Work Text:
Двадцать восемь дней прошло. Слышите? Двадцать восемь дней поглощения воздуха в одном помещении с этим новеньким гаджо. Понты крутил, че-то там выеживался. А в Усть-Горжопинске пацаны на районе петухов не любили. У реальных пацанов оно чего, цели нет — только путь, и в этот путь явно не входил переведенный чепушила. Ноткину братки со двора говаривали: мало того что мажористый, из семьи председателя Монгольско-Бурятской автономной области, так еще и вышел их этих, лохов педальных — дед инсайды которые. Не в танчики онлайн рубился, а в доте часы наяривал — задрот ссаный. Мало ему тринадцати кесов часов в дотку, дак еще и матешу ботал как черт. А другим списать не давал. Ноткин его как-то раз, скрипя зубами, дернул на контроше:
— Сыш, — плюнул, тыкая в толстовку с мультиком его китайским. — Скатать дай.
А этот дед аутсайдик, он в край борзый: не повернулся, чертила зассанный, а пригнулся, оленя дал педику какому-то своему, дунул под носом у молоденькой математички Люльки и был таков. Принял Ноткина за лоха. А Ноткин — пацан не промах: как дал ему раз по шапке, по бритым височкам его, чтоб не втыкал. Тот и откликнулся:
— Что прикопался? — холодно завел шарманку. Хлеборезка еще так внаглеж втянулась… не шарил за понятия, не шарил кто кого здесь блатней.
— То и прикопался, дрочер анимечный. Скатать ровному дай, пока по зубилам не дал.
Морда его подтянулась вслед хлеборезке и едалу азиатскому на толстовке. Ох и зихернул же он — ввек Ноткин не забудет тот манальник: довольный, расплывчато-надменный. До звезды очешуевший. Дед инсайдик руку поднимает, лыбу тянет:
— Юлия Люричевна, Ноткин списать у меня хочет.
Даже пацаны не ровные отвернулись от него в тот день. Остались вилять хвостиком перед ним такие ж подхалимчики, как он. Козлов на районе никто не жаловал, а этих рохлеймешников разводилось всё больше и больше. Вот после той бучи-то Ноткин и уяснил для себя, а заодно парней своих предупредил, что дело держать с этим фраером — дохлое. Математичка и того лучше: после уроков Ноткина с дегенератом этим поставила, линейкой покрутив в руках. Типа — ща бить буду. Выдала:
— Достаем двойные листочки. — Достали. — Пишите: «Пересдача контрольной работы по теме "Линейное уравнение"». — Написали. Посадила их рядом причем, дед инсайд левшой со второго варианта оказался, пинался, жлоб. — И слушайте задание. Ноткин решает задачи, Каин — списывает у него.
— Люрия Юричевна! — аж сорвалось с фени того. Ей таковую кликуху шпана школьная дала — прицепилась.
— Каспар, — смерила она его взглядом таким-то… ажно не описать. «Не требуюющим приреканий и одновремено спокойным», — как когда-то Ноткин душевно описал в сочинении Дыбровского по роману Пушкина. — Напрасные доносы никого не красят.
Так в тот день Ноткин и прознал, как мать дед инсайда крестила. До того не озадачивался — мажорики не по его части. Уравнения — тоже. Алгебра стояла в его расписании сразу после будничного вставления звездюлей таким, как этот Каспарик. Кто б еще за район и двор стрелял бы в упор в его отсутствие? Не системное уравнение, облизывающееся своей фигурной скобкой вокруг мешанины цифр, иксов и игреков… Ноткин, короче, наколку в виде ошейника собачьего (его любимая переводная татуха из жвачки с машинками) почесал, ну и…
Тута — звонок. На экране какого-то флагманского самсунга Люльки отразился контакт: «Ева Прекрасная» — и та торопливо упорхала в рекреацию. В пустом классе остались один чоткий пацан и дед инсайд. И возможность словить парашу обоим за контру. Да как бы пояснить говножую за ситуацию?
