корзинка с рогаликами

by ricolt

Summary:

сборник текстовых зарисовок по заказу; жанры, метки, пейринги и фэндомы будут добавляться по мере выкладки, зарисовки между собой не связаны (не кроссовер, просто солянка разных миников по разным фэндомам и пейрингам). в корзинке найдёте рогалик на любой свой вкус :)

Notes:

заказать зарисовку (совершенно бесплатно!) можно в моём телеграм-канале: https://t.me/maricolt

какие-то зарисовки могут в будущем развиться в что-то более полноценное, но здесь они будут храниться маленькими, с пылу-с жару!

посвящаю всем моим дорогим и любимым читателям и читательницам! вы у меня самые сладкие пупуни :3 очень благодарна вам за поддержку и фидбек, но его, как вы знаете, много не бывает, поэтому буду рада вашим лайкам и отзывам, если какие-то из зарисовок (а, быть может, и все сразу) придутся вам по вкусу! не стесняйтесь :)

Chapter 1: and they were roommates; bnha, шинсо/каминари, колледж!ау, юмор, пирсинг, под одной крышей, pg-13.

Summary:

ключ: «ссадина»
по заказу Мелиссы🩷

Вместо привычного приевшегося вступления одного из хитов Леди Гаги, этим утром Шинсо будит явно паникующее «блять-блять-блять». Не то чтобы он скучает по «Just Dance» (на будильник эту песню, естественно, установил не сам Шинсо, а переустановить всё никак руки не дойдут), но её звучание, по крайней мере, означало бы, что он проспал хотя бы шесть часов, а звучание матов значит другое – его придурочный сосед опять где-то проебался.

Сначала шум доносится из коридора, потом из ванной, подозрительно походя на беспорядочное рытьё в шкафчиках. Каминари попросту не умеет быть тихим. Ни ночью, ни днём, ни ранним утром, и иногда (очень часто) Шинсо задаётся вопросом, в чём же он нагрешил в прошлой жизни, раз в этой его поселили в общаге в одну комнату с Каминари Денки. Вероятно, Шинсо был тем ещё грешником.

Он тяжело вздыхает, не раскрывая глаз. Будет больно – как только разлепит веки, ощутит жжение и резь от ебучего недосыпа. Сколько прошло часов после того, как он закрыл ноутбук с курсачом и отрубился? Три? Четыре?..

— Шин-чан, ты спишь? — Каминари даже шепчет громко, будто кричит прямо в ухо. Шинсо хочется натянуть одеяло на голову и сделать вид, что его не существует. Это просто очень хорошая голограмма, сгенерированная нейросетью, да… — Не спишь, ты сопишь громче и дышишь чаще! Шин-чан, ты не помнишь, где у нас бинты и перекись? В аптечке только обезбол, таблетки от кашля, антибиотики и, э-э, штука от ожогов…

— И часто ты слушаешь, как я дышу во сне? — бормочет Шинсо наполовину в подушку.

— Ну мне же нужно чекать, не помер ли ты там, блин!

— Как заботливо.

Когда Шинсо открывает глаза – они таки ожидаемо пекут, да, – и морщится, первое, что он видит – лицо Каминари, не знающего о такой штуке, как личное пространство от слова совсем. Хочется отпихнуть его, но взглядом Шинсо цепляется за кое-что другое.

У Каминари порваны и так рваные джинсы, а коленка счёсана в кровь.

Ну как можно было так наебнуться вообще?..

— Мне нупрямщаснадо, Шин-чан, у меня зачёт через двадцать четыре минуты!

Точно. О зачёте Каминари ныл вчера Киришиме и Серо по дискорду, когда они пошли в «катку». Вместо того, чтобы к этому самому зачёту готовиться, конечно же.

— Тебе нужно её промыть, — хмурится Шинсо, пытаясь сообразить, куда дел бинты и перекись. Потом вспоминает: — Посмотри в холодильнике, возле хлоргексидина. Я новый прокол обрабатывал недавно, — и нечаянно чуть не порвал себе уздечку, вот зачем и понадобилась перекись, и это было ужасно больно, и Шинсо чуть не уссался от боли, но Каминари об этом знать не обязательно.

— О, супер! Спасибо, Шин-чан, ты лучший! — последнее придурок произносит, уже уносясь прочь из комнаты.

Шинсо мог бы лечь спать дальше. Мог бы закрыть горящие глаза, под которыми глубоко залегли синяки, мог бы расслабиться и доспать ещё заслуженно положенные ему пару часов, но… блядская совесть не позволяет.

— Дай сюда, — хрипловато бурчит он, забирая у Каминари флакон с перекисью. — Идём, ты всё равно криворукий, — и тащит за локоть в ванную.

— Эй! И ничё я не криворукий!

— Значит кривоногий.

— Тебе нравятся мои ноги, — Шинсо даже не нужно поворачиваться, чтобы знать, что Каминари уверенно ухмыляется и, возможно, по-дурацки играет бровями. — Особенно бёдра. У меня твои засосы дней десять сходили!

Шинсо поджимает губы, чувствуя внезапно накатывающую бодрость вместо сонливости. От воспоминаний об их последнем перепихе, утренний стояк даёт о себе знать знакомой лёгкой пульсацией в области той самой, блять, уздечки, только несколько дней начавшей как по-нормальному заживать.

— Тогда кривомозг-… — несмотря на активность ниже пояса, в голове у Шинсо всё прогружается довольно медленно, сонно. Сгенерировать прилагательное, которое прозвучало бы правильно, почему-то не получается. — Идиот, в общем.

Каминари на это совсем не обижается – несерьёзно дует губы с пару секунд, но тут же прыскает смехом.

— Ты такой грубый бука-бяка с утра… — он внезапно переходит на кокетливое урчание, пока Шинсо, усадив соседа на закрытый унитаз, пытается мокрыми ватными дисками промыть его рану. — Но такой секси… особенно с этого угла.

Шинсо скептически зыркает на Каминари и к своему ужасу понимает, что в паху тяжелеет ещё ощутимее.

— Помолчи, если хочешь успеть на зачёт.

— Блин, — Каминари тут же скисает, — точняк… а после зачёта? — и обратно загорается – словно кто-то клацнул переключатель лампочки внутри него. — Может мы могли бы… ауч!

— Потерпи, — приложив ватный диск, вымоченный в перекиси, к содранной коленке, Шинсо смягчается и даже дует на ссадину. После, помявшись, добавляет, прекрасно понимая, к чему клонит сосед: — Мне ещё нельзя.

Каминари разочарованно стонет.

— Да ну ёбэнэ… чего так долго, а?

— Так надо, — Шинсо хмуро припечатывает перекисью вновь, после чего наскоро, но весьма аккуратно, несмотря на сонливость, обматывает вокруг коленки Каминари бинт. Да, прям так, поверх джинсов – времени переодеваться у того наверняка нет. — Всё, готово. Вернёшься с пар – сделаем по-нормальному.

— Спасибо, Шин-чан! Ты лапочка, — улыбается Каминари, а затем, когда Шинсо поднимается, ловит его лицо и благодарно целует в губы. И несмотря на то, что поцелуй выходит быстрым, голод в нём угадывается безошибочно. Шинсо не знает, почему Каминари тоже терпит и не трахается ни с кем уже почти месяц, ждёт его, но… не спрашивает.

Спрашивать – значит выяснять отношения. Выяснять отношения – значит давать им название. К этому если и хочется прийти, то как-то иначе, не вынужденно, не через секс. Шинсо не то чтобы романтик, но… уже то, что он сам подскочил с недосыпа обрабатывать Каминари сбитую коленку, говорит о чём-то большем, чем желание просто трахнуть этого Пикачу.

Он облизывает губы и сам притягивает Каминари ближе, снова целует – на сей раз глубже, дольше всего на пару секунд, но этого хватает, чтобы жар растёкся от паха по всему телу. Каминари не брезгует целоваться с утра, не почистив зубы, это Шинсо уже успел изучить и – какой кошмар, – кажется, перенимает дурацкую привычку себе, вопреки достаточному уровню брезгливости.

— Всё, иди, — хрипловато выдыхает после, отстраняясь. Кончики пальцев покалывает от ощущения тепла чужого тела сквозь ткань лонгслива. — Опоздаешь.

Каминари издаёт ещё один смешок – тоже хрипловатый – и кивает. Через пару минут дверь за ним закрывается, а Шинсо лезет сначала в холодный душ, а затем обратно в кровать. До будильника остаётся чуть меньше, чем полтора часа.

Chapter 2: клубнично-шоколадные котята; sk8, мия/коёми, флафф, романтика, юмор, pg-13.

Summary:

ключ: «шоколадки»
по заказу Эл🩷
и с днём рождения Мию!🥰🎂🥳

За время, которое Мия проводит у прилавка супермаркета в торговом центре, в мире рождается очень много котят. Мия в принципе почти всегда ведёт подсчёт чего-либо в котятах и думает о них довольно часто (никто не понимает котят так, как он), но сейчас мысли его заняты кое-чем другим.

Шоколадки.

Цветастые обёртки пестрят своим разнообразием, едва ли не заставляя голову кружиться. Мия в отчаянии вздыхает, ведь совершенно в них не разбирается. Он настолько привык придерживаться своей спортивной диеты, что уже и не помнит, когда в последний раз брал тупо обычную шоколадку с полки вместо протеинового батончика или какой-то штуки без сахара на финиках и подсластителях, если уж очень приспичивало поесть сладенького. Мия в принципе не сладкоежка… в отличие от его любимой девушки.

Для Коёми Мия готов скупить весь прилавок этих дурацких шоколадок – не зря же на подработку устроился ещё в прошлом году, как только перешёл в старшую школу!..

Коёми сладкоежка. Коёми и сама сладкая – как бы по-дурацки и похоже на цитаты из сёдзё-манги это ни звучало, но если бы у него спросили, какая его любимая сладость к чаю, Мия бы уверенно (мысленно, потому что вслух это звучит как кринж какой-то) ответил, что это поцелуи с Коёми.

Поцелуи… от одних мыслей и воспоминаний уже начинает коротить в мозгу. Буквально пару дней назад, когда они целовались где-то часа полтора без перерыва, Коёми переползла к нему на коленки, и Мия чуть не умер от того, как же приятно ощущалась её мягкая тяжесть, как классно было чувствовать взмокшими от переизбытка эмоций ладонями тёплые упругие бёдра… да, естественно, во время таких поцелуев кровь у него от мозга отливала в другое место, потому, даже не подумав толком, Мия вкрай охренел (по своему же авторитетному мнению) и реально погладил Коёми по бёдрам. Даже сжал одно в руке – и чуть не спустил в штаны, когда она так сладко промычала в поцелуй…

Окей, возможно, мысли отошли и от шоколадок. Возможно, Мия – хорни-катастрофа, и если бы Рэки узнал, чем тот занимается с его младшей сестрёнкой… а, тем более, что представляет и чем бы хотел заниматься с его младшей сестрёнкой…

Мия не хочет думать, какая участь его бы ожидала, учитывая то, как Рэки в последнее время зачастил гонять в качалку и понтоваться им с Лангой тем, что иногда ловит там Джо потренироваться вместе.

Справедливости ради, Мия – абсолютно влюблённый пацан в пубертате, до того симпящийся по своей девушке, что даже тиммейтов во время катки кидает, если Коёми ему пишет или – тем более – находится где-то рядышком и решает отвлечь чмоком, прикольным тиктоком или фоткой котяшкающихся котят, говоря «смотри, это мы!».

Мия… безнадёжен.

Так, ну, в целом… Коёми прочно ассоциируется у него с клубникой, а ещё она очень любит молочный шоколад с начинками, поэтому выбор достаточно быстро становится очевиден (ха, стоило-то всего лишь включить мозг! Рэки, вот, например, точно так не умеет…). В корзинку, которые Мия регулярно собирает Коёми в качестве подарочка из кучи всяких милостей, летит шоколадка со вкусом клубники и сливок. Да, он высмотрел в тиктоке про эти вот «что-то-basket», но решил сделать это более постоянной традицией, чем просто на смену сезона или праздник.

