Всё, что успеешь спасти

by Nightmare_Boy

Summary:

1950-ые!au, где Юджи и Мегуми знакомятся на последнем году обучения в школе и их жизни начинают сплетаться друг с другом. Они узнают, что у опекуна Мегуми, их школьного учителя по математике Годжо Сатору, в прошлом был близкий друг по имени Сугуру, и вместе решают его найти.

Notes:

Насчёт персонажей:
Эта история в первую очередь про романтические отношения Юджи и Мегуми, но кроме них она ещё и о том, какое влияние оказывают на ребят их близкие люди.
О Юджи до определённого момента заботился его дедушка. Я не буду спойлерить почему, только скажу, что это не из-за его смерти. А Мегуми живёт с Цумики и Годжо, который является опекуном для них обоих.
Взаимодействия всех пятерых здесь будет много.

Насчёт пэйрингов:
Вся история показана с точки зрения Мегуми и Юджи, в том числе то, что касается сатосуг.
Не хочу создавать ложные ожидания. Мне нравится, что многое из отношений Сугуру и Сатору останется здесь только между ними — как те зацензуренные слова, — но одна из основных интриг этой работы в том, смогут ли Мегуми и Юджи отыскать Сугуру и жив ли он вообще.

Насчёт выкладок:
Главы по 15-20 страниц — раз в две недели по воскресеньям.
Приглашаю читать онгоингом, потому что так будет интереснее и вам, и мне ♡

Заглядывайте на канал, где я рассказываю про изнанку этой работы
https://t.me/nightmare_boy_writes

Chapter 1: Лжец

— Эй! — Юджи крикнул.

Он не запомнил этого парня по имени, но среди лиц новых одноклассников вырисовывался похожий на него образ. Это был один из ребят, которые сослались на свои дела, когда он предложил помочь учителю Годжо и искал себе напарника.

Тот обернулся — фон из снега и домов очертил профиль — и пошёл дальше.

— Да чтоб тебя, — процедил Юджи.

Он поставил коробки на землю и тряхнул руками — пальцы онемели не то от веса, не то от холода. Мало того что он не должен был тащить это всё один, так ещё и дорога запуталась в поворотах и не совпадала с объяснениями.

Одноклассника, который вызвался ему в пару и который знал, где учитель Годжо живёт, он прождал минут десять. Ну и ладно. Юджи спросил путь у другой учительницы, и какое-то время дорога, точно послушный пёс, следовала её указаниям — прошла мимо здания почты, сразу за ней подразнила голод запахом из лапшичной забегаловки и дальше пересекла реку и сверкнувшие стальным блеском железнодорожные пути, — а потом уткнулась в развилку, которая должна была вывести его к рыбному магазину и оттуда напрямую.

Никакой лавки здесь не было. Только дома, ползущие вверх по склону, деревья, с которых ноябрьский мороз за одну ночь счистил цвет, и он с ноющими руками и двумя коробками.

А теперь его одноклассник чесал мимо него по своим ничуть не выдуманным делам.

— Такахира! — вспомнил он фамилию.

Юджи наклонился — зачерпнул рыхлого снега, талым холодом промочившего перчатки, — и слепил снежок. Память на имена у него никудышная, а вот бросал он лучше всех в школе. Что в старой, что в новой.

Он занёс руку и пустил снежок по низкой дуге. На миг почудилось, что тот пролетит мимо или вообще рассыплется в воздухе, но снежок разбился о спину и брызнул по чёрному пальто, словно искры.

Одноклассник обернулся — фон из снега и домов очертил тушь волос и тёмные глаза, — и Юджи понял две вещи.

Это не Такахира — раз. А ещё он жутко зол — два.

— Извини! — крикнул Юджи.

Но тот уже зашагал навстречу. Отвечать не нужно — по лицу и так читалось, куда он предпочёл бы запустить ему следующий снежок.

Чу́дно. Первая неделя в новой школе, а он уже нажил себе врага.

— Извини, — повторил Юджи, когда тот подошёл ближе. — Я перепутал тебе кое с кем другим.

— Это я понял, — произнёс он.

И остановившись, взглянул на коробки.

— Тебе помочь?

От тона веяло холодом сильнее, чем от земли сквозь тонкие подошвы, — так спрашивают о домашнем задании ученика, который весь год носил в школу пустые тетради и забирал обратно домой дурные отметки. Усталость, смешанная с презрением. Ну спасибо.

Он был без козырька. Под чёлкой — слишком длинной даже для нынешних вольных правил — бровь рассекла царапина. И тут Юджи понял третью вещь — он знал этого парня по имени.

Худшую мишень для снежка ещё нужно было поискать.

— Ты это барахло куда-то несёшь? — спросил он и кивнул под ноги.

— Вообще да, — Юджи поколебался. — Учитель Годжо сказал, что не успевает забрать свои вещи. Новое здание и…

— Я в курсе.

— Так что я предложил помочь ему. Только не помню, куда идти дальше.

Он поднял бровь.

— А предлагал тогда зачем?

— Эй, я не совсем дурак, — цокнул языком он. — Я не собирался идти один. Меня должен был провести кое-кто из школы.

— Я понял. Ладно.

Наклонившись, он взял одну из коробок, и прежде чем Юджи успел ответить, перед глазами мелькнула россыпь снега на его пальто — он тряхнул головой, и волосы прикрыли кончики ушей, красные от холода.

Юджи прихватил свою и припустил за ним вверх по улице.

Одну коробку нести было нетрудно — вторая больше не норовила свалиться и не загораживала обзор, и он наконец-то смог пустить взгляд в поисках чего-нибудь примечательного.

Не-Такахира смотрел прямо — в глазах бликовало затянутое тучами небо, как кадры из кинофильма, — безразличный к возможной беседе. Из его коробки торчала пара книг и какие-то награды или сувениры.

Вообще-то весь последний урок Юджи ждал эту прогулку — пройтись, поболтать с одноклассником, всё лучше, чем возвращаться сразу в стылое общежитие. Эту часть Мориоки он знал только по летним фестивалям и походам за покупками и успел забыть, что такое жизнь в городе и чем здесь заняты его ровесники. На окраине, где они с дедушкой жили раньше, в старшую школу всегда был недобор, а около их дома после захода солнца разве что волки не выли.

Когда он перевёлся сюда, в классе пустовало пять парт. Две из них занимали девочки-близняшки, которые как раз слегли с гриппом, — школа была смешанная, и первые пару дней он до жути боялся, что его вызовут отвечать и он осрамится перед девчонками.

Две другие парты принадлежали парням. Один не ходил в школу, потому что у него был сломан нос, а другой — потому что он ему этот нос и сломал. Юджи поинтересовался, что они не поделили, и ребята бросили, что с головой у второго не всё в порядке и что он такой всегда.

— Чего ты на меня так смотришь? — спросил он.

— А ты же Мегуми? — Это имя в память почему-то врезалось. — Зенин Мегуми, верно?

— Я бы спросил, как ты догадался, но гением для этого быть не нужно.

— Да мне и ответить несложно, — усмехнулся Юджи. — Я услышал про драку от Кейджи и Ичиро. Они только и говорят, мол, что будет, когда ты вернёшься, и всё такое.

— М-м, — хмыкнул Мегуми.

Человек, которого ждало продолжение потасовки, мог бы проявить и побольше интереса к своей судьбе. Ну или Кейджи и Ичиро и впрямь заслуживали только м-м. Эти двое похожи на тех, кто охотнее болтает, чем что-то делает.

— Так ты в моём классе? — спросил Мегуми.

— Выходит, что да.

— И они твои приятели? — Мегуми поглядел на него.

— Да нет, не особо. Просто они громкие ребята. Их сложно не подслушать.

В полуночно-чёрном взгляде что-то смягчилось, словно растаяли дрожащие в ледяном воздухе звёзды, и он отвернулся.

Вновь сгустилась тишина, как пугливый утренний туман, — под ботинками захрустела слякоть, рядом пара женщин окликнули друг друга из соседних косых дворов и внизу под холмом прогудел поезд в сторону Токио, — но она стала теплее и уютнее. До сих пор с запахом прелой листвы и сырой земли, который не успела выморозить первая холодная ночь.

А он не отказался бы послушать, что насчёт драки скажет Мегуми. Всё-таки он выручил его и даже за снежок не разозлился.

— Спасибо, — Юджи тряхнул коробкой, и её нутро пожаловалось в ответ тихим стуком. — Иначе я бы до сих пор там стоял.

— Не благодари. Мне по пути.

— Всё равно спасибо.

— Думаешь, это поможет тебе подтянуть оценки по математике? — поинтересовался он. — Годжо любит быть со студентами на короткой ноге, но на их оценки это никак не влияет. Это тебе предупреждение, чтобы ты не старался зря.

Юджи вздохнул.

— Да-а… Если бы. Чтобы помочь моим оценкам, нужно перетащить хотя бы тысячу таких коробок.

В уголке губ Мегуми притенилась усмешка.

— Вообще не знаю, зачем мне заканчивать старшую школу, — добавил Юджи. — Мой дедушка упёрся в эту идею, чтобы я доучился. Но я же и так постоянно пропускаю уроки из-за работы. Надоедает оправдываться перед учителями.

— Почему ты тогда не ушёл?

— Меня уговорили остаться, чтобы я участвовал в соревнованиях. Ну знаешь, на уроках стали спрашивать поменьше. Да и дедушку не хотелось расстраивать.

Под взглядом Мегуми он замолчал. Не привыкать, что люди пропускают его слова мимо ушей — особенно учителя или хозяева в их доме. Это как стрелять дробью — если говоришь много, что-нибудь да и попадёт в цель. Но Мегуми из тех, кто слушал внимательно. Вроде как стоило подбирать слова.

— То есть ты решил по собственной инициативе? — спросил Мегуми.

— Я же уже сказал.

— Ради учителя, которого ты даже не знаешь.

— Да мне не тяжело, — бросил Юджи. — И у меня в последнее время появилось много лишнего времени, так что…

Мегуми хмыкнул.

— Не бывает лишнего времени. Разве что у людей, которые не способны себя занять.

— Зависит от обстоятельств.

— Всё равно не думаю, что время может быть лишним.

Может. Когда тебе приходится ждать и никто не говорит, ни сколько нужно будет ждать, ни чего, и ты ничего не можешь с этим сделать. Только ходить в школу, прикидываться невидимкой на уроках, бросать мячи, бегать стометровки и так далее и так далее и всё тому подобное. Ну или вот — помогать учителю математики.

Тогда да — время может быть лишним.

— Почти пришли, — сказал Мегуми. — Дальше не ошибёшься. Его дом сразу видно.

Они свернули за угол, и он указал на двор в конце улицы.

— Он живёт здесь? — удивился Юджи.

— М-г.

— Да ладно.

Здание — всё равно что пятно на белой рубашке. Стеклянные стены, каменная крыша и поднятая над землёй такая же терраса из серого камня. Как самородок кварца, который ещё не очистили от дешёвых примесей. Ни красивым, ни изящным язык бы не повернулся его назвать. Да и сравнить не с чем — даже на фотографиях, которые долетали до них с Запада через открытки и журналы, жилые постройки выглядели иначе.

Но если бы он увидел город из таких зданий в манге о другой планете, то мог бы поверить.

— Откуда здесь такой дом?

Мегуми пожал плечами.

— Учитель Годжо сказал, что, когда я приду, дома уже может быть кто-то из его детей, — добавил Юджи. — Он тогда попросил занести вещи в его кабинет. Скажи, было бы неплохо глянуть, что там внутри?

— Его детей? — переспросил Мегуми.

— А больше тебя ничего не волнует? — возмутился он. — Да какая разница? Пойдём попробуем. Может, дома кто-то есть.

Во двор их пригласила цепь следов — подтаявшая слякоть на сырой земле. Ничего примечательного за забором не было — пара деревьев, скамья под ветвями абрикосы, — словно хозяева решили, что дом либо слишком хорош, либо его уже ничем не спасти.

У крыльца мелькнул оттенок белого на белом и, повернувшись, блымнул на них голубыми глазами.

— Ну хотя бы кот дома, — заметил Юджи.

Пристроив коробку возле двери, он постучал. Мегуми мялся рядом — порог приютил глухой стук его ботинок. Нетерпеливый, словно они пришли не к учителю домой, а на спор сунулись в проклятый дом с призраками.

— Может, он нам откроет. — Мегуми поглядел на кота.

Юджи наклонился и протянул к нему руку.

— Кс-кс-кс-кс-кс.

— Он тебя не слышит, — отозвался Мегуми. — Белые коты с голубыми глазами преимущественно глухие.

— С чего ты взял?

— Статистика.

— Повезло, что учитель Годжо не кот.

— Это такой талант находить что-то хорошее в обстоятельствах, на которые невозможно повлиять? — пробубнил он. — Повезло, что я не кролик и сегодня меня не съест ястреб. Так, что ли?

— Ну повезло же. Это шутка, если что.

Мегуми качнул головой.

— Белая шерсть у кота и белый цвет волос у человека — это разные вещи. У Годжо нет пигмента. Кот просто белый.

— Я не знал, — ответил он. — А ты умный. Разбираешься во всех этих сложных вещах.

— Если ты пытаешься меня поддеть, то на меня это не действует.

Тёмное озеро в глазах вновь взялось коркой льда — не в один момент, а где-то по дороге, незаметно, как пруд ранним утром, — словно ему не хватало тепла, чтобы его растопить.

— Да не пытался я тебя поддеть, — пробормотал Юджи и, повернувшись к двери, махнул рукой. — Жалко. Видимо, нет никого.

— Только Годжо-кот.

— Точно, — усмехнулся он. — Ему тут, наверное, скучно и холодно.

— Сходи погладь.

— Если разрешит. Попробую.

И позаглядываю к ним в окна.

Он двинулся вдоль фасада, присматриваясь. Сел на корточки — кот встал на четыре лапы — снял перчатки — щекотный ветерок дыхания ткнулся в ладонь, и пальцы отражения утонули в шерсти, словно в рыхлом снегу.

Кот замурчал, переговариваясь с далёким гулом поездов, стуком подошв и окликами жалующихся на погоду соседок.

А вот за отражением стелилась серо-белая мгла. Окна, хоть и сделали от потолка до пола, занавесили полупрозрачной шторой. Со своим любопытством он здесь наверняка не первый да и вряд ли последний.

— Открыто, — послышалось из-за спины.

— М? — Он повернул голову.

Мегуми толкнул дверь, и его рука исчезла в тени дверного проёма.

— Я попробовал. Было не заперто.

— Да, но не для нас же. Если бы нас хотели впустить, к нам бы вышли на стук. Закрой, а.

— Может, в магазин вышли. — Он указал кивком: — Пойдём. Ты же хотел посмотреть.

— Не думаю, что стоит.

Только Мегуми, прихватив коробку, уже шагнул внутрь.

— Да ты издеваешься, — пробубнил Юджи.

Он вскочил и вернулся ко входу. На пороге остановился — с улицы казалось, что внутри дома обитает тьма. Она и забрала себе Мегуми — должна ведь быть кара за вход в святыню без спроса.

Мегуми сказал, что на него не действуют подколки. Но что-то же его взяло.

Как будто он из тех людей, которые только кажутся рассудительными и сдержанными, а на самом деле они больше всех склонны к отчаянным поступкам. Допустим вот — разбить однокласснику нос или вломиться куда-то, не спросив разрешения.

Но не мог же он оставить Мегуми в чужом доме одного.

Юджи наклонился за коробкой — сжатые кулаки стукнулись о картон костяшками — и поглядел на пустую улицу через плечо. И уйти тоже нельзя. И торчать здесь — это ещё подозрительнее. Нужно было сразу его оттащить. Если так посудить, то Мегуми специально его отвлёк.

А что, если это учитель Годжо отчитал его за драку и запретил ходить на занятия? Тогда он придумал какую-нибудь месть и решил осуществить свой план, как только представилась возможность.

Да нет, слишком глупо для него.

— Ну хорошо, — пробормотал он. — Если я об этом пожалею…

И, не придумав угрозу, тоже шагнул внутрь.

Ослеп на миг — поморгал, пока глаза привыкали к темноте, — и что-то ткнулось в ноги. Он дёрнулся — о штанины хвостом обтёрся кот, следуя за ними, словно третий соучастник. А был бы сторожевой пёс, уже бы давно облаял их и порвал бы им обоим брюки.

Мегуми разулся, и свои ботинки Юджи тоже поставил рядом. Как воришка, который влез в чей-то дом, но был так хорошо воспитан, что не смог позволить себе обкрадывать хозяев, не сняв обувь.

Пока развязывал шнурки, он как раз приметил у входа несколько хозяйских пар — на подставке стояли мужские ботинки разного размера и женские летние туфли. Никакой детской обуви, хотя вряд ли сыновьям или дочерям Годжо могло быть больше десяти лет.

— Не похоже, что кто-то есть, — поднял голову Юджи.

— М-г.

— Давай оставим тут и пойдём?

— Не переживай, — ответил Мегуми. — Он будет благодарен тебе за помощь. Обещаю.

— Почему ты вообще так решил?

— Догадка.

Юджи вдавил край коробки в грудь, словно она давала ему право здесь находиться.

В самом доме ничего инопланетного не было. Много камня и стекла вместо древесины — около кухни он приметил обеденный стол в мягких тенях, а в гостиной — обычный котацу¹, где валялись учебники и тетради. Воздух ложился на кожу влагой и теплом — наверное, из-за растений в кадках, которые ловили скупой ноябрьский свет у каждого окна. Тени их лап заселили пол, словно таинственный народец.

Он как будто попал в книжку или приключение — сейчас Мегуми повернётся и скажет, что у них есть важная миссия и только он единственный способен её исполнить. Как в той манге, которую мечтал написать Джунпей.

— Пойдём. — Мегуми указал рукой. — Думаю, кабинет где-то здесь.

И Юджи двинулся за ним следом, прикидывая, стоит ли рассказать об этом Джунпею или оставить секрет при себе.

То есть приберечь им двоим с Мегуми.

Кабинет долго искать не пришлось — дверь в конце коридора, из которой наружу выплеснулся серый свет. Они оба пристроили свои коробки на пол — дно слегка промокло, пока те стояли на снегу, и по бумаге вверх поползли влажные разводы.

В кабинете одну стену заменило окно — пока учитель Годжо работал за столом, он мог глядеть на фруктовые деревья и травянистые проталины. Всю противоположную стенку занял шкаф с книгами, и нос щекотнула библиотечная пыль. Остальную мебель — комод, стол, полки — присыпал слой учебных материалов и письменных принадлежностей. По полке над столом разбрелась коллекция керамических животных, которую для учителя Годжо могла собирать его дочь.

В их хозяйском доме у господина Нитобэ тоже был личный кабинет. В самом доме Юджи бывал нечасто — они с дедушкой снимали аннекс², — а в кабинет хозяина он лишь пару раз заглядывал украдкой. Но зато наблюдал, как его сын и младшая дочь мнутся в дверях, надеясь, что отец разрешит им войти. А когда им позволялось, они изображали взрослые манеры и вели себя тише бонсая на полу — ходили медленно, говорили шёпотом и листали отцовские книги в четыре руки с опаской, боясь заломить корешок.

— Откуда у него столько барахла? — цокнул языком Мегуми. — Как можно насобирать столько хлама на работе?

— Это ещё не всё.

— Шутишь?

— Да нет. Он в этой школе живёт как будто. Ну или он из тех людей, которые любят окружать себя вещами.

— Нужно передвинуть с прохода.

Мегуми расстегнул пальто и наклонился, чтобы перетащить коробки, — волосы спрятали мелькнувшее выражение лица.

Возможно, на какой-то миг — и миг не самый короткий — он поверил, что Мегуми хочет отомстить учителю Годжо, но всё же успел уловить его нахмуренные брови и внимательный взгляд. Мегуми первым вспомнил, что Годжо носит очки и вещи на полу из-за ободка может не заметить.

Над второй коробкой Мегуми остановился. Пошарил внутри и вынул оттуда книгу — бледно-синяя затёртая обложка и потрёпанная бахрома краёв. Она была приоткрыта и, видимо, что-то привлекло его интерес.

— Ну копаться в чужих вещах точно не стоит, — оборвал его Юджи.

Он потянулся, чтобы отобрать её и вернуть восвояси, но книжка распахнулась ему в руки, словно засохший цветок, и он тоже замер.

— Ничего себе, — Юджи усмехнулся и перевернул страницу. — Вообще-то это нехорошо, но…

— Вот и я о том же.

Он листнул следующую — и ещё, и ещё — до последней страницы с информацией от издателя и до внутренней стороны обложки.

— Да тут вся книга такая.

— Похоже.

Юджи глянул на него.

— Думаешь, это он рисовал?

— У Годжо несколько другой художественный стиль, — ответил Мегуми. — Ты ещё не видел его полотна? Он иногда оставляет рисунки на оценённых работах.

Учебник был по математике — поэтому и решил, что он принадлежит преподавателю, — только вряд ли кто-то использовал его для занятий. Всё свободное место между примерами и по полям изрисовали — цветы, деревья, узоры, пара драконов с длинными хвостами и птичьими лапами, — а где пустого пространства находилось побольше, художник изображал Годжо Сатору. Короткие волосы, даже уши не прикрывают, улыбка с прищуром, очки, гакуран³ — Юджи, конечно, знал, что учителя не материализуются на свет взрослыми, но до чего странно было видеть ровесником преподавателя. Даже на картинке.

— Хорошие рисунки, — сказал Юджи. — Очень набитая рука.

— Да, техника неплохая.

— Как думаешь, чьи они? Его жены? Будущей на тот момент, я имею в виду.

Мегуми коснулся пальцем штампа. Чернила смазались и побледнели, но дату разобрать ещё получилось — учебник принадлежал библиотеке какой-то токийской гимназии, причём попал он туда за пару лет до войны.

— Интересно, да? — Юджи хмыкнул.

— Ну да, немного.

— Если бы кто-то изрисовал моим лицом всю библиотечную собственность, я бы тоже…

Дверь хлопнула, и они обернулись. Мегуми сунул книжку обратно — поглубже, заметая следы, — обогнал его встрепенувшееся сердце, которое заколотилось в грудную клетку.

— И как мы…

Окно?

Нет, их же обувь в гостиной.

Он ведь знал, что не нужно этого делать. Он ведь знал знал знал, что это плохая отвратительная ужасная совершенно глу

— Мегуми, у нас кто-то в гостях?

Глухой голос учителя Годжо сквозь коридор — а смысл слов не поспевал за звуком. Юджи обернулся, нахмурившись.

— Мы с Итадори тут! — крикнул Мегуми. — Сейчас выйдем.

И взял его за руку поверх куртки.

— Не переживай, — понизил голос он. — Я живу здесь. Это я открыл дверь, когда ты отвернулся.

— Но…

— Годжо сказал, что тут может быть кто-то из его детей, так? Я понял, что ты не знаешь, и решил не говорить сразу.

Юджи смерил его взглядом — сходство не находилось, сколько бы ни искал. Но Мегуми ведь даже не мог быть его сыном. Для этого учителю Годжо пришлось бы накинуть лет десять.

Пальцы на запястье сжались, и Мегуми шепнул:

— Пойдём.

Следом за ним. Словно Мегуми в самом деле его проводник, и он падал

падал

падал в выдуманную историю, не чувствуя под шагами земли. Лишь по пути собирал зацепки, которые отмёл слишком рано — взрослая обувь и кот не дал от них дёру

он будет благодарен тебе за помощь, обещаю

догадка

Мегуми встретился ему не случайно, он просто шёл домой.

Учитель Годжо ждал их в гостиной. С той же усмешкой в глазах, которая запомнилась по его урокам, — не похоже, чтобы он был зол или собирался его прогонять.

— Юджи, — улыбнулся он. — Я вижу, вы уже познакомились.

— Д-да, мы… — Он глянул на Мегуми.

— Я встретил его по пути, — вклинился тот. — Если тебе нужна чья-нибудь помощь, ты можешь просто попросить меня.

— Ну так уж совпало, что тебя выгоняют из школы, как раз когда ты мне нужен.

— Хорошо. В следующий раз подожду.

— В следующий раз, — кивнул учитель Годжо.

А сердце не унималось — Юджи растёр влагу под похолодевшими пальцами, только к лицу, наоборот, хлынул жар. Он стоял тут и волновался, а они говорили так легко, ну точно родня.

Учитель Годжо снял очки — затуманили его голубые радужки — и достал из нагрудного кармана платок, чтобы протереть стёкла.

— А что с Норитоши?

— Не знаю, — ответил Юджи. — Я подождал его после уроков. Наверное, у него появились какие-то дела.

— Струсил, — пробормотал Мегуми. — Даже подлизаться к тебе нормально не может.

Годжо сморщил нос, словно чтобы спугнуть с него смешок.

— Ну хватит, — пробормотал он. — Мне нельзя над этим смеяться.

— А мне?

— И тебе нельзя.

— Будет мне уроком, — вставил Юджи. — Нужно всегда помнить, что рассчитывать можно только на свои силы.

И его смех сменился гримасой.

— Какой мерзкий урок, — бросил Годжо. — Может быть… Если в следующий раз ты окажешься в похожей ситуации, вернись и скажи как есть?

— Да мне не тяжело было, — отмахнулся он. — И всё получилось в порядке.

— Ладно. В любом случае спасибо тебе за помощь.

— Мы оставили твои вещи в кабинете, — добавил Мегуми. — Коробки немного промокли, но я проверил, всё целое.

— Видишь? Коллективная работа.

Учитель Годжо махнул им пятернёй — Юджи приметил улыбку у себя на лице, словно в его присутствии невозможно падать духом. Он даже уроки математики умудрялся сделать почти сносными.

А был ли тот учебник или ему это всё привиделось?

Третью коробку, которую принёс он сам, учитель Годжо тоже забрал, и едва тени коридора приняли его к себе, Юджи обернулся.

— Прости, — опередил Мегуми.

— Сразу нельзя было сказать?

— Я хотел удивить тебя, — прошептал он. — Решил, что объясню, когда будет подходящий момент. Но это не так просто, как я думал.

— Ну спасибо большое.

— Я же не знал, что он так рано придёт.

— Ага, или твоя шутка затянулась, — процедил Юджи. — Я уже подумал, что мы вместе из школы вылетим. Ну или вообще…

— Мегуми, что происходит?

Вдвоём они обернулись — Годжо вышел из коридора вполоборота к ним.

— О чём вы тут спорите?

— Ни о чём.

— Всё отлично! — улыбнулся Юджи.

Годжо оглядел их — намётанным взглядом преподавателя, который словил не первую сотню студентов за мухлежом и прекрасно видел, когда его водят за нос, — и кивнул.

— Ладно. У меня есть идея, — ответил он. — Юджи, оставайся на ужин. Цумики придёт через полчаса, и мы вместе поедим.

— Да всё в порядке. Не надо.

— Соглашайся, если предлагают. Нужно же тебя как-то отблагодарить.

— Не надо, правда.

— Мегуми, поддержи меня, — подначил Годжо.

Он обернулся — во взгляд Мегуми подмешалась вина. Для такого сдержанного человека у него порой были слишком искренние глаза, словно лучи солнца наискось озаряют пруд с холодной водой и ты осознаёшь, какой он глубокий и чистый.

Только дна не видно.

— Оставайся, — произнёс он, и в одном его слове спряталась и просьба, и извинение.

— Хорошо. — Юджи вновь повернулся. — Я правда немного голоден.

Учитель Годжо поднял большой палец.

— Вот и отлично.

— Спасибо огромное за приглашение.

— Это тебе спасибо, — ответил он. — Если хочешь, можешь пока позаниматься. Ну или помоги Мегуми с готовкой, если умеешь.

— Конечно.

— К чему у тебя больше душа лежит.

Годжо простился с ними парой взглядов — один — ему, другой — ему за плечо — и двинулся в кабинет.

Юджи опустил голову, упёршись ладонями в колени. Сердце до сих пор колотилось — он словно прыгнул с высоты в реку или чуть не врезался в дерево, съезжая по льду со склона.

— Блин, надо же, — выдохнул он сквозь усмешку и поднял взгляд. — Я не… А кто такая Цумики?

Хозяйка летних туфель.

Угадывать он уже не брался — всё равно без толку.

— Моя сестра, — проговорил Мегуми тихо. — Годжо иногда забывает, что вещи, которые очевидны ему, не всегда очевидны другим.

— А у неё такой же характер, как у тебя?

— Нет.

И решил, что этого ответа хватило. Как будто они с учителем Годжо абсолютно одинаковые в своих полных противоположностях.

— Извини, — повторил Мегуми вновь. — Я бы не стал тебя подставлять. Я же тоже не совсем сволочь. Ты сказал, что хочешь посмотреть, как выглядит дом изнутри, и я решил удивить тебя.

— Не страшно, — бросил он.

— Прости.

— Ничего. Раз всё хорошо кончилось.

Пару мгновений Мегуми молчал, словно пытаясь понять, обижен он или зол.

Наверняка сумел разглядеть, что не злится. Главное, чтобы не отыскал причину — она невесёлая, а вечер намечался светлый и любопытный и хотя бы сегодня грустить не хотелось.

— Нам тогда нужно… — Мегуми указал себе за плечо на кухню. — Ты не должен что-то делать. Я сам справлюсь.

— Ничего, это приятнее, чем сидеть с уроками.

— Хорошо.

Юджи потрепал воротник куртки, гоня жар. Опомнился спустя миг — она ведь теперь не нужна. Он принялся расстёгивать пуговицы, и Мегуми молча забрал куртку, чтобы повесить её рядом со своим пальто. Словно по-настоящему приглашая в их дом.

Сколько ни усмиряй, сердце всё равно колотилось.

--------------------------------------------

1. Котацу — традиционный японский предмет мебели. Представляет собой низкий деревянный стол, под столешницу которого в холодное время года кладут одеяло и пристраивают источник тепла. ^{[ ▲ ]}
2. Аннекс — дополнительная постройка, которая находится на одной территории с основным зданием. Аннекс жилого дома может использоваться как дом для гостей, студия или для сдачи внаём. ^{[ ▲ ]}
3. Гакуран — школьная форма, которую в Японии носят юноши в средней и старшей школе. ^{[ ▲ ]}

Chapter 2: Гость за семейным столом

Казалось, Итадори был здесь всегда.

Иначе Мегуми не мог объяснить, как его фразы и жесты ложились внахлёст с беседами Цумики и Годжо и соединялись с ними стежок за стежком. Будто на пороге он отыскал ключи к шифру.

Словно он всегда был здесь.

— Причём мы недавно обсуждали это, — Цумики подхватила обрывок беседы. — Где лучше преподавать.

— Например?

— Смотри. — Она подняла зажатые в руке палочки, как делала, если увлекалась. — В младшей школе дети обожают своих учителей, так?

— Ну в основном.

— Зато в средней они их уже ненавидят. Хотя именно в средней школе закладываются все основы и ты больше всего нужен своим ученикам. Ну а кого они будут помнить после выпуска?

— Своих учителей из старшей школы? — догадался Итадори.

— Вот именно. А… Ой, простите.

Она опомнилась, что держит в руке палочки, и горсть риса упала из них мимо тарелки. Белый Призрак выглянул — мелькнули лапы, усы и розовый нос — и исчез на кухне с добычей.

— Точно, — ответил Годжо. — Будут вспоминать тебя каким-нибудь приятным тёплым прозвищем. Например, Калигула. — Он бросил взгляд через стол. — Мегуми, какое у меня в этом году прозвище?

— А кто ему скажет? — опередила Цумики. — Он же учительский ребёнок.

— Думаешь?

— Конечно. У меня так же было.

Мегуми повёл плечом.

— Отлично. Не придётся выслушивать всякую чушь.

— М-м. Зато цветы какие хорошие собеседники, — усмехнулась она. — Прозвище нужно у Юджи спрашивать. Вот он может знать.

Все взгляды метнулись к нему — он что-то ел и как будто не мог понять, глотать ему или дожёвывать.

— Итадори — добрая душа, — ответил Мегуми за него. — Ему тоже никто не скажет.

— Но я правда ничего такого не слышал. — Он повернулся к Годжо. — Вообще-то вас все любят. Всем же нравятся молодые учителя.

Годжо глянул через стол на них с Цумики.

— Слышали? Меня все любят.

— Если бы вы ещё не вели такой угрожающий предмет, — добавил Итадори.

Цумики прыснула, прикрыв рот ладонью, и Годжо рассмеялся вместе с ней. Смех Итадори присоединился к ним третьим — нить к нити на полотне разговора, словно он гостил у них каждый день.

Мегуми глянул в окно. К концу ноября темнеть стало быстро, и им ещё во время готовки пришлось включить свет. Потом вернулась Цумики из напитанного синью холода, принеся на одежде немного мороза и ночи. А теперь в чернильном зеркале он разглядел только отражение их четверых.

У него на лице тоже была усмешка.

Он подпёр подбородок кулаком и принялся есть остывший за болтовнёй рис.

Про нового одноклассника Годжо рассказал ему ещё в начале недели — так он занимал время, пока менял просоченный сукровицей пластырь ему на брови, обрабатывал рану и отбивался от попыток влезть со своими руками. Тогда он слушал вполуха — хороший юноша, жаль только, не учится — но…

У Итадори волосы отливали рыжиной даже в свете кухонных ламп — скупых, как самый мелочный торгаш. Кожу загаром облюбовало солнце, словно держалось за него до конца осени, как последняя листва на деревьях.

Или он просто такой?

Предложил Годжо помочь, когда любой другой одноклассник сбежал бы от лишней минуты в присутствии учителя, как от огня. Не хотел расстраивать родственника, который мечтал, чтобы он закончил школу.

Он почти окрестил Итадори добродушным дурачком — в голове сено, оттого и верит, что все люди хорошие, — но нет же, он отлично всё понимал. Может, пережил побольше других, прежде чем оказаться здесь.

И почему тогда за столом вместе с ним стало светлее?

— Мегуми сказал, что этот дом принадлежал какому-то архитектору, — заговорил он. — Он жил тут?

— Личный проект, — ответил Годжо. — Никогда не догадаешься, что ещё он здесь построил.

Пытаться Итадори не стал.

— Канализацию, очистную станцию и новое здание мэрии. Можно сказать, что этот дом — его отдушина.

— Американец?

— Да нет, наш, — Годжо усмехнулся. — Хотя ты не так далёк от истины. Он уехал в Америку сразу после Договора¹. Что неудивительно. Даже этот дом никто не хотел покупать, и нам он достался почти за бесценок.

— Но зря ведь, — вклинилась Цумики. — Я уже не знаю, как бы мы справлялись без хорошей ванной и кухни. У нас же тут до сих пор чуть ли не на кострах готовят.

Итадори пожал плечами.

— Ко всему привыкаешь.

— Да, но что такого плохого в том, что тебе будет удобно? И меня ещё зовут ленивой.

Мегуми глянул на неё.

Во взгляде, наверное, не хватило бы утешения, да и Цумики утешения у него не искала, но если бы попыталась, то он был здесь.

В том, что её жених всё-таки разбил ей сердце, есть одна хорошая — да что юлить? отличная — сторона. Больше ей не придётся видеть его семью, которая в каждую их встречу находила в ней новые недостатки.

Цумики поглядела на Годжо — наверное, поддержки ища у него, — и тот прищёлкнул языком.

— Люди тяжело перестраиваются. Они не могут повлиять на мир, в котором живут, и поэтому делают своим врагом вещи, которые не приносят им настоящего вреда. А новые поколения просто за ними следуют. Твоей вины в этом нет.

— Вот поэтому я и собираюсь стать учительницей, — она вздохнула. — Хочу, чтобы дети учились думать сами.

Она встала, и Мегуми спрятал взгляд — Цумики, молча по их беззвучной привычке, взяла его пустую тарелку и затем предложила забрать у Годжо и Итадори.

— Я пойду сделаю чай, — добавила она. — В этом году как-то рано похолодало. Я до сих пор не могу привыкнуть — мне всё время холодно.

И двинулась на кухню.

Мегуми проследил за ней — отражение тенью легло на плитку, ручка дверцы стукнулась о соседний ящик и вспыхнул огонь под чайником, обдав синевой полумрак. Может, этот вечер — смех за столом и перемытые всему городу косточки — пойдёт Цумики на пользу.

Пускай.

Несколько ночей назад он случайно подслушал, как она плачет у себя в спальне. Пару секунд постоял у двери, поджав пальцы на стылом полу — интересно, а на его месте Годжо постучал бы к ней? он ведь знал бы, что нужно делать? — и вернулся к себе.

Утром у неё были красные глаза, словно она проплакала всю ночь, и за завтраком она не проронила ни слова.

У Цумики большое сердце. В нём много слёз.

— Мегуми, а ты…

Обернулся — Итадори замолчал, будто его прошили стрелой, и он смягчил взгляд.

— Что?

— Я думал, ты вернёшься в школу. Тебя всё-таки исключают?

— Может быть.

— Никто тебя не выгонит, — ответил Годжо.

Он нахмурился, вслушиваясь в застывший тон — Годжо бросил эти слова легко, словно уверен в том, что говорит.

Он же просил.

— Я же просил, — пробубнил Мегуми. — Не нужно ни перед кем меня выгораживать.

— Тогда можешь порадоваться. — Годжо развёл руками. — Я этого не делал.

— И как ты знаешь?

— Тебя не выгонят, потому что вам осталось доучиться несколько месяцев. Никто тебя не заставит повторять выпускной год. Извинишься перед ним и всё.

— А если я не хочу извиняться?

Пауза загустела под его взглядом — такой между ними гостил нечасто, хоть и незнакомцем он не был. Взгляд отца, который сейчас скажет, что ты неправ и как сильно ты неправ, и возражения терпеть не станет.

Мегуми свой не отвёл. Только стиснул под столом ткань брюк в кулаках.

— Если тебя исключат, — произнёс Годжо вполголоса, — второй раз в эту школу тебя уже не примут. И тогда весь следующий год тебе придётся таскаться до автобусной остановки и ездить в соседний район ради того, что ты мог получить тут. — Он наклонился и, глянув поверх очков, добавил тише: — По-моему, драка должна был утолить твою жажду крови. Даже если ты извинишься, его нос от этого не починится. И то, что ты выиграл бы, если бы их не было трое, у одноклассников из памяти не сотрётся. Если не извинишься, хуже ты сделаешь только себе.

— Сатору! — с кухни позвала Цумики, и тот поднял голову. — Я могу взять для Юджи чашку, которую принёс мистер Нолан? Она чистая.

— Другой нет? — Он скривился. — Этой же только гвозди забивать.

— Есть ещё одна с трещиной и вторая со сколом.

— А мы ради альтруизма храним разбитую посуду? — И Годжо встал. — Я помогу ей.

Он обошёл стол — не торопясь, будто слегка переигрывал — Мегуми поспешил расправить складки брюк — и на полпути обернулся. На кухне шумел чайник, словно пытаясь помешать ему и призвать к порядку, но Годжо опёрся о столешницу локтями и в глазах у него загорелся хищный огонёк.

Тот, который наверняка когда-то втягивал его самого в драки и тоже приводил к школьному директору в кабинет и который рука призрака запечатлела на каждом рисунке.

— Так ты всё-таки не скажешь мне, из-за чего вы подрались? Должна же быть веская причина, раз ты так разозлился.

— Не скажу.

— А жаль, — вздохнул он. — Иначе я бы сказал, что горжусь тобой. Ко мне приходят посреди урока и говорят, что мой Мегуми подрался с тремя одноклассниками. Причём звучит это так, будто ты их чуть не прибил. Впечатляет.

Стёкла очков сверкнули, подменив огонёк искусственным светом, — недовольства осталось посылать ему в спину.

Мегуми закатил глаза, и они скрестили усмешки с Итадори.

— Мой Мегуми, — поддразнил тот и заулыбался. — Как это мило.

— Ты этого не слышал.

— Ладно, ладно. Молчу.

— Да хватит.

— Я же пообещал. Молчу. — И шепнул: — Зато я услышал, как он сказал, что гордится тобой.

Мегуми примолк — складки на брюках разгладилась под ладонями — и добавил себе под нос:

— Кажется, да. По-моему, сказал.

Годжо встал на его сторону, не зная причин. Отчитал только, как ребёнка

от злости ведь жар хлынул к лицу?

если Годжо так и будет позорить его перед одноклассниками, он вообще никогда в школу не вернётся

как будто он сам не представлял, что будет, если его выгонят

но злость схлынула.

Он коснулся брови — кожа зудела под коркой, и он поддел край ногтем, вдруг та отойдёт. Иейри предупредила, что может остаться шрам — и какая же, блин, чушь, что стычка с этими тремя недоумками, с которыми он даже не заговорит после выпуска, оставит ему следы на всю жизнь.

Но у Итадори тоже была пара своих. Около губы — розоватый и вроде бы свежий — и рядом с правой бровью на переносице кожу рассекла старая вмятина. Почему-то

почему

тянуло её коснуться, проследив пальцем, словно путь метеорита на небосклоне. Яркая искра с огненным хвостом — и по коже бегут мурашки.

— Мегуми, — позвал Годжо с кухни.

Он обернулся.

— Ты проведёшь Юджи?

Вновь глянул на Итадори — к его щекам приник румянец, словно от смущения, что заботятся о нём, а не наоборот — и подождал, что тот скажет.

— Если тебе не тяжело, — ответил он.

— Конечно, — кивнул Мегуми.

И припрятал себе пару искр в карманы. Итадори сам его попросил — может, даже не из вежливости, — и желание отказаться — знакомое, как собственная пятерня, а ведь холод промозглый и на вечер он приготовил книжку — не загорчило на языке.

Когда они вышли, воздух уже подёрнулся льдом.

На крыльце Итадори стал раскланиваться, благодаря Годжо и Цумики. Даже Призрак вышел его провести — лизал лапу, пристроившись в дверях. Чем-то они все напоминали картину масляными красками, где свет текучий и тёплый, только видишь край улыбки, блеск очков и ореол свечения на волосах и пытаешься разгадать, о чем говорят эти трое и какая у них судьба.

Мегуми отвернулся и, вдохнув с неба зыбкие звёзды, уставился в черноту.

Снег на склоне пятнала замёрзшая грязь и соседи вдобавок насыпали песка — холм напоминал трёхцветную кошку, которая легла поспать около Мориоки. Он повёл плечами, пока холод не забрался под пальто, и натянул до подбородка шарф.

Материалы для теплицы должны были привезти на днях — неплохо бы завтра. Теплоизоляцию там последний раз меняли как бы не в период Хэйан. Если бы это была его прихоть, Камо вряд ли согласились бы потратиться, но иначе самые теплолюбивые растения до весны не дотянут. И уж тем более нельзя их каждый день прятать под тканью.

А если у Камо что-нибудь не получится — всё-таки когда люди очень не хотят что-то делать, у них это часто не получается по совершенно не зависящим от них и случайно совпавшим причинам, — можно будет обратиться в Ботанический сад. Он дал обещание и намерен сдержать его. Плевать, что скажут хозяева.

Когда он обернулся, свет исчез. В темноте крыльца Итадори разглядывал свою руку, одетую в перчатку.

— Что-то не так? — позвал Мегуми.

— А? Нет. — Он спрятал руки в карманы. — Ничего.

— Идём?

И Итадори спрыгнул с крыльца, чтобы догнать его — вниз по холму мимо съёжившихся от холода домов и по рыжим песчаным пятнам.