— Ну. — Ноткин нервно взял ручку. — Щас будем исполнять.
— Гг вп, — выдохнул Каспар. Вдруг обернулся и, властно зенками сверкнув, тыкнул сосиской своей палечной в листок. — Пиши: 2х + у = 16, внизу: 4х + 3у = 18, фигурной скобкой объединяй.
— Ты… — так слова и растерял. — Ты… че, рамсы попутал?
— Тебя в пожизненный мут вроде как не кидали, — перебил Каспар, продолжая тыкать в листок. — Пиши. Не хочу из-за тебя красный аттестат себе портить. И мамку свою заодно дневником не оподливишь.
Путает. Берега козырь путает. Из бессмертных вышел, ну ниче, ниче — Ноткин с парнями вернет его из сказочного мира компика на суровые улицы, в законы каменных джунглей. Засиделся совсем малой в своих котлетах рублевых, пора его вытаскивать на стрелки за гаражи — там-то, вот там-то из него всю дурь и выбьют. Лекарство универсальное ему предоставит, панацею и амброзию коронным похоронным в хлебучку. А пока — достойную причину выбьет, чтобы было за что швах полный устроить. Кого там дотеры больше всего поминать любят? Мамку?
Поехали тогда. Не отрываясь от малявы, Ноткин буркнул:
— Нет ее. Мамки. И папки тоже.
— О. — Боковым зрением он усмотрел, как Каспар булки разом напряг. Оп — и хабальства поубавил. Тока эхом отозвался, грустно как-то: — …Тоже.
Тоже.
Дописывали они контрольную в тишине. Вякать не осмеливались. Закат, симпотный такой, через окна их ГБОУшки падал, и красиво, красиво вдруг стало. Все эти парты кривые-косые, облезлые — на одной из них Починка наскреб антивоенные лозунги. Мебель советская, жалюзи пятиклашками сломанные. Ему казалось, Ноткину, что он наконец получил, что заслужил. Эту школу, в которой несет из столовки резиновыми запеканками, с нафиг испорченной вентиляцией, драки портфелями и «Веселые старты» в убитых спортзалах. Нет — всякой тоске в приюте вечерами. Нет — бродяжничеству по улицам собакой битой. Только бесячий одноклассник, бубнящий ответы, пока училка не пришла.
Разошлись они на мировой, пожав друг другу руки. Люлька, прознав в крысу, что Каспар нашептал все ответы (хотя, учитывая ее хитрожопость, наверняка специально и выходила, проверка хренова), поставила обоим по четверке. Ноткину лишь бы в радость, Каспарик только за патлы хватался. Но это уже совсем другая история. Своим пацанам пришлось дать отбой на некоторое время, пронаблюдать, что ли. И наблюдения так-то выхлоп дали: наперво Каспарик ответы стал кидать через Ноткина в общий чат — шифровался типа, — потом и вовсе на день рождения тетки в столицу укатил. Вот там его чуть на крытую и не посадили, когда он в тцшке устроил забив с чурками. Сто проц сам не участвовал, но подсосников своих организовал. Потом кликуху влепил им: «ЧВК Песигулевцы». В честь, как он позже пояснял, их зачетного аниме «Пёсий гуль». Прикинуться не откинуться — сменил толстовку с, как оказалось, онимешной рожей бывшего до совка императора на пёсью башку в зубастой маске. Нефоры захватили Усть-Горжопинск. Че-то проморгал Ноткин момент, когда вместо пабликов в вк, где они с пацанами постмодернистки угарали цитатками «Упал — вставай, вставай — упай, упай — чокопай», весь класс и параллель ушли в телегу. Каспар под ником «CURSED KHAN» кинул Ноткину приглашение в конфу с объявлением сходок на «Многограннике» — каком-то новом моднявом арт-пространстве с гигантской скульптурой хера на набережной. На хер шли нефоры после дождичка по четвергам, а Каспар как-то позвал Ноткина выпить с ними Драйв. Базару ноль — Ноткин дал ответку, что не прочь, только без зумерских энергетиков. Исключительно мужицкое пиво.
