вкусом подстриженный, он совершенно не похож на молодого бунтаря, который вёл за собой народ на баррикады. Он выглядит угрожающе — и одновременно величественно, так, что от него не получается отвести взгляд. Против воли я чувствую себя перед ним также, как перед Советом Пилтовера. Деваться некуда, остаётся только идти до конца.

— То же, что и вам. Свободный Заун.

Силко молчит. Я смотрю в зелёное стекло за его спиной, пытаясь разглядеть, день там или ночь. Не то чтобы это имело значение, хотя в прогностическом смысле полезно знать, сколько я пролежал в беспамятстве. Нога болит всё сильнее, тошнотворной волной накатывает усталость. На что я вообще рассчитывал? Хромой умирающий студент, у которого всё написано на лице, решил обхитрить химбарона?

— Предположим, что ты прав, — наконец, говорит Силко. — Предположим, ты не врёшь. Чего тогда ты попросишь за свою работу?

Это я не продумал: всё-таки я слишком плохо разбираюсь в людях. Скай была права. Не то от нервов, не то от усталости меня снова накрывает приступ кашля, и я беспомощно корчусь на полу, пытаясь не дёргаться, чтобы не шевелить ногой, но, конечно, всё равно дёргаюсь всем телом. Я вытираю рот рукой и вижу на полу кровь. Плохо. Очень плохо.

— Ну конечно, — тон Силко вдруг меняется. Он нагибается ко мне совсем близко, и его голубой глаз, не тронутый токсичной водой, смотрит со смесью жалости и злорадства.

— Конечно, — повторяет он. — Ты доработаешь формулу и не подведёшь меня, ведь шиммер нужен тебе для себя самого.

 

Я не умею врать, но некоторые вещи говорят сами за себя.

Кто бы знал, что в некоторых случаях кровохарканье оказывается редкой удачей.

 

Chapter 31: King of medicine

Summary:

Больше шиммера королю шиммера!

Wouldn't know where to begin,
I ask the kings of medicine,
But it seems they've lost their powers
Now all I'm left with is the hours.

Placebo

Моя репутация тоже говорит сама за себя. Не знаю, правда, о чём она говорит громче: о том, какой я талантливый учёный, или о том, сколько мне осталось. Но сейчас это неожиданно оказалось мне на руку: едва ли Силко поверил мне сразу и безоговорочно, но, по крайней мере, мне больше ничего не сломали и вскоре допустили в лабораторию.

Конечно, больше всего меня интересовало, работает ли доктор Синджед где-то у Силко или одноглазый химбарон в красивом камзоле получает готовое вещество, выдаёт его наименее ценным из своих последователей и наблюдает за эффектом. Я надеялся на первое, но понимал, что это было бы слишком большой удачей для меня и слишком неосмотрительно для Синджеда. Так оно и оказалось: на заброшенной фабрике, которую Силко переоборудовал в свою базу (надо признать, весьма разумно, с инженерной точки зрения мне почти ни к чему не хочется придраться) была только небольшая химическая лаборатория.

И я не выхожу из этой лаборатории вот уже который день. Я быстро теряю счёт времени под землёй, но работать неожиданно трудно: дело не в том, что нога ужасно болит, а в том, что я не знаю, добрались ли Джейс с детьми до Вандера. В порядке ли они? Что вообще происходил за стенами фабрики? Спросить Силко не выйдет: вдруг самим этим вопросом я поставлю его в известность об их существовании и связи со мной? Это, конечно, я во всём виноват со своей самонадеянностью. Притащил Джейса в Заун и оставил в одиночестве.

У меня, конечно, был план: попасть к Силко. Разобраться в тонкостях производства шиммера. Убедиться в том, что я прав насчёт источника ключевого компонента (а если я не прав, найти источник). Уничтожить ключевой компонент.

План этот, который я в красках рисовал себе, ещё пока лежал в лихорадке в госпитале, а Джейс со Скай ссорились у моей постели, был хорош всем – но по привычке включал только меня одного. И рисковать я должен был собой одним, а не Джейсом, о котором, я уверен, уже слышала половина Нижнего Города, покуда половина Верхнего его ищет.