— У тебя какой-то недовольный вид, — заговорил он, выровняв шаг. — Ты же вроде сказал, что не против пройтись. Если не хочешь идти со мной, я могу и…

— Это не из-за тебя, — оборвал Мегуми. — Я просто задумался насчёт теплицы. Хозяева дотянули с ремонтом до ноября, потому что прошлая зима была тёплая, и мне теперь приходится разбираться.

— Цумики что-то говорила про цветы.

— Да, я работаю в теплице у Камо.

— О, а туда… — Итадори осёкся и поднял руку. — Подожди. Мы же шли не по этой дороге.

Словно ждал от него очередной розыгрыш.

— Нет. Но мы придём куда нужно. Так даже ближе.

— Как в истории про сотню дорог.

— М?

— Это из какой-то популярной книжки. — Итадори поднял голову, глянув на небо. — Как там было? Если пройти сотней дорог к одному и тому же месту, найдёшь в нём то, что всегда искал.

Пока он говорил, мороз и свет фонарей подхватывали его дыхание.

По пути не встретилось ни человека, ни кошки, ни тени — они единственные, словно в начале времени, когда мир ещё не рассказан, а на столе лежит пустой лист и они могут придумывать свои правила.

— Всё немного проще, — ответил Мегуми. — Годжо как-то сказал, что я слишком склонен делать вещи одним образом, который мне нравится, и это мешает мне расти над собой. Так что я решил, что попробую ходить в школу разными дорогами.

— Думаешь, он об этом?

— Не знаю. Инструкцию он не дал.

Пробубнил под нос, чтобы голос осел на шарфе влагой от дыхания.

Хотя сильнее, чем мой Мегуми, его уже ничто не опозорит. А так, может, Итадори подбросит ему свои ключи к шифровке.

— Кстати, я тоже приврал, — сказал он. — Я запомнил, как идти обратно. Просто не хотел идти один, так что не стал возражать.

— Мне не помешает загладить вину.

— Да-а. У меня чуть сердечный приступ не случился.

— Вообще-то у меня есть идея.

Заинтриговал его — как школьника перед тележкой со сладостями, который ещё не знает, какой леденцовый зверь ему достанется.

— Я мог бы предложить подтянуть тебя по учёбе, — объяснил Мегуми. — Но не уверен, что стоит. Я нетерпеливый. И меня постоянно что-то злит. А если мне приходится объяснять дважды, то…

Итадори замахал рукой.

— Всё-всё.

— Я, конечно, могу…

— Да я понял, хватит. Я когда-то читал про круги ада. Это был шестой.

— Не хочешь?

— Сам посуди, это же просто бессмысленно. Учитель Годжо прав — сколько нам тут осталось учиться?

— Ладно.

— Но за предложение спасибо.

Мегуми выдохнул, подарив собственное дыхание свету и морозу.

Конечно, было бы ради чего проходить через ад. Не думал же ты, что он начнёт переубеждать тебя?

— А было интересно, — добавил Итадори. — Я, конечно, не люблю, когда надо мной подшучивают, но ты как-то на ходу это всё придумал. Как будто читаешь приключенческую книжку и сам в этом всём участвуешь. Для меня никто такого не делал. Да и вряд ли когда-нибудь сделает снова.

— Я рад, что ты не обижен.

— Без проблем, — улыбнулся он. — Не переживай об этом.

Чем-то Итадори напоминал Годжо.

Он тоже много улыбался и тоже много прятал, и разговоры у него перескакивали с темы на тему, как переменчивая ноябрьская погода.

Или не Годжо, а Цумики?

Когда шутил Итадори, было смешно. Когда пытался он сам, выходило зло и сухо.

Он ведь решил пойти против своего характера и отнестись ко всему проще, вот и разыграл перед ним этот спектакль. Как все остальные люди, которые подшучивают друг над другом, смеются и ругаются, оставаясь приятелями, потому что между человеческими существами есть невидимые, но незыблемые правила.

Что уместно?

Что слишком?

И что из этого вышло? Загвоздка в том, что если знаешь об этих правилах, то следуешь им, как художник, который занимается срисовками. Все же видят, что ты шарлатан. Такие, как Цумики и Итадори, правил не знают — они рисуют легко, почти без ластика и от руки.

Есть ещё Годжо — очень талантливый срисовальщик.

А сам?

Ему тоже повезло. Плевать он хотел на правила.

— Знаешь, а это интересный совет пробовать разные способы, — хмыкнул Итадори. — Обычно говорят, что нужно следовать своему сердцу. Было бы неплохо спросить у учителя Годжо, что он имел в виду. А вообще у тебя такая хорошая семья.

— М? Да, спасибо.

— Ты не зря убедил меня остаться на ужин.

— Конечно.

— И учитель Годжо так здорово относится к Цумики.

Мегуми повернулся к нему

но он же не

это ведь не то, о чём он подумал? он ведь видел их, он ведь видел, какие они вместе, ну только не он, да чтоб его

и процедил:

— Что ты под этим подразумеваешь?

— То, что и сказал. — Итадори словил его взгляд, и улыбка поблекла, как затянутые дымкой звёзды. — Мы с дедушкой раньше снимали пристройку в одном доме. Там у хозяев было три дочки. И родители, в общем-то, не очень поощряли, когда они общались со мной или с другими парнями. А Цумики такая самостоятельная.

Пару секунд изучал его — ждал, когда он отвернётся или выдаст себя, или и вовсе начнёт извиняться.

Лишь держалась дымка на небе.

Итадори не лгал.

Нельзя же так лгать. Кто бы говорил, но не так — не о таких вещах прямо ему в лицо. Значит, эти двое недоумков ему не сказали.

Вот и отлично — Итадори не должен влезать в эту грязь. И уж тем более об этом не должны узнать Годжо и Цумики. А если кто-то этого ещё не понял, он объяснит им снова. У него вон дар открылся подбирать слова.

— А вы с ней не очень похожи, — добавил Итадори. — Внешне, я имею в виду.

Он оттолкнулся — между домами, где солнце за день не растопило снег, соседские дети раскатали ледяные озёрца.

Только теперь Мегуми заметил, как напрягся, и расслабил плечи.

— Потому что мы не родные брат и сестра, — ответил он. — Её родители когда-то служили у моей семьи.

— Так ты из…

— Я этого даже не помню.

Из воспоминаний Цумики знал о своей родне больше, чем из своих же собственных. До войны Зенины были богатым родом — вначале на верхушке клана сидели землевладельцы и купцы, потом появились военные и чиновники, — только их это не спасло. Наоборот.

Сам он никакой особенной роскоши не запомнил. Цумики говорила, что они нечасто бывали у родных — от напряжения между его матерью с отцом и родителями отца можно было во всём квартале хоть лампочки зажигать.

— Так вот если ты не будешь перебивать меня, — продолжил Мегуми. — Тогда была очередная вспышка тифа. Её родители остались со своей семьёй и попросили моих на время взять Цумики. Они, наверное, решили, что, даже если заразятся, с ними будет всё в порядке, потому что они молоды. Ну и…

— Смелый поступок. Неудивительно, что она тоже такая славная.

— Ну да.

— Сколько ей было?

— Два месяца вроде бы. Причём у моих родителей долго не было своих детей. Совпало так.

— Видимо, они решили, что это благая весть, — улыбнулся Итадори.

И вновь заскользил по льду, сбегая от его рычания на шутку про имя.

Детские воспоминания слабые — мерцают в темноте, как огни города, к которому они шли. Пока вместе готовили ужин, тоже обменялись своими.

Отец Итадори служил матросом на авианосце и умер во время войны около Соломоновых островов. Его — офицером в Императорской армии². Матери обоих погибли при городских бомбёжках. Так Итадори остался с дедушкой, а он и Цумики — с Годжо. Итадори переехал в Мориоку из Сендая в сорок пятом. Он — из Токио в сорок седьмом.

Оба не стали расспрашивать дальше.

Оба не стали ничего добавлять.

Пара потерянных душ — настолько же похожих, насколько и разных.

Где-то среди этих огней были двое человек — влюблённые и счастливые, — которые держали Итадори на руках и думали, останутся ли его волосы такими же светлыми, когда он станет старше, и не смогли узнать, каким он вырастет — как весеннее солнце. Яркое среди рассыпающихся после дождя облаков.

Где-то среди этой тьмы была женщина, которая любила его самого так сильно, чтобы дать ему это дурацкое имя. Но хотя бы она успела увидеть, что он не оправдал его.

Он глянул Итадори в спину — тот скользил от одного катка к другому, между фонарями проваливаясь в темноту. Они почти пришли. Спустились с холма. Отсюда до школы — пять минут. Общежитие — почти рядом.

Неужели они с Годжо и Цумики показались ему семьёй? Да ещё и чудесной. Ни один человек, который знал, что такое семья, не сказал бы так.

Мегуми выдохнул сквозь зубы.

Если бы у него было одно желание — звезда на небосклоне или сотня пройденных дорог, — он бы потратил его на счастье Цумики. Но, если бы получил ещё одно, попросил бы что-нибудь для Итадори.

Таких потерянных душ — половина страны. Тени прячутся по вокзалам Токио, обкрадывая прилавки и карманы прохожих. Но он их не знал. Плевать. Такие люди, как Итадори, не должны оставаться одни. Не должны жить во вшивом приюте. Не должны исчезать в темноте. Они обязаны быть счастливыми, чтобы шутить и смеяться и чтобы рисовать лёгкой рукой и, как Цумики, кормить уличных кошек.

— Интересно… — осёкся он, словно в такие ночи, как эта, нужно быть осторожнее с вопросами, если не уверен, что тебе точно нужен ответ.

Интересно, Сугуру тоже был таким?

Дорога вывела их к переезду, попетляв между домов. Перед шлагбаумом был длинный спуск, на который мистер Нолан — единственный из их знакомых, кто имел машину — жаловался с сентября по май.

Итадори разогнался — на льду взмахнул руками, чуть не завалившись вперёд — и в конце спуска вывернул на согнутых ногах. Из-под подошв, как у фигуриста из-под коньков, брызнула ледяная крошка.

Заметив, что он следит, Итадори жестом позвал его.

— Давай! — крикнул он. — Ты следующий.

Мегуми облизнул губы. На лёд плескался свет из железнодорожной будки — возле окна там жил неприхотливый молочай и даже отсюда виднелся календарь на стене с акварельным рисунком. Шлагбаум на переезде закрыли, хотя этой ночью столпиться у него могли разве что призраки.

Он бы отказался — при любых других обстоятельствах он бы отказался, — но под ботинками уже зашершавил лёд и холодный ветер хлестнул в лицо. Он схватился одной рукой за козырёк, другой — за воздух, и тот влез ему под ноги

— В сторону!

мир перевернулся, и он зажмурился, прежде чем тот ударил его в спину и тьму перед глазами прокололи звёзды.

Напротив него — в сотнях световых лет, а Итадори сел рядом с ним на корточки.

С неба сыпались созвездия им на голову.

— Живой? — спросил он.

— Почти.

— Помочь?

— Лучше не надо. Если ты тоже упадёшь, будем лежать здесь, пока нас кто-нибудь не подберёт.

Итадори улыбнулся — миг, и улыбка юркнула прочь — и принялся трясти его за плечи.

— Давай, поднимайся. Поезд.

Обувь заскользила, и Итадори схватил его за руку, помогая встать. По спине прошлась ладонь — один раз и снова, — пока он счищал снег с одежды. Прикосновение растворилось, и Мегуми поднёс руку к плечу. Словно чтобы убедиться, что на нём всё ещё надеты пальто и свитер.

— А далеко видно, — заметил Итадори.

— Так только кажется.

Через город поезд едва плёлся — пара зыбких точек в замёрзшем воздухе.

— Это из Токио, — добавил Мегуми. — Потом в девять вечера отправится ночной на Киото. И в десять прибудет последний токийский.

— Тебе слышно дома?

— Да. Когда находишься выше источника звука, всегда слышно лучше.

— Понимаю. Там, где мы жили раньше, было еле слышно гудки, да и то по ночам. Я в общежитии первую ночь вообще не мог уснуть.

Поезд подбирался к переезду — рельсы затрещали, словно их прошило светом фар и ножницы разрезали темноту — вот-вот распадётся.

Итадори поднял руку, и поезд ответил ему гудком.

Они жили в одном городе — ходили по одним улицам, одинаково спешили в школу под одними дождями, слушали по ночам одни и те же поезда, размышляя о том, куда те едут и суждено ли им самим когда-нибудь подняться по ступенькам, забросить вещи на полку и попрощаться с Мориокой.

Насколько же люди далёкие друг от друга. Только когда видишь что-то общее между собой и другим человеком, по-настоящему понимаешь

— Чего ты так на меня смотришь? — оборвал Итадори.

— Да я не… Извини.

— За что?

— Говорят, у меня злой взгляд.

Итадори хохотнул.

— Да вроде не очень.

— Да?

— Нет, поначалу был злой, конечно. Но ты же только подрался с кем-то, а тут я со своим снежком посреди улицы. Чтобы это понять, тоже сильно умным быть не нужно.

— Ну да, — Мегуми опустил глаза. — Может быть.

— Мне тоже не скажешь, из-за чего вы подрались?

— Нет.

— Ладно. Нужно было попробовать.

Замолчав, они поглядели вслед поезду — пять вагонов и пара десятков сонных силуэтов в проходах. Среди рисунков на запотевших стёклах кто-то помахал им рукой, но они не успели ответить.

Когда поднялся шлагбаум, Итадори повернулся к нему.

— Дальше я сам. Спасибо, что провёл.

— Конечно.

— И за ужин тоже. Передай от меня благодарность Цумики и учителю Годжо.

Он двинулся прочь — шагнул, ступив одной ногой на втопленную в дорогу рельсу, а затем перепрыгнул на вторую и так же — на соседний путь. Улица по ту сторону притихла в темноте, словно ожидая его.

— Итадори! — окликнул он.

Тот обернулся.

— Ты начал говорить что-то про теплицу, — выпалил Мегуми. — Я подумал, может, ты хочешь посмотреть.

— Спрашиваешь!

— Тогда я завтра пойду к директору, а после уроков могу зайти к тебе.

Итадори улыбнулся.

— Давай. Приходи в районе двух. Я буду на поле.

— Хорошо. Только в половину третьего.

— Мы собирались потренироваться до трёх, так что зови, как освободишься. Я сбегу. До завтра!

— Да, пока.

Он скользнул пятками по льду. Сунул руки в карманы — почудилось, будто в окне будки кто-то спрятался.

Наверное, мог бы рассказать им, как часто здесь прощаются и ищут встречи, или они первые нарисовали в новом мире эту сцену.

— Мегуми!

— Что?

Итадори стоял по ту сторону, не двинувшись с места. Нос у него покраснел, словно гоня живее возвращаться в тепло.

— Не страшно, что я тебя по имени назвал? У вас в классе все так делают. Я только потом заметил, что ты используешь фамилии, и было уже как-то неловко переиначивать.

Если хочешь быстро стать своим, нужно сразу вести себя, как свои. Ещё одно правило.

— Конечно, — ответил Мегуми. — Зови, как тебе нравится.

— Тогда до встречи.

Он кивнул.

Итадори уже развернулся, чтобы уйти, но глянул через плечо.

— Удачи завтра!

— Спасибо.

— Нельзя же, чтобы ты потерял шанс поучиться со мной в одном классе, — развёл руками он.

И зашагал по улице — под светом фонаря, который спустя миг потерял его из виду.

Мегуми двинулся обратно. У холма припустил. На подъёме — побежал. Так быстро, как только смог, пока улыбку, словно пожелтевший лист, не сорвёт холод, и ему не станет стыдно за всё, что он сказал, подумал и сделал.

Гудок поезда окликнул его возле дома, и он остановился, глотая морозный воздух и отражённое от холмов эхо.

Видимо, придётся извиниться.

--------------------------------------------

1. Речь идёт о Договоре безопасности между США и Японией, который был подписан 8 сентября 1951 года. Договор стал политической основой окончания оккупации Японии и возвращения государства как полноценного члена мирового сообщества, однако позволил США размещать военный контингент на территории страны. ^{[ ▲ ]}
2. Подразумеваются сухопутные войска Японии в том виде, в котором они существовали с 1868 по 1945. Ответ настолько общий, что по нему можно сделать вывод лишь о том, что Тоджи служил не на море. ^{[ ▲ ]}

Chapter 3: Американец

Ложь — заразительная штука.

Он не проболтался ни дедушке, ни Джунпею, где был вчера вечером. Как будто раньше дедушка знал всех его приятелей и всё, что у него происходит, просто потому что они жили в аннексе, где вдвоём не развернуться, и всё друг другу рассказывали, а теперь у него появилась своя жизнь.

Свои собственные тайны.

Не время радоваться таким вещам.

Юджи поёжился, стряхнув эту мысль вместе с холодом. У дедушки ведь всё в порядке — вон он даже приятелей по настольным играм завёл и обустроил себе место возле окна с видом на реку. Приступы тоже вроде бы поутихли. Нет ничего плохого в том, чтобы он сам увлёкся чем-нибудь, пока есть возможность.

На мосту он поискал взглядом Иватэ¹ — первую здешнюю приятельницу, — словно ожидая ответа, но её сегодня украли тучи.

Из общежития Юджи вышел ещё до завтрака — лишь бы дороги не повели к нехоженым тропам, раз он осмелился бродить по ним в такой час. И безлюдная Мориока в сумерках не могла разобраться, начался ли уже новый день.

Зато в больнице он попал в пересменку. Старшая медсестра — всё ещё в пальто и шарфе — разрешила ему заглянуть на десять минут, и дедушка сделал чай, пока ворчал, что он не обязан был приходить и вместо этого мог сказать по телефону, что вечером пойдёт смотреть эту как её

— Теплицу, — напомнил он.

точно

и не трясся над ним так, будто он преставится со дня на день.

Юджи выдохнул сквозь зубы. Уж без этих слов он бы точно мог обойтись.

Хозяева их дома пообещали, что не станут искать постоянных жильцов в пристройку, пока не получат от них весть. Вдобавок согласились приберечь их вещи, сколько потребуется. Но больница оттуда слишком далеко — даже когда дедушке станет лучше, всё равно могут быть новые приступы, а там он целыми днями будет один.

Может быть, в городе тоже сдают комнаты. Тогда дедушка продолжит плести корзины, шляпы и сандалии, а он раз в неделю будет отвозить их в мастерскую. И школу здесь закончит.

Было бы проще прикидывать, если бы он знал, сколько у них денег, но он ведь сам запретил дедушке говорить.

Ничего. Как-нибудь разберётся.

За речкой, ближе к центру, улицы уже запятнали прохожие — у входа в банк стояли пара хмурых женщин в пальто и гэта², чуть поодаль шёл высокий мужчина с тенью от шляпы на глазах. Уже подумал было, что это учитель Годжо, и едва не вскинул руку, но у него осанка другая и походка легче. Просто похож.

С другой стороны, на повороте к школе, серость дня золотила лампочка — голая, без плафона, — словно заманивая проплывающих мимо студентов в западню. Юджи стиснул зубы и промычал под нос.

Там была еда. Там была жизнь.

Пирожки с кисло-сладким рисом и поджаренным до сладости луком. Рыбные кацу³ в панировке — такие горячие, что в холодном воздухе шипит пар. Пшеничные палочки, вымоченные в сахарном сиропе. Консервированные сливы, от которых язык потом красный.

Запах панировки и масла заныл в желудке. Перед лавкой собрались трое, но если хоть один из них завозится, он готов был кинуть деньги на прилавок, схватить что-нибудь наугад и бежать.

Последний в очереди обернулся.

— Привет!

— А, привет, Ичиро, — пристроился Юджи следом, закусив губу.

— Эссе написал?

— М?

Да какое ещё эссе?

Он распахнул глаза — сон и голод спорхнули, как птица с ветви.

Эссе по японскому. На сегодня. Которое должно было повлиять на его оценку за второй триместр и которое он откладывал всю неделю.

— На переменке напишу, — буркнул он.

— Ну удачи, — усмехнулся Ичиро. — Я вчера три часа просидел. Знаешь, как меня это уже достало? Я только…

Слушал вполуха. Ичиро жаловался, что ему потом ещё несколько лет в университете рукава протирать — родители хотели, чтобы он стал юристом или банкиром, — но желудок ныл громче. Когда пришёл его черед, Юджи достал деньги — монетки на миг прилипли к ладони, — и пара рыбных кацу согрели пальцы.

Он впился в первую и тут же отдёрнул — кацу куснула язык ожогом. Со спины попросили освободить место, и он зашагал, представляя, как глупо выглядит с раскрытым ртом.

— Как вчера сходили с Норитоши? — спросил Ичиро.

— М? Нормально, — взамен слов он набрал холодного воздуха, чтобы остудить во рту жар.

— Видели Цумики?

Юджи покосился на него. Уж не влюблён ли в неё Ичиро?

Вряд ли. Влюблённые волнуются и места себе не находят, а ему усмешка приделала кривой прищур, словно он потешался над одноклассником, который упал в лужу.

— А что?

— Просто интересно. Ну так как всё прошло?

— Я ходил один, — ответил он. — Никого не видел.

— Тогда как ты знаешь, про кого… Эй!

Отшатнулся, словно его подсекли крючком.

Юджи поднял голову — тот высокий мужчина в шляпе. По пальто Ичиро разбежались складки от его руки на плече.

Не учитель Годжо. Не местный. Даже не японец. Голубые глаза и волосы цвета соломы — не такие, как у него самого, а по-настоящему светлые, как бывает только у европейцев. На безымянном пальце засел тонкий золотой ободок, а на среднем, в перстне, среди серебра бликовал камень. Драгоценный, наверное.

Заговорил он на японском, но акцент спрятать не попытался или не смог.

— Вы опять за своё?

— Да отпустите! — Ичиро дёрнул плечом.

Хватка не сдвинулась с места.

— Тогда советую почаще думать головой, прежде чем открывать рот.

— Да что у вас за проблемы?

Ичиро вывернулся. На этот раз рука с плеча исчезла — только складки остались, как сувенир ему на память.

— Не строй из себя дурачка, Ичиро, — проговорил он. — Думаешь, я тебя не знаю? Вам почти по восемнадцать лет. Какие же из вас мужики, если вы позволяете себе сплетничать у девушки за спиной?

Вместо ответа Ичиро попятился. Сам Юджи вцепился в свою еду, словно под этим пристальным взглядом светлых глаз, как у волшебника, она может растаять.

— Вам мало одного сломанного носа? — добавил тот.

— Но мы…

— Если я ещё раз услышу здесь её имя, я вам сам всыплю. Вы меня поняли?

Юджи стиснул бумажную упаковку — корка кацу треснула под пальцами. Отлично. Теперь и его забросили в эту компанию.

— Но мы ничего такого не говорили, — поспешил он. — Я вчера должен был помочь учителю Годжо, потому что у школы будет новое здание и…

— Я знаю.

— Мы просто обсуждали…

— Мы — это громко сказано, — перебил он и кивком указал ему за плечо.

Юджи обернулся. Улица опустела — Ичиро исчез, словно растворившись в разреженном утреннем воздухе.

Значит, драка была из-за Цумики. И Мегуми ещё выставили ненормальным, когда он просто защищал сестру. Но какое отношение их одноклассники могут иметь к ней? Она же закончила школу год назад.

— Эй.

Он повернулся обратно. Взгляд из-под теней шляпы слегка потеплел, словно сквозь тучи впервые за день пробилось солнце.

К лицу этого человека никак не пришпиливался возраст. Ему могло быть и тридцать, и тридцать пять, и сорок — зато воображение так и норовило одеть его в американскую военную форму и дать ему спрятанный под плащом пистолет.

— Ты случайно не новичок из класса Сатору?

— Да, я… Вообще-то да.

— Ладно, — вздохнул он. — Тогда считай, что я зря обобщил.

— Ничего.

— И послушай, что я скажу. Мне не важно, что вы обсуждали и по какому поводу. Получил он за дело. Оставьте девчонку в покое.

— Я понимаю.

— Хорошо. Очень надеюсь, что так. — Он кивнул на кацу. — Ешь. Они вкусные, пока тёплые.

И коснувшись шляпы, двинулся прочь.

Серый плащ до голеней и шляпа того же цвета, словно этот человек хотел слиться с пасмурным днём, — если бы не терпкий привкус одеколона в воздухе, перебивший запах жареной панировки, он бы не поверил, что они вообще говорили. Словно это шпион. А он свидетель, который только что пообещал доносить на коллег и выполнять задачи для врага, чтобы свергнуть нынешнее правительство.

Но его и так уже недавно свергли.

Юджи мотнул головой.

Если бы он мог рассказать об этом Мегуми. Это ведь после того, как он встретил Мегуми — с того снежка или с того, как они заговорили, или с того момента, как он последовал за ним вверх по холму — с ним начали происходить все эти странные вещи.

Он приник губами к кацу — еле тёплой — и подождал, пока силуэт, словно проколовшая день иголка, скроется за воротами школы. Лишь затем последовал за ним сам.

Уроки промелькнули быстро. Пришли и ушли, как короткий зимний день, который мог даже не начинаться. Первую половину он потратил на сочинение — писал исподтишка, чтобы учителя не заметили, — а после слушал урок краем уха и глядел в окно.

Может, он вновь увидит того человека. Он ни разу в жизни не говорил с иностранцем. Подумать только — у человека с другого конца света есть какие-то дела в их глухом всем миром забытом городе.

Может, он увидит Мегуми.

Расскажет ему, как выдумал его, чтобы скрасить тоску.

По пути к стадиону Юджи бросил взгляд на часы — ровно два — и побежал, чтобы время припустило за ним. Догнал его Джунпей — настроение у него было одного цвета с облаками, серое и непроницаемое.

— А ты чего такой? — спросил Юджи.

И кстати, несправедливо, что у Мориоки нет моря. Под таким небом песчаное поле сошло бы за пляж — низкие тучи отражали воду и десяток ребят, которые вышли на улицу потренироваться, гоняли мяч, как чёрные точки прибрежных птиц, занятых охотой.

Дедушка говорил, что они бывали на море, когда жили в Сендае, но он так и не выяснил, настоящие у него оттуда воспоминания или нет — украденные с иллюстраций и чужих открыток. Да и не хотел. Какие есть — пускай будут.

Джунпей брёл рядом, поддевая влажный песок носками ботинок.

Он моря не видел. Только рисовал его.

— Да ничего, — пробубнил в ответ. — Зиму не люблю.

— Потому что в общежитии холодно? Вроде бы господин Иджичи сказал, что нам скоро добавят отопления.

— Так он каждый год это говорит.

— Да?

— Зато я умею рисовать в перчатках. Мой самый ценный навык.

Юджи поглядел на свои.

Вязка на мизинце всё-таки начала распускаться — вчера ему не показалось.

— У тебя что-то случилось? — одёрнул Джунпей.

— М? — Он поднял взгляд.

— Имею в виду… Ты вчера не пришёл на ужин. И утром ушёл рано. Что-то…

Глаза Джунпей прятал за чёлкой, словно был бы рад, если бы за него договорили серое небо и недвижимый ветер, избавив от необходимости произносить слова.

Если бы мог, он бы и весь за чёлкой спрятался.

— Всё в порядке, — улыбнулся Юджи. — Сегодня день такой. Я же про сочинение забыл. Но я помню про мангу.

— Не начинай.

— Я прочту!

— А если тебе не понравится? — развёл руками он.

— Я уверен, это будет лучшая манга в моей жизни.

— Ой, да ну тебя.

И подбив его локтем, Джунпей кинулся на пробежку, сбегая от холода. Юджи хохотнул — его покрасневшие щёки он тоже заметил — и поспешил за ним.

Джунпей рассказывал, что до этой осени он помогал в магазине каши-хон⁴. Там было с кем поговорить про манги и книжки, к тому же читать можно было бесплатно. Одна беда — платили гроши, — вот он и нанялся в овощную лавку. Болтовни там, конечно, не хватало, зато хозяйка вдоволь награждала тычками за то, какой он слабый, нерасторопный и как сильно не любит работать.

Третье — правда. О работе в лавке Джунпей, понятное дело, не мечтал. Он пришёл туда, чтобы подкопить денег и уехать в столицу, где сможет стать писателем.

Пока накопил только гору набросков около футона⁵ — вторая по высоте вершина в префектуре после Иватэ.

Писал Джунпей о Мориоке — где-то услышав «пиши, что знаешь» — и свою собственную Мориоку он населил магией. Наверное, у него в каши-хон мангу отпускали демонята, которые высасывали жизнь из тех, кто не возвращает книжки вовремя. Его главный герой дружил с очагом, нося с собой пепел в бархатном кошельке. А путники исчезали, если выходили на улицы города слишком рано — едва со стороны заснеженного пика забрезжит рассвет.⁶

Можно было добавить ещё море, путь к которому научились находить лишь главные герои. Но у него ведь нет писательского воображения, не ему советовать Джунпею такие вещи.

В общем, он пообещал, что прочтёт наброски, но до этого пока не дошло.

И сегодня не дойдёт. Юджи вытянул шею — у кромки поля пусто, зато к ним шагал учитель физкультуры, тренер Кусакабэ.

— Итадори! — позвал он. — Такахаши!

Один из ребят, возивших мяч по песку, бросился к ним. Он единственный слегка походил на футболиста в своих белых шортах, полосатых носках до коленей и с раскрасневшимися от бега щеками.

Тренер провёл его взглядом — зубочистка в углу рта следовала за ним, будто инструмент гипноза — и объявил:

— Хорошие новости.

— В школьных обедах нашли мясо? — спросил Джунпей.

— Очень смешно, Йошино, — пробубнил он. — В январе будут соревнования по легкой атлетике. Такахаши и Итадори, вы двое едете в Токио.

Такахаши поднял руку.

— Тренер?

— Что?

— Я не поеду, если мне придётся за что-то платить.

— Сказали, что город всё устроит.

— Сказали или устроит? — поднял бровь он.

— А сколько это будет длиться? — вклинился Юджи.

— Три дня. Не считая дорогу.

За три дня с дедушкой ничего не произойдёт. И можно будет позвонить в больницу из Токио, чтобы оставить им тамошний номер на всякий случай.

— Без проблем. Я могу поехать.

— Могу? — переспросил Кусакабэ. — Умерьте свой пыл. Я смотрю, вы сияете от счастья.

Такахаши пожал плечами.

— Прилагаем все силы, тренер.

— Ну так прилагайте больше. — Зубочистка постучала по губе. — А если вас кто-нибудь заметит на соревнованиях? Рано или поздно до нас доберётся Олимпиада. Будете представлять страну. Вон. — Он кивнул на Джунпея. — Даже Йошино проникся спортивным духом.

Тот повернулся, словно его одёрнули.

— Что?

— Сейчас ещё Годжо скажет, что я переманиваю его студентов.

— Математический кружок по вторникам и четвергам, — ответил Джунпей.

И Кусакабэ махнул им рукой.

— Ну всё, хватит. Итадори, идите потренируйтесь на перекладине. Научи Йошино чему-нибудь полезному. Я пока пойду скажу, что вы едете.

Они мотнули друг другу головами и поплелись через стадион.

Такахаши обогнал их — тут же на своё любимое место вернулись удары по мячу, возня и ругань. У футбольной команды даже постоянные зрители были. С деревьев, которые ограждали стадион от школы и других зданий, слетели сойки и принялись выклёвывать что-то среди тоскующих по краске трибун.

— На этом тренерские навыки учителя Кусакабэ заканчиваются, — пробормотал Джунпей. — Но Токио — это здорово. Я ни разу не был.

— Да, неплохо.

— А ты не в восторге. Мне казалось, ты из тех, кому нравится соперничать.

— Ну да-а… Но мне кажется, в спорте не хватает какой-то цели. Ты тренируешься ради наград и всё. Это ведь не то же самое, если ты, например, пожарный или ныряльщик. Мне приятно выигрывать, но я не хочу думать о соревнованиях всё время.

Джунпей промолчал.

Он выбрал нижнюю перекладину — ему до макушки. Самому в ладони легла прохладная, чуть шершавая от дождей сталь.

Оттолкнуться — подтянуть свой вес — закрепить результат прикосновением подбородка. И так далее. И так далее. Кожа на ладонях отозвалась щипком, словно соскучившись по работе на ферме. Он так разнежится и ещё мозоли с рук сойдут. Нужно будет тоже походить по лавкам — поспрашивать, кому здесь нужен помощник.

Но не сегодня.

На каждом подтягивании Юджи задерживался наверху — не идёт ли кто-нибудь к стадиону.

— Как думаешь, сколько времени?

— Половина третьего, наверное. — Джунпей показал ему пустое запястье. — А ты ждёшь кого-то?

— С чего ты взял?

— Да ты весь день оглядываешься, будто за тобой шпионят.

— Я договорился встретиться тут с одним приятелем. Он опаздывает, похоже.

— Случайно не с Зенином?

Юджи спрыгнул — вибрация поднялась по лодыжкам — и уставился на него.

— А как ты знаешь?

— Правда, что ли? — усмехнулся Джунпей.

— Так как ты…

— Да он только что отирался у поля. — Джунпей указал себе за плечо. — Я уже подумал, он мне машет.

— Когда? — Юджи вытянул голову.

— Пока вы с тренером говорили.

— Да блин.

Неужели нельзя было просто подойти?

Он стиснул зубы. Кромка поля под присмотром голых деревьев безлюдная — как береговая линия зимой. Даже если он погонится сейчас, Мегуми, наверное, дошёл до переезда. Если теплица вообще в той стороне.

Вот же. Неужели так сложно было?

Просто. Взять. И подойти.

— Я думал, ты здесь никого не знаешь, — сказал Джунпей. — С каких пор вы друзья?

— Видимо, не с этих.

— В смысле…

— Да вчера познакомились, — отмахнулся Юджи. — Он предложил мне посмотреть теплицу.

Джунпей вздохнул.

— У тебя какой-то талант привлекать людей. Как ты это вообще делаешь?

А лучше бы был талант удерживать их рядом с собой. Ну что с ним такое? Почему каждый раз, когда он

Но Мегуми ведь пришёл.

Он выдохнул. Ладно. Мало ли что у него произошло. Собрался было вновь надеть перчатки, только приметил, что ладони порыжели от ржавчины, и потёр их друг о друга.

— А вы общаетесь?

— Ну так. — Джунпей пнул носком стойку. — В математическом кружке можем перекинуться парой слов. А что?

— Да ничего.

— Так а почему спрашиваешь?

Джунпей ведь тоже неглупый. Их несложно представить друзьями.

Наверное, он расстроился бы, если бы узнал, что для Мегуми это обычное дело — гулять с одноклассниками после школы и звать их к себе на работу.

Все ребята так делают, но ему показалось

просто показалось

что Мегуми не привык к такому и приглашение было особенным.

— Интересно же, из-за чего они подрались.

— Да понятно из-за чего. — Джунпей вновь стукнул по стойке носком ботинка. — Жаль только, что мало.

— Кому понятно, а кому нет, — напомнил Юджи.

— А, ну кто-то распустил слух, что у Цумики несколько ухажёров в колледже. Такое всякое.

— Из-за чего?

— Честно, не знаю. Но потом это как-то перетекло в то, что учитель Годжо собирается на ней жениться. Мол, они и так живут вместе и поэтому она всем отказывает.

Юджи нахмурился.

Под ладонью от стука отдавался вибрацией гул — Джунпей уставился себе под ноги и каждым ударом сбивал песок с ботинок.

— Ну в смысле сколько у них… — Он запнулся. — Лет десять с чем-то разницы? И он не женат, а она уже взрослая.

— Чушь какая-то.

— Ты сам спросил. Я подробностей не знаю. Только то, что слышал.

Но ведь…

Он отпустил стойку и бросил взгляд в сторону школы, словно мог разглядеть окно старого кабинета математики сквозь ветви деревьев.

Но он ведь назвал их своими детьми.

Не будешь же ты звать своим ребёнком ту, на ком хочешь жениться. Учитель Годжо знал их с Мегуми с детства, когда они не умели завязывать шнурки и плакали над обсиженной муравьями конфетой, которую уронили на землю.

Юджи скривился. Тут бы у кого угодно кулаки зачесались.

Разве можно в это поверить?

Или он просто не хотел. Для себя он давно решил — сам он никогда не перестанет считать, что люди способны на искренние и бескорыстные поступки и многие покажут себя с лучшей стороны, стоит сделать шаг к ним навстречу, и всё же, если это правда, небольшая часть его сердца зачерствеет. Ещё одна.

— Но это же не так.

— Говорю тебе, — ответил Джунпей, — я не знаю.

— Зато теперь знаешь. Цумики для него как дочка. Если она кому-то отказала, значит, у неё были другие причины.

— Да можешь не убеждать меня. Какая разница, что я думаю?

— Эй!

Он легонько стукнул Джунпея по плечу, и тот оставил стойку в покое.

— Мне важно, — ответил Юджи. — И я уверен, Мегуми тоже было бы не всё равно.

— Ну ладно, ладно. Прям вам обоим. — Джунпей опустил голову, вновь прячась за чёлкой. — Но я ничего такого даже не думал. Если ничего не делать, то все продолжают сплетничать. А если что-то сказать, то они отвечают, мол, раз тебя это задело, значит, это правда. Как по мне, это замкнутый круг.

Тогда к лучшему, что учитель Годжо не знал. И лучше бы Цумики тоже не знала — ни к чему о себе слышать такие вещи. Родной или нет, он её отец, и у Цумики словно пытались отнять его.

Зато они в самом деле могли гордиться Мегуми.

— Я думаю, нет смысла обращать внимание, — добавил Джунпей. — Годжо и всю их семью в городе не очень любят. Но знаешь, меня в классе тоже не любят. Так что…

— Потому что дураки, — улыбнулся Юджи.

— Рад, что у тебя всё так просто.

— Ну не совсем. Люди ищут проблемы там, где их нет, потому что не могут изменить обстоятельства, которые им действительно мешают. Это может быть «просто», но с этим ничего не поделаешь.

Джунпей поднял голову — усмешка у него была слегка несчастная в пару к красному носу.

— С каких пор ты ударился в философию?

— А это не я, — хохотнул он. — Зато ты скоро поедешь в Токио, поступишь в университет и выучишься там на писателя. А они будут читать твои книжки и рассказывать всем, что учились с тобой.

— М-м, — протянул он. — Жду не дождусь.

— Говорю тебе.

— Ну если ты веришь. — Джунпей передёрнул плечами. — Пойдём, а? Я сейчас себе пальцы отморожу.

— Да вроде не…

И только теперь Юджи заметил, что у него самого течёт из носа. Исподтишка вытер влагу, закатив рукав, чтобы на одежде не остался след.

— Говорят, художник должен переживать и прекрасное, и ужасное, — добавил Джунпей. — Хочется спросить — когда я уже перейду к прекрасному?

Юджи прыснул.

А жаль, нельзя спросить Джунпея, что он думает насчёт тех рисунков в учебнике. Нелогичная мысль, как когда человек из столицы спрашивает тебя, знаешь ли ты его приятеля из Мориоки, словно они все здесь знакомы и ничем не отличаются друг от друга. Но в творчестве ведь не так уж важна логика. Может быть, Джунпей рассказал бы ему что-нибудь интересное — художник всегда поймёт своего.

Они вышли на школьный двор. Снег за день съела влага в воздухе — перед входом ботинки вымесили мокрую грязь.

Однажды — когда в Мориоке ещё были американские власти — он видел, как иностранец фотографирует город как раз в такую погоду. Дедушка оттащил его, чтобы не попал в кадр, а потом, встретившись с приятелями, битый час сокрушался, что они могли бы поснимать Мориоку весной, когда деревья в цвету и женщины в платьях. Словно американцы специально издеваются над побеждённым врагом, пытаясь унизить его и ткнуть носом в свои же недостатки. Вон, мол, какая отсталая и бедная страна — куда вы ещё полезли воевать?

Но когда было слякотно, дедушка водил его в ресторанчик, где готовили их любимый рамэн и к нему подавали горячий хлеб на тёплой тарелке. Тогда Юджи приникал губами к краю, почти касаясь супа носом, и сидел так, пока не оттает лицо.

Ему Мориока нравилась в любую погоду. Мало ли что через линзу увидел фотограф.

На ступенях Юджи поглядел за спину — дороги после полудня самые обычные и, как послушные гончие, вели мимо почты и банка к мосту и дальше на холм. Наверняка они сейчас не стали бы его запутывать.

Вообще-то Джунпей прав — он любил добиваться своего.

— Как думаешь, учитель Годжо ещё не ушёл?

— Без понятия, — Джунпей хмыкнул. — Зачем тебе?

— Хочу спросить, где находится теплица.

— Теплица Камо?

— Вроде да.

— Так здесь все это знают. Мы несколько раз ходили туда на уроках биологии.

— О!

Словно в сумерках дня зажглась лампочка.

— Да там ничего грандиозного, — ответил Джунпей. — Половина класса толпится на улице, половина внутри. Но всё равно в городе смотреть нечего.

И Мегуми в углу — молча следит за всеми, чтобы никто не сломал его растения и не сорвал цветы. Юджи улыбнулся.

Положил руку Джунпею на плечо, останавливая. Тот замер на ступеньках — встревоженный, словно в глубине души не ждал ни от одного своего одноклассника ничего хорошего.

— А ты знаешь дорогу?

— Конечно.

Он хлопнул ладонями Джунпею по плечам.

— Спасибо!

— Да не за что.

— Обещаю. Я обязательно прочту твою мангу.

— Только не угрожай мне, — пробормотал Джунпей. — Иначе я её спрячу. Или предам огню, как варвары.

И Юджи рассмеялся.

— Тогда я прочту её дважды! Если надо, я её с того света достану!

--------------------------------------------

1. Иватэ — вулкан конической формы высотой 2038 метров, который находится в 20 километрах от Мориоки. Префектура, центром которой является Мориока, также имеет название Иватэ. ^{[ ▲ ]}
2. Гэта — японские деревянные сандалии на платформе. В 1950-х их всё ещё можно было увидеть на улицах каждый день, как и другие традиционные элементы японского повседневного наряда, но они преимущественно вытеснились привычной европейцам обувью. ^{[ ▲ ]}
3. Кацу (яп.) — котлета. ^{[ ▲ ]}
4. Каши-хон — японское название арендованных книг, журналов и манги. Расцвет каши-хон пришёлся как раз на 1950-е годы. ^{[ ▲ ]}
5. Футон — толстый хлопчатобумажный матрас, который расстилают на ночь для сна, а утром убирают в шкаф. Это помогает освободить пространство, хотя использование футонов также может быть обусловлено традициями или тем, что они дешевле обычных кроватей. ^{[ ▲ ]}
6. Здесь Юджи подразумевает смесь своих выдумок и реально существующих мифов. Например, в префектуре Иватэ есть легенда об акубозу — существах, которые живут в очагах и появляются, когда играют с пеплом. Да и увидеть рассвет со стороны Иватэ в реальной Мориоке не получится, так как гора расположена на северо-востоке от города. ^{[ ▲ ]}

Chapter 4: Сто тысяч до и сто тысяч после

Годжо предложил пойти вместе с ним.

— Он будет с родителями. Ты тоже не должен идти один.

Но если ему всё-таки придётся принести извинения, он хотел сделать это на своих условиях. Чтобы ни Шигэмо — с жёлто-зелёным, как плесень на хлебе, синяком, — ни кто угодно не сказал, что на его стороне был учитель, а значит, и сама школа.

Всё получилось быстрее, чем он думал. На встрече Шигэмо словно в рот воды набрал — ещё бы, он ведь не мог проболтаться, за что получил по лицу — и принял его извинения, зная, что он уйдёт и за сломанный нос ему ничего не будет и как подозрительно выглядит молчание пострадавшей стороны в ответ на директорские расспросы.