Когда этим же вечером они тусуются у него, Коёми радостно распаковывает корзинку и достаёт оттуда уходовые маски для лица. Её янтарно-шоколадные глазки загораются искрами энтузиазма, и вскоре Мия довольно мурлычет, когда Коёми, собрав повязкой его волосы с лица, наносит ему одну из масок.

— Всегда вспоминаю о том, что вселенская несправедливость таки существует, когда смотрю на твои реснички, — вздыхает она, восседая сверху и проводя кристальным роллером-массажёром по маске.

Мия и сам любит их делать, имеет миллион уходовых средств, и во многом Коёми научилась, вообще-то, у него. Но это и не удивительно – она и без масочек, и без кремов-умывалок-макияжей и прочего просто идеальная, такая красивая и замечательная, что Мия иногда забывает дышать, глядя на неё.

— Потому что они длиннее и гуще, чем твои? — Мия прыскает, за что получает шлепок по груди и перехватывает руку Коёми, чтобы тут же мягко прижаться к ребру её ладони губами. — Твой придурок-брат как-то тоже сказал, что накрашенный я на девчонку похож.

— Придурок, — соглашается Коёми. — Но он просто выражается по-идиотски. А ты просто очень красивый.

Мия не сдерживает короткое ржание.

— Думаешь, Рэки пытался сделать мне комплимент?

— Для него «девчонка» – это одновременно и попытка подколоть, и крайняя степень восхищения, знаешь. Девушки все – богини. Ну… — тут Коёми стухает, и Мия моментально улавливает смену её настроения, — большинство, по крайней мере…

Она отводит взгляд, явно мысленно исключая саму себя из этого «большинства». Ненавистные комплексы появились у Коёми совсем недавно – когда они только познакомились, будучи мелкими, она была даже более уверенной в себе, чем малость стеснительный порой Мия. Сейчас же… тц.

Мию дико раздражает весь идиотский мир в моменты, когда Коёми чувствует себя неуверенно или плохо к самой себе относится. То она твердит, что у неё дурацкие веснушки, то на «клубничные» ноги (Мия бы никогда в жизни не подумал, что такой мелочи, как остающимся на ногах после бритья красноватым точкам раздражения, посвятят столь милый термин) жалуется, то на низ живота, который, якобы, не такой плоский, как Коёми бы хотелось (Мие бы не хотелось совершенно – он обожает то, какая мягкая Коёми наощупь в некоторых местах), то на бёдра… да, Коёми расстраивается, что её бёдра больше, чем у её парня, что когда она садится в коротких шортах или платье, то они как-то «растекаются» или что-то типа такого. Мие каждый раз взвыть хочется от того, что его любимая, потрясающая и самая-самая прекрасная девушка комплексует по поводу тех своих черт, которые он просто в ней обожает.

Да знала бы Коёми, как бы Мия мечтал использовать эти бёдра вместо наушников и счастливо умереть, зарывшись в её…

Так. Нет. Опасная территория мыслей, особенно когда Коёми сидит на нём сверху своей невероятной кругленькой задницей.

— Уродливая из меня девчонка бы получилась на мой вкус, — хмыкает он, заползая рукой под топ Коёми на талии, чтобы мягко огладить там.

— Почему?

— Так на мой вкус самая красивая девчонка в мире – это ты. А я на тебя совсем не похож.

Коёми моргает. На её веснушчатых щеках проступает румянец, а пухло очерченные губы тянутся в улыбке. Она наклоняется ближе, и у Мии в груди мурлычат котята, когда Коёми мягко целует его. Это так приятно, блин, хочется и самому замурчать…

— Если бы мне нравились девушки, а ты был бы девушкой… я бы стопудово на тебя запала, знаешь.

— М-м… интересные фантазии, — Мия хрипловато посмеивается, скользя кончиками пальцев по спине Коёми вдоль позвоночника. — Это ты меня так плавно к своим фемдомным наклонностям подготавливаешь, милая?

— Мия!

— Что? Думаешь, я буду против?

— Ну, не буду врать, в том костюме горничной ты выглядел очень даже секси…

Коёми смеётся, но Мия подмечает, как её зрачки становятся шире, как мягкие девичьи ладони ответно охотно скользят по его плечам и груди сквозь футболку. Прежде чем начать встречаться, они крепко сдружились и стали «бэстиc», как Коёми их сама называла, но, по правде говоря, Мия почти сразу же словил на неё краш. И сейчас, чувствуя в каждой совместно проведённой минуте взаимность, он не может смотреть на Коёми никак иначе, как с сердечками во взгляде.

— Можешь наряжать и красить меня сколько хочешь, — «сердечки» эти в его изумрудных глазах сверкают чем-то хитрым и малость хищным, когда Мия перехватывает Коёми за руку и тянет ту выше от своей груди, укладывая раскрытой ладонью на шею, где остро выпирает кадык, — но не забывай, что я всё ещё твой парень.

Из милого маленького котёнка Мия с каждым днём всё больше походит на гибкую поджарую пантеру. И Коёми он уже, как минимум, перегнал по росту на целую голову.

Румянец на её щеках становится ярче, но каштановая бровь изгибается вместе с уголком губ в усмешке.

— Ещё чем-то доказывать будешь, или кадыка, пока что, достаточно?

Вместо ответа Мия фыркает и притягивает Коёми за очередным поцелуем, пряча собственное смущение. Вот всегда она так… единственная, кто способна съехидничать и подъебнуть, обыграть и уничтожить, как говорится, его самого…

Целоваться в маске не особо удобно, потому приходится отложить эту весьма приятную активность на попозже. Когда же Коёми заканчивает этот домашний спа-салон, Мия вновь утягивает её к себе на кровать. Он думает над этим вопросом с подколом, думает дольше, чем следовало бы уделять время простой шутке. Это был намёк? Коёми хотела услышать его ответ? Спровоцировать? В любом случае…

— Если продолжишь так ёрзать на мне – получишь больше доказательств, как и просила, — усмехается уже он в поцелуй.

Коёми на это вспыхивает, но смеётся вместе с ним – так же глупо и влюблённо. Мия этот смех находит самым прелестным.

— И ничего я не просила. И не ёрзаю. И вообще, ты такой хитрый врунишка…

— Знала, с кем связываешься.

Их короткая возня перемежается с поцелуями, и Мия пользуется своим победным оружием – ультует, переворачиваясь вместе с Коёми в своих объятиях, и ловко группируется, нависая над ней. Губами спускается к шее, наслаждаясь чужим шумным выдохом, легонько кусает. Это не первый раз, когда они целуются вот так – долго, в горизонтальной плоскости, переплетя конечности и прижавшись друг к другу, – потому Коёми привычно льнёт навстречу, но внезапно дёргается от негромкого стука о пол совсем рядом.

Мия тоже напрягается и моментально отрывается от ключицы, к которой уже добрался, метя место для засоса. Они оба округляют глаза, сердце в пятки уходит тоже, судя по всему, у обоих. Но всё оказывается не так уж страшно.

— Шоколадка упала, — рассеянно бормочет Коёми, облегчённо выдыхая.

Встретившись взглядом, что она, что Мия одновременно пофыркивающе смеются.

— Сейчас подниму.

— Нет, — его тут же перебивают. — Иди ко мне… съем её потом, а сейчас начну с тебя.

И Мия, конечно же, охотно подаётся навстречу, ловя губы Коёми своими. А сердце в груди по-дурному заходится, щемя от нежности, любви и сладости.

Правильно. Шоколадки подождут.

Chapter 3: словами через рот; sk8, джо/черри, от друзей к situationship, юмор, ангст, преканон: колледж, pg-13.

Summary:

ключ «шоколад»
по заказу Ханга🩷

Шоколад стекает по внешнему бортику миски и крупным смуглым пальцам Коджиро отвратительными тёмно-коричневыми струйками – они густые и сладкие, хоть и наверняка с горчинкой, которую Каору так любит. Он бы слизал эти струйки языком – и с миски, и с пальцев Коджиро.

Коджиро об этом, впрочем, знать не обязательно.

— Ты засрёшь мне всю кухню, — скептически ворчит Каору.

— Поэтому я и предлагал пойти готовить ко мне, упрямый ты ослина.

— Единственное животное здесь – ты, примат неуклюжий. Твоя мама снова попыталась бы меня закормить.

— О, не делай вид, будто тебе это не нравится, — Коджиро ухмыляется, удивительно ловко управляясь с шоколадом. Теперь он методично окунает в него клубнику. — Стряпню моей мамы ты жрёшь как не в себя, Вишенка. И мою, кстати, тоже.

Каору лишь фыркает, не желая даже мысленно признавать чужую правоту. По правде говоря, тащить Коджиро к себе было весьма эгоистичным желанием, капризом даже – Каору попросту не хотел делить внимание увальня с кем-то ещё, а дома у четы Нанджо весьма шумно и людно. Джо приехал на каникулы, и, как уже показывал опыт, этих нескольких недель чертовски не хватало, чтобы утолить проклятую тоску. Дома же у Каору почти всегда тихо – родители на работе, он – единственный ребёнок в семье.

Идеальные условия для того, чтобы насладиться Коджиро самому, монополизировать всего его для себя хотя бы на один вечер.

Признаваться в этом Каору, конечно же, не будет.

— Супер, готово! Теперь её надо в холодос… — Коджиро довольно улыбается, отправляя заранее выстеленную пергаментом деревянную доску с клубникой в холодильник. — Короче, темперирование – это идеальный способ для того, чтобы сделать такую глазурь…

Каору слушает не то чтобы слишком внимательно, больше залипает на светящиеся энтузиазмом глаза Коджиро и то, как его футболка обтягивает широкую – ставшую даже шире за последний семестр учёбы в Италии – грудь. Возможно, он всё ещё не забыл их пьяные поцелуи с выпускного и такие же пьяные зажимания с прошлого Рождества, когда Коджиро тоже приезжал на каникулы. Возможно, Каору придаёт всему этому слишком большое значение.

Возможно, не один он – Коджиро тянет его к себе, когда они чуть позже валяются вместе на футоне, пересматривая какую-то тупую американскую комедию нулевых. Джо в принципе любит вот этот весь западный «движ», в Италии ему хорошо и классно, судя по рассказам, хоть и было тяжеловато и непривычно первое время.

Каору во многом не хочет себе признаваться, в том числе и в страхе. Страхе, что Джо так и останется там.

Для Коджиро это было бы… замечательно. Перспективно. Он отлично говорит по-итальянски, его бабуля живёт в Италии и до сих пор всячески ему помогает. Харизматичный, открытый, уверенный в себе парень с душой нараспашку – Италия у него в крови.

— Тоже так хочу, — комментирует Коджиро, когда в фильме показывают, как друг главного героя ремонтирует старую бургерную, дабы сделать из неё новое кафе. — Будешь помогать мне стены красить и всякий хлам с барахолок таскать в мой ресторан, когда я его открою?

Каору моргает, не отрывая виска от плеча Коджиро, на которое уложил голову. Не то чтобы желание Джо открыть ресторан для него новость – этот здоровяк в целом же поехал изучать искусство кулинарии в Италию ради исполнения своей мечты. Но выпуск Коджиро из колледжа уже близок, а о дальнейших планах речь между ними не заходила уже давненько…

— Ты всё-таки хочешь пробовать? — в голосе Каору, вероятно, слишком очевидно слышится надежда, которую он пытается скрыть. Безуспешно.

Ведь если Коджиро всерьёз…

— Хочу, — кивает тот. — Родители обещали помочь, но… — он чуть наклоняет голову, ища встречи взгляда, — твоя помощь мне тоже понадобится, Каору.

Собственное имя слетает с губ Коджиро с такой нежностью, что сердце Каору пропускает удар, а затем сладко-сладко щемит. Коджиро всегда произносит его с этим лёгким порыкиванием, от которого бросает в жар.

— Нанялся я тебе, что ли, стены красить? — несмотря на прилив тепла к щекам, Каору закатывает глаза. — Помогу тем, в чём буду полезен, — таки неохотно бурчит, но уголки губ то и дело дёргаются в намёке на улыбку. — А платить мне будешь халявной карбонарой, понял?

На это Джо заливисто хохочет, обнимая и стискивая его крепче.

— Не вопрос, Вишенка! Мне же нужен постоянный дегустатор. Даже если и такой ворчливый дед...