Как вчера помнит этот вечер — шугающиеся от набережной нормисы, толпы ровесников в лонгсливах «Песьего гуля». Облака химозного дыма от ашкудишек над рекой, пакеты из «Вкуса мор-очка». Кто-то чиркал свои подписи баллончиком краски на основании Многогранника. Обсуждали лучших керри из доты. Когда возникал геншиненок — драли во все щели. Ноткин напряжно поправлял дедовскую косуху на плечах, и под ногами, на много метров вниз, таял желтый снег с геншиненком в нем. Да — родной Усть-Горжопинск, такой изменившийся с переводом этого мажорика. Сидел Ноткин в ощущениях не тру пацана — третье колесо на мопеде, точняк. И вот тогда звонко грохнулась коробка с бутылками, а рядом — Каспар. Свесил ноги и сидел себе, пырил на Ноткина как на первого кореша.
— Скажи, браток, что это то, что я думаю, — глянул Ноткин на принесенный короб. Каспар возьми да и покрути перед ним бутылкой.
— У нас сорвалась важная инвестиционная сделка на ящик Балтики. Так что теперь это наш с тобой генератор контента.
И смачно так отхреначил крышку ключами.
Да, хорошее время вышло. Сколько чурок поколотили, сколько ларьков себе приспособили. А бутылок скока уговорили… Прошли за лето столько вписок, гулянок и трипов — и столбиком не пересчитать. С Ханом было круто, правда. Ноткин признал — зря его лохом за глаза называл. В конце концов, че-то от песигулевцев и ему передалось. Своих знакомых там нашел, пацанчиков привел. Но, как бы они с пацанами ни угарали над волчьими цитатами, на этот раз цитатки в натуре оказались правы. «Запомни: никогда не прощай врага. Он как был врагом, так им и останется» — поставил себе Ноткин в статус в телеге после того, как из-за Хана вывернул ногу. Не по-мужски испоганили ему тормоза на байке (любимый мопед, переданный от блатного Грифа в знак признания шкетов). Простое дело: пацанчик зарвался. Счастье, мол, их в Многограннике, мол, именно эта инсталляция чьего-то достоинства, стала типа как достоинством его. Ну, литературщина, короче, все дела. Не только чурок, но и бурятов подбивали, ментура Сабуровская полезла отлавливать и на учет ставить. Чудо, как семейка Хана не прознала о темных делишках его подсосов. А Хан не справлялся с наплывом уродов моральных, Ноткин ему помочь пытался. Говорил: «Браток, ты дай мне часть своих. Я их вышколю как надо». А тот: «Я справлюсь! С Многогранником любое чудо возможно!» Наверно, хотел построить что-то вроде своей республики, наперекор семье. Сделать набережную столицей, дать как можно больше свободы. Но Ноткин же — Ноткин не из дураков вышел. Видел, ребятня его распоясалась, понятия позабыла. Тут уже и кенты его понимали, что дело пахнет керосином, а все равно стояли до конца. Пердели с этими ублюдками на байках ночью по поселкам городского типа. Те и потеряли окончательно контроль…
На байк Ноткин больше не сел. Не мог уже. В травмпункте этом гремучем слепая бабка неправильно вправила — не прошло ничего. Так и пришел в восьмой класс: хромой, озлобленный, неправильный. Косо глядели одноклассники, и Хан ни разу на него не обернулся. Только на этот раз Ноткин и не дергал его, у классухи попросив отсадить подальше. И всё глядел он семь уроков подряд на спину эту с принтом компаса: это он так себя помечать как лидера начал. Буравил взглядом бритые виски, и подступающие слезы обиды вытирал. Пацаны на плачут — это по бабской части, идти реветь в толкан. А в толкане воняло люто, уборщица хлоркой промывала в соседней кабинке, и так паскудно становилось грызть, зажавшись, сопливый рукав на перемене перед физрой. Вспоминать подохшего с водки батька, пропащую мать, спину Хана чертову, перекошенную ногу раз и навсегда. Паскудно до омерзения.
