Work Text:
Понедельник
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю
Уилтшир, Англия
Дорогой Гринуэй, как вы обустроились в Париже? Когда вы заявили, что пойдете туда своим ходом, а значит — пешком, поначалу я рассмеялся. Зачем идти пешком, когда можно нанять карету? Зачем переплывать Ла-Марш самому, когда в Альбионе пока что существуют корабли? Кроме того, разве вы не знаете, кто водится в водах Франции? Вы ведь на моих изумленных глазах купили «Атлас морей» того знаменитого французского исследователя дна, а там подробно описана вся фауна, приведены литографии для пущей привлекательности. Вы еще тогда воодушевились и сказали, что хотите все это живописно запечатлеть на полотнах. Но, друг мой, чтобы запечатлеть хотя бы что-то хотя бы на бумаге, следует некоторым образом оставаться в добром здравии. А так вы можете остаться на французском дне, даже не ступив на французскую землю.
Так что не советую идти пешком (это вздор) или плыть самостоятельно (это опасно). А вот если вам угодно прогуляться по воздуху, то думаю, вы наскребете на билет на дирижабль. Маркиз Фолл ведь прислал чек за те рисунки?
Хотя да, я тут подумал... дирижабль вы бы сочли чрезмерным, а чрезмерность вредна. Я склонен на это возразить: на удовольствия это правило не распространяется.
Итак, по дороге в Рэдсток я заглянул в Уилтшир, в Крэмптон-Инсме. Это изумительное поместье семнадцатого века, классический пейзаж, апельсиновые и сливовые деревья, много обелисков и статуй. Прибыл я сюда на пару дней по приглашению хозяйки. Я, конечно, не думал, что леди Герберт принадлежит к самым высоким слоям общества, но не ожидал, что она так невзрачна: тень, а не женщина. Возможно, ее муж чрезмерно увлечен садоводством, он очень трепетно говорил об апельсинах.
Впрочем, среди гостей поместья мне повстречались удивительные экземпляры. Если смотреть на них сбоку, то тени удлиняются, и вырастает лишняя пара конечностей. Это большая честь для меня, хотел бы я сказать, но слышали бы вы их светские беседы, мой дорогой.
Это какой-то кошмар, они же просто жужжат и это не комплимент!
За сим откланиваюсь,
Р.Н.
P.S. Сообщите, если ваш адрес в Париже поменяется (о, я знаю, как переменчив Париж). Я буду присылать письма по так называемой «электрической» почте (чего только не придумают!), так доходит немного медленнее, чем скорость света, но все же довольно быстро. Можно было бы телеграммой, но в телеграмме многого не расскажешь, еще и платишь за каждую букву, да и конверт хотя бы немного хранит тайны, а телеграмма — нет.
Вторник
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю
Крэмптон-Инсме, Уилтшир, Англия
Дорогой Гринуэй!
Вчера со мной случилось помешательство. Я не знаю, как это объяснить с точки зрения здравого смысла, должно быть, яблочный сидр ударил мне в голову, хотя выпил я едва ли бокал. Но знаете, в этом доме ненормальная еда, и сливы странные, и яблоки, должно быть, тоже. Они такого искусственного зеленого цвета, и сок из них течет насыщенный по текстуре, словно это кровь, а не вода.
Весь вечер две фурии, то есть хозяйка поместья и ее дочь уговаривали меня остаться на неделю и выполнить их срочный заказ. Обещали щедро заплатить, жужжали не переставая, прожужжали мне все уши, вот я и дрогнул. Сначала они требовали один рисунок дома, потом двенадцать, потом двадцать четыре, и рисовать надобно уже не только дом, но и тени в доме и снаружи. И все это за неделю — неописуемо!
Я принял немыслимое предложение о работе и теперь пребываю в прострации. Почему я согласился, да еще на таких условиях, да еще заключил контракт зеленым по багряному?! Да, я подписал контракт с этими... дамами. И какой контракт! Они дали мне зеленые чернила, как кровь из яблок, а бумага отливала багряным. Их поверенный заявил, что так подписывают контракты особы королевской крови. И я, как человек со стороны, обязан поставить свое имя, что я и сделал.
Вы сейчас читаете это и думаете: ну, дружище Нэвилл, вы и поболее рисунков делали и в более сжатые сроки. Верно. Но помимо этого пункта я обязан исполнить и иные.