Выйдя во двор, Мегуми сделал глубокий вдох — после первых морозов зима укоренилась в воздухе, несмотря на туман — и

— Ну что ещё?

с тем же успехом его могли ударить под дых вместо вскинутой в приветствии ладони.

— Как всё прошло? — спросил Норитоши.

— Нормально.

— В смысле…

— Всё в порядке. — Мегуми сбежал по ступеням. — Я извинился перед ним. Он — передо мной. Можем сделать вид, что все довольны.

Норитоши заспешил позади длинной тенью и, догнав, положил руку ему на плечо.

— Подожди. Я поговорить хотел.

— О чём?

— Я не… — Он обернулся. — Добрый день.

Учитель Кусакабэ ответил кивком и обошёл их, двинувшись к полю, — единственный на пустом школьном дворе. Такой же серый, как и весь пейзаж, словно маскирующееся под своё окружение животное.

— Я не хотел, чтобы так вышло, — договорил Норитоши. — Я рассказал, что случилось, всё остальное они придумали сами. Прости.

— Ладно.

Силуэт Кусакабэ превратился в неразличимую около деревьев точку.

— Я вообще-то просил их заткнуться. Ты же знаешь, я бы никогда не сказал про неё ничего плохого.

— Знаю.

Иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

— Я просто…

— Я спешу, — перебил Мегуми.

Грязь облепила подошвы, проводив слякотным чавканьем две пары шагов.

В школе он забыл посмотреть, который час. Мистер Нолан подарил ему наручные часы на прошлый день рождения, но он так и не привык к ним — слишком мешались на запястье, — так что оставалось определять время, как предки, по знакам природы. Раз учитель Кусакабэ шёл на стадион, значит, спортивный клуб либо до сих пор бегает стометровки и, не зная правил, пытается играть в футбол, либо просто примёрз там насмерть.

На краю поля Мегуми остановился, прищурившись. Кусакабэ собрал вокруг себя троих — какого-то паренька на класс младше, который не жалел свои голые колени, Йошино Джунпея — Годжо еле уговорил его не бросать математический клуб в этом году — и Итадори.

Мегуми поднял руку.

— Кого ты зовёшь? — спросил Норитоши.

— Да так.

Пара человек обернулись — Йошино перехватил его взгляд, — но никто из них не отозвался. Итадори в его сторону не смотрел, и он опустил руку.

Было бы проще, если бы он был один. Без Камо. Без Джунпея. Ещё и без всей этой проклятой футбольной команды.

— О, знакомое лицо, — пробормотал Норитоши. — Можешь передать Годжо, что меня вчера задержал директор? — Он махнул на поле. — А этот меня даже пять минут не смог подождать.

— Его зовут Итадори Юджи. — Мегуми скосил взгляд. — Он сказал, что прождал тебя десять минут.

Норитоши вздохнул.

— Ты тоже, да?

— Что?

— Брось, — пробубнил он. — Ты тоже думаешь, что я виноват.

— Я думаю, что ты виноват. Тебе стало легче?

Норитоши развернулся на пятках и откинул голову.

— О-о, ну представь себя на моём месте, — выдохнул он. — У тебя же тоже должно быть сердце. Тебе самому когда-нибудь придётся через всё это проходить. Думаешь, это так легко?

Мегуми усмехнулся.

— Я волновался, — добавил Норитоши. — Я просто не подумал.

— Снова.

— Но я уже извинился перед ней. Ты можешь сказать Цу…

— Я тебе не телефон.

Норитоши зарычал себе под нос.

Ну а что, до него с первого раза не дошло, что приязнь Цумики нельзя завоевать через других людей? Нет, он опять за

Оборвало движение на поле — Кусакабэ отпустил всех троих, и Мегуми вскинул руку

крикнуть ему?

подойти?

он сделал пару шагов к краю стадиона, куда ветер намёл песок, словно земля посыпана мукой.

Паренёк из класса младше побежал к своей команде. Йошино и Итадори двинулись прочь вдвоём, удаляясь от него, словно парные астероиды, проплывающие мимо планеты — за ними на сером песке, как хвост из света и пыли, расстелилась цепь следов.

Руку Мегуми опустил.

Вообще-то Итадори жил не в общежитии, а в приюте — просто название поприятнее. Сирот тут было не настолько много, как в Токио, так что в Мориоке всем находилось жильё. Даже ребята их возраста могли оставаться в общежитии до двадцати лет при условии, что они учатся.

Йошино тоже жил там.

Значит, они с Итадори всё время проводили бок о бок.

— Я думал, ты не против нас с Цумики, — заговорил Норитоши.

— Я не против.

— А Годжо?

— Он тоже не против.

— Тогда в чём дело? Я же пообещал ей, что сделаю всё, что она попросит. Если нужно будет уехать отсюда, то я готов.

— А она тебя попросила? — Он повернулся к Норитоши.

Тот поджал губы — тонкая бесцветная линия на белом лице, — словно попытался спрятать ответ.

Мегуми и так его знал.

Может быть, у него тоже было сердце и он нашёл бы в нём немного сочувствия, если бы не слышал, как Цумики плакала той ночью.

Может быть, он нашёл бы немного сочувствия, если бы не простая, как смена сезонов и законы движения небесных тел, истина — даже если два человека подходят друг другу, не значит, что они будут парой и сделают друг друга счастливыми.

— У неё здесь семья, — ответил Мегуми. — Мы уже поняли, что твои родители не считают нас семьёй, но у Цумики другое мнение.

— Да какая…

— Поговори с ней сам, — перебил он.

— Она не хочет со мной разговаривать.

— Вот тебе и ответ.

Он вновь глянул на поле.

Итадори и Йошино свернули к турникам. Через пару секунд они обернутся и заметят, что он стоит здесь — может быть, уже не первую минуту. Тогда Итадори, наверное, помашет ему рукой и позовёт к себе, потому что они ещё не закончили тренировку.

Норитоши поравнялся с ним уже у школьных ворот.

— Да что с тобой сегодня?

— Ничего. Я же сказал, что спешу.

— Ты в теплицу?

— Куда ещё?

— Нам всё равно в одну сторону, может…

Он остановился, и Норитоши затормозил следом. С тяжёлым дыханием и бледной кожей — горели лишь тёмные глаза, притенённые синяками, как будто он сегодня тоже провёл бессонную ночь.

— Мне нужно кое-что спланировать по пути. — Мегуми не отрывал от него взгляд. — Давай просто договоримся, что мы с тобой пойдём разными дорогами. Ладно?

И сунув руки в карманы, зашагал дальше. Оклик догнал его за воротами:

— Подожди! Хотя бы Годжо скажешь, что меня задержали?

— Скажу.

Пока он не ходил на учёбу, можно было хоть целыми днями торчать в теплице. Дома у Камо до обеда никого не было, кроме служанки и матери Норитоши — тем более госпожа Камо обходила его десятой дорогой. Лучшая неделя во всей его жизни, чтоб её. Может, ещё кому-нибудь по носу съездить, чтобы ему снова запретили ходить в школу?

Он вдохнул.

Ничего.

Госпожа Ханами звонила сказать, что в теплице чинят дверь и после этого он сможет заняться обшивкой. Впереди длинный вечер, а на выходных нужно будет продолжить составление каталога.

Он выдохнул.

Ничего.

Если ты один раз с кем-то хорошо провёл время, это ещё не значит, что в следующий раз будет так же. Скорее всего нет. Так совпало — общая дорога, Белый Призрак на крыльце, потом поезд среди тьмы — совпали обстоятельства

сошлись звёзды

и ничего больше. Наверное, они бы просто сидели в неловкой тишине и ждали, когда правила приличия позволят им попрощаться и разойтись. Расправляли бы складки на брюках и комкали бы слова, уставившись на свои руки. Что-то про школу. Что-то про погоду. О чём вообще говорят их ровесники?

О чём вообще говорят люди?

В усадьбу Камо он вошёл, не заглядывая в дом. Только бросил с порога кивок служанке, которая готовила обед, и направился к теплице.

Сталь новых дверных петель заметил издалека — она отражала небо, словно между голыми ветвями вишен засияли два фонаря в пасмурный день. Под прикосновением зашершавили свежие шрамы на краске, и он усмехнулся. Старик Камо ещё неделю жаловался бы ему насчёт такой работы.

Больше никто ничего не умеет делать, Тоши. Все разленились.

Хотя бы ты меня не огорчай.

Внутри теплицы его уже ждали стопки минерального волокна. Влага облепила кожу, пропитав одежду горячей волной — если бы воздух загустел ещё немного, из пруда могли бы выбраться рыбы и поплыть по нему.

Он разделся до брюк и рубашки, сложив вещи в служебной части. Затем вернулся, чтобы постоять минуту среди вуали тумана и цвета орхидей, впитывая здешнее спокойствие, словно если бы он остался тут подольше, он бы превратился в наросший под папоротниками мох, тёмные окантовки цветов и тени под листвой гиацинтов.

Орхидеи в этом году зацвели густо — почти все белые, — и агапантусы¹ рядом с ними выпустили первые побеги.

— Скучаете по родине? — усмехнулся он.

Заметив движение на улице за миг до того, как распахнулась дверь.

Служанка — госпожа Ханами — улыбнулась ему улыбкой из миллионов сотен морщин на своём всегда обеспокоенном лице.

— Господин Мегуми. Я привела вам помощника.

— Норитоши? — нахмурился он. — Спасибо вам большое. Но мне правда не нужна помощь.

— Тогда почему он сказал мне, что вы его ждёте? Ваш приятель из класса. Говорит, его зовут Итадори…

Тот выглянул из-за её спины и поднял руку.

— Юджи, — закончил Мегуми.

— Сюрприз!

Он открыл рот. Он ведь должен был что-то сказать или задать хоть какой-нибудь вопрос

как ты здесь оказался?

зачем ты пришёл?

кто тебе сказал, что я был на поле?

но стоял молча — листья агапантуса всё ещё касались руки — и глядел на Юджи через пруд, в котором отражалось пасмурное небо сквозь клетчатую крышу теплицы.

— Ну что ж… — произнесла госпожа Ханами, и дверь за ней закрылась.

Оставив их наедине со звуками собственного дыхания и тихих шагов — забрав с собой прочь все непроизнесенные вопросы.

Юджи сложил руки за спиной и, словно оглядывающий свою армию генерал, прошёлся вдоль стеллажей.

— Да, очень неплохо, — подытожил он. — Даже пруд с кувшинками есть. — Он кивком указал на воду. — Вода держит температуру лучше, чем воздух, и не даёт помещению быстро остыть, верно?

— Ты пытаешься меня впечатлить?

— Нет. — Юджи развернулся в другую сторону. — Вообще-то я не к тебе пришёл. Я узнал, что посещение теплицы входит у вас в уроки биологии. Так что я навёрстываю упущенное.

А жаль.

У тебя получилось.

— Ты был занят. Я не хотел тебя отвлекать.

— Отвлекать? — Юджи фыркнул и развёл руками. — А что в фразе «позови меня, я сбегу» намекнуло тебе, что я не хочу, чтобы меня отвлекали?

— Ты мог бы сказать мне это в понедельник.

Взгляд метнулся над прудом.

— То есть ты всё-таки остаёшься в школе?

— К сожалению.

— Это хорошо.

— Да, хотя бы Годжо будет рад. Они готовы ещё немного потерпеть меня. Не то что ты.

Юджи прищурился и поднял руку, оставив еле заметный зазор между большим и указательным пальцами.

— С этим можно жить, — усмехнулся Мегуми.

Так и не сдвинувшись с места.

Наблюдал за тем, как Юджи изучает теплицу — то исчезает, то появляется за серебристыми нитями свисающей с металлического крепежа тилландси².

— Это всё твоя работа?

— Мне помогают, когда нужно. Но в основном да.

— А если я ткну пальцем в какой-нибудь цветок, ты скажешь, как он называется?

— Они подписаны.

— А…

— Я бы провёл тебе экскурсию и показал здесь всё, но у меня сегодня много дел. — Он кивнул на стопки минерального волокна. — Прости. За выходные нужно закончить с утеплением.

— Тогда говори, что мне делать.

— Ты не обязан.

— Я же рассказывал, что работал на ферме. Уверен, это почти то же самое. — Юджи скосил взгляд на материалы. — Тем более у меня сегодня, наоборот, свободный вечер, а тебе точно нужна вторая пара рук.

Можно начать с того, чтобы помочь ему пошевелиться.

Юджи пришёл к нему. Он спросил у кого-то дорогу и пришёл, потому что

хотел посмотреть теплицу

и ему было скучно

потому что он позвал. Как будто он ошибся во всём, но в конце концов сделал всё правильно, как умножение двух отрицательных чисел или пасмурная погода, развеселившая меланхолика.

— Мне правда не помешает твоя помощь, — признался он.

— Ну так бы сразу и сказал, — пробубнил Юджи. — Надеюсь, мне это зачтётся в итоговую оценку по естественным наукам.

И он принялся расстёгивать куртку.

Задача была простая — секция за секцией отодвинуть стеллажи, не повредив при этом растения, и закрепить теплоизоляцию за трубами, которые гонят горячую воду. На рамах Мегуми отметил линию, до которой им нужно будет закрыть окна. Вообще-то следовало начертить её хотя бы на полметра выше — это сохранило бы ещё немного тепла и всё равно позволило бы проникать внутрь свету, — но с зашитыми наглухо окнами теплица стала бы уродливой, как готовящийся к осаде форт. Всё равно что использовать сборник поэзии для растопки камина.

Теплица — это ведь не просто здание. Это усыпальница из стекла и воздуха для мечты человека, который навсегда остался в потерянной стране. Для практичности она не создана.

А господину Камо, кстати, Юджи пришёлся бы по нраву — он хотя бы не солгал, что умелый.

Вместе они выставляли в проход стеллажи, потом раскатывали вдвоём войлок и оба края крепили клейкой лентой, тогда Юджи поднимал взгляд — хорошо? — и ему хватало молчаливого кивка в ответ. Затем они убирали осыпавшиеся листья, землю и пыль и дальше по кругу.

На второй секции, когда работа пошла по накатанной, Юджи стал рассказывать ему о своей жизни на ферме.

После переезда его дедушка нанялся тут на сборку фруктов и в конце сезона хозяева предложили им снять аннекс, если они будут жить на ферме всё время. Он рассказывал, как с весны по осень, когда на ферме работают несколько десятков человек, хозяева собирали их на обед под специальным навесом, и он терпел бубнёж про новости и политику, потому что садился за стол со всеми.

Он рассказывал, что вечером ему нравилось лежать на покатой крыше и слушать стрекот цикад, глядя в небо. Иногда он прямо там проваливался в сон и прохлада будила его на рассвете, когда от земли в остывший за ночь воздух поднимался туман и до щекотки в носу пахло цветами и влажной травой.

А прошлым летом им на ферму подбросили щенка и Юджи проспал с ним в обнимку всю ночь, потому что тот боялся грозы.

— Тебе там нравилось?

На миг Юджи притих, словно ему казалось, что всё это время он не слушал — слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, как певчие птички — и только теперь понял, что это не так.

— В общем, да. Было неплохо, раз уж так получилось.

— Хотел бы вернуться?

Юджи пожал плечами.

— Нет, наверное. Я всегда думал о жизни там как о чём-то временном, потому что дом был не наш. А сейчас мне даже сложно сказать.

— Я понимаю.

Наверное, Годжо хотел, чтобы он тоже был таким — умел находить светлые стороны и радость в жизни, которая ему досталась.

Ну смотри, чем она, по-твоему, так плоха?

Нет, ему хватило бы и меньшего.

Словно они действительно семья и он не просто занимал свободную комнату в чужом доме — Годжо, хватило бы того, что он рад этой жизни, ведь если бы не он, её бы не было и вовсе.

Когда последний кусок волокна занял своё место и за ним последовал звук отрываемой клейкой ленты, уже наступили сумерки. И они вдвоём рухнули на пол — спиной к спине все в обрезках, сухой листве и с саднящими коленями.

— Я рук не чувствую, — проговорил Юджи.

— М-г.

— И не вижу.

Мегуми поглядел вверх, через решётку окон на густеющие чернила.

— Я включу свет, когда смогу двигаться.

Или когда сердцебиение — его или Юджи? — которое отдавалось в спине и в ушах и в кончиках пальцев, и дыхание — его или общее? — стихнет и успокоится, как догоревший день, схлынувший в чёрную ночь.

— Твои волосы щекочут мне щёку, — пожаловался Юджи.

— Почеши.

— Не могу, у меня руки не двигаются.

— Тогда терпи.

Спина Юджи дёрнулась — он засмеялся.

Смех — как свет, на который слетаются бабочки и мошки. И кажется, они вечность могли бы притворяться, что до смерти устали, просто чтобы сидеть так и никогда ничего не делать.

И никогда отсюда не уходить.

Мегуми встал.

— В служебной части есть вода. Можешь привести себя в порядок. Я сейчас вернусь.

— Куда ты?

Он коснулся стены — по ладони прошлись листья, словно живые — и щёлкнул выключателем. Юджи тоже поднялся. Отряхнул рубашку и брюки, щурясь, будто спросонья.

— Ты же любишь сюрпризы, — напомнил Мегуми.

— Твои — нет.

— Зря.

И раскрыл дверь, подставляя холоду разгорячённую кожу.

Он припустил, не оглядываясь — втянул шею и прижал локти к бокам. Окна кухни Камо светились, как очаг во тьме. И госпожа Ханами встретила его беспокойством, что он заболеет, что у него обрывки клейкой ленты на одежде, что уже так поздно, а они с приятелем так много всего сделали и совсем ничего не ели, и вложила ему в руки тарелку с плиты.

Та грела ладони на обратном пути к теплице.

Юджи сидел у пруда — под разросшимся фикусом бенджамина сделали скамью без спинки — и водил по воде пальцами. Тарелка тихо стукнулась о древесину, и Мегуми сел рядом с ним.

— О, ну смотри, ты тоже способен на нормальные сюрпризы, — заметил Юджи.

— Тебя легко купить.

— М-м. — Он уже жевал никуман³. — Думаешь, ты снова завоевал моё расположение?

Мегуми поднял руку, оставив зазор между большим и указательным пальцами.

А усмешку Юджи словил, как камушек, брошенный по поверхности воды. Значит, расположение у него всё-таки было.

— А как тут вообще появилась теплица? — спросил Юджи.

Они оба огляделись, словно чтобы напомнить себе, где находятся. Стеклянные стены обратились в зеркала с тусклыми отражениями цветов и ламп, нигде не начинающихся и никогда не заканчивающихся. И за ними тоже мог быть какой угодно город или совершенно любой год, словно времени здесь попросту не существовало.

— Растения собирал дедушка Норитоши, — заговорил Мегуми. — До войны он занимался торговлей, так что много ездил по миру. Насколько я знаю, первые растения он привёз, чтобы извиниться за долгое отсутствие перед своей женой.

Юджи прищёлкнул языком, поглядев по сторонам.

— Интересно, «долгое» это сколько?

— История умалчивает, простила ли она его, — заметил Мегуми.

— А как ты здесь оказался?

— Годжо мне предложил. Его отец и господин Камо были хорошими друзьями. Они лет тридцать вместе вели дела, так что…

— А что он привозил жене? — В отражении воды Юджи улыбнулся.

— Ничего. Он писал книги.

— У неё, видимо, была большая библиотека.

Всего двадцать шесть книг.

Юджи тоже их видел — у Годжо в кабинете на третьей полке сверху стояли запыленные корешки, начинённые опасными воспоминаниями, как взрывчаткой.

— Я тебя перебил, — напомнил Юджи.

— Ничего, — усмехнулся он. — В общем, в Мориоку мы переехали как раз по приглашению господина Камо. Потом у него случился инсульт, и пока Камо искали ему помощника в теплицу, Годжо предложил попробовать мне. У меня никогда не было склонности к какой-то конкретной области науки, так что я решил, что ботаника ничем не хуже других. В конце концов так всё и осталось.

— А Норитоши не злится, что он выбрал тебя?

— О, он счастлив, что ему не приходится торчать здесь.

Юджи поводил рукой по воде. Всколыхнув стайку рыб, остановился, и те тоже замерли у листвы закрывшейся на ночь кувшинки.

— Его можно понять, учитывая, сколько тут работы, — пробормотал он. — Но в любом случае это место особенное.

— Да, только к концу апреля его уже не будет.

— М? — Юджи поднял голову.

— Представь, как дорого содержать такую большую теплицу. Это была прихоть одного человека, но он умер в прошлом году. Больше Камо морочиться не хотят.

Он нахмурился.

— И что теперь делать со всем этим?

— Не переживай. Никто просто так ничего не выбросит. Я договорился с Ботаническим садом в Токио. Они за зиму подготовят место, а весной всё, что здесь есть, перевезут к себе. — Он поглядел на пруд, разводивший кувшинки и отражения. — Даже рыб.

Те слетелись к ладони Юджи, наверное, чтобы пощекотать ему пальцы.

— Ты расстроен, да?

Он тоже опустил руку в воду, сполошив стайку, и поднял взгляд — на стеклянную стену, за которой была ночь.

Расстроен?

Что эта теплица, которая прожила так долго — рождённая как извинение и признание в любви, — вскоре исчезнет. Или что от человека, который жил и испытывал все те же чувства, что и они, который путешествовал и видел в своих путешествиях совсем иной мир, останутся только записи в семейном реестре и фотографии в пыльном ящике.

Или что больше не будет места, куда он приходил каждый день с тринадцати лет. Читал каждую книгу по ботанике, которую мог найти, подписывал каждый цветок, подбирал температуру, кормил рыб, убирал паутину, срывал отцветшие цветы и пересаживал разросшиеся пальмы.

Единственное место, где ему не нужно ни за что извиняться. Где не нужно ничего решать, где никогда ничего не меняется. Где всё хорошо.

Место, куда он позвал Юджи, словно надеясь, что тот увидит его с лучшей стороны.

Разве он расстроен, что к весне часть его жизни разрушат, а летние дожди вырастят на месте фундамента траву и когда сойдёт следующий снег, нельзя будет отыскать даже очертания?

— Нет, — помотал головой он. — Наоборот, это вполне разумно.

Юджи повёл рукой, и рыбы переплыли к нему в ладонь. Он потянул носом, улыбнувшись. И когда рыбы ткнулись ему в пальцы, а вода успокоилась, в отражении он заметил, что Юджи смотрит на него.

— Что? — поднял голову он.

— Пытаюсь вспомнить, когда последний раз видел у кого-то зелёные глаза. Это вроде редкость даже среди иностранцев.

— Не у меня одного в классе зелёные глаза.

— У кого ещё?

У Джунпея.

— А ты не…

— А знаешь, насчёт теплицы, — заговорил одновременно с ним Юджи, и он не стал продолжать. — Не огорчайся так сильно. Представь…

— Я же сказал, что не расстроен.

— Да, но представь, что в Токио на всё это смогут смотреть сотни тысяч людей. И когда-нибудь, когда нас уже не будет в живых, кто-то зайдёт в теплицу и коснётся растения, которого не было бы, если бы не ты.

В носу защипало. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать

нет

голос подведёт.

— Выбери какое-нибудь самое долгоживущее растение, — добавил Юджи, — и напиши на нём свои инициалы на английском. В Токио всё-таки бывают иностранцы и туристы. И тогда, может быть, через сто лет кто-нибудь заметит надпись и узнает первые буквы твоего имени и попытается представить, кто ты и как давно ты жил.

Юджи улыбался уголком губ

улыбался ему

сказал, что у него редкий цвет глаз и

А этот человек через сто лет сможет придумать их двоих? Придумать им этот разговор. А будет ли он знать, какие на вкус никуманы и как холодно зимой в Мориоке?

Мегуми огляделся.

— Тогда… — Он кашлянул. — Вообще-то нельзя повреждать кору дерева, потому что так она теряет свои защитные свойства. Но что же, сотни тысяч человек делали это до меня и ещё сотни тысяч будут делать после, так что… — Он указал на оливковое дерево. — Выбирай место.

— Я?

— Тоже напишешь.

— Но я же ничего такого здесь не сделал.

— Зато идея твоя. — Он встретил взгляд Юджи. — Оливковые деревья могут жить около пятисот лет. Думаю, нам хватит.

Словно через пять сотен лет кто-нибудь узнает про этот вечер и что они были здесь вдвоём и оба захотели его запомнить.

Когда они закончили и погасили свет в теплице, сперва вышли постоять в служебной части, чтобы привыкнуть к холоду.

Ночь за стеклом чудилась огромной — почти как небытие, которое попыталось украсть этот день и не заметило, что они оставили себе к нему лазейку, — и открытая дверь окатила промёрзшим воздухом и запахом влажной земли, словно смеясь над попыткой вырастить здесь тропические растения.

— Можно тебя кое-что спросить? — заговорил Юджи.

Его лица он не видел, лишь абрисы шапки и носа.

— Конечно.

— Ты скучаешь по господину Камо?

— Не знаю.

— Можешь не отвечать, если не хочешь.

— Нет, я правда не знаю. Может быть, немного.

Годжо как-то обмолвился, что старик Камо — самый воодушевлённый и внимательный человек, которого он встречал. Только к тому времени как они стали работать вместе, воодушевлённость уже вызрела в мелочность, а внимательность — в паранойю. Он постоянно звал Годжо именем своего сына. Его самого путал с Норитоши. Мог по несколько раз за день кормить рыб, пока на дне пруда не образуется слой гниющего ила. Мог потом его или Норитоши ругать за это.

И у него были самые ясные воспоминания о путешествиях, которые выглядели бы менее фантастическими, если бы не были запечатлены в книгах.

— Мне жаль, что я не узнал его раньше, — добавил Мегуми.

Юджи лишь молча кивнул и плотнее натянул шапку.

Мориока — густо освещённая за пределами усадьбы — кажется, понемногу привыкала к зиме. Людей на улицах стало больше, хотя они до сих пор спешили и прятались за поднятыми плечами, шарфами и шляпами. Дорога при таком шаге обещала провести их бок о бок минут десять, прежде чем разлучить на выходные у речки.

— Сейчас около восьми, да? — спросил Юджи.

— Вроде того. А что?

— Думаю, к дедушке идти уже поздно.

— Ты что, пошёл в теплицу вместо того, чтобы навестить его?

— Я был утром.

Под рыжим светом фонаря на лице Юджи мелькнуло не то раздражение, не то чувство вины, и он смягчил голос:

— Ты не хочешь идти к нему?

— Нет, конечно. С чего ты взял?

— Я могу пойти с тобой в следующий раз, если нужно.

— Да нет, ты чего.

За фонарями на щеках почудилось, что засмущал Юджи.

Когда старик Камо заболел, его смерть словно стала пунктом в списке дел, как купить рыбу на ужин или заплатить служанке. Сам он заглядывал к старику каждый день, чтобы отчитаться о работе, и Норитоши порой ходил вместе с ним — просто сидел рядом и слушал разговор. Может быть, мать с отцом его заставляли, может быть, он хотел сам — Мегуми никогда его об этом не спрашивал.

В смерти нет ничего сложного. Но и ничего простого в ней тоже нет.

— Ты вчера просил составить тебе компанию. Я подумал, тебе и в этот раз будет приятно.

— Конечно. Спасибо.

Голос еле расслышал.

Или они в самом деле так устали, что язык не ворочался, или он зря завёл разговор о судьбе теплицы. Настаивать на ответе Мегуми не стал.

Десять минут пролетели быстро — от слова к слову, кончившись отблесками света на воде, моросью тумана на носу и двумя разными дорогами.

— Спасибо, что пришёл. — Он развернулся на пятках и стал напротив Юджи. — Терпеть не могу просить Камо помочь мне. Одному просто легче.

— Ты так говоришь, будто меня там не было.

— Я не… Я не это имел в виду.

Но Юджи лишь закатил глаза — вновь вернулась улыбка, пусть слегка усталая и сонная.

У него на холоде быстро краснели щёки — как вчера, даже в слабом свете видно. И с этим осознанием, словно возникший в памяти дурной сон, пришла мысль — он повёл себя с Юджи как ребёнок.

Нет. Это не важно.

Он сделал то, от чего хотел бы его оградить.

— Я понимаю, — ответил Юджи. — Мне тоже бывает тяжело сработаться с другими людьми. Когда полагаешься на себя, ты хотя бы сам за всё отвечаешь.

— Нет, и не это, мне несложно работать в команде. — Мегуми отвёл взгляд. — Мне просто редко это нравится.

Усмешка повеселела.

— О!

— Не радуйся так. Быть лучше Норитоши не так уж сложно. Ты сам видел, какой он ответственный.

— Да ладно тебе, мне тоже понравилось.

— А я думал, ты просто навёрстываешь упущенное на уроках биологии.

Юджи рассмеялся и, словно в отражении пруда, Мегуми тоже ответил ему улыбкой.

Когда смех стих и он уже готов был попрощаться, Юджи опередил его:

— А ты правда пойдёшь?

— К… — И тут до него дошло. — К твоему дедушке? Конечно. Если он не будет против.

Взгляд у Юджи захитрел.

— О, он будет. Но ты завтра сам всё увидишь.

--------------------------------------------

1. Агапантус — род многолетних трав с пышными голубыми или лиловыми соцветиями. В природе встречаются на юге Африки и цветут там летом — с декабря по февраль. Агапантусы также называют нильскими лилиями, хотя к лилиям они не имеют никакого отношения. ^{[ ▲ ]}
2. Тилландсия уснеевидная — растение, не имеющее корней, которое цепляется стеблями за ветви деревьев. Выглядит тилландсия как густой серебристый полог, который свисает с дерева. Имеет альтернативное название — испанская борода. ^{[ ▲ ]}
3. Никуман — пирожок из дрожжевого теста с мясной начинкой. ^{[ ▲ ]}

Chapter 5: Человек, который нашёл ветвь зимних вишен

— И зачем ты притащил его сюда? — Дедушка махнул рукой. — Думаешь, у него своих дел нет? В субботу тем более.

— Вообще-то он сам предложил.

Мегуми ждал их во дворе — он глядел в сторону Иватэ, спрятав руки в карманы пальто и натянув шарф до подбородка. Солнце пригревало ему щёки, хотя тень от здания больницы, едва касавшаяся его ног, казалась тонкой, словно её можно было проломить ботинком.

Заметив, что они вышли, Мегуми встретил их поклоном.

— Итадори Васукэ, — дедушка кивнул в ответ. — Я скажу Юджи, чтобы он больше не заставлял друзей таскаться за ним.

— Эй, — возмутился Юджи. — Я же говорю, он предложил сам.

— Зенин Мегуми, — ответил он. — Юджи прав.

— Вот!

— Что вот? — Дедушка оглядел их. — Что-то он не выглядит счастливым.

— Это Мегуми. Он всегда слегка недоволен.

— И ты решил ещё сильнее его разозлить?

Юджи вскинул руки.

— О, ну тогда считай, что он пошёл, чтобы поддержать меня. Я не могу терпеть это один каждый день.

Спор иссяк — лишь на время, будто дедушка крутил переключатель радио и выбирал новую станцию, — и Юджи обернулся к Мегуми.

— То есть ты так меня видишь? — спросил тот.

— М?

— Что я всегда чем-то недоволен.

— Может, мне вас вдвоём оставить? — пробубнил Юджи.

От больницы они свернули к аллее — та бежала вдоль речки мимо голых ершистых деревьев. Солнце то уходило за облака, то показывалось вновь, будто пытаясь вспороть тучи острым краем.

Юджи заговорил первым — он спросил у дедушки, как прошёл вчерашний день и что интересного произошло. Так они с Мегуми узнали, что ужин был отвратительный. Ничего нового. Он закончил читать популярную книжку, которая по качеству не дотягивала даже до больничной еды. Его сосед, который объявлял им результаты спортивных матчей, отправился домой. Зато к ним пришли двое уборщиков и вместо работы просадили коробку сушёной трески в карты.

— Ну хотя бы я знаю, что мне не придётся волноваться за Юджи, — подытожил дедушка и указал на скамью. — Давайте посидим пять минут. Главное, ничего совсем уж жизненно важного себе не отморозить.

Напротив скамьи кто-то высыпал крупу. Десяток птиц бродили, уткнувшись в землю клювом, и они — разойдясь с Мегуми по разные стороны, чтобы дедушка занял место посередине — сели рядом, как замёрзшие воробьи на ветвь.

— О чём это ты? — пробормотал Юджи.

— О том, что ты окружаешь себя людьми. И это правильно. Мне хотя бы не нужно волноваться, что ты когда-нибудь будешь умирать в одиночестве. У тебя хоть характер поприятнее моего.

— Ну хватит.

— А что…

— Ты не умираешь, — перебил Юджи. — И ты не один. У тебя есть соседи по палате, уборщики и два студента на выбор.

— И коробка сушёной трески, — проговорил Мегуми себе под нос.

Юджи поглядел на него — он тронул луч солнца у себя на коленях, нахмурившись, словно уже пожалел, что пошёл с ним.

Или, может, разговор напомнил ему о ком-то, кого он знал. О человеке, который правда умер в одиночестве.

Мегуми поднял взгляд, и не успел он что-то сказать, как его реплику перехватил дедушка:

— То есть получается, ты ещё один одноклассник Юджи, верно? Твоего имени я раньше не слышал.

— Ему вряд ли понравится выражение «ещё один», — заметил Юджи.

— Да, мы в одном классе, — кивнул Мегуми.

— И как твои успехи? Собираешься поступать в университет?

Юджи закатил глаза.

— Люди не любят, когда незнакомцы расспрашивают их о планах на жизнь.

— Надеюсь, — ответил Мегуми.

Дедушка покивал.

— Это хорошо. Хорошо. Тогда удачи тебе.

— Не слушай его, — пробубнил Юджи. — У Мегуми лучшие оценки в классе. Он очень умный. И вдобавок его отец — наш учитель математики.

— Он не мой отец.

— Ну приёмный отец.

— Он не мой приёмный отец, — процедил Мегуми. — Когда мне исполнится двадцать, нас с ним ничего не будет связывать.

— Ну ладно, ладно. Прости.

Ещё и тон такой, будто его обвинили в дурном поступке.

Было бы о чём спорить. Что хорошего в том, чтобы через пару лет стать чужими людьми с человеком, который тебя вырастил? Годжо ни через два года, ни через двадцать скорее всего никуда не денется. Здорово ведь, когда у тебя всю жизнь есть наставник и друг.

— Хватит грызться, — заговорил дедушка. — Вы хуже стариков.

— Молодое поколение перенимает опыт.

Только он уже повернулся к Мегуми.

— Раз ты так хорошо учишься, может, вы позанимаетесь вместе с Юджи? Ему это пойдёт на пользу.

— О-о-о, — протянул Юджи.

Дедушка никогда не стеснялся отправить его по всем кругам ада ради его же блага.

Мегуми бросил мимо него косой взгляд.

— Я могу. Но только если он сам хочет.

— Вот и славно.

— Спасибо, что спросил моё мнение, — сквозь зубы пробормотал Юджи. — У Мегуми, кроме учёбы, есть работа. Не заставляй людей заниматься бессмысленными вещами.

Но дедушка лишь махнул рукой.

— Ну если у твоего приятеля хватает времени сидеть здесь, значит, и на совместную учёбу пара часов найдётся. — И он вновь поглядел на Мегуми. — Ты тоже не обращай внимания на Юджи. Он просто не старается, потому что уверен, что ему это не нужно.

Юджи дёрнул его за рукав пальто.

— Хватит. Это не так.

— Он уверен, что глупый, — продолжил дедушка, — но его проблема не в глупости, а в том, что он бестолковый и…

— Я не…

— …всегда уверен, что другие умнее его.

Юджи наклонился и наставил палец на Мегуми.

— Ты этого не слышал. А я не слышал того, что я не слышал.

— Идёт.

Они обменялись кивками.

Усевшись обратно, Юджи скрестил руки на груди. На движение обернулась сойка, и фраза, которая едва успела зародиться на языке, растаяла, словно горькое лекарство.

Насколько глупая эта беседа, если посмотреть со стороны. Вряд ли она будет иметь значение через месяц или тем более через год. Словно теперь ему всю жизнь придётся держать ответ перед пятисотлетними ветвями оливы.

Ну а что он должен был сказать? Дедушка винил себя за то, что ему приходилось работать вместо учёбы, но они оба делали то, что должны были сделать. Они не единственные, кто после войны остался ни с чем. И он всё равно не настолько умный, чтобы стать каким-нибудь учёным или писателем — пускай этим занимаются такие, как Джунпей и Мегуми.

— Господин Итадори, — заговорил Мегуми, и Юджи вновь подался вперёд. — Вы упомянули какую-то книгу. Поделитесь впечатлениями?

Встретив его взгляд, Мегуми слегка наклонил голову — глаза словно пара углей и тени ямочек у губ.

Юджи тоже ему усмехнулся.

— Я вижу, что вы двое пытаетесь сделать, — ответил дедушка. — Но я ни о чём не забуду.

— А никто на это и не рассчитывает.

Вообще-то рассчитывает.

Вообще-то и попытка была неумелая — почти нелепая. Как когда болтать не о чем и человек просит другого рассказать ну хотя бы о его любимой книге в надежде завязать разговор. Но из всех идей, которые мог выбрать Мегуми, именно эта сработала, потому что дедушка обожал рассказывать.

И к сожалению, отлично это делал.

Секрет у него был простой — он состоял в том, что дедушка постоянно преувеличивал, вертел фактами, как продавец на ярмарке сладкой ватой, и в конце концов напропалую врал, а Юджи по молчаливому пакту не выдавал его ложь собеседникам. И когда Мегуми наградил пару его лучших шуток суховатым смешком, дедушка распалился и пересказ книги стал обрастать подробностями, которых в сюжете точно никогда не было. Впору писать свою.

Слова Юджи пропускал — смеялся и забывал их через секунду — лишь глядел на Мегуми, который подставил лицо солнцу и слушал рассказ, еле заметно улыбаясь. Тени ветвей поглаживали ему щёки — нашёптывали что-то своё — и глаза выглядели светлее обычного, словно в них пряталась бескрайняя глубина.

Или он мог бесконечно в них падать.

— И что, сейчас такое читают? — спросил дедушка.

Мегуми пожал плечами.

— Я могу узнать у сестры. Она следит за новинками.

— Ты узнай, — кивнул он. — Если так, я боюсь за нынешнее поколение. В жизни не читал большей чуши.

— И поэтому вы решили так подробно рассказать нам о ней, — хмыкнул Мегуми. — Чтобы мы страдали все вместе.

Смех вышел хриплым — дедушка закашлялся и помотал рукой, мол, всё-всё. Всё в порядке.

Смахнув костяшками слёзы из уголков глаз, он спросил:

— Ну что, идём?

Даже птицы разлетелись, оставив в траве пару белых перьев. И они втроём двинулись по пустой аллее прочь.

Когда они вернулись и он проводил дедушку до сестринского поста, солнце уже проиграло в споре облакам. Мегуми ждал его на улице, подняв плечи и переминаясь с ноги на ногу.

— Всё в порядке? — спросил он.

— Конечно. Отлично.

— Что с ним?

Юджи обернулся — отсюда он мог бы увидеть, как дедушка машет им вслед, если бы такие жесты были ему не чужды.

Короткая дорога к холму вела влево, и Юджи не успел сказать, что готов пройтись до переезда, когда Мегуми уже свернул в другую сторону к мосту. Видимо, домой он пока не собирался. И даже Иватэ сегодня вновь была в облаках.

— Лёгкие, — ответил он. — У него давно проблемы. Сколько я себя помню.

Мегуми кивнул.

Глядел он перед собой — снова с непроницаемым выражением лица.

— Но ему это не мешало по большей части, — поспешил добавить Юджи. — Он только одно лето проработал на ферме, а потом нашёл работу в мастерской. Так что ничего страшного.

Миг казалось, будто Мегуми примется подбадривать или утешать его — взгляд у него не злой, а печальный, — как будто он обязан вернуть долг за вчерашнее.

— А у твоего дедушки хорошее чувство юмора, — вместо этого сказал он. — Нам с тобой теперь остаётся только вдвоём выпить цикуту.

— Без понятия, что это такое. Яд какой-нибудь?

— И насчёт тебя он был прав.

— Мстишь, — прищурился Юджи. — Смешно тебе, да?

— Да-а. — Мегуми поморщил нос.

Точь в точь как Годжо, когда пытался не улыбнуться.

Что бы он ни думал, через несколько лет им с Годжо чужаками всё равно не стать — это ложь, они слишком вплавились друг в друга. Не правда вернее.

Или вообще страх.

— Может, поедим? — спросил Юджи. — А то как-то цикуту на пустой желудок. Вон…

Он указал через дорогу. Между двумя лавками втиснулась дверь с единственным окном обок — над ней висел фонарь, который спустя пару часов загорится красным, словно пульсирующее уличное сердце.

Неподалёку от дедушкиной мастерской тоже была похожая изакая¹ — всегда в дыму, шумных разговорах и запахе жареных закусок. Когда он учился в средней школе, дедушка часто брал его с собой, но с тех пор он ни разу там не был. И тем более никогда не ходил в изакаю один или с одногодкой.

Он прикусил губу — словно предательство какое-то.

Словно даже нельзя порадоваться всем этим впервые без чувства вины.

Открыв дверь, Юджи прищурился. Красноватый свет лёг теплом на щёки и запахло свежим маслом, нагретым на плите. Он вошёл первым и притормозил — мало ли, сейчас развернут в дверях, — но с кухни их поприветствовал заскучавший над газетой повар и предложил выбирать стол.

Занят был только один. Единственный посетитель — он качал ногой, и сигаретный дым тёк от его руки в густом воздухе — на них даже не обернулся.

А вообще всё знакомое — десяток блюд мелком на дощечке. Почти все закуски. Он обещал дедушке заглянуть в прокат и кое-что нужно было купить, но силы воли, чтобы выйти отсюда, добраться до общежития и лакать там пресную похлёбку, он в себе искать не стал.

— Ты часто бываешь в таких местах? — спросил Мегуми.

Говорил он тише обычного, словно они ещё не влились в здешние беседы и говор.

— Думаешь, я после школы захожу пропустить стаканчик?

— Ну мало ли.

— Хочешь поискать что-то другое?

Мегуми качнул головой.

— Давай, выбирай уже. А то у тебя вид такой, будто ещё пять минут и ты меня съешь.

— Не знаю, с чего ты взял.

И клацнул зубами у его уха.

Затем Юджи кинул перчатки на стол — на двоих, у стены — и как будто этого не хватало, чтобы им обоим стало легче.

Заказав, они сбросили верхнюю одежду. В тело втекало тепло и тусклый свет вил сонливость. Из украшений Юджи приметил на столе зубочистки и вазу, в которую окунули сухую ветвь — Мегуми поддел её пальцем, и плоды закачались, словно погасшие бумажные светильники.

— Не думаю, что ты хочешь знать, как они называются.

— Вообще-то у меня крутится слово на языке, — пробормотал Юджи. — А ты, выходит, никогда не бывал в изакаях?

— Я?

— С Годжо, например.

— Да нет. Мне сложно представить здесь Годжо.

— Почему?

— Не знаю. — Он подпёр подбородок ладонью. — Тяжело объяснить.

Мегуми сидел лицом к окну — друг с другом напротив, — хотя холодный свет с улицы едва его касался. Лампа красила волосы и очертания красным, словно калька по чужому рисунку на тёмной бумаге.

