Chapter Text
Сотни пар глаз смотрят на него сейчас вживую и тысячи следят за трансляцией, а он не может найти среди них те единственные, голубые и заносчивые, которые хотел бы впечатлить. Он идёт через заполненный зрителями зал под музыкальную тему из “Волшебника Гарри и Тёмных Опричников”. Небрежно отмахивается волшебной палочкой от летящих под ноги цветов — те, не успевая коснуться пола, обращаются в хрусталь и зависают в воздухе, пока чьи-нибудь жадные руки не захватят нежданный сувенир. Тревожная мелодия, ликование фанатов и шепотки сонма мелких деймонов сливаются для него в плотный поток шума, но ничто не сбивает его концентрации. Он скользит взглядом по обращённым к нему лицам, улыбается им всем — и никому на самом деле. Всё ждёт, что мелькнёт где-нибудь стриженная по-военному светлая шевелюра и прозрачный купол реагирующей на магию византийской защиты.
Он уверен, что Царевич не упустит возможности подпортить его двойной триумф: возвращение на экраны и новое назначение по службе. Он думает, что готов к любой выходке ведьмолова, но оказывается не готов к одному: что Царевич, вопреки их глубокой связи, проигнорирует его новый спектакль и анонсированный “сюрприз”.
Лео Рябиновский поднимается на сцену Юникона в белоснежном аврорском мундире со шнуровыми вензелями и ауре ледяного пламени — ему тридцать один и на школьника он давно не похож, пора играть Волшебника Гарри во взрослой жизни. Да и сам Лео с сегодняшнего дня переходит в высшую лигу. Лео улыбается сквозь стену света софитов невидимой для него верхней ложе: деймоны подсказывают ему, что посмотреть шоу пришло не только новое начальство, но и Сам.
Он мог бы послать деймонов найти Царевича в толпе, но опасается этим привлечь внимание варков, которых тут собралось пол Цитадели — не приполз разве что совсем молодняк, не способный встать из саркофагов до заката. Варки, в отличие от магов, толком не умеют определять носителя “византийки” на расстоянии, так что без подсказки от Лео в такой толпе они и роту крестоходцев ушами прохлопают. Лео сам не любит верунов на своих выступлениях, мешают они ему, когда молиться начинают, но Царевича он варкам не отдаст.
Лео сожалеет, что приходится начинать без любимого зрителя. Но крики “Гар-ри! Гар-ри!” постепенно стихают, и ведущий наконец-то может передать Лео микрофон.
— Здравствуй, Минск! — приветствует он жителей южной столицы Конфедерации Литвы и Беларуси, и те отвечают новым шквалом оваций. Сектор справа синхронно вскидывает плакаты “Команда Гарри”. Лео выдерживает паузу и продолжает: — Спасибо за такую тёплую встречу! Глядя на вас, я вижу: мракобесие не пройдёт!
Последние три слова — и слоган нового фильма, и сигнал работникам сцены перестроить динамическое освещение и направить все прожектора на Лео. Из поднятой вверх палочки бъёт синий луч, распадается на семь маленьких шаровых молний, те кружат над сценой и оборачиваются сказочными страж-птицами — с помощью таких существ киношный Гарри победил очередного врага.
— Страж-птицы присмотрят сегодня за порядком, вы не против? — спрашивает Лео у ведущего, и тот широко разводит руками: как он может противиться воле великого волшебника? В зале поднимается лес рук со смартфонами. По команде Лео птицы садятся на заранее расставленные вдоль сцены жёрдочки. Из зала доносится “мракобесов тут нет!”, на что Лео с лисьим прищуром оборачивается: — Мракобесов нет, говорите?
“Да-а-а!” и “Не-е-ет!” перебивают друг друга и тонут в смехе аудитории.
— Что ж, будем считать, что… — тут у Лео отключается микрофон.
Прожектора пару раз мигают, как при перебоях электричества, мощность света падает, загораются красные диоды. Страж-птицы хорохорятся, сверкают огненными глазами. Под потолком стекаются клубы тьмы, в них кишат и пищат летучие мыши. Лео откидывает бесполезный микрофон в руки ведущего и приставляет палочку к собственному горлу, усиливая голос:
— Кто здесь?
Всё выглядит более чем серьёзно, и зал затихает в ожидании. Деймоны пока не чуют настоящего страха: люди не верят в реальность угрозы. Здесь же сам Лео Рябиновский и его страж-птицы, а ещё усиленная охрана из варков. Даже если настоящие террористы сюда и сунутся, их мигом околдуют, скрутят и сожрут.
— Прошу прощения, что прервал, — луч прожектора тут же пробегает весь зал к левому входу и выхватывает фигуру говорящего. Гость, статный блондин во всём чёрном, в одной руке сжимает и микрофон, и волшебную палочку, вторую и вовсе держит в кармане брюк. — Кажется, я немного припозднился.
Он улыбается залу фирменной улыбкой дружелюбной акулы, и зал отвечает бурной радостью узнавания и плакатами “Команда Эбуция”. Шум поднимается такой, что Лео вынужден придержать реакцию птиц — иначе их просто не услышат.
Фавст Ромилиуш, однокурсник Лео по Школе Мерлина, соратник — или лучше сказать соперник? — по программе внедрения в общества с византийской защитой, а также исполнитель главной роли вампира-любовника Авла Эбуция Карона в девятисерийной киносаге “Смеркалось”, неспешно идёт к сцене, повторяя путь, недавно проделанный Лео.
На пятом его шаге страж-птицы запоздало расправляют крылья и начинают защитную песнь. Опомнившись, “команда Гарри” с жаром поддерживает своего фаворита. “Гар-ри! Гар-ри! Гар-ри!” схлёстывается с “Э-бу-ций! Э-бу-ций!”, разносится по залу, резонирует от стен, подстёгивая азарт фанатов и нервы охране.
Но стоит только Фавсту взмахнуть палочкой, и песня страж-птиц сбивается.
— Как насчёт музыки ночи?
Фавст обращается не столько к Лео, сколько к залу, и его сторонники вскакивают с мест. Их кумир не обманывает ожидания: перехваченные им страж-птицы беспомощно хлопают крыльями, вытягивают шеи — и переходят на волчий вой. Сами собой оживают и кашляют замолкшие было колонки, и первые аккорды “Вампирского сердца” органично сплетаются с мелодичными завываниями зачарованных птиц. Лео бы выбрал другую песню, но Фавсту лучше знать вкусы своей аудитории.
И вот Фавст на сцене. Маги замирают друг напротив друга в театральных позах противостоящих героев, давая аудитории насладиться моментом и нащёлкать кадры на память. Чёрные кудри Лео рассыпаны по плечам белого мундира, выбеленные локоны Фавста спадают каскадом вдоль стоячего воротника шёлковой рубашки. Им уже не нужны слова, чтоб объяснить мотив и какие-либо причины: аудитория и так разогрета, как на финальном матче высшей лиги. “Гар-ри! Гар-ри! Гар-ри!” и “Э-бу-ций! Э-бу-ций” подначивают их со всех сторон.
— Что ж, — улыбается Лео. — Значит, дуэль?
— Дуэль, — кивает Фавст и кидает свой микрофон за спину, прямо в руки ведущему.
Оба мага оборачиваются в зал за поддержкой, и давно приученные к такому фанаты тут же утраивают усилия. Сквозь шквал голосов Лео слышит визгливые предупреждения деймонов: варки в зале теплеют. Хладнокровная нежить поднимает температуру тела перед атакой — значит, охрана готовится к настоящему бою. Лео едва сдерживает смех, хотя прекрасно понимает причины варочьего беспокойства.
Это для ничего не подозревающей гражданской публики всё происходящее — просто красочное шоу на тематическом конвенте. Они пришли поглазеть на своих кумиров, про которых знают только то, что вычитали в интернете, услышали от кинообзорщиков и сами же нафантазировали в фанфиках. Они без труда назовут рост, вес и знаки зодиака Лео и Фавста, вспомнят названия их факультетов, и будут свято уверены, что оба живут на гонорары со съёмок и кудеснических выступлений. Зрители здесь, чтоб субкультурно отдохнуть, покричать кричалки и подудеть в дуделки, своей энергией поддерживая любимого артиста.
А вот рядовые варки из Цитадели уже в курсе, что Леонард Рябиновский, псевдо Опричник, с прошлой недели числится сотрудником Службы безопасности государства под началом лично главы оной службы, Ф. Ф. Рыбака. И что Фавст Ромилиуш, псевдо Евклид, приехал в Минск не просто так, а в качестве сотрудника Здравохраны, и подчиняется непосредственно её региональному руководителю Н. П. Коваленко. История разногласий между этими двумя ведомствами настолько длинная и богатая, что у любого немёртвого при виде творящегося на сцене первым делом должно возникнуть подозрение: а не очередной ли это виток выяснения отношений? Не решили ли высокие господа померяться своими ручными колдунами, будто те — простые гладиаторы? Между прочим, тот факт, что на Юникон явился и сам гауляйтер конфедерации А. П. Волков, наводит на определённые мысли — явно не на дефиле косплееров любоваться и наклейки с кошкомальчиками покупать пришёл сюда дворянин родом из середины XVIII века! А значит, главный вопрос: если один дуэлянт победит, а другой, соответственно, проиграет, то каковы будут последствия?
Ещё хуже сейчас приходится варковским референтам. Рыбак, Коваленко и Волков своих ни о чём не предупредили намеренно — пусть поработают в условиях, приближенных к боевым, покажут, на что способны. Такие проверки на профпригодность в Цитаделях всей Европы — распространённая практика, надо же держать человеческий персонал в тонусе. Тех, кто не справляется, списывают без сожалений, иногда прямо в категорию живого корма. А уж референтам господ статусом пониже тем более узнать о дуэли заранее было неоткуда. Так что пока Лео и Фавст соревнуются в изяществе трансфигураций, все группы аналитиков минской Цитадели в равных условиях стоят на ушах, лихорадочно ищут крупицы релевантной информации в терабайтах данных и просчитывают прогнозы развития возможной катастрофы, если СБ и Здравохрана по итогам поединка устроят маленькую клановую войну. И без разницы, по-настоящему сражаются маги или понарошку, отчёты-то с референтур спросят в любом случае!
Не предупреждена и охрана зала. Переодетые в штатское варки-бойцы из спецподразделения “Омега”, пригнанные сюда охранять в первую очередь Волкова, во вторую — Рыбака с Коваленко, и только в третью — прочих посетителей от потенциальных террористов, глядят на творящийся на сцене чародейский хаос как на внезапно выскочившее на них в чистом небе из-за угла звено вражеских истребителей. Омеговцы хорошо умеют винтить равных по силе варков, сносно — если толпой и с поддержкой — справляются с носителями византийки, но вовсе не обучены работать по магам. Во-первых, эти колдунисты — они ж непредсказуемы как тарантулы, не поймёшь, когда, куда и чем шарахнут, во-вторых — это не чьи-нибудь, а высокого начальства колдунисты! И кого от кого прикрывать, если вдруг что?
И лишь трое в зале спокойно наблюдают за разворачивающимся действом. Они сидят в верхней ложе, купаются в бушующем море чужих эмоций и следят не столько за магами — эка невидаль, — а за поведением публики. Точнее, Волков наблюдает за людьми, а Рыбак и Коваленко — за реакцией Волкова, он ведь и для них, столетних, живой музейный экспонат. Всем троим по-своему весело, хотя внешне это никак не выражается. Им волноваться не о чем: сценарий дуэли написан заранее.
***
Обо всём было оговорено за двенадцать часов до начала конвента, в подземном кабинете доктора Коваленко. Идею с дуэлью магов предложил Рыбак:
— Пусть потом гадают, расшифровывая ваши фокусы, просто так кошка в мышку превратилась или с подстекстом.
— Да, — нехотя согласился Коваленко, который просто не любил таскаться по многолюдным мероприятиям, — выйдет нагляднее и убедительнее, чем десяток пресс-релизов.
Фавст не был настоящим варком, но так вжился в образ, что мало отличался от них внешне и мимикой. Если бы Лео не знал заранее, что Фавст по некоторым причинам избегает боевых столкновений, он не заметил бы у коллеги никаких признаков волнения:
— Если Леонард будет руководить отделом магов, то это я, получается, должен лечь на ринге. Надеюсь, у вас заготовлен подробный сценарий? — Фавст взглянул сначала на Рыбака, потом на своего начальника Коваленко, и на всякий случай уточнил: — Вы же не думаете, что мы устроим настоящую магическую битву при таком столпотворении, да ещё и в помещении без блокирующих контуров и чароотводов? Установить всю необходимую защиту мы просто не успеем. А иначе люди могут пострадать.
Тогда Лео впервые вживую увидел, как Волков улыбается: гауляйтер был доволен и готовностью Фавста без споров уступить и сыграть свою роль, и его заботой о мерах безопасности. Фавст и в Школе Мерлина таким был: осторожным, по-взрослому рациональным и не слишком амбициозным для мага. Плевал на иерархические игры и занимался тем, что ему интересно. Будь он рядовым учеником, он бы с таким подходом просто не выжил. Но от учеников Фавста прикрывали изучавшая его профессура и особенности боевого режима, в котором он из объекта класса Евклид превращался в объект класса Кетер. Дураки к нему лезть закончились быстро.
— Сценарий есть, как и безопасное место для репетиции, — Лео показали и Фавсту, и начальству, что у него всё схвачено. — Только безобидные преобразования посторонних объектов, ничего атакующего.
Фавст коротко кивнул ему, и Лео уверился: они сработаются.
***
Фавст Ромилиуш был деймоном-вселенцем. Занимательная аномалия, исключительно редкий случай удачно проведённого ритуала очередных доморощенных сектантов из деревенской глубинки. Чародеи-академики десятилетиями бились над проблемой стабилизации одержимости, а тут у каких-то недоучек получилось не просто подселить потустороннюю сущность в эмбрион на поздней стадии беременности, но и обойтись без дурных последствий. Всё прошло настолько гладко, что ничего не подозревающие мама и папа вообще ничего не заметили.
Молодую чету Ромилиушей сектанты в свои планы не посвятили вовсе. Их заманили в карпатскую деревушку внезапным наследством от непонятно чьего троюродного дядюшки: приличных размеров особняком в романо-готическом стиле. К наследству прилагалась непонятно чья двоюродная тётушка, которой в том же особняке досталась одна комната. Тётушка — она же глава сектантской общины — днями помогала будущей матери по дому, ночами проводила сложные ритуалы, а потому постоянно жаловалась на недосып.
Беременность и роды прошли легко, без приступов левитации, ползания по лестницам на четвереньках и даже банальных кошмаров. Страдала в доме одна только тётка, и то по собственной вине.
Мальчика назвали Фавстом и не мучали попытками крестить — Ромилиуши были атеистами. Сектанты ждали, когда же младенец начнёт сводить семью с ума, но тот только глядел на мир слишком умными для такого крохи глазами, даже плачем маму не изводил.
Что с малюткой Фау творится что-то неладное, мама и папа поняли лишь три года спустя. Однажды они уехали было по делам, но вынуждены были вернуться раньше запланированного и не застали дома ни ребёнка, ни тётки, за ним приглядывавшей. Так как в деревеньке было не так чтобы много мест, куда пойти, тётку с ребёнком нашли быстро: на сектантском сборище.
В молельном доме, расчерченном пентаграммами и увешанном черепами животных, дюжина сельчан в чёрных балахонах стояла на коленях перед Фавстом, что завис в полуметре над полом. Мальчик как раз учился летать. “Ну всё,” — сказала мама, — “Это слишком! Такая обстановка может испортить малышу психику!”, а папа молча взял сына на руки и вынес на улицу. Фавст попробовал объясниться с родителями, рассказал, что он со своими друзьями-культистами учится говорить с мёртвыми, видеть болезни и приманивать бабочек. Бабочки ему нравились больше всего, а мёртвые скучные и много ноют. Мама и папа, выслушав от трёхлетки речь, полную сложных терминов и распространённых предложений, окончательно уверились, что у него аутизм и ему нужен особый уход и помощь квалифицированных специалистов, а не компания полоумной родственницы. В тот же день Ромилиуши навсегда уехали из деревни.
Не то, чтобы от сектантов оказалось так просто избавиться. Настырная тётушка преследовала Ромилиушей повсюду и уговаривала вернуться самим или хотя бы отдать ей малыша, ведь она лучше знает, какие у демонят потребности. В конце концов измотанные мама и папа решили вопрос радикально: вызвали тётку выяснять отношения на телепередаче о семейных скандалах.
Выпуск вышел жарким. В разгар спора о том, кому же всё-таки двоюродная тётушка приходится тётушкой, запутавшийся ведущий решил сменить тему и поинтересовался у чинно сидевшего Фавста, что тому самому интересно делать. “Мне нравится разглядывать, что у людей внутри”, — ответил Фавст, — “но мама говорит, что это неэтично”. Тётушка тут же сообщила, что у ребёнка дар видеть болезни, и ведущий попросил продемонстрировать. Фавст стал показывать на зрителей и ставить диагнозы. “Тыкать пальцем нехорошо!” — сказала мама. “Как и разглашать врачебную тайну,” — добавил папа. Фавст тут же перестал.
После этого мальчика пару раз зазывали на передачи про экстрасенсов, но родители решили, что ребёнку нужна не слава, а хороший психолог. Странно, что магическое сообщество не заинтересовалось Фавстом тогда, хотя передача и пара журналистских расследований о секте тётушки наделали шума.
В поле зрения магов Фавст попал десять лет спустя, и то случайно. На очередном сеансе у очередного терапевта его погрузили в транс, чтобы помочь пообщаться со своим внутренним ребёнком: учителей беспокоило, что Фавст ведёт себя слишком по-взрослому и не умеет контактировать со сверстниками.
Внутреннего ребёнка Фавст в себе обнаружил: им оказалось подавленное, кое-как сформировавшееся сознание настоящего хозяина его тела. И настоящий Фавст тут же попытался выбить захватчика, а Фавст-деймон впервые раскрыл свою боевую мощь. Дело кончилось скверно, хотя обошлось без жертв. К большому счастью Фавста, его родителей и терапевта, чей кабинет разнесло в щепки, всплеск магической активности заметила выкроившая свободный часок полетать над городом и полюбоваться закатом профессор Мак-Нагайна.