Они заманили меня в поместье, одурманили яблочным сидром и жужжанием и я должен им не только двадцать четыре рисунка за неделю, но — можете себе представить? — еще и обязан оказывать им услуги в высшей степени деликатные! У них под платьями такое скрыто! Не то, что лишняя пара конечностей, там щупальца, понимаете? У этих фурий есть щупальца, и они умело ими пользуются! Я даже приблизительно не в силах описать, что именно они со мной делали!
Да, вы уже должны были понять, что в первом письме я заблуждался. Я думал, что хозяева дома не имеют отношения к особам королевской крови, поскольку они не производили такого впечатления. Однако когда я остался с ними наедине, они показали мне, кто сверху и почему, и мне осталось лишь покориться.
А что думают по этому поводу супруги этих дам? Один из них убыл (не в небытие, у него деловая поездка в Суррэй), а второй помалкивает. А может быть, просто не знает, что именно со мной делает его супруга. Не знаю, зачем им понадобился для сего человек со стороны.
Я уже сегодня приступил к работе. Зарисовал тени в спальне, теперь рисую разные стороны дома. Здесь неприветливо и дико. Сливовые кусты кусают меня за ноги, когда я прохожу мимо: не больно, но ощутимо. Леди Тэлманн (это одна из фурий, дочь леди Герберт) говорит, что таким образом они демонстрируют свое отношение к посторонним и делают это с любовью. Премного благодарен (нет).
Апельсиновые деревья прогуливаются в то время, как я пытаюсь их запечатлеть и приветливо машут мне щупальцами (да, им привили щупальца, чтобы они легче адаптировались к английским реалиям!).
Я питаюсь одной малиной, потому что побаиваюсь притрагиваться снова к здешним сливам и яблокам, но и малина строптива и норовит выскочить изо рта.
И это я еще молчу об овцах, потому что... нет, я лучше промолчу.
Не знаю, как буду выживать здесь, в любом случае,
с наилучшими пожеланиями в нахождении себя в Париже,
Р.Нэвилл.
Среда
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю
Крэмптон-Инсме, Уилтшир, Англия
Дорогой Гринуэй,
не могу больше молчать об овцах. Это неописуемый ужас, вот так я скажу. В их молчании мне слышится вековая ненависть овец к роду человеческому. А когда они начинают блеять — с присвистом или треском, бр-р-р. Их горящие глаза смотрят на меня со значением и злобой, и я даже не могу отогнать их, чтобы они не мешали мне работать. Они, в отличие от меня, любимицы фурий.
О Боги, как же овцы невыносимы. Все мои просьбы удалить овец на время, чтобы они не нарушали мое хрупкое душевное равновесие художника, фурии встречают жутким смехом.
Кстати, друг мой, фурии — это не фигура речи. Помимо щупалец под юбками у этих дам так же имеются змеи на голове вместо волос. Они обычно скрывают их под париками и высокими прическами, но наедине со мной они выпускают змей наружу. Я не буду рассказывать, что эти змеи со мной делают, но думаю, ваше воображение поможет вам разобраться в этих хитросплетениях.
А. Я же еще ничего не рассказал о статуях в парке. Не буду долго распространяться на эту тему, но они двигаются, дышат и вообще ведут себя так, словно это нанятые «люди со стороны». Однако когда один из них случайно коснулся меня, его прикосновение было холодным как мрамор.
Но самое главное, что весь этот зверинец мешает мне заниматься любимым делом — рисованием! Я не привык так работать! В кадре постоянно какие-то щупальца, кусты живут своей жизнью, сами по себе появляются какие-то детали обстановки. Как это рисовать с точностью до детали? Визирная рамка не помогает! Я очень устаю, потому что меня буквально каждые несколько часов приглашает к себе либо сама миледи, либо ее дочь, где я выполняю все их прихоти, и, между прочим, не испытываю никакого удовольствия! Ладно, получаю, но не такое, какое привык.
А еще знаете, что они удумали?! Велели мне носить костюмы семнадцатого века, потому что, видите ли, хрупкая психика дома (!) не переносит современные веяния моды. Так что я теперь хожу как идиот в дурацком парике (жарко!), облачаюсь во все эти бесконечные рукава и манжеты, которые только и успеваешь откидывать (мне выдали целую кучу таких костюмов), и нахожусь в состоянии, близком к помешательству.