— Пусти, задушишь же, горилла!

Пытаясь вырваться из действительно «медвежьих» объятий Коджиро, Каору вскоре перетекает вместе с ним в ещё более запутанное конечностями положение. Коджиро, кажется, вообще ничего не смущает – он только тянет Каору на себя, и в итоге они оказываются практически нос к носу.

— Привет, — глупо улыбается Джо.

Зрачки в его глазах расширены, радужка отливает терракотовым оттенком.

Каору чувствует себя идиотом от ощущения собственного и чужого учащённого сердцебиения, прижимаясь к груди Коджиро в таком положении своей.

— Чего-то умнее придумать не мог?

— М-м, могу опробовать на тебе свой новый подка-…

С тихим рыком Каору затыкает идиота поцелуем первый. Нет уж, этими «подкатами» он сыт по горло, так что предпочитает избежать очередного испанского стыда (вперемешку со смущением, но это, пожалуй, можно опустить) вот таким интересным способом. Коджиро отвечает сразу же, и его крупные лапищи скользят по телу Каору, заползают под футболку, посылая мурашки прямым прикосновением к коже.

Стоит заметить, это впервые, когда они доходят до такого на трезвую голову. Невозможность оправдать (хотя бы самому себе) происходящее алкоголем малость пугает, потому Каору отстраняется первый, облизывая губы. Что-то в животе горячо щекочет, когда он замечает, как Коджиро машинально тянется за ним, чтобы продолжить начатое.

— Коджи-…

— Тш-ш, — на сей раз перебивают уже самого Каору, и от того, как нежно Джо касается губ большим пальцем, пробивает дрожью. Он аккуратно снимает его, Каору, очки, вызывая этим ещё один кульбит сердца – жест блядски многообещающий… — Просто не думай ни о чём, ладно?

И Каору хочет поспорить. В нём поднимается буря протеста, грудь распирает возмущением, но… Коджиро целует его снова, отчего Каору довольно быстро забывает обо всём остальном. Он… податливее, чем ожидал.

Тревожность, сковывающая грудную клетку и путающая мысли каким-то беспорядочным комком, внезапно слабеет, уступая место другому – тёплому, разгоняющему кровь по венам, посылающему искрящие импульсы к нервным окончаниям чувству. Это напоминает моменты, когда Каору начали сниться кошмары, и он звонил Коджиро посреди ночи. У них тогда только-только появились сотовые…

«Не думать ни о чём» оказывается куда проще, чем и дальше накручивать себя. Ничего, на это у Каору ещё будет время – полным-полно бессонных ночей, наполненных всяким дерьмом в голове, когда Коджиро будет развлекаться с пылкими итальянками, или чем он там любит заниматься на досуге после пар?

Сейчас Коджиро здесь. Сейчас Коджиро целует его, касается его, раздевает его, заставляет выгибаться и шепчет имя – его, Каору, имя.

И ничего больше не имеет значения.

— Мне остаться на ночь? — спрашивает Коджиро позже, пока его голова лежит у растёкшегося и взмокшего Каору на бедре. Губами он касается чувствительной внутренней части второго бедра, с другой стороны оглаживает горячей ладонью.

Каору засматривается на контраст – смуглые горячие пальцы Коджиро на его бледной коже.

Да, пожалуйста. Останься. Вообще никуда не уходи и не уезжай. Желательно никогда.

— Твои тебя ждут, — отвечает Каору, отводя взгляд. Хмыкает напускно равнодушно. — И мои скоро вернутся.

— М-м, блин… не хочу никуда уходить, — придурок уже внаглую бормочет, зарываясь ему, Каору, между ног, где после всего безобразия, которое они только что натворили, влажно, липко и грязно. И горячо – всё ещё очень горячо. Джо глубоко вдыхает, чем вызывает прилив жара к щекам Каору вместе с желанием отпихнуть его охреневшую морду.

Это, собственно, Каору и делает.

— Мерзость, у тебя всё лицо в… Коджиро, блять!

Джо ржёт и кусает его за лобок, получая в ответ пинок и шипение. Извивания становятся лишь активнее, но настоящее раздражение, почему-то, не пробуждается. Дремлет где-то глубоко внутри, вместе со всеми остальными скверностями, прячущимися в Каору.

Коджиро он, всё же, выпихивает, и уже на крыльце позволяет снова поцеловать себя.

— Завтра заеду за тобой – и на скейт-площадку, да?

— Пизда.

— Каору, — на его угрюмость Джо реагирует с – о ужас – беспокойством и проницательной внимательностью во взгляде. Нет. Нет, не хватало ещё…

— Я тебя уделаю, обезьянньи мозги, — ухмылку Каору почти давит. — Нам с Карлой есть над чем поработать, но она уже очень умная девочка.

— Блять, как же крипово это звучит, — Коджиро фыркает, кажется, клюнув на крючок. — Ещё посмотрим, маньячелло, кто кого.

После брофиста на прощание Джо уходит, а Каору возвращается к себе. Не включая нигде свет, открывает сёдзи, садится на пол и подкуривает сигарету. Темперированная клубника в шоколаде соблазнительно блестит в свете уличного фонаря и луны – сегодня, похоже, полнолуние.

У Коджиро остаётся два семестра. Два долгих семестра, но он уже хорош в своём деле – Каору думает об этом, жуя клубнику. Открыть итальянский ресторанчик здесь, дома… Коджиро ведь всегда этого хотел. Возможно, стоило расспросить его о большем, обсудить подробнее, вместо того, чтобы трахаться, но… кажется, у них ещё будет время.

Каору стряхивает пепел, пододвигая колени плотнее к себе. Липкая вязкая и холодная темнота в области солнечного сплетения ворочается, трепыхается – в ней появляется просвет.

Они поговорят – когда-нибудь, да, поговорят. Когда-нибудь выяснят всё, что требует выяснения, когда-нибудь Каору научится высказывать вслух, словами через рот, свои собственные тревоги и сжирающие его изнутри мысли.

Но сейчас Каору закусывает выкуренные сигареты клубникой в шоколаде и предпочитает заткнуть темноту в себе членом Коджиро. Забыться, закурить, заесть, запить, заиграться, зарыться головой в учёбу, программирование и каллиграфию – всё, лишь бы не выползать из «ракушки».

Каору научится. Может быть, годам к двадцати шести?

Коджиро в любом случае будет рядом – но этого Каору, пока что, конечно же, не знает.

Chapter 4: the apple of his eye; aot, леви/ханджи, постканон, er, беременность, флафф, юмор, pg-13.

Summary:

ключ: «рубашка»
по заказу Лены🩷

Notes:

можно как читать отдельно, так и считать сиквелом к «macroglossum stellatarum» (https://archiveofourown.org/works/51840196) и приквелом к «a clean slate» (https://archiveofourown.org/works/52421077).

Кошмары – абсолютно обычное и привычное явление практически для всех, кто пережил «Гул». Для кого-то, кто до этого служил в Разведкорпусе, дурные сновидения и вовсе являются частью рутины. Подрываться посреди ночи Леви далеко не впервые, но сейчас, бесшумно успокоив дыхание и даже не открыв глаз, он знает, что находится в кровати. Лежит, как «нормальный человек» – Ханджи долго отучивала его от привычки засыпать на четыре часа, сидя в кресле, хотя сама не то чтобы может похвастаться здоровым графиком сна. «Графика» у Ханджи вообще не было – ни тогда, ни сейчас, когда она полностью погружена в свою главную страсть в виде науки. Иногда Леви приходится отдирать её от микроскопов и колб силой, и даже с округлившимся животом дурная женщина не собирается меняться. Кажется, даже когда их ребёнок явится на свет, Ханджи это совсем не помешает вести деятельность учёной и дальше.

По правде сказать, Леви этому рад.

Как бы там угодно ни было, лишь бы искры в радужке цвета крепкого чёрного чая не тускнели вновь.

Присутствие Ханджи в постели рядом тоже помогает быстрее отойти от приснившегося бреда. Леви даже не хочет о нём вспоминать, вместо этого тихо поворачивается набок и касается трёхпалой рукой талии Ханджи, скользит к животу. Тот уже прилично округлился – седьмой месяц прибавляет неуклюжести, делая её похожей на «пингвина» – по крайней мере, по словам Оньянкопона, который показывал им эти чёрно-белые подобия птиц со страниц энциклопедии о животных. Ханджи тогда и вовсе загорелась желанием их увидеть, и не то чтобы Леви против. Идею посмотреть мир он, в принципе, разделял и разделяет по сей день, остаётся лишь дождаться, когда их ребёнок появится на свет и сможет хотя бы сидеть, чтобы брать его с собой. Или её.

В глубине души Леви почему-то хочет девочку. С мальчишками он будет слишком строг, сам знает, сам уже воспитал достаточно оболтусов, хоть те и были постарше. Если занырнуть глубже – туда, куда совсем не хочется, – обнаружится ещё одно объяснение. Возможно, всё дело в страхе. Возможно, Леви боится не воспитать пацана надлежащим образом.

С одним уже всё пошло по пизде. Достаточно.

Прикрыв глаза, он глубоко вдыхает и выдыхает, уткнувшись Ханджи в загривок. Смещает ладонь на её живот. Сопляк или соплячка тоже спит – пинков в руку Леви не ощущает, но ему и простого прикосновения достаточно, чтобы успокоить сердцебиение и привести мысли в порядок. Ханджи недавно подтрунивала над ним – мол, думается ему, что ли, лучше, когда трогает её живот? А Леви и не отрицает – думается, дышится, живётся лучше. И на сердце становится ладно. Это его ребёнок, в конце концов. Его ребёнок в его женщине, оба живы и здоровы, в тепле, безопасности и с мирным горизонтом. Что вообще может успокаивать лучше?..

Дыхание Ханджи меняется, когда она выныривает из сна.

— Леви?..

— М-м?

Она знает, почему он не спит. Она страдает той же хернёй с той же частотой, они оба в курсе, им нет нужды спрашивать и уточнять.

— Знаешь, чего мне захотелось?.. — сонно бормочет Ханджи, подаваясь чуть ближе задницей. Леви ведёт носом по плечу сквозь свою же рубашку на ней – паршивка всегда имела привычку таскать их, когда свои чистые заканчивались.

— Перед сном мало было?

— Да я не об этом, старый извращенец, — Ханджи хрипловато смеётся, похрюкивая. — Мне просто смерть как хочется зелёных кислых яблок… с солью…

Подобные внезапные желания уже перестали удивлять Леви – беременная Ханджи и не такое выдать может. Яблоки с солью – наименее безобидное, пожалуй, из них. Не так давно она пошла в лес, чтобы «понюхать мох», а на первых сроках Леви застал её, жующую кусочки мела, политые персиковым вареньем.

— Прямо сейчас? — только и спрашивает он ворчливо.

— М-м, да, — улыбается Ханджи крайне мечтательно. — Да, пожалуй, надо наведаться к Райнеру, я видела на участке того дома, где он сейчас живёт, есть небольшой фруктовый сад… — она прям порывается встать – рубашка Леви на ней уже не застёгивается, голая грудь с крупными нежно-коричневыми сосками и круглый живот бесстыдно выглядывают. Больше одежды на Ханджи в принципе нет.

Леви ловит себя на мысли, что желание второго захода исполнил бы куда легче.

— Лежи, — коротко командует он, поднимаясь с кровати.

И вот таким образом Леви Аккерман, бывший сильнейший солдат человечества, оказывается лезущим через забор, чтобы наворовать яблок. Не то чтобы ему впервые…

— Капитан?! — доносится громким шёпотом сбоку, из открытого окна – не зря это его бывшие кадеты, раз обнаружили чужое присутствие, к тому же такое профессионально-скрытное. Леви даже на секунду испытывает прилив гордости, пока его не сменяет мрачное раздражение и лёгкое сметение – ну не хватало ещё этим засранцем заставать его в таком положении… — Что вы здесь делаете?..

Из окна на него пучит глаза Жан. Рядом мелькает светлая башка Райнера, сонного и нахмуренного. В последнее время эти два сопляка – прям не разлей вода. Леви бы не удивился, покажись за ними и короткостриженная макушка Конни.

— Не вашего ума дела. Ложитесь спать, пока я вам уши не выкрутил.