Так что в Школу Мерлина Фавст попал в четырнадцать, переростком. Педсовет поначалу сомневался, стоит ли его вовсе допускать к занятиям, но всё же решил, что мальчику полезно будет научиться контролировать и развить свои навыки. Фавст оказался старше одноклассников на три года, но своими преимуществами в росте и силе не пользовался и вообще конфликтов избегал. Он сам не хотел снова потерять над собой контроль. По той же причине он не пошёл на факультет боевой магии, где учился Лео, а выбрал профиль модификаций плоти под присмотром профессора Зимища, где углубленно изучали анатомию и патологии человеческого тела.
Лео пересекался с Фавстом только на занятиях у Феофрасто Феофраста: успехи в науке притворства были единственным, что их тогда объединяло. В остальном они оказались слишком разными и не нашли общего языка. Амбициозный Лео искал любые пути пробиться в жизни, не желал возвращаться на родину и даже сменил имя с Леонида на Леонарда. А нейроотличный деймон-целитель Фавст не тратил силы на то, что его не интересовало, учился актёрству чтобы социализироваться и писал маме с папой каждую неделю.
Однако оба оказались в группе талантливейших выпускников, выбранных для задания особой важности: распространить и усилить влияние магов в регионах с византийской защитой. Лео всё-таки пришлось лететь домой, в КЛиБ, где под него уже готовили главную роль в пропагандистском сериале о Волшебнике Гарри, а Фавста по той же схеме отправили покорять сердца греческой молодёжи обоих полов.
Потом до Лео иногда долетали презабавные слухи: что Фавсту не понравилась токсичность его персонажа и он попросил внести правки в сценарий, и ему сначала отказали. Но он добился своего угрозой “так вы очерняете образ высоких господ”. Не желая носить виниры, он отрастил себе клыки нужной формы, а однажды разнёс гримёрку, когда учился по-настоящему плакать кровавыми слезами и случайно спровоцировал у себя приступ боевого безумия. И зачем-то поступил в обычный человеческий мединститут, из-за чего потом с трудом согласовывал расписания съёмок и занятий.
А ещё — что Фавст стал сотрудничать с варками, с которыми у магов были натянутые отношения. Это было равносильно предательству. Молодой, только что ощутивший вкус настоящей славы Лео не стал задаваться вопросом о мотивах такого поступка, лишь посмеялся с недальновидного коллеги и думать о нём забыл.
Годы спустя, когда ведьмовское начальство в очередной раз крупно его подставило и бросило в одиночку разбираться с ворохом проблем; когда ему ясно дали понять, что никуда выше колдунишки-на-побегушках, кинозвезды молодёжного сериала и фокусника с приевшимися всем трюками ему не пролезть; когда его наивные мечты всем показать и вернуться в Шотландию великим магистром столкнулись с невозможностью вести научные изыскания для получения степени из-за плотного рабочего графика — Лео осознал, наконец, что с колдовским руководством ему больше не по пути. Процитировав сквозь зубы бессмертное пелевинское о клоунах у пидарасов, Лео плюнул на всё и предложил свои услуги варкам.
И снова вспомнил про Фавста. Лео хотел создать свой собственный, пусть и маленький отдел при СБ Цитадели, и ему нужно было набрать себе команду. Сдержанный и не замеченный в карьеризме Фавст был идеальным кандидатом. И оказался не прочь перевестись в Здравохрану КЛиБ.
Так их пути пересеклись вновь.
***
Дуэль магов разыгрывается как по нотам и приближается к своей кульминации. “Волшебник Гарри” обращает летучих мышей “Эбуция” в конфетти, на что противник оживляет на сцене все тени. “Гарри” не теряется и заставляет их плясать джигу.
“Гар-ри! Гар-ри! Гар-ри!”, “Э-бу-ций! Э-бу-ций!”-- подбадривают кумиров фанаты.
— Призываю защитника! — вскидывает палочку Лео, с кончика срывается язык чёрного пламени и оборачивается патронусом-лисицей. Но за плечом белокурого “вампира” тут же проявляется его патронус — медведь. Лисица в притворном испуге жмётся к ногам хозяина.
“Эбуций!!!” — победно скандирует толпа, и на сцену летят свежие цветы. Фавст ловит красную розу, и та, как положено, красиво вянет в его руке.
— Спасибо, — сверкает он в улыбке нарощенными клыками, — люблю сухие розы!
— Позволь помочь, — усмехается Лео и обращает цветок в хрусталь. Тот сияет под лучом кстати повернувшегося софита, яркий свет бъёт во все стороны, и на лицо Фавста тоже. Бледная кожа “вампира” переливается тысячей стразов, и Фавст отшатывается, швыряет цветок прочь и растворяется в тенях.
“Гарри!!!” — обрадованно ревёт другая часть зала.
Лео вскидывает руки, принимая поздравления с победой, но тут Фавст появляется прямо у него за плечом. Шутливый поцелуй в шею становится финалом битвы, вызывая взрыв оваций и шквал фотовспышек.
Для фанатов этот фривольный жест подтверждает новый пейринг.
Для спецслужб — что всё шоу всё-таки постановка и никакой ссоры Фёдора Фёдоровича с Николаем Павловичем им не грозит. Пока.
Для высокого начальства — что нанятые маги пользуются популярностью.
А для той самой пары глаз, которую так хотел впечатлить Лео, поцелуй видится доказательством измены.
Полыхая ревностью, жилистый паренёк в натянутой по самые брови кепке с логотипом цветочного магазина незамеченным покидает зал.
Notes:
Юникон — ежегодный конвент фантастики, фэнтези, комиксов и компьютерных игр в Минске.
Chapter Text
Царевич сидит один в маленькой гостиной штаб-квартиры и с ненавистью пялится в “ковёр” — он же прибор светодар, чудо-разработка на основе секретной технологии Империи, защищённая от прослушки спецслужбами варков и колдунов. Выглядит светодар как полотно из войлока с вплетёнными цветными проводами, и для человека непосвящённого, лишённого византийской защиты и дара визионерства, он кажется обычным настенным ковром. Чтобы пользоваться прибором, нужно подготовиться, исповедоваться и причаститься особой настойкой, открывающей духовное зрение.
Каждый катакомбник, что сумеет услышать ангельский зов и присягнёт на верность Подземному Вертограду, даст клятву бороться против ига нелюдей и за расширение влияния богоспасаемой Империи на запад, получит светодар от посланцев Тайного царя. Царевич знает и имя Тайного царя, и истинное название окружённой чертополохом Империи, но упоминать их всуе нельзя даже мысленно, иначе откликнутся Добрые Бояре, а их не нужно беспокоить без дела. Именем царя только пакеты данных отправляются, а Империю вызывают, когда срочные запросы шлют.
Царевич как раз готовит для них доклад, но толково изложить события у него никак не выходит: “ковёр” завис, упрямо показывает один-единственный кадр с пошлым вампирским поцелуем. Прибор вытаскивает изображения напрямую из памяти — что обычно очень удобно. Можно поделиться тем, что видел, да ещё и откорректировать перед отправкой, оставив только важное, чтоб не засорять Добрым Боярам сообщения ненужной информацией. Но сейчас Царевич как ни силится, но не может заставить “ковёр” показать что-нибудь другое. Мысли о сопернике мешают сосредоточиться.
Наконец Царевич сдаётся, гасит “ковёр” и даёт себе десять минут спустить пар. А лучше все пятнадцать.
— Лео, скотина патлатая, да как ты мог?! — шипит он себе под нос. — Меня на упыря крашеного променял, да?! Ревность вызвать решил? Мы не в тупом сериале! Ты ж под клыки полез, да у всех на глазах, ты… С такими вещами не шутят!
Тут новая догадка озаряет Царевича, и он замолкает, обдумывая её.
Лео Рябиновского он знает давно и куда ближе, чем хотел бы. Он много нелестного может рассказать о смазливом колдуне, но идиотом того назвать язык не поворачивается. Пусть иногда и очень хочется. Лео хитрый, изворотливый, беспринципный, эгоистичный, продажный и много какой ещё, но он не стал бы из-за ерунды подставляться под укус вампира, это же как на наркоту подсесть. Привыкание с первого раза и почти не лечится, так и останешься их кормовой скотинкой. В кино укусы романтизируют, показывают так, будто это безобидная альтернатива сексу. Царевич знает, как на самом деле выглядят меченые — жалкие люди, поломанные. Подстилки кровопийц.
И единственный способ излечения, в котором Царевич уверен — вырезать сердце укусившего вампира, отварить и дать больному выпить бульон. Царевич и рад бы проделать это с сердцем варка-колдуна с дурацким именем, да нельзя сейчас, никак нельзя! Их команде приказано сидеть тише воды, ниже травы, изображать законопослушных граждан, потому что готовится кое-что очень-очень важное, и они не должны привлекать к себе лишнего внимания. Тем более нельзя ставить под удар серьёзную операцию ради резонансного, но бессмысленного убийства залётного упыря.
По крайней мере, без санкции сверху. Вот если Царевичу удастся убедить если не Добрых Бояр, то хотя бы полковника Телегина, что крашеный развращает молодёжь, популяризирует внебрачные — упыри ж не венчаются в церкви — и гоосексуальные связи, и вообще опасный пропагандист, то, возможно, добро на ликвидацию дадут. За этим и мучается Царевич с докладом, хотя изначально вовсе не собирался признаваться, что он снова шпионил за Лео.
По-хорошему, Царевичу нельзя было показываться на Юниконе вовсе. Не то, чтобы ему прямо запрещали — всё-таки прямой приказ Царевич бы не нарушил, — но его убедительно просили держаться от колдуна подальше, пока операция не завершится. Однако накануне конвента у Царевича снова начались проклятые сны, и он не удержался. Интересно же, что эта морда масонская опять задумала. Царевич не собирался делать глупости — и ведь не сделал же! Просто посмотрел шоу. И “легенда” у него была приличная, не подкопаешься: он ведь теперь цветами торгует, цветы и доставлял…
Цветы. Любимый фокус Лео — превращать живые цветы в хрустальные. Красивые, но мёртвые. Жаль, не удалось прихватить сегодня ни одного — не для себя, а чтоб Голубь, он же “полковой” капеллан их маленького партизанского отряда Вася Жуков, молитву над ним прочитал, вдруг расколдуется?
Легальное прикрытие отряда — собственный цветочный магазин. Царевич сам и предложил, ляпнул вроде бы первое, что пришло на ум, когда совещались, чем заняться, а все и поддержали идею. А ведь он никогда цветоводом не был, и мак от тюльпана не отличил бы — значит, опять из-за Лео?
Вся жизнь Царевича крутится вокруг Лео Рябиновского. Что бы Царевич ни делал, а ниточка в итоге всё равно к колдуну выведет.
Справедливости ради, вторым понравившимся всем предложением было открыть детективное агентство. Как в сериале “Лунный свет” или вроде того. Но их бизнес-план подполковник Телегин, псевдо Эскалоп, поднял на смех: мол, какие из вас детективы, если в полиции никто не служил — ещё бы в боевую организацию брали бывших полицаев, проверку на лояльность варкам проходивших! — и на криминалиста не учился; на аналитика с грехом пополам едва тянет один только Антоха Бахирев, а Царевич с другом Петрушей Тихогромовым как в тринадцать ушли из Суворовского училища, так и не доучились в итоге, у них даже аттестатов зрелости нет. Положим, корочки можно и купить. Но детективу требуется лицензия, и при этом ты во всякие базы и реестры попадёшь, пусть под вымышленным именем, но с настоящей биометрикой. Что потом может сильно подпортить подпольщику жизнь.
В общем, забраковали детективное агентство, открыли цветочный, осваивали потом флористику на ходу, по интернету. Ничего, разобрались. Даже втянулись: Петруше нравится модные фруктовые букеты вязать, а у Голуб экосистемы в склянках идут. И только Царевичу цветы нужны чтобы лишний повод Лео вспомнить был.
Испортил Царевичка чёртов колдун. Проклял когда-то, или чары какие-то наложил, обойдя византийскую защиту, поди разбери. Только была у Царевича в детстве одна в защите брешь, гордыня — а стало две. Из-за чёрных кудрей, пухлых алых губ и тёмных глаз под самыми пушистыми в мире ресницами разучился Царевич к девушкам тянуться. И ведь вроде не было между ним и Лео ничего наяву, но сколько лет прошло с их знакомства — до сих пор колдун то и дело сны насылает. И какие сны! Царевич уверен: неспроста это, и не от большой и чистой, пусть и греховной любви. Лезет Лео к нему в голову, склоняет ко всякому, всё пытается защиту доломать окончательно.
Когда это только началось, Царевич был всего лишь подростком. Во снах с Лео — таких лживо-ярких, осязаемых, полных плотского удовольствия и восторга от близости, — терял голову, просыпался с улыбкой, весь мокрый от волнения. И каждый раз, очнувшись, понимал, как жестоко обманули, что за дрянь ему подсунули, но не знал, что с этим делать, как правильно бороться. Пытался сам себя наказать за то, над чем был не властен, изнурял себя тренировками — не помогало; наоборот, усталый организм быстрее засыпал и легче отдавал сознание в объятия обольстителя. За помощью к Богу Царевич обратился слишком поздно, когда грех пророс в нём так глубоко, что уже не выдернешь. Он упорно молился, постился и бил красивые морды, вводившие его в искушение — кроме морды Лео, до которой не мог добраться, и ангелоподобного Голубя, потому что он же свой, к тому же духовник. Потом пробовал заводить отношения с девушками, и с обычными, и с тайно воцерковленными, и даже всерьёз подумывал принять монашеский обет. Но стоило Лео ещё разок присниться — и Царевич опять срывался, бросал девушек, мысли о келье и шёл бить морды.
Но то всё было по юности, пока Царевич ненавидел Лео всем сердцем и сопротивлялся чарам как мог. Однажды чуть не убился: накануне очередной акции велоказаков снова грезил о Лео, а потому бросился слишком рьяно проявлять себя в деле. При погоне за парочкой новообращённых варков оторвался от товарищей и попал в аварию. Варки, кстати, не выжили.
Пока Царевич отлёживался на больничной койке в афонском монастыре и заращивал переломы и расшибленный лоб, к нему пришёл Телегин. “Мне Геронда рассказал, что тебя мучает,” — сказал он прямо. Царевич покраснел так, что из-под бинтов стало видно. Но прагматичный Телегин продолжил: “Ты эту дурь прекращай, так только себя, товарищей и дело угробишь. Психи-одиночки нам не нужны, а нужны хорошие бойцы и визионеры, что голоса Вертограда слышат — как ты. Геронда дело говорит: твоя византийская защита никуда не делась, только что брешь стала больше. Но пока она стоит — значит, ты не пропащий. Не дай колдунам победить, не дай им убедить себя, что ты безнадёжен — врут, вражины, Бог всё ещё с тобой. А значит, поступим так…”.
Предложение Телегина поначалу показалось Царевичу диким и богохульным. Разве есть правильный способ делать неправильные вещи? Но Телегин уже всё решил: ячейку Царевича пересобрали из ребят с тем же “грешком”. Чтоб, как выразился старый вояка, “чуть что — по-дружески выручали один одного, а после молились вместе и дальше делом заниматься шли. У монахов, гляди, тоже такая беда случается — и ничего, справляются же. И вы справитесь”.
Петруша остался — верный друг ещё в военном лагере под прикрытием телегинских друзей-монахов, где подпольщики тренировали членов боевой организации, в такой “помощи” мало кому отказывал. В одном месте заперты десятки молодых горячих ребят, женщин на Афон водить нельзя, а Петруша слишком мягкий был, несмотря на габариты. К ячейке присоединились программист Антоха, что взял себе псевдо Тобоэ из какого-то японского мультика, и старый знакомый Петруши, катакомбник Вася Жуков. Как оказалось, псевдо Голубь у него не из-за “Голубизны”, а потому что Вася получил сан то ли в ордене, то ли в секте Серебряных Голубей.
Совместным проживанием дело не ограничилось: Телегину пришла в голову “замечательная” идея залегендировать ячейку как Е-семью. Потому что кому придёт в голову подозревать в гейской поликуле общину-корабль ортодоксальных верующих? Пришлось регистрировать официальный групповой брак. Впрочем, к этой формальности Царевич и ребята отнеслись так же, как к чужим именам в фальшивых документах: врать нехорошо, но если для святого дела надо, то Бог простит. Он ведь прощает убийства на войне и расправы над варками и колдунами, а тут всего-то бумаженция акта гражданского состояния.
Царевичу двадцать девять, и теперь он реагирует на сны куда спокойнее: знает, что делать после. А вот свои чувства к Лео после стольких лет в совместных грёзах — и без нормальных разговоров наяву, — уже не понимает. Окончательно запутался, где кончается наведённое и начинается его собственное. Сколько в том поводке, за который его то и дело дёргает Лео, воли колдуна, а сколько — желания Царевича? Голубь после исповедей утешает: когда-нибудь придёт исцеление, и пагубная тяга ослабнет. Надо только верить.
Царевич, конечно, верит, но пока результата не видит. Раз за разом обещает себе больше не вестись, но стоит Лео мелькнуть на афише, пальцем поманить — и ноги сами несут Царевича туда, куда колдуну надобно.
И раз власть Лео над Царевичем так велика, то зачем ему ещё и ревность провоцировать?
А что, если это не любовные игры вовсе, может, Лео таким образом звал на помощь? Он же только что варкам прислуживать устроился, не в этом ли дело? Понял, куда попал, да слишком поздно. Вот и решил дурацким спектаклем дать сигнал, что ему угрожают посадить на клык.
Образ испуганного Лео, умоляющего спасти его из Цитадели, Царевичу очень даже нравится. Но это же бред! Лео — колдун, выпускник факультета боевой магии, он от варков отобьётся запросто, если захочет.