— Попробуй, — подбил Юджи. — Нас же всё равно ждёт цикута. А так умрём и всё, сколько останется несказанного.

Краешком губ Мегуми улыбнулся.

— Ну ладно, — пробормотал он. — Только здесь нет никаких тайн. Я просто не очень хорошо его знаю. Вот и всё.

— Да знаешь, конечно.

В ответ он лишь поджал губы, и Юджи тоже примолк.

Людей ведь судят по поступкам и тому, что близко их сердцу. За двенадцать лет, которые они провели вместе, он наверняка выяснил, какой Годжо человек и что ему дорого.

Хотя, конечно, он и сам думал о том, что у его дедушки есть своя жизнь — и он пришёл только к финальным главам. Одно из очевидных озарений, которые сбивают с ног, когда твой родственник встречает знакомого на улице, которого ты ни разу не видел, или говорит с кем-то о вещах, которые вы никогда раньше не обсуждали, — другие люди это бездна, и даже о самых близких ты знаешь совсем мало.

От этой мысли бывает холодно. Зато если узнаёшь их ближе, словно греешься морозной ночью у костра.

— Я понимаю, — заговорил Юджи, и Мегуми поглядел на него. — Кстати, до меня дошло, что ты хотел показать мне — помнишь, когда мы рассматривали ту книгу?

— Учебник? Ты ещё думаешь об этом?

— Да, немного.

Мегуми наклонил голову.

— Сначала я решил, что ты имел в виду год, — ответил Юджи на молчаливый вопрос. — Но ты показывал мне не это, а печать гимназии. То есть книга скорее всего принадлежала его однокласснику.

В глазах у Мегуми бликовал алый свет. Темнее пары перстней на руке, которая касается твоего плеча утром, и острее слов, которые следуют за ней

советую почаще думать головой, прежде чем открывать рот

— Его зовут Сугуру, — ответил Мегуми.

— То есть ты… — Юджи откинул голову. — О, ну конечно, ты всё знаешь. Какой же я дурак.

— Подожди.

Не глядя, Юджи махнул ему рукой. Ну конечно, это ведь было до того, как он рассказал, что живёт там. Неужели нельзя было подумать хоть лишнюю секунду, чтобы не выставлять себе перед ним полным идиотом?

— Да подожди ты. Я знаю только, что они были друзьями в школе.

Голову он опустил.

— И что ещё?

— Насколько я могу судить, — заговорил Мегуми, — они с Сугуру не виделись с тех пор, как мы переехали в Мориоку. Может быть, даже раньше. По крайней мере, ни я, ни Цумики никогда его не встречали.

— А как ты узнал имя?

— Когда мы были младше, Цумики прочла подпись на почтовом конверте и спросила о нём у Годжо.

— То есть письмо было свежее?

Он покачал головой.

— Я почти уверен, что Годжо не получал от него ни одного нового письма. Почту обычно разбираю я. Я бы заметил.

— Думаешь… — Юджи прищурился. — Думаешь, они потеряли связь из-за того, что его призвали? Сколько им тогда было?

— В сорок пятом Годжо только закончил школу. Но это ничего не значит. Сугуру мог быть старше.

Мегуми выпрямился. Словно только теперь он заметил, как низко к столу наклонился и сколько

лишнего?

ему выболтал. И Юджи, будто в отражении, сделал то же самое.

Он коснулся ветви в вазе и подбил её пальцем — фонарики закачались, словно чтобы скрасить тишину. Мегуми ведь тоже должен был подумать об очевидном — чтобы погибнуть, Сугуру не обязательно было участвовать в войне. Он лучше всех это знал.

К тому же он так и не объяснил, как они с Цумики в тот год попали к Годжо. Они ему не родственники и учитель Годжо сам тогда был вчерашним школьником, вдобавок куда-то делась вся их богатая родня. Неужели больше никого не нашлось? Должна же быть какая-нибудь веская причина.

Может, Мегуми не просто так отнекивался от их семейной связи. То есть между ним и Годжо была не шуточная ссора, а что-то большее. Нерешённый спор, настолько старый, что упоминать его давно нет причин, хотя сам собой он тоже никуда не исчез. Как ящик с чем-то съестным, который забыли на десяток лет в сыром подвале под уютным тёплым домом.

Теперь и спрашивать неловко. Он-то сам насчёт себя

приврал

не рассказал всю правду, словно ложь в самом деле заразительна и на него что-то нашло, как когда покупаешь перекус на последние деньги или делаешь ставку в игре — это безрассудно, но руку в карман так и тянет.

— А ты никогда не думал выяснить, что с ним случилось? — спросил Юджи.

— Я не буду обсуждать эту тему с Годжо.

— Я понимаю. Но есть ведь другие способы.

Мегуми повёл плечом.

— Тебе же интересно, — добавил Юджи, — иначе ты сейчас бы ничего не рассказывал. Смотри… — Он перевёл взгляд, и повар с кухни помахал ему, ткнув пальцем на тарелки. — Блин, по-моему, нас уже не первый раз зовут.

— Да? — Он обернулся. — Почему я не слышал?

Наверное, потому что он из тех людей, которые — к лучшему или к худшему — погружаются целиком, когда чем-то увлечены.

Они забрали по тарелке лапши и вернулись за стол. Мегуми поставил между ними порцию тэмпуры².

— Можешь брать.

— Да нет, я… Ладно. Ничего, если я тебе в понедельник деньги отдам?

— Не надо. Я взял с расчётом на тебя. Не буду же я есть, пока ты смотришь.

Он копался в тарелке палочками, словно убеждаясь, что в еде нет ничего лишнего. И словно нет совсем ничего особенного в том, что Мегуми подумал о нём.

Юджи вытащил зубочистку и наколол кусок рыбы.

— Тогда с меня обед в следующий раз. Знаешь, по-моему, ты преувеличиваешь насчёт того, что ты невыносимый.

— Я сомневаюсь.

— Ты можешь просто сказать спасибо.

— Спасибо.

И Юджи хохотнул, закатив глаза. Стоит лишь сказать ему, что он не настолько плох, как он спрятался от благодарности, уткнувшись в тарелку носом.

— Нет, по-моему, ты единственный человек, которого я знаю, кому правда не важно, нравится он людям или нет.

— Это не совсем так.

— Но это даже неплохо. Зато если ты делаешь что-то для других, значит, это точно искреннее желание.

Мегуми поднял взгляд.

— Ты говоришь, как Цумики, — нахмурился он.

— Наверное. Она же лучше всех тебя знает.

И Юджи сам наклонился к тарелке, подставляя нос пару. Только краем глаза наблюдал за Мегуми, как будто на горизонте собиралась грозовая туча.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда мы будем заниматься вместе.

— Ты о том обещании? — Юджи фыркнул. — Забудь. Дедушка в курсе, что ты мне ничем не обязан. Я даже не представляю, как это может быть, учитывая, насколько у нас разные оценки.

— У меня есть план.

— М?

— Мы не будем проходить новый материал, — ответил Мегуми. — Сначала я посмотрю, как ты разбираешься в основах, и тогда решу, что именно мы успеем нагнать и в какой срок. Даже если мы не дойдём до материалов этого года, так тебе будет проще угадывать.

Юджи усмехнулся, не отрывая взгляд от тарелки.

А здорово ведь иметь такую голову — все эти мысли и продуманные цепочки появлялись у него на лету и он не видел в них ничего выдающегося. Даже в теплице это было заметно. Словно это отражение его собственной души — тихий тенистый сад, в котором всё рассчитано до деталей, но зато очень красивый.

Не зря ведь Годжо так гордился им.

— Тебе точно нужно заняться чем-то более полезным. — Он пригладил на кайме тарелки тусклый блик. — А что, если я не оправдаю твоих ожиданий?

— Оправдаешь.

Юджи хохотнул.

— Слушай, я не согласен, если меня будут бить кнутом. Но иначе я не верю, что что-то получится.

— Смотря сколько мы будем заниматься, — ответил Мегуми.

— Каждый день, что ли?

— Ну это уже смотря сколько ты выдержишь. После школы час на свои дела. Потом встречаемся в теплице и идём ко мне. Если за это время я ничего не успею, так тому и быть.

От тепла помещения — хотя тут прохладно, когда привыкнешь — или от пара от лапши — хотя она уже остыла — жар прилил к щекам. Юджи поёрзал на месте, поправляя рубашку.

— А Годжо и Цумики не будут против?

— Нет, конечно. Они будут рады.

— А тебе с поступлением это не помешает?

— Ну раз ты так меня хвалил, — заметил Мегуми. — Я уже уверился в своих силах.

И добился слабой улыбки.

— А тебе это зачем? По-моему, ты не из тех, кому нравится преподавание.

— Потому что тебе это важно.

Юджи повозил в тарелке остатки лапши.

Вообще-то он собирался искать работу. Вот что важно. Учёба не оплатит им с дедушкой жильё, она не накормит их и не купит ему новые перчатки. И всё же на какое-то время было бы здорово прикинуться, что ему впору такая жизнь. Словно в магазине вертишь в руках вещицу, которую не можешь купить, представляя, что она твоя.

— Я не пытаюсь тебя убедить, — добавил Мегуми. — Просто ты постоянно шутишь про свои оценки. Я же вижу, что тебе они не дают покоя.

Юджи поднял взгляд.

В глазах у Мегуми стояла ночь. Но спокойная — без ветра и с мягким лунным светом.

Если бы он мог о чём-то просить — сейчас, для себя, по-настоящему, — он бы попросил не это, а больше времени. Вернее другого времени. Словно зыбкая неощутимая тоска, когда ему не хватало кого-то рядом, обрела форму человека.

Она обрела форму совместных ночёвок в младшей школе и споров, когда одному ещё интересно играть в догонялки, а второй перерос детские игры, и собранных по карманам у обоих монеток, блестящих на летнем солнце.

Она обрела форму общих вечеров после учёбы. Таких же выходных, как этот, которых было бы столько же, сколько песка на берегу и молний в грозе.

Она обрела форму рисунков в учебнике, которые они оставляли бы друг другу в шутку и прятали бы от учителя.

Вряд ли писем. Он не представлял, что станет писать кому-то.

Как будто его одиночество — хотя всем кажется, что он никогда не был один — приобрело форму одноклассника с топорщащимися на затылке волосами и чистым, как ледяное озеро, сердцем.

Он даже для этого опоздал. Сейчас было бы уместнее, если бы он просил о приятельнице, то есть о девушке, с которой ему хотелось бы проводить время и всё прочее — в прошлой школе парни только об этом и говорили, считая, что он скрытничает, а ему даже не о ком было рассказать. Но какая разница, если они с Мегуми лишь гости в жизни друг друга и к весне, ещё до гибели теплицы, пойдут своими дорогами?

Зачем им больше, если когда-нибудь потом у них будет целых пять сотен лет.

— Хорошо, — ответил Юджи. — Только пообещай, что скажешь, если тебе или Цумики с Годжо это надоест.

— Обещаю.

— Такое ощущение, что я подписываю себе смертный приговор. Но… — Он поднял сложенный кулак.

— Зато яд откладывается.

Он рассмеялся, и Мегуми, улыбнувшись ему, подпёр рукой подбородок.

Когда они доели, с кухни вышел повар — он обменялся парой фраз с человеком за последним столом и их разговор оставил по себе треск спички и щекотнувший нос запах серы. Со своего места Юджи видел только седой затылок, локоть и край тетради, где он раз в пару минут что-то записывал. Словно загадка, никогда не обещанная быть разгаданной — пролистанная наспех книга, которую ты случайно встретил в каши-хоне и решил отложить, а она исчезла на следующий день, доставшись кому-то ещё.

Зато он знал, чем сможет отплатить Мегуми.

— Всё в порядке, парни? — спросил повар, дойдя до них. — Не голодные?

— Нет, всё хорошо.

Юджи качнул пальцем ветвь в вазе.

— А вы знаете, как называется эта штука?

— Без понятия, — хмыкнул он. — Их выращивает моя жена, но она зовёт их зимними вишнями. Говорит, они символизируют жизнь среди смерти. Можете взять себе, если хотите. Плоды внутри съедобные.

Подхватив тарелки, он ушёл — забрав с собой и их взгляды, пока не скрылся на кухне.

— Это физалис, — ответил Мегуми.

И они друг другу улыбнулись.

--------------------------------------------

1. Изакая — тип японского питейного заведения. ^{[ ▲ ]}
2. Тэмпура — категория блюд японской кухни из рыбы, морепродуктов и овощей, приготовленных в кляре и обжаренных во фритюре. ^{[ ▲ ]}

Chapter 6: Предатель

— Оператор.

— Междугородний в Токио, пожалуйста, — попросил Мегуми.

— Соединяю.

Юджи прислонился плечом к стене, и Мегуми отодвинул трубку от уха, чтобы он тоже мог слышать разговор.

Насчёт того, что им удастся выяснить сегодня, они настроились скептично — Мегуми скептичнее него, — но когда тихий треск местной линии сменился шипением междугородней, его собственные сомнения растворились.

— Не могу поверить, что ты меня уговорил, — пробормотал Мегуми.

— Но уговорил же, — заметил Юджи.

Это было не так уж сложно. Мегуми поотнекивался от его предложений, а потом стал спорить, что есть варианты намного эффективнее и они могут сделать всё по-другому. Вряд ли он согласился бы, если бы сам не хотел.

— Оператор.

— Добрый день, — заговорил Мегуми. — Мне нужно узнать номер телефона по названию учебного учреждения. Если это важно, оно было расположено в Яманоте¹.

— Можем попробовать.

— У меня есть только довоенное название. Полагаю, мне нужен местный или городской архив.

— Ну говорите. Давайте попробуем.

Сквозь помехи пробилась улыбка в её голосе, словно оператор была в хорошем настроении. Может, ей признались в любви сегодня, ну или токийские кацу по дороге на работу были вкусные.

Юджи приподнял руку, мол, давай-давай, говори.

— Это была гимназия при Императорском Университете Токио.

— Так это может быть просто, — ответила она. — Университет же до сих пор есть, только с другим названием.

— Да, я знаю.

— Возможно, моя коллега подскажет адрес. Вы подождёте, пока я посмотрю, занята ли она?

— Конечно. Благодарю.

Разговор она приглушила, и они остались в компании друг друга и потрескивающих помех. Мегуми перехватил телефонную трубку свободной рукой и отряхнул кисть.

Он выглядел таким взрослым и сосредоточенным — в школе вообще казалось, будто ему место не за партой, а за учительским столом. Оттого было веселее, что, когда они сблизились, он заметил, как у Мегуми проскальзывают детские черты. Скажем, перед едой он всегда раскладывал ингредиенты по порядку, в котором собирался есть — что вкуснее, оставалось напоследок, — а своего кота как-то раз назвал Мистер Снежок. Вдобавок ещё и не замечал этого.

Пожалуй, эта особенность роднит всех, кто с детства проводил много времени один или в компании взрослых и книжек.

— Ты такой уверенный в себе, когда говоришь по телефону, — поддразнил Юджи.

Мегуми поднял бровь.

— В хорошем смысле, — добавил он.

— Интересно, как это может быть в плохом смысле, — хмыкнул Мегуми. — А знаешь, о чём я думаю?

— М?

— Пытаюсь прикинуть, во сколько мне обойдётся этот звонок, пока она говорит со своей коллегой.

— Ну да, — Юджи поник. — Думаешь, учитель Годжо спросит?

Он качнул головой.

— За телефон платит Цумики. Я скажу ей, что выяснял кое-что для теплицы, если она заметит.

Они условились, что позвонят в Токио из его дома, когда останутся здесь вдвоём. Не везло им до среды — Годжо был занят на школьном совете, а вот Цумики приходила раньше всех, чтобы закончить подарок для приятельницы. Конечно, ещё могло оказаться, что все архивы утеряны или школа выгорела подчистую во время пожаров и бомбёжек, но теперь у них хотя бы появился шанс.

Мегуми предупредил его — Цумики ни слова. Её нельзя во всё это втягивать. Словно копаться в чужом прошлом это как ходить по колено в болоте — либо отыщешь утерянные сокровища, либо уйдёшь с пустыми руками и пиявками на ногах. Вдобавок болото в частной собственности, а они, двое воров, прошмыгнули туда на рассвете через забор.

Значит, Мегуми не сказал о своём интересе никому, кроме него.

Ну и что? И ему бы не проболтался, если бы они не нашли ту книгу вместе.

Юджи постучал костяшкой пальца по стене.

— Как-то долго она ходит, — пробубнил он. — Надеюсь, она что-нибудь выяснила, а не просто…

— Оператор, — перебила она. — Вы ещё здесь?

И они с Мегуми вдвоём прильнули к трубке.

— Слушаю.

— Я узнала для вас адрес и номер телефона. Там сейчас тоже находится школа. Будете записывать?

Мегуми приоткрыл рот — они встретились взглядами, словно между ними шибанула вспышка молнии, оглушив обоих, — и одними губами Юджи пробормотал

так просто

а затем схватил с телефонной подставки блокнот с карандашом и приготовился писать.

— Конечно, — в тоне Мегуми наэлектризованность не отразилась. — Потом переключите, пожалуйста, звонок на этот номер.

Запись появилась на бумаге словно сама собой — дрожащим почерком, потому что Юджи держал блокнот на ладони, — оператор пожелала им доброго дня — такая же улыбчивая, как и в начале разговора, — и на другой стороне сняли трубку спустя пару секунд.

— Cтаршая школа Бункё², — пробубнила другая женщина.

И солнце зашло за горизонт, а температура упала на десяток градусов.

Они оба выровнялись. Как парочка младшеклассников, которые спешили на урок и, встретив директора, попытались приосаниться и изобразить приличный вид, а тот начал отчитывать их, мол, пиджаки нараспашку, волосы длиннее положенного и колени на брюках грязные. Куда только родители смотрят?

Юджи поёрзал, расправляя впившиеся в руку складки.

Мегуми бросил на него короткий взгляд, словно убеждаясь, что он рядом, и заговорил:

— Добрый день. Меня зовут Фушигуро Мегуми. Я хотел бы узнать информацию об одном из ваших бывших учеников.

— Цель?

— Я ищу друга своего приёмного отца. Они вместе учились в гимназии по этому адресу. Возможно, с тех пор сохранились архивные документы.

Юджи закатил глаза.

Несколько дней назад Мегуми разве что не покусал его за эту фразу. А тут смотри — сразу установилось родство.

— Какой год?

— Точно не знаю. Вероятнее всего выпуск сорок пятого. Но, возможно, на год позже или на год раньше.

— Вы не знаете, когда ваш отец закончил школу?

— Нет. Мой отец умер. Так что спросить я тоже не могу.

Юджи фыркнул. Он произнёс это таким спокойным тоном, даже бровью не повёл.

И когда только успел? Очень жаль учителя Годжо — совсем молодой был человек. Только сегодня на втором уроке напоминал им, как доказывать равенство двух треугольников.

— Хорошо, — ответила она. — Какую информацию вы ищете?

— Я хотел бы узнать адрес, по которому он жил во время учёбы.

— Это возможно.

— Но я знаю только его имя.

— То есть вы хотите, чтобы я просмотрела все три выпуска, пока не найду каждого ученика с этим именем?

— Если для вас это сложно, я могу перезвонить в следующий раз. Может быть, я попаду на кого-нибудь другого.

— Ты чего? — шикнул Юджи.

Да она же сейчас положит трубку и пошлёт их к чёрту. Он стукнул Мегуми по плечу, и тот поднял руку.

— Подожди, — пробормотал он одними губами и добавил вслух: — Это одна из самых престижных школ в стране. Я сомневаюсь, что выпуски тогда были большие, и я уверен, что документы должны быть хорошо отсортированы. Возможно, я сам мог бы приехать и посмотреть их, если вам так будет удобнее. Это не должно занять много времени.

Она вновь сделала паузу.

Прикусив губу, Юджи вцепился в блокнот — бумагу испятнали лунки коротко стриженных ногтей.

По голосу казалось, что женщина немолодая. Значит, она могла работать в этой школе, когда там учились Годжо и Сугуру. Она могла их знать или даже преподавать им. И в её памяти — через подсмотренные на перерывах сценки или подслушанные на уроках слова, — сохранились ответы на все их вопросы, которые они не имели наглости задать прямо.

Если бы во время войны не разрушили половину Токио, Мегуми ведь тоже учился бы в этой гимназии — его отправили бы в лучшую школу, а затем и в лучший университет. Род Зенин в столице тогда был на слуху, и даже теперь он не стал использовать их родовое имя, чтобы не привлекать лишнее внимание, а позаимствовал фамилию у Цумики.

Словно через родство он впитал манеры и выправку — если бы Юджи не знал его лучше, подумал бы, что ему безразличен исход этой затеи, — Мегуми держался так, будто заказывал журналы по телефону. Только белели крепко стиснутые на телефонной трубке костяшки пальцев.

На линии что-то зашелестело. Он уже приготовился зажмуриться от щелчка, с которым женщина на другом конце разговора оборвёт звонок.

— Хорошо, — ответила она.

И вздох облегчения — их общий — Юджи впитал кожей.

Они с Мегуми обменялись взглядами — пара голодных волков, выследивших добычу и загнавших её в тупик, — и Мегуми заговорил:

— Его…

— Погодите, — перебила она. — Сначала вам нужно будет подать письменную заявку.

Добыча дёрнулась.

— Мы можем составить её сейчас?

— Конечно. Я помогу вам, если у вас есть бумага и…

— Нет, стойте, я не о том. — Мегуми мотнул головой, словно она могла его видеть. — Я имел в виду, что сам составлю формальный запрос, а вы его запишете. Вряд ли на это уйдёт больше минуты.

— Мне нужно заявление, написанное вашей рукой, иначе я не смогу вам помочь. Но вы можете прислать его по почте. Не обязательно писать тут.

— Да зачем мне вообще ехать в Токио, чтобы сделать то, что делается по телефону?

Муштра спала, как форменный пиджак с плеч, — раздражение он выцедил через зубы.

— Тогда пишите письмо, — ответила она. — Я должна задокументировать обращение на случай проверки.

— И когда в последний раз кто-то проверял эти записи?

Юджи прикрыл ладонью нижнюю часть трубки. Наклонив голову, чтобы словить взгляд Мегуми, он прошептал:

— Она согласилась. Просто скажи, что напишешь.

Пальцы мельком коснулись его щеки, и Мегуми повёл трубкой, стряхивая руку.

— Хорошо, — проговорил он. — Я напишу письмо. Но это значит, что вы предоставите мне запрошенную информацию?

— Верно.

— Тогда ждите через несколько дней.

— До… Стойте, это ещё не всё.

— Что?

— Не забудьте вложить в конверт почтовые марки, чтобы я могла использовать их для отправки ответа.

— Обязательно.

Рычаг звякнул, спугнув тишину — от теней коридора и до цвета комнатных растений, до пары их ранцев, притулившихся друг к другу возле котацу, и до стеснительного солнечного зайчика на кухонной стене, — словно всё вокруг затаило дыхание, чтобы подслушать их разговор, и теперь отпрянуло обратно по своим местам.

— Ненавижу, когда люди тратят чужое время, — процедил Мегуми.

— Ну может, у неё порядки такие. Это всего пара лишних дней.

— Бред.

Мегуми глядел мимо его плеча — наверняка он ничего там не видел и взгляд ему застлала злость.

О такой порезаться можно. Словно он готов наброситься на первую попавшуюся добычу вместо той, что дала от них дёру.

— Ну хочешь, я напишу? — предложил Юджи.

— О-о, нет. — Мегуми прищурился. — Я напишу это письмо. Мне хватит для обращения одной строчки, и я надеюсь, что кто-нибудь другой прочтёт его и спросит: «Неужели нельзя было сделать то же самое по телефону?»

Юджи усмехнулся.

— Да ладно тебе. Я не думал, что мы сегодня хоть что-то выясним. По-моему, нам, наоборот, повезло.

Мегуми перевёл на него взгляд. Всё ещё острый — уже накалывался на такой, когда его корили за то, что он не способен видеть в сложившейся ситуации только плохое.

Но разве эта история и так не пролежала под слоем пыли больше десяти лет? И сколько всего — поездов, старых писем, брошенных в спину снежков — должно было совпасть, чтобы они нащупали нить к ней.

Разве Мегуми не хотел разделить вместе с ним это чувство?

— Когда та операторша заговорила, я подумал, что у неё сегодня хороший день, — добавил Юджи. — Если с этого начинается наша миссия, как по мне, это неплохой знак.

Мегуми глянул на него исподлобья.

— То есть у тебя такое представление о жизни?

В уголке рта дрогнула улыбка, словно он попытался бороться с ней. И когда Юджи положил сложенные кулаки ему на плечи, Мегуми проиграл — стукнул поверх его рук своими, чтобы запечатлеть их общую победу.

Нос к носу — наэлектризованный воздух заискрил на коже, будто ему не хватило места и осталось лишь забираться в волосы и под одежду через манжеты и вниз по шее сквозь горловину.

— А знаешь, о чём я теперь думаю? — спросил Мегуми.

Юджи качнул головой. Сотня предположений, и каждое он мог найти в ямочках у его губ или в темной глубине его глаз — или, если бы не сумел ничего отыскать, был бы рад утонуть там. Сквозь ткань рубашки пригревало тепло его плеч, только волосы за затылке, точно перед грозой, встали дыбом.

Мегуми отступил на шаг — приложил ладонь к щеке, где румянцем расцвело прикосновение его пальцев.

— Я думаю о том, что нам делать, когда мы получим ответ, — проговорил он себе под нос. — Нужно подумать, что делать дальше.

И Юджи не стал

прости

вроде бы не за что извиняться.

***

Сколько времени нужно, чтобы выработалась привычка?

Юджи не исчез из его жизни в воскресенье, когда они провели вместе первое занятие. На следующий день он появился у его парты раньше, чем староста вывесила на доске декабрьский график уборки, и до конца уроков — Юджи сказал, что у него кончики ушей горят — они превратились в свежую сплетню для одноклассников.

Юджи не исчез из его жизни и на следующий день — на выходе из школы он бросил, что они могут зайти к его дедушке и затем вдвоём отправляться в теплицу.

Юджи не исчез из его жизни даже к субботе, когда они решили вместе проветрить голову после учёбы — пообедать в центре и посмотреть, что продают в районе чёрного рынка. Он рассказал, что они с дедушкой купили здесь свою первую одежду, когда только приехали в Мориоку, а Мегуми ответил, что нашёл тут много неплохих книг на английском и когда-то они с Годжо приобрели для Цумики в подарок золотую рыбку.

В ту субботу они ушли с пустыми руками — им попытались впарить стрекозу в смоле, выдав собственную поделку за реликт, и колоду непристойных карт.

Юджи спросил его — как думаешь, мы с тобой когда-нибудь пересекались тут? — и он солгал, что, даже если бы они однажды встретились в толпе взглядом, то вряд ли бы друг друга запомнили.

Юджи не исчез из его жизни и через неделю, когда утром воскресенья он появился на пороге их дома и его ждала открытая дверь и приготовленная Цумики порция сладостей.

— Где учебники?

Мегуми указал в сторону спальни.

— Пять минут.

— Подожди. — Юджи стал расстёгивать куртку. — Это же я первым должен был не выдержать.

— Я принесу сейчас.

Он дремал у котацу — Белый Призрак навевал сон мурчанием, уснув у него на груди. Рядом сидела Цумики, сгорбившись над отделкой платья, а Годжо проверял задания за обеденным столом. Никто из них не сказал об этом ни слова, но казалось, что утро по-настоящему не начнётся, пока дома их только четверо.

— Мегуми устал быть учителем, — отозвался Годжо.

— Я просто сонный.

— Ты плохо спишь? — спросила Цумики.

— Нет.

— Везёт. Я тоже не устал, — ответил Годжо и поднял лист с чьей-то работой. — «Я не успел подготовиться, потому что нам очень много задали по физике и японскому. Простите, пожалуйста», — прочёл он. — Ну и что мне делать с этой информацией?

— Если это системная проблема, — ответила Цумики, — я думаю, нужно поговорить с его родителями. Пускай помогут ему распределить нагрузку.

— Или позвать его в ваш клуб, — добавил Юджи.

— Подраться с учителями физики и японского, — пробормотал Мегуми. — Кто выиграет, получает право заваливать студентов домашкой.

Годжо вздохнул и потёр глаза — очки вздёрнулись выше бровей, словно спрашивая, за что ему всё это. Вопрос, видимо, был риторический.

А зря. Старичка, который преподавал у них японский, он уложил бы сразу. С физиком, может, и пришлось бы повозиться — у него была привычка долбить ладонью по доске, когда в классе становилось шумно, так что он тренированный, — но Годжо наверняка бы выиграл.

Юджи закончил расшнуровывать обувь и прошёлся по комнате. Встал он у котацу — прямо над ним — и погладил спящего Призрака. Мегуми поднял взгляд, и Юджи задержал свой на нём — словно соскучился за ночь, собирая свою тоску по холодным умывальням с грязными зеркалами и пустым утренним улицам, — и Мегуми не отвёл глаза в ответ.

— Ничего, если мы начнём через десять минут? — шепнул он.

— Конечно. Ничего не было?

Почта? Корреспонденция на холм всегда добиралась с опозданием — в совсем снежную зиму письма могли не приносить по несколько недель и недовольные жители холма спускались к отделению сами и встречали там своих недовольных соседей, — но оставался мизерный шанс, что что-нибудь придёт в субботу во время их прогулки.

Мегуми покачал головой.

— Для тебя кое-что есть на кухне.

— Спасибо, — улыбнулся Юджи и убрал руку. — Как платье? — спросил он у Цумики.

Она окинула взглядом свою работу.

— Вроде бы готово. Не совсем то, что я хотела, но праздник уже сегодня, так что поздно перекраивать. В прямом и в переносном смысле.

— Party, — подал голос Годжо.

— Зря я об этом рассказала. Её родители и так говорят, что я на неё дурно влияю.

Юджи двинулся на кухню, и Белый Призрак тряхнул головой. Мегуми погладил его — прочесав пальцами мягкий подшёрсток, — и он замурчал, укладываясь вновь.

Сам он тоже прикрыл веки — только следил вполглаза за беседой.

— Было бы на что дурно влиять, — усмехнулся Годжо. — Будете всю ночь обсуждать парней.

— Мы не так часто говорим о парнях.

— Да? Скажи это своей подруге, которая ходит сюда ради твоего брата.

Юджи поднял голову — взгляд метнулся с Годжо на него.

— Ты не говорил, что у тебя…

— Никого у меня нет, — перебил Мегуми. — Мы с ней даже ни разу не разговаривали. Я надеюсь, она нашла себе кого-нибудь другого.

— Не злись так. Я был бы рад за тебя.

Пробормотал себе под нос и отвернулся.

Мегуми тоже лёг обратно. Он не собирался делать вид, будто обсуждает, скольких девушек успел поцеловать или что мельком подсмотрел на речном пляже, как все их одноклассники, только чтобы его не посчитали изгоем. Словно на уроке физкультуры их выстроили по росту и самые низкие громче всех ссорились и вытягивались на носках.

Конечно, Юджи ни за что не упомянул бы пляж и поцелованных девчонок, если они были, при Цумики — да и при Годжо, — но насчёт гонки с ним всё равно мог не переживать. В этом соревновании он не участвовал.

О столешницу стукнулась подбитая стопка листов — Годжо собрал ученические работы и, встав из-за стола, подхватил чашку.

— Что это у вас? — спросил Юджи.

— Кофе.

— А где у нас тут можно купить кофе?

— Скажем так, — Годжо сверкнул улыбкой. — У меня есть влиятельные иностранные друзья.

Мегуми усмехнулся.

— Мистер Нолан.

— Мистер Нолан, — проговорили они одновременно с Цумики.

— А…

Вид у Юджи сделался какой-то смущённый. Будто он знал мистера Нолана и вдобавок успел ему насолить.

— Я потом тебе расскажу, — шепнул Мегуми.

— Если хочешь, можешь и себе сделать, — предложил Годжо. — Кофейник вон.

Смутился Юджи только сильнее.

— Ну я…

— Предлагают — бери.

— Предлагают — бери, — перебили они вдвоём с Цумики.

И Годжо хохотнул.

— Мне страшно, когда они так делают. — Он указал на них чашкой. — Но рой прав. Угощайся.

— Бз-з-з, — изобразила Цумики.

— Я пью с двумя ложками сахара, — добавил Годжо. — Но сейчас они снова начнут гудеть, что это слишком много и сахар портит весь вкус.

Мегуми не стал. Белый Призрак — они ведь теперь оба сумеречные звери — и так мурчал за него.

Он дождался, когда Юджи возьмёт кофейник, и снова закрыл глаза, приобняв Призрака и почёсывая его за ушами.

Сегодня он проснулся незадолго до рассвета и наполовину во сне подошёл к окну — утро было ещё туманное и сырое, словно в воздухе растаяла ледышка. Призрак, который сидел на крыше соседской пристройки, повернул к нему голову — шерсть у его рта слиплась алыми пятнами, — будто он без стука вошёл в чужой дом.

Ему всегда нравились собаки за преданность, но тогда он понял, что Белый Призрак, которого они с Годжо и Цумики нашли на задворках испуганным шипящим котёнком и забрали к себе, никогда не принадлежал им.

Я тебя не выдам, если ты меня не выдашь.

Мегуми закрыл окно, а Призрак продолжил умываться лапой.

— У Мегуми тоже скоро день рождения.

Он дёрнулся из сна — Годжо стоял на полпути к коридору, прижимая к груди ученические работы и поднеся к краю улыбки чашку.

— Я не забыла, — усмехнулась Цумики. — Тоже устроим ему party.

— Дом украсим, — добавил Годжо.

— Одноклассников позовём.

— Если мне устроят вечеринку, — пробормотал Мегуми, поведя затёкшими плечами, — я уйду с неё и спрыгну с моста.

Цумики стукнула его ногой по стопе. Улыбка Годжо померкла — стёкла очков блеснули, набело стёртые светом из окон.

— Ну ладно, — проговорил он. — Никакой вечеринки так никакой вечеринки.

Полумрак коридора прибрал его к рукам — доведя до кабинета, спрятал Годжо за хлопком двери. Цумики выпрямилась, словно хотела что-то сказать, но рядом сел Юджи, и она промолчала.

Ну что?

Если им можно шутить о том, что он затворник, то почему ему нельзя?

Тишина натянулась, словно её можно было проколоть иголкой. Даже Призрак притих — остался лишь шелест ткани в руках и ноющая, как зубная боль, пауза.

В воздухе потянуло запахом кофе, и Юджи сделал глоток. Мегуми бросил на него косой взгляд — он сидел, уставившись в окно и постукивая пальцами по чашке.

Юджи ведь его гость. Блин, он же должен был сказать теперь что-нибудь, чтобы разрядить обстановку. Но лучшее, что он мог для этого сделать, — это ничего не делать.

Зачем они вообще начали при Юджи этот разговор?

— Теперь точно готово, — произнесла Цумики вполголоса и добавила громче: — Посмотрите?

Она встала и накинула рукава платья поверх своих, расправляя на себе ткань.

— Она немного ниже меня. И в целом не такая рослая.

Мегуми оглядел её работу — вышивка везде аккуратная, швы, как на магазинных платьях, ровный ряд хорошо пришитых пуговиц — и кивнул.

— Очень красиво, — улыбнулся Юджи. — Не думал, что ты так умеешь.

— Спасибо, — заулыбалась она в ответ.

— Я только теперь заметил, что у тебя вся одежда такая интересная.

— Ты сейчас меня перехвалишь, — засмущалась она. — Может, и ты мне что-нибудь скажешь, любимый брат?

Он встретился с ней взглядом.

Однажды — во время их поездки на велосипедах за город, когда им было лет по семь и восемь — она пообещала им с Годжо, что в следующей жизни станет полем подсолнечников. Тогда он подумал, что мог бы обойти весь мир и не найти ни единой души, больше похожей на цветочное поле.

Но сегодня оно было заминировано. И он ступал туда босой ногой.

— Получилось очень красиво, — ответил Мегуми. — Ты самый талантливый человек, которого я знаю.

Она вздохнула и сбросила рукава платья.

— Что?

— Ничего. Просто ты либо ничего не говоришь, либо раз в год говоришь что-то вроде «ты самый талантливый человек, Цумики».

— Если я сегодня тебя раздражаю, я могу прикинуться неодушевлённым предметом. Так тебе будет проще.

— Да я… — Она хлопнула кулаками по бёдрам. — Да я же не хочу, чтобы ты молчал. Я просто…

Она отвернулась. Крышка коробки с нитями стукнулась о борт — Цумики зарычала себе под нос и надавила, чтобы её приладить. Затем сгребла платье и двинулась к коридору.

— Ну зачем ты это делаешь? — развернулась она вновь. — Зачем ты портишь ему настроение?

— Это была просто…

— Шутка? — перебила Цумики. — Ладно. Тогда мы можем вообще ничего не праздновать. Я приготовлю твои самые нелюбимые блюда и мы будем весь день ходить с понурыми лицами, лишь бы ты не заметил ни грамма веселья. И тогда, может быть, ты даже до двадцати доживёшь.

Испуг прогнал злость с её лица.

— Мегуми, прости. — Её рука метнулась ко рту. — Я не хотела этого говорить. Я даже так не думаю.

— Ничего.

Она повернулась к Юджи.

— Юджи, и ты прости, пожалуйста. Я не должна была… — Она качнула головой. — Простите меня.

И сбежала прочь — к коридорным теням, которые уже увели за собой Годжо.

Юджи придвинулся к нему ближе. Они встретились взглядами — на расстоянии в пару слов, — и Юджи поджал губы, будто запечатал в них неловкость разговора. Одной рукой он обхватил чашку, а другой придержал пиалу со сладостями, к которым даже не притронулся.

— Она отойдёт через полчаса, — пробормотал он.

— Знаю.

Мегуми отвернулся.

Конечно, она его простит. У Цумики в этом большой опыт.

Но он ведь правда не хотел ничего плохого.

Если бы он хотел по-настоящему огрызнуться, он бы сказал Годжо, что тот должен перестать себя с ним сравнивать. Свой день рождения Годжо отметил за заполнением школьных книг. К ним только Иейри зашла вечером, принеся пирожные, и они вчетвером выпили чай. Даже мистер Нолан был в отъезде.

Если ему что-то не даёт покоя, Годжо должен решить свои проблемы сам — не за его счёт и не через него.

Да и он ждал бы свой день рождения немного больше, если бы Годжо постоянно не напоминал ему, сколько у него теперь возможностей, которых не было ни у одного школьника десять лет назад, и чего он может добиться в жизни, и что будущее точно ждёт его не в Мориоке. Словно после окончания школы ему уже не будут рады в этом доме.

— Это была просто шутка, — повторил Мегуми.

— Им показалось, что это чуть больше, чем шутка, — заметил Юджи.

— Они же знают, что я не собираюсь отмечать.

— Почему? Я приду. Даже четыре человека это уже праздник. — Он прищурил один глаз. — Правда я надеюсь, что Цумики передумает насчёт того обещания.

Мегуми усмехнулся бы в любое другое время, но усмешка застряла в горле.

Ему в грудь упёрлись лапы — Белый Призрак потянулся и спустя миг, оттолкнувшись, юркнул в коридор.

— Предатель! — фыркнул он. — А кто тебя снимал летом с дерева? Кто тебе шерсть каждый день вычёсывает?

— Он тебя не слышит, — напомнил Юджи.

— Буду жить один, заведу себе собаку. — Он приподнялся и отряхнул свитер. — Желательно чёрную.

Ну хотя бы Юджи он развеселил.

И неловкость тоже ушла, словно Призрак утащил её в зубах.

— Может, лучше пойдём заниматься? — предложил Юджи. — Вы с Цумики отвлечётесь, а через пару часов подойдёшь к ней и скажешь, что тебе жаль, что так вышло.

— Хорошо. Я попробую.

— Она будет рада тебя простить. — Юджи протянул ему пиалу. — Съешь что-нибудь, и идём.

— Я весь в коте.

— Блин, тогда…

Он выбрал из тарелки с засахаренными фруктами абрикос и поднёс ему ко рту — может быть, он сделал это в шутку, но Мегуми подхватил его зубами, и Юджи в ответ улыбнулся.

Улыбка вместо сладости загорчила на языке. Она будет рада тебя простить.

Он глотнул, не почувствовав вкус.

— Слушай, а людям правда нравится кофе? — спросил Юджи. — Или раз это такая ценность, никто просто не может сказать правду. По-моему, он жутко кислит.

— Ты привыкнешь.

Привычки вырабатываются за неделю.

А сколько нужно, чтобы все, кто ему дорог, ушли из его жизни, потому что он всегда пытается оградить их от боли и всегда в конце концов ранит их сам?

Он будет счастлив глядеть им вслед.

--------------------------------------------

1. Яманоте — один из двух исторически сложившихся районов Токио. Здесь название использовано для сужения области поиска, но, помимо этого, расположение в Яманоте указывает на принадлежность к высшему классу. ^{[ ▲ ]}
2. Бункё — один из специальных районов Токио. ^{[ ▲ ]}

Chapter 7: Человек, который отрицал очевидное

За завтраком Годжо предложил им с Цумики вместе пройтись до школы.

Время в запасе было — Цумики ещё приводила причёску в порядок, а Годжо искал свою записную книжку, допивая кофе на ходу. Мегуми ждал их у двери, кинув под ноги ранец. Сегодня наконец-то распогодилось — Мориока вспомнила, что солнце ещё на месте за слоем снега и густых туч, — значит, Юджи наверняка захочет погулять после уроков.

Ему ведь так шли людные места. И он тоже любил этот город — тайна, которую они оба разделили, наблюдая друг за другом, потому что среди их одноклассников полагалось не выносить Мориоку на дух и мечтать отсюда свалить.

Кажется, этой зимой Мориока полюбилась им обоим ещё немного больш

— Мегуми?

Он повернулся — Цумики стояла рядом с ним.

— М?

— Я спросила: «Тебе не жарко?»

— Нет. Но, по-моему, мы уже начинаем опаздывать.

— Ты — да. А учителя не опаздывают, — заметил Годжо и поднял над головой записную книжку, словно спортивный трофей. — Мегуми подгоняет меня в школу. Это что-то новенькое.

Цумики наклонилась, чтобы надеть обувь, и бросила на них улыбчивый взгляд из-под волос.

— Думаю, он просто влюбился.

— В кого? — нахмурился Мегуми.

— Да не смущайся ты так. По-моему, мы уже догадались. Правда?

Она глянула на Годжо — тот рылся в своём портфеле, оперев его о колено, — и продолжила зашнуровывать сапоги.

Мегуми поправил шарф. Цумики права — вообще-то тут довольно жарко. Вообще-то тут и дышать-то нечем с закрытыми окнами. Только в желудке заворочалось стылое волнение, будто его зажали в толчее.

Сглотнуть ком в горле — пересохло во рту.

Вдохнуть — на улице будет легче.

А Годжо её понял? Кажется, он даже разговор не слушал, но это ведь притворство — он же очень наблюдательный в таких вещах. Годжо понял, что Цумики и Норитоши влюблены, намного раньше него.

— Так о ком ты? — выдавил Мегуми.

— Если я правильно догадалась… — ответила Цумики. — Я про Хисако. Она же приехала к Камо пару недель назад.

— Да?

Мегуми опустил руку — шарф больше не давил.

Он словно наблюдал за тем, как буря рушит наспех сколоченный дом — на лице Цумики отразились вопросы, которые она себе задала, следом — ответы, и её теория рухнула под натиском шторма.