Жан неуверенно вскидывает брови, а Райнер, проморгавшись, глядит направо, в сторону сада.

— Вам нужна помощь, капитан Леви?

Леви тяжело вздыхает, бесшумно спрыгивая на землю. Он в принципе действовал незаметно, потому охранник на посту его не засёк. В отличие от говнюков, натренированных им же самим…

— Мне нужны яблоки, — таки вкратце поясняет он, надеясь, что вопросы отпадут, и Жан с Райнером улягутся спать.

— Почему вы просто не… купите?

Надежды разбиваются о здоровые лбы этих здоровых лбов – оба даже не умещаются в оконный проём. У Жана ещё и на голове спросонья непонятно что, будто корова лизнула.

— Без вас бы не додумался. Ночью ж полно открытых лавок с фруктами.

— А зачем вам среди ночи..?

— Потому что Команду-… Ханджи-сан беременна, придурок, — таки догадывается Кирштейн. — Капитан, давайте мы поможем.

— Нет, — отрезает Леви…

…а спустя несколько минут, скрестив руки, наблюдает за тем, как Жан, сидящий на широких плечах Райнера, пытается дотянуться до веток с яблоками. Сами вызвались, что уж. Только результата это особо-то и не приносит – пошатнувшись, один балбес едва не скидывает второго. Пальцы Райнера, вероятно, слишком сильно впиваются в крепкие бёдра Жана, чтобы не уронить, и тот шипит, дёргая Брауна за светлые патлы.

Оба пустоголовые.

— От вас шуму больше, чем толку, засранцы. Кирштейн, иди на шухере стой, — таки не выдерживает после Леви. — А ты – на, ловить будешь, — он всучивает Райнеру тканевую сумку, с которой, обычно, ходит за продуктами на рынок.

— Я вас подстрахую, — кивает Райнер.

— Себя подстрахуй.

Жан, явно более привыкший к тому, что лучше с капитаном не спорить, отправляется исполнять приказанное. Охранник на посту – ни слухом, ни духом.

Одним из последствий Гула Земли стал дефицит многих продуктов, в том числе и питания. Популяция, что очевидно, тоже критически сократилась, но возникло и множество проблем с, например, логистикой. Поставка товаров из более плодовитых регионов в земли, граничащие с вытоптанной пустошью, и по сей день усложняется многими факторами. Те же яблоки, к примеру… по месту высадкой фруктовых деревьев занимаются, конечно, весьма активно, но для того, чтобы саженцы дали плоды, нужно время.

Конечно, Леви, как одного из героев, остановивших настоящий геноцид, вряд ли будут судить или штрафовать, если поймают на краже яблок, но заставлять Армина бледнеть, краснеть и потеть от такой нелепости не особо хочется.

Леви вскарабкивается на дерево довольно ловко – ещё не «заржавел», надо же. Даже будучи калекой без нескольких пальцев и глаза, подхрамывающим на одну ногу, он справляется быстро, и вскоре в сумке, которую держит Райнер, уже лежит пять зелёных сочных яблок.

— Забирай Кирштейна и пиздуйте спать, — бурчит Леви, закидывая сумку на плечо.

— Давайте помогу, с сумкой же неудобно будет лезть через забор.

— Без сопливых обойдусь.

Уже перебираясь на другую сторону, Леви слышит фырканье возвращающегося к Райнеру Жана:

— Хоть бы спасибо сказал…

Ага, сейчас. Пинков профилактических им давно не прилетало, вот пусть считают это благодарностью. К тому же, сами вызвались, Леви их ни о чём не просил, полудурков.

Ханджи он застаёт уснувшей, но она, тоже обладающая чутким сном, просыпается, когда Леви открывает шкаф в их спальне, чтобы снять с себя уличную одежду.

— Мне приснилось или…

— Да, я принёс тебе яблоки, — хмыкает он, снимая пиджак и вешая его на место. — Иди, лопай.

Сон её как рукой снимает. Ханджи спешит на кухню, и Леви, когда тоже следует за ней, застаёт картину, которую, пожалуй, хочет запомнить на всю жизнь: очкастая, всё ещё в его распахнутой рубашке на голое тело, с семимесячным беременным животом, с аппетитом уплетает зелёные яблоки, периодически посыпая их солью. Сок стекает с её подбородка, капает на грудь и живот, но Ханджи выглядит такой счастливой, что первым желанием Леви при виде сего безобразия становится не потянуться за платком и вытереть капли яблочного сока, а… поцеловать.

Он делает это, чувствуя на губах кислоту яблока и соль. Ханджи посмеивается, обвивая его шею свободной рукой.

— Спасибо, — улыбается она.

— Тебе спасибо, — хмыкает Леви, уложив ладонь на её живот.

Капли сока попадают и на его рубашку на Ханджи, но это совершенно неважно. В конце концов, помимо его рубашки, эта неугомонная женщина носит его ребёнка.

И вот это – важнее всего.

Chapter 5: легче не станет; aot, леви/микаса, постканон, ангст (?), под одной крышей, hurt/comfort, pg-13.

Summary:

ключ: «пикник»
по заказу «Кто_я_такая? 🤨🧐» 🩷

Скрип половиц на кухне нарушает тишину в унисон с шипящим чайником. Древесина здесь сырая и, местами, просевшая, а из окна беспощадно сквозит – дом достаточно старый и находится не в самом лучшем состоянии. Это не так уж удивительно, учитывая, что Микаса живёт одна, и в принципе получила возможность оставаться на Парадизе лишь благодаря покровительству Хистории.

Леви мысленно прикидывает, за что ещё, кроме половиц и окна, следует взяться. Даже с тростью, прихрамывая и будучи калекой без нескольких пальцев и глаза, он может сгодиться на что-то, что требует мужской руки. Он ещё на многое способен.

Не то чтобы Микаса не справляется сама – девчонка, так-то, ничуть не слабее его, а в некоторых вещах и вовсе сильнее, но даже самый сильный человек иногда нуждается в помощи и заботе.

Леви знает об этом не понаслышке.

— Будете печенье, капитан?

— Леви.

Микаса замирает на секунду.

— Но…

— Я больше не твой капитан, — он вообще ничей не капитан, но уточнять это вслух не видит смысла. — Просто зови меня по имени, эти хреновы формальности не имеют смысла.

Микаса лишь отстранённо кивает. Она всё делает отстранённо, хоть уже и прошло несколько лет. Леви знает – просто так эта рана не затянется никогда. Она будет зиять внутри и пожирать все эмоции, все светлые чувства, свойственные человеку, живущему в уже, казалось бы, более мирное и безопасное время.

Чай служил бы хорошим оправданием для молчания, если бы им требовалось это самое оправдание. Они молчат чаще, чем говорят.

Леви в целом не знает, почему до сих пор остаётся здесь. Возможно, всё дело в том, что Габи и Фалько уже не нуждаются в нём, отправившись на уцелевшую после Гула Земли родину Оньянкопона для обучения в хорошей академии, а остальные сопляки, ровесники Микасы, уже и вовсе сами то и дело норовят позаботиться о нём, будто он… ах, да. Он и есть старый инвалид.

Микаса, пожалуй, единственная, кто не воспринимает его в таком свете, хотя, возможно, причиной этого является их схожесть, и она бы не хотела, будучи на его месте, подобного отношения к себе. Леви ни в коем случае с соплячкой не нянчится, но позволяет себе мысль, что ей он действительно может быть нужен. Девчонка не в порядке, но она никогда уже и не будет. Как и, впрочем, он сам.

 

***

 

— Армин сказал вам присматривать за мной, верно? — спрашивает Микаса, когда он разбирается с оконной рамой.

— Нет.

— Тогда почему вы всё ещё здесь, Леви?

Это прозвучало бы дерзко, даже грубо, если бы не перманентно уставший отрешённый тон.

Леви отрывает взгляд от древесины и сталкивается с чужим. Микаса впервые смотрит на него в ответ, и её тёмно-серые глаза наконец-то выражают какую-то эмоцию.

Недовольство.

Что ж. Уже неплохо. Всего-то три месяца спустя.

— Потому что от меня нет проку в Марли. Я списан со счетов как боец и разведчик, дипломатом хорошим не был никогда, — он переключает внимание обратно на окно. — На Парадизе нам нужно больше надёжных людей.

— Я недостаточно надёжна?

— Ты недостаточно стабильна, Микаса.

Это, кажется, выбивает девчонку из колеи. Вряд ли кто-то, кроме него, так с ней разговаривает – те же Армин, Жан и даже Хистория смотрят на Микасу с этой тоскливой мягкостью, их речь ощутимо обходительна. К самому Леви относятся как к физическому калеке, к Микасе – как к калеке моральной. По сути, таковыми они оба и являются.

Микаса поджимает губы и больше ничего не говорит. Позже, за кружкой чая, он сам поднимает эту тему:

— Если тебе со мной тесно – я найду другое жильё.

Она отвечает не сразу, некоторое время молчит. Леви знает, как раздражает девчонку, знает ещё с тех времён, когда мелкие засранцы свалились ему на голову, и Микаса, помимо Эрена, пожалуй, была самой проблемной. Сейчас в ней едва ли осталось столько злости, которую она раньше временами к нему испытывала. Но раздражение – тоже эмоция. Как и недовольство.

— С вами вряд ли может быть тесно. Дом достаточно большой, а вы… — Микаса красноречиво окидывает его взглядом и умолкает вновь. Посыл понятен и так.

Засранка.

— Тц.

Несмотря на внешний скептицизм, внутри Леви испытывает желание усмехнуться.

 

***

 

Армин и Энни впервые берут дочь на Парадиз, потому что не могут отменить важный дипломатический визит, а у Евы это второй день рождения, и пропускать его они, похоже, не хотят.

А ещё…

— Знакомься, Ева… это тётя Микаса, — Армин делит с дочерью абсолютно одинаковую улыбку, одинаковые голубые глаза и одинаковые светлые волосы. Только нос у мелкой в Энни, остальные черты всё это семейство, по большому счёту, делит на троих.

Уголки губ Микасы слабо приподнимаются в ответ, а в её глазах Леви подмечает нежность. Такое же выражение лица у девчонки бывает, когда она общается с Имир, дочерью Хистории.

Когда уже хоть кто-то из этих оболтусов заделает пацана? Леви на старости хотя бы будет кого гонять…

После утренней дипломатической конференции молодёжь выбирается на пикник. Микаса возвращается оттуда в выпачканном травой платье и с запутанным в отросших волосах одуванчиком. Тот выбивается жёлтым пятном, отвлекая Леви даже больше, чем грязь на одежде. Наверняка кто-то из мелкотни вплёл.

— Вечером нас ждёт ужин у Браусов и Никколо, — говорит она, звуча немного живее, нежели обычно.

— Тогда снимай платье. Его нужно постирать, не пойдёшь же в грязном.

Микаса послушно кивает, не возражая, и расшнуровывает завязки при нём. Леви даже не отворачивается, никак не реагирует, но ждёт чужую реакцию. Должно ведь до девчонки в какой-то момент дойти.

Доходит. Микаса моргает, замирая, её пальцы чуть дёргаются, а бескровные, обычно, щёки трогает лёгкий румянец. Она смутилась собственной глупости, но Леви в какой-то степени даже рад, что Микаса чувствует себя рядом с ним спокойно и беспечно. Так и должно быть, соплячка этого заслуживает.

Она неловко удаляется в свою комнату, а Леви спокойно дочитывает книгу.

За ужином Микаса поддаётся уговорам отца Саши выпить вина – тот нахваливает алкоголь так, будто сам же топтал виноград да закатывал бочки.

Молодёжь пьянеет быстро – вскоре Ева уже оказывается на руках у Леви, и тот замечает внимательный взгляд Энни. Даже выпив, она не теряет бдительности, и Леви может её понять, хотя он, конечно, никогда не был матерью. Никогда не был родителем и никогда им, вероятнее всего, не станет. Что должно случиться, чтобы это изменить, Леви даже не представляет.

Единственное напоминание о том, что когда-то он мог на мгновение-другое задуматься о собственных детях, остаётся шрамом от стежков на его лице.

— ...Да кому ты чешешь! — возмущается Конни на какое-то самодовольное заявление Жана.