А если не захочет? Если у них с тем крашеным всё по взаимному согласию? Тогда сам дурак!
Новая волна ревности вынуждает Царевича вскочить с кресла. Он меряет комнату чётким шагом, силится разобраться в противоречивых сигналах Лео Рябиновского.
Если это был не призыв о помощи, то что?
Провокация.
Как он сразу не догадался!
Там, в зале, столько варков набилось, сколько Царевич никогда в одном месте не видел. И, вроде бы, он опознал майора из “Омеги”. Хотя эти могли и гауляйтера прикрывать.
Кстати, гауляйтер — тоже жирная мишень. Жаль, Царевич не знал заранее о его визите. Он увидел Волкова мельком в толпе и не сразу понял, кто это: какой-то невысокий шкет в джинсах и белом гольфе, помельче невысокого, но физически развитого Царевича. Одна особенность — седой. Царевич потом по Википедии проверил: гауляйтеру на момент обращения было семнадцать. Только было это почти три века назад. И ходит ещё без охраны — хотя ему-то она зачем? Людей к нему приставить — всё равно что велосипедистами защищать танк. Да и варков сопоставимых с ним возраста и силы в Конфедерации не водится, тут Волков — самый-самый главупырь. А теперь ещё и лучший колдун Минска работает на него.
Царевич умом понимает, что даже знай он про Волкова заранее, ничего бы у него не вышло. Но не уверен, что он не попытался бы снять эту фигуру с доски, любой ценой. И Лео не мог не осознавать, что, зазывая Царевича на Юникон, он тем самым сводит вместе нового шефа и подпольщика из боевой организации Выжигателей. Неужто не боялся Волкова подставить?
Да о чём Царевич только думает?! Его, его, а не Волкова, Лео провоцировал и подставлял. Он себе репутацию на чём сделал? На переговорах с террористами. И запланировал красиво взять террориста Царевича на глазах у высокого начальства. Выслужиться мечтает, падла лохматая!
Вся эта комедия с дружком-варком нужна была для того, чтобы Царевич среагировал, бросился хотя бы молитву читать, шарахнул “византийкой” по сцене — то есть, по самой бессмысленной из мишеней, что были в том зале. Тут-то его бы и взяли.
Царевич сжимает кулаки до белых костяшек.
— Ну и тварь же ты, Лео.
Вот теперь он готов: вместо ревности и переживания о безопасности колдуна плещется в нём одна лишь холодная злость. С ней он может продолжить доклад.
Царевич включает “ковёр” обратно. Узор приходит в движение, складывается в образ уже не Лео в объятиях вампира, а куда более важной фигуры: господина гауляйтера всея Конфедерации Литвы и Беларуси Волкова Аркадия Петровича. Объединение колдунов сварками — ценное донесение.
Но закончить доклад Царевичу не суждено: в самый разгар редактуры “ковёр” переключается на входящий сигнал.
“Гости прибыли. Встречайте,” — и экран показывает три девичьих лица.
***
Первое рабочее совещание в свежесозданном отделе расследований и профилактики магических преступлений при Цитадели города Минска, и в жизни Мишки Ангела, псевдо Художник, больше похоже на британские Five o'clock. За столом всего трое: глава отдела, его номер второй и сам Мишка. Что поделать, не велик пока магический отдел.
На столе, вместо всяких там планшетов, проекторов, распечаток с графиками и диаграммами, на худой конец карт звездного неба и таблиц гороскопов, стоят сахарница, мёд, коробка с конфетами, банка домашнего варенья от чудной то ли тётки, то ли бабки Фавста и малый походный треножник алхимика с магическим подогревом. Лео любит чай с молоком по шотландскому рецепту. Мишка глядит на шефа по-собачьи преданными глазами и тоже заливает себе настоянную на молоке заварку и добавляет взбитый с мёдом желток. Он счастлив, что его позвали работать с кумиром детства, и что тот сам попросил без имени отчества. Они друг для друга — Лео, Фавст и Миша, и для детдомовца Мишки это звучит как семья.
Он родился в Полесье, у самой границы с Польшей, и лет до десяти не видел ничего, кроме болота вокруг монастырского детдома, и школы в соседнем посёлке. В документах он был записан Михалом Аньолом — кто-то пошутил и назвал брошенного младенца польским написанием имени Микеланджело. “Какое-то криминальное погоняло, а не имя,” — сказала его первая учительница. “Зато придумывать не придётся,” — мрачно пошутил физрук. Маленький Мишка тогда уже понял, что в его хорошее будущее не верит никто.
А потом случилось чудо. По стране стал ездить самый настоящий волшебник, Лео Рябиновский. Он ходил по школам, искал талантливых к магии детей и помогал им уехать учиться в Шотландию.
Мишке сказали, что у него нет шансов. Что Никакой Лео их глушь не приедет. А если приедет, монахи выгонят. И вообще его сжечь надо. Даже если Лео и сбежит огня и монахов, с чего бы ему помогать какому-то безродному рыжему Мишке, которому прямо именем бандитскую судьбу напророчили?
Десятилетний Мишка, давно разучившийся улыбаться, ведь смех это грех, всё это выслушал и кое с чем согласился. Действительно, Лео не найдёт дорогу к ним сам, она не на всех картах есть. Поэтому Мишка написал Лео письмо, где нарисовал, как сумел, дорогу со всеми приметами, предупредил про злых монахов и костер. А ещё попросил, чтобы если он окажется к магии не способным, хотя бы превратить его в черепашку-ниндзя. Потому что черепашкой жить на болоте лучше, чем человеком.
Лео не приехал в их приют — сам. Он прислал за воспитанниками заместителя начальника районной администрации, пару туристических автобусов и целую свору журналистов. Под прицелами камер монастырские власти не стали запрещать детям прокатиться в райцентр на представление. И вот там уже Мишка встретился с волшебником вживую.
Михаил Аньол попал в одну из первых групп сирот, отправленных в школу Мерлина по программе взлома Византийской защиты. Он получил путёвку в жизнь и вцепился в неё мёртвой хваткой.
Сначала думал изучать шаманизм и анимагию: любил он не только черепашек-ниндзя, но и страшилки про волколаков из школьной библиотеки. Но профессора разглядели в нём потенциал и предложили учиться более сложному метаморфингу: копированию людей. Так Мишка и стал “художником” — то есть тем, кто срисовывает. Закончив школу Мерлина, он вернулся в Конфедерацию и поступил в только что открытый филиал Академии Магии — некротех.
На специально оборудованной вешалке у двери кабинета, рядом с красно-оранжевым шарфом Лео и зонтом тростью Фавста, висит Мишкина именная лопата старшекурсника, с чёрным гербом факультета деконструкторов и звездой отличника учёбы. Как сотруднику Цитадели, Мишке теперь разрешают свободно ходить с боевой лопатой по городу.
— Так что сказали хтонологи? — спрашивает Лео.
Разумеется пообщаться со специалистами и хронологического факультета послали именно Мишку. А он и рад проявить себя.
— Ничего определённого. Посмотрели спектры возмущений и уверены, что гости из-за Чертополоха явились не с пустыми руками. Но сами они — люди или почти люди. Уж точно не добрые бояре, — Мишка хмыкает, произнося забавное самоназвание имперских вампиров. В Конфедерации те зовут себя Старшими, что, по крайней мере, звучит не так пафосно. — Но на этом их компетенции всё, имперцы помехи ставили будь здоров.
—По крайней мере не магические диверсанты, значит.
— Я бы не зарекался, — возражает Фавст. — Меня по спектрам тоже определяют неправильно. А имперская хтонь научилась имитировать “византийку”. Мало ли, что они ещё умеют.
Главная головная боль на сегодняшний день — вскрытие непонятной пока западным школам системы магии Подземной Империи, которая сумела создать атипичную византийскую защиту: по многим признакам очень похожую на настоящую, но работающую по воле чего-то древнего и глубинного. Есть основная задача, ради которой Волков согласился создать их отдел.
— Судя по кипишу, — Мишка любит такие словечки, хотя в Одессе никогда не был, — они готовят что-то серьёзное. Между прочим, я после учёбы ещё и к погранцам заехал, стрёс с них видео. Качество припоганейшее, но уж какое есть.
Он включает на телефоне запись того, как три девушки проходят мимо охранного пункта. Девицы низкорослые, с худенькими руками и длиннющими толстыми косами. Про таких говорят: “весь рост волос ушёл” — даже на чёрно-белой записи видно, какие они бледные. Их останавливают и просят предъявить документы.
— И в паспортах этим малявкам по двадцать пять. Сихиртя, что ли?
— Обычная нехватка витаминов и солнца, — ставит диагноз Фавст. — Дети подземелий. Не думаю что они вообще когда-нибудь солнце видели.
Мишка думает, что сейчас самый удобный момент полюбопытствовать:
— А что там у них, в подземном царстве? Говорят, деймонов больше, чем людей?
— Не знаю, — Фавст пожимает плечами, — Я там не был. Наверное.
— Наверное?
— Я не помню ничего о в своём бытии до рождения. Недооформленый мозг младенца, видимо, не смог воспринять всего меня. Я понятия не имею, кем был, какого ранга, из каких кругов. Даже истинного имени не помню.
— Возможно, поэтому Фавста с трудом отличают от человека, — закругляет разговор Лео. — Но мы отвлеклись. Раз есть возраст, значит, есть имена, фотографии, номера документов? Молодец!
Довольный Мишка расплывается в улыбке, треугольной, как у Чеширского кота.
— Я их даже распечатал, — он кладёт на стол три тёмных, крупнозернистых фотографии паспортов на имена Ольги Вязовой, Катерины Луговой и Василисы Удобиной. — Будем ловить их на обратной дороге, или как?
— Нет для них обратной дороги, если они и правда люди, — Фавст с интересом разглядывает лица, будто пытается по неведомым Мишке признакам высмотреть своих сородичей-подселенцев. — Не каждый может пересечь ограду между мирами даже в один конец. Посланницы принесли что-то сюда и никогда не вернуться домой. У меня другой вопрос: если их пограничники останавливали, почему мы узнаём об этом от Мишки, который подумал к ним зайти, а не от той же референтуры Рыбака?
— Добро пожаловать в органы, дорогой друг, — улыбка Лео становится холодной. — Тут, как в большой семье, клювом щёлкать противопоказано. Референтура Рыбака работает лично на Рыбака. А мы тут параллельная структура, существующая без году неделя, в протоколах о сотрудничестве пока не прописаны. А ещё мы не варки из уважаемых кланов. И в довесок к тому нашу с тобой дуэль нам долго припоминать будут, она всем референтам нервы попортила. Так что пока всем не покажем, что достойны, считаться с нами не будут.
— Ясно, — Фавст тянется за конфетой. — Прям как в школе.
— Хуже. Ставки выше.
Мишка пробует шотландский чай и понимает, что вкус ему совсем не нравится.
***
Царевичу снится, что пришёл сверхурочный заказ. Снится огромный букет жёлтых роз в корзине, тяжёлые и неудобный: к себе не прижмёшь — помнутся, повыше не поднимешь — не видно куда идти, на вытянутой руке за ручку несёшь — устаёшь быстро. Снится полузнакомый коридор выставочного комплекса, где он был недавно. Блуждает по безликим коридорам, позабыв, куда должен доставить заказ.
Жёлтый цвет — цвет измены.
Лео, конечно, Он должен доставить их колдуну. Теперь Царевич знает, кого ищет, и место тут же меняется — на стенах, пока не смотришь пристально, отрастают указатели и вывески Юникона, где-то вдалеке слышатся голоса. Царевич хочет попасть в гримерку, застать Лео до того, как тот выйдет на сцену. Или лучше после? Какая разница. Вывеска спускается с потолка перед лифтами.
Царевич улыбается: он в своём сне хозяин. А, значит — пусть Лео ждёт его один. В отдельном персональном будуаре, он же звезда, всё-таки.
Звезда на нужной двери и появляется: дурацкая, жёлтая, со скруглёнными углами, как в играх для девочек, только шестиконечная. Царевичу неинтересно сейчас анализировать выверты своего подсознания. Он входит в гримёрку и видит белую спину Лео в киношном мундире. Тот пошит по фигуре, и добавляет стройному, но тонкому Лео статность настоящего военного. Лео сидит перед зеркалом, а потому не оборачивается.
— И ещё цветы? Поставьте в том углу где-нибудь.
Царевич молча закрывает дверь за собой и ставит корзину прямо на пол. Лео — не тот клиент, с которым надо быть вежливым. Он не платит. Его взгляд в отражении.
— А вот и ты, Вань. Я тебя ждал.
— На колени! — Царевич не настроен на долгие прелюдии.
— Почему жёлтые? Больше подошли бы белые.
— Изменщик.
Лео по-лисьи фыркает и изящно поднимается. Теперь Царевич может рассмотреть мундир во всей красе. И невольно любуется человеком в форме.
— Между прочим, когда ты женился сразу на троих, я тебе сцены не устраивал.
— Ещё бы ты посмел, — ворчит Царевич, обходя Лео кругом. — Это ты виноват!
— Нравится? Вижу что да.
— Я сказал на колени, предатель.
Лео томно прикрывает ресницы, прикусывает нижнюю губу и опускается на пол. Усаживается по японски, глядит на Царевича снизу вверх как невинная институтка.
— Ты меня на кон вызвал тогда, чтоб своим дружкам упырям скормить?!
Лео разводит руками.
— Мундир показать. Ты же любишь такой стиль.
И Царевич верит. Это вполне в духе Лео — того, каким он был совсем недавно, пока не продался в Цитадель. Колдун, что тринадцать лет крутит роман на расстоянии со своим смертельным врагом. Он может быть хоть десять раз сатанистом и обманщиком, а теперь ещё и сотрудником спецслужб, но Царевич почему-то убеждён, что сейчас Лео не врёт. Этот позёр и эгоист вполне мог связаться с любимым ведьмоловом только для того, чтобы лишний раз покрасоваться.
Но гордость не позволяет простить его так просто. Это же выходит, что не было никакого хитрого плана с ценным Царевичем в главной роли? Всё это было не ради него, а ради костюма?
— Да неужели? А я было решил, что ты вампирское порно хочешь устроить. Я не досмотрел до конца. Вы там всё-таки разделись, или так друг дружку пооблизывали?
— Ваня, если ты продолжишь разговор со мной в таком тоне, я тебя разбужу.
Царевичу прямо сжимает губы. Хочется запустить руку в чёрные кудри, перебрать их пальцами, посмотреть, как они падают по расправленным плечам, намотать на кулак, прижать это по-восточному смазливое лицо к своему паху. Царевич жмурится.
— Он же тебя не по-настоящему укусил? Я испугался…
— Чего?
— Что ты у меня на глазах вдруг станешь его . Перестанешь быть моим .
Хорошо что это всё сон. Наяву Царевич скорее язык откусит и проглотит, чем произнесёт подобную слащавую ерунду. Может, даже свой.
— Напомню, что из нас двоих, не я состою в полигамных отношениях.
— Да иди ты! — Царевич опускается на пол рядом, утыкается лбом в грудь Лео. — У тебя вон девиц сколько! И не только девиц. На холодненьких потянуло?
— Сколько раз тебе повторять: я не сплю с поклонницами. И с поклонниками. И с коллегами. Кстати, Фавст — мой подчинённый, и это было бы неэтично, — заботливые руки обнимают Царевича, гладят по спине, вдоль позвоночника, подбирается к основанию шеи. — Ты чего злой такой сегодня? Тяжёлый день?
От касаний Лео по телу разливается тепло, сгоняя усталость мышц. Царевич облегчённо вздыхает и тихо смеётся: они ссорятся и мирятся как настоящая супружеская пара, приближающаяся к хрустальному юбилею.
— Осторожнее там, в варочьем гнезде. А то мне придётся научиться варить вампирские сердца.
Где-то на краю сознания всплывают строчки кровожадного отчёта, но Царевич гонит воспоминания прочь, пока Лео не прочёл его мысли.
— Органы варков разлагаются очень быстро, как только из тела вынимаешь. То, что варили румынские охотники, было вынуто из обычных покойников.
Царевич всё-таки освобождается из уютных объятий и целует ярко алые губы.
— Заткнись, — шепчет он, — А то сейчас уже я захочу проснуться. А я ещё не видел тебя в этом мундире с широко разведёнными ногами.
Лео улыбается самовольно, откидывается назад, опираясь на руки, и раздвигает ноги, преступно скрытые под плотной тканью брюк.
— Увидел?
Царевич щёлкает пальцами — но ничего не происходит. Его контроль над сном заканчивается там, где начинается Лео.
— Тебе не хватает практики, Шушурун, — поддразнивает Лео, называя Царевича его псевдонимом из школы Мерлина. — Не хочешь экспресс-курс повышения квалификации?
— Я хочу курс кое-чего другого. И только посмей мне тут ограничиться экспрессом.
Они избавляются от штанов одновременно, каждый от своих. Царевич наконец-то усаживает Лео себе на бёдра, запускает руки под мундир, под рубашку, гладит шёлковую кожу живота. Лео опускается на него медленно, будто они не во сне с его условностями, где не надо думать о смазке, растяжке и прочей рутине. Наконец узкий, хорошо очерченный зад прижимается к мошонке Царевича, и тот ложится на спину, сцепляется с Лео руками, и любуется, как здорово жемчужная белизна мундира оттеняет румянец на оливковой коже. Лео двигает бёдрами, примеряясь. Приподнимается и насаживается снова под разными углами. Раз, другой, а на третий выгибается со стоном — плоть Царевича в нём задевает чувствительное место. Царевич отпускает чужие пальцы и подхватывает под бёдра, помогая набрать темп. Лео упирается ладонями в его грудь, нащупывают соски, и вот уже два голоса постанывают в унисон.
— Ваня! Пожалуйста… — Лео заканчивает просьбу, но и не нужно: Царевич знает, чего тут хочет. Шлепком сгоняет с себя, поднимается и роняет Лео на пол, нависает над ним, распластанным, растрёпанным, улыбающимся. Лео раздвигает ноги так широко как может, и Царевич снова входит в него одним длинным плавным движением. Лео закатывает глаза от удовольствия.