— А ты не знал?

— Я же не слежу за ними.

— Когда она приезжала в прошлый раз, ты сказал, что она очень красиво играет на фортепиано. И у тебя последние две недели такой мечтательный вид. Вот я и подумала.

Он усмехнулся. Уже и похвалить никого нельзя, тебя сразу сватают с двоюродной сестрой Норитоши.

— По-твоему, этого достаточно, чтобы влюбиться?

— А чего достаточно?

Цумики выпрямилась. Глаза у неё улыбались — она приучила себя не горевать о бурях слишком долго, — и обернулась через плечо к Годжо. Тот молчал. Не похоже на него, чтобы он не поучаствовал в разговоре, тем более в таком интересном — шнуровка ботинок не могла быть настолько увлекательной.

— Так чего было бы достаточно? — пробормотал Годжо себе под нос.

— Если вы хотите знать, — вздохнул Мегуми. — Чтобы человек не изменял себе и был способен на сочувствие. Этого бы мне хватило.

Улыбка Цумики засияла ярче сегодняшнего солнца. Так она глядела на Призрака, когда тот ловил в доме муху или делал что-то уж очень умное, чего не ждёшь от кота.

— Я всегда знала, что ты романтик.

— Что в этом романтичного?

Она состроила гримасу.

— Что романтичного? Ты же сам выбрал качества, которые подразумевают близость духа. Подожди… — Цумики потянула край его шарфа, поправляя, и добавила тише: — Если бы ты сказал, что твоя невеста должна быть красивой и покорной, я бы расстроилась. Думаю, однажды ты станешь для кого-то замечательным избранником.

— Я об этом не думал.

— Станешь, конечно. Такие вещи случаются как-то сами собой, в один день. Быстрее, чем тебе кажется. Вчера ты ещё не знал этого человека, а сегодня уже в глубине души чувствуешь, что готов провести с ним всю жизнь. — Она показала на шарф. — Вот. Так лучше.

Да что с ней сегодня такое?

Она ведь не сошлась с Норитоши вновь. Они с Юджи видели его позавчера, когда пришли на кухню к Камо за ужином, — Норитоши выглядел не счастливее обычного и сбежал, едва поздоровавшись с ними и схватив чай, который для него приготовила госпожа Ханами.

Неужели Цумики успела переплакать из-за него? Раз привыкла отпускать боль от утраченных людей и отшумевших штормов — у неё в этом тоже большой опыт.

Или может, ей казалось, что это так. И когда она оставалась одна, то носила цветы на место крушения в надежде, что найдёт среди обломков уцелевшие памятные вещи и заберёт себе как сокровище.

Только Цумики насчёт него не права. Он не мог ни в кого влюбиться. Что, если он способен сделать это лишь раз? Он не из тех, кто будет собирать пригодное к починке и отправлять в море безнадёжно поломанное, латая своё сердце и учась на ошибках, и строя себе новый дом.

Он не мог ни в кого влюбиться. Нельзя отдать своему избраннику всю жизнь, зная, что взамен не получишь ни минуты.

Он не влюбился. Это не могло произойти так быстро.

— А откуда ты знаешь, что к Камо кто-то приехал? — спросил он.

— Ну я… — замялась Цумики.

— М-м, — протянул Годжо себе под нос. — Мегуми побил тебя в твоей же игре.

Он потянулся к полке у них над головами и схватил оттуда шляпу.

— Хватит его мучить, — добавил Годжо. — Мегуми просто нашёл себе друга, вот он и спешит в школу. — Он надел шляпу и поправил её, стукнув указательным пальцем. — Ну или друг нашёл его. Выходим?

Мегуми раскрыл дверь, и утро встретило их морозом — приложившим ладони к его разгорячённым щекам, — бледно-голубым небом — словно сократившийся день не достоин синевы, — и блеском солнца на снегу.

За двором соседская девчонка, учившаяся на пару классов младше, поклонилась им троим — добрыйденьучительГоджо! — и заспешила обогнать их по холму. Вкрапления льда заискрили у неё на подошвах.

— Правда здесь нужно уточнить, — заговорил Годжо, когда она уже не могла их слышать. — Цумики, как ты думаешь? Юджи случайно не зачастил к нам ради тебя? Такие случаи у нас уже бывали.

Цумики прикрыла лицо ладонями.

— Только не это.

— Почему? — спросил Мегуми. — Он очень хороший парень.

Раз уж на то пошло, он куда более ответственный, искренний и сильный, чем Норитоши.

— Конечно. — Она выглянула из-под ладоней и поджала губы. — Извини, я же не в этом смысле. Имею в виду, мне очень легко с ним беседовать, а когда есть интерес, сразу становится жутко неловко. Я просто… Сейчас этого не хочу.

— Тебе нужно немного отдохнуть, — мягким голосом проговорил Годжо и повернулся к нему. — Зато так мы узнали, что у Мегуми появился друг. Это же отличные новости.

Они остановились у развилки — отсюда Цумики отправлялась своей дорогой в колледж. Лица у них с Годжо напоминали незамутнённое безоблачное небо, и им это так шло и у них так легко это получалось, что он бы удивился, увидев их иными, если бы не знал их всю жизнь.

— У меня есть и другие новости, — пробубнил Мегуми.

— Просвети нас! — махнул рукой Годжо.

— Люди не любят, когда кто-то делает предположения об их состоянии или статусе или отношениях с другими.

— Так это не новости, — Годжо ухмыльнулся. — Нам просто нравится, когда ты в хорошем настроении, вот мы этим и пользуемся.

— Ну всё, — усмехнулась Цумики. — Расходимся, а то сейчас снова угрозы пойдут.

И Годжо рассмеялся, запрокинув голову и придерживая на затылке шляпу.

Словно в этот миг и он, и Цумики знали, как жить в мире, где радость — лишь зыбкое мгновение и ничто не длится вечно.

Они обменялись такими же мимолётными обещаниями — кто во сколько придёт домой и кто что купит по дороге на ужин, — и Цумики помахала им, вынув из запутанного клубка следов на снегу свою нить.

Две оставшиеся пары направились вдвоём в другую сторону.

На крутом участке спуска за поворотом им показался город. Мегуми прищурился — в долине расплавилось солнце, резанув белизной глаза. Свои Годжо прятал под тенью шляпы — морозные зимы он не любил, зато затяжные и пасмурные ему нравились, ведь глаза у него тогда меньше уставали.

Обычно к этому месту — дому с угловым двором, где живёт старый меланхоличный пёс и на южном склоне весной раньше всех пробиваются первоцветы — Годжо уже что-нибудь рассказывал ему, но сегодня он только тихо напевал лишённый веса мотив, и Мегуми заговорил первым:

— Думаешь, Юджи считает меня своим другом?

— Конечно, — бросил Годжо. — Что за вопрос?

— Мне нельзя спросить? Ты же сам только что решил, что он ходит к нам ради Цумики.

Глаза под тенью не различишь, но усмешку-то он увидел.

— Мегуми, ты до сих пор не понял? Я просто подшучиваю над тобой.

— Ну спасибо.

Тень коснулась подбородка — Годжо наклонил к нему голову.

— Я слышал, Юджи собирается на соревнования. Может, хочешь с ним?

— Зачем?

— Ещё один непонятный мне вопрос, — развёл руками Годжо.

— Я не буду навязывать ему свою компанию.

— Это называется поддержка, — вздохнул он. — Это то, что делают друзья, когда в их жизни происходит что-то важное.

— Юджи от этой поездки не в восторге.

— Тем больше ты ему нужен. Кстати! — Годжо поднял указательный палец. — Я видел вас на обеде с Йошино. Если хочешь, могу потянуть за свои ниточки в министерстве образования. Думаю, как-нибудь получится организовать поездку для всей вашей группы.

Наоборот, им стоит хотя бы пару дней побыть порознь — чтобы не слишком сильно привыкать друг к другу.

Или лучше Джунпею и Юджи поехать вместе. Джунпей ненавидел Мориоку за них троих.

— Не нужно за меня ничего устраивать. Я тебя не просил.

— Ну дай мне хоть немного поучаствовать в твоей жизни, — усмехнулся Годжо. — Я уже скоро не смогу этого делать. Избавишься от меня — будет тебе счастье.

Голос не затенился, словно он тоже давно отгоревал по этой буре.

— И этого я не просил, — пробубнил Мегуми. — Не говори так.

— Я к тому, что тебе не помешает побыть школьником, — сбавил улыбку Годжо. — Когда у тебя вообще была компания, кроме нас с Цумики? Семья и друзья это разные вещи.

Но они с Цумики не такая уж и плохая компания.

Да хорошая вообще-то.

Вообще-то он мог по пальцам обеих рук посчитать, сколько раз они ходили в школу вместе с Годжо с тех пор, как Цумики перешла в колледж. На пальцах одной — сколько раз они бывали вместе вне дома.

Потому что он всегда злился, если Годжо звал.

Потому что он соглашался из-под палки — провести с ним эти несчастные двадцать минут.

Потому что Годжо либо устраивал ему психоанализ, либо говорил без умолку обо всём, что его не волновало, целую дорогу напролёт.

И вот через пару месяцев Годжо его больше не спросит.

Он так и не придумал ответ, когда они дошли до переезда, где в ту первую встречу никак не могли проститься с Юджи. Она ему снилась с тех пор. Словно если бы он смог понять, почему Юджи помахал тогда машинисту — и как Юджи пришло это в голову, — ему бы всё на свете стало легче.

— У тебя что-то происходит? — спросил Годжо, когда их шаги отзвенели на вычищенных от снега путях.

— Это же слишком общий вопрос.

— Он и есть общий. Ты ведёшь себя не так, как обычно. Как по мне, разница такая, что её труднее не заметить.

— Ты же сам сказал, что я должен перестать делать вещи так, как привык.

Глаз Годжо он до сих пор не видел — только вес его взгляда словно мешал поднять голову.

Он ведь не мог в самом деле догадаться.

Он наблюдательный, но не настолько.

— Я имел в виду, что ты должен научиться рисковать ради себя, — ответил Годжо. — Я не имел в виду, что ты должен перестать появляться дома и не спать по ночам. Это из-за нашей поездки в Токио?

— Нет. У меня не только это на уме.

— Тогда почему ты до сих пор не сказал мне, чего хочешь? Если ты не можешь даже представить, что что-то сделает тебя счастливым, как ты тогда будешь счастлив?

Со ступеней банка кто-то помахал Годжо рукой — вроде их физик, — и тот ответил, хотя наверняка даже в очках не мог разобрать, кто их зовёт, в такой солнечный день.

Он любил здешние затяжные зимы, но, похоже, до смерти тосковал по Токио. Особенно по тому Токио, который воспоминанием лежал под выгоревшими руинами, когда они садились в поезд на Мориоку.

А что бы сделало счастливым его?

— Можешь не ждать меня, если не хочешь, — бросил Годжо, когда учитель физики его окликнул.

Мегуми отошёл в сторону.

Он уставился на свои ботинки — с камушками льда и сырыми носками, — чтобы не глядеть на Годжо.

Тот ведь так и не закончил Токийский университет — он доучивался в Мориоке. А если бы за него это сделал кто-то другой? Если бы важный ему человек — конечно, не его сын, но кто-то самый близкий к этому, — несмотря на семью и привязанность, уехал бы из дома и исполнил бы его желание — в глубине души и в самом сердце, — это бы сделало Годжо счастливым?

Если да, он бы не задумывался о своём ответе ни на минуту.

Годжо вернулся к нему — с формальным дружелюбием в улыбке и осанке, поправляя на ходу шляпу. Теперь они шли среди густо выстроенных зданий и сквозь тени и стёкла очков он разглядел, что взгляд у Годжо хмурый и внимательный. Из-за него или из-за школы — этого так просто не разберёшь.

— Слушай, я хотел кое-что спросить, — заговорил Мегуми.

— М?

— Я могу после выпуска ещё какое-то время остаться дома? По крайней мере, я не хочу забирать все свои вещи сразу, даже если куда-нибудь уеду.

— Теперь ты надо мной издеваешься?

— Нет.

Годжо покачал головой и с усмешкой взъерошил ему волосы. Эта привычка тоже осталась в Токио, когда они уезжали оттуда, и Мегуми, вспомнив свою, втянул шею в плечи.

— Умоляю тебя, — выдохнул Годжо. — Не задавай мне больше таких вопросов. Сам ты как думаешь?

***

Мегуми заметил её, когда они шли через парковое поле.

Под ногами скрипел снег — ночью температура упала, и всё, что успело растопить солнце, обернулось ледяной коркой, слепящей глаза, будто ложным днём.

Холод за неделю пролез в самые кости — он не уходил ни под одеялом, когда натягиваешь его выше ушей и пытаешься уснуть, ни в школе, ни в лапшичной, где они с Мегуми ужинали. Кажется, единственное место во всей Мориоке, где ему не было холодно, — это теплица Мегуми, напитанная влажной жарой и запахом цветов, которые ничего не знали о зиме.

Только бы дедушка в больнице не сильно мёрз.

Говорят, морозный воздух полезен лёгким. Если так, Юджи готов был потерпеть.

Пока они шли, он сжимал внутреннюю сторону кармана ледяными пальцами — перчатка на мизинце совсем распустилась, — а она сидела на скамье, словно в её календаре наступило лето.

— Это госпожа Иейри, — сказал Мегуми. — Пойдём.

Она тоже их заметила. Подняла голову, когда они подошли — кажется, им не полагалось видеть её влажного носа и слезящихся на морозе глаз.

— Мегуми? — спросила она.

Она попыталась не то встать, не то сесть ровнее, не то поправить одежду — попыталась собраться, словно человек, который несёт в руках десяток вещей и не может удержать их все вместе.

Он плоховато умел определять возраст — вообще-то дедушка велел никогда не предполагать возраст женщины, по крайней мере, вслух, а значит, и про себя тоже не стоит, чтобы не взболтнуть лишнего, — но она выглядела ровесницей учителя Годжо. В парке, кроме них, она была одна. Сидела тут в своём нарядном пальто, которое больше подошло бы жительнице Токио, — глядя на них всеобъемлющим добрым взглядом, который заставил бы его заскучать по матери, если бы он знал свою.

А ещё госпожа Иейри была пьяная, словно, как мужчина после работы, засиделась в изакае.

— Вы кого-то ждёте? — спросил Мегуми.

— Нет, никого, — пробормотала она. — Я просто натёрла ногу и… Но я сейчас пойду.

— Тогда, может, мы проводим вас до дома? Нам же по пути.

Она перевела взгляд с Мегуми на него.

— Это Итадори Юджи, — добавил Мегуми. — Он мой одноклассник.

Видимо, этого объяснения ей хватило. Она встала со скамьи — Мегуми поднял руку, чтобы помочь, если будет нужно, но так и не коснулся её. Затем отступил на шаг и шепнул ему:

— До её дома десять минут. Ты не против…

— Конечно, — перебил Юджи.

И они двинулись прочь из парка. Госпожа Иейри впереди них, прижав руки к бокам, и они вдвоём, потому что им всем не хватило места на дорожке из тысячи следов, — слишком близко к ней, чтобы Мегуми мог ответить на его молчаливые вопросы. Слушая хруст шагов-незваных гостей и на скользких участках касаясь плечами друг друга.

Силуэт Иейри то терялся во тьме, то тонул в ореоле белого света. Холодный воздух подхватывал её зыбкое дыхание. Словно они следовали за призраком, принявшем форму женщины, которая просит помощи и очаровывает путников посреди ночи, сбивая их с пути.

— Вы можете не идти дальше, — сказала Иейри. — Я сама дойду. Мегуми, тебе же тут… Ты тут поворачиваешь. — Она указала на улицу, которая ползла вверх по холму.

— Вам надоела наша компания? — усмехнулся Мегуми.

— Так вы же молчите всю дорогу. Или вы, как мои дети, — думаете, что от мороза потрескаются зубы?

Они переглянулись.

— Ваши дети верят в какие-то страшные вещи, — заметил Юджи.

— Госпожа Иейри врач, — объяснил Мегуми. — Она лечит детей.

— Кто им вообще такое сказал?

— Не знаю. Родители, видимо, чтобы молчали на улице, — пробубнила Иейри. — Терпеть не могу этот город. Так тут ещё и холодно и пойти некуда.

И они переглянулись вновь. Мегуми провёл по зубам языком, и Юджи повторил его жест. На всякий случай.

К дому Иейри они дошли в тишине. Тот стоял у подножия холма — одноэтажный, с потухшими окнами и единственным клёном во дворе, который разросся так, что вскоре помешает проводам.

Она открыла дверь и, не обернувшись, жестом позвала их за собой.

— Пойдём, — кивнул Мегуми. — Сделаю ей чай.

— По-моему, это очень плохая идея.

Но Иейри уже ушла. В доме вспыхнул свет и в нём завиднелись её ботинки — с пятнами снега на полу — и россыпь летних туфель. Это не просто чужой дом. Это дом незамужней женщины, а они двое юношей. Что, если их увидит кто-то из соседей? У него бы похолодели руки, если бы он мог хоть немного их чувствовать.

— Это не очередная шутка, — поглядел на него Мегуми. — Иейри приятельница Годжо. И они с Цумики близко дружат. Меня она хорошо знает, а ты — со мной.

— Тогда это просто плохая идея, — ответил Юджи.

— Я хочу убедиться, что с ней всё в порядке. Я не думал, что она возьмёт и… — Он повернулся к двери, и блики света брызнули ему на лицо и взмах руки. — Я не огорчусь, если ты уйдёшь. Но я буду рад, если ты останешься.

Юджи повёл замёрзшими пальцами в ботинках — сколько нужно, чтобы на этом холоде их отморозить? — и все его конечности и ледяной нос подстрекнули не думать, а соглашаться. Только сердце, пускай и согретое, точно сытый мурчащий кот

я буду рад, если ты останешься

ты — со мной

напомнило — это не твоя жизнь и ты в ней гость, и что бы он тебе ни говорил и как бы он тебе ни нравился, однажды тебя встретит дверь, запертая на замок, и тебе придётся уйти. Не забывай об этом.

— Хорошо, — кивнул он.

И Мегуми подтолкнул его за плечи внутрь, спасая от холода.

В доме у Иейри полумрак и тишина пахли пылью и парфюмом. Он приметил шкаф с книгами — много по медицине и много детективных романов — и комод с безделушками, как у Цумики. Только та на своём не держала сигарет. Американские, кажется, — с рисунком верблюда на упаковке.

Сама Иейри куда-то ушла, и Мегуми позвал его за собой на кухню.

— Госпожа Иейри для вас что-то вроде тётки? — спросил Юджи.

— В основном для Цумики. Она тоже переехала сюда из Токио вместе с родителями. Видимо, так они и познакомились с Годжо.

— У вас полгорода приезжих знакомых.

— Мы только тебя не могли найти, — усмехнулся Мегуми.

И Юджи опёрся о столешницу. Тепло от плиты слегка согрело руки и нос — не растопило нутро, но собралось в краешке улыбки

у них обоих

пока Мегуми делал чай, свет бережно гладил ему обожжённые морозом щёки, и порой его взгляд ловился в оконном отражении, где не было ничего, кроме них и тьмы.

— Было бы хорошо, если бы нам не пришлось сегодня уходить отсюда, — заговорил Мегуми. — Если бы это был просто пустой дом, на который мы наткнулись, и можно было бы остаться здесь на ночь.

— У тебя же есть свой, — ответил Юджи. — Тоже очень хороший.

— Да, но…

Неоконченная фраза перетекла во взгляд — словно Мегуми пытался сказать что-то, что не мог договорить словами.

— Я бы тоже так хотел, — улыбнулся Юджи.

И они оба обернулись. Иейри вошла в комнату — с улицы она забрала огонь на щеках, и лицо у неё заблестело от влаги — видимо, она умылась.

— Мы приготовили вам чай, — сказал Мегуми. — Вы не против?

Она запустила пятерню в разобранные волосы.

— Мне потом будет так стыдно за это.

— Тогда считайте, что нас здесь не было. — Мегуми взял для неё чашку. — Вам что-нибудь ещё сделать?

— Просто составьте компанию, раз вы тут.

Они вместе устроились у котацу. Юджи обхватил чашку и уставился на плывущие в воде отражения — оттаивая и всё ещё боясь глянуть на Иейри, будто она опомнится и прогонит их.

Лишь искоса он следил за Мегуми. Будто сегодня и здесь он наконец сможет разобраться, почему Мегуми готов на всё ради своих близких, только если об этом никто не узнает или никогда не будет упоминать.

Он ведь очень ответственный — если они о чём-то договаривались, он ни разу его не подводил. Случай с теплицей не в счёт.

Тогда почему в тот единственный раз он не пришёл? Этого он никак не мог понять.

Юджи поломал себе голову день-второй и решил, что Мегуми просто не нравится Джунпей. Но потом они стали обедать вместе, и враждебности к Джунпею он не заметил.

Он поломал себе голову ещё неделю, и мелькнула мысль, что Мегуми поглядел на него при свете дня и увидел перед собой оборванца, у которого даже дома нет. Не ровня ему — принцу без трона и двора. Воспоминания о былых порядках ведь до сих пор жили в Мориоке, как паутина по углам, до которой не дотягивается старая служанка.

Они жили у хозяев их аннекса. Или вот в доме Камо — пару дней назад мама Норитоши застала их вдвоём на кухне и сказала, что согласилась на помощника для Мегуми, но её нужно заранее предупреждать о гостях. Потом, когда они уходили, она позвала Мегуми к себе, и вернулся он обратно чернее тучи — о него можно было порезаться, как о звёзды, мерцающие на морозе.

С тех пор они стали ужинать в лапшичной. Служанка не выходила к ним поздороваться. А Мегуми просто не смог сказать ему, что госпожа Камо не хочет видеть его в своём доме.

Не хочет видеть тебя, Юджи.

Он бы не обиделся. Разве это не её право?

Но он вспомнил ту мелькнувшую мысль, и от неё сделалось стыдно, как от предательства. Никто никогда в жизни не был рад его компании так, как Мегуми.

И он никак не мог доломать себе свою несчастную голову — почему, почему Мегуми пошёл против своего характера в тот день?

— Как твоя царапина? — спросила Иейри.

Мегуми коснулся брови, словно забыв о ране, и отодвинул волосы. Иейри прищурилась — краснота с её лица сошла, но глаза до сих пор блестели стекляшками.

— Может, шрама всё-таки не останется, — пробормотала она.

— Да я привык уже.

— Не надо, ещё успеешь. Это на детях всё быстро заживает, а лет в двадцать начинаешь замечать, что даже от небольших ран шрамы больше не сходят. — Она глянула в свою чашку и сделала глоток. — И тогда ты начнёшь бояться ездить на велосипеде и лазать по деревьям.

— А если не очень боишься шрамов? — спросил Юджи.

Иейри хмыкнула.

— Не знаю. Хотела бы знать.

— Правда некоторые шрамы слишком глубокие, чтобы затянуться, — пробормотал Мегуми, — даже если ты получил их совсем рано.

Юджи потёр переносицу. Говорили они не о сбитых коленках — может быть, о том, почему Иейри сегодня напилась. Она либо решила вновь проехаться на велосипеде, либо корила себя за то, что ей духу не хватает, а тот стоит и растит ржавчину.

Если бы он мог спросить об этом у Мегуми — ему эти долгие размышления о сути вещей, наоборот, к лицу.

— У вас тут очень хорошо, — проговорил Юджи. — Но тихо. Может, вам завести себе пса или кошку? Как Призрака.

Она усмехнулась.

— Мегуми, у тебя такой хороший друг. Он очень тактично преподнёс свою мысль о том, что мне нужно замуж.

Мегуми покосился на него, и Юджи открыл рот.

— Нет, я не…

— Ничего. — Иейри качнула чашкой, и волна чая выплеснулась на одеяло. — В какой-то момент ты настолько складываешься как человек, что не можешь впустить в свою жизнь даже кошку. Сатору повезло с вами, но он такой же. Как будто он не нашёл бы себе жену и вам с Цумики мать по щелчку пальцев, если бы захотел.

Они с Мегуми переглянулись.

Снова тина, заросли рогоза и пиявки — они опять подошли к кромке болота. Госпожа Иейри ведь знала Годжо с другой стороны, как ровесники знают друг о друге то, чего родители никогда не говорят своим детям — даже взрослым.

Тем более она выпила, а они пользуются её разговорчивостью.

— Ну да, — ответил Юджи первым. — Я немного удивился, что учитель Годжо не женат.

— Причём у него были поклонницы даже среди моих подруг, хотя должно быть наоборот. Это сейчас ещё ничего первой подойти к юноше, зато когда нам было по восемнадцать… — Она вздохнула. — Какая разница. Сатору никогда не женится.

Мегуми дёрнул его за рукав — Юджи повернулся, и он еле заметно покачал головой, обрывая разговор.

— Извини, — пробормотал Юджи одними губами.

Когда он вновь глянул на Иейри, та уже склонила голову на плечо, прикрыв глаза.

Чашка в её ладони — словно закрывшаяся на ночь кувшинка.

Они допили чай одним глотком — Мегуми разбудил Иейри, чтобы та заперла за ними дверь — и вышли на улицу.

До парка они почти бежали. Всю дорогу молча, словно лёд сковал их слова, как поверхность озера. Мороз только набирал силу. Засевшая в костях дрожь, которая только притихла и ждала своего часа, поприветствовала его и проняла сквозь мышцы и кожу ледяными жалами.

— У тебя шнурки развязались. — Мегуми остановился, кивнув ему под ноги.

Он опустил взгляд — шнурки волочились за ботинком, все в ледяной крошке.

— Я потом завяжу.

— Ты так перецепишься где-нибудь.

— Я просто пальцев не чувствую. — Он вытащил руку и показал Мегуми обнажённый мизинец. — Как думаешь, Цумики сможет починить мне перчатку? Я попытался сам, но…

Мегуми коснулся бахромы у края рваной перчаточной раны.

— Только если мы откусим тебе мизинец и для верности безымянный, — пробормотал он. — Прячь. А то скоро и это не понадобится, он сам отпадёт.

Он сунул руки в карманы. Мегуми наклонился и, опёршись на одно колено, встал перед ним.

— Что ты делаешь?

— Завязываю тебе шнурок.

Мегуми отряхнул его от налипшего снега и затянул петлёй. Затем поднял голову — лицо ему выбелил свет фонаря. Он так и стоял, опустившись на одно колено в снег и глядя на него снизу вверх, будто

— Я могу тебе кое-что рассказать? — спросил Мегуми. — Если я не расскажу сейчас, думаю, потом я уже не решусь.

— Можешь, конечно. Особенно если сделаешь мне предложение по нашим традициям, а не по западным.

Его эта шутка не рассмешила.

— Только это не мой секрет, — проговорил Мегуми. — Это даже не секрет, а догадка. Пообещай, что никому не скажешь, иначе мы с тобой никогда больше не заговорим.

— А нос мне сломаешь?

Мегуми не ответил — если взгляд потемневших глаз не считать за ответ.

Может быть, и сломает. Это уже не шутка — нужно уметь защищать то, что тебе дорого. Разве они подружились бы по-настоящему, если бы думали иначе?

— Не расскажу, конечно, — ответил Юджи. — Если ты просишь. Я обещаю.

Он встал, загородив собой свет фонаря. Лицо у Мегуми теперь было в тени. За весь вечер им встретились лишь несколько человек и теперь во всём парке они были одни. Казалось, если кто-нибудь увидит их здесь — двоих одичалых духов на снежном поле, — то решит не тревожить и пройти мимо.

— Это насчёт Сугуру, — произнёс Мегуми.

— Ты знаешь что-то ещё?

— Говорю же, это только догадка. Я долго думал насчёт них. А после того, как мы нашли ту книгу… В общем…

Юджи слушал молча.

Заговаривался Мегуми редко — его волнение почти дрожало в лишённом тепла истончившемся воздухе.

— Помнишь, я сказал, что Годжо и Сугуру были друзьями? — продолжил он. — Это так, но я думаю, между ними было что-то ещё, кроме дружбы. Только раньше я думал, что это было невзаимно, потому что Годжо хранил его письма и вещи, но они никогда потом не встречались и не переписывались. Я решил, что он признался Сугуру, и они из-за этого перестали общаться, если, конечно, не рассматривать другие варианты. Но когда мы нашли тот уч…

— Ты не говорил, что он хранил его вещи, — припомнил Юджи.

— Это самое важное, что ты услышал из моего рассказа?

Юджи мотнул головой. Самое важное никак не оседало в ней, будто снежная взвесь, поднятая их шагами.

— Ты хочешь сказать…

— Что они были влюблены, — договорил Мегуми. — Возможно. Я не знаю точно.

Его дыхание разлетелось подсвеченным паром, словно он так долго держал эти слова в себе, что теперь, прозвучав, они обрели форму. Мегуми умел лгать — он сам видел, — но его честность напоминала снег, подёрнутый коркой льда, который жжёт пальцы.

Юджи подвигал своими в ботинках — он словно надел обувь на ледышки.

Он должен был удивиться.

Изобразить хотя бы?

Все эти откровения приходили в его жизнь, не спрашивая, что он о них думает, и он привык не гнать их с порога. Он должен был удивиться — это ведь его учитель, он так его уважал, — но любовь, о которой они говорили, была далёкая, почти книжная — отпечатки солнца под веками, когда закрываешь глаза, и вода под мостом.

Кажется, он успел заметить, как влага от дыхания сверкает, обращаясь на морозе в ледяные кристаллы.

— Помнишь, что ты сказал, когда увидел те рисунки? — спросил Мегуми.

— Что… — Он прищурился.

— Ты подумал, что их нарисовала его жена.

— Чтобы так много рисовать кого-то, нужно иметь к нему чувства, — проговорил Юджи.

— Но это ещё не всё, — добавил Мегуми. — Тут ещё больше догадок. Ты будешь слушать?

— Конечно.

Мегуми вытер перчаткой нос и обернулся, словно убеждаясь, что рядом никого.

— Пять лет назад мы ходили на представление женской труппы театра в Токио, — заговорил он. — Годжо сказал нам с Цумики, что ходят слухи, будто некоторые актрисы в этом театре специально избегают мужчин, ведь хотят быть с женщинами. А потом он рассказывал нам, что в двадцатых годах его отец и дедушка Камо бывали в Америке и присутствовали на вечеринках, где женщины и мужчины по парам открыто целовались.

— Такие вещи и закрыто попробуй ещё представить, — пробормотал Юджи.

Он кивнул, но не его словам, а себе.

— Я одно время думал, почему Годжо вообще нам об этом говорит, — добавил Мегуми. — Не может же он просто так это делать. По-моему, он хотел, чтобы мы имели представление о том, что такие вещи хотя бы где-то существуют. И что они более распространены, чем нам тут, в Мориоке, кажется.

— Чтобы…

— Чтобы мы знали, что с нами происходит, если я или Цумики будем испытывать интерес к человеку своего пола.

К лицу прилил жар — откуда только взялся в промёрзших костях.

— Ну хоть и не понадобилось, от учёбы-то никакого вреда, — выдавил смешок Юджи.

— Никакого, — повторил за ним Мегуми. — Я подумал, что им с Сугуру никто об этом не говорил. Может, он не хотел, чтобы это повторилось с кем-то другим. Грустно, когда получаешь то, что нужно, когда шанс уже прошёл.

— Зато мы знаем, что он был у них.

То есть они искали не только утраченную дружбу, но и утраченную любовь.

Насовсем ли? Он способен только представлять, но, может, её поглощают рутина и время и кажется, будто она осталась в прошлом, а потом ты просыпаешься и находишь её рядом с собой в линии ладоней, которые сохранили воспоминания лучше писем, и в отражении, всё ещё похожем на те рисунки, и понимаешь, что она никогда не уходила и никогда от тебя не уйдёт.

Что бы между ними ни произошло и кем бы они друг другу ни были, те рисунки и письма написал близкий для Годжо человек, а теперь он был один.

И бесконечность имени Сугуру между этими двумя жизнями.

— Мне жаль, если ты не хотел этого слышать. — Выглядел Мегуми так, словно готов понести наказание и сложить голову на плаху, но не отказаться от своих слов. — Мы можем больше не возвращаться к этому разговору. Просто пообещай, что никому не скажешь.

— Да нет, наоборот. В смысле…

Юджи помотал рукой, подбирая собственные слова, и Мегуми коснулся её, слегка надавив, как на поплавок, чтобы он спрятал обратно в карман.

— Имею в виду, учитель Годжо не женат и он всё время занят в школе, — договорил Юджи. — По-моему, хорошо, что он кого-то любил.

Мегуми поднял на него взгляд.

— Я никогда не думал об этом так. Но это только догадка. Я могу ошибаться.

— Тогда мы не зря решили узнать, что с ним случилось. Может, они потеряли связь после войны? Представь, если мы сможем их воссоединить.

Фонари освещали Мегуми щеку — в тени припряталась усмешка. Она у него всегда тосковала по веселью.

— Пока не могу, — пробормотал он и дёрнул плечами, словно смахивая торжественность беседы. — Ну всё, пойдём уже. Почему именно сегодня такая погода?

— М-г, ещё немного, и нас утром прохожие подберут.

— Это моя шутка.

— С кем поведёшься, — развёл руками Юджи. — Ладно, до завтра тогда.

И они разошлись каждый в свою сторону

но — почему-то он был в этом уверен, как и в том, что солнце завтра утром взойдёт на востоке — если бы не было такого мороза и они бы не встретили Иейри и не остались потом одни так поздно, Мегуми ничего бы ему не сказал

до первого оклика:

— Юджи?

— Что? — обернулся он.

— Спасибо, что выслушал, — проговорил Мегуми тихо. — Мне стало немного легче. Спасибо.

Ночь смягчила ему голос и черты лица, будто отпугнув всё, что его беспокоило. Юджи ответил ему улыбкой.

— Конечно.

И едва он отвернулся, позвал его вновь:

— Мегуми!

— Что?

— Я рад, что ты мне сказал. И насчёт меня можешь не переживать. Я умею хранить секреты.

Он кивнул и направился дальше — шаги отсчитывал хруст ледяной корки, и длинная тень поблекла, раздвоившись между фонарей. Его силуэт прорезал поле, как изящный шрам на снегу.

Наверняка по пути домой он не встретит ни одного человека.

Юджи бросил взгляд в сторону скамеек, выискивая ту, где они увидели Иейри, но они ничем не отличались друг от друга. И откуда в мире столько одиноких людей?

— Я спиной чувствую, что ты не ушёл, — повернулся к нему Мегуми. — Иди грейся. Мы ещё завтра об этом поговорим. И я спрошу у Цумики про твои перчатки.

Юджи не ответил. Только подошёл к нему на пару шагов — Мегуми ждал, пока у ботинок в нетерпении толпились тени, — и обнял его. Скрестив пальцы поверх висевшего на одном плече рюкзака.

Мегуми не двинулся.

Ни спустя миг.

Ни ещё один. Не ответил и не оттолкнул — просто замер под его руками.

Не страшно — не каждому чувству нужны ответы. Это как красивый рассвет или закат, который ты наблюдаешь в одиночестве с амбарной крыши. Разве станешь ждать от него взаимности?

Художник или писатель нашли бы способ запечатлеть их — у них есть все слова, все оттенки и у них есть необходимость, — но он не знал, ни кем будет, ни кто окажется рядом, ни куда судьба поведёт его дальше. Воспоминания ценны сами по себе. Словно он впервые в жизни представил, что действительно может остаться один — и когда-нибудь побоится новых шрамов на коленях.

Под капюшоном куртки стало теплее.

Мегуми обнял его, привлекая ближе к себе, и Юджи спрятал у него на плече свою улыбку.

Chapter 8: Суеверный

Когда его в последний раз обнимали?

Годжо или Цумики — кто-то из них, больше некому.

Когда они переехали в этот дом, Цумики хотела себе спальню с видом на вишни, а он сказал, что не против окон, выходящих на забор между их и соседским двором. И тогда Цумики кинулась к нему через коробки в гостиной, обняла и от счастья чмокнула его в щёку. В тот же год она пошла в среднюю школу и ничего такого больше не было, вот он и запомнил.

Ещё когда умерла мама Годжо. Это было раньше, но уже тут, в Мориоке, — после церемонии Цумики повисла на Годжо сама и Мегуми с другой стороны схватился за его рукав. Он обнял их обоих и сказал, что они закончили здесь и теперь могут пойти погреться в ту хлебную лавку возле вокзала, которая им так понравилась, и выбрать себе что-нибудь на ужин.

Значит, в тот день тоже было холодно.

Но когда в последний раз обнимали его? Не в благодарность и не для того, чтобы разделить горе, а потому что кому-то захотелось его обнять.

Конечно, это тоже были Цумики и Годжо — даже если он терпел через силу, — пока они не смирились, что их объятия ему неприятны, и не перестали пытаться. Где-то среди этого — среди его раздражения и среди их мучительных попыток — был один последний раз.

Он уже успел забыть, что так сильно его тогда злило.

Но хотя бы помнил, как обниматься.

Раскрывшаяся дверь впустила в теплицу холодный воздух — спугнула прошлое туда, где ему и следовало быть.

— Заходи быстрее. Я же рассказывал, как сюда залетел вороб… А, это не тебе.

— Привет, — сказал Норитоши.

— Привет.

— Ты один?

— Пока да.

Юджи должен был скоро прийти. Сегодня он отправился к дедушке сам — тот чувствовал себя неважно для прогулок, — к тому же у них кончился декабрьский бюджет на лапшичную и они хотели побыстрее доделать всё тут, чтобы вовремя попасть на холм и поужинать вместе со всеми.

Ладони заколола сухая листва, напоминая, что ему нужно собрать её с уснувших от недостатка света пальм, а не стоять и мечтать здесь об ином прошлом.

Норитоши обошёл его, поглядывая по сторонам.

Как гость со школьной экскурсии. Вообще-то здесь всё принадлежало ему — или принадлежало бы однажды, если бы мать не взялась рушить его наследство, — но он лишний раз не совался в теплицу, а Мегуми взамен не давал родственникам привлечь его к работе. Этот выбор он уважал — не делать то, чего не хочешь делать, даже если зудят над ухом.

В одной руке, прижав к бедру и словно не решаясь её достать, Норитоши держал книгу.

— Как у Цумики дела?

— Ты был бы рад, если бы я сказал, что у неё всё хорошо?

Норитоши вздохнул.

— Ну а теперь я в чём виноват? В том, что вы поссорились с моей матерью?

— Поссорились — это неподходящее слово.

Они слишком далёкие друг от друга люди, чтобы поссориться.

Хотя скалить зубы ему это не мешало. До чего же она оскорбилась тем, что Цумики — безродная невеста — отказала её единственному сыну. Теперь в отместку делала вид, будто обеспокоена незваным гостем в своём доме. Мол, какой-то Итадори отирается у неё на кухне — он уже наверняка стащил пару блюдец и нацелился на драгоценную фамильную сахарницу. Очень зрелый поступок — отыгрываться на школьниках.

Если госпожа Камо считала, что это заставит его оборвать договор и уйти из теплицы, то она ошибалась.

— Так ты что-то хотел? — смягчил Мегуми голос.

— Вообще да, вот… — Норитоши опустил взгляд на книгу, словно убеждаясь, что она ещё там, и перехватил её обеими руками. — Я нашёл новый перевод в Токио. Сюда разве что к лету довезут, а Цумики любит эти детективы.

— Хочешь подарить?

— Нет, хочу, чтобы ты передал. — Норитоши протянул книгу ему.

На обложке бледная рука старухи, украшенная парой перстней, держала серебряный бокал — вероятно, с вином — вероятно, с отравленным. Мегуми опустил взгляд на название.

«Смертельная тайна».

Прекрасно. Как раз то, чего ему не хватало.

— Поверь, ей будет приятнее получить подарок от тебя, а не через меня. Если нужен совет, вот — пришли книгу по почте.

Он показал сухую листву в ладонях — избегая прикосновения к «Тайне» — и продолжил обрывать сушняк с финика.

Норитоши опустил книгу.

— Я могу сказать честно?

— Говори.

— Я прошу тебя, потому что, если подарок передашь ты, это будет значить, что ты поддерживаешь нашу помолвку. Она же ценит, что ты думаешь.

— Манипулировать чувствами моей сестры. — Мегуми прищурился. — Заманчиво. Тебе никогда не говорили, что у тебя дар убеждения?

— Ну почему сразу манипулировать?

Он повернул к Норитоши голову.

— Раз ты слушаешь, — добавил тот. — Ни ты, ни Годжо не считаете, что мы плохая пара. Так? И я знаю, что Цумики испытывает ко мне то же, что и я к ней. Наши проблемы исходят извне, а не изнутри. Значит, и решение тоже должно идти извне.

Нет ну, что-то здравое в этой мысли было.

Честность — это то, что он всегда в Норитоши ценил.

Если бы только он сам мог сказать, поддерживает их отношения или нет. Не лучше ли оставить их в прошлом и дать царапинам обоих зажить поскорее, пока есть ещё шанс, что обойдётся без рубцов?

Но он уже видел, как школьная любовь превращается в воспоминание, которое никогда не заживает — кровоточит, как заново открывшаяся рана у какого-нибудь моряка, который заработал вместо жалования цингу.

Норитоши прав. Если он поговорит с Цумики и отдаст ей подарок, она решит, что он верит в их счастье. Может быть, ей не хватало именно этого — чтобы в них поверил кто-то другой. Но верил ли он?

Нет.

Скорее нет, чем да. Интересно, что об этом думал Годжо.

Дверь теплицы вновь впустила прохладный воздух — мороз принёс ему улыбку Юджи и его красные щёки.

— Если ты сейчас опять начнёшь бубнить про своего воробья… — Он запнулся, заметив Норитоши. — Я тебя не увидел. Привет.

— Привет, — бросил тот и наклонился, чтобы Юджи его не услышал: — Я положу книгу тут. Если что, можешь выбросить.

И оставил ему «Смертельный секрет» под пальмами. Словно чтобы закатное солнце, бегающее по их скелетным лапам, не дотянулось до него и, вскрыв тайну, не привело к трагедии.

На полпути к выходу Норитоши обернулся. Вид у него был смиренный, словно за всё это время он даже не пытался лечить свои раны, а наоборот, лелеял их и был бы рад с почестями от них погибнуть.

— Я написал кое-что внутри, — проговорил он тихо. — Можешь, пожалуйста, не читать?

— Конечно. Без проблем.

Он вышел из теплицы — кинув Юджи прощание на лету, — и они подождали, пока в густом воздухе отзвенит лязг защёлки. Юджи положил свой ранец около стеллажа с их висячим садом и принялся раздеваться.

— На минуту тебя оставишь, а у тебя уже новый помощник, — пробубнил он.

— Вообще-то ты «оставил меня на минуту», а меня уже попытались использовать в своих целях.

Мегуми бросил листья в пустой горшок. Отряхнув руки от шелеста сушняка, он забрал книгу и двинулся к служебной части.

— Как использовать?

Книгу он показал Юджи, подняв её над головой, и пристроил «Смертельный секрет» себе в рюкзак. Затем обернулся — Юджи стоял в дверях тесной каморки, в шаге от него.

Вдвоём им не разойтись, только если ткнуться друг в друга носами

только если

Юджи не против. И он даже не спросит, почему у него покраснели уши, как в тот раз — после телефонного звонка.

— Положи куда-нибудь. — Юджи протянул ему куртку.

— Сейчас.