Леви не вслушивается, тоже пригубив вина. Он не любитель, да и не склонен к влиянию чужих уговоров, но, когда Армин поднимает бокал и говорит тост, в котором упоминает свою дочь… что-то не позволяет оставить горло сухим. После первого глотка пить дальше становится легче.

На щеках Микасы вскоре вновь проступает румянец, и Леви думает о том, что он ей идёт. Как и синее платье, как и тёмные отросшие волосы, стекающие локонами на грудь. Молодая девчонка же, только двадцать пять исполнилось… а так рано себя похоронила, и продолжает хоронить который год.

Ладно бы он. Уже старик, уже своё прожил и свою историю какой-никакой да любви имел…

— Йе-ви! — булькает Ева у него на руках.

— Леви, — поправляет он.

— Йе-ви.

— Леви, — Микаса, сидящая рядом, обращает на них внимание, тоже присоединяется к исправлению. — Ле-ви.

— Йе-ви! — именинница тянется к ней.

— Давай её мне.

Обращение на «ты» уже привычно – всё же, они продолжительное время живут под одной крышей. Было бы странно, если бы Микаса и дальше «выкала» ему, когда они буквально пользуются одной уборной.

Леви послушно передаёт ребёнка без лишних слов. У него всё равно получается управляться с малявкой немного неловко – неуклюже из-за непривычки и не то чтобы ласково, как это выходит у той же Микасы. В голове мелькает мысль – она станет хорошей матерью, если однажды захочет.

Армин и Жан идут на перекур, Микаса присоединяется к ним, чтобы, вероятно, поговорить о чём-то с Армином. В отличие от этих оболтусов, она хотя бы не травит своё здоровье зловонными сигаретами.

Леви вскоре тоже ловит себя на желании выйти на улицу – неплохо бы подышать свежим воздухом после нескольких часов застолья. Да, давненько он ничего не отмечал вот таким образом, без приплетённой политики и формальностей… кажется, последний раз был ещё при Эрвине, если не считать пьянки сопляков в Марли.

В воздухе пахнет свежестью, что бывает перед дождём, немного прохладно. Луна уже горит достаточно ярко, а на улице, в целом, довольно тихо, не считая переговорок молодёжи. Они стоят чуть поодаль главного входа в помещение на территории семейства Браусов, которое Никколо использует как свой ресторан. Сюда, насколько Леви знает, часто заезжают лица весьма высокого ранга – что по меркам Парадиза, что в целом. Именно ресторан Никколо выбирают для всяких «неформальных» встреч и переговоров и Армин, прибывая из Марли, и даже сама королева. Хистория в принципе часто наведывает их – что Браусов, что Леви и Микасу. Похоже, чувствует себя ответственной.

Оперевшись о свою трость, Леви краем глаза замечает немного резкое движение со стороны своих бывших кадетов. Это происходит на чистых рефлексах привычки со времён не самой благополучной жизни в Подземном Городе и службы в военной силовой структуре.

Жан накидывает на плечи Микасы свой пиджак, а та отшатывается от него как от огня. Прядь удлинённой чёлки спадает ей на лицо, глаза распахнуты чуть шире, и Жан, сконфуженный реакцией подруги, отстраняется. Леви тихо выдыхает, внезапно ощущая лёгкую досаду. Жан действует неправильно. С ней нужно по-другому, иначе. Микаса не оценит неуклюжих поползновений и попытки приобнять, скрытой набрасыванием пиджака, особенно если происходит это на пьяную голову.

Будто бы найдя в нём причину уйти от неловкости, Микаса вскоре отходит от Жана и Армина. Леви не то чтобы против стать этой самой причиной. Надо было бы – и сам позвал, делая вид, что чего-то хочет.

— Время позднее. Им бы детей укладывать, а не пыхтеть тут всякой дрянью… — бормочет он в своём привычном ворчливом тоне.

Микаса кивает и тихо хмыкает в ответ:

— Думаю, нам тоже уже пора.

Леви с ней, в принципе, согласен.

Попрощавшись с Браусами, Никколо и остальными ребятами, они направляются домой. Алкоголь не особо берёт Леви, и, честно говоря, он думал, что дело в аккермановской крови, но Микаса, делящая её с ним, явно немного пьяна. Со своей лошади, конечно, не валится, но расседлать ту, когда они добираются домой, может не так ловко, как обычно. Леви наблюдает за тем, как пальцы Микасы путаются в затянутых ремнях седла, тянется помочь. Она молча позволяет, отводя взгляд.

— Не тошнит? — интересуется он у девчонки.

Ханджи, перепив, если приходилось ехать на лошади, всегда потом блевала под ближайшим кустом, как только останавливались.

Микаса же лишь качает головой, а затем, посмотрев на него, делает то, чего Леви совершенно не ожидает. Он даже не успевает среагировать, когда девчонка наклоняется и касается его губ своими. Движение резкое, перепуганное и неумелое, её губы куда мягче собственных, рассеченных шрамом.

Леви и позабыл уже, каково это – ощущать такие прикосновения, особенно от молодой девушки. Последняя, с кем он мог себе такое позволить, была уже взрослой женщиной, и… в целом, не то чтобы Леви сейчас позволяет. Но и Микаса разрешения не спрашивает.

Она действует словно дикая кошка – сначала касается коротко, практически сразу же отстраняется, пробует, отслеживает реакцию, но при этом будто сама же боится. Леви не знает, как на такое следует реагировать, чтобы не сделать девчонке больно своей грубостью, так и рвущейся на язык – он, выращенный в Подземном Городе, не привык фильтровать речь, нередко прибегая и к крепкому словцу, но сейчас впервые, пожалуй, чувствует себя растерянно.

В самом деле – растерялся, будто мальчишка, и не важно, что лишь на долю секунды. Этого Микасе, с её-то реакцией, хватает, чтобы повторить прикосновение. Поцелуем это назвать сложно, слишком сухо, слишком неуклюже, просто мазок губ о губы.

Леви, наконец, находит в себе силы прервать эту глупость, хотя даже она, незатейливая и почти детская, оседает задавленным желанием поддаться и забыться. Тем самым, которым он уже не единожды пользовался, только вот… обстоятельства были другими и не включали в себя такую разницу в возрасте и моральную травмированность. Обоих сторон, по крайней мере.

— Ты перебрала.

— Да.

Микаса даже не отрицает, но и не отстраняется. Смотрит на него сверху вниз – в росте разница тоже присутствует, причём приличная. Если бы Леви заботили такие вещи, он бы наверняка подумал, что со стороны они уж точно сейчас выглядят комично.

— Ложись спать, Микаса, — говорит устало, стараясь не думать о девичьем тёплом дыхании, оседающим на собственной щеке.

— Я просто никогда… — она осекается, и Леви внезапно понимает, что соплячка пытается ему, какого-то хрена, откровенно поведать.

Она попросту никогда не целовалась. Единственный раз… что ж, всё, что Леви знал о поцелуе Микасы с Эреном перед смертью засранца, он знает не по своей воле.

А ведь действительно. Похоже, кроме того раза, когда ей пришлось убить любимого человека собственными руками, Микаса не знала иного подобного контакта с мужчинами. Эта молодёжь… в его время в казармах трахались направо и налево. Да Леви и сам никогда святым не был…

Но, блять… захотелось девчонке узнать, взыграли гормоны – так чем ей Кирштейн, уже который год подбивающий клинья, не угодил? Леви почти задаёт вопрос вслух, но успевает прикусить язык.

— Я не хочу… давать кому-то надежду. Я никого никогда не полюблю, — шепчет Микаса, уткнувшись глазами куда-то в его рубашку. — И ты никого никогда не полюбишь.

— Несёшь пьяную чушь.

— Я знаю, — голос её подводит, когда она поднимает взгляд, — что ты тоже. Боль никогда не отпустит и никакое время не вылечит. Легче не станет, ведь так?

Леви сжимает челюсти, желваки играют под острыми скулами. Хочется хорошенько встряхнуть её, пьяную глупую малолетнюю дуру, но это не поможет. Микаса и трезвая упрямее ослицы, а сейчас – так и подавно. Потому Леви делает единственное, что может – говорит правду:

— Не станет, — затем перехватывает её руку своей искалеченной ладонью, сжимает крепче. В жесте этом ни намёка на нежность, в хриплом голосе ни ноты жалости. — Теперь можешь пойти и похоронить себя заживо в этом сраном шарфе. Давай, ты ведь только и ждёшь, чтобы найти причину.

— У меня достаточно причин, — внезапно живо взбрыкивается девчонка, и в глазах её что-то загорается. Почти полыхает. Она смотрит прямо, не разрывая зрительного контакта. — Как и у тебя. Но ты сейчас здесь… и я тоже, — Микаса дёргает рукой, прижимая его тыльную сторону ладони к своей груди. — Я хотела просто…

Леви знает, чего она хотела. Леви и сам зачастую прибегал к этому ранее.

— Почувствовать себя живой, — понимающе хмыкает. — Искалеченный старый сухарь – не лучший помощник в этом, Микаса.

На это девчонка фыркает – щёки всё ещё поддеты приливом крови, то ли от стыда, то ли от остатков невыветрившегося алкоголя.

— Тогда можешь тоже похоронить себя в своих шрамах и литрах чая, — почти выплёвывает она ему в лицо хрипло. — И кому от этого будет легче?

Микаса вновь близко, от неё пахнет вином. Леви прикрывает веки, когда соплячка касается его щеки кончиком носа, вновь напрягается. Он, всё же, не железный.

Легче никому не станет. Ни от чего.

Их губы встречаются на этот раз иначе – резче, порывистее, потому что теперь Леви, перехватив лицо Микасы за подбородок, перехватывает также и всю инициативу. Грубовато давит большим пальцем на челюсть, заставляя приоткрыть рот, поворачивает голову чуть набок. Девчонка же, в свою очередь, упирается ладонями в его плечи и то ли пытается отпихнуть, то ли притянуть, судя по тому, как впивается в них пальцами – Леви, в общем-то, плевать. Сама же начала.

И наверняка пожалеет. Они оба пожалеют – Леви уверен.

Но это уже, в любом случае, будет проблемой завтрашнего дня.

Notes:

во время написания этой работы, у лапотули-Евы, девушки моего любимого дружочка Вовчика, был день рождения, поэтому дочь аруани зовут в честь неё!

Chapter 6: stands out a mile; sk8, джо/черри, преканон (школьные годы), юмор, pg-13.

Summary:

ключ: «автобус»
по заказу «Утя Момо» 🩷

Утро начинается не с кофе. Утро начинается с того, что Коджиро безбожно просыпает оба будильника, и только чудом вообще успевает окончательно не провтыкать школьную поездку в Янбару Куина – то ли заповедник, то ли зоологическая выставка, что-то такое там, короче. Не то чтобы это прям очень интересное мероприятие, но за него биологичка обещала «отлично» всем, кто посетит.

Коджиро влетает в автобус запыхавшийся, растрёпанный, с порезом на челюсти – брился так быстро, что херакнул себя будь здоров, – и с косо-криво, хоть бы живо завязанным галстуком. Пара пуговиц на рубашке у него не застёгнута, на одном из кроссовков развязался шнурок. Но Коджиро лишь бодро усмехается, окидывая взглядом сидящих в автобусе одноклассников, подмигивает симпатичным одноклассницам и шагает по проходу, дабы найти свободное место.

И по закону подлости оно, конечно же, оказывается рядом с…

— Да бля, — цокает Коджиро языком, видя розового глиста, отвернувшегося к окну.

Ноги у Каору длиннющие и худющие, как палки, но пространства он занимает не особо много. Одну «палку» сгибает и упирается локтем в острую коленку, отстранённо запустив пальцы то ли в волосы на затылке, то ли просто уложив на загривок. Красный провод от наушников даёт понять – шизик в своём мире.

Коджиро со вздохом грузно опускается рядом. Только тогда Каору, моргнув, вырывает из уха наушник и, оценив ситуацию, фыркает:

— Свали отсюда.

— Куда, гений?! — вскидывается Коджиро. — Свободно только рядом с тобой, потому что все, видимо, знают, что ты бешеный и блохастый – с такими-то патлами…

— Из нас двоих бешеное и блохастое животное здесь только ты, обезьяна безмозглая.