Вы спросите, почему я не могу расторгнуть контракт в одностороннем порядке? Да потому что я подписал его не чем-нибудь там, а зеленым. И в случае отказа... Мне показали черный пруд с лилиями за домом и подробно объяснили, что со мной произойдет, если я откажусь выполнять условия.
Так что я ем малину, худею размахиваю рукавами и тешу себя надеждой, что вы уже обустроились в Париже, а писем от вас нет потому что во Франции не так хорошо работает почта, как у нас.
Спасите меня, умоляю,
Нэвилл, с наилучшей малиной и пожеланиями приобрести все географические карты мира.
Кстати, пришлите мне карту Уилтшира.
Четверг
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю
Крэмптон-Инсме, Уилтшир, Англия
Дорогой Гринуэй,
вчера я был в отчаянии и написал вздор. Малина дурна, спасать меня не нужно. Все уже так плохо, что спасти меня нельзя.
Расскажу прежде про черный пруд с лилиями. Туда хозяева бросают тех, кто недостаточно им угождает. После этого они становятся очень послушными, но как будто что-то уходит из них навсегда. Я встречался с одним таким, прошедшим сквозь пруд. И должен вам заметить, что те зомби, которых мы с вами наблюдали в замке лорда Сурамаборо по сравнению с ними исключительно рассудительные особы.
Я не уверен, что хочу закончить жизнь как зомби. Вы скажете, что это в каком-то смысле тоже жизнь, но иная, но.
Каждый день я слушаю жужжание на различные темы. Супруг дражайшей леди Тэлманн с высоты своего роста (он из немецких полукровок) вещает следующую муть:
— что «художники-люди — невозможное словосочетание, не так ли, мистер Нэвилл?»
Не знаю, что он имеет в виду, так как я никогда не видел картины, созданные особами королевской крови. Слышал только, что иные сходили с ума, увидев их, а мне-то оно зачем? И почему они в таком случае не пригласили художника необходимой им крови и мастерства для создания рисунков поместья? Так я и сказал, после чего мне заметили, что моя дерзость несовместима с жизнью, обозвали бумагомарателем и посетовали, что я медленно работаю и никак не избавлю их от своего присутствия.
— что «жужж-жужж-жужж, не так ли, мистер Нэвилл?»
Пока мы вели столь оживленную беседу, пришел слуга и сообщил, что в черном пруду с лилиями нашли мертвеца, покрытого водорослями. Похоже, он лежит там уже три дня. Это оказался супруг леди Герберт, который так и не добрался до места назначения (Суррэй или Рэйхук). И он, кстати, не воскрес даже в качестве зомби, что удивило даже хозяев.
После суматохи, вызванной этими прискорбными событиями, леди Герберт вызвала меня к себе и стала рассказывать о снах своего супруга: он часто слонялся по Стране снов и видел там много всего захватывающего. Я вынужден был слушать эти рассказы, и невозможно было делать это без благоговейного страха и лихорадочной дрожи. Меня едва не затошнило, но возможно, тому виной был утренний паштет.
— А вы умеете изменять направление ветра, мистер Нэвилл? — спросила меня миледи, утирая слезы смеха — так ее восхитила моя реакция на рассказ о чудесах.
— Почему вы спрашиваете, мадам?
— Потому что ваши завершенные рисунки оживают, — заявила эта фурия, и змеи, что были у нее вместо волос, закивали. — Вчера вы нарисовали летящих в другую сторону птиц, сегодня они летят так, как вы изволили нарисовать.
Я действительно это сделал (нарисовал), поскольку мне очень сильно мешали апельсиновые деревья и овцы, и парик на голове и проклятые рукава, я допустил такую оплошность.
— К сожалению, я не могу нарисовать ветер, мадам, — промолвил я, а она...
Я опущу подробности, но думаю, все ясно. Замечу только, что в тот вечер она была более страстной, чем обычно.
К счастью, мне осталось сделать не так много рисунков. Думаю, завтра я завершу основную часть работы. Чувствую, как жизнь покидает меня, а ведь я даже не нырял в тот пруд.
Пришло письмо от лорда Лиллибриджхейла. Он спрашивает, не забыл ли я о нем. Ведь я должен был приехать к нему еще во вторник — как же давно это было!
Не в силах придумать пожелания,
Нэвилл, Р.