Первый круг у них всегда быстрый. Царевичу нравится, что не надо думать о предохранении, и можно просто любоваться, как вытекает из Лео густая лужица, Как блестит от белёсых капелек его живот, особенно пошлая дорожка чёрных волос вниз от пупка. Царевич наклоняется к ней и целует, а Лео запускает пальцы ему в шевелюру, гладит бездумно.
— Я слышал, к нам какие-то гости из-за чертополоха пожаловали, — вдруг спрашивает он вальяжным тоном. — Это беженцы, или к вам приходили, не знаешь?
И это рвёт между ними тончайшую ниточку доверия. Царевич замирает, полсекунды оценивать диспозицию, и с силой кусает себя за руку.
***
Царевич вырывается из сна, тяжело дышит. Укушенная рука горит. Некстати вспоминается, что во рту человека живёт безумное количество микробов, и через укус можно самого себя заразить всякой гадостью. К счастью, кожу он не повредил.
Успел ли Лео что-то понять, услышать отголосок узнавания в сознании Царевича?
Как всегда, после их “свиданий” Царевич чувствует себя погано и грязно. Не только потому, что на самом деле кончил на себя во сне, но из-за той лёгкости, с которой принимал происходящее. Во снах ему так легко дышится, он почти забывает о грузе ответственности, о необходимости молиться. О том, что за минуту счастья он будет расплачиваться вечными муками. Там просто хорошо в чужих объятиях, и кажется, что так будет всегда.
Но это всего лишь ложь. Персональная сказка для двоих. Всё равно что себе тульпу-жену выдумать. Да, настоящий Лео существует — где-то там, в другом районе города. Они видятся только когда Лео сияет в свете софитов, а Царевич присутствует где-то в темноте среди восторженных малолеток и умиляющихся тёток за сорок. Он нужен Лео только как зритель. Царевич не помнит, когда они перекинулись хоть словом последний раз, А касались друг друга, кажется, только в драке на Новый год, когда ещё оба были подростками. То, что между ними происходит — даже тайным романом не назовёшь. Больше похоже на секс без обязательств, когда на следующее утро твой партнёр с тобой даже не поздоровается.
Этот ментальный контрастный душ, когда после эйфории близости подступают отрезвление и холод отверженности, разъедает Царевича изнутри. Может быть, в этом и состоит конечная цель Лео: и развлечься, и доломать врага.
А теперь это перестало быть личной проблемой Царевича: его доступность и открытость колдуну может выйти боком всей организации. Если раньше Лео Царевича только мучил, то в новой должности обязательно попробует выдавить из него важные сведения.
Уже попробовал.
Нет, с него хватит. Пора избавиться от противоестественного очарования чернокудрого колдуна, забыть глаза под длинными пушистыми ресницами, не думать больше об алых губах. Пришла пора исцелиться. Лео нашёл себе кого-то вместо Царевича? Как удобно — у Царевича как раз появился интерес к кому-то кроме Лео. И, впервые за столько лет, к кому-то отличного от своего пола.
Царевич идёт в душ, обдумывая: журавль в небе или синица в руке? Обычно, чтобы избавиться от мыслей о Лео, он идёт к безотказному Петруше. Там он точно получит то, что ему нужно и не будет об этом сожалеть. Можно было бы и сразу к Голубю постучаться, чтобы потом заодно и исповедаться. Но у того завтра важное задание, беспокоить нельзя.
А есть и другой вариант. Гости, которыми так интересуется Лео, по иронии судьбы, расквартированы штаб-квартире ячейки Царевича. Как так вышло? Да Телегин их сюда отправил, после того, как их засекли на границе. Первоначально их должны были провести дальше по подземке, но Телегин заподозрил неладное, и решил, что у его боевиков девочкам будет безопаснее всего. А если за ними всё-таки есть хвост, то дальше Царевича цепочку раскрутить не удастся. Тем более, что ячейка Царевича сейчас в режиме тишины, нигде не задействована, актуальных контактов ни с кем кроме Телегина не имеет, и прикрытие у неё хорошее.
Девушек из-за Чертополоха разместили в свободных комнатах. Они так устали с дороги, что их не стали мучить расспросами, а сразу отправили отдыхать. Засыпая, Царевич слышал, что они встали и звенели посудой на кухне. Свидание с Лео длилось недолго, значит есть шанс, что Василиса ещё не легла.
Она сказала, что Василиса — её настоящее имя, данное ей при рождении. Но попросила называть её Элис, раз у всех тут приняты псевдонимы. Одно только происхождение делала её в глазах всей команды особенной, неземной. Она прибыла из Империи, в которую все они мечтали когда-нибудь попасть. Служили верой и правдой, чтобы получить это право. Лицо Василисы благородное, тонкое, белокожее, соболиными бровями и огромными, как подземные озёра, глазами. Маленький бледногубый рот больше подошёл бы мальчишке, но Царевичу нравится. Вся она немного угловатая, широкоплечие, атлетичная — а ведь про неё сказали, что до отправки сюда она была послушницей в монастыре.
Царевич понимает, что Василиса по девичьим меркам отнюдь не красавица, но отравленные колдуном глаза Царевича давно разучились воспринимать традиционную женственность как что-то привлекательное. Именно андрогинность Василисы его и зацепила. Ну и пусть. Если это позволяет обойти Проклятие, то Царевич этой лазейкой воспользуется. Василиса ему симпатична. Вернуться домой, в монастырь, она не может. А здесь таких монастырей нет: варки объявили истинную веру Вне закона, и поддерживают только безопасных для них сектантов. Василисе нужны помощь и поддержка, нужен кто-то в этом мире, на кого она сможет положиться. Их ведь многое объединяет: они верят в одно и то же, они сражаются на одной стороне баррикад, они оба готовы жертвовать собой ради Великой цели. Разве этого недостаточно?
Пока посланница империи здесь, он должен добиться её расположения. Это будет непросто, у него ведь так мало опыта — считай, совсем нет. Но он не простит себя, если не попытается.
Через 20 минут, едва обсохнув после душа, смывшего следы греха, Царевич стучится в комнату гостьи. Василиса и правда не спит, вместо того чтобы спросить “кто там?” молча открывает перед ним дверь. Она совсем не боится, и это кажется Царевичу хорошим знаком.
—Я хотел… чаю предложить выпить. Думал себе сделать, Ну а вдруг и вы хотите.
— Вам не спится, — понимает она. — Да, могу составить вам компанию.
Голос у неё мягкий, низкий, Царевичу нравится.
Они забирают поднос с заварником, чашками и пакетом сушек к ней в комнату, чтобы не мешать прочим. Быстро переходят на ты. Василиса много молчит, а потому больше говорит Царевич: так всегда бывает, если повисает неловкая пауза, тянет заполнить её болтовней. Наконец, он решается попросить её:
— Расскажите, как оно там, за Чертополохом?
Василиса теряется: как объять необъятное? Вздыхает, подбирает слова:
—А что вы сами о ней знаете? Вы — сын эмигрантов?
— Моя мама бежала оттуда перед Великой жатвой. Она много вспоминает о том, что было до Чертополоха, но не может знать, как всё изменилось после.
Василиса кивает, глаза её становятся печальными. Царевич думает, что она жалеет его, лишённого родины.
— Значит, ваша семья не посвящала вас Древним при крещении, а вы сами услышали зов. Ну что вам рассказать…
И Василиса описывает родной Чёрный Город под Подземным Солнцем, скованный цепями-мостами, удерживавшими его над бездной. И две ветки подземной железной дороги, Благую и Неблагую, с сотнями станций, одна на другую не похожа. Дом Василисы был между Янтарной и Малахитовой. У каждой станции своя Хозяйка, с которой нужно договариваться, иначе ты никуда не поедешь, а то и никогда не вернёшься. Скупо упоминает и свой монастырь, спиральным коконом висевший над ледяным озером. Там можно было кататься на коньках.
— А царь? Ты видела царя?
— Ко двору не представлена, А через светодар — видела. Он обращается к подданным по праздникам, благословляет нас. И он обращался к нам, когда отправил сюда… Послушай, а ты не знаешь, что мы вообще привезли?
— Разве тебе не сказали? — удивляется Царевич.
— Нет. Только что миссия моя священна, и страна запомнит наши имена.
Царевич кусает губы. Это строго секретно, Но уж Василисе-то он может сказать? Она же своя, Она же и доставила груз сюда. Ей доверяет царь-батюшка.
— Только в общих чертах. Это оружие против наших врагов. Эскалоп назвал его “варкоедкой”. А как она работает — мы скоро опробуем.
Notes:
Тобоэ — персонаж анимэ “Волчий дождь”, Царевич просто не любит иностранные мультики.
Chapter 3: Ход Ладьёй Дураков
Chapter Text
Задача у Антохи-Тобоэ сегодня простая: сиди себе на скамейке с большим стаканчиком рафа, пялься в ноутбук, где включён какой-то фильм, и слушай по “уховёртке” — она же чудо-прибор дальносказ — как красавец Голубь в тематическом баре на Зыбицкой варков клеит. И одновременно задача эта чертовски сложная: времени на проработку плана нет, группы на подстраховке нет, всё на чистом экспромте.
Именно потому Тобоэ, единственный аналитик команды, сегодня работает не живцом, как обычно, а координатором. Задом же перед нежитью крутит полковой капеллан — у него византийка круче. Наживка из Голубя, конечно, хороша: с низким поясом, в майке сеточке и блестящей розовой рубашке поверх, завязанной узлом под грудью, он похож на куклу Кена. Не удивительно, что проблемы подцепить варка на ночь у него не стоит. У него стоит проблема — кого из клюнувших выбрать. Телегин приказал взять кого помладше, Чтобы меньше возиться. Голубь воркует с теми, кто его угощает, и невзначай спрашивает номера регистрации: естественное поведение любого здравомыслящего гражданина в его ситуации, ведь нарваться на варка- нелегала не хочется никому. А Тобоэ пробивает их по официальной базе сотрудников Цитадели и зачитывает Голубю данные.
— Демократ Дятлов, — озвучивает он имя тощего брюнета, заказавшего Голубю маргариту, и прыскает со смеху.
— Что, серьёзно? — шелестит в “уховёртке” голос Петруши.
— А я, кажется, вас знаю,-- обращается Голубь к собеседнику. — Вы глава профсоюза писателей, верно?
— Как неожиданно! И я вас тоже узнал, — тут Демократ понижает голос: — а сейчас без резких движений ты, Голубушка, слазишь с этого стула, и идёшь со мной под ручку и улыбаешься. Я имею право сожрать тебя прямо тут, на месте.
Тобоэ больше не смеётся.
— Хьюстон, у нас ситуация.
— Слышу, — откликаются одновременно Петруша и Царевич. — Не потеряй его!
Демократ Дятлов ведёт Голубя через чёрный ход.
— Красивая у тебя Хонда, — замечает Голубь, подсказывая команде куда его сажают. — мокрый асфа…
Его голос проседает на середине фразы. Тобоэ молится, чтобы это было снотворное, а не укус.
Он бросается к своей зелёной Веспе с логотипом службы доставки и успевает заметить, как с платной парковки выруливает машина с нужными приметами. Приборов для слежки под рукой нет, дроны слишком заметны. Недолго думая, Тобоэ ныряет в поток машин по улице Богдановича — следом за похитителем.
— Царевич, он едет не к Цитадели. Перехвати его у меня на Хоружей.
— Куда он направляется? Всё-таки нелегал?
— Может, просто мудак. Но дело плохо.
— Ерунда какая-то, — встревает Петруша, — по базе он обычно администратор, без указания профиля, пятнадцать лет от становления.
— Похож на засекреченного службиста.
— Заступница, помоги…
— Сухогром, не сейчас! Увидит “византийку” — ещё подмогу позовёт. Он не к своим едет, значит, хочет разобраться один. Мы его тихо перехватим.
Представительского класса хонда мчится по проспектам Минска прочь от центра в сторону Зелёного Луга. Там, за вольготно разросшимися спальными кварталами, утопающими в зелени, в сосновом лесу располагается элитный клуб “Тиллит”.
***
Голубь приходит в себя, когда машина сбрасывает ход перед спуском на подземную парковку. Он лежит на широком заднем сидении, головой на коленях Демократа, и холодные пальцы гладят его за ухом, как кота. Голубь кожей чувствует наполовину выпущенные когти варка, безмолвное предупреждение: дёрнешься — и тут же будешь вскрыт. Руки связаны за спиной наручниками-стяжками.
— Проснулся, — Демократ смотрит на добычу с довольным прищуром. И тут же Голубь вздрагивает всем телом от неожиданной вибрации в трусах. На основании его члена надето умное кольцо. — Пожёстче или помягче?
Голубь нервно смеётся, ноги к животу.
— Щекотно!
Вибрация усиливается, мешая сосредоточиться. Демократ управляет устройством со своего смартфона. Машина останавливается.
— Ну всё, подъём, голубушка, на выход.
Водитель открывает им дверь. Голубю трудно идти в таком состоянии, и Демократ поддерживает его, приобняв за пояс.
“Определённо не в главном корпусе СБ,” — думает Голубь.
— Где мы? — спрашивает он и похитителя, и “уховёртку”.
— Тебе здесь понравится, — улыбается Демократ.
— Элитный клуб с дурной репутацией, — голос Тобоэ мрачен. — Казино, массаж, номера. Ставлю двадцатку, что подпольный бордель. Голубь, держись, Мы скоро тебя вытащим.
— Не люблю бордели, — замечает Голубь.
— Тебе здесь самое место.
Значит, догадка Тобоэ верна.
В холле “гостиницы” пусто. Один только администратор за стойкой встречает Демократа дежурной улыбкой. Вид Голубя не вызывает у него ни вопросов, ни сочувствия. Не то, чтобы это как-то уменьшает веру Голубя в людей, но определённо снижает его веру в собственное спасение. Такие места хорошо охраняются. Ребятам потребуется слишком много времени, чтобы сюда проникнуть.
—Ваш номер готов, — администратор передаёт Демократу ключ-карту. — Всё заказанное по списку уже внутри.
— Сколько я проспал? — Голубь даже не стесняется, что его услышат. Скорее всего, этот администратор и труповозку заранее вызвал.
— С полчаса, — сообщает Тобоэ.
— Здесь хороший сервис, — отвечает Демократ непонятно кому.
Вот как. Или Демократ выслеживал его какое-то время, или сервис тут и правда настолько хорош, что ему подготовили номер за полчаса, пока варк вёз сюда пойманную жертву. Номеров тут немного, но судя по расстоянию между дверьми, они довольно просторные.
—Ты сказал, что знаешь меня. Но я не припомню, чтобы мы пересекались.
— Я знаю кто ты, поп, — Демократ открывает дверь и толкает Голубя внутрь. На счастье, достаточно близко от входа стоит диван, и Голубь падает на него животом, стукнувшись коленом о ножку. Когти варка скользят по запястьям и снимают с Голубя наручники. Не спрашивая разрешения, Голубь тянется стянуть себя и кольцо.
— Нет, эту штуку оставь, снимай всё остальное.
Голубь не подчиняется. Ему уже ясно, что его ждёт: молодые да резвые варки иногда развлекаются тем, что выискивают священников или людей сильной “византийкой”, и устраивают им ночь греха. Это у них что-то вроде опасного вида спорта: есть серьёзный риск самому обжечься. Но сломать праведника, лишить перед смертью духовной защиты, в кругах скучающих людоедов считается не только весёлым, но и почётным времяпрепровождением. Прежде, чем применять молитву, Голубь хочет разведать диспозицию. Если он просто выбежит сейчас из номера, скорее всего, охрана заведения будет стрелять на поражение. Потому что они все тут рискуют куда больше, чем их клыкастый клиент. Владельцам клуба шум не нужен, и Демократ вряд ли первый идиот на их памяти, переоценивший свои силы.
— Делай, что я говорю, — варк внешне спокоен, но выдержки ему не хватает.
— А то что?
— Думаешь, я применю к тебе силу? Надеешься, что если будешь сопротивляться, это засчитается за мученичество? — Демократ зло смеётся: — Интересно, а мученики за веру с порванной жопой у вас есть? Или таких канонизировать стыдно? Нет, Голуба, я тебя пальцем не трону.
Демократ проходит мимо, распахивает двустворчатые двери спальной. Там горит свет, и Голубь видит привинченные к выкрашенной в чёрный стене перекладины, косой крест и скамейку с рядом чёрных дилдо, от мала до велика. А нумера-то тут тематические.
— Подойди, — командует Демократ, но не Голубю, а кому-то в спальной.
В дверях появляется невысокий молодой человек в одних кожаных трусах и ошейнике: полые плечи приподняты и зажаты от волнения, пряди русых волос падают на опущенное лицо. На вид ему вряд ли больше двадцати. В сосках пирсинг, золотые колечки с подвесками — стилизованной буквой “Т”. То ли персонал, то ли собственность “Тиллита”. Демократ приподнимает подбородок юноши, разворачивается к Голубю:
— Нравится? Правила очень просты, Голуба: ты делаешь с ним всё, что я скажу, можешь и то, что сам захочешь, когда войдёшь во вкус. Я только смотрю. Если мне понравится то, что я увижу — он останется жив. А ты отправишься на свидание с небесным начальством, и там уже будешь объясняться, что сделал это вынуждено ради спасения жизни. Если мне не понравится — ты займёшь его место.
Юноша вздрагивает при этих словах. Голубь глядит в серые, полные испуга и мольбы глаза, и вдруг заходится нервным смехом:
— А ты хорош! И с колечком идея тоже ничего была, — и, взяв себя в руки, обращается к собрату по несчастью: — Не бойся. Ты отсюда выйдешь.
***
— У нас нечем их вскрывать, — Тобоэ растерянно смотрит в экран. В голове пусто, он не представляет, как, с какой стороны подступиться к задаче. В элитный клуб нельзя просто взять и купить абонемент, туда попадают только по рекомендации действующих членов. Каковых среди подполья по понятным причинам нет.