— Слышь, задохлик ты оху-…

Они снова распаляются и напирают друг на друга, пока биологичка с переднего сидения не рявкает:

— Нанджо! Сакураяшики! Оба сели и успокоились.

Коджиро аж моргает, застыв – даже не заметил, как они оба подорвались и вскочили на ноги.

Буркнув, Каору опускается первый и вновь отворачивается к окну. Ладонью подпирает подбородок, всем своим видом демонстрируя нежелание как-либо контактировать во время поездки. В ухе, выглядывающем среди мягких розовых волос, серебрят две серьги. Пирса в губе у Каору тоже серебряная, и Коджиро она бесит. С красивыми золотистыми глазами придурка серебро вот вообще не сочетается!

Он тоже показательно отворачивается, скрещивая руки на мускулистой груди. Собственные наушники где-то в жопе, возможно, на самом дне рюкзака. Там же лежат конспекты по геометрии, которые сегодня ну вообще не всрались, но Коджиро даже не разбирал рюкзак со вчерашнего дня. Утром на это времени не было.

А ещё он максимально тупо вырубился вчера, и даже не проверил плеер. Тот оказывается разряжен – Коджиро рычит от досады. Ну что за тупой день?..

Он, возможно, немного завидует Каору. Ехать в заповедник (или чем бы там это место ни было) чуть больше двух часов – на противоположный конец острова. Коджиро ёбнется, если ему со скуки придётся читать что-то из собственных конспектов. Нет, ну, есть ещё и этикетка протеинового батончика…

К тому времени, когда Коджиро изучает состав и пищевую ценность сраного батончика, Каору начинает ёрзать. Их место – как раз там, где снаружи находится колесо, и ему явно неудобно поджимать ногу, сидя в таком положении долгое время. Наверняка было бы удобнее повернуться боком и протянуть ноги Коджиро на колени, или хотя бы облокотиться о него бедром…

В голове Коджиро возникает коварный план.

— Каору, — он пихает друга в плечо, но тот не реагирует. — Эй, Каору! — уже активнее треплет по коленке.

— Чего тебе, примат? — таки коротко рычит Каору, вытащив наушник из уха.

— Поделись, а? У меня плеер сдох.

— А пососать тебе не завернуть?

— Пф, да с твоей серёжкой у тебя это явно хреново получится.

— Да нихер-… — Каору осекается, и Коджиро не сдерживает довольной ухмылки, видя, как по чужим бледным острым скулам растекается румянец. — Конченный. Отвали.

Интересная реакция.

— Да ла-адно тебе, Вишенка. У нас похожая музыка. Если дашь «ухо» – можешь уложить на меня ноги и усесться удобнее.

— Мне и так нормально.

Упрямый осёл.

Коджиро закатывает глаза.

— Да ты весь скрюченный! А потом ныть будешь, что спина у тебя болит.

На это Каору лишь упрямо затыкает ухо, вызывая желание задушить его тем блядским красным проводом.

Но Коджиро терпеливый. Он умеет ждать, и вскоре таки дожидается – Каору снова ёрзает, крутится, вертится… упёрто не признаётся, что ему неудобно. По-тупому гордый, что раздражает просто пиздецки. Но Коджиро, за годы выучив придурка и замечая чужое послабление в обороне, действует сам – просто ловит коленку Каору и, несмотря на его протест, тянет за ногу, затем за вторую. Укладывает их себе на колени и устраивает сверху ладонь, дабы придерживать обе худые «палки». Одной лапой вполне получается.

Он ничего не говорит, встречаясь взглядом с Каору, и выжидающе смотрит. Занудыш таки цыкает, вырывает наушник из уха снова и протягивает.

— Заебёшь же…

— Вот так бы сразу!

Песню Коджиро узнаёт – это «Green Day – Holiday», одна из тех, что он сам недавно скинул Каору. Губы тянутся в улыбке, и Коджиро принимается отбивать ритм по ногам друга, а тот, сначала хмыкнув, внезапно подключается.

— Не, — Каору тоже усмехается, перехватывая его запястье, — ноги – гитара.

— Ага, понял.

Коджиро берёт одну из ног Каору, подхватывает чуть выше и водит по ней пальцами так, будто зажимает струны гитары, а сам Каору всхрюкивает смешком и принимается отстукивать по его бицепсу, как по барабану.

— …Ай бег ту дрим эн дифэ фром зе холоу лайс…

— …Зис ис зе даунин оф зе рест оф аур ла-айвс…

И вместе они заканчивают:

— Он холидэ-э-эй!

Бесятся, подпевают громким шёпотом, чтобы не вызверить биологичку снова. У обоих произношение ужасное, акцент настолько японский, насколько это возможно. Они ржут как кони, но Коджиро, подняв взгляд, в какой-то момент засматривается. У него всегда что-то будто бултыхается в груди, когда Каору смеётся. Вишнёвый придурок… такой красивый же вишнёвый придурок – просто пиздец какой-то. Красивее любой девчонки (а с красивыми девчонками Коджиро общается достаточно, он в школе не только среди одноклассников-пацанов на уроках физры популярен за счёт своей крепкой формы!..).

Если бы Каору был девчонкой, Коджиро бы точно влюбился в эти розовые длинные мягкие локоны, в эти глаза, цвета плавленного золота, обрамлённые длинными пушистыми ресницами, в эту бледную нежную кожу, в аккуратный нос, тонкие губы и острые скулы. В длинную лебединую шею и трогательную родинку сбоку от кадыка, в худые острые руки-ноги, в изящные узкие ладони и длинные пальцы. В мягкие стопы и изгиб талии, в крепкий, сухощавый, но не очень рельефный пресс, в милый пупок, в светло-розовые, наверняка чувствительные соски, которые могут стать яркими, если их искусать или пососать…

Да. Хорошо, что Каору – не девчонка! Ха, тогда бы Коджиро конкретно попал. Да, точно, залипал бы на девчонку-Каору, как идиот, рассматривал, любовался. Девчонку-Каору он бы видел во снах. Ему бы пришлось просто постоянно же дрочить на такую потрясную красотку!..

Определённо, точно, просто отлично, что Каору – не девчонка…

Спустя сорок минут, когда ехать остаётся около часа, Коджиро таки вырубается. В наушниках играет что-то из «My Chemical Romance», кажется, – это уже точно из плейлиста Каору, что-то такое вот, чем он сам делился с Коджиро. Куняя носом, тот неосознанно продолжает оглаживать голень друга большим пальцем, пока не приваливается к чужому плечу.

— Задавишь меня, горилла.

— М-м, я немножко. Это ты меня заколешь своими костями.

Каору цокает языком, но не отпихивает его. Наоборот – ёрзает, садится чуть удобнее, тянет Коджиро за волосы, заставляя расслабить голову и шею. А он и не против – сразу плюхается куда-то между чужими плечом и горлом.

— Это чтобы я тебе не был должен за ноги, понял? Спи давай, увалень.

Коджиро расслабленно улыбается, чувствуя, как Каору обнимает его за плечи – придерживает, чтобы не свалился. Чисто технически… они и так были в расчёте, учитывая сделку о наушниках и ногах, но… Коджиро не спорит. Коджиро засыпает на Каору, вдыхая свежий аромат чужого шампуня, кондиционера для белья и естественного запаха с ноткой дезодоранта. Каору, в отличие от самого Коджиро, потеет не так обильно, и даже тогда пахнет как-то… приятно, блин. Ну что за суперспособность? От самого Коджиро несёт как от взмыленного жеребца, а эта Вишенка… реально «Вишенка». Так и остаётся, даже вспотевший, совсем не вонючий.

Думая о том, как приятно пахнет Каору, Коджиро спокойно утекает сознанием в сон. Да, как же, всё-таки, ему повезло, что Каору – не девчонка.

Иначе бы он точно влюбился.

Notes:

коджиро, этот шкаф стеклянный...

Chapter 7: антистресс; hq, атсуму/хината, er, hurt/comfort, флафф, романтика, таймскип: MSBY Black Jackal, pg-13.

Когда Атсуму получает примерно миллион сообщений от Шоё, содержащих, в основном, ревущие эмоджи и стикеры, в него прям посреди улицы, у входа в метро, врезается какой-то коренастый хмырь и заставляет пролить только что купленный – и, сука, горячий! – капучино на любимое бежевое пальто (Атсуму спиздил его у Саму, но упорно отрицает сей факт). Короче, всё одновременно катится куда-то в жопу.

— Вот урод, — он цокает языком, но скорбеть о пятне на пальто времени нет. Телефон продолжает пиликать новыми входящими смс.

Атсуму отряхивается, тут же переключая внимание на чат с его рыжим гиперактивным бойфрендом, который, похоже, явно чем-то расстроен. Быстренько прочитав и въехав в суть дела, Атсуму звонит – да, вот такой он ужасный и невыносимый человек, который предпочитает позвонить, даже если диалог идёт по переписке. Саму его за это ненавидит.

— Шоё, детка, — Атсуму лавирует между толпой в метро – час-пик, как-никак, — что у тебя там такое?

Зная Шоё, это может быть что угодно – начиная выброшенным из гнезда птенцом сойки из документалки по телеку, заканчивая их проигрышем в товарищеском или состязательном матче.

Но сейчас Шоё шмыгает носом, заставляя напрячься.

— Я не знаю, может, мне лететь домой? Я посмотрел, короче, билеты, есть на три часа ночи-…

— Так, — Атсуму перехватывает телефон поудобнее, быстро допивает хреновы остатки кофе и выбрасывает стаканчик в урну у турникетов, — погоди, я не успел прочитать всё. Давай глубоко вдохнём, выдохнем… вот так, — он слышит, как Шоё повторяет дыхательную практику за ним. Бред это всё, конечно, но, если помогает его парню хотя бы немного успокоиться, то Атсуму и огненную джигу по заветам Безумного Шляпника из «Алисы в Стране Чудес» готов исполнить. — Кому мы насылаем порчу на понос?

По ту сторону трубки раздаётся короткий сдавленный смешок.

— Начальнику моей мамы, — таки поясняет Шоё – явно уже записал кучу тараторящих войсов Кенме или Бокуто, или кому ещё, раз звучит теперь вразумительно. — Она, блин, задерживается в командировке, а у Нацу температура под сорок! Бабуля только завтра сможет приехать. Блин-блинский, Тсуму, я сейчас просто взорвусь! Я же старший брат, я должен-…

— Так. Стоп. Ты звонил Нацу?

— Угу… она… она сказала, что в порядке, что на связи с подружками-сокомандницами, типа! Вот, да, а ещё она сказала, что лечится, но, блин, Тсуму, она же ещё совсем мелкая, я в её возрасте тупо помирал от простой простуды с температурой тридцать семь и два – ну, если это не касалось волейбола, – а тут-!..

Кто-то пихает Атсуму локтем на эскалаторе. Атсуму пихает в ответ, вместо того, чтобы отвлечься от своего слишком быстро говорящего парня, обернуться и высказать ещё одному придурку, почему он придурок, и как он, Атсуму, мамашу его… в кино водил.

— Шоё, солнце, ты забываешь одну очень важную штуку: Нацу – девчонка. Это мы, парни, обычно, страдаем и включаем режим умирающего лебедя от всякой фигни, в то время как девушки всё переносят в большем адеквате, — сойдя с эскалатора, Атсуму спешит на нужную платформу через миллион туннелей и переходов. — У них и кровь из вагины каждый месяц течёт, — какая-то бабулька рядом пучит глаза и кряхтит, неодобрительно мотая головой, а две старшеклассницы, идущие впереди, оглядываются и шепчутся. И плевать, в принципе. — Я бы точно сдох от такого.

— Я бы тоже… — звучит Шоё крайне испуганно. Атсуму красочно представляет его, выпучившего глаза и побледневшего. — А если у неё ещё и месячные вместе с гриппом?!

— Если она сказала, что в порядке, то она в порядке. Малыш, ты накручиваешь себя, — наконец, Атсуму сворачивает на нужную платформу и облегчённо выдыхает, видя на табло время прибытия следующей электрички – через две минуты. — Бабуля завтра утром собирается выезжать, да?