Следя за тем, чтобы не притронуться к его рукам или к теплу нагретой от его тела подкладки. И всё равно на плечах загорелись прикосновения вчерашнего вечера, как ожог.

Юджи не сводил с него взгляд, всё ещё в одном шаге от него — на полшага подходил и на четверть отступал. Словно тоже что-то чувствовал и тоже знал, где искать.

Задерживался рядом дольше.

Произносил его имя мягче — имя, которое досталось ему по ошибке, звучало так, словно никакой ошибки в нём не было. Ведь такой человек, как Юджи, не мог раниться об острые края его фамилии.

Он не мог

он же не мог?

терять голову от того, как закатное солнце коснулось коротко стриженных волос у Юджи на шее.

И как мало воздуха в теплице.

И если бы у него под рукой были инструменты, он бы открыл настежь свою черепушку и, зачерпнув снег из ближайшего сугроба, сыпнул бы туда — это бы ему помогло.

— Я закончу раньше, если ты дашь мне пройти.

Юджи склонил голову набок.

— Я дам тебе пройти, когда ты расскажешь, в чём дело. И от ответа ты не уйдёшь. Здесь просто места нет.

— Я даже не собирался. — Мегуми взял лейку с полки и показал ему. — Вот.

— Хорошая, — кивнул Юджи. — Так случилось-то что?

— И вечереет.

— Ну мне же теперь придётся отбивать тебя у Норитоши. Как там было? Ваш самый сильный против нашего?

Он выставил перед собой кулаки.

— Уже отбил, — усмехнулся Мегуми и ткнул его носом лейки в грудь. — А если ты пропустишь меня, мы пойдём домой и отметим это.

— Не могу поверить, что на твои слова я всегда так легко ведусь, — пробормотал Юджи. — Как у тебя вообще это выходит?

И отступил обратно к цветам и пальмам.

Солнце уже примостилось на заборе Камо, как рыжий кот. В теплице бушевал пожар, правда огонь вскоре выгорит в угольные тени и домой им придётся брести в темноте. Ночи до солнцестояния до сих пор откусывали от дня по кусочку.

Его всегда это смешило — что он родился в самый тёмный день в году.

Юджи спросил, не нужна ли ему помощь, и запрыгнул на один из столов. Справа от него зацветали агапантусы — нежным прозрачным светом, — а слева осыпа́лись орхидеи.

Мегуми сел на корточки и принялся разводить удобрения под столом. Половина южных растений отказывались признавать зиму, и их нужно было кормить — единственная выжившая орхидея-альбинос перебирала едой хуже Призрака, — а у него как раз тоже открылся дар убеждения и он за бесплатно выторговал у Токийского ботсада два мешка удобрений. Они с Юджи забрали их с почты на прошлой неделе и притащили оттуда в теплицу вдвоём.

Он выглянул на Юджи из-под стола.

— Норитоши надеется, что я помирю их с Цумики. Я об этом тогда начал говорить. Он виноват перед ней, и теперь она не хочет его видеть.

— Так она ему от…

Мегуми вытянул шею ещё немного — Юджи прикусил губу, словно только теперь заметил, что проболтался.

О, ну конечно, кто-то ему рассказал. Наверняка Йошино.

— Я вижу, ты всё знаешь.

— Если считать слухи. — Юджи опёрся ладонями о столешницу и наклонился к нему. — Мне самому не нравится, что я так узнал у тебя за спиной. Это было когда ты не пришёл на поле, и я стал расспрашивать. Ну и…

— Я понял, — усмехнулся Мегуми. — Я сам во всём виноват.

И Юджи вместо ответа поболтал ногами в воздухе.

Ну хотя бы сплетни ему пересказывать не придётся. Юджи собирал его тайны, словно они ему не в тягость — вроде их даже нести вдвоём проще, как две коробки с барахлом школьного учителя на холм или два мешка с почты.

В нос ударил землистый запах — он принялся смешивать удобрения с водой.

— Так почему они поссорились? — спросил Юджи.

— Потому что Норитоши попросил у Годжо её руки и не спросил, хочет ли замуж она сама.

— А она хотела?

— Да, только позже.

— Жаль, он не догадался, — Юджи хмыкнул и показал ему сорванное соцветие агапантуса. — Я нашёл тут. Похоже, кто-то случайно сбил.

Мегуми поднялся и с лейкой двинулся по теплице. Взгляд Юджи следовал за ним — рассветного оттенка цветы лежали у него на ладони.

— Но вообще дело не только в этом, — ответил Мегуми. — Цумики просто не хочет всю жизнь сталкиваться лбами с его роднёй. Они и так постоянно её трепали — мол, у неё манер не хватает или наряды слишком яркие, всё в таком духе. Родители Норитоши ничего ему не запрещали, но они были бы рады, если бы он нашёл себе другую невесту. Причём дали понять это Цумики. Она же сирота. Да и воспитывал её не родственник.

Вдобавок мужчина.

Если бы Годжо женился, к Цумики относились бы лучше, но, видимо, это единственное, чего он не мог для них сделать.

Хорошо, что не стал. В жизни и так хватает огорчений — свадьба не должна быть одним из них. Жениться или выходить замуж нужно только по любви.

Он поглядел через плечо на Юджи. Тот перебирал лепестки цветов, склонив голову.

— А что сказал Годжо, когда Норитоши спросил его разрешения?

— Спросил, где Цумики. Норитоши ответил, что ещё её не спрашивал, и Годжо сказал, что он пока тоже не может дать согласие. Для Цумики это была последняя капля.

Юджи поднёс цветы к подбородку и постучал по губам. Солнце почти село — его белую рубашку и светлые волосы тронул розовый оттенок.

Выдал его — веселье у Юджи было напускное. Может быть, с дедушкой что-то стряслось.

— Ты чем-то расстроен?

— Да нет, — пожал плечами он. — Думаешь, стоит из-за этого расставаться, если они влюблены?

— Не знаю. Норитоши же не единственный парень на свете.

Юджи поднял бровь.

— Если бы речь шла о человеке, которого любишь ты, ты бы так не сказал. Я тебя знаю.

Ему нужно лучше прятаться — хотя бы в тенях пруда или в закрывшихся на ночь кувшинках.

Юджи, словно стражник, собирал все его тайны. Даже те, о которых он никому — только себе, когда оставался один — не рассказывал.

— Но у неё же другая ситуация. Она сама так решила. — Он подошёл к столу, где сидел Юджи, и двинулся к агапантусам. — Я не знаю, честно, — вздохнул он. — Я просто хочу, чтобы она была счастлива. А ты как считаешь?

— Не знаю, — покачал ногами Юджи. — Если бы я влюбился и это было взаимно, думаю, я бы попытался удержать этого человека. Но мне легко говорить. Я никогда не буду на месте Цумики.

— А если бы это были Годжо и Сугуру?

Вопрос сорвался сам собой, и он сжал руку на лейке — идиот, идиот.

Молчи. Больше не смей ничего говорить. Может, он даже не ответит. Главное, чтобы не заметил, как кожа на костяшках натянулись добела.

И чтобы заколотившееся в груди сердце осталось только его тайной.

— Не знаю, — пробормотал Юджи. — Сложный вопрос. От назойливых родственников при желании хотя бы уехать можно, а тут… А ты как думаешь?

— Да я тоже не знаю. Я же думал, у них были невзаимные чувства.

И отвернулся, чуть не разлив мимо земли воду.

В такой любви — особенно, если она длится много лет — есть умиротворение и определённость, присущие смерти. Эта любовь никогда не даст плодов. Никогда не завянет. Никогда не предаст тебя. Она останется такой же, как и была в цвету, только надгробье посечёт снег с ветром и спустя множество зим его покроет лишайник.

Взаимность способна ранить сильнее.

А Юджи должен был ответить: «Не знаю. Я никогда не буду на месте Годжо и Сугуру».

Мегуми опустился на корточки, чтобы убрать остаток удобрений.

— Но вообще мы не об этом говорили, — отмахнулся он. — В общем, теперь Норитоши просит, чтобы я передал его подарок Цумики. Я имею в виду ту книгу. И если я это сделаю, он думает, что она даст ему второй шанс, ведь таким образом я поддержу его. — Он поднял голову и указал на себя. — Как по-твоему, у меня сильно счастливое лицо?

И Юджи ему улыбнулся, словно

он не мог придумать ни одной другой причины, куда бы ни глядел и как бы пытался, и как бы ни надеялся её отыскать

Юджи просто хотел и просто был рад его видеть.

Просто хотел его обнять.

— А вы с Норитоши дружите? — спросил он.

— М? — Мегуми нахмурился. — Что за резкая смена темы?

Юджи пожал плечами.

— Ну я бы не назвал это дружбой, — ответил Мегуми и приладил крышку к лейке. — Я успел привыкнуть к мысли, что он станет мужем моей сестры. Так что это скорее семейные отношения, чем дружеские. А что?

— Ничего. Просто вы с ним похожи по происхождению и статусу.

Он фыркнул.

— Тебе напомнить, что я работаю на Камо?

— Потому что ваши семьи давно знакомы, но вы же всё равно люди одного круга. — Юджи постучал друг о друга носками. — Вам больше идёт быть друзьями, чем нам с тобой.

— А вы с Джунпеем вообще спите в одной комнате. — Мегуми ткнул его в лодыжку лейкой. — Вам тоже больше идёт быть друзьями.

— Ну тогда я пошёл, — дёрнул ногой Юджи.

И усмехнулся. Хоть и вновь без веселья — косые лучи солнца попытались утешить его, словно сами вскоре не ускользнут, как предатели, прочь.

Если на них нельзя положиться и для этого нужно сумеречное создание, то здесь, в кувшинках, есть одно.

— Знаешь, — заговорил Юджи тише. — Мне постоянно приписывают, что я умею заводить друзей. Но почему-то я никогда не мог удержать никого рядом с собой.

Он слышал лишь голос — из отрывков алого света и мягких тонов, и прошлого, о котором Юджи ещё ему не рассказывал и, может быть, никогда не расскажет.

Мегуми выглянул из-под стола.

— А мне никогда не хотелось знакомиться. Но я уверен, что мог бы всю жизнь быть чьим-то другом. Если бы мы только могли объединить эти таланты.

— Желательно ту часть, где мы заводим друзей и не теряем их, а не ту, где остаёмся одни, — уточнил Юджи.

Он сорвал пару цветов и протянул руку вниз — к его волосам. Прикосновение вспыхнуло в них, словно рассвет.

Мурашками осыпалось по задней стороне шеи.

И приютилось в сердцебиении, оставшись в каждом ударе навсегда, словно самая сокровенная тайна.

Мегуми поднялся — лицом к лицу с Юджи, — лейка задрожала в руке, и он отставил её прочь. Взял Юджи за запястье, не дав ему вложить в волосы второе соцветие. Так и не решил — удержать его руку или оттолкнуть.

Школьная рубашка сползла, обнажив кожу его касаниям, и Юджи перевёл взгляд, словно извиняясь и прося позволить ему.

— Я не придумал ничего лучше. Будет жалко просто их выбросить.

Мегуми разомкнул хватку, и Юджи вновь поглядел ему в глаза — так художник осматривает свою картину.

Так смотришь на кого-то, посвящая этому человеку каждый клочок свободного места в учебнике, каждую книгу, каждый цветок, каждое письмо, каждый свой сон, словно увидел весь мир и не нашёл ничего красивее.

Юджи оставил ему вспышку рассвета в волосах и убрал руку.

— Жаль, здесь нет зеркала. — Он прищурился. — А у них есть какой-то символизм?

— Не знаю, — еле слышно солгал Мегуми.

Только Юджи скоро поймёт, что это ложь. Если уже не понял.

***

Он проснулся вместе с Луной — потревоженный призраками.

Или он до сих пор не спал? Лишь проваливался во тьму и искал путь из неё, пока по полу комнаты не пополз лунный свет.

Пока тот не дотянулся до кровати, как прилив, чтобы он ступил на него босыми стопами.

Он прошёлся до своих брюк, сложенных на стуле, и сунул руку в карман. Та ткнулась в ткань — внутри ничего. Неужели он потерял их?

Единственная вещь, которую дал ему Юджи, и ту он не смог сохранить.

— Думай головой, — пробубнил себе под нос.

Это правая брючина, а ты левша.

Он сунул руку во второй карман. Они были там — мягкие, прохладные, с еле заметным запахом, ещё не тронутым гибелью, словно одним касанием он мог повредить их, как крылья насекомого. Цве́та тропических бабочек, которым положено летать вокруг растений, привезенных в этот холодный город и заточённых за стеклом.

В теплице он собрал цветы из волос и, пока Юджи не видел, ссыпал их в карман. Они немного привяли — почти все утратили свой небесный цвет. Они ничего не весили в ладони — если бы он закрыл глаза, не понял бы, есть они там или нет.

Только они давили тяжестью на сердце, которую он боялся не выдержать.

Рука словно чужая. Она не могла принадлежать ему, с ним не могло этого случиться.

Он схватил со стола книгу — не «Смертельный секрет», эту он так и не достал из рюкзака — и ссыпал цветы между страниц, чтобы бумага высушила их и сохранила, как хранит слова и память.

— Это же не то, что… — пробубнил он.

В груди тяжело — не вдохнёшь. И руки тяжёлые — ледяные. Он коснулся сердцебиения, чтобы остудить его, и отдёрнул пальцы — ошпарившись.

Ну зачем Юджи это сделал?

Зачем?

Зачем он всё это начал?

Он лёг на пол, обхватив книгу и прижав её к сердцу обеими руками. Словно паника тоже могла выйти из тела волнами вместе с оставшимся теплом и впитаться в стылый пол, вниз, до мёрзлой земли.

Если бы только он мог протолкнуть в глотку хоть немного воздуха.

Юджи не намекал ни на что.

Он не хочет тебя так. Ты не нравишься ему так. Это доброта и искренность — ничего другого, ничего больше.

Ты не нравишься ему так.

Но тогда зачем Юджи его обнял?

Они говорили о преданности и браке, и о такой любви, которой не должно существовать, хотя она всё равно прорастает сквозь страницы, как корни цветка, — находит себе место в трещине около телефонного столба на заасфальтированной улице Токио.

Юджи вплетал цветы ему в волосы. Юджи краснел, когда они были рядом. Юджи всегда — всегда всегда всегда и везде и сколько бы ни было рядом людей — всегда первым видел его.

Но Юджи не хочет тебя так.

Ты не нравишься ему так.

Ты же сам знаешь — ты не нравишься ему так, как он дорог тебе. Повтори это столько раз, сколько будет нужно, пока не забудешь всё, кроме этих слов. Пока не останется ничего, кроме них. Повтори и не разбивай себе сердце.

Но он сказал, что не придумал ничего лучше.

Мегуми прижал к себе книгу обеими руками — холод не гнал тревогу, только обживался с ней по соседству, пробиваясь сквозь спину и голые стопы. Морозил нос, впрыскивал анестетик в пальцы, и обложка под ними шершавая, будто язык кота.

— Только не…

Он поднял книгу над собой и застыл.

Схватил её крепче, чтобы не отбросить, как ребёнок, который откусил яблоко и провалился в червивую нору.

Волосы на затылке прочесали пальцы призрака.

— Чего вы от меня хотите? — пробормотал он. — Я вас даже не знаю. И вы меня тоже.

Книга из-под руки Наоми Годжо — отца Сатору. После того, как он пересказал Юджи историю теплицы, он взял один том наугад из кабинета, оставив на полке выщербину, как на старом заборе.

Этот человек умер пятнадцать лет назад. Его похоронили в Токио. С ним простились в семейной святыне. И теперь он явился к нему в спальню, чтобы требовать от него что-то. Так, что ли?

Но это ведь они с дедушкой Норитоши во всём виноваты. Это они отправились за границу и привезли оттуда цветы — агапантусы, нильские лилии в одном ящике с их безумным символизмом — и высадили их в теплице.

Мегуми дёрнул плечами, смахивая лёд.

— Если вы ждёте, что я пойду за письмом, то я сделаю это завтра, — пробормотал он тёмной обложке.

Та промолчала — лишь сверкнула ему серебристыми буквами.

Ты уже сходишь с ума.

Ты сходишь с ума. Перестань.

Ты сходишь с ума из-за него, а ты ему даже не нравишься. Думаешь, он тоже сейчас не спит? Лежит на холодном полу, мечтает о тебе и ведёт такие же беседы со своими ангелами и призраками?

Он мотнул головой. Надеюсь, что нет.

Ты не нравишься ему так.

Ты сходишь с ума по иллюзии — по миражу — по грёзе, которую ты украл у двоих разлучившихся много лет назад возлюбленных. Если ты признаешься ему, то лишишь себя единственного друга. А представь, каково будет Юджи. Он останется без своего самого близкого приятеля — без человека, на которого он мог положиться, и так ты докажешь ему, что никто и никогда не задержится рядом с ним, не будет ему верен и ему придётся всё делать в одиночку.

Он никогда не сможет тебя полюбить, а ты даже не сможешь возненавидеть его за это.

Но что, если…

Если невзаимная любовь подобна смерти, в ней уже не может быть никаких волнений. В ней нельзя ничего утратить. Все несказанные слова — навсегда несказаны. Все шансы — утеряны.

Если бы не было ни единой надежды, он бы сейчас тоже спал в своей кровати под тёплым одеялом и считал во сне гудки поездов.

Он прислушался.

 

 

 

На улице было тихо.

Неужели он правда мог нравиться Юджи?

Мегуми сел на полу и вытряхнул из страниц цветы. Сгрёб их ладонями и подошёл к окну — морозный воздух слетелся к открытой раме, как мошки летят на свет.

Но Юджи ведь не хотел, чтобы их выбросили.

Юджи доверял ему.

Юджи поглядел по сторонам — на самое красивое здание в Мориоке и на тропические растения из городов куда теплее этого — и не придумал ничего лучше.

Он ссыпал цветы обратно в карман, вернул книгу на стол и лёг в кровать, укрывшись с головой. Одну ледяную ступню он положил на другую — в теле ни грамма тепла — и подоткнув под себя одеяло, прижал руки к груди.

Когда дрожь стихла и тьма потянула его в свои объятия, словно бездна за уходящим на дно океана кораблём, он уже не мог сказать, явь это была или сон.

Когда его в последний раз обнимали?

Notes:

Сцена с цветами была одной из первых, которые появились в этой работе. Я довольно быстро нашла агапантусы, хотя и не обратила внимания на их символизм, потому что была сосредоточена на практичной стороне вопроса — цвет, форма цветка, подходит ли ему жизнь в теплице и так далее.

Уже намного позже, когда история стала обрастать символами — физалисом, кувшинкам, гиацинтами с отсылкой на персонажа греческой мифологии Гиацинта, который был возлюбленным Аполлона и стал одним из символов однополой любви, — я вернулась посмотреть, что же значат агапантусы.

Мегуми молчит, я не признаюсь, но Википедия всё расскажет https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%B3%D0%B0%D0%BF%D0%B0%D0%BD%D1%82%D1%83%D1%81

Chapter 9: Художник, который утратил дар

За ними кто-то гнался — гулкие шаги по опустевшим школьным коридорам, — и они с Джунпеем обернулись.

Позади них стоял Мегуми, переводя дыхание.

На уроки он сегодня не пришёл. Годжо передал от него извинения и привет, мол, Мегуми получил жалование у Камо и с самого утра отправился в центр по делам. Дела, в чём бы они ни состояли, видимо, были очень срочные и подождать один день до выходных никак не могли.

И теперь он тоже ждать не мог — нагнал их на полпути к медпункту.

— Что с вами? — выдохнул он.

— А с тобой что? — ответил Юджи. — Ты же сказал, что не придёшь сегодня.

В извинения он поверил. Наполовину.

В «привет» — нет. Привет от себя наверняка добавил Годжо, чтобы смазать весть, как зачерствевший кусок хлеба сладким сиропом.

Мегуми дышал тяжело — словно бежал за ними не от спортивного зала, а намного дольше. От переезда. Или от холма. Может быть, даже от самого дома. Он никогда не видел, как на щёки Мегуми румянец гонит спешка, и он никогда не видел Мегуми таким растерянным.

Словно тот гнался за чем-то не один день.

Только потемневший взгляд ему хорошо знаком — потепление вновь привело пасмурную погоду в Мориоку, и лёд на речках утратил прозрачность, впитав в себя отражения серых облаков.

Юджи нахмурился. Обида, которую он копил с каждым уроком и складывал на парту Мегуми вместо его письменных принадлежностей и учебников, тоже исчезла.

— Ты руку сломал? — Мегуми кивнул на Джунпея. — Мне сказали, вы идёте к медсестре.

— Надеюсь, нет, — пробормотал Юджи.

— Тогда я с вами. Мне нужно поговорить с тобой.

Джунпей прижал к груди ушибленную руку. Он только буркнул под нос

— Да пойдёмте уже.

и они втроём двинулись дальше по коридору.

Пятна света на полу — словно потерявшая половину зубцов расчёска. Мегуми пристроился рядом с ним, и от тишины повеяло холодом, как сквозняк тянет из дырявых окон.

Юджи бросил на него косой взгляд.

Ну конечно, это не из-за спешки. И не из-за срочных дел. И даже не из-за жалования.

Они почти не говорили вчера по дороге на холм. Затем поужинали вместе с Годжо и Цумики и сели заниматься — каждый над своим предметом в одиночку. Потом Мегуми бросил, что завтра вместо первых уроков сходит к Камо и узнает, не заплатят ли ему пораньше — ему нужно кое-что приобрести, да и встречать восемнадцатилетие без гроша в кармане не хочется.

Фраза ни о чём и невзначай, и Юджи не стал спрашивать, почему он не подождёт до вечера и нужна ли ему компания. Только ответил, что сам спустится с холма — погода испортилась, тебе будет трудно идти по слякоти назад, — и Мегуми возражать не стал.

Дорогу в общежитие Юджи не запомнил. Вечер тоже вылетел из головы. Он ворочал и ворочал в ней один единственный вопрос, который саднил, как заноза, — встретил все вечерние поезда, потом проводил все ночные, вскоре и они стихли, а сон всё никак к нему не шёл.

Когда перед началом уроков в класс заглянул Годжо, чтобы зачитать им объявления, он почти услышал ответ между его слов.

Мегуми передаёт тебе извинения и привет.

Извинения — правда.

Привет — ложь.

А свой вопрос вместе с обидой и тоской он затолкал на пустую парту, словно в надежде хоть чем-то её заполнить и чтобы пустота не добралась до него. Лишь бы не попыталась отнять у него всё.

Вопрос грохнулся с горки, которую он насобирал, и прикатился обратно под ноги.

Мегуми было неприятно то, что он сделал, или наоборот?

— Так что с рукой? — спросил Мегуми.

— Прыжки в длину с моей рукой, — пробормотал Джунпей.

Юджи прищёлкнул языком.

— Видимо, тренер Кусакабэ имел в виду именно это, когда говорил, что правильно падать — это искусство.

— Ценный жизненный совет, — буркнул Джунпей. — Слушайте, а может, вы сначала посмотрите руку? Чтобы я знал, чего дальше ждать.

Он остановился и поглядел на них обоих по очереди.

— Вообще-то мы не врачи, — ответил Мегуми.

— А я что, диагноз прошу? Я сам не могу. Просто посмотри и всё.

— Тут до медпункта идти минуту, — напомнил Юджи.

Джунпей перевёл взгляд на него — взгляд колкий, как иголка, которая должна была отпугнуть всех, кто способен увидеть, как он сам сейчас напуган, — и Юджи посмотрел на Мегуми. Пока они не дойдут до медсестры, это будет их тайна. Только их проблема. Словно не будет никаких последствий, если они сами во всём разберутся, пока не узнают настоящие взрослые.

Мегуми вздохнул и указал Джунпею на подоконник.

Тот встал спиной к окну — серый свет взъерошил выбившиеся из вязки свитера петли, — и вытянул перед собой руку. Вид у него был такой, словно он сунул её в пасть каменного дракона, который по преданию оживёт и либо одарит просящего золотом, либо в наказание за жадность руку ему откусит.

— Если я сделаю хуже, ты сам меня попросил, — предупредил Мегуми.

— Нужно подвигать пальцами, — вставил Юджи.

— По-моему, одно движение — и внутри всё развалится, — пробормотал Джунпей. — Там и так всё держится на соплях.

— Нет. Мне так дедушка говорил.

Джунпей вновь поглядел на него, а затем обратно на Мегуми.

— Юджи прав, — кивнул тот. — Если ты можешь двигать пальцами и тебе ничего не мешает, значит, это ушиб, а не перелом. Медсестра скорее всего скажет тебе сделать то же самое.

— Одно это уж точно никак не повлияет, — добавил Юджи.

И Джунпей прорычал себе под нос, а затем всё-таки разжал кулак и пошевелил пальцами.

— Да вроде… — Он поводил ещё. — Вроде ничего. Ну то есть мешает, но потому что мне в запястье больно.

— Давай я уже гляну, — вздохнул Мегуми.

Он взял Джунпея за руку и принялся закатывать рукав его свитера — медленно, с осторожностью, словно ему тоже страшно.

Себя бы он так не берёг.

Да они бы оба не берегли. Если из раны не хлестало, цыкали языком, прикусывали её и продолжали работу. Если хлестало, тогда уже лепили пластырь.

Запястье вроде не изменилось — ни новых синяков, ни отёка.

Мегуми обхватил его руку обеими ладонями и слегка надавил. Затем двинулся выше, до середины предплечья. Пальцы прошлись по бледной коже — по хвосту заживающей царапины и по соцветию родинок у Джунпея на сгибе локтя. В холодном свете из окна белели еле заметные волосы на руках.

Касания у Мегуми лёгкие, словно он подобрал птенца со сломанным крылом и боялся ему навредить. И кисти красивые. Юджи ловил на них свои взгляды, когда Мегуми забывался за работой, которая ему нравилась, и не видел ничего вокруг.

А хорошо быть пальмовой лапой, с которой бережно вытирают пыль.

Хорошо быть ушибленной рукой.

— У тебя пальцы ледяные, — сказал Джунпей.

— Я с улицы, — пробормотал Мегуми. — Других нет.

— Нет… Так вроде болит меньше.

Когда Мегуми взял его за руку в теплице, прикосновение у него было тёплое. Приятное, даже если Мегуми пытался его остановить. Мягкое, хоть он и не считал, что в нём есть мягкость.

Если бы он задержался чуть дольше, кажется, прогнал бы даже весь засевший в костях холод.

— Просто под твоими руками всё становится лучше, — сказал Юджи. — Не зря же у тебя в теплице всё растёт.

— Это ты так думаешь, — смутился Мегуми, — потому что ты умеешь видеть лучшее в людях.

Он поднял голову — впервые с тех прикосновений на него посмотрел, — и Юджи не сдержал дрогнувшую в уголке губ улыбку.

Зачем тогда Мегуми прятался от него за своим непроницаемыми взглядами?

Да и не так хорошо он всё видел. Иначе знал бы, почему Мегуми сегодня не пришёл в школу.

— Вы можете потом повылизывать друг другу шерсть? — одёрнул Джунпей. — Я сейчас умру здесь, и тогда у вас будет полно времени.

— Ты не умрёшь, — подытожил Мегуми и отпустил его руку. — Не могу сказать точно, но я ничего не почувствовал. Надеюсь, не перелом.

Джунпей натянул обратно свитер — теперь почти без опаски — и обнял ушибленную руку другой. От окна он оттолкнулся всё ещё хмурый, но с лица словно сошла тень.

— Нужно завязывать с этими тренировками, — пробормотал он. — Ну что я могу сделать? Видимо, в человеке заложен ограниченный набор талантов. Ну не идёт у меня и всё.

Они с Мегуми оба не ответили.

Со своей новой работы Джунпей приносил то царапины, то нагоняи — за обедом он постоянно ковырял какую-нибудь новую ранку и ещё чаще из-за кого-то им двоим ругался. Сказать ему ничего Юджи не мог, но и не думать об этом — тоже. Джунпей просто очень не хотел там быть и надеялся, что кто-нибудь другой избавит его от этой участи — травма или уволившая из лавки хозяйка.

— А вы не знаете, — пробормотал Джунпей, — после перелома бывает такое, что человек больше не может рисовать?

— Ну пишут же после перелома и ничего, — ответил Мегуми.

— Начертить три кривые линии и нарисовать картину — это разные вещи.

Мегуми шумно выдохнул.

— Да не перестанешь ты рисовать. Прекрати уже. Ты этими мыслями только изводишь себя.

— Тебе легко говорить. Если ты сломаешь руку, над тобой будет трястись наш математик. Он ещё и врачам всю плешь проест, и всё быстро срастётся без последствий.

— А с каких пор у нас лечат переломы выборочно?

Джунпей пожал плечами, хотя Юджи и сам не знал, что это значит — что бы там ни было, он спрятал это за своей чёлкой.

— И кстати, экзамены скоро, — добавил он. — Как я буду писать тогда?

Юджи поддел локтем его здоровую руку.

— Если надо, мы будем над тобой трястись. К экзаменам всё точно заживёт. Ну или мы поговорим с учителем Годжо. Тогда он поговорит с советом школы, и кто-нибудь напишет за тебя под диктовку.

Даже если Джунпей хотел возразить, они упёрлись в конец коридора и Юджи стуком в дверь поставил точку в разговоре. Медсестра — она уже подкрашивалась перед карманным зеркальцем на выход — поблагодарила их с Мегуми и выпроводила, сказав на всякий случай ждать поблизости.

Они зашли за угол, где лестница вела в библиотеку, и сели на ступеньках. В этой части школы всегда было тихо — после уроков и вовсе можно услышать, если в дальнем конце коридора кто-нибудь шепчется или роняет на пол монетку. Будь они младше, могли бы оставаться тут после занятий и на спор рассказывать страшилки друг другу.

Будь они юношей и девушкой, они бы до смерти засмущались, увидев друг друга здесь.

Будь они…

Он сел к поручню, и Мегуми поставил рюкзак слева от себя, как всегда делал по привычке, — между ними едва наскреблось пять сантиметров свободного пространства — и у Юджи кровь прилила к щекам.

На лестнице уже наступили сумерки — весь свет собрался под ногами, а они сидели на вершине горы и могли кидать камушки вниз. Никто не заметит.

— Я ему не очень нравлюсь, да? — спросил Мегуми.

Юджи качнул головой.

— Нет, он же просто расстроен.

— Да ладно. Мне правда всё равно, если кто-то меня ненавидит.

— Джунпей не ненавидит тебя. Он ненавидит то, что ему не за что ненавидеть тебя, ведь ты не избалованный учительский сын, которому всё достаётся даром и которого он мог бы презирать, а наоборот.

Мегуми поморщился.

— Какие-то очень сложные чувства. Но, насколько я понимаю, он всё-таки смог меня возненавидеть, значит, цель достигнута.

Раз уж на то пошло, у Джунпея есть причины не любить их обоих.

— Тогда и меня тоже, — усмехнулся Юджи.

— Тебя? За что?

— Не знаю. Каким-то образом выходит так, что я всегда приношу людям одни несчастья.

Мегуми глянул на него — ну что за глупости ты говоришь?

Конечно, он ведь прагматичный и не верит в такие вещи. Или, наоборот, потому что Мегуми бесконечно верил в него, вот и готов был бросить вызов судьбе.

— Это я уговорил Джунпея заниматься спортом, чтобы ему было проще на работе, — ответил Юджи на молчаливый вопрос. — И что теперь? Или дедушка… Да даже когда я предложил тебе покататься по льду со склона, чем всё кончилось? Ты упал, а со мной было всё в порядке.

— Со мной тоже всё в порядке.

— Да, но такое впечатление, что людям не везёт рядом со мной. И так каждый раз. И когда они вспоминают моменты, когда им было больно или плохо, я тоже всегда в этих воспоминаниях.

Слова эхом отзвучали на лестнице. Они должны были показаться глупыми и смешными — свалиться в пропасть и погибнуть там, — но их принял в себя хмурый зимний день и даже над ними не посмеялся.

— А если я докажу тебе, что это не так? — спросил Мегуми.

— М?

— Мне ты принёс удачу.

Он раскрыл рюкзак и, порывшись между книжек, вытащил оттуда конверт. Словно льдинка с улицы — когда Юджи взял его, он отчего-то был совсем холодный.

— Из Токио?

Мегуми кивнул.

— Так он же запечатан. Как ты тогда можешь знать, что там что-то хорошее?

— Если нет, будет неловко. Я не знаю.

— Ладно. — Юджи отложил письмо. — Вообще-то у меня тоже кое-что есть.

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда контрольную — та порядком помялась и переломилась в трёх местах, даже уголки успели размягчиться, словно ластик из хлебного мякиша.

Лист он попытался расправить, но Мегуми забрал его себе и развернул на коленях. У него сразу сделался учительский вид — причём очень знакомый, не хватало только очков и чашки кофе.

— Три с половиной? — пробормотал он.

Юджи усмехнулся.

— Представь. Скоро начнут говорить, что я пользуюсь нашей дружбой и выпрашиваю оценки у учителя Годжо.

— Три с половиной? — повторил он громче.

И хлестнул по бумаге тыльной стороной ладони. Жест знакомый по изакайям — так делали подвыпившие дедушкины приятели, когда спорили с прочитанными в газете новостями.

Мегуми поднял взгляд.

— Я к тому, что оценка может быть только целым числом. По правилам округления это четвёрка.

— Да ладно тебе. Я не помню, когда у меня вообще была честная тройка по математике. Я начал решать один пример, но запутался в конце, и Годжо накинул полбалла. Видимо, чтобы у меня желание учиться не исчезло.

— В следующий раз будет четыре, — ответил Мегуми и показал ему пририсованную к оценке рожицу. — Ты можешь поверить, что этому человеку тридцать лет?

Юджи хмыкнул.

— А по-моему, классный рисунок.

Рядом с тройкой — и половиной — учитель Годжо изобразил человека с торчащими белыми волосами, в очках и со счастливой улыбкой. Он тогда вспомнил, что Мегуми спросил в их первую встречу — ты что, ещё не видел полотен из-под руки Годжо? — и пришлось прикусить смех, чтобы не сорвать урок.

Смех и так стих сразу, словно осечка. Его не разделишь с пустой партой.

— Дедушке покажу, — добавил Юджи. — Он обрадуется. Твоя заслуга.

— Хорошо. Но я бы подождал.

Юджи качнул головой, усмехнувшись. Он так и знал, что этим всё кончится. Когда они начали заниматься, Мегуми говорил, что обращать внимания на оценки они не будут и пойдут в своём темпе, а теперь вот — недоволен тем, что принёс ему лишь три балла с подарочной половиной.

Зря. Если бы не он, мечта дедушки так и не исполнилась бы.

— Забудь ты про это контрольную. — Юджи поднял конверт. — Мне открыть?

И после кивка покачал письмо в ладонях, словно по весу чернил мог определить, что там написано.

Конверт он вскрыл — лист захрустел в руках, норовя порезать ему палец острым краем. Он прочёл первые пару строк — в ответ на ваш запрос сделано то и просмотрено это, — канцелярская чепуха.

— Так, — начал он, добравшись до итогов, и поглядел на Мегуми. — Она пишет, что посмотрела пять классов — это за пять лет — и нашла двоих человек с таким именем.

— Двоих, — повторил он. — Хорошо. В два раза больше, чем надо.

И поднёс костяшку указательного пальца к губам. Юджи подставил лист под остатки туманного света в подножии горы и приготовился читать.

— Здесь два имени и два адреса, — сообщил он. — Не издевайся, если я прочту что-нибудь неправильно.

— Не буду.

— Так вот. Первый — Мицуи Сугуру. Домашний адрес: Кацу… Кацушика, район Шибамато и прочее-прочее. Выпуск сорок шестого года.

Мегуми нахмурился. Видимо, пытался освежить в памяти карту Токио.

— Второй… — продолжил Юджи. — Гето Сугуру. Домашний адрес: Мегуро, район Мита и так далее. Даты выпуска нет. — Он пробежался по письму вниз до последней строчки. — Дальше ещё куча всего, но там одни благодарности за наш запрос и всё в таком роде. Мало, конечно, учитывая, какое тут полотно текста, но мы же на это и рассчитывали.

Он поднял взгляд, чтобы услышать, как Мегуми произносит его мысли вслух, — это тот Сугуру, раз нет даты выпуска, значит, это тот самый Сугуру.

Это Сугуру учителя Годжо.

— Это район, где мы жили с родителями, — проговорил Мегуми.

По листу пошли лучи теней — он стиснул бумагу крепче. Словно они в самом деле рассказывали другу другу страшные истории про призраков. Только эти не выдуманные. Даже слишком настоящие.

— Это он, — произнёс Мегуми. — Его зовут Гето Сугуру. Он жил рядом со мной. Я уверен, это он.

Голос сухой, как хруст льда под ногами.

Юджи вновь перечитал имя. Будто в застывших чернилах, как по руслу пересохшей речки, мог проследить всю их историю. Может быть, Мегуми тоже его видел. Знает, как Сугуру выглядел и каким он был. Только детские воспоминания просыпались в решето времени, как никогда не выходит удержать песок в ладонях.

— А почему ты не живёшь со своей роднёй?

Мегуми покосился на него.

— Что? — смутился Юджи.

— Ты знаешь, что у тебя удивительная способность задавать мне вопросы, которых я не жду?

В другой раз он бы ухмыльнулся — ну так разве тебе не интересно со мной? разве тебе не нравится всё, в чём мы противоположны, и всё, чем мы с тобой как две капли воды похожи? — но в другой раз это был бы комплимент.

Сейчас — нет.

Сейчас он сквозь свитер чувствовал, как Мегуми нарастил иголки. Те кололи в плечи — они слегка касались друг друга, — и наверняка ранили Мегуми в ответ. От сопротивления ведь тоже бывает больно.

Даже больнее, чем от чего-либо другого.

— Да я давно хотел спросить, — пробормотал Юджи. — Просто повода не было.

Мегуми сложил контрольную вдвое — край к краю, ведь хотя бы это он мог исправить — и разгладил место слома, будто успокаивал вставшую дыбом кошку.

Только это нужно не листу бумаги — это нужно ему.

И Юджи сделал бы, если бы он позволил.

— Вообще-то почти так и получилось, — заговорил он и скрестил руки на коленях.

Бумага такая же белая, как ломтик окна, который они отсюда видели. Мегуми смотрел мимо него — может быть, взгляд бежал обратно до переезда. Или дальше, до самого дома — ещё и ещё.

Словно он убегал от чего-то не один день.

— Изначально за мной и Цумики приглядывали Годжо и его мать, — продолжил он. — Они тогда связались с моими родственниками, и мы с Годжо поехали к ним вдвоём — по тому, что я помню, это было уже летом и добирались мы туда по жаре целую вечность. В конце концов мы приехали в особняк — для сравнения примерно как у Камо. Они не позвали Цумики, и я решил, что Годжо хочет скинуть на них хотя бы меня. Причём это было бы вполне разумно, раз уж на то пошло.

Мы встретились с двумя женщинами, которых я никогда раньше не видел, и я спросил, правда ли они готовы оставить мою сестру у чужих людей. Они ответили, что уже приглядывают за девочками-близняшками нашего возраста и им не нужна третья, но меня они возьмут. Тогда я сказал, что сбегу. Мол, если будет нужно, пойду в город пешком и никогда к ним не вернусь. Я уже не помню точно — по-моему, одна из них чем-то пригрозила мне, если я не буду слушаться. Я выбежал во двор, и Годжо стоял там. Не знаю, что они обсуждали потом и как именно они договаривались, но Годжо вышел один и мы вместе поехали назад.

Юджи улыбнулся.

Он не был в Токио сразу после войны, но воспоминания Мегуми отразились в его собственных, как разбитое зеркало смотрится в поломанное.

Как они с дедушкой сели в переполненный поезд с потрёпанными лавками и грязными окнами и отправились на нём в Мориоку. Они провели ночь на вокзале, и в Мориоке их никто не ждал — только слухи о том, что на фермах там всегда не хватает рук, и надежда, что Мориока далеко от пострадавших городов, а значит, переезжают туда не так охотно.

За спиной всё равно осталось меньше. И у него ещё тогда вместо ранца был огромный чемодан для вещей, который кто-то им отдал — чемодан то стучался о ноги, то волочился по земле, если он забывал согнуть руку в локте.

Только у Мегуми и Годжо был трамвай, а не поезд — он не знал, ходили ли тогда трамваи в Токио, но это должен был быть трамвай, небольшой такой, опрятный и светлый — и дневная жара спала — начинался вечер и прохладный воздух тёк сквозь приоткрытые окна, но небо ещё бледно-голубое и солнце освещало их лица, пробиваясь сквозь деревья и постройки — и они молчали всю дорогу. Из окон не видно ни разрушений, ни хижин на месте старых домов, ни сирот, ни голода, ни бездомных.

Только безымянные девочки-близняшки из этой истории наверняка ещё навестят их во сне.

— Когда мы собрались в Мориоку, Годжо спросил, хочу ли я снова съездить к ним. — Мегуми повернул к нему голову и пожал плечами, словно подбивая итог. — Мне одного раза хватило.

Юджи поймал его взгляд — попытался удержать, чтобы он не исчез, как воспоминание.

— Зато хорошо, что вы попали к Годжо. Мне повезло с дедушкой, но иногда чужие люди заботятся о тебе лучше родни.

— Только тут есть другая проблема.

— Какая?

Он усмехнулся.

— Я постоянно слышу, как все сравнивают людей с их родственниками. Яблоко от яблони и всё такое. Что это тогда говорит обо мне? Я даже знать не хочу, чем занимался мой отец на службе, раз он был офицером. А мои родственники готовы были оставить одного ребёнка незнакомцам и забрать второго, как мешок рисовых семян, в надежде поправить своё материальное положение за его счёт, когда он вырастет. Для Цумики и Годжо быть моей семьёй весьма сомнительная привилегия.

Он вновь пожал плечами, словно не сказал ничего особенного.

Ничего особенного, хоть и отвёл взгляд, словно тоже чувствовал его вес и не желал им никого тяготить.

Юджи не отвернулся — пускай передумает. Неужели Мегуми сам не понимал, как больно ему произносить эти слова? Не слышал, какой холодный и сухой у него голос. Не чувствовал, как дрогнул у него подбородок.

Жаль, они не встретились раньше.

Он так часто об этом горевал, что казалось, будто это должно всё исправить.

Жаль, они не встретились раньше. Жаль, они не встретились раньше. Жаль, они не встретились раньше. Виноватые во всём на свете — в ушибленных запястьях, в болезнях, в разрушенных домах и в событиях, которые ещё даже не произошли. Может быть, и война тоже была из-за них.

Мегуми поднял руку — занёс над его лежащей на колене ладонью. Не коснулся, но волосы встали дыбом, словно наэлектризованные.

— У тебя…

Он не договорил. Только указал на ранки на его руках, где кожа пересохла и потрескалась от мороза.

— Дома найдём, чем можно помазать.

Юджи поднял безымянный палец — словно рефлекс, когда стучишь по колену — и коснулся его ладони. Рука Мегуми дрогнула — прочь от него.

И спустя миг вернулась.

Юджи приподнял средний и указательный — ближе к его пальцам и не чувствуя своих, ведь всегда нужно что-нибудь отдать, чтобы получить что-то взамен.

Взамен из-под ладони лилось тепло, и если бы рука Мегуми опустилась хоть немного, ладонь столкнулась бы с его собственной. Юджи наклонил голову к его плечу — не касаясь, но, может быть, щекоча волосами его щёку.