Что касается шиммера, Синджед явно задавался теми же вопросами, что и я. В лаборатории есть как образцы чистого вещества в разных итерациях, так и пробирки с кровью подопытных, которые, я надеялся, приходили в себя в ущелье, питаясь Вандеровским супом. Или не приходили: первые пробы вещества довольно быстро превращали кровь в то самое ярко-розовое желе, которое мы с Джейсом запечатывали в контейнер в лаборатории Хаймердингера. Данных о выживании на уровне организма для этих проб не было. И я, увы, догадываюсь, почему.

Времени в обрез, а мне нужно не только продвинуться в понимании механизма действия шиммера, но и каким-то образом доказать свою полезность Силко.

А я ведь даже не химик.

Я сплёвываю кровь в чашку (пригодится для наблюдения реакции с новой фракцией), прикрываю глаза и представляю, что вожусь с нестабильным соединением не один, а с Джейсом. Когда второй внутренний голос в моей голове стал его голосом? Тем, который отвечает за самые рискованные предположения, но предупреждает, что надо отойти подальше перед тем, как запустить реакцию. Напоминает мне о том, что за пределами классической биохимии и гидродинамики есть что-то ещё – о чём никогда не говорил Хаймердингер, но, возможно, догадывался Корин Ревек, решаясь на свои бесчеловечные эксперименты. И я делаю следующий тест, который показывает очередной невозможный с точки зрения классической химии результат.

Если бы ты знал, Джейс, думаю я.

Если бы ты знал.

Иногда в лабораторию приходит Силко и молча смотрит, как я работаю. Я привык не обращать на него внимания, как раньше не обращал внимания на делегации совета, которые периодически толкутся в кабинете декана Хаймердингера и пытаются выманить его в Башню Совета Пилтовера.

Силко, кажется, тоже проводит исследование: исследование меня. Можно ли мне доверять? Что я такое? Зачем я здесь?

Однажды мои опыты оказываются неожиданно красочными: на краткое время уже увядшее растение оживает, резко выбрасывает к потолку новые ярко-розовые побеги и тугие бутоны, которые раскрываются и стремительно вянут раньше, чем я успеваю досчитать до тридцати.

Двадцать восемь секунд, дотошно фиксирую я в журнале. Что ж, этот организм, кажется, успел выполнить свою функцию и дать семена. По сравнению с ранними пациентами доктора Ревека — это прогресс. Никогда бы не подумал, что применю это слово в таком контексте.

— Что это? — спрашивает Силко, первый раз нарушив тишину.

— То же, что с человеческим организмом, — я пожимаю плечами. — Он собирает ресурсы для финального прыжка. И совершает его.

— А потом? — Силко небрежно, чуть брезгливо указывает длинным пальцем на засохшие стебли.

—  Что вы имеете в виду? — вежливо переспрашиваю я, чувствуя, как мои брови ползут вверх. — Так и выглядит финальный прыжок.

— Минуту, — израненная сторона лица Силко как будто сведена судорогой. Он отходит в дальний угол лаборатории и достаёт из кармана своего фрака ампулу и стеклянный шприц в футляре.

— Вам помочь? — спрашиваю я, поддавшись какому-то неясному чувству, которое Джейс когда-то принял за жалость, но это не жалость. Жалость унижает, но в том, что ворочается в глубине моей души, плохо вместимое в слова, нет желания унизить. Нет брезгливости. И страха нет. И Силко тоже это чувствует, потому что он вдруг снова поворачивается ко мне.

— Если ты умеешь ставить уколы в глаз.

— Не пробовал, — честно сознаюсь я. — Но я хорошо знаю анатомию и привык к тонкой работе.

— Неужели тебе не хочется самому всадить иглу мне в мозг? — криво ухмыляется Силко.

— Зачем? Вы столько раз вытаскивали нас со Скай с этой заброшенной фабрики. Могли бы не связываться.

— Ты помнишь? — кажется, химбарон действительно удивлён. А ещё ему действительно больно.

— Хорошая память важна для учёного, а память о хорошем – для заунита.

— Важнее, чем о плохом? — Силко обходит меня со спины и снова поворачивается ко мне неповреждённым голубым глазом.

— Для меня да. Вопрос выживания. Видите ли, я ещё ни разу не приходил в себя с мыслью о том, как хочется кому-нибудь разбить лицо. Только о том, как…хочется с кем-нибудь обсудить термодинамику.