Шоё звучит уже не так депрессивно, кажется, Атсуму удалось его немного отвлечь. Отлично. Ещё лучше подействуют любимые эклеры в шоколаде и квадратный круассан (или как эта булка называется, вообще? Атсуму не помнит, помнит только то, что Шоё она очень нравится, именно вот такая, в белом шоколаде). Он как раз купил эту инсулиновую бомбу в той кофейне, где брал себе кофе. Шоё – тот ещё сладкоежка, хотя мясные булочки любит не меньше, чем вот такие сладкие.

— Да! У неё первый синкансен в шесть.

— Вот и хорошо, — перехватив пакет с пирожными поудобнее, Атсуму наскоро запихивает его в рюкзак. Да, он тот самый человек, который носит рюкзак с пальто, пошёл нахрен Саму, которому такое сочетание (как и факт спизженного – Атсуму всё ещё не признаёт этого – пальто) не нравится. Сам, типа, фэшн-икона – одна футболка придурочнее другой, ещё и кепка эта у него уёбищная… Атсуму однажды спиздит и её – и сделает этим всем одолжение, между прочим! — Ночь Нацу точно побудет одна, с ней ничего не случится. Температура, ещё раз, какая?

— Тридцать девять и пять… — бормочет Шоё крайне грустно, и Атсуму ощущает себя так, будто видит бездомного щенка, но не может взять его домой, потому что мама выгонит его вместе с этим щенком. — Она написала, что выпила жаропонижающее! Оно понизит жар, это круто, — теперь в чужом голосе отчётливо слышится надежда.

Атсуму сразу же подхватывает, мысленно матеря сраную электричку и гипнотизируя время на табло. Одна минута.

— Конечно понизит, вот видишь? Всё будет круто, детка. И Нацу у тебя умничка, ты же сам говорил, какая она самостоятельная, помнишь? — слыша, как Шоё в ответ угукает уже с чуть большим энтузиазмом, но всё ещё вяло, Атсуму заверяет: — Я буду минут через пятнадцать. Мы можем вместе набрать Нацу по видеосвязи и поговорить с ней, да? — что-то ему подсказывает, что девчуля просто закатит глаза и скажет им, что они носятся с ней, как курицы-наседки, и что всё у неё в порядке. Ну, Атсуму сам бы так ответил. И, нет, развитие у него не остановилось в подростковом возрасте, как сказал бы Саму!

— Хорошо… хорошо, окей, да, давай! Давай позвоним ей, я что-то сам не додумался по видеосвязи! Тогда ты скоро, да?

— Уже скоро, — улыбка трогает собственные уголки губ, когда Атсуму, заходя в вагон, слышит чужое воодушевление. — Всё, не кисни, приеду – будем пить чай, я вкусняшку купил.

— Вкусняшку?! Крутяк! Я тогда поставлю чайник!

Эмоции у Шоё меняются будто бы по щелчку пальцев, как у, опять же, щенка, которому на этот раз бросили мячик, и он забыл обо всём остальном. Атсуму часто задумывается о том, что мог бы с лёгкостью манипулировать своим парнем, если бы захотел, но… он не хочет. Попросту нет ни малейшего желания, зато чужие манипуляции по отношению к Шоё он угадывает сразу же. С Козуме Кенмой, вот, например, у Атсуму… несколько напряжённые отношения. Но Кенма никогда не использовал и наверняка не станет использовать ничего такого в плохом смысле, поэтому, пожалуй… не страшно.

Атсуму в любом случае внимателен. И, возможно, иногда немного ревнив.

— Давай, ставь, я еду. Люблю тебя, Шоё.

— И я тебя люблю!

Хитрый, но до чёртиков влюблённый лис внутри Атсуму довольно урчит.

Когда он заходит домой – как и обещал, примерно пятнадцать минут спустя, – Шоё виснет на нём и крепко обнимает. Его тёплое, почти горячее тело классно согревает после прохладной улицы, и Атсуму, обняв в ответ, несколько раз целует Шоё в щеку. Разница в росте сейчас становится не такой ощутимой, учитывая, что Атсуму стоит в гэнкане.

— Добро пожаловать домой!!! Я соскучился! А ещё Нацу написала, что у неё спала температура до тридцати восьми и девяти, классно?

— Вообще супер, — кивает Атсуму, разуваясь. — А мне мудак какой-то пальто испортил, блин.

— Блин! — Шоё понимающе хмыкает. — Это же то, которое ты стырил у Осаму-куна?

— Да не тырил я его! — в ответ на это Атсуму возмущается, ещё и к груди драматично ладонь прикладывает. — И ты, Брут? Он оставил его у меня сам, а обратно ушёл в моей куртке, потому что у нас они одинаковые, и он по пьяни думал, что пришёл в ней.

— Осаму-кун рассказывал по-другому…

— Саму вообще дофига всего рассказывает, но это, мой милый мандаринчик, не значит, что всему, что он говорит, нужно верить! — Атсуму, с гордым видом повесив пальто на крючок, мягко пунькает Шоё по носу, а затем, усмехнувшись, притягивает к себе за талию. — И я тоже по тебе соскучился, иди сюда…

Шоё мягко улыбается, уже совсем не звуча и не выглядя и в половину так взволнованно, как ранее, по телефону. Атсуму прям чувствует, как тревожность его любимого постепенно рассеивается, когда они целуются, и это не может не радовать.

Чуть позже, за чаем с пирожными, им удаётся уговорить Нацу созвониться по видеосвязи, и когда она убеждает Шоё, что ему действительно не нужно никуда вылетать, и что ей уже легче, тот наконец-то успокаивается. Но, конечно же, полностью волнение не исчезает, потому после душа Атсуму тянет Шоё в гостиную на диван, чтобы устроить там одеяльное гнездо и обнимашковую терапию. Это всегда работает с ним на ура.

Валяться вот так, друг с другом в обнимочку, чмокаясь, воркуя, сплетая конечности и наслаждаясь вечером – самое офигенное расслабление.

— У неё совершенно уродливый блонд, руки бы её парикмахеру оторвать, — комментирует Атсуму уже второй эпизод реалити-шоу про поиск «второй половинки» среди собравшихся на каком-то острове рандомных кринжей.

Они с Шоё чередуют – либо анимешки, которые нравятся тому, либо тупые американские фильмы и реалити-шоу, в которых сам Атсуму находит своё, как говорится, «гилти плэжа». Но ему и анимешки нравятся, точно так же, как и его парню – реалити-шоу с фильмами. В целом, у них много вариантов совместного времяпровождения, потому что они оба весьма лёгкие на подъём. Два экстраверта, живущие по принципу «за любой движ, кроме голодовки». Зато никогда не скучно.

— Но, Тсуму… — Шоё не сдерживается и прыскивает, приподнимая голову, которая до этого была у Атсуму на плече, — у тебя точно такой же был в старшей школе!

— Потому что я сам красился и перепалил себе нахрен все волосы… — вздыхает Атсуму. — Мы с Саму вместе… додумались. Помню, как мама нас чуть не прибила, когда мы оставили кучу пятен на полотенцах и коврике в ванной, когда первый раз обесцвечивались…

Шоё ржёт уже откровеннее, и Атсуму тоже не сдерживает усмешки, но щипает его за бочок. Слышит в ответ ойканье, чувствует тычок в рёбра, а вместо того, чтобы продолжить возню, просто сгребает Шоё в объятия и притягивает ближе к себе. В красивых карих глазах напротив пляшут искорки веселья, тревога и страх отступили, кажется, уже полностью. Шоё сейчас и Шоё, когда Атсуму только вернулся домой, – будто два разных человека. Сердце каждый раз просто кровью обливается, если его парень сильно расстраивается из-за чего-то.

— А сейчас у тебя вообще они клёвые… — мурлычет Шоё, пропуская его светлые крашенные волосы сквозь пальцы. — Мягкие такие, хоть и тоже обесвц-… обевсцв-... ты понял! Нравятся они мне, короче, — на чужих щеках мелькает румянец, что выглядит просто очаровательно.

Атсуму по-доброму посмеивается и глядит на Шоё из-под полуприкрытых век, совершенно расслабляясь и кайфуя от прикосновений к собственным волосам.

— Да ладно? — он выгибает бровь, а губы тянутся в более хитрую усмешку. — А мне в тебе всё нравится, детка… — и сползает рукой чуть ниже, жамкая Шоё за ягодицу. Здесь он особенно мясистенький, Атсуму от этого с ума сходит и просто обожает задницу своего парня. — Но, окей, у меня тоже есть любимые места…

Лицо Шоё загорается ярче, он вспыхивает и закусывает губу в усмешке. Всё ещё стесняется каждый раз, когда Атсуму начинает с ним флиртовать – и это он тоже находит умилительным.

— А… а мне Бокуто-сан как раз посоветовал пару упражнений… ну, для приседаний. Он в этом шарит.

— М-м, да? Могу помочь тебе поприседать, например на м-…

— Тсуму! — Шоё смеётся, переползая на него почти полностью, всё ещё красный, но всем своим видом открытый к всяким дурашествам и иным активностям… Атсуму обожает его, просто обожает. — Эти «упражнения» я и так выполняю. Или тебе кажется, — тут Шоё щурится, и Атсуму с восхищением замечает, что этот тон и эту манеру речи его парень подобрал у него самого, — что я их делаю как-то неправильно? Или… недостаточно, м-м?

Ответить он ничего не успевает, потому что губы Шоё прижимаются к собственным – Атсуму охотно сминает их, углубляя поцелуй, и погружается в уже иной способ антистресса, который, к слову, работает на них обоих. Несмотря на то, что сам Атсуму стресса сейчас не испытывает, ему действительно хочется максимально поантистрессить и покомфортить Шоё, но – чего греха таить, – наслаждение от их близости он получает просто огромнейшее.

Реалити-шоу они так и не досматривают – ни один об этом не жалеет. В конце концов… избавиться от негативных эмоций и тревог можно и иначе, даже приятнее.

Главное – вместе.

Chapter 8: достаточно; hq, ямагучи/ячи, флафф, романтика, er, ромком, pg-13.

Summary:

ключ: «ночёвка»
по заказу Дуб - педиатор🐱🪱🪱 🩷

У Ямагучи ещё никогда в жизни так не потели ладони, как сейчас. Даже самая ответственная подача на национальных не ощущалась такой… пугающей. 

Он капитан команды, без пяти минут выпускник, и в целом очень ответственный молодой человек, но в данный момент у него едва ли коленки не трясутся. Потому что его прекрасная, самая замечательная, лучшая в мире девушка… позвала Ямагучи на ночёвку. 

Страшнее было только знакомство с её мамой – Ямагучи храбрился, мягко улыбался и был максимально вежливым, но внутри умирал от волнения и неловкости. Ячи, к слову, тоже тогда пребывала не в лучшем состоянии, но сейчас ей, кажется, достаточно комфортно. 

Ямагучи сглатывает, немного скованно перемещая руку по спинке дивана сзади Ячи, чтобы осторожно приобнять её за плечи. Получается совсем не так спокойно и непринуждённо, как он планировал – не так круто, как он видел у других парней в кинотеатре или в парке развлечений, куда ходил с Ячи недавно на свидание. Впрочем, она, кажется, совсем не против, и охотно жмётся к нему ближе. 

На экране телевизора – какая-то дорама, где босс влюбляется в своего секретаря, и, да, они оба мужчины. А ещё это… как там оно называется?..

— Смотри, Эрнест учуял феромон Киры, — улыбается Ячи, а после немного смущённо поясняет: — ну, секретаря. Он понял, что секретарь – его омега. 

«Омегаверс», точно.

Собственно, да, за язык Ямагучи никто не тянул, когда он сам предложил посмотреть вместе не какой-нибудь выбранный ими обоими фильм, а что-то, что Ячи любит смотреть сама. Но это правда здорово и интересно – узнавать о том, что нравится его возлюбленной! Даже если это что-то такое… специфическое. 

Ячи смущалась, краснела, поначалу отнекивалась и отказывалась, но потом таки сдалась, когда Ямагучи сам попросил рассказать и показать ему. И теперь… 

Что ж. Да, так он и оказался здесь, у Ячи в квартире, пока её мама в командировке, а самой ей немного тревожно оставаться на ночь дома. У них первая совместная ночёвка, и Ямагучи… не то чтобы на что-то рассчитывает – для него и поцелуи с Ячи – уже что-то фантастически-невероятное!..