На урок прихромал только к середине. Физрук Тём Сидорыч, задыхающийся астматик, завидев протянутую справку об инвалидности от своего лучшего футболиста, промолчал. По-отечески как-то похлопал по спине.
— Что, Ноткин, подвели тебя братки?
— А нет братков больше, Тём Сидорыч. Перевелись они. Вместо мужиков — ссыкло одно да кидалы.
Понимание мелькнуло в лице Тём Сидорыча. Он как рыкнул на бегающую кругом ребятню, так те пошли весь остаток урока в волейбол гамать. Сам усадил Ноткина у себя в кабинетике задрипанном, от пола до потолка увешанном фотками с детьми, наградами и грамотами за работу с коренным населением города. Чай наваристый изготовил — сущий чифир, как с зоны. Шарил, видно. За бутербродами с салом и огурцом они перетерли за жизнь-жестянку нынешнюю, тут и Тём Сидорыч пояснил, какие раньше порядки были, происходило что. За территории, бывало, воевали, но слово пацана держали всегда. Чего б ни случилось. Тогда Ноткина и ударило осознание: а ведь он сам может организовать такую тему. Изобрести свое лекарство. Лечебные звездюли, обещанные Хану в те незапамятные времена первых двадцати восьми дней. Так и только так он вернет то дружное царство, построенное на принципах и чести, которое Хан безжалостно растоптал в своем порожняке многогранном.
Найти лекарство.
«Победит не тот, кто сильнее,
а тот, кто готов идти до конца».
Поменять статус в вк.
Он много слонялся без дела после шкалки. В детдом возвращаться не хотелось, с последними кентами перестал контачиться. Стыдно было — в таком виде за ними волочиться. И так взяло да получилось, что кота встретил. Серого, здорового. Не откормленного, облезлого, но пушистого — жуть как хорош. Ноткин его колбаской на приютские деньги приманил, погладил между ушами. Котяр мурлыкнул, приластился. Хорош кот, жутко хорош. Само так получилось, что кот лежбище устроил себе в подвальных помещениях детдома Ноткина, обмылся. Бока нарастил будь здоров. Ноткин его иногда к себе в кровать тащил тайком от воспитательниц, а тот брал и, строя блатную морду, укладывался ему на больную ногу. Артист сущий. И вроде: грел. А вроде: жирный, что поезд пассажирный, придавливал жопой своей. Но понравился. Хоть че-то хорошее дал той одинокой осени. Душу ему вернул — по-красивому если сказануть. И когда Ноткин посмотрел недавно вышедший сериальчик, всё как Тём Сидорыч вещал, решил — пора действовать.
Взял колонку. Врубил на весь район «Детство — Би-2».
Пацанов Ноткин собрал за пару недель. Братва все же дороже всех Ханов. И дружба — настоящая, пацанская, — так и проверяется.
Познакомил братков с Артистом — братки его с воем приняли. Сразу видно — настоящие, не та шелуха Хановская.
Организовал свою территорию на складах. А Гриф-то, уважуха, не забыл их шайку-лейку, дал кусок.
Совершил с парнями несколько налетов на логово песигулевцев. Разбили им дудки, порвали несколько позерских толстовок — всего-то, а те уже озверели.
Рассказал браткам, что и как оно решается. На многограннике вертели они эти Многогранники, лучше завести себе животину какую — и душу себе обрести. Не будет соблазна поддаться Ханским уловкам. Животинка добро и понятия поможет пацанам сохранить в тяжелые дни.