— Ты из-за меня сегодня не пришёл?

— Не совсем… — выдохнул Мегуми. — Да, но… Не совсем.

Макушке сделалось теплее — мурашками вниз по шее пробежалось электричество, — и Юджи улыбнулся.

Пока искрили между ладонями молнии.

Пока проникали в его тело теплом и почти незнакомым чувством, которое только успело обжиться в объятиях. Он до сих пор не мог назвать его по имени

хотя и знал

и боялся назвать

но оно горело в ладонях сейчас и кололо подушечки пальцев вчера, когда он держал в них те цветы. И спускалось с рук Мегуми — вовсе не холодных — сквозь касания к его коже.

Вело за собой — ещё и ещё — так далеко, что, если ему довериться, можно обернуться и не найти дорогу назад.

Мегуми накрыл его ладонь своей, и Юджи убрал руку.

— Нужно пойти посмотреть, как там Джунпей.

— Да, пора уже. — Мегуми спрятал стиснутый кулак под контрольной.

Юджи одёрнул ворот свитера — кашлянул, пробежавшись взглядом по лестнице.

— Мне, наверное, придётся провести его в общежитие, — сказал он. — А у меня вообще-то тоже дела.

— Пойдёшь к дедушке?

— Нет. — Юджи вытянул шею и глянул в окно. — То есть не только.

— Расскажешь? Или секрет?

Он заранее договорился с владельцем каши-хона, что может опоздать. Тот жил на втором этаже, над магазином, и Джунпей сказал, что после работы он всегда надевал голубое кимоно, тёплые носки и, если требовалось, спускался в магазин в таком виде, причём только с чашкой чая. Джунпея это или пугало, или вдохновляло — художников трудно понять. В любом случае он не хотел отрывать человека от отдыха и собирался прийти на встречу пораньше.

— Вообще-то секрет, — пробормотал он.

И краем глаза заметил, как Мегуми наклонил голову.

— Хорошо, я понимаю.

— Да ты сам скоро узнаешь, — чуть ухмыльнулся Юджи. — Не делай такое лицо.

Мегуми ещё миг смотрел на свои стиснутые кулаки и затем поднял взгляд.

— Подожди. Это что-то на мой день рождения?

— Без понятия, чего ты так решил, — бросил Юджи и сунул ему письмо в руки.

— Подожди!

Юджи спрыгнул со ступеней.

— Да подожди, говорю тебе.

Контрольная чуть не свалилась у него с коленей. Мегуми прихлопнул её ладонью, пока другой рукой боролся с застёжкой рюкзака. Юджи он тоже попытался пришпилить взглядом к месту, словно не знал, за что хвататься сначала — собирать вещи или бросить всё и бежать за ним.

Юджи сделал пару шагов спиной вперёд, усмехаясь ему, пока не уткнулся в стену.

— Юджи!

И он скользнул за угол, едва Мегуми застегнул рюкзак.

— Скажи мне, что ты не задумал ничего грандиозного! — Голос Мегуми погнался за ним по коридору. — Ты же знаешь, что я терпеть не могу эти вещи.

— Что ты там говорил про мост?

— Стоило один раз пошутить, и вы теперь всю жизнь вспоминать будете? Да в Мориоке даже подходящих мостов нет!

— Это единственное, что тебя останавливает?

Юджи хлопнул себя ладонью по губам — да он совсем поплыл рассудком! — да что он такое сказал!

Он обернулся, и — Мегуми хотел удержать его за плечо? — рука стукнулась ему в грудь.

Юджи перехватил его за запястье и дёрнулся в сторону, словно защищаясь от нападения. Он развернул их обоих и катнулся по скользкому полу — у Мегуми остался лишь шаг между ним и стенкой.

Лишь удивлённый взгляд в ответ.

Мегуми отступил. Упёрся в стену спиной — та выбила выдох из его лёгких, и он выставил перед собой руки.

Прямо ему в плечи — пол ушёл из-под ног, и Юджи бросил шаг назад, чтобы восстановить равновесие. Смахнул хватку рёбрами ладоней и сгрёб свитер у него на груди.

Толкнуть его обратно?

Потащить на себя? Между одним и другим, как между небом и землёй. Словно он не мог решить, упасть или взлететь.

Если бы только у него был выбор, ведь Мегуми всё-таки пригвоздил его к себе взглядом. Как застывший пруд, который кажется глубиной по щиколотку, но ты знаешь, что это не так — идёшь по кромке, боясь соскользнуть и никогда больше из него не выбраться.

Выбраться и не найти себя вновь.

Под кулаками опускалась и поднималась его грудь — его всполошенное дыхание совсем рядом, почти осязалось на коже.

Если бы Мегуми сделал шаг

тепло под руками вспыхнуло и прокатилось от сердца — между страхом и воодушевлением для сердца ведь ни малейшей разницы, — к низу живота и до ступней

что бы он почувствовал тогда?

— Если ты умрёшь из-за меня, я не смогу с этим жить, — пробормотал Юджи. — Так что придётся прыгать за тобой.

— Тогда я не стану, — проговорил Мегуми.

— Тебе понравится, что я придумал. Обещаю.

То, как Мегуми глядел на него, — то, как он сам глядел в ответ, — они могли бы жить вечно.

Но Мегуми отпустил его, и он тоже разжал руки. Обратно в холодный, наполненный тишиной и белым светом, как гребешок поломанной расчёски, коридор школы.

— Ты… — Юджи пригладил свитер на плечах. — Ну то есть… Ты вроде забрал мою контрольную.

— Да, она тут. — Мегуми перебросил из-за спины ранец.

— Не надо. Вообще я хотел попросить. Если тебе не сложно, можешь сходить за меня к дедушке?

Мегуми посмотрел на него, и взгляды отскочили, как разбившиеся друг о друга снежки.

— Как раз передашь ему, — добавил Юджи под нос. — Я сегодня вряд ли успею. А тебя он давно не видел.

— Может, лучше ты — завтра?

— Но он же будет ждать. Он, конечно, бубнит на нас, но он всё равно радуется, когда мы к нему приходим. Тем более…

Нет.

Он мотнул головой. Рано об этом. Нет. Отменять поездку на соревнования не придётся.

— Что?

— Ничего. Знаешь, ты ему очень нравишься, — улыбнулся Юджи. — Он считает, что быть твоим другом для меня — большая честь. — И обернулся, не дав ему возразить. — Блин, я надеюсь, Джунпей ещё не решил, что мы его бросили.

Мегуми продолжил рыться в рюкзаке. Только вытащил он оттуда не лист мятой бумаги с его нацарапанными примерами, а письмо из Токио.

— Обменяемся, — протянул конверт он. — Пусть побудет у тебя.

Он кивнул. Видимо, Мегуми не хотел хранить у себя ни те разрушенные улицы, ни тот разрушенный год.

Вместе с письмом в руки ткнулось что-то ещё — что-то тканевое, и Юджи едва успел подхватить.

— Надеюсь, подойдут, — пробормотал Мегуми. — Я мерял по себе.

И тоже не оставил ему шанса ответить. Он зашагал обратно к выходу из школы, и спустя миг за ним закрылась громоздкая дверь, разделявшая коридор.

Юджи пристроил конверт на подоконнике и развернул подарок. Это были перчатки — матерчатые, с подкладкой, мягкой от новизны и, главное, целые. И когда он надел их, улыбка на губах почудилась такой же мягкой, цельной и тёплой.

Продержалась она недолго. Юджи глянул в окно — ничего, только серый свет слепил глаза, — и растерянность отразилась, как разбитое зеркало в поломанном.

Ответ на вопрос, который не давал ему спать, он тоже получил.

Я мерял по себе.

Он стиснул кулаки — что с этим делать? — молнии до сих пор искрили в ладонях.

Notes:

Название главы «Художник, который утратил дар» не относится к Джунпею. С его рукой всё будет в порядке, но Джунпей не единственный в этой истории, кто рисует. Вернее, если исходить из заголовка, кто рисовал.

Chapter 10: Влюблённые

В теплице их разделял пруд. Этого должно было хватить, чтобы не захотелось сцепиться вновь и чтобы взгляды теряли неловкость, переброшенные друг другу над водой, словно мячики.

Он облокотился о стол рядом с цветами. Мегуми сидел напротив, среди пальм. Может, он хотел побыть один — он ведь из тех людей, которые по собственной воле проводят свои дни рождения в одиночестве. То, чего Юджи до встречи с ним никогда не понимал.

Но вчера вечером Мегуми позвонил ему. Рассказал, что дедушка был рад оценке за контрольную, и добавил, что утром он сам будет в теплице.

Если хочешь, приходи.

Он хотел.

Этой ночью он тоже плохо спал — думал о прикосновениях к ладони и о том, как он схватил Мегуми за свитер и как его сердце билось после, когда он примерял перчатки, — и в полусне он тоже никак не мог решить, что делать дальше.

Что случилось бы, если бы он не сбежал и позволил Мегуми взять его за руку? Что бы он почувствовал тогда?

Страшно, что многое.

Но он пришёл.

Словно подобравшись к пограничью, где между ними пролегли безымянные земли и неназванные чувства, не нанесенные на карту.

Поэтому прятал руки за спиной и вместе с ними подарок Мегуми.

— Я не рассказывал, что у меня есть знаменитый родственник? — бросил Юджи ему через пруд.

— Насколько знаменитый? — отбил он.

— Говорят, одним из моих предков был Рёмэн Сукуна.

— Сукуна? — он прищурился. — Подожди, откуда я знаю это… Так это же вроде злое божество.

— Вообще-то! — Юджи вытащил из-за спины руку и выставил перед собой указательный палец. — Злым божеством его стали считать после смерти. А при жизни он был воином.

Мегуми хмыкнул.

— Ну тебе лучше знать. Твоя же родня.

— Говорят, он пришёл в Киото с юга. — Юджи указал себе на макушку. — У нас с дедушкой поэтому такие светлые волосы. Но никто не знал, ни кем он был, ни где именно жил до этого. Зато в какой-то момент под его властью оказалась половина страны.

— Так а откуда ты знаешь, что он твой предок?

— Семейная история, — увильнул он.

Ну то есть история, которую ему в детстве перед сном рассказывал дедушка. Отца тогда уже призвали, а ни одного другого родственника поблизости у них не было, и, видимо, затем дедушка придумал ему могущественного предка, которым он мог бы восхищаться.

В его рассказах Сукуна всегда был строг, но справедлив — он щедро одаривал тех, кого считал достойными, и жестоко наказывал провинившихся. Он сам обучал юных самураев и сам участвовал в войнах. У него никогда не было ни жены, ни детей, только ученики. То, как это отразилось бы на их родстве, Юджи в детстве не волновало. Сколько ночей он засыпал, представляя себе свершения Сукуны.

В Мориоке необходимость в Сукуне отпала — после страха ночных авиарейдов тишина пригорода наладила ему сон, как сбитый радиоприёмник, — и Юджи забыл о нём. А встретив этой осенью упоминание Сукуны в книжке, почувствовал себя взрослым — в детстве он действительно во всё это верил.

— Надеюсь, с ним ты не будешь меня знакомить, — бросил через пруд Мегуми и добавил: — Мы не обсудили письмо.

— Ты уже всё придумал, — отбил Юджи.

Мегуми поднял бровь.

— Да? И что я придумал?

— Не знаю. Но ты же мне сам скажешь. Не сомневаюсь, что у тебя уже есть подробный план.

Юджи улыбнулся, и они скрестили взгляды — Мегуми наклонил голову набок, затягивая его глубже в гляделки. Юджи готов был поспорить, что его зелёные глаза, словно насыщенный цвет пальмовой листвы у него за спиной, не привыкли никому проигрывать. Даже Годжо.

Даже пограничье прошили искры — горячие, будто брызнувшая из костра зола, и яркие, как светлячки.

— Дальше мы узнаем про его семью, — сдался Мегуми.

И Юджи припрятал улыбку.

— Как? — кинул подачу он. — Надеешься, они до сих пор живут там?

Но Мегуми в ответ покачал головой.

— Даже если нет, я уверен, что многие вернулись туда после войны. Это очень старый район. Многие семьи жили там не одно поколение. Думаю, среди них должен быть кто-то, кто помнит семью Гето. Я мог бы сделать пару звонков. Начать с местной администрации и так далее.

Оставив гляделки на миг, Юджи повернул голову. Отсюда, сквозь стены теплицы — лишь снег с проталинами, голые деревья и серое небо над забором. Но видел он больше.

С другой стороны натянулась — почти до звона — нить, которую Мегуми получил в наследство, и пускай они опоздали на десять лет, им осталось лишь проехать пять сотен километров до Токио и вытащить её из тёмного колодца прошлого.

Он и сам впутывался в эту историю. Чужак — ни дома, ни родного города, только сказки, — но готовый слушать Мегуми, что бы тот ни говорил, лишь бы его слова вибрировали над застывшей водной гладью.

— Думаешь, у нас что-то получится? — спросил Юджи.

— Не знаю. Не попробуем, не узнаем.

Они вновь встретились взглядами, только Мегуми без боя отвёл свой и постучал по столу между коленей костяшками пальцев.

Да нет у меня плана. Не спрашивай.

Двусмысленность слов пробежала рябью по воде — стайкой рыб около кувшинок, — прежде чем Юджи успел её поймать и спрятать обратно. Словить одну из фраз, которые украдут его сон следующей ночью.

Он поёрзал на месте, прижимая к себе подарок, и Мегуми вытянул шею, пытаясь заглянуть ему за спину.

— Тебе же не интересно, — напомнил Юджи. — Вчера ты просил вообще ничего тебе не дарить. Ты прям требовал.

— Я не люблю ждать.

— А если там что-то хорошее?

— Я всё равно не люблю.

Юджи погримасничал.

Он просил совсем немного — немного предвкушения насчёт того, что близкие люди для него приготовили, и немного радости из-за того, что о нём позаботились. Просто хотел, чтобы Мегуми тоже испытал это чувство.

Конечно, они могли попредвкушать и порадоваться за него, но какой в этом смысл? Восемнадцать исполняется раз в жизни. А потом оглянешься и увидишь, что никогда не был рад, даже если поводы для счастья были.

Может быть, Мегуми вспоминал родителей. Когда он пришёл на встречу, впервые обнаружил, что Мегуми сидит в теплице один без дела — разглядывает водоросли и кувшинки в воде, — вот он и решил. Всё-таки мать с отцом не успели увидеть его даже в форме, а теперь он заканчивает школу, есть о чём поразмыслить. Он и сам в дни рождения думал о своих — не хотел, а мысли всё равно возвращались то к расплывчатому образу отца, то к имени матери. Но родители Мегуми наверняка были бы рады, если бы в этот день он не горевал о них.

— А я всегда жду чего-нибудь хорошего на свой день рождения, — бросил Юджи. — Конечно, я догадываюсь, как всё пройдёт, но думаю, в такой день можно надеяться на что-нибудь приятное. Пресных дней и так хватит.

Мегуми поднял голову и сквозь крышу теплицы глянул на затянутое тучами небо. Словно хотел доказать ему, что этот день тоже бесцветный и ничем не примечательный.

— У большинства людей в жизни не произойдёт ничего глобально хорошего, — ответил он. — Я не уверен, что смог бы искренне на это надеяться.

— Не думал, что ты пессимист.

— Это же не пессимистичный взгляд на вещи. — Мегуми вновь поглядел на него. — Реалистичный скорее. Но я в этом смысле довольно простой человек. Я не жду многого, и меня это вполне устраивает.

Юджи усмехнулся.

— Тогда ты, наверное, считаешь, что я дурак. Оптимизм — признак глупости.

— Нет. — Он покачал головой, и выражение лица у Мегуми сделалось теплее, словно на миг из-за густых туч ради него вышло солнце. — Я надеюсь, что ты из тех людей, с которыми однажды произойдёт что-нибудь очень хорошее.

— Например?

— Не знаю. Смотря чего ты хочешь.

Тогда он хотел бы разделить это с ним.

Он бы всем поделился — хоть половинкой последнего мясного пирожка, хоть «чем-нибудь очень хорошим». Может, Мегуми правда не из тех людей, на которых сваливается удача. Да он и сам не из тех. Но они оба могли бы сделать её своими руками.

Мегуми уже сделал кое-что — сберёг эту теплицу.

Главное, чтобы после её гибели не перестал вновь пытаться.

Юджи оттолкнулся от стола и двинулся вдоль окон — боком, чтобы спрятать руки за спиной. Он прошёл один поворот и затем другой. Первым ступив на пограничье. Мегуми молча следил за ним — лишь густая жара, пахнущая влажной землёй и цветами, горячими ладонями обняла ему щёки.

— Если в моей жизни произойдёт что-нибудь хорошее, я хотел бы, чтобы ты был рядом, — улыбнулся Юджи и шагнул к нему. — Хочу, чтобы у тебя осталось на память что-нибудь обо мне и об этой теплице. — Он вытащил подарок из-за спины. — Вот. С днём рождения.

И протянул Мегуми.

То был атлас экзотических растений, он ведь обещал ему «ничего грандиозного». Только книга была на английском — он ещё пару недель назад сходил в каши-хон и, козырнув знакомством с Джунпеем, попросил владельца заказать что-нибудь про растения из Токио.

Нужно было сделать больше. Он уже научился понимать, когда Мегуми лжёт или недоговаривает — он не такой простой человек, каким хочет быть, и к нему тоже есть ключи. Вот Юджи и попытался подобрать один.

Этот вроде бы подошёл.

Мегуми коснулся золотистого тиснения на обложке.

— Спасибо, — улыбнулся он. — Rare plants?

— Я подумал, если ты захочешь связать свою жизнь с ботаникой, тебе будет полезно. Может, когда-нибудь придётся поехать по работе за границу.

Кингу Мегуми открыл и даже пролистал её, обдав их запахом новой бумаги и краски, только разглядывать не взялся, словно будущее и другие страны его не интересовали. Лишь улыбка не исчезла — ему, Мегуми всегда дарил свои улыбки ему — мягкая и зачарованная, будто он берёг что-то дорогое сердцу.

— Спасибо, — качнул книгой он. — На случай, если я буду скучать по теплице.

— Или по мне, да?

Мегуми легонько качнул головой — ни да, ни нет, — и Юджи не стал просить больше.

Пускай Мегуми проживёт долгую жизнь, и тогда эта книга будет переходить с одной полки на другую, где бы он ни устроился, и, может, однажды он возьмёт её вновь — ему понадобятся очки, чтобы прочесть мелкий шрифт под иллюстрациями — и точно так же, вспомнив о нём, улыбнётся.

— А что тебе подарили Годжо и Цумики?

— Годжо — деньги, а…

— М-м, так ты теперь богатый человек? — перебил Юджи. — А кто жаловался на «ни гроша в кармане»?

Мегуми он смутил — тот нахмурился вновь.

— Это же не деньги на ежедневные траты. Я отложу их до тех пор, пока мне не придётся покупать себе жильё или что-нибудь ещё в этом роде. Ради тэмпуры в изакайях придётся работать.

— Но всё равно здорово, — отмахнулся Юджи.

— Если бы я не знал заранее. Представь, как неловко было выходить утром из комнаты.

— Чего?

— Цумики на день рождения он сделал такой же подарок. Я надеялся, он для начала хотя бы подарит мне какую-нибудь статуэтку на удачу, чтобы подразнить. Но, видимо, Годжо решил обойтись без юмора.

— У тебя очень своеобразное представление о юморе.

Шутка подарила ему ямочки у губ лишь на миг.

— Он и так сделал для меня больше, чем должен был, — проговорил Мегуми тише. — Я не представляю, чем смогу ему отплатить. — И, глянув на себя, повёл локтями. — А это от Цумики.

Конечно. Он сразу заметил. Чёрный пиджак с высоким воротником, как у школьной формы, — серебристый свет гладил вышивку, тоже чёрными нитями. Только теперь, присмотревшись, он разобрал, что по ткани плелись полуночные цветы и лозы.

— Как тебе?

Юджи поднял на него взгляд — как мне? шутишь? — он спрашивал так, будто сам не знал ответа. Словно хотел похвастаться, но чтобы это сделали за него.

— Ты очень красивый.

— Вообще-то я про пиджак.

— Пиджак тоже красивый, — улыбнулся Юджи шире. — Тебе очень идёт. Ты доволен?

— Уже неплохо.

— Ты всё ещё можешь просто сказать спасибо.

Он коснулся вышивки у воротника. Только взгляд сбежал вверх — и хотелось одёрнуть, и просто…

хочется?

У Мегуми покраснели щёки. От жары или потому что вновь смутил его, или, может быть, он сам засмущался — столько потраченного времени на каждый стежок, каждый узор и каждый рисунок, и всё для него. Словно он не мог вынести, что неправ и, каким бы человеком он себя ни считал, его всё равно любили.

Узор шёлковых нитей привёл пальцы к воротнику. Мегуми повернул голову, и жёсткий край ткани вдавился ему в шею.

— Юджи, — голос мягко коснулся руки.

— М?

Он поднял голову, чтобы встретиться с Мегуми взглядом, только мягкости в его глазах не было.

— Можешь не трогать меня, пожалуйста, — проговорил он.

Подачу Юджи пропустил. Слова ударили под дых — мячик тяжёлый, высек искры из воздуха, — и он сжал кулак, всё ещё опираясь запястьем о плечо.

— Извини. Я просто подумал…

Вчера ты не был против.

— Я не думал, что тебе неприятно.

Юджи убрал руку.

Над солнечным сплетением заныло, словно он оступился и падение оказалось длиннее и опаснее, чем он мог себе представить.

Ну и дурак. Мегуми ведь не хотел его обнимать. Мегуми оттолкнул его вчера. Он и за руку его брать не хотел — наоборот, пытался смахнуть его пальцы. Как он раньше не замечал?

— Юджи, — проговорил Мегуми тихо.

— Да понял я всё.

Он помялся на месте — куда себя деть? куда себя деть теперь, а? — и взглянул то на стол, то на пальмы, то в окна. Хоть куда-нибудь, всё равно он ничего там не видел.

— Да мне не…

— Можешь не повторять, — оборвал он. — Я уже понял, что это было лишнее.

— Мне не неприятно, — добавил Мегуми тише.

И Юджи рыкнул под нос.

— Ну всё, хватит. Не заставляй меня чувствовать себя ещё большим дураком. Закрыли тему.

— Юджи… — выдохнул он. — Ты же не даёшь мне объяснить.

Мегуми отложил в сторону атлас. Поднял руку, словно следующую подачу придётся отбивать уже по-настоящему, словами ведь не доходит, и Юджи отступил на полшага.

Да не собирался он ни драться, ни спорить. Ну что за…

Только ладонь пристроилась у него на задней стороне шеи, и Мегуми потянулся за ним.

Прикосновение к губам — бережное и тёплое, — обдало лицо жаром, словно он вдохнул горячий воздух прямо из печи. И губы онемели, будто следом он словил снежку. Поймал светляка. Звон фейерверка, который заискрил на самом кончике носа. Падающую звезду, которая летела к нему всю его жизнь и миллионы-миллионы лет до этого, чтобы рассыпаться здесь и сейчас у него на губах.

Он моргнул, и тепло с губ исчезло. Остался лишь взгляд Мегуми, пасмурный и холодный.

Юджи поднёс руку ко рту.

— Это был мой первый поцелуй.

— Извини.

— Не…

— Я не знал, — перебил он. — Если хочешь, можешь ударить меня. Мне будет не больно. Думаю, я этого даже не почувствую.

Мегуми глядел на него так, словно уже вынес себе приговор — не моргая, и в расширенных зрачках отражалась сетка окон, за которой он пытался себя оградить.

Но разве Солнце в обиде на Луну, если та выходит полюбоваться им слишком рано? Разве скалы ненавидят тянущийся к ним и стачивающий их прибой? Разве зацветшая с первым теплом вишня корит весну за то, что та принесла ей следом заморозки?

— Да не хочу я. Что ты такое говоришь?

Юджи шагнул ближе — упёрся в край стола между его коленей, — и поднял ладони к лицу. Он привлёк к себе Мегуми прикосновением губ. Вопросом — самому себе или им обоим, — был ли первый поцелуй случайностью и сколько ещё нужно, чтобы это выяснить.

Второй — Мегуми не ответил.

Третий — обнял его за запястья своими тёплыми ладонями.

Навстречу к нему.

Касание губ — влажное и настойчивое, словно теперь он тоже спрашивал в ответ. Нельзя делать вид, будто ничего не произошло. Больше нельзя убегать от названий. Когда перешёл границу, обратно уже не пустят. А даже если и примут, разве ты вновь там уживёшься?

Что ты будешь делать, Юджи? Что ты чувствуешь теперь?

Сердце колотилось, перебирая каждый

поцелуй

ты давно этого хотел?

поцелуй

это тоже твой первый?

по

Это должно было произойти не так. Всё должно было быть не так.

Он отступил на полшага обратно. Мегуми потянулся за ним, но Юджи отпустил его и лишь прикосновение пальцев скользнуло вниз по запястьям.

Мегуми взял его за руки — пристроил их сложенные ладони у себя на коленях. Не сжимал и не гнал прочь, только гладил ему подушечки пальцев нежным касанием. Так трогаешь бабочку, которая села тебе на руку и вот-вот улетит.

И Юджи не мог оторвать взгляд. Как тянешься, чтобы увидеть самую макушку садящегося за горизонт солнца, и забываешь об осторожности, ведь дальше будет темно и холодно.

Поцелуй отсветом искрил на губах.

Он не мог остаться. И не мог уйти. Он ведь никогда не шёл против своего сердца, а теперь…

— Я не хотел, чтобы между нами всё испортилось. — Голос Мегуми не сделался ни мягче, ни теплее. — Если хочешь, можем забыть об этом. Всё, что здесь останется, к апрелю исчезнет.

— Я не знаю, — вырвалось раньше, чем он успел подумать.

И мысль пришла следом.

Я не знаю. Я честно не знаю.

Об окно что-то стукнулось, спугнув их касания. Юджи обернулся. На крышу села птица, скрежетнув по стеклу когтями, и гулкий стрекот крыльев стих.

— Я уже подумал, это твой воробей, — пробормотал Юджи. — Здесь жарко. Я хочу подышать.

Он шагнул к выходу из теплицы. Дверная ручка еле поддалась онемевшим рукам, и он дёрнул её изо всей силы. Выскочив на улицу, спрыгнул со ступеньки в слякоть.

Ветер бросил в лицо влагу и холод, только спину пробрало испариной. Губы пульсировали, как раскалённые.

Как он должен это забыть?

Как он должен забыть свой первый поцелуй? Почему он вообще должен его забывать? Чего он тогда хотел всё это время, подбираясь всё ближе и ближе — к чему?

Да месяц назад он даже представить себе ничего такого не мог. Месяц назад он разве что думал о том, как дочка владельца лавки, где работал дедушка, умело пакует для покупателей их плетёные шляпы и пропускает звуки в словах, потому что так же быстро говорит, как и вяжет тесёмки. Но он забывал об этом, едва выходил из магазина.

И угодил тем снежком в плечо Мегуми.

Вот же, всё, чего ты хотел, прям в десятку. Только пол не тот.

Он мог в любой день, хоть сейчас, пойти к той девушке и позвать её на прогулку. Откажет — не страшно. Переглянется с юношей из рыбной лавки напротив — пускай.

Он мог закрыть глаза и в любой миг увидеть Мегуми в их первую встречу здесь — в белой рубашке и в окружении белых орхидей, удивлённый тем, что он пришёл.

И всё должно было быть не так.

Дверь щёлкнула за ним.

— Я, наверное, пойду, — заговорил Юджи, прежде чем Мегуми успел что-то сказать.

— Ты больше не хочешь меня видеть?

— Нет…

— Хорошо.

— Ну то есть не в этом… Чёрт.

А в том, что хотел. Поэтому и не мог повернуться.

— Я хочу немного подумать, — договорил Юджи. — Дай мне побыть одному. Ладно?

И двинулся прочь по их следам, наметившим дорожку в слякоти.

Проверить, не сгонит ли ветер тепло с губ.

***

— Что случилось?

Юджи дёрнул футон из шкафа и раскатал его по полу.

— Да что с тобой такое?

Когда он лёг, Джунпей навис над ним — Юджиии, — волосы упали ему на лицо, и он попытался заправить их за уши.

— У тебя такой вид, будто ты выиграл миллион йен.

Может быть, и выиграл. Только не деньги, конечно, — он прижал кулак ко рту, уставившись в потолок. Там плыли — плыли плыли кружились — деревянные балки.

— Только не говори, что у тебя появилась подружка.

— М?

Он приподнял голову, и Джунпей слегка от него отодвинулся.

— У тебя такой вид в последнее время… — Он указал рукой, словно это должно было всё объяснить. — А теперь вот, лежишь и прижимаешь пальцы к губам. Ты что, поцеловал её?

— Нет.

Но он ведь мог сказать. Это ведь не такая уж плохая ложь и вполне допустимая. Если он не скажет, то взорвётся изнутри, а это точно будет хуже.

— Она меня поцеловала, — договорил Юджи.

— Да ладно! — Джунпей раскрыл рот и вновь кинулся к нему. — Кто? Давай рассказывай.

Для верности тряхнул его за плечо обеими руками, словно любопытство вмиг вылечило ему потянутое запястье.

— Эй, оторвёшь. — Юджи прижал к себе руку. — Подруга Цумики. Вы с ней не знакомы.

— И как?

— Приятно.

Приятно. И потолочные балки всё вертелись и вертелись, словно он сам плыл на волнах.

— Красивая? — улыбнулся Джунпей.

— Ну…

Смотря считал ли Джунпей красивым Мегуми. Скажем, как художник.

Он прикусил костяшку, чтобы сдержать нервный смешок.

— Ох! — Джунпей толкнул его и запрокинул голову. — Да я по твоему лицу вижу, что красивая. Можешь не прятаться.

— Просто это же не самое главное в человеке. Важен ведь характер. Внутренние качества.

Джунпей вновь наклонился над ним, теперь нахмурившись и притихнув. Полоток над ним не останавливался, и внутри — в голове и в груди — тоже всё крутилось крутилось крутилось.

— Так у вас с ней всё серьёзно? — спросил Джунпей. — Вы же вроде только познакомились.

— Я не знаю.

— А что она говорит по этому поводу?

Он пожал плечами.

— Так спроси. Сейчас девушки не стесняются и целуют всех подряд. Может, и у тебя с ней так же.

Юджи скосил взгляд.

— А с каких пор ты эксперт по девушкам?

— Я понял, — вздохнул Джунпей. — Влюблённых не образумишь. Короче, ты лучше с ней это обсуди. Мало ли, для тебя это серьёзно, а она так со всеми гуляет. Вдобавок раз она тебя первая поцеловала.

Он сложил ладони на груди и нахмурился.

Но это ведь не просто так. Он бы ещё поверил, что девушка могла поцеловать его ради забавы, но чтобы юноша — другого парня… Чтобы Мегуми поцеловал его?

Мегуми даже добавки к лапше выбирает с такой преданностью, словно ему всю жизнь придётся только их и есть. Если бы это было просто так, они бы легко оставили свой секрет в теплице, чтобы потом его забрали прочь вместе с орхидеями, пальмами и рыбками.

— Может быть. — Юджи улыбнулся. — Но это случилось со мной.

— Ну, как знаешь.

Он рывком сел на футоне. Джунпей отшатнулся, чтобы ему не прилетело в лоб.

— Мне нужно позвонить! — объявил Юджи.

И вскочив — на нетвёрдых, будто во сне, ногах, — бросился на первый этаж.

Господина Иджичи он застал на своём месте, в крохотной конторке. Тот смерил его взглядом поверх очков и поправил стопку книг с отчётностью, из-за которых он всегда выглядел самым задёрганным и несчастным человеком на свете.

— Итадори, опять ты?

— Можно мне позвонить? — выдохнул Юджи.

— Снова? С кем ты постоянно висишь на телефоне? Он тут стоит для вопросов жизни и смерти, а не для того, чтобы вы обменивались сплетнями. Иначе мне же за вас влетит.

— Это вопрос жизни и смерти! — выпалил он.

— Что ещё случилось?

— У моего одноклассника день рождения, и…

— Ну так иди и поздравь его, — махнул рукой Иджичи. — Я вижу у тебя две ноги и целый день свободного времени.

— Но я не знаю, ждут ли меня! — Юджи сжал кулаки. — Только одну минуту. Это правда важно.

Он изобразил самый честный взгляд, на какой был способен. Господин Иджичи продержался пару секунд — тонкие стёкла очков блеснули холодом — и, как ледышка, растаял.

— Давай уже, — вздохнул он. — Вы скоро меня доведёте.

— Спасибо! Спасибо вам, господин Иджичи! Вы лучший!

И он кинулся за угол, где висел телефон.

Едва рычаг дзенькнул, комбинация цифр слетела с пальцев по памяти. По линии пробежал сигнал, поиграв на его нервах, прежде чем отправиться в путь через переезд и оттуда на холм, к дому учителя Годжо. Юджи затаил дыхание.

— Слушаю, — ответили на другой стороне.

— Цумики, привет. — Он поклонился и ладонью стукнул себя по лбу.

Она же тебя не видит!

— Мегуми уже дома? — добавил он.

— Он здесь. А у вас что-то случилось? Вы с ним хоть не поссорились?

Голос долетел с холма обеспокоенным.

— Чего ты так решила?

— Да он пришёл сам не свой. Ещё и с твоей курткой в руках. И не объяснил ничего, только сказал, что ты спешил в общежитие. Так вы поссорились всё-таки?

— Нет. Наоборот.

Она помолчала пару секунд, и тишина оборвалась смущённой усмешкой.

— Наоборот — это как?

— Прости, я глупость сказал, — мотнул головой он. — Можешь позвать его?

— Конечно. Подожди секунду.

В трубке что-то стукнуло — видимо, Цумики пристроила её сверху на аппарат, — и следом он услышал звонкий оклик: «Мегуми! Тебя Юджи к телефону».

Он отступил на шаг из коридора — господин Иджичи склонился над своим журналом, занятый работой, — и вернулся к шипению телефонной линии.

В ней тоже всё плыло и плыло. Помехи кружились, как снежинки.

— Я забрал твою куртку.

Юджи улыбнулся.

Даже если бы Мегуми сказал, что теперь сам не хочет с ним говорить, он бы всё равно улыбнулся, услышав его голос.

— Спасибо.

— Принести?

— Нет, я не из-за этого звоню. Я хотел спросить.

К чёрту эту куртку. Ему даже холодно не было. Он вновь отступил на пару шагов. Второй аппарат был у господина Иджичи — он гонял ребят помладше, когда те подслушивали его разговоры по телефону с начальством или с женой, — но за их звонками не следил.

Дома у Мегуми подслушивать разговоры тоже не станут.

Юджи повернулся к стене, чтобы его голос спрятался между ней и протянувшейся до холма телефонной линией.

— Ты когда-нибудь раньше… — не договорил он. — Ты понял, что я хочу сказать.

— Нет. Ни разу.

И Юджи вновь улыбнулся. Значит, у Мегуми поцелуй тоже первый.

Первый — особенный. Он навсегда запомнится.

— Я ни о чём не жалею, — добавил Мегуми. — Если бы ты ответил по-другому, тогда бы я жалел, потому что тебе неприятно, но не теперь. И никогда не буду жалеть, что бы ни случилось. Даже если это был эгоистичный поступок. И ты, наверное, тоже считаешь, что нам было бы разумнее больше не общаться.

— Разумнее, — повторил Юджи. — Разве что. Но я тоже не жалею.

В трубке шипело. Голова уже не так кружилась, и он прислонился плечом к стене, ожидая, когда оборвётся звонок. Слова, которые они оба — оба, конечно, — не хотели ни говорить, ни слышать, заныли зубной болью.

В школе потом будет неловко видеть друг друга. Но школу ему и вовсе не обязательно заканчивать, это тоже к лучшему. Пару хороших оценок он получил, можно считать, сдержал обещание.

Только трубку повесить первым не мог — как приклеился, — и на линии, не стихая и не сбавляя силы, шёл снег.

А ему до сих пор не было холодно.

— Ты ещё хочешь прийти к нам на ужин? — спросил Мегуми.

Chapter 11: Двое на кромке хацуюмэ*

Notes:

*Хацуюмэ — первый сон в новом году.

Он мог бы утонуть здесь.

На кромке тьмы — в приглушённом свете своей комнаты, — он мог бы утонуть прямо здесь, вдвоём с Юджи. Если бы они оба себе это позволили.

В поцелуях и в том, как Юджи прочёсывал ему волосы, рассыпая вниз по шее мурашки. В том, как Юджи случайно — или нарочно? — задевал край его свитера. Как его пальцы проходились по обнажённой коже на пояснице, прежде чем сбежать оттуда и спустя миг вернуться вновь.

От Юджи пахло чистотой — он вдыхал запах с волос, — и теплом его тела. Ещё немного — домашней готовкой. Ещё немного — обещанием рассвета и скорой весны.

Он мог бы остаться здесь. Где поцелуи — всё равно что звёзды на ночном небе. Вспыхивали и собирались в созвездия, мерцая на коже, а затем умирали, сменяясь всё новыми и новыми.

Это знакомое?

Я ещё ни одного не знаю.

Как назовёшь?

Ты выбирай.

Изучал их, где только мог дотянуться, — слушал в ответ обрывки названий и зыбкого дыхания. Им ничего не спугнуть. Один поцелуй приземлился в центр ладони, и Юджи хохотнул.

— Что смешного? — пробормотал Мегуми.

— Ты каждый раз спрашиваешь.

— Потому что ты постоянно смеёшься.

— Я же говорил. Мне не смешно, у меня просто настроение хорошее.

И Мегуми снова чмокнул его в ладонь. Чтобы не испортилось.

Юджи накрыл его щёки руками — спрятав под одной след прикосновения, — и повернул лицом к себе. С губ слетали смешки вместе с поцелуями, словно в непроглядной ночи вспыхивали звёзды.

Неужели это правда происходит с ними? И Юджи в самом деле здесь. И его руки почти забрались ему под свитер, то скользя на сантиметр выше, то опускаясь вновь лишь на половину. Обжигая касаниями по ошибке.

Ошибка? Горячие ладони легли на кожу — почти до груди, так близко к сердцу, что отпечатками пальцев могли бы прочесть его. На сантиметр дальше, чем он позволял себе представить, и мурашки протянулись вниз по животу.

Где теперь тоже жили мысли о Юджи.

Мегуми поёжился.

— Ты боишься щекотки? — Юджи пробежался ему по рёбрам.

— Ай.

Он поймал ладони, прижав руки к бокам.

— Не боюсь.

— Боишься, — повторил Юджи.

— Немного, — пробормотал он.

Затем повернулся — сердце затосковало по теплу касаний, словно мечтая утонуть с ними в хорошем сне, — и лёг на спину.

Реальнее Юджи не стал — обратился в последнее сновидение уходящего года. Менее живым — тоже. Можно быть рядом. Можно коснуться.

Даже тебе можно.

Пальцы ткнулись Юджи в ладонь, оставив на ней тени, и Юджи взял его за руку.

В свете настольной лампы тени гладили ему лицо — тронули мягкие ресницы и красивый рот со шрамом в уголке губ. Затушевали рубец у брови.

Мегуми не спешил спрашивать. И Юджи не спешил отвечать. Когда-нибудь они будут идти со школы или есть закуски в уличном кафе, или изучать расписание поездов, и затянется одна из тех пауз, которые похожи на умиротворённость воскресного утра, а Юджи повернётся к нему и: «Я тебе не рассказывал…»

Одну из тех историй, которые — Юджи проболтался мельком, — никто не любил слушать, потому что он не унаследовал дедушкино умение рассказчика. Не умел сплетать историю, не умел объяснять.

По всем признакам они должны были раздражать и его, но — ему Мегуми так и не признался — совсем не раздражали.

Он лишь торопился сохранить каждое воспоминание о Юджи, чтобы затем провести с ними вечность.

— Я подумал… — пробормотал Юджи.

— М?

— Не так уж плохо, что один из нас не девчонка. Скажи?

— Не так, — выдохнул Мегуми.

Он откинулся на подушку, и Юджи тряхнул его за согнутые колени.

— Что?

— Ничего.

— Почему у тебя тогда сразу такое лицо?

— Ничего, — повторил он. — Тебя это сильно тяготит?

Юджи пожал плечами. Улыбка погасла на миг, как колыхнувшееся от сквозняка пламя свечи.

— Немного, потому что мы не можем рассказать никому. Тебя — нет?

— Я не занимаю себе этим голову.

— И всё прочее, к чему ведут такие отношения.

— Я просто об этом не думаю, — повторил он. — Если этого не произойдёт, то тешить себя иллюзиями…

— Бессмысленно?

Он повёл плечами и уставился в потолок.

Жестоко. Он выбрал бы это слово.

Только не хотел ни озвучивать его, ни впускать в ленивое тепло последней в году ночи. Это как самый поздний час, когда всё за день сделано, а новое начинать уже поздно — ничего не изменится, не исчезнет и не испортится. Даже по его вине.

Особенно по его.

Улыбка вернулась на губы, как разбалованный беспечный кот, который привык, что его всегда здесь кормят.

Если проблема только в «нельзя рассказать», с этим он жить готов. Пока Юджи способен обходиться без «всего прочего».

— Так а что неплохо?

— Иначе мы бы не смогли оставаться одни в твоей спальне, — без запинки ответил Юджи, словно вопрос его обрадовал. — Работать вместе. Ходить в изакаи. Гулять вдвоём допоздна.

— Целоваться, — пробормотал Мегуми.

— Целоваться.

— Вдобавок теперь все знают, какой ты старательный. Зубришь тут почти сутками. Даже в канун Нового года не можешь оторваться от учёбы.

Юджи погладил его по тыльной стороне ладони мягким касанием.

Словно «учёба» и в самом деле хороша, и от неё совсем не хотелось отрываться, и её тоже приятно держать за руку, а ещё приятнее — целовать.

— Я просто думаю о том, как дедушка был бы рад, если бы я рассказал, что у меня появилась приятельница.

— М-г.

— Представь, как за тебя были бы счастливы Годжо и Цумики.

Его согнутые ноги Юджи обхватил свободной рукой и положил голову на колено.

Мегуми лишь прикрыл глаза. Не пытался ничего вообразить — только впитывал нежное прикосновение пальцев и его объятия. Как самая длинная ночь, которую он больше не хотел никуда гнать.

Даже Юджи он не мог ответить, что его всё устраивало. Не анонимность, но всё остальное. Что он тоже парень и с ним не нужно ничего объяснять. Им можно всё — всё за запертой дверью. Только бы никто не увидел и ничего о них не узнал.

Ему хватило бы и того, что Юджи просто здесь, рядом. И что ему приятны на ощупь тени этой комнаты.

— Я думаю, Годжо догадывается. — Мегуми открыл глаза. — Немного. Не обо всём, конечно.

— Думаешь?

— Да, я уверен.

— Ладно. — Юджи скривился, передёрнув плечами. — Не могу понять, пугает меня это или радует. Он всё ещё мой учитель.

— Хотя бы это не такая уж страшная тайна.

— Как там было… — Он глянул через плечо. — «Смертельный секрет». Слушай, другого же названия не нашлось.

Мегуми тоже вытянул голову.

Книга — со словами Норитоши, которые в этом году никто не прочтёт, — до сих пор лежала в ящике стола.

— Но ты вроде не переживаешь, — заметил Юджи. — Из-за того, что он знает, я имею в виду.

— Не очень. Нет.

Мегуми вновь положил голову на подушку.