Я стараюсь не покраснеть. Не уверен, что мне это удаётся – а также что это имеет значение. С точки зрения Силко то, что я говорю, всё равно звучит глупо, поэтому какая разница, термодинамика или привязанность. Тем более что это одно и то же.

— Ты странный, Виктор, — замечает Силко, насмешливо выделяя моё имя, и протягивает мне ампулу и футляр.

Не он первый, не он последний. На первый взгляд такое…величественное наименование действительно не очень подходит хромому больному калеке. Мои родители, впрочем, явно знали, что делали, давая мне такое имя-оберег: я всё ещё жив, сумел стать ассистентом Хаймердингера, а теперь, как выясняется, ещё и нашёл мужа. И хотя я не верю в то, что имена определяют судьбу, насмехаться над ними точно также ненаучно. Я осторожно беру из рук Силко ампулу (в ней, конечно, тоже шиммер, что многое объясняет) и шприц.

— Вы уверены? У меня действительно нет опыта, — напоминаю я.

— А у меня есть выбор?

— Если бы у вас не было выбора, у нас не было бы проблем, — в тон ему отвечаю я. Возможно, если не накачивать наркотиком своих подчинённых так, что у них в глазах двоится, и уколы бы кто-нибудь ещё мог ставить, думаю я. Но глядя на то, как меняется лицо самого химбарона, пока я медленно ввожу лилово-розовый раствор, я начинаю лучше понимать его мотивацию — и мотивацию моего не очень-то красноречивого соседа тоже.

Силко молча кивает мне и идёт к выходу из лаборатории, такой же прямой и угрожающий, как обычно. Ничего не изменилось, я по-прежнему не понимаю, доверяет он мне или ему просто интересно.

— Что будет после финального прыжка? — спрашивает Силко уже в дверях. Я отвечаю, не оборачиваясь:

— Вы сами видели.

— Это неизбежно?

— Да.

Молчание в ответ. Я слышу удаляющиеся шаги за своей спиной: спокойные, размеренные, как будто Силко спрашивал не о собственной участи и не об участи города, по чьим венам уже течёт эта неизбежность его собственными усилиями. И как будто ответ имеет значение.

— Но прыгать не обязательно, — продолжаю я как будто сам для себя, но достаточно громко, чтобы быть услышанным. Шаги на секунду замолкают и удаляются вновь.

Я смотрю на шприц, который остался лежать на столе. Ладно, с этим хотя бы понятно, что делать. Простое в управлении полуавтоматическое устройство будет готово к следующему разу.

Chapter 32: All is fair in love and war, but I can't fight with you anymore

Summary:

Иногда Виктор думает слишком громко, но сегодня это хорошо!
Глава, в которой физика встречается с химией, а Кейтлин — с Вай!

P.S. Прошу прощения, что всё так долго, реальная жизнь настигла меня и была безжалостна.

All is fair in love and war,
But I can't fight with you anymore

 

The Crane Wives

Работа в лаборатории идёт прекрасно: я сумел выделить все ключевые стадии трансформации белков при контакте крови и шиммера и понять, где именно ломается цикл трикарбоновых кислот. Это позволило мне придумать механизм противоядия – Синджед явно ни о чём таком не думал, он относился к подчинённым Силко как к расходному материалу. Но здесь противоядие было не сделать: не хватало реагентов, а просить их у Силко казалось слишком подозрительным.

Как-то Силко спросил меня, как дела у Вандера. Я удивился: разве у него недостаточно шпионов в Переулках, чтобы и без меня знать всё о планах человека, которого он регулярно пытается убить?

— Зачем мне его убивать? — удивился Силко. — Если бы я хотел убить Вандера, я бы давно это сделал, это не сложно.

— Чего же вы тогда добиваетесь?

— Чтобы он дрался. Чтобы он боролся.

Силко кажется, что это очевидный ответ. А мне опять кажется, что я чего-то не понимаю в человеческих взаимоотношениях, но сейчас я этому скорее рад. Не хочу даже представлять, как ещё можно интерпретировать угрозу жизни человека, кроме как в прямом смысле.

Примерно об этом я думаю, лёжа на своей кровати вечером после очередного эксперимента. Точнее, это я надеюсь, что сейчас вечер: на поверхности (если так можно назвать Переулки Нижнего Города) я не был настолько давно, что потерял счёт времени. Да и Силко я тоже давно не видел, хотя после того, как я сделал ему полуавтоматический шприц для интраорбитальных инъекций, он стал заходить ко мне чаще и даже иногда разговаривать об отвлечённых вещах. Ну, вроде Вандера.