— Может, у Телегина есть контакты? Он же подполковник, наверняка кто-то из военных там тоже бывает…
— Долго, — отмахивается Царевич. — Это ж тебе не справку из военкомата выписать, в лучшем случае уйдёт пара дней, пока они эту рекомендацию рассмотрят. У них же наверняка и собственные проверки введены, как раз от таких умных, как мы. У нас нет столько времени.
— А если через “ковёр” помощь запросить? — спрашивает Петруша.
Царевич молча отворачивается, за него убитым голосом отвечает Тобоэ:
— Нам скажут действовать в соответствии с протоколами безопасности на такой случай.
— А что у нас в том протоколе?
— Бросить Голубя, сниматься с места, зачищать “хвосты”.
— У нас гостьи, которых быть не должно, и доставленный ими груз, — на Царевича страшно смотреть. — Мы, по их мнению, не имеем права рисковать ради сгоревшего бойца.
— Боевая задача превыше всего, — как робот, повторяет Петруша. Только сейчас оно осознаёт, что эти слова значат на самом деле. — Но ведь он тоже на задании был!
— Любой из нас в любой момент может погибнуть. Мы знали это, когда присягу давали.
— Груз, — тихо шепчет Тобоэ. — “Варкоедка”.
Они глядят друг на друга.
— Я свяжусь с Телегиным, — решает Царевич. — Если он даст “добро”, будем считать это полевыми испытаниями.
***
— Голубь, миленький, пожалуйста, держись, — умоляет “уховёртка” голосом Тобоэ.
Голубь слышит да не слушает. На волне между тьмой и негой плещется его сознание, пока жадный язык варка лакает его кровь.
— Расчётное время прибытия — минут сорок. Мы уже в пути.
Клыки входят в шею в третий или четвёртый раз, и Голубь стонет от немыслимого удовольствия. Демократ пьёт немного — кровь божьего человека обжигает ему губы. Не просто так братство Голубя зовётся именно Серебряным. Но варк намеренно при каждой дегустации прокалывает кожу заново, тем самым усиливая действие яда. Быстро слизав красные струйки, Демократ вновь оставляет жертву в покое. Голубь улыбается ему, глядя в перепачканное красным лицо, смеётся над его досадой.
Варк ненадолго исчезает из поля зрения. Нашаривает что-то на прикроватном столике. Рядом сопит усталый юноша, имени которого голубь до сих пор не знает. Но это неважно — главное, что он живой.
И Голубь пока живой.
Шею обтирают влажной прохладой, унимая зуд. Демократ обрабатывает рану, накладывает мягкую марлю, лепит пластырь. Он хочет убить добычу при потреблении, а не кровопотерей или заразой. “Как бутылку вина запечатывает, чтоб не выдохлось,” — думает Голубь. Тут его шее становится неудобно: Демократ застёгивает на ней ошейник.
Голубь разглядывает собственное Отражение в зеркале над кроватью, скалится ему белыми зубами. Майку-сетку Демократ разрешил оставить. А вместо бело-розового костюма на Голубе теперь латексные ремни и длинный кожаный килт с разрезами до бёдер. Соски заклеены чёрными крестами из силикона. Теперь он похож на куклу Кена, одетого сенобитом.
— Голубь, ты слышишь? — беспокоится Тобоэ.
— Подводки для глаз не хватает, — Голубь складывает руки на животе и выворачивает голову, чтобы поймать взгляд Демократа, сидящего в изголовье. Подмигивает ему.
Варка шутка добавляет.
— В самом деле. Погоди минуту.
Он покидает спальню, оставляя свои игрушки без присмотра. Они уже никуда от него не денутся. Голубь чувствует его, чувствует его жажду, и знает, что если варк, укусивший его, позовёт — он сам побежит к нему.
Голубь привстаёт на локте, тянется поправить сползшее с плеча юноши покрывало.
— Он убьёт нас обоих, — тихо произносит тот, не оборачиваясь.
— Нет, — возражает Голубь. — Тебя оставит. Ты тут на балансе числишься, за тебя ему придётся платить большие отступные. Даже если у него и есть такая сумма, он пожадничает выкладывать её за одну ночь развлечения. Тем более, когда можно обойтись дешёвым мной.
— А ты сколько стоишь?
— Цену доставки тела в морг. У него есть лицензия, он закон не нарушает, труп прятать не надо.
— Почему ты это делаешь? Ты доброволец?
— Разве что поневоле, — смеётся Голубь.
— Он назвал тебя попом.
— Вообще, правильнее — кормчий.
— Ты не похож на священника. Слишком опытный.
— Я гляжу, вы уже отдохнули, — Демократ, как и положено варку, появляется бесшумно. — И мальчик прав: для попа ты впечатляюще искушён. Сам справишься, или тебя накрасить?
Он кидает Голубю дамскую косметичку — видимо, одолжил у кого-то из сотрудниц. Голубь садится, оценивает своё состояние: немного кружится голова, кое-где натёрта кожа, да пробка вот-вот вывалится.
— Спасибо, — отвечает он и открывает косметичку. — Я начинал примерно с того же, что и он. А потом со мной заговорил Бог.
Голубь сильно упрощает свою историю. Не то время, не те слушатели, чтоб пускаться в разъяснения.
— И что он сказал? — юноша тоже садится, понимая, что дальше валяться ему не дадут.
— Если в двух словах — что я саморазрушаюсь неправильно.
— Надеюсь, ты после этого сходил к психиатру? — усмехается Демократ. — Голоса в голове до добра не доводят.
— Я думаю, ты уже знаешь ответ на вкус.
Демократ хмыкает, возвращается в своё кресло наблюдателя. С новыми приказами не спешит, видимо, фантазия иссякла. Большая часть арсенала комнаты уже перепробована, предметы подходящих габаритов побывали во всех отверстиях и юноши, и самого Голубя. А святости у него крови не поубавилось. Ему уже очевидно, что таким способом он Голубя не обезвредит. Однако скорее удавится, чем признает свой просчёт. Через их связь жертвы и паразита Голубь ощущает напряжённую работу мысли варка.
— Ты всё-таки делаешь какой-то мысленный трюк, — рассуждает Демократ. — Всё ещё считаешь себя чистеньким.
— У тебя довольно поверхностное представление о религиозной доктрине. Не я считаю, а мой Бог.
— Отрекись от него. Как там у вас говорится? Отрекись от веры своей, — Демократ наблюдает, как суровеет взгляд Голубя, и трактует это как неповиновение: — Или я выпущу мальчишке кишки, привяжу к этому шесту и заставлю наматывать по кругу за каждую минуту твоего промедления.
— Кажется, это тебе бы неплохо показаться психиатру.
— Голубь, — напоминает “уховёртка”, — двадцать минут.
Демократ встаёт будто бы с намерением выполнить угрозу. Голубь не чувствует в нём настоящей решимости это сделать, но мальчишка-то этого не знает. Он шарахается за спину Голубю, прижимается всем телом. Варки любят запах человеческого страха, как кошки любят кошачью мяту. И Голубь решается.
— Ты ждёшь от меня богохульства, господин?
В глазах Демократа загорается огонёк интереса.
— Продолжай.
Голубь кивает юноше на разложенную аптечку:
— Подбери, что тебе безопасно принимать, таблетку. Лучше белую, — а сам запускает руку под килт, быстрыми движениями приводит свою срамоту в готовность. Юноша протягивает таблетку аспирина, и Голубь, не останавливая дрочки, осеняет её знамением: — Нарекаю это святым даром плоти Божией. Встань сюда, сын мой.
Юноша опускается на колени между широко раздвинутых ног Голубя, сидящего на краю кровати. Целует набухающую в кулаке кормчего головку, проходится по ней языком, мягко обхватывает губами, помогая органу поскорее восстать. С умениями юноши Голубь быстро приближается к пику, но в последний момент останавливает его, пережимает себе семенной канал, чтоб не излиться раньше времени. Подхватывает освещённой таблеткой капельки предэякулята и кладёт её на самый кончик:
— Прими причастие своё.
Подыгрывая, юноша изображает благоговение и слизывает таблетку, напоследок, загнав её за щеку, проходится языком вдоль ствола. Голубю приходится зажать себя ещё сильнее, так сильно заводит происходящее его самого. Но главное ещё впереди. Он по-отечески кладёт руку на голову причащённого и отстраняет от себя.
— Хочешь услышать Бога?
Юноша кивает, и по глазам его видно, что он сам не знает: понарошку или по-настоящему. Он не понимает, что сейчас происходит, но верит, что за словами Голубя есть что-то кроме безвкусного глумления над Таинством.
— Не бойся, сын мой, иди сюда. Помолимся вместе.
Голубь задирает килт повыше, усаживает юношу себе на колени и входит в него. Тёмный огонь разгорается в его душе.
— Именем праведников, кровь приступивших, — начинает он глухим за могильным голосом, ритмично взбиваясь в юное тело, — проклинаю и отрекаюсь от Сущего, что создал мор и болезни, и обрекает ежечасно сынов и дщерей своих…
Юноша выгибается в его объятиях, стонет без притворства. По телу разливается сладкая мука.
— Отречёнными картинами обличаю я преступления Сущего…
Голубь бережными пальцами обхватывает мошонку любовника, перекатывает в руке, гладит член у основания, пробуждая к жизни, борьбе, исторжению и малой смерти.
— Да ведёт меня путь отверженцев через Огонь зла к высшей, очистительной муке духа!
Юноша кричит, Как ещё не кричал сегодня, его тело сотрясается в экстатической пляске. По последние слова молитвы Глубинного Пламени Голубь изливается в него и слизывает с ладони его семя. Он встаёт во весь рост, сияя незримым для смертных светом византийской защиты. Юноша оседает к его ногам, в глазах его плещется Тьма Неизбывная.
— Это… — он не может подобрать слов.
— Он говорит с тобой, слышишь?
— Да, — улыбается юноша, — я слышу Его!
Варк жмётся в углу и дрожит от ужаса, он не может ни преодолеть, ни обойти обжигающий его купол. Кожа на руках, которыми он прикрывает голову, краснеет и идёт волдырями.
— Это ни хрена не божья молитва! — сипит он. — Кому ты служишь?!
— Твоё невежество тебя погубит, — в груди Голубя всё ещё бушует чёрный ураган, в синих глазах не утихают молнии, он ощущает себя вне мира и всем в мире одновременно. Он готов проповедовать злыдоте и греховодцам, а потому с безмятежностью ангела-убийцы улыбается Демократу, вразумляя: — Люди Бога ищут и путями аскезы, и оргиастическими. Это аскета радостями плоти сломить можно, а мне ты, наоборот, помог Пламень вызвать.
Под потолком взрывается воем пожарная сирена.
***
По сияющим ночной иллюминацией улицам несётся в спортивный мотоцикл. Мчит на вызов Лео Рябиновский: вся Цитадель брошена в район Зелёного луга. Огромный спальный район подвергся атаке. Наушник беспроводной связи захлёбывается сообщениями:
“Варк ворвался в магазин, атаковал кассира и стоявших в очереди пенсионеров. Двое погибли на месте. Варк скрылся.”
“Что-то выскочило из леса, напало на группу подростков на детской площадке, есть раненые, одного нападавший уволок с собой.”
“Пропал ребёнок четырнадцати лет, выгуливавший собаку. Раненая собака с оборванным поводком прибежала домой одна.”
“Соседи сигнализируют об истошных криках в доме напротив. В квартире на первом этаже разбито окно.”
“На парковке у жилого дома совершено нападение на семью, приехавшую на такси.”
Адреса разные, разница по времени порой минимальна — значит, свихнувшийся варк там не один. Они атакуют бессистемно, бессмысленно, как стая бешеных зверей, а не разумных существ. Это похоже на массовое Кровавое безумие. На фильм ужасов.
На акцию диверсантов из-за чертополоха.
Пока Лео спешит в микрорайон на краю города, аналитики сопоставляют данные: точек много, разброс небольшой, и свести вектора к одной точке много времени не занимает. Звонок от начальства направляет Лео прямиком к лесному массиву, в клуб, из которого незадолго до нападений поступил сигнал о пожаре.
— Уже известно, что у нас там? — на всякий случай уточняет Лео, перебирает, пользуясь бритвой Оккама, наиболее вероятные сценарии: — У “эффективных решал” опять что-то сбежало или катакомбники террористический молебен устроили?
Если виноваты “решалы” — так он презрительно зовёт сотрудников научно-карательного исследовательского центра Effective Solutions за любовь к антигуманным и бессмысленным экспериментам над нелюдями, преимущественно над варками-нелегалами, — то его арсенала заклинаний должно хватить. А вот если веруны какие “византийкой” варкам мозги выбили, превратив тех в бездумные машины убийства, то ему придётся туго.
— Нет данных. Вы эксперт, вы и определите. Полиция уже там, Старших пока туда не направляем.
Лео тихо ругается. Значит, подозревают попытку экзорцизма и не хотят рисковать варками. А вот магами, значит, можно. Логика, в этом, безусловно, есть: если веруны всё ещё сидят внутри, то могут и “Омеге” устроить религиозный психоз. А Лео от столкновения с божьими чудесами потеряет силы, но хотя бы не бросится глотки рвать. Интересно, что за мощный артефакт они протащили в клуб, Богоматерь Ченстоховскую? Так она, как и все религиозные реликвии при режиме варков, изъята и спрятана в подвале одного из музеев, под надёжной охраной. Лео не припоминает новостей о дерзких экспроприациях музейных ценностей за последнее время.
Если только по каким-то причинам информацию о хищении не засекретили, и магов в известность не поставили. Пока работал по заданиям магистров, Лео постоянно с подобным сталкивался.
Лео притормаживает мотоцикл перед въездом на территорию клуба, возле бетонной плиты с выложенным металлическими рейками названием “Тиллит” — указателя в стиле брутализм. Шлёт вперёд сонм своих деймонов, смотрит их глазами, слушает их возбуждённый рёв. Кровь. Смерть. Гарь. Сожаление, что всё уже закончилось, и к веселью они опоздали.
И только третий этаж гостиницы им не нравится, есть там кто-то или что-то с византийской защитой. Слабой, явно недостаточной для того, чтоб изгнать хотя бы одного варка, но есть.
***
Проще всего описать место преступления заезженным словом “скотобойня”. Фавст крутит его в уме так и сяк и отбрасывает: очевидное не значит верное. Скотину в современном мире забивают если не гуманно, то по крайней мере аккуратно и рационально, в специальных загонах. И с трупом обращаются бережливо, дотошно разделывают на части, расфасовывают оп стерильным упаковкам, каждому уху, языку, копыту ищут применение, каждая косточка на муку или в суп пойдёт. А в клубе “Тиллит” не скотину забивали, а просто рвали всех, кто попадётся, раскидывали куски мёртвых тел и ещё живых, раненных людей.
Фавст слышит посмертное эхо криков. Хорошо, что коллеги-люди рядом так не умеют, им и без того тяжело тут находиться. Даже Мише плохо: несмотря на то, что он в Некротехе учился и практику на кладбищах проходил, второй раз бежит свежим воздухом подышать.
А сам Фавст растерян. Его тело, вполне человеческое, тоже подвержено стрессу, и физиологические реакции на запах крови и вонь от вспоротых внутренностей у него естественны. А демоническим чутьём он воспринимает обстановку как интересную и по-своему будоражащую, но не давящую. И ещё какофония голосов мёртвых больше сбивает с толку, чем помогает восстановить ход событий. Всё это мешает Фавсту ответить на вопрос Лео:
— Что здесь случилось?
— Для толкового протокола нам потребуется некромант. А то и не один, — Фавст шутит, чтоб подбодрить коллегу, но от его клыкастой улыбки шарахается группа полицейских. — Всё, что могу сказать сейчас: удар, стрельба и взрывы раздались до криков агонии, а не после. Шлагбаум снесли ударом снаружи внутрь. Тяжёлый автомобиль въехал на полной скорости в стеклянную стену ресторана, из авто вышел кто-то с оружием, пострелял, повзрывал, сел и уехал обратно.
— Легковой, джип, минивэн? Опознавательные знаки? — интересуется Лео.
— За деталями не к дэймонам надо обращаться, а к записям камер наблюдения.
— Нет этих записей, — сообщает подошедший Миша. — Я ж первым делом про них спросил. Так вот, кто-то добрался до них и методично стёр все.
Выводы делать рано, и до того, как собраны все улики, даже вредно: ум зацепится за приглянувшуюся версию и будет откидывать свидетельства, в неё не укладывающиеся. А исключать нельзя даже банальную преступную халатность: например, некротехнолог какой вынес в портфельчике образец неведомой дряни, чтоб дома над ней поработать или соседей по даче проучить, и завернул в клуб, развеяться. А тут — бандиты на разборку прикатили, или ещё что в этом духе. Камеры и гранаты это, правда, не объясняет, но этап проверки гипотез на прочность будет позже.
— А в гостинице кто у нас засел?
Фавст удивлённо поднимает бровь:
— Нет там никого, уже проверяли. Раненых вывели, одни трупы остались. Их не трогают, криминалисты ещё с рестораном не закончили.
— Значит, там реликвию обронили, — заключает Лео. — Надо послать людей, чтоб ещё раз осмотрели. Чем быстрее мы узнаем, что спровоцировало варков, тем лучше.
Лео просит офицера полиции отправить пару оперов на третий этаж. Обычным людям реликвия ничего не сделает, “византийка” им не страшна. Но им страшно другое:
— Только если ваш варк с ними в усиление пойдёт, — офицера кивает на Фавста. — А то мало ли, у меня лишних людей нет.
Секунду Фавст борется с желанием сказать офицеру правду: он не настоящий варк, просто актёр, застрявший в образе. Обычно он не поправляет такие ошибки — пустяк, да и для популярности киносаги полезно. Но сейчас на этом недоразумении строится вера двух людей в то, что в опасной ситуации он сможет их защитить — но именно как боевая единица Фавст не просто бесполезен. Он сам не знает, что устроит, если потеряет контроль. Он никогда не убивал прежде, и, кроме того первого раза у психотерапевта и пары драк в коридорах школы Мерлина, тоже, кстати, расчерченных сдерживающими контурами, переставал быть собой в специально оборудованных местах под наблюдением специалистов. Он не хочет никому случайно навредить и сейчас.