То, что Годжо знал о них с Юджи, раздражало и смущало его, но под слоями раздражения, как под коркой льда, залегла гладь спокойствия. Сродни тому успокоению и стыду, что дают бирки с домашним адресом, пришитые под одежду ребёнка материнской рукой.

Переживаний в этом году им и так хватило. Юджи хватило учёбы.

Только поцелуев — нет.

Едва они остались одни на его день рождения, Юджи первым поцеловал его. И с тех пор не упускал ни единого шанса — в спальне, в теплице украдкой, около речки, куда не проникал свет фонарей. Словно ему было мало, пока поцелуев не станет больше, чем звёзд на небе.

Разве это недостижимая цель?

Юджи наклонился к нему. Опала тьма ночи, словно дымка, окутав его собой, и прикоснулась к губам — легко, как щекотка ресниц, — она требовала всё больше и больше, прежде чем Мегуми раскрыл рот, чтобы впустить её в себя целиком.

Тьма оставляла по себе тепло и мурашки. Она вибрировала не то предвкушением, не то страхами, что кто-нибудь без стука откроет дверь — даже если никто с детства не входил к нему без стука, — и увидит их здесь.

Ему поцелуев тоже не хватило. И никогда не хватит. Но он готов был собрать их все, как цветы с волос, пока Юджи не устанет прятаться ради него.

Юджи лёг рядом. Уткнулся ему в плечо лбом, и Мегуми, тоже ни на миг не запнувшись, его обнял.

Главное, не держать слишком крепко.

— Вы завтра пойдёте в святилище? — пробубнил Юджи ему в руку.

— Конечно. Мы каждый год ходим.

— Втроём?

— Да, Цумики и Годжо вообще очень нравятся эти вещи. — И чуть подумав, Мегуми добавил: — Вообще-то мне тоже нравятся, но больше та часть, когда мы выбираемся из толпы и идём домой. Я каждый раз думаю накопить на камеру, чтобы поснимать храм в снегу, но к началу учёбы эта мысль проходит.

Руку сквозь ткань тронул смешок.

Я же говорил. Мне не смешно. У меня просто настроение… Он погладил Юджи по мягким волосам с колючими кончиками его свежей стрижки.

— Пойдёшь с нами?

— М-м, нет, завтра днём не смогу. — Юджи приподнял голову — на лбу у него отпечатался узор свитера. — Я договорился с Джунпеем. Не хочу, чтобы он первого числа был один.

— Я не подумал, — проговорил Мегуми. — Ты просто не изменяешь себе.

— Но ты же вечером будешь здесь?

— Конечно.

— Пока я не забыл… Напомнишь мне про открытку от Цумики?

Он кивнул, и Юджи лёг вновь.

Цумики подарила им с Юджи праздничные открытки с рисунками Иватэ. Ещё пару штук — Годжо. Десяток — госпоже Иейри. Она даже подписала одну для господина Итадори и другую, с фотографией Токио, для Джунпея, ведь знала, что они с Юджи дружат и он мечтает поступить в столицу.

Мегуми с детства считал, что её доброта — это наивное желание закрыть глаза на несправедливость в жизни. Цумики ведь сполна насмотрелась. Может, убедила себя, что судьба её не тронет, если она будет добра ко всем и каждому, как монах, который позволяет комару кусать его.

Но некоторые люди просто способны на это. Они такие сами по себе. Им просто не приходит иное в голову.

Как другие люди, вроде него, созданы иначе, ведь даже их хорошие поступки — это не порыв души, а взвешенный выбор. Они не испытывают настоящую радость точно так же, как не способны испытать искреннюю доброту и любовь.

Юджи тоже ни на что не закрывал глаза. И он тоже был добр ко всем.

А он эгоистично решил, что может забрать себе его сердце, хотя ему должно быть достаточно того, что Юджи просто есть, даже если не рядом с ним. Ведь благодаря таким, как он, жизнь — со всеми несправедливостями и к хорошим, и к плохим людям, — становится немного выносимее.

— Не хочу никуда идти, — пробормотал Юджи.

— Нужно.

— Я знаю. Но там слякоть и противно, а тут тепло, и мне так лень.

— Ты всё равно пойдёшь.

— И ты здесь.

— Я и завтра тут буду.

— Это хорошо, — пробормотал Юджи и потёрся лбом ему о плечо.

— Послезавтра тоже.

— М-м.

Юджи тряхнул головой, смаргивая туман из поцелуев и праздничного сакэ. В честь Нового года — по капле.

И поцелуев — намного больше того.

— Если помнишь, я вообще здесь живу, — хмыкнул Мегуми.

Из спальни они выбрались всё ещё слегка пьяные — разгладили мятую одежду и в ванной перед зеркалом причесали волосы.

Когда они вышли, Годжо читал за кухонным столом. Не отрываясь от книги, таскал закуски, которые остались с ужина. Рядом еле слышно бубнили голоса радио, составляя ему компанию.

Доволен он был или одинок — этого Мегуми никогда понять не мог.

— А я уже собирался идти и стучать к вам. — Годжо отложил книгу.

Взгляд Юджи метнулся к часам.

— Да что за… Почему уже так поздно? — возмутился он.

— Отсюда до больницы — десять минут, — ответил Годжо. — У тебя даже запас есть.

— Да, но… — Юджи повернул голову. — Я надеялся, что мы с Мегуми вместе пойдём. Ему ведь ещё нужно вернуться обратно, чтобы отметить с вами.

— Я успею, — кивнул Мегуми и потянул его за руку.

Они бросились к выходу — наспех зашнуровывать ботинки и одеваться. Годжо тоже пошёл за ними.

Мегуми поднял взгляд — он стоял, прислонившись плечом к стене и прихватив с собой тарелку закусок.

— А ты ещё можешь потянуть за свои ниточки в министерстве, чтобы мы с Юджи вместе поехали на соревнования?

Юджи фыркнул.

— Я больше на это не поведусь, — пробубнил он, не отрываясь от шнуровки. — Я уже понял, что это у вас шутка такая.

— Не знаю, не знаю, — Годжо со вздохом откинул голову. — Это будет довольно сложно. Придётся поспрашивать у пары людей. Провести несколько встреч. Такие вещи решаются на самом высоком уровне.

— Твои способности не знают границ, — ответил Мегуми.

— Лесть?

— Благодарность.

— Подхалимство? — Годжо поднял бровь. — Юджи, что ты с ним сделал? Я его не узнаю.

— Да я один раз тебя попросил…

Юджи оборвал его, дёрнув за штанину.

— Одевайся. Мы опаздываем.

И Мегуми рыкнул, прикусив язык. Только злость мигом испарилась — он заметил, что Юджи до кончиков ушей покраснел, словно ему передались отголоски его собственного стыда.

Может, зря он сказал, что Годжо знает?

Из коридора вышла Цумики, всё ещё в нарядном платье. Увидев, что они оба одеваются, она глянула на Годжо — тот лишь молча протянул ей тарелку, и она выбрала себе пару кусков рыбы в тэмпуре.

Юджи как раз застегнул куртку и вытянулся, словно на уроке физкультуры.

— Спасибо огромное за всё, что вы для меня сделали, учитель Годжо, — проговорил он и повернулся к Цумики. — И тебе спасибо больше. Благодарю вас за гостеприимство и за то, что позволили мне быть вашим гостем.

— Это мы тебе благодарны, — улыбнулся Годжо. — Передавай от нас поздравления господину Итадори.

— Может, как-нибудь познакомишь нас с ним, — добавила Цумики.

— Конечно! Он будет счастлив. С Новым годом! — Юджи им поклонился.

Годжо ответил ему кивком. Цумики — коротким поклоном. И Мегуми улыбнулся, глядя на них троих — вспомнив, что открытки Юджи сгрёб со стола и теперь держал их в нагрудном кармане.

Он тоже выпрямился.

— Только не задерживайся, — попросила Цумики. — Ты же хоть собираешься вернуться?

— Конечно. Я обещаю.

— Вот бы придумали какую-нибудь вещь, которую можно носить на руке, чтобы следить за временем, — заметил Годжо. — Тебе же вроде понравился подарок Нолана. Ты чего не носишь? — Он поднял руку и потянул за ремешок своих часов. — Вот. Держи.

Часы он бросил ему, и Мегуми их словил. Взамен отправил кивок и улыбку — между благодарностью и подхалимством, — а затем толкнул Юджи в плечо.

— Пойдём!

Обратная сторона циферблата ещё грела ладонь, когда они вылетели на улицу.

— Пытался я носить свои часы, — пробормотал Мегуми. — Я же говорил ему. Они мне постоянно мешают и за всё цепляются.

— А я хотел купить, — ответил Юджи. — Но подумал, что разобью.

— Я тебе покажу потом. Очень неплохие часы.

И они заспешили, шлёпая по свежему снегу и примерзающей грязи.

Бежали мимо праздничных сценок в домах — из одного окна выглянула девушка возраста Цумики, проведя их взглядом, а из соседнего сверкнула золотыми глазами кошка, словно пожелание, чтобы они поймали ту мышь, за которой гнались.

Холодно не было — не так, чтобы остудить их разгорячённые лица, — разве что сырость просилась под воротник. Насмехалась над ним — посмотри, посмотри, забыл надеть шарф, а тебя ведь всегда считали таким собранным.

На крутом спуске дорога заскользила, и Мегуми вытянул руку, чтобы удержать Юджи, если он будет падать, только пальцами наткнулся на его ладонь.

Взглядом — на усмешку. «Ну чего ты?» Юджи и сам готов был его ловить.

Фонарь, который освещал переезд, осы́пал их густым снегом. Они перемахнули через рельсы, и Мегуми вдохнул ртом снежинку, унеся с собой холод на языке.

— Сколько у нас времени? — спросил Юджи, когда показалось здание больницы.

— Хватит, — бросил Мегуми.

— Ты даже не посмотрел.

— Мы же не зря так бежали.

— Да, но если ты будешь встречать Новый год с дежурным на переезде, Цумики мне этого не простит.

Он готов был рискнуть.

Пока они спускались, снег повалил сильнее. Заскрипел под шагами, когда они свернулись в парк, прячась от света. Мегуми стряхнул снежинки с пальто и только теперь заметил, что, застёгиваясь, пропустил пуговицу.

Зайдя на пару метров вглубь, Юджи остановился первым — глаза понемногу привыкали к темноте, и очертания на фоне освещённого двора проявлялись, как фотография под воздействием химической реакции. Он ожидал, что Юджи вновь улыбнётся, потому что Юджи всегда улыбался ему на прощание, но

— Мегуми, — голос его стал тихим и невесёлым.

— Что?

В волосах и на плечах у него блестел снег. Пара снежинок залегли на ресницах — ослепительно белые, будто они прокололи собой ночь. Его лица Мегуми почти не видел, но казалось, что оно ничуть не веселее, чем голос, и только теперь он почувствовал, какая промозглая сегодня на самом деле погода.

А был ли в этом городе кто-нибудь такой же отчаянный, как они? Кто так же прятался, чтобы тайком побыть вместе? Во всей стране? Во всём мире? В спешке, с промокшими ботинками.

В прошлом? Может быть, пятнадцать лет назад двое других парней — в своём городе и на краю своего собственного сновидения, — точно так же не хотели прощаться друг с другом.

Надеясь, что время, которое никогда никого не щадило, сжалится над ними двумя — только над ними, они никому не расскажут, пожалуйста, ведь только им это по-настоящему нужно — и немного их подождёт.

Мегуми попросил бы пятьсот лет, но сторговался бы за пять лишних минут.

— Я хотел сказать тебе, — начал Юджи.

Затем взял его за руку, словно ему требовалось за кого-нибудь держаться, чтобы выговорить эти слова. Ладонь у Юджи была влажная и холодная, но, даже если бы от этого зависела его жизнь, Мегуми всё равно не смог бы её оттолкнуть.

— То, что мы встретились, — это лучшее, что произошло со мной в этом году. Я стараюсь не думать об этом, но ты уже сам догадался, что моему дедушке не станет лучше. И вдобавок хозяева нашего аннекса прислали письмо, что у них финансовые трудности и им пришлось найти новых арендаторов. Как по мне, так пусть бы они нам сразу сказали.

Мегуми бросил взгляд ему за плечо — на больничный двор, — и вновь посмотрел на Юджи.

— Я даже не хочу представлять, каким будет мой следующий год. Но сегодня у меня был хороший день, только потому что ты — со мной. Хочу, чтобы ты это знал.

Он притих, поглядев на их руки, и Мегуми поймал в уголке губ улыбку. Эгоистичную. Виноватую. Но Юджи мог бы поцеловать его, сравняв счёт со звёздным небом, а он отдал бы все поцелуи только за одни эти слова.

Если бы он был способен на радость, наверное, его собственное счастье выглядело бы так — он получил и то, и другое. Хоть раз.

Их встреча — лучшее, что произошло с ним за всю его жизнь. Только сказать этого Юджи он не мог, иначе обяжет его признанием, точно клятвой. Драгоценный любимый клинок с острым лезвием, который так дорог владельцу и который однажды убьёт его. Словно он лелеял свою собственную смерть.

— Тогда в следующем году я тоже буду с тобой, — ответил Мегуми. — Если ты хочешь.

— Я тут такую речь тебе произнёс, а ты спрашиваешь. Ты вообще меня не слушал?

— Думаешь, я тебя не слушаю? — возмутился он.

— Тогда не заставляй меня повторять!

Не буду.

Он шагнул вперёд — положил руки Юджи на плечи и передал ему снежинку поцелуем. Самым тёплым. Горстью от того, что накопилось в сердце. В таком поцелуе ничего не скроешь — ни единого слова, — как бы он ни заставлял себя молчать.

И едва холод на губах растаял, Юджи вновь рассмеялся.

Домой Мегуми бежал, сжимая часы в кулаке, словно прятал их от всего мира, чтобы тот не смог проверить, сколько времени у них осталось.

Сам он тоже смотреть не стал.

Chapter 12: Человек из Токио

Он был не из тех людей, которых угнетает чёрно-серый пейзаж Мориоки, но только когда они с Юджи въехали в Токио с его зелёными парками, бегущими речками и солнцем на зданиях, он понял жалобы всех, кому в Мориоке зимой не хватает красок.

Снега в столице не было. Накануне прошёл дождь — трамвай ехал по лужам, тревожа заводи голубого неба и облаков. Город выглядел ещё более суетным, чем осенью, когда они с Годжо ездили в университет на разведку.

— Последняя, — заговорил с ним Юджи.

— М?

— Будешь? — Юджи поводил сливой на зубочистке перед его лицом, словно чтобы сделать её привлекательнее. — Последняя.

— Ешь.

— Точно? Ты молчишь с тех пор, как мы вышли из гостиницы.

— Доедай. Упадёт сейчас.

— Ладно, просто у тебя вид такой…

Не договорив, он вновь повернулся к окну.

Трамвай ехал по теневой стороне улицы, и свет, отражённый от соседних зданий, лёг Юджи на лицо, как ластик, крадущий цвета. Будто солнце запомнило, что он из Мориоки, и решило, что здешние краски ему не положены. Сливу Юджи доел и теперь пожёвывал зубочистку, следя за дорогой.

— От них язык красный, — пробормотал Мегуми.

— Я знаю, — усмехнулся он, и его язык мелькнул в уголке рта.

Вместо улыбки Мегуми прикусил губу — на вкус, как дорожная пыль, склеенная сладостью от единственной сливы, которую он смог проглотить.

В Токио они приехали первым поездом. Мегуми вылетел из дома затемно, перекусив остатками вчерашнего ужина. Когда он сбежал с холма, в назначенный час Юджи уже ждал его у переезда — стояла глубокая ночь, и он потирал руки, переминаясь с ноги на ногу. Даже его дыхание, зажжённое фонарём, взмах руки и улыбка выглядели замёрзшими и сонными.

Рассвет встретил их час спустя, по дороге к Сендаю, и когда Юджи обернулся поглядеть на очертания города, в котором родился, солнце пробилось из-за деревьев и окрасило его щёки золотом.

— Люблю длинные поездки. — Юджи сложил руки на спинке скамьи и, зевнув, пристроил на них подбородок. — Можно ничего не делать, и всё равно нет ощущения, что ты мог бы заняться в это время чем-то полезным.

Мегуми кивнул. Он тоже любил.

Если бы ещё существовал мир, в котором он мог бы поцеловать Юджи в этот миг.

Когда они прибыли в Токио, солнце — точно конторский служащий, который уже в восемь утра мечтает закончить день — спешило к полудню, насилу забравшись на высокие крыши.

Мегуми щурился даже от него. И от шума, и от людей. Обычно ему нравилась местная публика — даже назойливые продавцы, увешанные своим барахлом, бегающие дети и стук шахмат около лавок, где старики расставили доски. Всё это давало чувство сопричастности, которого он не испытывал в Мориоке, — одинокой близости среди одинокой толпы. Но сегодня шум вокзала вклинился болью в голову и с выходом на улицу так и не стих.

Когда они остановились осмотреться около парка Хибия, к ним подошёл иностранец и на кашеобразной смеси языков спросил, как пройти к вокзалу. Юджи указал ему дорогу и, едва иностранец отошёл, повернулся со стуком в плечо — нас приняли за токийцев! Мегуми вздохнул и молча повёл его прочь из парка. Им ещё нужно было оставить вещи в гостинице, куда вечером приедет тренер Кусакабэ с десятком участвующих в соревнованиях парней.

День обещал быть длинным.

И длинный день только начинался.

— Токио совсем отстроился, — заметил Юджи. — Знаешь, я вроде понимаю, почему дедушка так волнуется насчёт моего будущего, но я думаю, он переживал бы меньше, если бы смог увидеть столицу.

— М-г.

— Скоро весь город будет выглядеть, как ваш дом.

— Ну да.

— Мне кажется, мы бы хорошо вписались в Токио. Что думаешь?

— М-г.

— Тебе совсем не интересно?

Юджи повернулся к нему. Воодушевление на его лице погасло, словно он поделился рассказом о любимой книге, а собеседник ответил, что читал её и пришёл к выводу, будто сюжет — чушь, автор — бездарь, а персонажи — идиоты.

Он расстроился.

Из-за тебя. Доволен? Снова из-за тебя.

Мегуми вытянулся, чтобы посмотреть в окно. Солнце резануло по зрачкам, оставшись медным привкусом в горле, и боль отголоском сползла по задней стороне шеи.

Он вновь глянул на Юджи и попытался улыбнуться.

— Нет, мне нравится. Тебе идёт Токио.

Но воодушевление исчезло, как гаснет залитый водой масляный фонарь. Юджи вынул зубочистку — она придавала ему беззаботный вид — и разломил её надвое.

— Можем не ехать, если не хочешь.

— Я неделю провёл на телефоне, — напомнил Мегуми. — Я не собираюсь отказываться от этой встречи в последний момент.

— Да, но я имею в виду, не страшно, если ты передумаешь.

В голосе зазвучало беспокойство, даже сквозь шум трамвая, словно Юджи заглянул в его душу и, окунувшись, выбрался оттуда, чтобы греться на солнце.

Мегуми вздохнул и потёр лоб тыльной стороной ладони.

Если бы он сам знал.

— Я не передумаю, не в этом дело. Просто я вообще не спал сегодня. Сейчас выйдем на воздух, и я оживу.

— Хорошо. Ну да, я немного поспал в поезде. Видимо, поэтому чувствую себя лучше.

— М-г.

— Тогда я буду молчать. Если что, одёргивай меня.

Юджи вновь вернулся к окну.

Пока он возился с картой, Мегуми откинул голову на спинку сиденья и прикрыл веки. Он слышал голоса — но не разбирал фраз. Он слышал звуки шагов — но не разбирал, приходят они или уходят. Чувствовал, как локоть Юджи задевает его плечо — но не знал, расстроен он или нет.

Чем вообще он мог нравиться Юджи?

Кроме того, что оказался в нужное время и в нужном месте. Чем он мог так сильно понравиться Юджи, что теперь тот готов был пойти вместе с ним куда угодно?

Последовать, даже если он сам побоялся бы его позвать.

За веками краснели солнечные зайчики — прыгали по вагону, — и головная боль пульсировала, играясь с ними в догонялки. Под перезвон колокольчиков и выхваченных из шума названий — Шинджуку, Минато, парк Сиба, куда мама водила их с Цумики.

Сейчас он раскроет глаза и увидит на коленях свои собственные детские руки, а под подошвами дзори¹ не ощутит пола. Почувствует бережную хватку на запястье и коснётся прохладной ткани кимоно цвета лилий.

Только не станет поднимать взгляд, ведь даже здесь не сумеет её вспомнить.

— Мегуми. — Юджи тронул его за плечо.

— М?

Он огляделся по сторонам, прищурившись. Вокруг — те же пассажиры, с которыми они ехали с вокзала, а за окном — всё те же серые двухэтажные постройки, которых тут не было, когда…

В ту пору их не было. И Юджи всё ещё сидел рядом с ним, сверяясь с его записями и купленной на вокзале картой.

— Нам выходить на следующей.

— Уверен?

— Вообще-то это ты должен был следить, — пробубнил он.

Не в упрёк — Юджи бросил ему наживку, чтобы он, не жуя, отправил ответ. «А что, мы уже за пределами города?» или «Легко говорить, когда сам с Сендая до Токио сопел мне в ухо».

— Извини, — ответил Мегуми. — Спасибо, что не забыл.

— Да что с тобой? — нахмурился Юджи.

— Говорю же, у меня просто голова тяжёлая. Пойдём.

Расспросить его Юджи не смог. Пришло время выходить, и он поспешил сложить карту, путаясь в сломах бумаги.

С трамвая они спрыгнули на обочину — та заросла самосевным уличным рынком. Ветер, который до этого трепал рекламу на фасадах, сдул ему чёлку со лба, словно пытаясь остудить головную боль.

Мегуми прикинул, что отсюда придётся идти минут пятнадцать. Было бы неплохо отдать навигацию Юджи — маркеры на карте никак не хотели собираться в маршрут, — но тогда это вызовет старые вопросы, а новых ответов на них он так и не придумал.

Вдобавок если Юджи начнёт петлять, он вспылит и выставит себя сволочью.

— Слушай, я понимаю, что у тебя здесь не самые приятные воспоминания, — заговорил Юджи, когда они оставили шум главной улицы за спиной.

— Ничего. Это было давно.

— Да, но ты с тех пор сюда не возвращался. Или…

Он качнул головой.

— Я тоже думаю, что нельзя убиваться из-за чего-то всю жизнь, — добавил Юджи. — Имею в виду, чтобы всю жизнь только об этом и думать. Но огорчаться ведь тоже нормально. У меня тоже были не лучшие воспоминания, когда мы проезжали мимо Сендая. Я не говорю, что они похожи, но…

Мегуми глянул на него.

Или Юджи потерял мысль, или он не смог проследить за его словами.

— В общем, — договорил Юджи. — Мне легче, когда я знаю, что другие меня понимают. Может, у тебя тоже так.

— Конечно.

Солгал он.

Как сделал бы всегда и с любым другим человеком.

Почему он мог поцеловать Юджи, но не смог рассказать ему обо всём, что здесь случилось?

Зачем он позволил Юджи поцеловать его, если не мог раскрыть перед ним своё сердце?

Он ведь не виноват ни в чём. Он ведь тогда был ребёнком. Он ни в чём не виноват, и Юджи тоже не станет его винить. Юджи никогда его за это не возненавидит. Юджи просто не способен на такую ненависть, которую он испытывал сам к себе.

Да почему он вообще должен рассказывать?

Мегуми огляделся. По левую руку пошли приватные дома в переплёте голых деревьев, по правую в пейзаж встряло уродливое здание школы, которое напоминало упавший посреди города кирпич.

В воспоминаниях — приукрашенных и обворованных временем — здесь были окружённые густой зеленью усадьбы. Тёплый масляный свет и шелест шёлковых голосов, как причёска с цветочной заколкой.

Воспоминания настоящие или украденные из картин и фильмов.

Было много дыма.

Много огня.

Много… Не смотри.

Годжо прикрыл ему глаза рукой.

— Здесь всё равно не осталось ничего, что я помню, — ответил Мегуми и тряхнул карту, чтобы её расправить. — Ладно, по-моему, мы…

Дом, который они искали, выглядел опрятным и обжитым — одноэтажный, с парой молодых клёнов во дворе и свежей черепичной крышей.

Дверь им открыл недовольного вида юноша на пару лет младше них. Он буркнул себе под нос — можете оставить куртки здесь, — а затем проводил их на энгаву² с видом на внутренний двор. Спустя пару минут следом вышла хозяйка, госпожа Мори, и паренёк, окинув их мрачным взглядом, испарился.

Они сели напротив неё за низким столом. От предложения чая отказались в один голос и глянули друг на друга, словно ища в чужом доме хоть что-то знакомое.

Будто сверялись, что они там, где должны быть.

Госпожа Мори оказалась не ровесницей дедушки Юджи, как они предполагали, — Мегуми накинул бы ей лет десять или пятнадцать. Ум у господина Итадори был ясный, как оконное стекло, но даже он то не мог вспомнить слова, то подолгу путался в хронологии событий. Как бы вся эта поездка получилась не зря.

Мегуми уже собирался заговорить сам, когда госпожа Мори сунула руку в глубокие складки вязаной кофты и вытащила оттуда пачку сигарет. Затем указала на дверь.

— Если этот узнает, что я курю в доме, дочка опять закатит мне скандал. — И глянула на Юджи. — Подай-ка мне спички. За тобой, на третьей полке. И пепельницу прихвати.

Юджи поднялся. Порывшись на полке, за фарфоровой лягушкой он обнаружил пачку спичек и стакан с подгорелыми стенками.

Просить о помощи вновь госпоже Мори не пришлось — Юджи сам помог ей прикурить и приоткрыл стеклянную дверь на улицу, чтобы дым выветривался.

— Спасибо большое, что согласились встретиться с нами, — улыбнулся он, усевшись обратно.

— Пустяки. Мне здесь скучно. Хоть с вами поговорю.

Огонёк в её руке подрагивал. Такой же мерцал в глубине её глаз, среди тяжёлых морщин — совсем не замутнённый. Мегуми попытался представить её моложе, но смысла в этом не нашёл — сама она не приходилась родственницей Гето Сугуру, это её покойный супруг был его двоюродным дедом.

По спине пробежал холодок. Пока он изучал черты госпожи Мори, сам не заметил, что она точно так же всматривалась в его лицо.

— Значит, с тобой моя дочка говорила по телефону?

Он кивнул.

— Как ты сказал? Зенин…

— Мегуми, — договорил он и добавил: — А это Итадори Юджи. Мой друг.

Словно присутствие Юджи способно было развеять собирающиеся тёмные чары, как талисман от проклятия.

Госпожа Мори усмехнулась.

— Надо же. Даже если бы я не знала твоей фамилии, я бы всё равно его вспомнила. Как две капли воды похож, только младше. Как его зовут?

Горло склеилось. Не вдохнуть.

— Тоджи.

— Зенин Тоджи. — Она покивала. — А я уже думала, что забыла всё. Боялась, вы приедете сюда, а я ничего вспомнить не смогу. Сколько воды с тех пор утекло. Но как увидела тебя — смотри. Всё помню.

Краем глаза он заметил, что Юджи поёрзал рядом с ним.

Госпожа Мори сделала длинную затяжку и выпустила дым вместе с вопросом:

— Так вы хотите…

— Восстановить связи, которые были здесь у моей семьи, — повторил Мегуми то же, что сказал её дочери по телефону. — Вы тогда жили по соседству…

— Я очень хорошо помню твоего отца, — перебила она. — Нет, отлично помню вообще-то.

— Неужели?

— Мой муж, конечно, чаще с ним беседовал. По работе тоже. Но он бывал у нас на ужине и подвозил нас с дочками в город пару раз. Мы же все тут были соседи.

Мегуми сцепил зубы.

— Рад знать, — выговорил он.

— Ещё бы. Очень строгий человек. — Она поводила перед собой сигаретой. — Твой отец. Очень строгий и такой… Всегда собранный, всегда осторожный, даже с приятелями. Но очень умный. Я по твоим глазам вижу, что ты такой же.

Он повернул голову к Юджи.

Да ладно?

Яблоко от яблони.

И Юджи, перехватив его молчаливую фразу, повернулся к госпоже Мори.

— Вообще-то Мегуми очень мягкий и добрый человек. Мы здесь с официальным визитом, поэтому, конечно, мы ведём себя сдержанно.

— С официальным визитом? — пробубнил Мегуми.

— А что? — шепнул Юджи.

— Лучше бы ты сказал, что я тупой как пробка. И то было бы правдоподобнее.

Юджи попытался пригвоздить его взглядом. Словно ему нужно было заставить его поверить в эти слова здесь и сейчас, иначе они не уйдут отсюда.

Но отвлёкся он первый.

Госпожа Мори сбила кончик сигареты, и часть ударилась о стенку. Сквозняк подхватил пепел и потянул его за собой по столу — к подушке, на которой она сидела, и сложенным на полу журналам и книгам.

Будет много дыма.

Много огня.

Много… Не смотри.

Мегуми мотнул головой и подвинул стакан ближе к её руке. Видимо, дочка закатила бы ей скандал, просто чтобы она не спалила этот дом ко всем чертям.

— Как твой отец сейчас? — спросила госпожа Мори, даже не глянув на пепельницу.

— Он мёртв.

— Очень жаль. Цепкий был человек. Цепкий, вот прям как тиски. На таких людей опирались раньше, не то что сейчас, сплошная коммерция. Наняли мы тем летом рабочих, чтобы…

Он опустил голову.

Слова втекали внутрь, питая боль, словно приток — реку. Оседали за глазами, впиваясь в виски.

Ничего он не хотел знать о своём отце. Всё, что он помнил о нём, — это то, как его отсутствие придавало форму их с матерью и Цумики жизням.

Ваш отец написал.

Я должна передать его письма.

Он приедет на неделю.

Пойди поздоровайся, Мегуми.

Его ведь даже не призвали на службу, как отца Итадори. Он стал военным, чтобы доказать своей семье, что способен выбиться в люди без них. Именно из-за таких цепких командиров, на которых всегда можно положиться, страна и попала в эту войну.

То, что он не вернулся из Китая, — это лучшее, что он мог для них…

— С Гето Акирой?

Голос Юджи вернул его на энгаву.

— Что вы сказали? — спросил Мегуми. — Простите.

— Я сказала, что твой отец дружил с Аки, — ответила госпожа Мори. — Вы же про него хотели узнать.

Гето Акира — отец Сугуру.

Он бросил взгляд на Юджи, и тот подался вперёд, словно ожидая развязки фильма в кинотеатре.

— У них с женой был сын, — ответил Мегуми. — Вы его помните?

— Помню? — Она прищурилась. — Помню вроде бы. Как его звали…

Юджи набрал в лёгкие воздуха, чтобы ответить, но Мегуми тронул его за руку, остановив на вдохе.

Она должна была вспомнить сама, иначе они не смогут быть уверены.

— Имя на С… — она запнулась. — Точно. Крутится, никак не вспомню. Сатору. Сатору вроде бы.

В желудке похолодело.

И на энгаве тоже стало холодно — двор с пожухлой травой за время разговора спрятала тень, словно они попали в древнюю притчу о ведьмах и не в меру любопытных путниках. Если не поспешить, они проклянут себя, находясь здесь.

Он сжал кулаки. Повёл плечами, чтобы стряхнуть с них мурашки.

Это ведь даже не его мысли.

Какие ведьмы? Какие проклятия?

Это просто пожилая женщина с плохой привычкой, седыми волосами, собранными в старомодную причёску, и тремя зубами в поредевшей улыбке. А он просто устал, и после бессонной ночи ему дурно от сигаретного дыма.

— Сугуру, — ответил Мегуми. — Насколько я знаю, его звали Сугуру.

Госпожа Мори пожевала губу.

— Это может быть. Я уже сама не помню, — она хмыкнула. — Моя старшая внучка была с ним одногодкой. Только сосватать их так и не удалось.

— Очень жаль, — выговорил Мегуми.

— Жаль их мальчика, конечно. Тогда столько людей погибло.

Она бросила эти слова легко, словно они ничего не весили. Как монетку на сдачу.

Дурнота в горле отдалась железным привкусом, и Мегуми попытался протолкнуть её сквозь склеившуюся глотку.

Они вновь переглянулись с Юджи. Тот поправил свитер на груди, словно сам не понимал, что ему мешало. Наверное, если бы не шум с улицы, можно было бы услышать, как на миг остановилось его сердце.

Или это перестало биться его собственное?

— То есть он… — Юджи повернулся к ней. — То есть он умер, верно?

— Умер? — переспросила госпожа Мори. — Разве я сказала, что умер?

— Ну вообще-то да. Вы почти сказали.

— Тогда умер. Видимо, так, — согласилась она и замолчала.

Разговор о Сугуру явно начал её утомлять — паузы становились всё длиннее и часть слов она глотала.

Юджи потёр ладони о брюки. Наверное, он тоже видел, что времени у них осталось едва ли на пару вопросов. Затем поднял взгляд на него — это ведь твоё прошлое, тебе их и задавать.

— Его ранили, — заговорила она, и они оба дёрнулись от неожиданности.

— Во время бомбардировок? — спросил Мегуми.

— Да, во время пожара.

— Может, вы вспомните, что с ним было дальше?

— Аки сказал моему мужу, что его сын в больнице. Но мы тогда и сами собирались уехать из города. Мы еле смогли арендовать дом в посёлке — совсем крошечный посёлок возле Маэбаши. Нам тогда было не до того.

— И вы ничего не слышали после войны?

— Я вроде бы спрашивала, что стало с их мальчиком. Но почему тогда они переехали в Киото…

Она замолчала, поглядев в окно — на обветренную землю внутреннего двора, где летом наверняка расли цветы. Сигарета давно дотлела, и она окунула её в стакан, взметнув внутри пепел.

Было много…

Мегуми выдохнул. Значит, Сугуру попал в пожар. Просто было так много огня.

— У меня же есть несколько писем Аки. — Тон госпожи Мори стал бодрее, как подбивают итог беседы и выпроваживают засидевшихся гостей. — Можете сами посмотреть. — И она обратилась к Юджи. — Верни-ка это обратно за жабу. Только спрячь получше, чтобы он не нашёл.

Когда они вышли из дома, день уже клонился к закату. Обманчивое тепло — так, хвастовство перед приезжими, — которым Токио встретил их днём, исчезло. Довольное тем, что удалось обвести хотя бы одного вокруг пальца. Шарф остался в гостинице, и Мегуми поднял плечи, чтобы согреть ноющую шею.

Прежде чем они с Юджи свернули с переулка, он бросил последний взгляд на молодые деревья и черепичную крышу.

Письма ничего полезного не принесли — в них речь шла об уплате долга, — но Мегуми переписал себе киотский адрес Гето Акиры. Узнать номер телефона — дело пяти минут. Подождать, пока хозяева возьмут трубку, если они до сих пор живут там, — ещё минута. И что он им скажет?

Пожалуйста, позовите к телефону вашего сына. Я хочу поговорить с призраком.

Знаете, их в последнее время так и тянет ко мне.

Юджи молчал, словно его тоже задело колдовством. Он выглядел измотанным с поникшими плечами и маслянистой плёнкой на носу — ничего общего со здоровым потом от упражнений на физкультуре или приятной усталостью после работы в теплице.

— Всё сходится, если он мёртв, — заговорил Мегуми.

— Это ещё ничего не значит, — ответил было Юджи и тут же осёкся. — Мы даже его не знаем, а у меня такое чувство, будто умер мой друг.

— Ему было столько же лет, сколько и нам.

— Да, выпускной класс.

— Я думал о нём с тех пор, как увидел его имя. А теперь я даже не знаю, что ищу здесь.

Юджи вновь замолчал, прислушиваясь.

— Наверное, я думал, что смогу понять его лучше, — добавил Мегуми. — Ему было столько же лет, сколько и мне теперь. Вернее ему даже восемнадцати не было. Только мне всегда казалось, что он был взрослым.

— Учитель Годжо? — переспросил Юджи.

— Он спас меня тогда. Если бы я остался в том доме, я бы тоже умер.

— Мегуми?

Юджи пригляделся к нему.

Словно не хотел окунаться в холод вновь — вечернего солнца, пробивающегося сквозь деревья, уже не хватит, чтобы отогреться.

— Это было в тот день, когда умерла моя мама, — попытался объяснить он. — В наш дом попали, и я пошёл за помощью. Если бы он не забрал меня, я бы тоже умер. И когда я смотрю на всё это… — Он усмехнулся. — Я хочу, чтобы тут всё снова сравняли с землёй.

— Мегуми.

— М?

— У тебя…

Юджи указал себе на нос, и Мегуми отразил его движение в зеркале. Коснулся он влажной кожи и опустил руку.

На пальце осталась кровь.

— Да блин. — Он провёл по носу, и следом выплеснулось ещё больше — горячей и свежей.

— Что с тобой?

— Не знаю.

Мегуми наклонился, чтобы кровь не попала на пальто. Одна капля упала на землю, впитавшись в неё пятном. Под другой дрогнул лист мёрзлой травы.

— У меня голова болела. Может, поэтому.

Он запрокинул голову и потёр нос чистой ладонью. Рыкнул сквозь зубы — кровь уже начала застывать коркой, так только хуже.

— Очень вовремя. Как раз когда нам нужно ехать обратно через полгорода.

— Дай мне…

— Что?

Прохладная ладонь Юджи коснулась его лба.

— У тебя жар.

— Или у тебя руки холодные.

— Нет, у тебя точно температура. Даже лицо немного красное.

Он тронул свой лоб.

— Дума-ш-ш… А, да что за…

Кровью окатило губы и подбородок, и он вновь запрокинул голову, уставившись в небо.

Ледяное. Хоть прикладывай к носу.

Прозрачное и безжизненное — ни птицы, ни облака.

— Стой здесь. — Юджи сжал его плечо. — Я сейчас вернусь. Поищу, чем можно вытереть.

— А куда я уйду?

— Я сейчас!

И его шаги растворились в тишине улицы, словно Юджи ему привиделся.

Мегуми облизнул губы. Кровь смешалась с клейкой дорожной пылью и привкусом медной дурноты, и он проглотил комок, толкнув его в горло. Будто лижешь ладони после того, как тронул мокрый турник на спортивной площадке.

По другой стороне дороги шли две женщины, и он опустил голову, прежде чем они решили бы подойти к нему, обеспокоившись.

Или они не стали бы? Да точно не стали бы.

Мегуми хохотнул.

Это место решило завершить начатое и всё-таки прикончить его.

А куда ещё ему идти? Разве он вообще уходил отсюда?

Почему он просто не мог сразу умереть здесь? Почему она должна была умереть? И у них с Цумики не осталось ни одной её фотографии. У него не осталось ни единого ясного воспоминания — даже в зеркале он не смог бы разглядеть черты её лица в своём.

По асфальту застучали подошвы ботинок. Он поднял взгляд, прикрыв лицо ладонью. Юджи нёс в одной руке платок, а в другой — фляжку.

— Ты как?

— Вроде лучше, — ответил Мегуми. — Где ты это достал?

Юджи раскрутил флягу и вылил воды на платок. Затем мотнул головой себе за спину.

— Дали тут.

— Ты что, постучался к кому-то в дверь?

— А что? — Юджи поднёс платок к его лицу. — Убери руки.

— Лучше я сам.

— Тебе лучше видно? Дай. Я быстрее сделаю.

Холодная влага коснулась кожи, и Мегуми опустил кулак.

Вместо этого сцепил зубы. Платок прошёлся по губам и подбородку — Юджи плеснул ещё воды — и затем по носу.

Он поморщился. Как от боли, словно это не влажная ткань и осторожные руки, а шлифовальная бумага, которая сдирает кожу с лица слой за слоем. Кожа — шурх — мышцы — шурх — кости, пока платок не пропитается насквозь его кровью.

Он же не должен этого чувствовать. Он просто не должен.

Только не к Юджи.

— Извини, — пробормотал он.

— За что? — Юджи даже не поглядел ему в глаза.

— Я должен был сразу понять, что у меня температура, а не списывать всё на усталость от поездки.

— Ничего. Я в детстве всегда скрывал, что болею.

— Это не то, что я сказал.

На лице Юджи мелькнула улыбка — одна из его бесчисленных усмешек, к которым Мегуми так привык, словно они всегда были с ним, — и морщиться он перестал. Опустил руки, позволив Юджи одной ладонью держать его сзади за шею, а другой вытирать с лица кровь.

Прикосновениями, которые связывали его с Мориокой — с домом и со всем, что он успел там полюбить.

От них не должно быть больно.

Прикосновениями, которые напоминали ему, что он не простоял здесь всю жизнь, озираясь по сторонам в поисках помощи. Ещё один призрак. Ждёт, когда наступит ночь и другие тени выйдут из чужих домов, чтобы забрать его с собой.

— Всё. — Юджи улыбнулся ему. — Кровь вроде больше не идёт. Можем ехать домой.

Мегуми повёл носом. Защекотало от налипшей внутри корки и от влаги снаружи, и он вытерся о рукав.

— Только флягу верни.

— Да, я чуть не забыл. — Хотя взгляд Юджи бросил не на неё, а на заходящее солнце. — Мы успеем на пятичасовой, если пойдём сейчас.

— Поезд? «Домой» ты имеешь в виду… — Он нахмурился. — Но завтра же соревнования.

— И что?

— Я побуду в гостинице.

— А смысл? Поспишь в поезде. Потом через двадцать минут будешь дома. А я завтра утром вернусь в Токио.

Он уже развернулся, и Мегуми остановил его за руку.

— Ну что? — Юджи поглядел через плечо. — Я не хочу оставлять тебя одного в номере. Мы же не знаем, что с тобой такое.

— Ничего со мной не будет.

— Значит, мне будет спокойнее, если ты будешь дома. Так подойдёт?

Он всё ещё пытался улыбаться. Только волнения спрятать не смог — ни дрогнувшего голоса, ни прогнувшейся стенки стиснутой в руках фляги.

Мегуми отпустил его плечо.

Трястись в поезде до ночи, а потом подниматься на холм и объяснять Годжо и Цумики, почему они вернулись и что с ним? Отличный план. Лучше уж закрыться где-нибудь в одиночестве и там умереть.

Но в гостинице у них будут соседи. И он взял с собой только одну книгу, которую уже начал читать. Можно сойти с ума, если весь день смотреть на голые стены.

Одного цвета с ледяным небом и стиснутыми на фляге пальцами.

Юджи проследил за его взглядом. Затем взял за руки — нежным касанием, самым тёплым посреди улицы, способным растопить холод вечернего Токио и готовым разбиться о лёд в его сердце, если будет нужно, — и вытер кровь ему с ладоней платком.

Если бы у него были силы, он бы убедил Юджи провести его до поезда и вернуться в гостиницу самому, но

— Я хочу домой, — пробормотал Мегуми. — Хорошо. Поехали домой.

--------------------------------------------

1. Дзори — плоские сандалии с ремешками, проходящими между большим и вторым пальцами ног. Традиционно изготавливались из рисовой соломы. ^{[ ▲ ]}
2. Энгава — веранда в традиционном японском доме. ^{[ ▲ ]}

Notes:

Буду благодарна за кудосы и отзывы. Комментарии поддерживают мою мотивацию писать по Магичке, поэтому мне будет особенно приятно прочесть впечатления под главами ♡

Заглядывайте в тележку, где я рассказываю об изнанке этой работы
https://t.me/nightmare_boy_writes