Мне почти удаётся заснуть, когда в вентиляционной шахте я слышу сначала звук удара, потом возню, а потом уже откровенную драку. Неужели в этой вентиляции всё время кто-то сидит и шпионит за мной? Я бы его раньше услышал, акустика под сводами старой фабрики отменная. Но кому тогда понадобилось драться в вентиляции у Силко?  

Также по звуку очевидно, что куда-то ещё из этой вентиляции не пробраться. Впрочем, мало ли, какие здесь порядки. Минуту или две я не реагирую и продолжаю попытки уснуть. Драка в вентиляции становится слишком раздражающей (неужели я отвык от Зауна?)

— Я вам не мешаю? — наконец, не выдерживаю я. — Дорогу подсказать, может?

На секунду драка затихает, а потом два очень знакомых девичьих голоса одновременно кричат:

— Виктор?

И снова одновременно:

— Ты что, его знаешь?

Ну нет, это уже просто смешно. Я с некоторым трудом встаю, зажигаю свет и складной отвёрткой, крепление для которой Джейс так удобно вделал в мой ортез на ноге, раскручиваю решётку, и в комнату вваливаются изрядно побитые жизнью (впрочем, скорее друг другом) Вай и Кейтлин Кирамман. И если первую я хоть как-то могу себе представить здесь, то что в Заунской вентиляции делает наследница одного из Семи Домов и дочь Советника Кассандры, я не могу предположить и поэтому просто наливаю обеим воды и выжидательно смотрю.

— Меня твой Джейс прислал, — мрачно косясь на недавнюю противницу поясняет Вай, залпом осушив стакан.

— Откуда ты знаешь Джейса? — брови Кейтлин взлетают вверх несмотря на весь её самоконтроль. Да, перед тем как работать Миротворцем, придётся потренироваться скрывать эмоции. Она пить не стала. Осторожна. Молодец.

— А ты откуда? — Вай, кажется, с трудом сдерживается, чтобы не поддеть Кейтлин локтем. — Ты вообще кто? Виктор, это кто?

— Вай, это Кейт, наша коллега из Пилтовера. Кейт, это Вай, наша коллега из Зауна, — я запоздало представляю их друг другу. — Как вы могли заметить, я знаю вас обеих. Джейс тоже. А также Скай Янг.

— Я как раз от Скай, — Кейтлин всё ещё с недоверием косится на Вай. — Ты уверен, что при ней…

— Можно говорить? Это я не уверена, что мы можем о чём-то говорить в присутствии этой выскочки из Верхнего Города! Её тут никто не знает!

— Вай, она, между прочим, добралась оттуда, — замечаю я. — Что, признаться, внушает уважение. Особенно если учесть, что её никто не знает. Ладно, рассказывайте по очереди.

Больше всего мне хочется спросить, как там Джейс, но я не уверен, что это уместно. Обе девочки рисковали жизнью для того, чтоб передать мне что-то важное… ну, или просто следующее поколение ничуть не умнее моего… И я всё-таки спрашиваю шёпотом:

— Джейс в порядке?

Кейтлин и Вай совершенно симметрично закатывают глаза, но тут же снова подозрительно косятся друг на друга.

— Вандеру пришлось его запереть ненадолго, чтоб он не помчался немедленно тебя спасать, но потом он внял голосу разума и даже сам рассказал нам, что у тебя был план и ты действительно собирался к Силко исследовать шиммер. Совершенно ненормальный – но красавчик, этого не отнять.

Я краснею. Кейтлин уже откровенно глупо хихикает. Вай продолжает:

— Его несколько раз приходили искать Миротворцы из Пилтовера, но они с Вандером оборудовал кузницу и делают протезы, причём такие, что люди с ними в шахту на работу возвращаются. Так что выдавать Джейса никому не с руки. И не с ноги, ха-ха. А ещё они с Экко и Паудер делают всем какие-то новые лампы, с которыми видно даже в шахтах и в зелёном тумане. И что-то такое делают с этими вашими…синими штуками. В общем, обратно тебе его вряд ли отдадут.