И всё же. Дорама с жанром «омегаверс» – последнее, пожалуй, что могло оказаться в его фантазиях на тему первой ночи вместе с любимой девушкой. 

Не то чтобы Ямагучи на что-то жалуется, в общем-то. Дорама забавная и романтичная, Ячи очень нравится, а против отношений между мужчинами Ямагучи совершенно ничего не имеет против. Его лучший друг буквально гей. Правда, конечно, не такой, как в омегаверсе… 

Интересно, Тсукки в омегаверсе был бы альфой или омегой? Или бетой?.. Наверняка альфой, конечно же, что за мысли?! Это же, ну… Тсукки! Хотя, с другой стороны… 

— Значит, — уточняет он, чтобы отвлечься от этих, мягко говоря, странных мыслей, — это вторая главная пара? Тебе они нравятся, потому что оба… европейцы? 

Ячи моргает и вскидывает брови, выглядя достаточно удивлённо. Даже отвлекается от экрана, где Кира и Эрнест удерживают красноречивый зрительный контакт. 

— Дело не в этом, просто… — она чуть закусывает губу, её щёки тронуты очаровательным румянцем, и Ямагучи не сдерживает влюблённой тёплой улыбки. При том, конечно же, внимает словам своей девушки. — Просто они так подходят друг другу, знаешь. Мне н-нравится их динамика… — румянец становится ярче. — И… и по ним даже больше ф-фанфиков, чем по первой главной паре. 

С таким понятием, как «фанфики» Ямагучи уже знаком, потому понятливо кивает. И тоже смущается – он ведь реагирует так, как следует? Адекватно? Нормально? Не причиняет Ячи никакого дискомфорта?..

— Это здорово. Ну и… они хорошо смотрятся вместе, я думаю. А этот Эрнест… прям вылитый Тсукки, только не азиат, — немного нервно посмеивается Ямагучи. 

Ну, действительно ведь – мужчина на экране высокий, тоже блондин, тоже в очках и тоже тот ещё «душнила», как иногда ворчит Хината, обзывая Тсукки. Ямагучи, конечно же, не согласен… по крайней мере, не всегда! Даже если Тсукки и бывает иногда «душным» и немножко занудным… Ямагучи всё равно восхищается им! 

Ячи тоже тихонько прыскает. Кажется, сравнение забавляет и её. 

— И правда… вылитый Тсукишима-кун, только европеец и постарше!

Напряжение в атмосфере постепенно рассеивается, и уже к следующей серии Ячи устраивается у него под бочком поудобнее. Ямагучи старается не разулыбаться слишком уж тупо и широко, а ещё надеется, что он чересчур не вспотел. Конечно, дезодорант вряд ли пропустит неприятный запах, но вдруг… 

Впрочем, загоняться по поводу и без получается всё меньше, особенно когда Ячи, положив голову ему на плечо, мягко ведёт носом по шее, а затем и целует туда же, посылая по всему телу мурашки. Ямагучи сглатывает.

— Ты так приятно пахнешь… это новый парфюм? — тихо спрашивает она, чем вызывает небольшое короткое замыкание в мозгу. 

Ямагучи… никогда не делали таких комплиментов! А тут… тут его же девушка, самая прекрасная и невероятная!..

Он краснеет ярче, кивает: 

— Д-да, это… это тётушка подарила на день рождения. 

Ячи смущённо улыбается в ответ и гладит его руку своей. Это помогает набраться уверенности и перевернуть ладонь, чтобы сплести пальцы. Держаться за руки с ней… Ямагучи очень любит, потому наслаждается этим сполна. 

А ещё ему очень нравится целоваться с Ячи, и очень хочется сделать это, но случай подворачивается только уже на кухне, весьма спонтанно, пока они вместе ждут купленную в комбини у дома Ячи пиццу. Та греется в микроволновке. 

Ямагучи хочет просто мило чмокнуть Ячи в щеку, и несколько долгих минут ищет в себе смелость, чтобы это желание осуществить, но в итоге, когда таки решается… немножко мажет. Ячи как раз поворачивает голову, и ему ничего не остаётся, кроме как неловко прихватить её губы своими, делая вид, что так и было задумано. 

Удивлённый тихий звук, который издаёт Ячи, заставляет сердце в груди пропустить удар, а после забиться чаще, затрепетать. Стоит быть увереннее, но как?! Как вообще собрать себя в кучу, когда Ячи берёт его лицо своими мягкими ладошками и охотно отвечает на поцелуй?..

Тсукки бы точно скептически закатил глаза, если бы Ямагучи рассказал ему о том, какие бабочки порхают у него в животе каждый раз, стоит им с Ячи начать целоваться. Да что там целоваться? Ямагучи и от простых случайных прикосновений сначала будто током прошибает, а затем всё внутри начинает сладко трепетать. Только руки нещадно потеют, и этого он стесняется больше всего, особенно когда они сами же льнут к талии Ячи, чтобы притянуть её поближе. 

Один поцелуй перерастает в другой, другой в третий – Ямагучи тает, как мороженое на солнце, и едва приходит в себя, стоит Ячи отстраниться первой. Она безумно мило краснеет и прячет лицо в его продолговатой (даже чересчур, по мнению самого Ямагучи) шее. 

Как раз тогда же раздаётся писк микроволновки, от которого они одновременно чуть ли не подскакивают. 

Ужин проходит за уютной болтовнёй, и Ямагучи даже позволяет себе словить ноги Ячи, укладывая их на свои колени, поглаживая. Она вся такая миниатюрная… с ней Ямагучи чувствует себя будто бы больше, чем он есть на самом деле, будто бы… мужественнее, что ли? 

Рядом с Тсукки он всегда ниже, мельче, уже в плечах, что иногда порождает комплексы. Они наслаиваются – об этом, о веснушках, о несуразном лице и непослушных волосах, чёрт пойми какого цвета… однако, с тех пор, как Ячи – потрясающая, замечательная, такая красивая и добрая Ячи!.. – ответила на его признание взаимностью, пусть и не совсем сразу… Ямагучи с каждым днём чувствует себя увереннее. Ну, правда же… такая девушка – и выбрала его! Должно быть, он не так уж и плох, раз Ячи берёт его за руку, называет своим парнем, целует и… блин, даже приглашает к себе на ночёвку!

Да. Тем более. Это же не просто визит в гости. Это ночёвка.

— Милота… — улыбается Ямагучи, когда Ячи, немногим позже, после душа, показывается ему в прелестной пижамке. На футболке и шортиках пастельного цвета изображены маленькие кролики – это, вроде бы, что-то из серии Hello Kitty, но он не уверен. 

— А мама говорит, что я выбираю всё слишком детское, — Ячи неловко ведёт плечом, заправляет светлую прядь отросших волос за ухо. Но губы её тоже трогает ответный намёк на улыбку. — Что я должна… одеваться более «женственно». 

— Как по мне, ты одеваешься очень мило и… и красиво. 

Расцветающая ещё ярче улыбка Ячи точно стоит того, чтобы превозмогать собственную робость. На самом деле, она стоит и большего. 

— И у тебя… не бывает ощущения, будто ты, ну… — она смущённо отводит взгляд, теребя край пижамной футболки, — встречаешься с ученицей начальной школы?

Ямагучи только сейчас замечает, что Ячи без лифчика – её соски немного просвечиваются, и он прикладывает огромные усилия, чтобы не смотреть на них. И чтобы не раскраснеться до идущей из носу крови. Он… он ведь не какой-то там извращенец!.. 

И, нет. Нет, у него точно нет ощущения, что Ячи – ребёнок. Она не выглядит, как ученица младшей школы, и вся эта её милость в канцелярии, одежде, аксессуарах и прочем совершенно не отменяет того, что Ячи – взрослая девушка, выпускница старшей школы. 

— Нет, — немного хрипловато отвечает Ямагучи, после чего кратко прочищает горло и осторожно цепляет кисть Ячи, чтобы притянуть к себе. Она подходит, опускается сначала на диван, но затем, поддавшись его рукам (Ямагучи без понятия, когда успел так осмелеть!), переползает к нему на коленки и укладывает голову на плечо. — У меня… есть ощущение, что я встречаюсь с самой классной, самой умной, самой привлекательной, самой милой и вообще самой лучшей девушкой в целом мире, — одной ладонью  он оглаживает Ячи по спине, второй плавно сплетает её пальцы со своими. 

Она коротко смущённо смеётся, и это просто потрясный звук. Лучше только слышать, как Ячи иногда пробует звать его по имени в совершенно разных, но, обычно, уединённых и интимных ситуациях. Например, когда они на свидании, или когда подолгу целуются у него дома (такое было всего пару раз, зато каких!..). И это… это просто волшебно. 

— Тадаши… 

Вот и сейчас. 

В груди снова тепло-тепло, сладко-сладко. 

— М-м?..

— Ты у меня тоже самый лучший в мире.

Тепло и сладость вспыхивают яркими фейерверками. Ямагучи улыбается шире, а затем наклоняется ближе, когда Ячи касается его щеки ладонью и тянется поцеловать. Её губы такие мягкие – не оторваться…

Ямагучи и не отрывается. Долго. 

Немногим позже, после затянувшихся поцелуев, он и сам убегает в душ (действительно почти буквально убегает, потому что, ну, подобные активности с любимым человеком у любого юноши рано или поздно вызывают определённые физиологические реакции…). Когда же возвращается, сталкивается с некой неопределённостью, по поводу вопроса о своём спальном месте. 

Можно ли лечь на диване? Или следует попросить футон? Может, лучше вообще на полу?..

Ячи довольно быстро решает за них двоих, говоря: 

— Пойдём тогда уже ко мне, спать?

И внутри у Ямагучи всё скручивается, переворачивается – будто маленький резиновый мячик бросили об стенку, и тот теперь скачет, отбиваясь от каждой поверхности. Ладони вновь потеют, однако… он просто кивает, сглатывая. И в итоге… в итоге всё оказывается не так уж страшно. 

Ячи вся красная, Ямагучи подозревает, что и сам такой же, но никакого неловкого разговора, благо, не случается. Они  просто… делят одно одеяло, укладываются поудобнее и некоторое время лежат молча, немного напряжённо. 

Всё меняется, когда Ячи льнёт ближе. 

— Можно… тебя обнять? — на всякий случай уточняет Ямагучи. 

В ответ получает робкий кивок, и уже тогда притягивает Ячи ближе. 

Их тела будто сами по себе тянутся друг к другу, позволяя плавно сплестись конечностями и обняться так, чтобы обоим было комфортно. Так тепло, классно… и Ячи очень приятно пахнет – чем-то сладким, наверное, ванилью? У неё жёлтая этикетка на геле для душа, вроде… обычно, это либо лимон, либо ваниль, но аромат лимона свежее, поэтому… да, вероятно, Ячи пахнет ванилью или даже каким-то бисквитным тортиком. Почти таким, как нравится Тсукки, только не клубничным. 

А ещё Ячи местами такая… приятно-мягкая, что ли? Она худенькая, но если сам Ямагучи раньше, будучи помладше и похудощавее, с не таким подтянутым спортом  телосложением, как сейчас, чувствовал себя прям костлявым и угловатым, то Ячи… даже такая стройная, она по-девичьи мягенькая. 

Женственная… 

Здесь и другого стиля в одежде никакого не нужно, чтобы  это заметить. 

— Люблю тебя обнимать, — шепчет Ямагучи, улыбаясь, и чувствует её улыбку где-то в области собственного плеча. 

— Это хорошо… потому что я люблю, когда ты меня обнимаешь, — Ячи тихонько хихикает, прижимаясь к нему  крепче. А затем оставляет под подбородком мягкий поцелуй. — Доброй ночи, Тадаши. 

— Сладких снов, лучшая в мире девушка. 

Они снова посмеиваются уже вместе, и от былого лёгкого напряжения не остаётся и следа. 

Перед тем, как уснуть, Ямагучи приходит к выводу. К одному важному выводу: с ней он чувствует себя достаточно. Достаточно классным, достаточно сильным, достаточно смелым. Достаточно… мужественным. 

И этого тоже достаточно, чтобы быть по-настоящему счастливым.