Но и Лео прав: им нужно найти источник проблемы как можно скорее, и им нужно, чтобы с ними пошли обычные, не чувствительные к “византийке” люди. А если там лежит артефакт, то как раз Фавст легко его обнаружит, тогда как операм именно из-за их нечувствительности может понадобиться много времени.
Он кивает офицеру:
— Я пойду с ними.
Дюжина тел лежит на лестнице, за несколькими тянется длинный кровавый след: раненые, они ползли к спасению, сколько могли. Администратор, горничные, полуголые посетители, девочки и мальчики по вызову. Пожарная сигнализация застала их врасплох, началась эвакуация — как положено, по лестнице, лифтом же пользоваться нельзя.
Но там поток испуганных людей встречало нечто голодное и нечеловечески сильное.
Фавст прислушивается к себе: нет ли в нём затаённой радости от увиденного? Кажется, нет: картина не вызывает никакого отклика. Когда вернётся домой, он подробно запишет свои переживания в дневник, чтобы потом, если вдруг понадобится, проработать это с терапевтом.
Он видит “византийку” в дальнем конце коридора третьего этажа. Купол висит над обнажённым телом молодого человека лет восемнадцати-двадцати и перекрывает собой всю ширину прохода. Тонкий, переливающийся голубыми всполохами, он дрожит в воздухе и будто бы… дышит.
— Осторожнее, — говорит Фавст спутникам, и те тут же сбавляют шаг, берут оружие наизготовку. Фавст идёт чуть впереди: “византийка” мешает ему колдовать, но он сейчас и не колдует. Всё, что ему нужно сделать — осмотреть тело, и, возможно, передвинуть, чтобы найти артефакт. На юноше даже нательного креста нет, только пирсинг в сосках — золотые колечки с подвесками в форме буквы “Т”, определённо не святые реликвии. Голая грудь исполосована глубокими ударами когтей, установить точную причину смерти Фавсту мешает сияние “византийки”. Фавст садится на корточки, надевает чистые перчатки, осторожно касается шеи жертвы.
“Я слышал Бога” — тихий голос мёртвого мерещится усталым выдохом.
Остекленевшие глаза юноши смотрят мимо Фавста, в пустоту. В них пляшут голубые искры, что Фавст сначала принял за отсветы купола. Что-то знакомое есть в их потустороннем сиянии, что-то давно забытое.
“Ты всё ещё здесь?” — беззвучно спрашивает Фавст, не уверенный, слышит ли его дух. Физическая оболочка погибла, но тёмное пламя в остановившемся сердце всё ещё держит сознание в этом мире. Как же ему, должно быть, больно.
“Он не пройдёт. Уходите. Он не пройдёт.”
Фавст направляет луч фонарика дальше, за купол: кого сдерживает застрявший между жизнью и смертью дух? Под обломками разбитой в щепки двери одного из номеров что-то приходит в движение:
— У меня… лицензия…
— Не стреляйте, — останавливает порыв оперативников Фавст. — Он не может оттуда выбраться. Я сейчас вызову подмогу.
“Лео, у нас есть живой образец. Два образца.”
Chapter 4: Это ловушка!
Chapter Text
Четвёрка вваливается в штаб-квартиру посреди ночи. Элис первым выглядывает из комнаты и видит, как Царевич волочёт на плече полуголого Голубя. Элис ахает, рот рукой: лицо капеллана бледное, измождённое, а синие глаза полны неизбывной муки.
— Что случилось?
— Василиса, — спрашивает Элиса Петруша, — врачевать умеете?
— Элис, — по привычке поправляет Элис, он ненавидит своё старое имя. — Только бинты менять.
— Этого достаточно. Он не ранен, он укушен.
Голубя оставляют заботам Элиса, сами запираются в гостиной. Спорят О чём-то придушенными голосами, кто-то ходит тяжёлым шагом, будто грузом придавленный. Не пытается подслушать, всего лишь подмечает приметы большой беды. Неужто их раскрыли? Но тогда бы скомандовали сниматься с места.
Он с трудом находит на кухне аптечку, всматривается в незнакомые названия на тюбиках, пилюлях и пакетиках с порошками. Чувствует себя бесполезным. Заваривает кофе и несёт всё, нужное и ненужное, в комнату капеллана. Там разберётся.
Капеллан четвёрки прекрасен, как ангел небесный, но Элис боится ему довериться. Такие, как Голубь, и отправили Элиса в исправительный монастырь, запретили быть собой. И могли бы запретить быть вовсе, не будь он отпрыском знатного рода. Но сейчас Голубь слаб, нуждается в его помощи. В глубине сердца, навсегда одинокого, Элису больно видеть его таким. Именно Голубя, синеглазого кормчего, к кому Элис, вопреки воле и здравому смыслу, тянется.
В комнате уже сидит Царевич.
— Звонил Эскалоп. Похвалил, — взгляд у Царевича стылый, страшный. Элис видел такой у братьев, прошедших проверку мечом. Значит, был бой, и Он кого-то убил. Может, варка, что напал на Голубя? Нет, по варку Царевич скорбеть не стал бы. Значит, человека. Причём невиновного — будь у Царевича хоть тень уверенности в собственной правоте, он бы тут же себя простил. Обучен он так.
— Шуму подняли, — глухо откликается Голубь.
— И за это тоже похвалил. Пусть знают. Сказал, что варки показали истинное лицо, надолго запомнится. Люди напуганы, может, хоть до кого-то дойдёт наконец, что за хозяева сидят в Цитадели. Задумаются, нравится ли им быть кормовым скотом.
Не Голубю Царевич это говорит — себе. Ищет в словах неизвестного Элису Эскалопа оправдание. А Голубю тяжело слушать, но он не прерывает, не указывает командиру, где тот не прав. Вместо этого оборачивается к Элису и вдруг меняется в лице:
— Ты волосы остригла? Такая коса была…
Элис хочет, чтобы эти губы сказали “состриг”.
— Модную причёску захотелось, — бесцветным голосом отвечает он. — Не нравится?
Голубь как-то странно вглядывается в его лицо, в синих глазах стынет ледяной корочкой боль.
— Я сегодня обещал спасти одного человека. Он был в чём-то похож на тебя. А теперь ты похожа на него.
“Похож”, — мысленно поправляет Элис. Признание откликается в сердце ещё одной иглой.
— Не убивайся по нему, — не выдерживает Царевич. — Меченый проститут, если б не этот варк его заел, так другой.
— Не слушал ты мои проповеди. Глубинный Пламень для злыдоты, пропащих и отверженных горит, путь освещает таким, как он — и как мы.
— Думаешь, он хоть что-нибудь понял? Я тебя годами слушаю — и то не понимаю.
— Он услышал нашего Бога, — Голубь закрывает лицо руками. — Зря вы меня спасли.
— Ну так и Бог с ним, значит! Голубь, Вася, ты это брось! Он тебя сейчас на чувстве вины поедом съест. Сам, добровольно сдаваться пойдёшь, ещё благодарить будешь, что уважили, съели вместо невиновного! Не дай ему сломать себя, Вася! Парнишка сам нас защищать бросился, сам, слышишь? Жил червём на дне, умер героем с Богом сердце — ты радоваться должен, что путь ему указал! Скольких ты уже проводил так, Вась? Между прочим, это ты мне сейчас про неисповедимые пути объяснять должен, а не я тебе. Борись с варком в своей голове, они помогай ему себя доломать.
Голубь закрывает глаза, не желая спорить. Даже у кормчих бывают минуты слабости и сомнений. И временная душевная усталость у призывателей Глубинного Пламени после контакта со своим божеством — дело естественное: их и самих выжигает изнутри, не могут они гореть постоянно, пока и смертной оболочки не выйдут.
— Василиса, не оставляй его сейчас. Ему нельзя быть одному, его варк жив и голоден.
— Знаю. Посижу я с ним, иди отдыхай.
Забавное всё же слово — варк. Грубое, по-волчьи рычащее, это слово из мира, где их ещё недавно называли врагами. В стране за чертополохом никто не посмеет даже в мыслях сказать иначе, чем добрые бояре. Никакие они не добрые, это эпитет — слово из мира, где перед ними трепещут. Элис учится называть их варками, чтобы научиться жить в мире под солнцем. Он не любит их, но и не боится — привык.
У него дома, укушенного Голубя одели бы в лучшее и отвезли бы к пометившему его Боярину. Восхвалили бы доброту охотника, в надежде, что тот, насытившись, оставит жертву жить. Препятствовать жертве идти на зов — преступление.
Ранним утром, когда Голубь спит, к ним заглядывает Ольга, она только что проснулась.
— Помнишь, мы на прогулку сегодня собирались. Ты очень хотела пойти. Если ты устала, мы подождём или отложим.
Собирались они на разведку, самим в городе осмотреться. Вчера, до того, как что-то случилось, четвёрка дала добро — затея выглядела безопасной. Ольга с Катериной просто засиделись в штабе. Им не терпелось познакомиться с новым миром.
А Элису нужно идти дальше, нельзя здесь оставаться. Пусть четвёрка и добра к нему, но не как к Элису, а как к Василисе. Он чувствует к себе мужское внимание, и особенно интерес Царевича. Подпольщики, присягнувшие Империи и свято верящие в доброту воли Бояр, правду не примут.
Элису нужна свобода. Нужны лекарства, чтобы оставаться собой, иначе скоро собственное тело придаст его снова. Для этого ему нужно понять, как работает мир под солнцем.
Но ещё ему нужен ответ: какой ценой купил он себе шанс сбежать из Империи сюда, где, как ему обещали, ему могут помочь? Что он пронёс через чертополох?
Голубю нужна помощь, его измотанные друзья сейчас не справятся.
— Вы сходите и осмотритесь сами, без меня сегодня. Что вам тут целый день киснуть. Только справьтесь у командира, безопасно ли.
Ольга кивает, тихо затворяет за собой дверь. Но их разговор Голубя всё же разбудил.
— Что-нибудь принести? Или тебе бы ещё поспать?
— Спасибо, мне уже лучше. Он всё ещё держит меня за шею, жалуется на лютый голод, что выедает его мясо, представляешь? Но с этим я справлюсь. Новости почитать надо.
Элис подаёт Голубю тяжёлую металлическую папку — ноутбук. Он ещё не освоился с местной техникой.
— Вы собирались испытать “варкоедку”, — всё-таки решается спросить он.
— Да, испытали, — кривится Голубь. — Вот сейчас и узнаем, каков результат.
***
Вечером в парке людно, но если отойти от главных дорожек, что ведут к аттракционам и киоскам со сладкой ватой, то не слишком шумно. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь густые кроны деревьев, кружится тополиный пух.
Мишка ищет человека высокого и в меру упитанного, Петра Тихогромова, он же подпольщик Сухогром из организации “Выжигатели”. В этом часу Сухогром договорился встретить двух девушек у планетария, и, если не помешает облачность, подняться к телескопу посмотреть на звёзды. Гостьи из-за чертополоха никогда такого не видели. Как назло, под вечер облака набежали. Мишке даже немного обидно: сколько он живёт в Минске, а тоже ни разу не смог попасть сюда в ясную погоду. Он вообще не помнит, чтобы башенка телескопа хоть когда-нибудь была открыта. Но друзья говорят — случается. Это Мишке всегда не везёт.
Нужный ему человек топчется перед афишами, поглядывает то на небо, то на замок и объявление о неподходящих погодных условиях. На лице заметна напряжённая работа мысли: придумывает план Б для культурной программы. В руках Сухогрома два больших облака сладкой ваты. Неужели Мишка что-то пропустил, и Сухогром считает, что у него тут двойное свидание?
Мишка перекидывает густую русую косу на плечо и лёгким шагом направляется к громиле. Сейчас он ниже себя на полторы головы и беспокоится, не слишком ли коротко его пёстрое платье для девушки традиционного воспитания?
— Привет, — Мишка машет Сухогрому, и тот расплывается в неловкой улыбке старшеклассника на школьных танцах.
— Привет. А где Катя? Я вам сладкую вату купил, — торопится он. — Вот, держи. Не пробовала такое ещё? Её едят.
— Ой, спасибо! Только вот, Петруша, давай в сторону отойдём, я стесняюсь на людях.
Тот удивлённо кивает, и они отходят за башенку, прячутся от отдыхающих за пышной клумбой.
На самом деле Мишке не от посторонних взглядов неудобно, и не из-за навязчивой опеки Сухогрома, нависающего над ним. А потому, что настоящая Ольга Вязова сперва перекрестила бы еду. Мишка тоже может это сделать, не убудет с него от мелкого жеста, магия не отключится. Да только правду говорят: самый воинственный безбожник получается из бывшего воцерковленного. Уроки Закона Божия в детстве и молитвы из-под палки Мишка хорошо помнит, и до сих пор зол на то, что его так жестоко обманывали. Что из-за дурных сказок запрещали многие радости, и сложись судьба чуть иначе — оставили не то что без магии, но и без качественного образования, так что он бы не смог своими силами никуда пробиться.
Противно ему набожность изображать.
Он кусает вату, пока Сухогром отвлекается, без всякого креста.
— И правда вкусно! Она… тает просто!
Сухогром сияет от гордости, затем спохватывается:
— А Катя нас тут увидит?
Мишка-Оля вздыхает, делает серьёзное лицо.
— Ты извини, Петруша… Не придёт она. И я больше не приду.
— Почему?
— Нас дальше перебрасывают.
— Так Тел… Эскалоп сказал же, чтоб вы у нас пересидели. Он нам новых указаний не давал.
— Не Эскалопа это приказ, а наших, — Мишка-Оля тычет пальчиком на восток. — Прости ещё раз, что раньше не сказала, секрет же. Мы Царю-батюшке клятву давали.
— Понимаю, — растерянно бормочет Сухогром, не понимающий ничего.
— Следующую часть задания выполнить надо. Катя уже ждёт, а я попрощаться заскочила.
— Погоди, а ваши вещи? А Василиса?
Девушек взяли в обед. Сработали тихо, не привлекая внимания, к удовольствию высокого начальства. Предлагалось и ячейку “Выжигателей” накрыть сразу, отчитаться о быстрой поимке террористов. Но у Лео возникла другая идея. Мишка не знает, что он наплёл Рыбаку, но он сумел убедить СБ не хватать всех сразу, а установить наблюдение. Надо же; распутать концы и выйти на другие ячейки, таинственного Эскалопа и прочих руководителей организации. Опять-таки, если ячейка Царевича настолько идиоты, что хранят применённое вчера в “Тиллите” неизвестное магическое средство, то штурм их городской штаб-квартиры рискует закончиться второй катастрофой с кучей жертв. А если гостинец из-за чертополоха спрятан где-то ещё, то брать боевиков грубой силой нельзя: во-первых, низовых исполнителей-фанатиков очень трудно колоть на допросах, молчат как настоящие партизаны; а во-вторых, они могут просто не знать. Таким обычно сообщают минимум информации, чтобы, если попались, не смогли утопить организацию.
Так что штаб-квартира и цветочный магазин теперь под аккуратным колпаком, а Мишка изображает перед Сухогромом Олю, чтобы залегендировать пропажу девчонок.
Насчёт Василисы инструкции у него нет. Но, рассуждает Мишка, её же обязательно расспросят. А она-то ни о каких клятвах Царю ни сном ни духом.
— У Василисы такого задания нет, она пусть с вами останется. Ей у вас хорошо. О вещах не беспокойся, нам всё новое купят. Так надо. Прощай, Петруша, — Мишка-Оля прочувствованно гладит Сухогрома по плечу, — ты хороший.
***
Лео поднимается в свой кабинет за час до начала рабочего дня. Но дверь в приёмную отдела магов оказывается не заперта, а на вешалке у входа висит зонт-трость. Запах мяты и ежевичного джема выдаёт раннюю пташку: Фавст.
И действительно, Фавст сидит на подоконнике, как какой-нибудь подросток-гот, и задумчиво смотрит вдаль. Не хватает только сверкания стразов на коже и печального гитарного риффа.
— Ты всю ночь работал?
Фавст не оборачивается.
— Ганс, мы что, злодеи?
— Мы? — Искренне удивляется Лео: — Мы-то почему?
— Их допрашивали всю ночь, — тон Фаста ровен, мягок, как у его персонажа Эбуция. Почти ласков. Всегда, когда волнуется и пытается это скрыть, Фавст замыкается в себе и прячется за маской своего киногероя. Ему так удобнее, а вот окружающих, кто не знает об этой его особенности поведения, она сбивает с толку. По всем признакам он выглядит натуральным социопатом, каким и был экранный Эбуций. — Меня позвали как эксперта, задавать правильные вопросы.
— Тебе пришлось присутствовать при процедуре форсированного допроса, — уточняет Лео. Интересно, кто додумался пригласить в пыточную штатского, по сути, врача? Одно слово: варки.
— Они не лгали, Лео, они ничего не знают. Я умею чувствовать ложь. Варки умею чувствовать ложь. Но их это не остановило.
Лео может сказать, что некоторая извращённая логика в этом есть: даже если подследственные не участвовали ни в чём осознанно и понятия не имели, что делают, они могут знать какие-то важные детали. Которые в обычном разговоре могут и не вспомнить, потому что не считают их важными. Методы это, конечно, не оправдывает. Но это не те слова, что помогут сейчас коллеге справиться с ситуацией.
Он очень хочет сказать Фавсту, что работать на варков не значит быть им лояльным. И что лояльность Лео распространяется не так уж далеко. Но это не те слова, что стоит произносить насквозь прослушиваемой Цитадели.
— Как там твои образцы поживают?
Лео сейчас очень нужна чашка хорошего крепкого Эрл Грея. Чтобы думалось легче. Он снимает с полки оставленный с вечера сушиться малый походный треножник, заливает в него молоко.