И сказал:
— Готовьтесь, парни! — гордо на все склады. — Мы, душники, покажем кузькину мать песигулевцам! Готовы?
И парни, коты, собаки, попугаи и даже хомячки согласно взвыли.
Он был готов. Спустя месяц они забились с песигулевцами на стрелку после химии. Место — выбрано. Бойцы — готовы. Плейлист — подготовлен. Статус во всех соцсетях — изменен.
В назначенное время Ноткин стоял с братками и Артистом на пришкольном пустыре. Частое местечко, где-то до сих пор виднелись подтеки крови неубранные. Брутальное. Третьего декабря колонка на плече Ноткина уже долбила «3-е сентября», и вся братва замерла в нетерпеливом ожидании — не пугались, нет. Такие ребята, как они, никогда ни перед чем не останавливаются — они идут до конца. АУЕ-братья, его душники. Они все сурово смотрели — идут. Колонна патлатых песигулевцев в черно-белых пижамных штанах и говнодавах вышагивала во главе с Курсед Ханом. Их колонка долбила «Сентябрь» Стигматы — явно показывали, от кого пошли. Тупые дотеры, которым никогда не понять философию правильных пацанов. Голубые все до одного. Хихикали.
Они остановились в негласно условленных семи метрах от ребят душников. Лицом к лицу, никто — не спиной к другому. И только тогда, впервые за столько месяцев, Ноткин посмотрел прямо в глаза этому чмошнику, предателю, кидале — посмотрел и сказал:
— Так ты…
Когда в тот же самый момент ворвались бухой физрук Тём Сидорыч (по кликухе Молодой) и обкуренный биолог Данил Данилыч (Малафья) с криком:
— Хана вам всем, ребятня!
Иллюзия Многогранника разрушилась так же легко, как возникла, и Хан прерывисто выдохнул. Резко. Слишком резко вырвали из чудесного мира грез. Нельзя так.
Зеркально-радужные отражения Многогранника манили, трепетно затягивали в обманчивую глубь. Их Хан, тяжело привстав, надоедливо прогнал. Голова раскалывалась. Этот мир вышел слишком энергозатратным — Хан почувствовал, как надрывно скулил Многогранник. Да и сама иллюзия постепенно начала осыпаться к середине. То там дыра, то здесь.
— Каспара мне сюда. Это не обсуждается, — говорил где-то за закулисьем стеклянной камеры Бурах. К нему прибавлялся еще один голос.
— Добавьте также, что мне нужно пройти к нему по просьбе Виктора.
Еще и бакалавр. Хан протер глаза, пытаясь сбросить дымку видения, и негнущимся шагом прошел на выход.
Там его уже ждал Ноткин. Деловито прислонился к стене, прикрыл глаза. Видел всё?
— Снаружи? — коротко спросил Хан, возвращая лицу привычное хладнокровное выражение.
— Бухой менху с дырой в животе возмущается, почему ты перебросил всех детей города в Башню. Обкуренный бакалавр утверждает, что твой отец просил его пройти внутрь по некой причине.
— …Ясно. Разберемся.
Не бросая взгляда в сторону Ноткина, Хан сосредоточенно прошел вперед. Не посмотрит. Не взглянет. Пусть давит на совесть ему сколько угодно — Хан будет стоять на своем. У него впереди дела. Бураху даст от ворот поворот — стерпит. С бакалавра вытряхнет несколько штук винтовок, на случай защиты от армейских. Потом — проконтролировать ход карантина в Башне. У лидера забот много. Не до каких-то там историй далекого прошлого.
Он прошел мимо, а Ноткин, не открывая глаз, бросил:
— Только не Тём Сидорыч, а просто Исидор. Молодой в столице еще учился. Хотя… я и без него тогда справился.
Хан на секунду замер. Сжал кулаки. Истории прошлого. Они его не волнуют. Не взволнуют больше никогда. И он не взглянет им в глаза, пока есть его великая роза — уникальное средство для мечты.