Пятница
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю
Крэмптон-Инсме, Уилтшир, Англия
Дорогой Гринуэй!
Сегодня произошло нечто, что переполнило чашу моего терпения.
Дошло до того, что дом, который я и был приглашен запечатлеть во всем великолепии, решил, что ему пора принять более выгодную позу и принял оную. Думаете, дом хоть сколько-нибудь скорбит о безвременной кончине милорда? Нет, он хочет, чтобы я носил вышедшие из моды костюмы и чтобы я выгодно его изобразил!
Право же, здесь настолько все в движении, что я чувствую себя элементом обстановки. Я говорил про деревья и статуи. Так еще и простыни. Они шумят и сами собой делаются мокрыми, чтобы причинить мне дополнительные неудобства. Или начинают истекать слизью. Я теперь и спать не могу толком. А ведь никто не освобождает меня от моих обязанностей!
Ах, сверкающая Царица ночи убивает меня...
Сегодня давали обед, явились местные особы королевской крови, я рассказывал о них в первом письме, если вы его читали. Они сказали мне, что хотели бы тоже заключить со мной контракт после того, как я закончу рисунки. Я вежливо отказал им, но понимаю, что они сумеют принудить меня. Таким особам не отказывают, если у тебя нет покровителя, а ты человек со стороны. Я, правда, уже затрудняюсь сказать, с какой я стороны.
Перечитал то, что написал. Покровитель! Как я мог забыть! Думаю, что напрасно не ответил лорду Лиллибриджхейлу. Немедленно напишу ему, чтобы он меня забрал из этого Бедлама, а то я на грани нервного истощения.
Вы там совсем в свои карты зарылись? Или пишете этюды? Надеюсь, что не в изумрудных тонах, а то у меня уже в глазах рябит от зеленого.
Р.Н.
Телеграмма
От Ричарда Нэвилла — лорду Лиллибриджхейлу
Крэмптон-Инсме, Уилтшир, Англия
Милорд, я готов немедленно приехать, рисовать ваши сады, яблони, охотничий домик, парадные портреты, что угодно. Пришлите за мной экипаж.
Ричард Нэвилл, рисовальщик
Среда
Ричард Нэвилл — Джону Гринуэю.
Всё ещё Англия (или нет?), но уже Рэдсток (или нет?)
Гренуй, вы, возможно, не заметили, но я не писал вам целых четыре дня. Или четырнадцать дней? Неважно. Если вы не ответите сейчас, то возможно я уже не смогу написать вам никогда.
Они теперь будут просматривать те письма, которые я отправляю. Они пропустили телеграмму, и мне удалось на время вырваться из их власти, но расскажу по порядку.
Я закончил двадцать четыре рисунка в субботу. Со мной уже собирались заключить следующий контракт те жуткие белые существа, но тут неожиданно прибыл экипаж лорда Лиллибриджхейла, запряженный парой грифонов, и они были вынуждены отпустить меня.
В Рэдстоке я поведал обо всех бесчинствах, которые мне пришлось испытать, и меня окружили заботой. Я хорошо питался, выспался и повеселел. Рисовал все, что от меня требовали и мне никто не мешал, даже овцы! Здесь овцы совсем не такие, как там. И никто не заставлял меня носить старье! И визирная рамка снова стала моим незаменимым помощником, а то там она прониклась духом того дома (который, кстати, так и остался стоять в выгодной позе).
И я был доволен, и заказчик был мной доволен. Через некоторое время, однако, мне показалось, что он чем-то расстроен. Оказалось, что леди Герберт написала ему тот вздор, который говорила мне: что якобы мои рисунки оживают. Я объяснил милорду, что такого не может быть, я обычный человек, и мои рисунки хороши, детальны и выполнены с присущим художнику мастерством, но совершенно обычные. И нанимал он меня именно ради них, поскольку ранее видел мои работы.
Он заметил, что я просто не знаю своей силы. Ведь тело лорда Герберта нашли в пруду, что не умерщвляет, а лишь переводит в иное состояние. А он скончался, и тому виной рисунок, который я сделал. Я обомлел, ведь пруд я не рисовал. Я попытался ему объяснить, но он не захотел слушать, полностью очарованный той фурией, что оболгала меня. Нельзя сказать, что отношения стали натянутыми, но он все чаще возвращался в наших беседах к Крэмптон-Инсме, расхваливал эту обитель Ада на все лады, и терпеливо разъяснял мне, что я все неверно понял, мне там было хорошо. Что мадам была от меня без ума (с чем я соглашусь), кормили меня там лучшими яствами (зеленые яблоки с самого Авалона!), костюмы мне очень шли и были удобными и т.д. и т.п.