— Мучаются. Дятлов просит его убить. От него мало что осталось, мягкие ткани распадаются быстрее, чем успевают регенерировать. Разогретая кровь не помогает. А я не даю ему облегчения, потому что нам важны результаты. Я такой же, как они.
— Фавст, напомни, что даст это исследование?
— Мы должны понять, с чем имеем дело. Разработать эффективные меры защиты для предотвращения подобных случаев впредь. Желательно и лекарство найти. Я знаю, Лео. Я сам себе это повторяю.
— Ну и какой ты после этого деймон?
— Ты хочешь, чтобы я начал действовать, как настоящий деймон? Смаковал бы это всё, радовался? А что, если я тоже сорвусь и устрою подобное без всяких там магических психотропов? Я не хочу, Лео. Я боюсь, что во мне однажды проснётся то, чего не помню, и я потеряю контроль.
Молоко вскипает, и Лео кидает в него сухую заварку. Накрывает крышкой, чтоб настоялась.
— Раньше, ты, вроде, не боялся.
— Раньше я не видел подобного своими глазами. Не чуял этого. Послушай, Лео, я же не просто так пошёл в мед. И не потому, что хочу ковыряться в чужих внутренностях. Я диагност по профессии, потому что я считал, и считаю до сих пор, что это — наилучшее применение моим способностям. Я вижу людские болезни, я достаточно квалифицирован, чтобы не просто ткнуть пальцем и сказать: “Я вижу, у вас там сгусток в виде змейки”. Чтобы потом пациент не бегал по разным врачам и не терял время и деньги на кучу лишних анализов, снимков, выясняя, как понимать эту “змейку”: это опухоль, свищ, тромб, инородное тело, и где она вообще. Я могу точно сказать ему, чем он болен, какого размера и состава опухоль, злокачественная ли она. Разметить её расположение. И могу, как легально практикующий врач, выписать все нужные направления с синей печатью, чтобы медицинская бюрократия не буксовала. Ранняя диагностика спасает жизни, Лео. Форсированные допросы — нет.
Лео ждёт, что Фавст сейчас выложит последний козырь: заявление об увольнении. Но этого не происходит. А значит, Фавста ещё можно уговорить.
С первым глотком чая Лео находит, наконец, нужные слова.
— Если ты хочешь вернуться к диагностической практике, то это ведь можно устроить, на полставки в любом из медицинских центров. Уверен, тебе пойдут навстречу. Я сам об этом поговорю с начальством. Но ты уникален не только этим, Фавст. Ты хотел бы, чтоб такие вот девочки реже попадали на форсированный допрос? Чтоб мы не боялись, что завтра в другом спальном районе рванёт другой магический психотроп? У нас в названии отдела есть слова “профилактика магических преступлений”.
Он делает паузу, чтобы Фавст обдумал сказанное. Тот молчит какое-то время, и наконец-то отворачивается от окна, спускает ноги на пол.
— Я знаю, ты хочешь предложить что-то, что мне не понравится. Но я тебя слушаю.
— Мы сейчас тычемся, как слепые котята, не понимая, как работает магия из-за чертополоха. Она слишком не похожа на всё, что мы хорошо изучили. В подвалах Цитадели есть хорошо оборудованные камеры, которые выдержат объект класса Кетер примерно твоих характеристик. Нам нужна твоя память деймона, Фавст.
***
Элису очень нужно поговорить с Голубем. Но для этого нужно отвязаться от Царевича. После пережитого тот ходит побитой собакой, ищет общения с Василисой. Ласкового её слова, взгляда. Только вот Василисы той не существует.
Стоит Элису высунуть нос из комнаты, а командир четвёрки тут как тут. Он стучится к Элису ночами, жалуется на кошмары. Говорит, их наводит колдун Лео, чтобы выпытать у него Военную тайну. Царевич почти не спит, и Элису страшно находиться в одной комнате с человеком на грани нервного срыва.
Ему больше некуда бежать.
Ольга Екатерина бросили его. Оказалось, у них есть и другие задания. Что ж, по-своему справедливо: они мало что знали друг о друге. Элис не рассказал им правду о себе, они не рассказали ему правду о миссии. Элис молится про себя о том, чтобы у них не нашлось второй “варкоедки” или чего-то в этом роде.
У него нет никаких контактов, кроме четвёрки, что его приютила. Нет больше никого, кто помог бы ему адаптироваться. Нет средств на лекарства, нет возможности посетить врача, чтобы их назначили. Нет работы и толковых умений, чтобы себя прокормить.
И он принёс в этот мирный город “варкоедку”. Его не простят, если узнают. Путь к нормальным людям ему заказан.
У него почти закончились пилюли, что он забрал из дома. Скоро его ожидает синдром отмены. Элис знает, что это такое. Апатия, чёрная сосущая тьма уныния, прорастающая сквозь расходящиеся швы его души и тела.
Голубь — его последняя надежда. Если уж суждено Элису остаться здесь, где добры молодцы требуют от него, как от беглой царевны из сказки, выбрать, кто ей мужем станет, а кто названными братьями, то Элис выбирает его.
Голубю двадцать девять, ему год остался, чтобы найти себе жену-попадью. Иначе — обет безбрачия принимать. Элис понимает, что попадья из него — как из ежа скалка. Но Голубь же говорил, что проповедует злыдоте и отверженным. Элис теперь и то, и другое.
— Я хочу исповедоваться, — решительно говорит Элис, глядя в упор на Царевича. Тот медленно встаёт, будто всерьёз ожидая, что ему разрешат остаться, и наконец-то уходит.
Голубь почти похож на себя прежнего. Снова сверкает белозубой улыбкой, А в синих глазах то и дело озорные молнии пляшут. Выглядит здоровым, ходит в спортзал. Ну кое-что изменилось. Он носит ошейник — не тот, надели на него в клубе, конечно. Говорит, что прячет под тематическим аксессуаром разобранную шею, и это просто игра. На все понимают: он не может забыть Поцелуй, и рано или поздно он захочет ещё один. И ещё. Пламень надёжно защищает его от зова конкретного варка Демократа Дятлова. Но даже если тот сдохнет, это мало что изменит. Излечиться до конца невозможно.
— Слушаю тебя, дочь моя.
Элис вздрагивает.
— Можно я… Не по форме буду говорить? Своими словами, от чистого сердца.
— Можешь, как душа просит.
— Отец Василий, — Элис знает, что к кормчим так обращаться не принято, но очень уж к слову приходится, — мы с тобой тёзки.
Исповедь Элиса сбивчивая, скомканная — слишком мало у него правильных слов, слишком велика разница между мирами. Столько придётся объяснять, если начать подробно. Он на ходу упрощает, отмахивается от несущественного, пытается передать главное. То, о чём сердце болит.
Да, родился он Василисой, но оказался ошибкой. При прошлом царе таких ещё исправляли. С родителями вышло непросто и некрасиво, но всё же Василисе позволили, помогли стать Василием, и не только по имени. Куда сложнее оказалось объясниться с кланом, но и тут Василий получил признание, державшееся, пока жив был его отец. Сыном и наследником тот Василия не признал, но и в обиду не давал. Называл недоразумением. Элис, тогда ещё Василий, на большее и не надеялся.
Ему был двадцать один год, когда отца не стало. Зря он не задумывался о проблемах наследства всерьёз. Именно наследство, на которое он никогда не претендовал и не мог претендовать ни Василием, ни тем более Василисой, и сломало и без того непростую его жизнь. Конкурирующие ветви клана боролись друг с другом во всём, а сошлись лишь в одном: само существование Василия как Василия несёт угрозу благополучию будущих поколений их потомков. Ведь это сейчас Василий — почти что не законнорождённый, и кровных детей у него быть не может. Но если он женится и усыновит сиротку-другую, или жена на стороне нагуляет? И пройдёт поколение, посмотрит кто-то на родовое древо, и скажет: а как так вышло, что его предка, прямого потомка, наследством обнесла дальняя родня? На тяжбу к боярам потянет, а там надвое сказано, что они порешат, захотят ли разбираться: сын, дочь, родные дети, нагулянные. Главное, что в родовых книгах записано. А записано в них, что было у графа в законном браке шестеро детей, Пятеро сыновей полегло, но шестое-то дитё осталось.
Ни слова, ни клятвы, ни мольбы ничего не значили: само существование Василия как Василия требовало принятия немедленных мер. Его соперники, А точнее, Родители его соперников, решили, что раз в родословной написано “Василиса”, то должна быть Василиса, без всякой путаницы. И чтоб от Василия ни следа в документах не осталось.
В монастырь шестипалых духинь его, уже как “её”, отправили на перевоспитание. Там Элис быстро выучил, что нужно притворяться, иначе будет хуже. Много, много хуже. Ему теперь всю оставшуюся жизнь нужно принимать лекарства. Но в монастыре он получал их только за правильное поведение. То есть, за возможность физически поддерживать себя в состоянии “он”, он вынужден был вести себя, как “она”.
Но даже тогда жива была надежда. То и дело люди находили тропы и бежали сквозь чертополох прочь, к солнцу, за лучшей долей. Там, в человеческом мире, Элису могли помочь. Но как туда попасть?
Когда ему вручали неизвестный груз, что он и его случайные попутчицы должны были пронести, Элис думал, что это пустяк. Услуга за услугу: им обещали кров и помощь на первое время по ту сторону чертополоха, если они доставят его в целости нужным людям. Элис многое готов был сделать ради возможности снова стать цельным, не расщеплённым на себя внутри и не-себя снаружи. Многое, но не всё что угодно.
Теперь-то он понимает, что счастье в жизни ему не видать, и зря он столько сопротивлялся предначертанному. Он выучил свой урок. Он готов быть той, кем назначено, и будет считать это искуплением за свой грех против природы.
Элис заканчивает свой рассказ горячей просьбой:
— Не выдавай меня, отец Василий, не губи! Не говори ни чужим, ни своим!
— Не выдам, тайна исповеди священна, — отвечает Голубь. В лице его нет ни презрения, ни отвращения, лишь сочувствие. — Что ж ты сразу не сказал-то, а. Мучаешь себя зазря.
Слёзы облегчения наворачиваются на глаза, Элис не может найти слов, молча утыкается лбом сложенные ладони кормчего. Его наконец-то поняли. Голубь видит его настоящего — и не отворачивается. Элис готов согласиться принять себя Пламень, любую муку саморазрушения, что назначат ему. Только бы Голубь был рядом.
Но Голубь, решив, что Элис всё сказал, продолжает:
— Я-то промолчу, но ты ребятам сам скажи. Не бойся ничего, примут. Царевич немного расстроится, но ты ему и таким понравишься. Может, даже больше, чем девицей.
Элис думает, что ослышался. Он бы рад сказать, что не нужен ему никакой Царевич, да слова застревают в горле.
— Он так измучился, боится тебя словом лишним задеть, не знает, как ему быть. Вам обоим легче станет, если поговорите.
— Ты хочешь… меня с ним свести?
— Я хочу, чтобы у нашего командира душа успокоилась. Он мой друг и товарищ, волнуюсь я за него. И за тебя тоже. Ты же тут один-одинешенек.
— Я подумаю. Спасибо за наставление.
Элис улыбается Голубю на прощание. Дожидается ответной улыбки, чтобы запомнить её накрепко.
Он идёт на кухню. Он уже знает, что в аптечке за таблетки — прочитал все инструкции, пока у постели Голубя дежурил. Там есть подходящие.
Chapter 5: Полумёртвая царевна
Chapter Text
“Мне нужно чудо.”
Три коротких слова, адрес мотеля за Куропатами и подпись: “Ц.” — вот и весь текст сообщения на личный номер. После стольких попыток Лео затянуть Царевича на разговор во сне, от которых тот успешно закрывался, стольких лет, когда они при встрече делали вид, что ненавидят друг друга и даже коротким приветствием не перебросились, Царевич взял и написал ему SMS. Лео очень хочется знать, как он выяснил, куда писать.
Он едет один, на любимом мотоцикле. Условия не приводить никого с собой ему не ставили, но это же подпольщики — если они увидят посторонних, свидания не состоится. Да, “они”, а не “он”, Лео не верит, что Царевич после случившегося придёт без прикрытия. И надеется, что это не глупая попытка захватить ценного заложника. Правда, его могут требовать и как переговорщика, всё-таки, опыт у него есть.
Так что Лео принимает все меры чтобы его прикрытие подпольщики не увидели. Мишку прятать проще всего: хорошо быть многоликим. А вот Фавст приметный, постеры с ним который год на школьных тетрадках печатают. Его магией решили не прикрывать, обошлись традиционными средствами, благо в Минске летом в шапке не вспотеешь. А людей Рыбака расставили на подхвате, не сообщив, что и где планируется: им Лео не доверяет, И не хочет, чтобы шефу на стол легли распечатки его разговора с Царевичем. О чём бы ни шла речь в том разговоре.
“Нечто в лесе сдохло”, — шутит Мишка, собираясь, — “ведьмолов у колдуна чуда просит”.
Но когда Лео впускают в новенький деревянный домик, стилизованный под традиционный сруб, шутка кажется неуместной. Посреди комнаты на диванчике лежит девушка: лицо восковое, губы синеватые, дыхания почти не заметно, к руке тянется капельница. Лишь по подсказке деймонов Лео понимает, что душа её ещё не отлетела. Он даже не сразу опознаёт в ней третью гостью из-за чертополоха, Василису Удобину, так не похожа она на свою недавнюю фотографию.
— Спаси её, — это первые слова, что Лео слышит от Царевича.
— Я тоже рад тебя видеть. Что, даже “византийкой” не ударишь?
— Спаси её, колдун, — повторяет Царевич. С огромными кругами под глазами и и выражением лица угрюмого добермана он сам выглядит не многим лучше коматозницы.
Лео соображает быстро.
— В обмен на образец того, что вы распылили в “Тиллите”.
— У меня её нет.
— Что это и где “она” есть? — Лео склоняет голову набок, позволяя чёрным прядям волной упасть у лица, заодно выставляя жемчужную серьгу. Этой Царевич на нём ещё не видел. Зрачки Царевича фокусируются на ней. Он никак не комментирует, не находит едкого словца — значит, всё-таки нравится.
— Не скажу, да и сам не знаю, можешь не пытать. Нам выдали её вместе с оружием.
— Так ты не знал, — облегчённо выдыхает Лео.
Царевич всё ещё опасный идиот, но хотя бы не хладнокровный психопат-убийца. А тот буравит Лео взглядом и не пытается себя обелить. Наоборот, говорит как есть, и смотрит: проглотит Лео это или подавится:
— Как именно это сработает — не знал. Но знал, что это оружие неизвестного свойства, действующее против варков, и хотел применить. Нехорошо вышло, неаккуратно.
— Вань, это уже не смешно. Выходи из игры, пока не поздно. Я смогу тебя прикрыть.
— Ты продался людоедам. Ты сейчас меня выманишь, а там заставишь говорить, сдать всё и вся. Это ведь и будет ценой моего прощения, правда? Ты получишь звёздочку, или что там у вас в Цитадели выдают за заслуги, хозяева твои — сколько-то людей из подполья. Все довольны, можно одного террориста и пожалеть. Я не собираюсь остаток жизни сидеть в какой-нибудь вашем подвале, безопасный и отрезанный от мира, и ждать, когда добрый ты придёшь меня покормить и поиграться.
— У тебя весьма своеобразное представление о…
— Спаси её, или я тебя пристрелю.
Давненько в Лео не тыкали пистолетами. Неужели это значит — всё, конец? Он должен теперь считать Царевича обычным террористом и общаться с ним соответствующе?
Но он и есть обычный террорист.
— Спасу, — Лео поднимает руки в примирительном жесте. — Но тогда дай честное слово, что прекратишь от меня закрываться.
— Думаешь, я так просто пущу тебя лазить в свою голову?
— Я скучаю, — улыбается Лео, сверкает серёжкой. — А ты?
И тут Царевич не выдерживает, вскакивает с кресла и бросается расхаживать по комнате.
— Скучаю ли я?! Ты держишь меня на поводке, вызываешь когда вздумается, в жизни не даёшь, а сам только пользуешься. Я что, должен тебя развлекать?! Доломать мне защиту не можешь, так хоть развеешься?! Я ни с кем отношений завести не могу!
— Ты женат.
— Это не то! Мы… А даже если и так, это что же выходит: ты к женатому лезешь? Как это вообще называется?!
— Астральный гостевой брак, я же тебе объяснял, — пожимает плечами Лео. — И ты уж определись, у тебя из-за меня нет отношений или их слишком много. Полиаморная Е-семья в твоей системе координат никак не может равняться церковному браку с клятвой о моногамии, так что я просто ещё одна часть твоей поликулы.
Нервы у невыспавшегося Царевича шалят. Хорошо хоть пистолет тот переставил на предохранитель, прежде чем начать им размахивать.
— Ты. Мною. Пользуешься. И делаешь вид, будто ты не при делах.
— Прости, но при каких делах? Ты имеешь в виду, что тебе теперь не нравится формат наших встреч? Ты хочешь открытой демонстрации отношений? — услышь Лео такое предложение хотя бы месяцем раньше, он бы решил, что Царевич наконец-то дозрел. — Но ты же сам был против, разве нет? К тому же это было безопасно для нас обоих: я не компрометирую тебя, ты не компрометируешь меня.
— С чего ты вообще взял, что я хочу с тобой в астрал или ещё куда-нибудь?!
— Ты контролировал сны и мог проснуться в любой момент. И ты это прекрасно знаешь.
— Ага! Но вот мы только что убедились, как ты уважаешь мой отказ. Если я не откликаюсь, ты становишься чертовски настойчив! Продыху не даёшь!
— Ваня! Вы устроили теракт с кучей жертв. Сегодня утром ещё двое в реанимации скончались. Мне очень нужно было поговорить с тобой об этом. Так что я считаю, у меня есть веский повод быть настойчивым.
Они долго глядят друг на друга.
— Спаси её, — цедит сквозь зубы Царевич, — и закончим с этим.
— Дай слово.