— Что ты имеешь в виду? — Кейтлин хмурится.

— Шиммера стало немного поменьше, — пожимает плечами Вай, берёт со стола стакан Кейтлин и залпом осушает. — Прикинь, можно вернуть себе возможность привычной жизни: снова работать и не рисковать ни потеряться в тёмной шахте, ни никогда не прийти в себя после шиммера. Эти ребята из ущелья…некоторые ведь выжили. И на них страшно смотреть, но скорее противно. Они такие же изуродованные, но больше не сильные и не всемогущие. И отдают всё за наркоту, а на самом деле им нужно лекарство. Собственно, об этом Джейс и хотел с тобой поговорить.

Я потрясённо молчу. Как будто Джейс действительно читает мои мысли. Как будто второй голос в моей голове действительно его.

— Я понял. А Скай? — я поворачиваюсь к Кейтлин.

— А Скай работает в проекте по шиммеру в Пилтовере, — Кейтлин внимательно смотрит на меня. Вай вскакивает и пытается возмутиться, но я жестом прошу её помолчать. Кейтлин продолжает:

 — Потому что вы с Талисом оба застряли в Зауне, а профессор Хаймердингер должен быть в курсе, что происходит, чтобы вовремя… вмешаться. И уничтожить все разработки тогда же, когда вы уничтожите шиммер здесь. Но нельзя просто уничтожить, нужно попытаться помочь тем, кто пострадал. Профессор сам хотел к вам прийти, Виктор, но… понимаете, ему там кое-где просто не дотянуться. По росту.

— По росту? — не выдерживает Вай и презрительно кривит губы. — Да тут шестилетка дотянется.

— Профессор Хаймердингер ниже шестилетки, — киваю я, и, когда брови Вай ползут вверх, дотошно уточняю:

— Но это наименее удивительное в происходящем. Самое удивительное — это насколько вы вовремя. Я сейчас напишу письма Скай с профессором и Джейсу. Когда у них получится сделать то, что я придумал и оно будет работать, сообщите мне и обязательно друг другу.

— Не если? Когда? — поднимает бровь Кейтлин. Вай зевает:

— Не знаю, как у вас, а у нас считается, что Виктор может всё.

Я совсем не уверен в том, что я могу всё. Я, в конце концов, даже не химик, но Скай — химик, Хаймердингер — йордл, который основал Пилтовер, а Джейс…  Вот он действительно может всё.

Соберись, Виктор.

Я умею собраться и, к счастью, протоколы сегодняшних опытов и все реакции у меня записаны, остаётся только переписать и изложить мои соображения о том, как именно поражённый шиммером энергообмен можно восстановить. Я не пишу ни о чём, кроме химии и физики, ни слова, одни формулы — но я знаю, что всё остальное Джейс и Скай прочитают в моём почерке, во въевшемся в бумагу запахе лаборатории и затхлости старой фабрики — том самом, который неуловимо чувствуется даже в кабинете Силко, потому что напоминает ему, кто он на самом деле.

Напоминает мне, кто я. И расскажет Скай о том, как всё это закончится.

— Как они сообщат друг другу? — интересуется сообразительная Кейтлин. — Мисс Янг нельзя в Заун, это разрушит её легенду. Джейсу нельзя в Пилтовер, он по-прежнему в розыске. Профессор…

— Элементарно. Держать связь будете вы двое, — отвечаю я сквозь кашель. — Вай, покажи Кейтлин несколько путей, о которых не знают Миротворцы.

У меня есть некоторые сомнения в выполнимости этой идеи, но дальше девушки настолько синхронно и в одинаковых выражениях (с поправкой на стиль речи) возмущаются, что я понимаю: они сработаются. И правда: к моменту, когда я дописываю последнее письмо, они сидят с одинаково раздражённым видом и планом следующей встречи. Я вручаю девушкам по письму.

Ну вот и всё.

— Виктор, — оборачивается ко мне Вай, когда Кейтлин уже исчезает в вентиляции, и протягивает мне руку. — Джейс просил передать.

Я уже знаю, что. Она разжимает ладонь, и я осторожно беру двумя пальцами шестерёнку.

— У тебя такие холодные руки, — пугается Вай. — Ты только… ну… не умирай тут, хорошо?

Я киваю, сдерживая кашель, и вдруг вспоминаю о своём обещании Джейсу.