Вскоре плоды дали всходы. Мне, оказавшемуся вне ситуации, стало казаться, что в Крэмптон-Инсме мне было хорошо, а я просто перенапрягся из-за двадцати четырех рисунков за неделю, к тому же рисовал тени неясного происхождения, и это повлияло на мое восприятие действительности.
Вскоре милорд попросил меня съездить в Крэмптон-Инсме и отвезти леди Герберт подарок от его садовника: гранаты, выращенные на английской земле, о которых она просила. Я на тот момент совсем оправился от ужасов этого поместья и стал беспечен, оттого и согласился.
Миледи приняла меня весьма радушно. Она обращалась со мной ласково и разделила со мной выращенный специально для нее гранат. Я не в силах описать его вкус и аромат, но он был изумительным, ничего подобного я никогда не пробовал. Все же мастерство английских садовников неоспоримо!
После этого миледи сказала, облизывая красные от сока пальцы:
— Вы понимаете, что только что обрекли себя на Крэмптон-Инсме?
Тогда я еще не понимал, и лишь улыбнулся, еще не осознавая ужас ситуации:
— Мадам?
Она любезно пояснила мне, что гранат — дар Аида Персефоне (мне это ничего не сказало), и в данном случае Персефона — это я, а Аид — это они, хозяйки Крэмптон-Инсме. Тут зашла ее дочь и радостно поведала мне, что они использовали меня для зачатия ребенка. Я поздравил ее с этим знаменательным событием, но позволил себе высказать сомнения по этому поводу. Никто не поверит, заметил я, что от двух особ королевской крови родится ребенок, похожий на человека. Они переглянулись и засмеялись, и смех их был похож на жужжание и скрежет. Они сказали, что лорд Тэлманн всего лишь человек, просто довольно высокий, и что он бесплоден, а им нужно было совершить ритуал плодородия, дабы поместье и дальше процветало и давало плоды, а не рассыпалось на глазах. Для этого они и пригласили меня, таков и был их изначальный план.
И что я более не покину их дом, поскольку они не желают со мной расставаться. Контракт при этом заключать необязательно, ибо я разделил с леди Герберт гранат и теперь никуда не денусь.
— Но почему? — взмолился я. — Зачем я вам сдался? Ведь я просто человек со стороны!
— Так и Персефона была «со стороны», однако же Аид ее забрал в подземное царство, — любезно сообщила мне миледи. Ее губы еще были красными от гранатового сока, так похожего на кровь. Вероятно, мы что-то не знаем о том, чем английские садовники поливают гранатовые деревья в оранжереях.
— Я не хочу здесь оставаться! — твердо заявил я. — Я напишу лорду Лиллибриджхейлу и он снова меня спасет!
— А кто же вас сюда прислал, да еще и с гранатом? — невинно хлопая ресницами, спросила леди Тэлманн.
И только теперь мне открылась суть их ужасного заговора. Они ведь и меня при первой встрече околдовали. И лорда Лиллибриджхейла, по-видимому, тоже.
— Из-за ваших рисунков я потеряла супруга и теперь вы должны его заменить. Если вы не хотели, то вам не стоило возвращаться, — промолвила миледи с улыбкой, не предвещающей мне ничего хорошего
Я хотел спросить, да причем тут мои рисунки, ведь я не рисовал проклятый черный пруд! Но тут она протянула щупальце, привлекла меня к себе. Наклонилась, чтобы поцеловать меня, и тени сгустились.
И назавтра ничего не изменилось.
Как и в песне, ночные богини убили день.
Суббота
Письмо написано на французском языке.
Жан-Габардин Гренуй — Ричарду Нэвиллу
Париж, Франция.
Уважаемый месье Нэвилл!
Вы не знаете меня. Мое имя Жан-Габардин Гренуй и я являюсь парфюмером французского королевского дома, представителем компании «Гренуй и Бальдини».
Я искренне надеялся, что поток ваших писем иссякнет, когда вы поймете, что ошиблись адресатом, но этого не случилось. Но теперь вы обратились ко мне лично. Далее это недоразумение продолжаться не может, я считаю своим долгом сообщить вам следующее.