Лео первым протягивает руку, развернув ладонью чуть вниз, чтоб Царевич и не увидел раньше времени проступающий на ней пентакль демонического контракта. Он говорит себе, что не собирается им злоупотреблять. Это лишь крайняя мера, что прикроет его от вопросов начальства, если запись этого разговора всё же всплывёт. Он, конечно, хочет доверять Фавсту и Мише, и ему неприятно даже думать о том, что они могут стучать. Но когда работаешь со спецслужбами, быстро учишься подозревать и собственную тень.
Ни о чём не догадываясь, Царевич пожимает протянутую ладонь.
— Обещаю.
Печать скреплена.
***
Как опознать старшекурсника Некротеха? У него в контакт-листе вместо “друга с машиной” — “труповозка СРОЧНО”. У Мишки таких записей три: “труповозка ДЕНЬ”, “труповозка НОЧЬ” и “катафалк ПАФОСНО”. С последним контактом он связывается, выбрав его из соображений конспирации. Парадоксально, но чем внушительнее и дороже выглядит авто, тем меньше вопросов задают о том, что и куда оно везёт.
Хотя последний вопрос в их ситуации оказывается не праздным.
— Ну и что нам с этой красавицей теперь делать, спрашивается в задачке? — Бормочет Лео себе под нос, пока Фавст гладит бледный василисин лоб пальцами, оценивая, можно ли ещё хоть что-то спаси в этой черепушке.
— Красавцем, — поправляет он Лео. — Мозг у него мужской.
— Как скажешь, сейчас это вообще чемодан без ручки. Вот чем Ваня думал, когда нам его сдавал?
— Он хотел чуда, — усмехается Фавст.
— Ты сможешь его совершить? Без обращения в клинику, я имею в виду.
— Я же не настоящий вампир, я обращать не умею.
Мишка думает, что что-то не сходится. Точнее, он много о чём сейчас думает: один послушанный диалог сильно перевернул для него расстановку фигур на доске, и теперь нужно заново укладывать это в голове: шеф и его астральный муж-террорист, разыскиваемый СБ “чемодан” и вот эти вот шутки шефа и замшефа, как будто они всерьёз рассматривают вариант не нести этот “чемодан” в Цитадель… А спрашивать напрямую, на чьей мы стороне, не комильфо: кто ж тебе честно ответит?
Нет, тут надо самому наблюдать, присматриваться и думать. Сейчас же важно другое:
— А это точно не подстава? Разве у боевой организации не должно быть своих подпольных врачей? У охотника на нелюдь в должностных обязанностях должно быть прописано то и дело быть битым. А в больницы им показываться нельзя, а то у полиции вопросики появятся. В фильмах что у мафии, что у подполья момент, куда стучаться, чтоб заштопали, всегда схвачен.
— Штопальщик и у “Выжигателей” был, — подтверждает Лео, — кто-то же собрал Ваню после аварии. Правда, это было давно. Может, у них нет специалиста нужного профиля, чтоб откачивать после отравления?
— Или им по какой-то причине запретили обращаться к своим, — предполагает Фавст.
Лео хмурится.
— Обидно будет, если они обнаружили за собой слежку и их ячейку полностью изолировали от организации, обрубив все контакты. Впрочем, это я у Вани выясню.
На какое-то время разговоры стихают. Фавст колдует над “чемоданом”, Лео думу думает, попутно выслушивая донесения личных деймонов, которых он гоняет по округе. Мишка видит их рой вокруг его головы, пусть и не может услышать — на то они и личные. А самом ему заняться не чем.
— С демоновой печатью здорово вышло! — Решает он прощупать почву. — Я так понял, ты его развёл на эмоции, чтоб он добровольно на контракт подписался и “византийка” не сработала? Она же даже не сверкнула, он вообще ничего не заметил!
Лео улыбается комплиментам.
— Не заметил, но скоро поймёт, он же ведьмолов. Никогда не недооценивай противника, Миша. Они не чувствуют магию сами, но по возвращении задания все проходят проверку: не подцепилили ли где проклятие или деймона-соглядатая.
— И давно это у вас? — неожиданно спрашивает Фавст.
А Мишка голову ломал, как бы так аккуратно на личные темы перейти.
— Давно.
— Всерьёз, или ты с самого начала за ним шпионил?
Лео отвечает с заминкой:
— Сам как думаешь?
— Вы про астральный брак? Я думал, таким только полоумные энергуйки балуются.
Даже Мишке заметно, что Лео пользуется замечанием, чтоб уйти от неудобной темы.
— И здравомыслящие магистры, и даже некоторые варки. В первую очередь те, кто хочет приватности. Чтоб не волноваться о всяких спорных фото и комитетах по этике. Опять же, если у тебя много врагов, то так они не узнают, кто тебе по-настоящему дорог.
— Или ты просто нелюдимый хмырь, что не хочет ни заводить людишек в своём замке, ни таскаться по три часа в одну сторону из этого замка в город на свидание и обратно, — добавляет Фавст.
— Ясно, — кивает Мишка. — Так куда “чемодан” будем пристраивать?
Какое-то время их занимает бурное обсуждение. Проще всего, конечно, было бы избавиться от “чемодана” и извиниться, мол, сделали что могли. Но этот вариант отметает и Фавст за неэтичность, и Лео за непрактичность. Ведь содержимое “чемодана”, точнее, его головы, Рыбаку бы очень пригодилось.
“Ага,” — думает про себя Мишка, — “Всё-таки мы на стороне Цитадели.”
Второй очевидный вариант — принести “чемодан” Рыбаку, пусть сдаст в ведомственную больницу. Там и не таких откачивают. Но Фавст против категорически, он пациентов мясникам не возит и точка.
“Ага,” — решает Мишка, — “Так это Лео ради душевного спокойствия Фавста думал, как бы так без Рыбака обойтись.”
Третий путь Фавст же и предлагает: подкинуть “чемодан” Здравохране. Тем более что Коваленко беженцами из-за чертополоха тоже весьма интересуются: он вообще любые аномалии коллекционирует. Фавст тому личный пример. Но тут уже возмущается Лео: Рыбак не поймёт, если вдруг его ценный свидетель всплывёт в другом ведомстве.
“Ага,” — разбирается Мишка, — “То есть, дело в тёрках между СБ и Здравохраной; у Лео с Фавстом конфликт интересов, ведь они в разных ведомствах числятся.”
Он хочет было предложить родной Некротех, но сам понимает, что там важным свидетелям тем более не место. К тому же такое решение обидит и СБ, и Здравохрану разом.
— А если Главный определит, какому ведомству “чемодан” нужнее, это ведь поводом для драки не станет? Волкову не перечат.
Лео и Фавст переглядываются.
***
Царевич сидит в гостиной к “ковру” спиной, чтобы лишний раз не глядеть на чудо-прибор. А то мало ли, вдруг Колдун проклятый и через его глаза подсматривает. Ладонь зудит и чешется. Хочется пройтись по ней наждачкой, содрать с себя печать, очиститься болью. Но не поможет же.
Он, дурак, поверил змее поганой.
Если действовать по протоколу на такой случай, то Царевич сейчас должен позвонить Телегину и взять самоотвод. Отстраниться всех дел, выйти из организации, если это возможно. Ему же теперь нельзя доверить никакие ценные сведения.
Приказа об устранении Царевич не боится, хотя слышал о таких практиках краем уха. От Телегина, собственно, и слышал: тот ругал руководство организации за излишнюю паранойю и склонность разбрасываться ценными кадрами из страха за собственные жопы. Не верит Царевич, что организация станет от него избавляться такими радикальными способами.
Куда больше злит его другое: это же получится, что колдун победит. Варки победят. Его, Царевича, снимут с игральной доски, он останется никому не нужным — кроме как Лео, конечно. Не будет больше важных миссий, и Царевич, не дослужится до высшей награды — пожалование титула от Царя и право пройти за чертополох в Империю.
Не может один жест, одна оплошность разом перечеркнуть всю его жизнь. Не бывать этому. И плевать на протоколы безопасности. Если бы Телегину не было на них плевать, у них бы сейчас не было Голубя. Полковник Телегин знает, когда стоит ослушаться приказа — и победить. Вопреки всему — победить.
Он знает, что делать.
Царевич отправляется сообщение по закрытому каналу и ждёт, когда Телегин выкроит пять минут, чтобы с ним связаться.
— Докладывай, — наконец-то раздаётся в “ухоловке” долгожданный голос.
Царевич кратко обрисовывает ситуацию с печатью, опуская несущественные детали и подчёркивая главное:
— Цитадель думает, что сможет теперь через меня шпионить. Я предлагаю это использовать и устроить игру с дезинформацией.
— Это ты хорошо придумал, — одобряет Телегин.
“Я тебя переиграю, лисица черношкурая!”
***
Элис просыпается постепенно. Сначала приходят звуки: мелодичная дрель, шелестящая речь, разобрать которую он не может. Кто-то приглушенным голосом разговаривает по дальносказу. Нет, телефону: дальносказ мелодии при вызове не играет. Произносимые слоги никак не хотят лепиться в знакомые слова, рассыпаются не расшифрованным ворохом слуховых ощущений. Элису вдруг становится страшно, что в голове его что-то сломалось, и он перестал понимать окружающий мир.
Но прохладная рука легко касается его лба — и паника проходит. Элиса охватывает тихая, безмятежная радость: ему уютно, хорошо, и больше ничего не болит.
Он открывает глаза. И поначалу не понимает, что видит: зрение тоже подводит его. Медленно из хаоса пятен сознание собирает контуры двери, белую ширму рядом, четыре прямоугольника света на потолке. Это значит, за окном, которого Элис не видит, потому что оно за его изголовьем, горит уличный фонарь. А в палате темно.
Неспешно ворочаются в его голове мысли, даже самая простая требует немалых усилий.
Рядом кто-то сидит, терпеливый и добрый. Элис чувствует его присутствие, и улыбка сама расцветает на его губах, приводя в движение непослушные пока мышцы лица. Вдруг разом просыпаются все ощущения тела, Элис какое-то время имя ошеломлён. Ноющая слабость в руках, мягкость под головой, шершавость ткани грубого плетения под пальцами.
Элис наконец-то просыпается полностью, и первым делом тянется посмотреть до того, кто его ждёт.
Рядом с его кроватью сидит человек. Свет из окна озаряет очень молодое лицо, сверкает всполохами в зрачках. Элис слегка удивляется себе: он видит этого юношу впервые, но почему-то уверен, что они близко знакомы.
— В каком-то смысле знакомы, — подтверждает человек его мысли.
И тут Элис всё понимает. С трудом поднимает отяжелевшую руку, тянется к своей шее, проверить.
— С другой стороны, — подсказывает человек. — Прошу прощения, но я был вынужден так поступить с вами. Ваше состояние нестабильно, а мне требовалось вас разбудить так, чтобы вы могли вести осмысленную беседу.
— Так вот почему у вас с Добрыми кличут.
— Всё-таки мне больше нравится слово Старший. Если я верно понимаю современный этикет, мне следует спросить вас, какими местоимениями вы пользуетесь. И представьтесь, пожалуйста. Мы видели ваши документы на женское имя, но подлинность их вызывает сомнение.
— Мои местоимения? — Элис фыркает. Он решительно не может бояться или ненавидеть этого человека. — Василий. Василий Анатольевич Красногорский. Но документы на это имя я оставил дома.
— Аркадий Петрович Волков, — Старший касается руки Элиаса, обозначая рукопожатие. — Будем знакомы. Итак, Василий Анатольевич, я предлагаю вам сделку. Мне нужно то, что знаете вы. И вы, должно быть, догадываетесь, что я это получу.
В этом Элис не сомневается. Он уже сейчас готов рассказать многое, просто потому, что слаб, и ему не хочется расстраивать этого доброго человека. И знание, что не человек это и не добрый, не помогает.
— Но я предпочту не использовать силовые методы, если можно обойтись без них. Я надеюсь на ваше сотрудничество, и предлагаю в обмен на полноценную жизнь. Точнее, не-жизнь, если только вы не решите, что ради сохранения человечности готовы мириться с инвалидностью.
“И с вашей меткой”, — мысленно добавляет Элис.
Итак, ему любезно предоставляют возможность выбрать: быть ему калекой, мечтающим о клыках на шее, варком или покойником. Дивный ассортимент.
— Вы настолько заинтересованы во мне, что предлагаете бессмертие? А если окажется, что никаких особенных тайн мне не известно?
— Что ж, — улыбается Волков, — покупая кота в мешке всегда рискуешь. К тому же вы пополните мой клан, так что я найду вам дело по способностям.
— Щедрое предложение. Но какова настоящая его цена?
— Вы добровольно впустите в себя нечто чуждое; учёные зовут это симбионтом, но я считаю, это именно бес.
Элис удивлён:
— Это я знаю. Я о другой цене спрашиваю: что вы заставите меня делать? Скромить вам всех, кто мне помогал? Переслать домой ещё какое-нибудь неизвестное оружие, что убъёт там массу людей? Даже не знаю, за детской фермой присматривать?
— У нас нет детских ферм, — тем не менее, Элис чувствует одобрение собеседника: — И я вижу, что вы хотите провести черту, за которой цена окажется для вас слишком высока. Что ж, назовите её сами.
Какое-то время Элис проводит в раздумьях, перебирая в памяти имена, лица, события, примеряя на себя разные ипостаси. Что он готов предложить, чем поступиться, а за что будет стоять до последнего?
— Я прошёл путь за чертополох не в одиночестве: нам помогали, направляли от убежища к убежищу. Нами воспользовались, чтобы передать сюда нечто смертельно опасное, а мы взяли, не спрашивая, потому что не ждали подвоха. Большинство тех, с кем нас сводила судьба, такого бы не сделали. Я не стану делать ничего, что навредит пути беглецов и людям, чьи дома составляют этот путь. Я бы, будь у меня возможность, связался с ними сам, выстроил бы свои цепочки. Многие предлагают услугу за услугу, и если мы можем оказывать их — мы сможем просить и что-то из-за чертополоха взамен.
Элис надеется, что уж в этот раз, заключая сделку, он не прогадал.
Chapter 6: Эпилог
Chapter Text
На рабочем столе ноутбука у Голубя новая фотография: кадр из светской хроники, где запечатлены во время Ночи музеев гауляйтер Конфедерации Литвы и Беларуси Волков и его новый птенец, Василий Красногорский. Голубь поставил её как напоминание себе: он ответственен за то, что случилось.
И он знает, что ему и исправлять содеянное. Он даже знает, как.
Перед сном он просматривает папку с парой коротких видео: Василий Красногорский улыбается журналистам. Голубь не помнит, чтобы тот, пока жил у них, хоть раз усмехнулся. Как же он, кормчий, этого не замечал?
И какие короткие пока что у варчонка клыки. Любуясь ими, Голубь снимает на ночь ошейник.
Когда Царевич в очередной раз клянёт обманувшего его колдуна, Голубь, верный слову о тайне исповеди, не говорит ему правды. И это тоже гнетёт его.
— Не кори себя, — возражает он однажды Царевичу. — Ты просил колдуна спасти тело, что он по-своему, но сделал. А душу эту можем спасти мы.
***
В полчетвёртого утра Фавст приходит в себя в изолированной камере. Связывается с наблюдателем, чтоб ему запустили блок проверочных тестов: по инструкции, написанной самим же Фавстом, его нельзя выпускать без этой процедуры. Он успешно её проходит — как всегда, — и наконец-то оказывается на свободе.
В двух соседних камерах содержатся его пациенты. Он упорно не хочет называть их подопытными. К живому скелету по фамилии Дятлов Фавст ненадолго заглядывает, только чтобы убедиться, что ничего не изменилось. А ко второму планирует зайти вечером — сейчас, сразу после испытаний, ему не стоит соприкасаться с “византийкой”.
Странные, обрывочные видения всплывают в памяти, пока он принимает душ. Он старается разложить их образы на составляющие, чтобы подробно описать за завтраком. Через полчаса он должен подняться из подвала Цитадели в свой отдел, рабочий день магов нынче начинается затемно. Такова теперь его ежедневная рутина.
За столом на утреннюю планёрку собираются четверо. Лео наливает чаю себе и новичку:
— Фавст, Миша, знакомьтесь: это Василий Анатольевич, и теперь он будет жить, в смысле работать у нас.
Фавст улыбается молодому варку лучшей своей улыбкой, показывая, что у него клыки длиннее.
— Мы переходим в ночную смену? — уточняет он.
— График потом обсудим, пока что Васю предлагаю оставлять на ночных дежурствах.
— А псевдо какое? — спрашивает Мишка.
Василий, такой же хрупкий телосложением, но уже нисколько не похожий на восковую куклу, каким лежал месяц назад под капельницей в катафалке, на секунду задумывается и улыбается Фавсту в ответ:
— Базилио.
Green_Water on Chapter 1 Fri 18 Aug 2023 09:42AM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 1 Sat 19 Aug 2023 10:18AM UTC
Comment Actions
Alenterel on Chapter 6 Fri 18 Aug 2023 07:41PM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 6 Sat 19 Aug 2023 10:14AM UTC
Last Edited Sat 19 Aug 2023 10:36AM UTC
Comment Actions
bitari on Chapter 6 Mon 21 Aug 2023 08:31AM UTC
Last Edited Mon 21 Aug 2023 08:33AM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 6 Mon 21 Aug 2023 05:28PM UTC
Comment Actions
GoPN on Chapter 6 Mon 21 Aug 2023 02:09PM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 6 Mon 21 Aug 2023 05:31PM UTC
Comment Actions
bitari on Chapter 6 Tue 22 Aug 2023 05:45PM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 6 Tue 22 Aug 2023 06:07PM UTC
Comment Actions
KoizumiLarisa on Chapter 6 Wed 23 Aug 2023 07:32PM UTC
Comment Actions
fandom Душеспасение 2023 (Dushespas) on Chapter 6 Thu 24 Aug 2023 08:23PM UTC
Comment Actions
Hartwig_n on Chapter 6 Fri 28 Jun 2024 04:38PM UTC
Comment Actions
Greenmusik on Chapter 6 Fri 28 Jun 2024 05:58PM UTC
Comment Actions