На протяжении всего этого времени ваши письма доставляют мне, Жану-Габардину Греную, хотя в них вы обращаетесь к вашему другу, живописцу и рисовальщику по имени Гринуэй. Я не знаю, с чем это связано, и поскольку я занят работой по горло, у меня отсутствуют какие-либо предположения на этот счет.
Однако я хочу сделать вам деловое предложение. В своих письмах вы пишите о многом и о многом умалчиваете, и все же я сделал вывод, что вы чувствуете себя в обозначенном поместье не слишком уютно. Особы королевской крови, что наняли вас, явно не ценят вас и ваши способности. Гранат — ерунда, можно снять это проклятие, если вы примете мое предложение, я сделаю это лично.
Я предлагаю вам стать центральной нотой нашего нового парфюма для французского королевского дома. Мне понравился запах, исходивший от бумаги, на которой вы строчили ваши жалобы: там есть все, что так ценят французские монархи (а их род древнее рода Альбионской королевы): красота, наивность, щепотка искренней беспримесной надменности. То, что это именно ваш запах, а не запах самой бумаги, бесспорно. У меня лучший нюх в Париже, я это точно знаю.
Процедура передачи аромата проста в исполнении, не требует вашей безвременной кончины и абсолютно безболезненна. Вам придется раздеться донага, затем вас обернут специальной тканью, пропитанной жиром. Спустя шесть часов ваш запах впитается в ткань, и вы можете быть свободны. Возможно, придется еще состричь ваши волосы, но вы ведь все равно носите парик, так что, пока они не отрастут, и не заметите разницы. За то, что мы получим ваш запах в свое пользование, вы получите щедрое вознаграждение, а так же духи, которые помогут вам пахнуть как человек и впредь. Ведь после того, как мы заберем ваш запах, вы перестанете чем-либо пахнуть, а это в наше время невосполнимая утрата.
Пожалуйста, обдумайте наше предложение и дайте мне знать.
С уважением,
Гренуй, Ж-Г, парфюмер Его Величества.
Воскресенье
Джон Гринуэй — Ричарду Нэвиллу
Париж, Франция.
Дорогой Нэвилл, свершилось: я дошел пешком до Парижа!
Первым делом я ринулся на выставку картин французских живописцев, после сходил на пленэр, купил в антикварной лавке несколько древних географических карт, они здесь такие подробные! Но об этом после.
Вы, должно быть, решили, что я пропал без вести. Ведь мы договорились часто писать друг другу, а я пишу только теперь.
Вопреки вашему воистину британскому скептицизму я все это время делал наброски на натуре, под водой. И надо сказать, превосходно провел время! Подводные жители (ох уж эти мифы о кровожадности рыболюдей! и вовсе они не жрут всех подряд, а едят ровно столько, сколько им нужно для поддержания жизни) отнеслись ко мне с уважением, у них, как они сказали, еще никогда не было рисовальщика. Они по доброте сначала хотели сделать меня таким, как они, но после моего заверения, что это дурно скажется на моих рисовальных навыках (ведь держать карандаш перепончатой лапой весьма неудобно) отвели меня в прозрачную сферу с воздухом, где я и пребывал, делая наброски всех, кто подплывал к этой сфере. И знаете, подробный «Атлас морского дна», который я купил когда-то в Лондоне, не передает и части богатства фауны подводного мира. А краски! Таких красок просто нет в мире людей.
Конечно, не обошлось без трудностей на стезе рисования. Когда я рисовал величественного ихтиозавра, то вокруг него постоянно сновали мелкие рыбешки, тем самым мешая моему обзору, а при написании группового портрета рыболюдей случилось нечто такое, о чем я пока не в силах вам поведать.
И знаете, Нэвилл, под водой время течет незаметно. Я понял это, когда увидел календарь.
О, я только сейчас понял, что по рассеянности дал вам адрес парфюмера, у которого собирался купить изумрудные чернила и парфюмерное масло для живописи сразу же по прибытию в Париж. Хорошо, что вы оставили свой последний адрес у лорда Сурамаборо. Но не уверен, что вы так долго торчите у этого скучного лорда Лаллибридждейла или как там его.
Поведайте мне, где же вы сейчас! Какие новости? Что вы нарисовали за это время?
Ваш добрый друг,
Дж. П. Гринуэй.